Главный свидетель

– Не следовало ей доверять, – произнес Генри зловещим голосом. – Что мелкота понимает в законах?

– Ни черта, – ответил Лютер, – иначе наш братишка не оказался бы в тюрьме.

– И сохранил бы свою правую руку.

Ли Саймон допил очередную кружку и грубо рыгнул в надежде привлечь внимание кузенов:

– Ну, мне пора двигать. Знаю, знаю, вам не терпится узнать последние новости.

Братья рассеянно пробормотали что-то вроде „будь здоров“. Лютер поднялся и пересел так, чтобы оказаться лицом к лицу с братом. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, затем Лютер спросил:

– Ну, что ты думаешь по поводу происшедшего, Генри?

– А ты что думаешь?

– Я первый спросил.

Генри подпер щеку рукой, словно школьник, решающий трудную задачу:

– Будет чертовски стыдно, если Гиб и Мэт доберутся до миссис Бернвуд раньше нас.

– Да, ты прав. Чертовски стыдно.

– Да я на себя в зеркало после этого смотреть не смогу! Это дело семейной чести.

– Да, здесь замешана честь семьи.

– Мы поклялись матери, что поквитаемся с Кендал Бернвуд за Билли Джо. Как она смела посягать на Круков.

– Если мы собираемся сдержать слово, данное Ма…

– Надо найти женщину раньше, чем это сделают Бернвуды. – Генри вышел из закутка бара, где они сидели, и поманил брата за собой. – Давай сходим к маме и узнаем, что она думает по этому поводу.

Маме идея понравилась. Она даже прибавила кое-что от себя – то, до чего двойняшки не додумались.

Блестя глазами, Ма задала братьям вопрос:

– Кто мне скажет: как отреагирует старик Бернвуд, узнав, что мы обтяпали его дельце за него? А? У него ведь деньжат целая куча: права я или нет?

Генри первым понял, куда клонит Ма. Он подмигнул братцу:

– Готов поклясться, что старикан будет не прочь ради этого раскошелиться. Особенно если ему не придется отвечать на лишние вопросы в суде.

Когда всплыла история с „Братством“ и Круки узнали, что у них в глубинке действует группа сектантов, они здорово рассердились, но лишь потому, что их не пригласили поучаствовать. Сама по себе идея – очистить Проспер от разного рода цветных и иностранцев – им весьма импонировала, и они не могли взять в толк, отчего этих людей собираются привлечь к ответственности.

Конечно, они даже не догадывались, что именно судья Фаргоу приказал отрезать Билли Джо руку, дабы преподать ему и Кендал Бернвуд жестокий урок уважения к кодексу „Братства“. Не знали они и того, что сами стояли в списке жертв, обреченных на наиболее тяжкую кару за угрозу представителям клана Бернвудов, в частности, за угрозы в адрес Кендал. Однако, поскольку для „Братства“ наступили трудные времена, члены его вынуждены были на время прекратить свою деятельность.

На удивление, клан Круков считал Кендал ответственной за свои несчастья. С того самого для, как забрали Билли Джо, они начали вынашивать планы мести. Разбитое ветровое стекло, письма с угрозами и мертвая крыса были всего лишь цветочками.

Для того чтобы разгромить ее офис, они воспользовались помощью Ли Саймона. Это он позволил проникнуть в здание мстительным двойняшкам. Взамен братья предоставили помощнику шерифа женщину, которая за двадцать долларов согласилась провести с ним целую ночь. Братья решили, что с него и этого достаточно: кузен же был вне себя от счастья.

Их „план“, преимущественно разработанный Ма, состоял в том, чтобы неустанно преследовать миссис Бернвуд и в подходящий момент имитировать „несчастный случай“. Лишь она одна, да и то за несколько мгновений до смерти, должна была узнать, что Круки ей отомстили.

К сожалению, прежде чем „план“ удалось привести в исполнение, миссис Бернвуд покинула город и скрылась в неизвестном направлении. От огорчения Генри и Лютер надрались до чертиков и, чтобы расслабиться, сожгли стог сена.

Впрочем, клятвы о мести они не забыли. Их ненависть к Кендал не остыла даже за год. Когда выяснилось, что Кендал в Колорадо схватили и везут назад в Южную Каролину, радости братьев не было предела. Они отметили событие, снова надравшись в стельку и дефлорировав свою двенадцатилетнюю племянницу.

Едва они оправились от похмелья, как выяснилось, что их доброжелательница сбежала от конвоировавших ее агентов безопасности и в настоящий момент снова бесследно исчезла. И вновь двойняшки погрузились в глубокое отчаяние.

И вот теперь новость, которую принес Ли Саймон, в очередной раз реанимировала их жажду мести. Мама тут же придумала, как братья заодно с этим и кошельки наполнят. Они собрались на кухне за бутылкой ржаного виски, дабы отметить будущее процветание клана Круков, а также обсудить все детали.

– Но я слышал, что у нее ребенок, – отметил Лютер, нахмурив брови. – После того как мы шлепнем мамашу, что нам делать с ребенком?

Мама закатила сынку звонкую оплеуху:

– Болваны! Разумеется, вернете ребенка старику Бернвуду. Вероятнее всего, он заплатит вдвое, лишь бы заполучить своего внука.

Братья радостно осклабились. Да, когда доходило до дела, их мамаша давала просто гениальные советы. Кто скажет, что это не так?

Глава тридцать вторая

– Это ребенок?

– Что? – вздрогнула Кендал.

– Мне кажется, Кевин плачет.

– Сегодня он спал дольше, чем я предполагала, поэтому жаловаться не приходится.

Она встала и натянула халат.

– Ты не возражаешь, если я принесу его сюда?

– Сюда… Нет.

Интересно, чем объясняется антипатия Джона к детям, думала она, направляясь в комнату Кевина. В одном из ночных кошмаров, он умолял Пепердайна заставить их замолчать. Сделать, так, чтобы дети не плакали. Он что, во сне слышал детский плач? И каким образом такое отношение к детям связано с его работой? Что за жуткий сон продолжал терзать его по ночам?

Впрочем, это лишь малая толика вопросов, которые она задала бы ему при других обстоятельствах. Так уж случилось, что его амнезия, служившая не слишком, правда, надежной защитой от разоблачения, создала при этом барьер, который сводил к нулю все ее попытки выяснить что-либо о самом Джоне.

Кендал ничего не знала о его предыдущей жизни. Не знала даже день его рождения, или имя его отца.

Джон оставался для нее совершенно чужим человеком, и в то же самое время – очень близким знакомым.

Она ощущала любые нюансы его голоса, замечала самые незначительные перемены тембра, но не имела ни малейшего понятия о том, что он любил, или во что верил. Она знала каждую морщинку и шрам на его теле, но не имела представления, где и как он эти шрамы получил. Кончиками пальцев Кендал исследовала каждую складку на его коже, но понятия не имела, сколько других женщин могли похвастаться тем же.

Вполне возможно, что он даже женат.

Кендал поспешно отогнала все эти не слишком приятные и досадные мысли. Она не позволит себе думать о той, кого он, возможно, любит. Любит и предает тем, что спит с ней. В любом случае он не ведает, что творит, находясь в болезненном состоянии, решила она.

Вина целиком лежит на ней, и она приняла этот факт. Она назвала его своим мужем, пользуясь моментом, думая лишь о том, как выиграть время, чтобы бежать. Кендал не хотела ни похищать его, ни жить рядом с ним в течение нескольких недель. И уж тем более не рассчитывала на перемену в характере, на то, что он станет относиться к ней по-иному, то есть дружелюбнее.

И, конечно же никак не рассчитывала, что влюбится. Наутро после той первой ночи близости, женщина почувствовала нарастающую панику. Он тихонько подкрался к ней, когда она стояла в ванной комнате. Он грубо схватил ее за руку и развернул к себе лицом. Глаза его горели злобой, и в тот момент она ничуть не сомневалась, что к нему вернулась память.

Но потом выяснилось, что зловещий блеск в глазах, который она поначалу приняла за проявление ярости оказался живым огнем страсти. Мужчина поцеловал с силой, но любовно, и тогда ее волнения улеглись. Джон не стал бы пренебрегать своей службой. Она точно знала, что когда к нему вернется память, он будет вне себя от ярости. Сделает все возможное и невозможное, лишь бы только вернуть ее в Южную Каролину. Все ясно, как дважды два, но ей не хотелось об этом думать.

Перепеленав Кевина, Кендал вернулась в спальню, прихватив ребенка с собой. Джон, приподнявшись на локте, внимательно наблюдал, как она подносит младенца к груди. Крошечным кулачком Кевин тыкал в нее, в то время как ртом слепо пытался нащупать сосок. Она направила его и младенец тут же жадно при сосался.

– Ненасытный маленький котенок, – тепло отозвался Джон.

– Просто здоровый аппетит.

– Отчего тебе делали кесарево?

Кендал погладила Кевина по головке.

– Он пытался доказать свою независимость еще до рождения, – ответила она с улыбкой. – Отказывался занять правильное положение в родовых путях. Акушер попытался перевернуть его, но с Кевином этот номер не прошел. Полагаю, он вырастет тщеславным, поскольку не захотел, чтобы ему испортили на удивление правильную форму черепа.

Немного поколебавшись, Джон протянул руку r младенцу и коснулся виска. Он ощутил сильное биение пульса под нежной, почти прозрачной кожей. Потом, словно шлемом, накрыл ладонью всю головку младенца, стараясь быть предельно осторожным.

– Очень симпатичный парнишка.

– Спасибо.

– Похож на тебя.

– Правда?

– Правда. А ты – красивая женщина.

Их глаза встретились.

– Ты на самом деле так считаешь?

– Да, конечно.

– Волосы особенно хороши, ага?

Он взглянул на коротко и неаккуратно остриженные пряди:

– C твоей легкой: руки пойдет новое: направление в моде.

– Причесочка в стиле Джона Дира.

– А это еще кто такой?

– Не имеет значения. – Ответила она и засмеялась.

– Вот именно. Не имеет значения. Тебя ничуть не портит.

Она знала, что, он не лукавит. Ее же пленяла его красота. Не классическая, конечно, но правильные и мужественные черты лица – от выразительных бровей до четко очерченной линии подбородка не оставляли ее равнодушной.

В сущности, Кендал и сама не могла понять, что в нем такого особенного. Джон был, полной противоположностью Мэту, который, как она когда-то думала; являл собой чистейший образец мужской привлекательности.

Высокий, стройный и холеный Мэт… Джон примерно такого же роста, но во всем его облике чувствовалась большая тяжесть, большая основательность. В отличие от, Мэта, у Джона были темные волосы с проседью. В дпородистом лице Мэта, в абсолютно симметричных его чертах, не хватало изюминки, какой-то легкой дисгармонии. На изрезанном, морщинами лице Джона отпечатались жизненные невзгоды, но за всем этим угадывался настоящий, сильный характер.

И еще ей нравились его глаза – загадочная гамма зеленого и коричневого. В зависимости от состояния души, цвет их менялся, словно в калейдоскопе.

Он часами сохранял невозмутимое спокойствие; тем большую цену приобретали его редкая улыбка и короткие шутки. Его мрачноватый характер Кендал относила насчет трудного детства, догадываясь, что ему тогда, почти не перепало заботы и тепла. Джон стеснялся выражать свою симпатию и оттого казался несколько неуклюжим и неотесанным в общении. Однако способный на очень глубокие чувства, он ни секунды не колеблясь, защищал бы их с Кевином. Она не сомневалась, что офицер готов на все, лишь бы спасти ее и Кевина от любой напасти.

Суровый, но тем не менее удивительно мягкий, Джон явил свою удивительную сущность прошлой ночью, когда глаза его лучились теплом и обволакивали, словно утренний туман.

Хриплым от волнения голосом он спросил:

– Ты проделывала это раньше?

– Проделывала что?

– Ну, минет?

Она мгновенно зарделась и уткнулась ему в плечо, потом утвердительно кивнула.

– А почему бы и нет?

Правда, набравшись смелости, она затем гордо подняла голову:

– Зато раньше без всякой охоты.

Долго, очень долго и пристально он смотрел на женщину, затем, пробормотав что-то, крепко обнял и положил ее голову себе на плечо.

Спустя какое-то время она чуть смущаясь, спросила: – Я делала что-то не так, да?

В ответ он только сладко вздохнул:

– Ну что ты, это было просто восхитительно.

Он все еще сжимал ее в объятиях, поглаживая спину и бедра и тем самым возбуждая. Наконец он приподнял Кендал и вошел в нее снизу.

– Я раньше никогда так не делала, – заметила она, чуть дыша.

– А тебе и не надо ничего делать. Подчиняйся только своим желаниям.

Он погладил ее по голове, задержался на шее, изучил ключицы, плечи, а потом спустился ниже и остановился на сосках. Он то ласкал, то сдавливал их, поглаживая при этом и роскошную грудь до тех самых пор, пока она сама не начала ритмично двигаться.

– Боже, – прошептал Джон, обхватив руками ее бедра, чтобы поддерживать и направлять.

Но вот он проник между их горящими от страсти телами и осторожно, кончиком пальца принялся за крохотный бугорок ее лона – Кендал показалось, что она сию минуту просто умрет от пронзившего ее наслаждения.

Откровенно говоря, теперь женщину обуяла безграничная радость – и не только физическая. И Кевин и Джон находились рядом, и она едва не поверила, что они втроем и в самом деле одна семья.

Именно этого она желала больше всего на свете, но никогда не имела – любящего мужчину и ребенка – иными словами – обычную семью. Казалось, судьба надумала лишить ее этих простых человеческих радостей, и вот, ей приходится играть в семью, как когда-то в детстве в „дочки-матери“. Пока. Временно.

Вряд ли это продлится долго. В любой момент придуманный мир может рассыпаться в прах. К Джону, например, неожиданно вернется память. Или полицейские, наконец, вычислят-таки место, где она скрывается, и вот-вот ворваться, высадив двери, чтобы арестовать ее за похищение агента безопасности. Или самое худшее – на ее след нападут Бернвуды.

Бернвуды – прирожденные охотники – и знают, как выслеживать дичь. Трофеи их охотничьих подвигов украшали многочисленные залы и комнаты дома Гиба.

Сейчас Кендал весьма смахивает на этих бедных тварей, что оказались на мушках их карабинов. Она страшилась стать очередной жертвой, но больше всего боялась, что в дьявольские лапы угодит Кевин.

В любом случае хорошего конца у похождений не предвидится. Самое лучшее – ей удастся сбежать от Джона, никогда больше его не видеть и оставаться в бегах до конца своих дней.

А по этой причине следовало оставить Джона именно сейчас, пока к нему не вернулась память. Как только охранник узнает, что она – безвсякого желания с его стороны – превратила большого и сильного мужчину в марионетку, в участника этого представления, то он возненавидит ее. Действительно, беспрецедентный случай – она заставила Джона ухаживать за ней и за Кевином, заранее зная, что скроется, пропадет, оставив его лицом к лицу со всеми последствиями придуманной интриги. Он осудит её, как профессионал, от которого сбежала пленница, но, что еще хуже, возненавидит как человек, как личность, которую обманули из лучших побуждений.

Кендал надеялась, что в этот момент она будет уже далеко и ей больше ни разу в жизни не придется смотреть ему в глаза. Такого ей, пожалуй, не вынести. Но, возможно; Господь надоумит его, что их любовные отношения, не были всего лишь эпизодом задуманной интриги.

Hо как, как оставить, когда он смотрит на нее такими любящими глазами? Как сделать это, когда Джон – вот прямо сейчас, при касается к ее щеке и они вместе погружаются в глубокий, нескончаемый поцелуй?

Чтобы он не ощутил ее рыданий, неожиданно подступивших к горлу, Кендал, изо всех сил вцепившись ему в волосы, постаралась вложить в поцелуй весь трепет своей любви пополам со страхом. Наконец они оторвались друг от друга, и Джон заключил в объятия не только ее, но и Кевина, лежавшего рядом. Как ей хотелось, чтобы это объятие, включавшее в себя всех троих, длилось вечно.

Но это невозможно. Ей просто необходимо от нею сбежать. Просто необходимо. Но не сейчас.

Глава тридцать третья

– Как ты думаешь, Мэт, что с нами произойдет? Чем все это кончится?

Он провел рукой по соблазнительному изгибу бедра Лотти:

– Не волнуйся ты так. Папа обо всем позаботится.

Она отпрянула от него и уселась рядом:

– Ну как мне не волноваться, Мэт? Я нарушила закон. Я в бегах.

– Отец так или иначе все устроит.

Она взъерошила его густые волосы и презрительно рассмеялась без всякого снисхождения:

– Твой отец – маньяк, Мэт. Разве ты не видишь?

– Ш-ш-ш! Он услышит!..

Мэт нервно взглянул на стену, которая разделяла их номера. Местечко было еще то: сплошь, состоящее из похожих на клетки затрепанных комнатушек с тонюсенькими стенными проемами и вытертыми до дыр коврами. Короче, заведеньице вроде тех, где встречаются любовники, у которых туго со средствами.

Мэт, впрочем, не считал, что они с Лотти какие-то там любовники. Это всего-навсего продолжение давнишней связи, которая началась, когда у мальчика зачесалось в одном месте. Он и представить себе не мог, что девочка, к которой поначалу его просто влекло, со временем превратится в любимую женщину.

Два дня назад к длинному списку преступлений, в, которых его обвинили и которые он совершил, прибавился побег из тюрьмы, но Мэт в жизни не чувствовал большего счастья. Он был с Лотти. И совершенно открыто. Даже с разрешения и ведома отца.

Он неожиданно понял, что со своей верой в отца казался наивным, и ей и всем окружающим. Но он и в самом деле верил, что отец в состоянии разрешить все проблемы. Ведь отец сказал, что все берет на себя, а слово отца ценилось на вес золота. Тот никогда не ошибался. Насколько Мэт помнил, отец всегда и во всем оказывался прав: Он был истинным воплощением американского супермена.

Как и дедушка Бернвуд. Мэт его не знал, зато весьма и весьма был наслышан о нем как, о несравненном солдате. Гиб знал все до последней детали о подвигах своего отца на Южном Тихоокеанском фронте, особенно о том, как он выжил в условиях подавляющего превосходства противника.

Итак же, как его отец, верил, что дед – рыцарь без страха и упрека, равно и Мэт безоговорочно доверял Гибу. Тот ни разу не направил его к дурной цели.

Но, с другой стороны, он, возможно, неверно оценил Кендал.

Гиб буквально заставил его жениться. Он заявил, что Кендал будет превосходной ширмой для деятельности „Братства“. С ее помощью они выйдут на тех, кто разлагает основные американские ценности, и со временем их уничтожат.

На самом же деле его женитьба на общественном защитнике, которую они – ошибочно – считали продажной, оказалась настоящим бедствием. К сожалению, не учли вольнолюбивый характер Кендал. Из нее не получилось марионетки, как рассчитывали Бернвуды, но даже Гиб был не в состоянии этого предусмотреть.

Мэт, тем не менее уразумел, что, по всей видимости, остальные не понимают Гиба. Тот вечно всегда и везде хотел быть первым. Когда же дело касалось личных обид, он обладал поистине бездонной памятью – никогда ничего не забывал и никогда не прощал. Единожды поссорившись с кем-либо, Гиб становился заклятым врагом на всю жизнь.

Стоило же ему что-нибудь задумать, как он неукоснительно начинал претворять это в жизнь, причем с упорством, скорее напоминавшим упрямство.

В глазах Мэта все эти качества перерастали в достоинства. Все дело во взгляде. Если некоторые Господа считали Гиба радикалом; Мэт, наоборот, Воспринимал отца как человека преданного идее, отважного и с богатым внутренним миром. Гиб никогда не менял привязанностей и не отступал от собственных убеждений. Мэту хотелось бы хоть на йоту походить на своих отца и деда.

Хотя, если бы Мэт оказался столь же сильным, как его отец он вряд ли полюбил бы Лотти. Этой слабости он не мог и не хотел противостоять.

– Пожалуйста, не грусти, – прошептал он и потянулся к ней снова. Поначалу она сопротивлялась, но потом уступила требовательным поцелуям.

Он поцеловал ее в затылок и подумал, насколько хорошо он знает и любит этот запах. В Лотти ему нравилось все. Сколько раз он любящими глазами изучал ее тело, но так и не нашел ни единого изъяна. Она была безупречна.

Вот только бесплодие… Будь у Лотти все нормально по этой части, он, возможно, топнул бы ногой, заявил бы отцу, что она – та самая женщина, которая ему нужна, и женился бы на ней еще пять лет назад.

Она печально улыбнулась:

– Ты просто этого не замечаешь, Мэт, верно?

– Не замечаю чего? Твоей красоты? Очень даже замечаю. Всякий скажет, что ты красавица.

– Да не об этом речь. Я хочу сказать, Мэт, что тебе постоянно пудрят мозги, а ты этого даже не замечаешь. – Она поколебалась, а затем добавила: – Слушай, Мэт, это правда, что о вас говорят? Вы вроде бы убиваете людей в сопровождении всяких там ритуалов? Вы что, на самом деле распяли этого Ли?

Он успокоил ее поцелуе:

– С этими делами мы никоим образом не связаны.

– Я говорю о тебе лично.

– Что бы мы ни совершали, все делается с Божьего благословения.

– Значит, это правда, – сказала она, застонав. – Господи, Мэт, разве ты не понимаешь, что мы в двух шагах от бездны?

Он нежно поцеловал ее в кончик носа:

– Ты пессимистка.

– А ты – дурак.

– Если ты и в самом деле в этом уверена, то почему помогла нам бежать? Отчего присоединилась?

Она вновь взъерошила ему волосы и вдруг до боли вцепилась в его шевелюру.

– Ты идиот. Обыкновенный несчастный тупой и красивый идиот. Мэт удивился, увидев в глазах Лотти слезы. – Единственной радостью, которую я знала в этой поганой жизни, стала любовь к тебе. Поэтому, сколько бы ни продлилось наше существование, я буду продолжать любить тебя. Она улеглась на матрас; и потянула его за собой.

Лотти выключила воду в душе и потянулась за тоненьким вытертым гостиничным полотенцем. Неожиданно она почувствовала, что сзади кто-то есть. Она повернулась и сдавленно вскрикнула.

– Доброе утро, Лотти – произнес Гиб, – как спалось?

– Что, вы здесь делаете?

– Ну конечно же, спала прекрасно. Утомилась, так сказать, после приятно проведенной ночи с моим сыном.

Лотти, как могла прикрылась полотенцем, от страха у нее зуб на зуб не попадал.

– Убирайтесь отсюда. Если Мэт вас здесь обнаружит.

– Не обнаружит. Насколько тебе известно, он отправился за кофе и бутербродами. Прежде чем уйти, он зашел ко мне, чтобы справиться, что я хочу. Он был всегда таким покладистым, любящим сыном. Во всем меня слушался, только вот с тобой пошел наперекор.

Гиб поблагодарил Лотти за ее отчаянные усилия в их с сыном освобождении и похвалил за проявленные хладнокровие и мужество.

Впрочем, в его похвалах не чувствовалось тепла, не было тепла и в глазах, когда он говорил. Лотти била мелкая дрожь, и не только оттого что она, не успев вытереться продрогла. На самом деле она испугалась.

В присутствии Гиба Бернвуда по коже Лотти всегда пробегали мурашки. Еще маленькой девочкой, однажды отправившись с отцом в супермаркет, она ощутила что-то сродни неприязни при встрече с Гибом. Неприятие носило характер инстинктивный, скорее даже животный. Подобно щенкам, которые вдруг с непонятной антипатией воспринимают одного из своих собратьев, так и она с необъяснимым отвращением, относилась к Бернвуду-старшему, правда, знала, что все остальные думают иначе.

Теперь, после разговора с Мэтом нынешней ночью, она поняла, отчего невзлюбила Гиба. Этот злой супермен подчинил себе собственного сына и неустанно навязывал ему свое человеконенавистническое кредо в основе которого лежало насилие в чистом виде.

– Я бы хотела одеться, с вашего разрешения, – попросила – стараясь говорить спокойно и ровно. Гиб, обладавший инстинктом охотника, с легкостью распознал бы ее страх.

– С чего бы это? Кажется, ты всегда гордилась своим телом. По крайней мере, выставляла его напоказ моему сыну в течение многих лет, заставляя сгорать от желания; – и тебе это нравилось. С какой стати ты вдруг решила сейчас изображать скромницу?

– Послушайте, я не понимаю, к чему Bы клоните, но мне это не по душе. Думаю, не понравится и Мэту.

– Я сам знаю, что для Мэта лучше.

– Особенно то, что Вы превращаете его в сектанта-убийцу? И это называется „делать для сына все, что только в ваших силах“? И это называется любовью?

Он с силой хлестнул ее тыльной стороной ладони по лицу. Женщина отшатнулась и оперлась на холодный кафель, чтобы не упасть. Мир перед ее глазами взлетел золотистыми искрами, отдаваясь в мозгу острой болью.

– Ты, шлюха. Кто ты такая, чтобы разыгрывать святошу в моем присутствии? – Он схватил ее за плечи и силой толкнул, заставляя встать на колени.

– Пожалуйста, – прошептала Лотти, – не надо. Умоляю…

Она знала, что просить Гиба о снисхождении бесполезно, Поэтому, закрыв глаза, стала молиться. Впервые в жизни. Она уповала на Господа, чтобы тот лишил ее сознания и способности чувствовать.

Но Гиб схватил Лотти за волосы и рывком задрал ей голову вверх. Боль и унижение оказались столь сильными, что стало ясно – обморока не будет:

Следуя советам Гиба, Мэт вошел в переполненный продовольственный магазин, где и продавцы и покупатели были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на окружающих.

Он наполнил горячим кофе три термоса в баре самообслуживания и купил полдюжины бутербродов. Никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Отец, как всегда, прав.

Дверь в комнату мотеля он открыл своим ключом.

– Привет, отец, – сказал он, увидев, что Гиб сидит посреди комнаты на единственном в номере стуле. – Я не ожидал застать тебя здесь. Как ты и сказал…

Он дико закричал и выпустил из рук пакет с продуктами. Крышки с термосов соскочили, и горячим кофе Мэту обожгло ноги, но он даже не почувствовал боли.

– Закрой дверь, Мэт.

Тот в страхе смотрел на кровать, где, нагая, раскинув руки, лежала Лотти. Она была мертва. В широко раскрытых остекленевших глазах застыл ужас, а горло зияло широкой резаной раной. Рана оказалась свежая – оттуда по-прежнему текла кровь, и простыни уже насквозь пропитались. По-видимому, сначала кровь била фонтаном, поскольку даже стена за кроватью, была испачкана, а картина с яблоней в цвету над изголовьем выглядела безнадежно испорченной.

Гиб встал, обошел сын, застывшегона месте, словно в столбняке, и спокойно прикрыл дверь. В одном из термосов кофе еще оставался. Он поднял его с пола, налил себе чашечку и невозмутимо отхлебнул.

Мэт рванулся вперед и рухнул бы прямо на мертвое тело Лотти, если бы Гиб не схватил и не оттащил его назад.

– Другого выхода не было, сын, – произнес он бесстрастно и рассудительно, – и ты преотлично это знаешь. Она хладнокровно убила собственного мужа. Обвинила его в попытке изнасиловать и пристрелила во сне. Что же влечет за собой подобное деяние? Какой пример для молодых? Если каждая женщина, над которой муж возжелает осуществить свое законное и Богом данное супружеское право, начнет стрелять почем зря?

„Братство“ уже вынесло ей смертный приговор, и только твое ходатайство – которое, кстати, не делает тебе чести, – помогло отсрочить казнь. Но все равно смерть ее была предопределена. В сущности, я оказал ей услугу, она не мучалась и умерла, занимаясь тем, что, любила больше всего на свете.

Мэт посмотрел на отца такими же ничего не видящими, как у Лотти, глазами.

– Именно так, сын. Она умерла, когда я лежал на ней. Я испытал ее, как когда-то сатана испытал нашего Господа в пустыне. Но, в отличие от Христа, она не выдержала искушения. – Он перевел взгляд на мертвое тело.

Мэт промолчал. С тех пор как он увидел Лотти бездыханной, он не издал ни звука.

– Причитая и взвизгивая, как потаскуха, – продолжал Гиб, – она отворила для меня свои ноги. Она ослабила меня и заставила согрешить, как расслабляла тебя все эти годы. Ты даже можешь увидеть, как в ее вместилище мое семя перемешалось с твоим. Только самое низкое существо способно на подобную мерзость.

Мэт не мигая смотрел на непристойно раскинувшееся на кровати тело. Гиб положил руку на плечо сына:

– Она была порождением дьявола, Мэтью. Исчадием ада. Если бы я не остановил ее, она продолжала бы вводить в грех мужчин и развращать тебя. Нельзя было больше это терпеть.

Мэт сглотнул:

– Но отец…

– Подумай о сыне. Скоро он окажется с нами. Мы не могли позволить, чтобы она испортила и его тоже.

– Она… она бы не стала. Лотти была хорошая.

– Ах, Мэт, как ты ошибаешься. Знаю, тебе трудно сейчас согласиться, но со временем ты поймешь, что я прав. Вспомни, как нелегко нам было привести в исполнение приговор в отношении твоей матери!

МЭТ молча кивнул.

– А ведь я любил эту женщину, сынок. Я страстно любил Лорелейн, но она перешла границы дозволенного. Узнав правду о „Братстве“, она хотела разоблачить нас перед теми, кто не понимал выпавшей на нашу долю миссии. Пришлось заставить ее замолчать, Мэт. Я плакал. И ты плакал тоже, помнишь?

– Да, сэр.

– Болезненная, но необходимая операция. Уже тогда, будучи еще мальчиком, ты осознал необходимость содеянного. Разве не так, сын?

– Да, сэр.

– Со временем боль ослабла, а ведь я предупреждал тебя, что так оно и будет. Твой дух восстановился. Ты научился не слишком скучать по матери. Поверь, сынок, тебе станет намного лучше без разлагающего влияния этой женщины. Вполне вероятно, если бы не вмешательство этой шлюхи JIинэм, твой брак с Кендал сохранился бы, и мы не оказались бы в столь затруднительном положении.

– Я верил, что в свое время, усвоив и осознав цели и задачи нашего движения, Кендал примет „Братство“ всей душой. Но гордость не позволила бы ей принять Лотти. Никогда. И вполне справедливо. Ведь ты изменял ей, сынок, но не по своей воле, уж я-то знаю. – Он ткнул пальцем в сторону лежащего на кровати трупа. – Ее тело было создано дьяволом, дабы разжигать твою похоть, и вся вина за адюльтер лежит на ней. Она искушала тебя и лишала возможности к сопротивлению. Так что не стоит по ней убиваться.