Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.

      — Он сейчас на полигоне?
      — Нет, что ты! Он в пробном рейсе. Побыл на наших искусственных спутниках при Венере и должен через две недели вернуться. Еще вопросы?
      — Почему сгорел первый «Хиус»?
      Вальцев, прищурившись, посмотрел на Алексея Петровича.
      — Тебе это уже известно, оказывается? Да… Никто не знает почему. Спросить не у кого. Единственный человек, который мог бы пролить свет на происшествие, как говорится в детективных романах, это Ашот Петросян, светлая ему память. Он распался в атомную пыль вместе с массой тугоплавкой легированной стали, из которой был сделан корпус первого «Хиуса». 
      Он помолчал, играя вилкой.
      — Конечно, «Хиус» еще очень несовершенен. Но ведь нужно! Нужно, Алеша! Сейчас это единственное средство освоить Венеру. Вот и летим. Подумай, миллиарды тонн радиоактивных материалов, когда мы дрожим над каждой тонной! И прямо под ногами. Какая находка для государства! А время не терпит…
 
      Алексей Петрович ласково глядел на товарища. Левка, видимо, все еще считает, что он боится. Да разве дело в страхе?
      Самое главное — суметь сделать то, чего от него ждут. А это еще не совсем ясно. Но, надо думать, станет ясно в ближайшее время. От вина на душе стало легко и тепло, ощущение риска и опасности притупилось. Лева Вальцев, старый друг, которого он выручил в Черных Песках, ручался за него. И раз он идет на такое дело, как может позволить себе отстать капитан Громыко?
      Он встал и прошелся по комнате. У пианино задержался, снова поглядел на фотографию.
      — Ну, хорошо. Хватит о «Хиусе», о «красных кольцах». Кто это, если не секрет?
      — Нет, какой же секрет, — нехотя сказал Вальцев. — Маша Бирская. Сашкина сестра.
      — А-а…
      — Мы были женаты, потом она ушла. Да, слушай, как у тебя дела?.
      — Дела?
      — Ну да, с этой твоей… алма-атинской красавицей.
      Алексей Петрович сразу поскучнел.
      — Так себе, — грустно сказал он. — Встречаемся, когда приезжаю.
      —  Ага, встречаетесь, когда ты приезжаешь. Ну и что?
      — Что? И ничего.
      — Ты ей делал предложение?
      — Делал.
      — И она отказала?
      — Нет. Сказала, что подумает, — Давно она это сказала?
      — Да… скоро уже год.
      — Дурак ты, Леша, как я погляжу.
      Алексей Петрович обреченно вздохнул. Вальцев с откровенной насмешкой смотрел на него.
      — Нет, вы подумайте! — сказал он. — Человеку тридцать пять лет. Заслуженный командир. Не пьет… Во всяком случае, не напивается. Влюблен в красивую незамужнюю женщину и встречается с ней уже десять лет…
      — Семь.
      — Пускай будет семь. На седьмой год делает ей предложение… Сколько лет ты собирался сделать ей предложение?
      — Шесть лет.
      — Да… Наконец делает ей предложение. Заметьте, она терпеливо ждала целых шесть лет, эта несчастная женщина.
      — Ну, ладно, хватит.
      — После этого, когда она из скромности или из маленькой мести сказала, что подумает, он ждет еще год…
      — Хватит, говорю!
      — Правда, Алешка, ты самый положительный дурак, каких…
      — Ну? — Алексей Петрович схватил с дивана валик и поднял над головой.
      — Молчу, молчу… Садись, пожалуйста, Алексей Петрович, сделай милость. Если уж говорить серьезно, то ты сам виноват.
      Я ее хорошо не знаю, видел всего два… нет, три раза, а ты знаком семь лет. Но ведь твой способ знакомства похож на издевательство. Ты ее и не обнял, наверное, ни разу. Что она о тебе подумает? Но, кажется, она славная женщина. Тебе просто везет.
      — Куда уж мне с моим-то рылом… — уныло сказал Алексей Петрович.
      Вальцев хлопнул его по спине.
      — Не горюй. Вернешься домой — герой! — у тебя и уверенности больше будет, все сразу уладится.
      — А вдруг за это время…
      — Господи! За семь лет ведь ничего не случилось, верно?
      Алексею Петровичу было страшно приятно, что друг Лева успокаивает его и так уверенно говорит о его будущем. Он повеселел, схватил Леву за шею и одним движением пригнул до пола.
      — Ох, и силен же, чертяка! — морщась от боли, проговорил Вальцев. — Вот за это самое вас, офицеров, девушки и любят.
      Алексей Петрович рассмеялся.
      — Брось скромничать. Да зажги-ка, брат, свет, и давай еще чего-нибудь выпьем.
      — Не вредно, не вредно, милостивый государь!
      Комната ярко осветилась, за окнами стало совсем темно.
      Вальцев опустил шторы.
      — Светло и уютно, — хихикнул он, потирая руки. — Чего желаешь?
      — Налей сухого, если есть.
      — Как не быть, дорогой? Изволь, вот цинандали. Пойдет?
      — Еще как!
      Они сели рядом на диван с бокалами в руках.
      — Знаешь, Лева, расскажи-ка ты мне об этих ребятах.
      — О каких?
      — О наших. О нашей команде. Кто они такие и что собой представляют? Тебе они нравятся?
      Вальцев задумчиво отхлебнул вина, затем поставил бокал на стол.
      — О наших ребятах, значит… Мне-то они очень нравятся.
      Подбор людей в эту экспедицию до удивления хороший. Только Строгова, командира, я знаю плохо.
      — А остальные, значит…
      — Хорошие, я же тебе говорю. Орлы!
      — И этот «пижон»?
      — Какой пижон?
      — Бирский.
      — С чего ты взял, что он пижон?
      Алексей Петрович сделал неопределенный жест.
      — Так мне кажется.
      — Ладно, начнем с Бирского. Ты на него не сердись. Он хороший парень и, когда вы поработаете вместе, станет твоим лучшим другом.
      — Сомневаюсь.
      — Твое дело. Только когда я впервые пришел в Управление, он меня третировал еще хуже. Понимаешь, у него бзик: всякий, кто приходит «со стороны», то есть не имел высокой чести крутиться в шаровых камерах и сидеть месяцами в маске в азотной атмосфере — это все глупости, которые проделывают
 
      
      
 
      со слушателями Института подготовки, — так вот, тот, кто не прошел через это, для работы в пространстве, по его мнению, не годится. А потом мы с ним очень подружились во время экспедиции на Марс. Он, конечно, немного неврастеник. Но что в нем характерно, так это полное отсутствие инстинкта само сохранения. Он смел, как наполеоновский гвардеец, вернее, как Рикки-Тикки-Тави. И вместе с тем очень добрый и отзывчивый парень.
      — Положим, — пробормотал Алексей Петрович, поднимаясь, чтобы налить себе вина.
      — Вот тебе и «положим». В общем, не пройдет и месяца, как вы перестанете глядеть друг на друга волком… или я не знаю тебя и его. Здесь, понимаешь, вот еще что. Вначале в экспедицию намечали Савушкина, его большого приятеля. А потом назначили вдруг тебя.
      — Ага…
      — Но это обойдется.
      — Ладно, посмотрим. А что Гриша?
      — Гришка Ершов? У нас его называют «небожителем». Если ему дать волю, он вообще не будет возвращаться на Землю. Для него существует только пространство и приборы в кабине. И еще Верочка Званцева — ты ее не знаешь. У нас есть несколько таких — отравленных на всю жизнь.
      — А ты?
      — Я? Нет, я — другой. И таких, как я, большинство, и ты, вероятнее всего, будешь таким же. Мы «тоскуем по голубому небу». Есть такой вид психического расстройства — «тоска по голубому небу». Я своими глазами видел, как прославленные межпланетники, вернувшись на Землю после длительного рейса плакали и хохотали в истерике и прыгали, как молодые козлята, выйдя из звездолета. А вот Гриша — не такой. У него все это наоборот. Хороший милый человек, между прочим. Страшно любит старых друзей, с остальными держится просто приветливо. Большой друг Крутикова, хотя люди они совершенно разные. Бывают же чудеса, скажи на милость!
      — А что Крутиков?
      — Даты его с первого взгляда видишь. Как на ладони. Прекрасный семьянин, во время рейсов очень тоскует по жене и детям и втихомолку проклинает свою профессию, но жить без нее тоже не может. И вот тебе пара, всегда летают вместе: «небожитель» Гриша и Санчо Панса Крутиков. «Этот камушек я повезу Лёлечке. Какое странное растение! Жалко, что его не видит мой Мишка. Он бы его обязательно нарисовал». Говорят, когда-то над ним очень смеялись. Но однажды… В общем, милый и, главное, верный человек. Гений добросовестности, идеальный штурман. Ну вот, кажется, все. Доволен?
 
      — Доволен. У тебя все они очень милые, добрые и… и отзывчивые.
      — Да ведь так оно и есть, дорогуша! Давай по последней, что ли? Содвинем их разом… будь здоров.
      Они выпили и с удовольствием посмотрели друг, на друга.
      — Хорошо…
      — Хорошо, брат Алеха!
      — Вперед?
      — Вперед, Алеха!
      — «Как аргонавты в старину…» Да, кстати, что это за стихи?
      Знакомые, но откуда, чьи — хоть убей, не помню.
      Вальцев рассмеялся.
      — Это эпиграф к какому-то рассказу Лондона. А у наших межпланетников, особенно у старых, это нечто вроде девиза. Кто первый ввел его в обиход, сейчас уже неизвестно.
      — Как-то подходит он к вашему делу, верно?
      — Верно. Трус и подлец так не скажет:
 
      
 
 
Как аргонавты в старину.
Покинув отчий дом.
Поплыли мы, тирам-та-там,
За золотым руном.
 
 
      Курение тоже, конечно, не поощрялось. В окончательном варианте Дауге сообщает Быкову, что в походе ему курить будет запрещено. Штурман Крутиков возит с собой трубочку, но не курит. И не хочется. А вот первоначальные представления о возможности курения в космической экспедиции были несколько иные. Причем все это подавалось ненавязчиво, парой слов, как некое привычное действо, о котором вроде бы и упоминать не стоит…
 
      Курят в «Хиусе»: 
      — Сто пятьдесят. Кто больше? — Вальцев взял из портсигара Строгова папиросу и стал разминать ее трясущимися пальцами. — Честное слово, я чувствую, как в меня врезаются протоны.
      <…> На Михаила Ивановича напала икота, и он, морщась, выколотил трубку.
      <…> — Проще? — Строгов закурил — Не думаю, что это так просто.
      <…> Пространство доносило до «Хиуса» радиосигналы с Земли, но не пропускало его радиосигналы. Строгов неустанно расхаживал по рубке. Бирский сидел неподвижно с закрытыми глазами. Возле Вальцева в пустом коробке росла кучка изжеванных окурков. Алексей Петрович рассеянно ломал на мелкие кусочки обгорелые спички.
      <…> Звездолет сильно качнуло.
      — Начинается? — Михаил Иванович осмотрелся, достал трубочку и принялся набивать ее. — Как все это непохоже на прежние рейсы, правда, Саша? Проваливаемся черт-те знает куда…
      <…> Алексей Петрович торопливо оделся, достал из чемодана спецкостюм и облачился в него. Все уже собрались в кают-компании и стояли вокруг стола с откинутыми на спину спектролитовыми колпаками, молча поглядывая друг на друга.
       Строгов и Вальцев курили, Михаил Иванович сосал пустую трубочку.
      < > —Тогда почему? — восклицал Вальцев, яростно раздавливая в пепельнице дымящийся окурок.
      <…> В узком коридоре Строгов присел на один из тюков, достал папиросу, закурил. Все выжидательно смотрели на него.
 
      И курят в «Мальчике»:
       Геологи сидели в своем уголке за откидным столиком. Бирский быстро листал какой-то справочник, посвистывая сквозь зубы. Вальцев, еще бледный, курил, уставясь в потолок. Тихо, мирно, уютно… Алексей Петрович сразу захотел спать — сказывалось нечеловеческое напряжение последних часов. Глаза слипались.
      — Анатолий Борисович…
      — Спать, спать, — быстро прервал его Строгов. — Никаких разговоров, капитан.
      — Слушаюсь, — обрадовано сказал Алексей Петрович и присел на тюки, снимая шлем. Вальцев, жмуря от дыма правый глаз, следил за ним с дружеской улыбкой. Но, когда капитан снял колпак, улыбка пропала. Вальцев выронил папиросу.
      Бирский вскарабкался на броню и сел рядом с Алексеем Петровичем. Он отдыхал и был настроен благодушно.
      — Хорошо бы закурить сейчас, а, капитан? Единственный серьезный недостаток краюхинского СК.
      <…> Час спустя, когда Алексей Петрович вел транспортер, осторожно огибая тяжелые туши многочисленных здесь валунов, а Строгов сидел над своими записями с папиросой во рту, Вальцев вдруг вскочил и провозгласил громким шепотом: <…>
      <…> Алексей Петрович попытался вытереть потный лоб и с досадой отдернул руку. Вечно забываешь про этот шлем! Иногда пальцы сами собой подбираются к затылку — почесать в трудную минуту, или хочешь в рассеянности закурить и натыкаешься на гладкую прозрачную преграду.
      <…> — Пора, пора! — Бирский, уже раздетый, благодушествовал на своей койке, пуская в низкий потолок серый табачный дым.
      <…> Установка третьего маяка близилась к концу. Оставались считанные часы работы, когда Алексей Петрович забежал в транспортер выкурить сигарету и отдохнуть.
      <…> — Да что там говорить, — легкомысленно помахивая дымящейся папиросой, вставил Бирский, — с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые дороги пройдут не здесь. <…> 
      Видимо, Стругацкие с запретом на курение еще не сталкивались. Да и в зарубежной фантастике того времени постоянно наталкиваешься на курение в космических кораблях.
      
      
 

О личной жизни.

      Как-то в фэн-прессе в дискуссии о женских образах в фантастике некто упрекал Стругацких за отсутствие ярких образов женщин в их творчестве — всё-то они на вторых ролях да не выписаны… Меня это несколько задело, и я сгоряча стала составлять список вообще всех женщин в творчестве Стругацких: «Как это нет ярких образов? А Наина Киевна? А Варечка?..»
      Первая же исследованная мною повесть (СБТ) дала целую галерею аспектов отношения к женщине. Тут и любовь трагическая — Ермаков, и любовь несчастная к недостойному объекту — Дауге, и романтическая любовь — Спицын, и даже (ах!) отвлеченно - романтическая — Юрковский («Милая! Спутница осени серой! Ты забыла? Ты помнишь? Ты ждешь?»), любовь банально-семейная — Крутиков (он решает мировые проблемы, сынок — весь в папу  - муравейник изучает, а женщины в это время смородину добывают с куста), ну, и «тюфяк» Быков, конечно, с его ухаживанием, похожим на издевательство.
      Как оказалось, жен в «Стране багровых туч» тоже немало, бывшая жена Дауге, будущая жена Быкова… В рукописи, оказывается, была еще и чужая жена…
 
      Столовая была освещена неяркими отсветами вечернего солнца. На диване, склонившись друг к другу, сидели Гриша и Вера Николаевна. Они молчали, глядя в окно, и лица их были так серьезны и необычайно грустны, что у Алексея Петровича сжалось сердце. Большая темная рука Гриши обнимала узкие хрупкие плечи женщины.
      Вальцев потянул Алексея Петровича за рукав, и они на цыпочках прошли на второй этаж.
      — Вот, брат, как бывает, — проговорил Лева. — Встречаются только на неделю, на две, и снова в разные стороны. Она старше его на пять лет, муж, двое детей… Любовь, ничего не поделаешь. Настоящая большая любовь.
      Он задумался. Алексей Петрович осторожно спросил:
      — Муж знает?
      — Кто? А… конечно, знает… — не сразу ответил Вальцев.
      — Да при чем здесь муж? Они встречаются раз, много — два раза в год, понимаешь?
      — Понимаю, — пробормотал Алексей Петрович, но затем сказал решительно: — Нет, ни черта не понимаю. Что ж они так-то, украдкой? Взяла бы развод, жили бы вместе, вместе и летали…
      — Вместе… Вместе им никак нельзя, Алеха - рубаха. Жить вместе у них не выйдет. Так стоит ли огород городить?
      — То есть как это «стоит ли»?
      — Ну… Стоит ли из-за недели в год разбивать семью? Летать им вместе нельзя, ведь Гриша ходит в такие экспедиции, куда женщин не берут. Понял? Какая же это будет семья?
      — Нет, — честно сказал Алексей Петрович. — Могли бы все по-человечески устроить, если бы захотели.
      — Может быть, конечно. Может быть, они просто выдумали себе эту любовь?
 
      Супруга Быкова тоже предстает в первых вариантах рукописи если не воочию, то весьма ярко. Это, кстати, один из тех немногих эпизодов в творчестве Стругацких, когда они позволяли себе размышлять от имени женщины.
 

ЭПИЛОГ

      За последние полтора года Алексей Петрович привык получать письма и даже немного научился на них отвечать. Сегодня писем было четыре: от жены, от Юрковского, от Михаила и еще какое-то, с незнакомым почерком — Алексей Петрович отложил его в сторону. Потом он надел пижаму, выключил верхний свет, с наслаждением рухнул на диван и принялся ворочаться, устраиваясь поудобнее. Сегодня был очень напряженный и хлопотливый день, после занятий пришлось остаться на два часа, чтобы разобраться в схеме нового усилителя, и теперь было особенно приятно полежать просто так, ничего не делая и почитывая письма, которые он давно ждал и которые получал не так уж часто (особенно от Юрковского).
 
      — Письма следует читать со вкусом, — объявил Алексей Петрович, взял письмо жены и распечатал его нарочито медленно и аккуратно.
 
      «Дорогой Алик!
      Пишу тебе на уроке. Ребята страдают над контрольной, и у меня полчаса свободного времени. Давно что-то не получала от тебя весточки и немножко беспокоюсь, не удрал ли ты опять на какую-нибудь Венеру, не спросивши ни позволения моего, ни благословения. Надеюсь — не удрал. Надеюсь — жив и здоров. Надеюсь — помнишь, что у Гришки через полгода день рождения, и что мы будем тебя ждать. Упомянутый Гришка чувствует себя прелестно и все время порывается сказать «папа», но дальше «мамы» продвинуться пока все-таки не может и вообще по натуре молчалив и углублен в себя. Валентина Павловна из яслей — ты ее, конечно, не помнишь, где там! — зовет его не иначе, как Григорий Алексеевич, и приблизительно раз в неделю интересуется твоим здоровьем. Чувствую, что мне придется все-таки сообщить ей, что ты ее не помнишь.
      Милый Алик, ты пишешь мне про «Джаль Алла», а я и не читала. Все очень хвалят, даже Дезвиг в «Литературке» — охотно верю, но… Кончается четверть. Опросы. Контрольные. Подтягивание. Консультации. Петя Сокольников никак не уразумеет формулу Байеса. Лира Алиева окончательно и бесповоротно забыла, чем отличается теорема синусов от теоремы косинусов.
      И т. д. и т.п.… и пр. Читаю мало, но зато позавчера поймала с мальчиками телепередачу из Калькутты — показывали очерк «Покорители», и я полюбовалась и на тебя, и на Володю Юрковского.
      До сих пор не понимаю, ты нарочно споткнулся, когда взбирался на лестницу, или это вышло случайно. Во всяком случае, мальчишки уважительно хихикали и косились на меня, и мне было очень приятно.
      Ой, пора кончать. Кажется, Лира все-таки вспомнила разницу — во всяком случае, она уже кончает.
      До свиданья, милый! Очень жду твоего письма и буду учить Гришку говорить «папа».
      Алма-Ата, 17.12».
 
      — Да, — произнес Алексей Петрович, перечитав письмо.
      — Действительно, через полгода Гришке — год! Как летит время!.. Ну-с, — и он взял второе письмо.
 
      Вообще же, любые личные взаимоотношения из повести изымались тоже. Как, допустим, по-новому и непривычно смотрится вечно холодный и отстраненный Ермаков в таком вот разговоре с Краюхиным по видеофону…
 
      — Здравствуй, мальчуган, — сказал он. — Как твои бобошки?
 
      
      
 
      Это была старая шутка, еще тех времен, когда маленький Толя с увлечением падал со стульев и со ступенек.
      — Как ты меня видишь?
      — Отлично, Николай Захарович.
 

ЗАГАДКИ И ГАЛЛЮЦИНАЦИИ

      После выхода в свет «Страны багровых туч» критика ополчилась на писателей сразу с двух сторон. Не умаляя достоинств романа, авторы статей выдвигали претензии к Авторам как по поводу недостаточности описаний производственных конфликтов («Старое борется с новым»), так и из-за слишком большой «приземленности» повести: где загадки, где фантастика, где воистину космические приключения? Оказывается, в задумках у писателей было и то и другое.
      Часть «производственных конфликтов» удалось вставить в основной текст. Но было и такое:
       А он допытывался:
      «Значит, если мой приказ будет противоречить приказу министра, вы повинуетесь мне?»
      «Да… — Тут я, кажется, с самым дурацким видом облизнулся и добавил: — Здесь мы не в армии, но я выполню любое ваше приказание, если оно не будет противоречить моим убеждениям».
      Он засмеялся.
      «Только не воображайте, что я заговорщик. И не думайте, что я прошу выполнять мои приказания. Просто мне хочется знать, какой линии поведения вы будете придерживаться в случае необходимости нарушить приказ министерства.
      Очень рад, что нашел в вас дисциплинированного и знающего службу офицера».
      Я тоже был рад, честное слово, стоило только мне взглянуть в его холодные серые глаза, беспощадные, как железо.
      «Все же я хотел бы знать…» — рискнул спросить я.
      «Я вам объясню. Вернее, намекну, но вы поймете. Дело в том, что, к сожалению, не все в министерстве одинаково заинтересованы в успехе нашего предприятия».
 
      Он дружелюбно улыбнулся и проводил до дверей. Действительно, здесь было над чем подумать. Нужно держать ухо востро, капитан Громыко! Хотя я совсем не ожидал, что в таком благородном деле, как межпланетный перелет, придется столкнуться с какими-то грязными интригами. Краюхин и Строгов не такие люди, чтобы заниматься дребеденью. Им мешают, это ясно. А мы им поможем.
 
      Иногда в первоначальном варианте Венера представлялась более загадочной.
      Удалось восстановить эпизод с кинокамерой Крутикова, которой он снимал мираж леса. В публиковавшихся вариантах, проявив пленку, он увидел лес и понял сразу, что это мираж, а не галлюцинация. В первоначальном, а теперь восстановленном — пленка оказывается пуста. Крутиков просто позабыл снять колпачок с объектива и потом еще долго ломает голову, что же это было.
      Нынешнему, избалованному фантазией современных авторов читателю, возможно, и покажется вполне обычным исчезновение.
      Спицына, а затем его появление в глазах заболевшего Дауге. («Ну, подействовала на него Венера каким-то особым излучением, и он все время находился с ними, но они его не видели, не ощущали, а вот Дауге заболел венерианской болезнью и сразу его увидел…»)
      Нижеприведенный отрывок был также изменен. Но вот почему? Есть несколько предположений (можете придумать свое): низведение фантастики до уровня производственного романа («Мистика какая-то, такого не может быть, это не научная фантастика, поэтому не будем забивать читателю голову такими пред положениями»); опять же «герой без страха и упрека» («Человек в будущем будет более здоровым, иначе к чему тогда эти нормы ГТО и остальные усилия партии и правительства, направленные на улучшение физического здоровья советского человека? А тут в космос отправляются какие-то сплошь болезненные люди: один заразу подхватил, другой ногу растянул, третий — неврастеник, истерики устраивает, а у этого еще и глаза болят…»).
 
      Алексей Петрович с неохотой согласился на поход вдвоем, но ничего не случилось. После двухчасовых блужданий друзья направились к «Мальчику». У капитана страшно болела голова, оттягивали плечи мешки с образцами. («Долго они еще собираются таскать свое золотце в машину? И так уже спать негде…»)
      Автомат казался непривычно тяжелым. «Неужели заболеваю?» — испугался Алексей Петрович. Перед глазами качались надоевшие до зубной боли скалы, груды валунов, дымная пелена на севере… Все кружилось, кружилось, плыло как во сне. Хотелось лечь и заснуть, забыться… «Бу-бу-бу-бу», — привычно, дремотно гудела Голконда.
      Дикий вопль Вальцева, грохот выстрелов, вспышки заставили его очнуться. Геолог, шедший в двух шагах впереди, нелепо приставив автомат к животу, палил прямо перед собой в ущелье между двумя огромными валунами. Пули высекали искры на их серых гладких боках. Капитан сбросил с плеча мешок, выдернул из-за пояса гранату и кинулся к Вальцёву:
      — Что такое? Что?..
      — Бей его, Леха! Вот он, на гребне!
      Но Алексей Петрович вдруг почувствовал страшную резь в глазах и, невольно застонав, поднял руку с гранатой к лицу, остановился. В глазах зарябило, забегали ослепительные круги, вспышки света, потом стало темно. Как сквозь плотный туман донесся испуганный крик Вальцева, новая автоматная очередь.
      Что же это, что же… Ослеп! Алексей Петрович судорожно шарил руками вокруг себя. Глаза будто разрывало горячей болью, кругом колыхалась тьма, утыканная звездочками, острыми как иголки. Вальцев, хватая его за плечо, крикнул задыхаясь:
       — Да бей же ты его, остолопина!.. Гранатой!
      Тогда Алексей Петрович рванул шнур, швырнул гранату далеко перед собой и, обхватив Вальцева обеими руками, повалился вместе с ним на песок. Грохнул взрыв, ударная волна хлестнула их щебнем, и все стихло. Вальцев внизу ворочался, замысловато ругаясь. Капитан поднял голову — вижу! Вижу снова! Впереди метрах в двадцати от них ветер колебал столб пыли в просвете между глыбами камня. Больше ничего.
      Алексей Петрович рассказал обо всем Строгову, умолчав о своей временной слепоте. Тот пожал плечами:
      — Странные какие-то существа… Неуловимые. На что они по крайней мере похожи, Лев Николаевич?
      — Похожи… больше всего на огромных змей… — сбивчиво принялся рассказывать Вальцев. — Огромные змеи… черные. Метров по десять длиной. Безглазая голова… Кожа блестит. Словно мокрая… Он был страшно бледен, глаза блуждали. Строгов посмотрел на него внимательно.
      — Прилягте-ка, Лев Николаевич, нездоровы вы… Прилягте.
 

АРХИВ СБТ

      Вообще же архив СБТ представляет собой большую редакторскую папку с завязками вдоль и поперек, в которую вмещаются 3–4 обычных канцелярских папки. Папка эта полна пожелтевших листов с машинописью «нестандартным» шрифтом той самой первой пишущей машинки. Иногда поверх машинописи присутствует рукописная правка.
      Всего же черновой текст СБТ сохранился в нескольких вариантах. Два варианта полностью и еще несколько разрозненных глав — в основном, начало первой и третьей части. Кроме этого, текст СБТ можно встретить и на оборотах листов других рукописей («Хищные вещи века», «Понедельник начинается в субботу», «Трудно быть богом»). Чистовик СБТ, как уже упоминалось, не уцелел.
      {Еще сохранились некоторые рукописи, имеющие отношение к СБТ, но о них — ниже. Сначала некоторые общие соображения по этим текстам.
      В первоначальном варианте рукописи был эпиграф: «Бороться и искать, найти и не сдаваться. В. Каверин». (В то время эту прощальную фразу Р. Скотта знали, в основном, по роману «Два капитана».)
      Изменилось время действия повести. Исследователи хронологии мира Полудня С. Лифанов, В. Казаков и С. Переслегин пришли к единому мнению, что действие повести СБТ происходит в 1991 году. Насколько известно, Стругацкие никогда точно не планировали и не высчитывали время действия своих повестей цикла Полудня — правильность соотношения у них получалась спонтанно. Время действия первого произведения Стругацких в черновике обозначено точно — 1985 год.
      Алексей Петрович захлопнул тяжелый том и задумался. Пожалуй, все ясно. Конечно, данные в этой энциклопедии не сколько устарели, но по всему видно, что предстоящая экспедиция отправляется не на готовенькое. В энциклопедии сказано, что высадиться на Венеру не удалось. Сам Краюхин делал попытку, а также Воронин, вероятно, тот самый, о котором говорили в буфете межпланетников. Впрочем… Алексей.
      Петрович открыл титульный лист. Ну конечно! Подписано к печати в 1970 году. За полтора десятка лет, несомненно, сделано многое.
 
      Рукописная правка поверх последних строк: «Подписано к печати пятнадцать лет назад. За это время, несомненно, сделано многое…»
      Черновик и окончательная версия «Страны багровых туч» представляются мне некими параллельными мирами. В том мире, где действуют Быков и Юрковский, экспедиция была в 1991 году, и Дауге там выжил. А в том, где действуют Громыко и Бирский, полет на Венеру состоялся в 1985 году, и двойник Дауге — Вальцев — там погибает от ядерного взрыва.
 

ВАРИАНТ Б. Н. СТРУГАЦКОГО

      Как пишет Б. Стругацкий в своих «Комментариях»: «Планы составляли вместе, но главы и части писали порознь, каждый сам по себе. В результате: АН закончил черновик первой части — БН завяз еще в первой главе; АН вовсю пишет вторую часть — БН кое-как закончил первую главу первой части, и она, разумеется, ни в какие ворота не лезет в сравнении с уже сделанным — там другие герои, другие события, и сама стилистика другая…»
      В одиннадцатом томе «сталкеровского» собрания сочинений Стругацких опубликована эта, самая первая, глава, написанная младшим братом, «Звездолет "Астра-12"». Первоначальная фамилия Дауге здесь еще пробуется на вкус: в рукописи иногда «Вальшин», иногда «Вяльцев», а позже — «Вальцев».
      В архиве сохранились еще пять страниц из этого же варианта БНС.
      Экипаж «Хиуса»
      Алексей вернулся поздно вечером, усталый и злой. В комнате шторы были опущены, на кровати лежал Вальцев и курил, уставившись в потолок. На полу около его кровати стояла грязная тарелка с окурками, окурки были разбросаны по полу, и дым стоял такой, что Алексей только носом покрутил — ну и ну!
      — Ты, что — зубы болят? — спросил он, с кряхтеньем опус каясь на свою кровать и принимаясь за сапоги.
      — Болят, — равнодушно согласился Вальцев, не поворачивая головы. Он был небрит, всклокочен и лежал на кровати прямо в ботинках и в пиджаке. Алексей посмотрел на него с удивлением и сочувствием и стал раздеваться.
      — Давно болят? — спросил он, надевая пижаму.
      — Да, брат… очень давно, — сказал Вальцев с какой-то странной интонацией в голосе.
      — Ты бы к врачу пошел, чудак…
      — Не поможет, — со вздохом сказал Вальцев, подымаясь,— это, Алеха, такой зуб, что никакой врач не поможет…
      Он помолчал, сидя неподвижно, сгорбившись и уперевшись руками в расставленные колени, потом наклонился и начал подбирать окурки и укладывать их в тарелку.
      — Ты знаешь, сегодня… приехали наши ребята, — проговорил он, ставя тарелку на стол, — пилоты и геологи… Сашка Бирский, Гришка Ершов… кто там еще?..
      — Знаю, — перебил Алексей со вздохом, — я уж познакомился… — …и этот… Цицин Андрей — геолог, мы с ним пол-Тибета прошли… Что, познакомился уже? Когда это ты успел? — удивился Вальцев, вытаскивая из портсигара папиросу.