Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты.

      Где-то в это время Авторы решают сделать Юрковского инспектором — очень удобно с помощью такого героя колесить по Солнечной системе, посещая все объекты, которые нужны для повествования. Они начинают разрабатывать план посещений:
 
      1. Марс. Юрковский инспектирует общегеологические работы. Участие в облаве.
      2. Астероиды. На некоторых Юрковский инспектирует новые системы, введенные в ход недавно.
       Но потом понимают, что сложное это дело — учесть все возможные объекты и проблемы-конфликты, и создают таблицу инспектирования Юрковским внеземных баз:
 
Марс         Что делают люди                           Что делает Юрковский 1. Следопыты.                                                          1. Журит, что больше обращают внимание на пиявок, а не на              археологию. 2. Биологи — животный и растительный  мир Марса.        Показать ископаемые Марса                                                                                                                    2. Очень доволен.
   3.   Геологи — ищут полезные       ископаемые. Геофизики и геодезисты –
      триангуляция, физическое строение
      Марса: атмосфера, реки, горы, химия,
      сейсмология, метеорология и т.п. Приспособить
      Марс к самосодержанию.
                                                                            3. Интересуется, когда будет готов проект. Он очень нужен. Он должен решить, что делать: бросить силы на уничтожение или на охранение. Облава.         4. Строители, дорожники. Ок. 1000 человек.
      Женщины и дети.
                                                               4. Ругает за вялую работу и спрашивает – что им нужно?  – А нужно больше машин.
        Астероиды
      1. Геологи-космогонисты – пытаются
      определить происхождение.
      2. Физика
        3. Служба заправки и ремонта.
 
                                                                                 Юрковскому не подчиняются.
 
      Церера - смерть-планета. Физики ведут
       наблюдение за изменением гравитационного
       поля в момент взрыва. Уникальный
      эксперимент. Нестационарное гравиполе,
      скорость распространения гравитации.
 
                                                                                Юрковский спешит и наблюдает.
      Ганимед g=1/8 w/ Обращен одной стороной
       к Юпитеру. Одна станция, 20 чел. Астрономы
       изучают движение спутников. Геологи-
      космогонисты. Идея частых астрономических
      открытий.
 
                                                                                     Низложение диктатора.
 
 
              Кроме тематических наработок Стругацкие обсуждают и мыс ли, которые хотелось бы подать-обсудить в повести. Перечисляют идеи, записывают маленькие монологи:
 

К «СТАЖЕРУ»

       1. Рассказ о «Каравелле». Равнодушие Быкова. Он и не видит никакого другого пути и считает, что главное в этой истории — набить морду механикам за отвратительное обслуживание.
      2. Рассказе маленьком кирпичике в башне мироздания. Вот что такое маленький человек. Никто не знает, что из него может получиться и на что он способен. Надо беречь его, и лелеять его, и всячески помогать ему — и в этом смысл жизни. (Быков)
      3. Быков — борец за правду. Ненавидит ложь во спасение, отрицает ее. Придумать бешеный спор с Юрковским, сохранившим кастовость.
       .. 4. Юра должен по-настоящему прорезаться на Дионе. Ищет Шершня — убить.
      5. Разговоры. Юра — Жилин об угрозе мещанства. Быков — Крутиков о детях (Быков — нежный, беспокойный отец). Показать мятущегося Жилина, которого не удовлетворяет то, что он имеет. Он считает, что он не на месте, что способен на большее.(1)
      6. Проблемы переходного периода:
      а) мещанство;
      б) воспитание;
      в) судорожное непоспевание за успехами науки (дать на Марсе).
      7. Разговор о рационализации человека. О рассудочности и потере чувств.
      8. М. б. дать Юру — человека поиска. Старается узнать как можно больше и не поспевает. И Жилин — тоже. Юра человек нового времени — вмешивайся во всё и для этого все предпосылки. Лучше суматоха и неразбериха, чем стоячее болото.
 
       — Мы были поколением молчаливых и сменили поколение запутанных или отказавшихся. Теперь растет еще поколение, но они не молчаливы, они кричат. Они воспитаны так, чтобы вмешиваться во всё. Мне это не всегда нравится. Я уверен, что есть вещи, которые не исправить никаким вмешательством. Но по-моему, они правы в общем. Вмешиваться надо. Если не вмешиваться — море человеческое застоится и превратится в болото. Они вмешиваются, поднимают массу шума, делают тысячи ошибок по неопытности, и вокруг них всегда — взрыв.
      Они как маленькие бомбы. Они всё разносят в клочья и не любят тишины, тайны и замкнутости. Давайте шуметь! И наверное, так и надо. Нет ничего страшнее болота. Нет ничего страшнее мира, где люди говорят: «Что нам лезть в это дело. Есть люди поумнее, они разберутся». А те принимаются разбираться, и над серым болотом вспучиваются вонючие пузыри мерзостей и исторических ошибок, калечащих миллионы.
 
      — Жил был маленький человек. У него была жена-врач и дети-школьники. У него была немудреная работа, без которой не обойтись, но которую можно делать только втысячером. В этой работе не бывало героев, и шли на эту работу те, кто не считал себя способным на борьбу в одиночку. Но маленький человек был хорошим славным товарищем, отличным семьянином, его все любили, и никто не принимал его всерьез — ни его самого, ни его дело. Он был счастлив и, умирая, не жалел о своей жизни, потому что был уверен, что она прожита не зря, хотя и не узнал о ней весь мир. И он умер. И в день его смерти океаны волной пошли на берега, сметая целые страны; солнце затянуло красной пылью, звезды пропали на небе, потому что свет их стал инфракрасным, Луна стала вращаться быстрее, а Юпитер сорвался с орбиты и канул в Пространстве. Правое стало левым, и целый час время шло назад. Правда, потом все стало на свои места и жизнь пошла своим чередом, и, конечно уж, никому не пришло в голову, что во всем была виновата смерть, которая унесла маленького человека. Только одному из его друзей пришла в голову мысль, что покойник при всей своей малости и незаметности был, наверное, той самой песчинкой, на которую опиралось чудовищное строение Мироздания. Песчинку унес ветер, и строение покачнулось. Не рухнуло, но покачнулось, а теперь снова стоит твердо, опираясь на какую-то другую песчинку, а может быть, на миллиард песчинок сразу. Я люблю этого маленького и незаметного, которого никто не знает и я не знаю. И именно потому, что я не знаю его, я люблю всех и не люблю смерти.
 
      Разработки нравятся Авторам, и они начинают писать повесть:
      пролог и первую главу:
 

ПРОЛОГ

       Вместо эпиграфа:
      В Высшей Школе Космогации было четыре факультета — Штурманский, Инженерный, Дистанционного управления и Переподготовки. Учебный год кончался в июне, выпускные экзамены длились иногда до ноября.
      Выпускники получали в Школе так называемые общие назначения. Конкретное назначение каждый получал в соответствующем Управлении. Впрочем, это касалось только штурманов и инженеров. Девушки и ребята с факультета Дистанционного управления знали свои назначения еще на четвертом курсе, потому что полгода пятого курса они учились на местах своей будущей стажировки. Капитаны с факультета переподготовки возвращались, как правило, на свои прежние корабли. Но инженеры и штурманы узнавали о том, где и с кем им придется работать, только на базовых ракетодромах. Там их никто не знал, и распределение проводила кибернетическая машина, в которую оператор вводил закодированные характеристики будущего стажера. Предварительно в машину вводились данные о кораблях, рейсах и капитанах, у которых имелись вакансии. Машина сравнивала, подбирала, останавливалась на оптимальном варианте и давала на выход в простом буквенном коде: «Такой-то к капитану такому-то, корабль такой-то, рейс такой-то». Решение машины, запрограммированной лучшими космопсихологами и самыми опытными капитанами мира, было окончательным и обжалованию не подлежало.(1)
 
      Снега было много, как всегда в ноябре, и он все падал и падал с низкого белесого неба. За пеленой медленных пушистых снежинок, словно за кисейной завесой, смутно виднелись торчащие из сугробов верхушки голого кустарника и — еще более смутно — темная опушка леса. Было очень тихо, воздух был не подвижен, и от этой тишины и неподвижности и от низкого неба казалось, что весь мир завернут в толстые слои ваты. И было тепло, не ниже двух-трех градусов мороза.
      Юра взбежал на холм, воткнул палки в снег и, сдвинув рукав, поглядел на часы. Двенадцать километров за сорок четыре минуты — для первого зимнего выхода это было неплохо. Для первого и последнего. Он вытянул из кармана платок и вытер лицо. Растаявший на лице снег был солоноватым от пота. Взяв палки под мышки, Юра подошел к скамейке. Скамейка едва поднималась над снегом, на ней нарос пухлый чистый сугроб.
 
      
 
      Юра нагнулся, чтобы смахнуть сугроб, но услыхал хруст ломающихся веток и обернулся.
      Вот и Нина пришла. Она поднималась на холм правее его лыжни, прямо через кустарник, равномерно взмахивая палками. Она была уже шагах в двадцати, и он хорошо видел ее милое румяное лицо под вязаным красным колпаком, запорошенные брови и влажный лоб с прилипшей к нему прядкой, и яркий полуоткрытый рот, из которого вырывались облачка пара.
      Сколько раз они встречались на этом холме, и зимой, и весной, и осенью, и она всегда приходила хоть на минуту, но позже него, и он всегда стоял у скамейки и глядел, как она поднимается на холм, в брюках и свитере, как сейчас, или в цветастом платье, или в блестящем дождевике, туго затянутом в поясе, и он всегда думал, какая она красивая, и всегда немножко боялся, что она слишком красивая и встречается с ним просто так, по тому что не успела познакомиться с кем-нибудь более интересным. Позже он заметил, что она чуть-чуть широковата в плечах и бедрах, но все равно считал, что она необычайно красива.
       Она поднялась на холм, подъехала к нему, бросила палки и сказала, улыбаясь:
      — Здравствуй, инженер.
      — Здравствуй, — буркнул он и принялся неловко счищать перчаткой снег с ее плеч. Она начала называть его инженером чуть ли не с первых дней знакомства, еще на третьем курсе, но теперь это звучало совсем по-другому.
      — Оставь. — Сказала она. — Все равно опять засыплет.
      Он взял ее за плечи и поцеловал. Губы у нее были сухие и горячие, а нос мокрый и холодный.
      — Уезжаешь? — спросила она.
      Он кивнул.
      — Когда?
      — Сегодня. Через три часа.
      Она медленно покивала.
      — Да, — сказала она. — Вот ты и уезжаешь.
      Они помолчали.
      — Что ж, — сказала она. — Посидим?
      — Давай. Только подожди, я скамейку очищу.
      Он сгреб снег со скамейки. Нина сбросила лыжи и села. Он сел рядом и обнял ее за плечи. Она закрыла глаза.
       — У меня сегодня весь день все идет кувырком, — сказала она. – Два раза центрифуга в лаборатории ломалась. Мотор у сепаратора перегорел. Как назло.
      Она открыла глаза и отстранилась от него.
      — Ну ладно, — сказала она. — Рассказывай.
      — Да что рассказывать, — сказал он и вздохнул.
      — Не лицемерь, пожалуйста, — сказала она быстро. — Я же отлично знаю, что тебе хочется ехать.
      … — Я не лицемерю.
      — Нет, ты лицемеришь. Ты притворяешься, как подлый Ахав.
      — Кто это — Ахав?
      —  Понятия не имею, — сказала она и отвернулась. — Все равно, ты пять лет ждал этого дня, и нечего притворяться.
      Ему показалось, что она вот-вот расплачется, и он испугался.
      — Ниночка, — сказал он. — Я совсем не притворяюсь. Мне действительно тяжело, что мы с тобой не увидимся теперь год, а то и больше.
      — Вот именно. — Она снова повернулась к нему, и он увидел, что она и не думает плакать. — Ничего, — сказала она спокойно. — Через год ты вернешься, и мы увидимся. Так что ты не огорчайся.
      — И я вообще никогда не притворяюсь, — сказал он. — Ты могла бы заметить это за три года.
      — Ну конечно, я заметила, — сказала она. — Не сердись. — Она обхватила его шею, притянула его голову к себе и поцеловала в щеку. — Просто мне показалось, что ты рад удрать от меня.
      — Глупости, — растерянно сказал он.
      — Ну конечно, глупости, — сказала она. — Ладно, рассказывай.
      — Что?
      — Все. Во-первых, куда ты едешь.
      — В Мирза-Чарле.
      Она наморщила лоб.
      — Что это?
      — Базовый ракетодром. В Казахстане.
      Она вытянула руку и раскрыла ладонь. Снежинки опускались на маленькую розовую ладонь, таяли и распадались на мельчайшие капли.
       — Ну? — сказала она.
       — Что?
      — Рассказывай дальше. Не собираешься же ты весь год сидеть в Казахстане.
      Он развел руками.
      — Больше я ничего не знаю.
      — Не может быть, — убежденно сказала она.
      — Правда, Ни.
      — Не верю. Ты ведь получил назначение?
      — Получил.
      — И не знаешь, куда полетишь?
      — Правда не знаю, Ни.
      Она сцепила пальцы и сунула руки между колен.
      — Ты морочишь мне голову, инженер.
      Он принялся обстоятельно объяснять. Да, он получил назначение. Так называемое общее назначение. Школа распределяет выпускников по ракетодромам. Он, например, откомандирован в распоряжение базового ракетодрома в Мирза-Чарле.
      А уж ракетодром даст ему конкретное назначение. Так всегда делается, потому что данные о вакансиях собираются у начальников ракетодромов. В Мирза-Чарле он явится к начальнику ракетодрома и предъявит свой пакет.
 
      — Пакет? — переспросила она. Она слушала очень внимательно.
      — Пакет с документами. Командировочное предписание, характеристики, медицинская книжка… все такое.
      — Чепуха какая, — пробормотала она.
      Он пожал плечами.
      — Так всегда делается.
      Они снова помолчали. Потом она спросила, глядя в сторону:
      — Ты куда мечтаешь попасть?
      Он удивился. Странно, подумал он. А мы ведь ни разу не говорили об этом. За все три года ни разу. Он небрежно махнул рукой.
      — А, — сказал он. — Это решительно всё равно. Лет через несколько я буду звездолетчиком. А сейчас это неважно. Не все ли равно, где проходить стажировку? В межзвездные стажеров не берут. Даже в исследовательские межпланетные не берут.
      — Куда же тебя могут взять?
       — На лунную трассу, например. — Он подумал. — Или вот иногда берут стажеров на трансмарсианские рейсовики. Буду возить людей, продовольствие. Это интереснее. Хотя у них обычно очень длительные рейсы. Лучше уж стажироваться на лунниках. Раз в месяц недельный отпуск, а стаж все равно идет.
      И мы сможем часто видеться.
      — Тоже неплохо, — сказала она, невнятно усмехаясь.
      Он, улыбаясь, смотрел на темнеющий за снежной пеленой лес.
      — А потом я добьюсь, чтобы меня взяли борт-инженером в межзвездную. Может быть, в первую экспедицию к Проксиме. Или к УВ Кита. Вот тогда начнется настоящая жизнь.
      Она вдруг встала и сказала:
      — Давай танцевать.
      Он изумленно взглянул на нее, поглядел под ноги и сказал с сомнением:
      — Ну… давай, если хочешь…
      — Последний танец, — сказала она. — Приглашают дамы.
      Он достал из кармана приемник и повертел верньер. Он поймал какой-то радиомаяк и поставил приемник на скамейку. Передавали медленный вальс. Они встали, и он обнял ее за талию.
      Они начали танцевать, проваливаясь в снег, но снег был рыхлый и пушистый, а танец медленный, и танцевать было можно. Нина уткнулась лбом в его плечо, и ему опять показалось, что она едва удерживается от слез.
      — У нас сегодня был случай… — торопливо сказал он.
      — Ну? — сказала она ему в плечо.
      — Ни, ты плачешь?
      Она подняла лицо. Она не плакала.
      — С чего ты взял?
      — Мне показалось, — мрачно сказал он.
      Они остановились.
      — Почему все-таки ты решил, что я плачу? — спросила она.
      — Я не решил. Я же говорю… мне показалось.
      — Но почему? Слезы расставания, да? Ариадна брошенная. Любезный друг сделал ей амур и уплыл, видишь парус?
      Он молча смотрел на нее сверху вниз.
      — Ох, — сказала она. — Давай лучше сядем. Терпеть не могу задирать голову.
      Они сели. Он выключил приемник и сунул в карман.
      — Слушай, любезный друг, — сказала она. — Сколько тебе лет?
      — Двадцать два.
      — А мне и того меньше. Так что ты не огорчайся.
      — Почему это я должен огорчаться?
      — Я и говорю, что ты не должен огорчаться. — Она постучала в его грудь мокрым пальцем. — Ни в коем случае. У тебя еще все впереди.
      Он задумчиво потер подбородок.
      — Что ты имеешь в виду, Ни?
      — Удивительно, — сказала она и покачала головой. — Как это ты не понимаешь, что все портишь?
      — Ничего не понимаю.
      — Тогда давай объясняться. Давай?
      — Давай.
      — Хочешь, я скажу тебе, что ты думаешь, инженер? Вернее, не думаешь, а чувствуешь.
      — Скажи.
      — Ты чувствуешь себя виноватым. Только условимся: не перебивать. Так вот, ты чувствуешь себя виноватым. Я дружил с нею три года. Я даже любил ее. Во всяком случае, эти три года она была самым близким моим другом. Три года мы бегали друг к другу на свидания, целовались и шептали друг другу на ухо разные интересные вещи. А теперь я уезжаю в новую, ослепительную жизнь, а она, бедняжка, остается там же, где была. Ах, как неловко получается! Как мне совестно, бедному!
      — Слушай, Нинка, — сказал он, притворяясь раздраженным. — Что на тебя нашло сегодня?
      — Мы условились: не перебивать. Так вот. Все это так, но ты, как и подобает мужчине — настоящему мужчине, — стараешься не поддаваться всяким там сантиментам. Это ничего, мужественно думаешь ты. Ведь я не навсегда. Я еще буду работать на луннике, и мы будем еще встречаться, целоваться, шептаться и так далее. А потом я улечу на Проксиму или даже на УВ Кита, совершу подвиги и вернусь в сиянии славы, великий и могучий, и в награду за ее любовь предложу ей руку и сердце.
      Мы поженимся, и я опять уйду в ослепительную жизнь навстречу необычайным приключениям на неведомых мирах, а она будет преданно и трепетно ждать меня, гордясь, что она жена такого человека, а когда я опять вернусь, она будет подливать мне вина в бокал и ловить каждое слово моих необыкновенных рассказов, и ахать и замирать от запоздалого ужаса, и требовать, чтобы я обещал в следующий раз сворачивать при встрече с этим ужасным чудовищем, и я буду снисходительно обещать все что угодно, зная, что обещания все равно не сдержу…
      А затем она приведет перед мои светлые очи моих детей и расскажет, что дочка учится на круглые пятерки, а сын уже гуляет с девочкой из соседнего дома…
       Она задохнулась и замолчала. У нее даже глаза потемнели от злости.
      — Чепуха какая, — неуверенно сказал он.
      — А подумавши?
      Он добросовестно подумал.
      — Ну? Только честно!
      — Честно… Ну не надо сердиться на меня, Нинка. Ну что я могу поделать, право?
      Она покачала головой.
      — Безнадежен, — сказала она со вздохом.
      Тогда он тоже рассердился.
      — Ты сама намотала на меня знамена всякой глупой романтики, а теперь сердишься и восстаешь против этого. Делаешь из меня какого-то павлина.
      Она ласково погладила его плечо.
      — Ты не павлин, Юрочка. Просто ты мальчишка.
      — Ну вот еще!
      — Правда. Ну, не будем об этом.
      Он ссутулился, упираясь локтями в колени.
      — Глупо, — сказал он. — Ужасно глупо.
      — Конечно глупо. Я ведь пришла прощаться, Юра. Мы с тобой уже не мальчик и девочка. Мы взрослые люди. Давай прощаться.
      Он смотрел себе под ноги на утоптанный снег.
      Ладно, — сказал он вяло. - Давай прощаться.
      Она не должна была говорить так. Ведь она не права. И даже если она права… Он вдруг сжался от стыда и ужаса. Она права, конечно.
       Они поднялись и, не глядя друг на друга, надели лыжи. Она взяла палки и несколько раз подпрыгнула на месте, проверяя крепления.
      — Проводить тебя? — сказал он.
      — Нет, не надо, инженер.
      Он взглянул на нее. Как необыкновенно красива была она, крепкая, стройная, в синем свитере и синих брюках, в яркой красной шапочке, из-под которой выбивался на лоб присыпанный снегом локон, с яркими синими глазами и ярким ртом, и пушистыми щеками, на которых таяли пушистые снежинки.
      Он ощутил странный болезненный толчок в сердце и не понял, что это такое, не понял, что он уже знает, что никогда в жизни не повторится этот день, и другие дни, которые были раньше, что даже если они встретятся еще когда-нибудь, все будет по- другому. Совершенно по-другому.
      — Прощай, Юрик, — сказала она. — Как это у вас говорится? Спокойной плазмы.
      Она придвинулась к нему, и они поцеловались.
      — Прощай, — повторила она.
      Ничего нельзя было сделать. Она повернулась и быстро пошла с холма, равномерно взмахивая палками. Он стоял и смотрел, как быстро уменьшается темная фигурка в красном колпачке, как бледнеет и замывается за пеленой падающего снега крошечный силуэт.
      Тогда он в последний раз поглядел на скамейку, на истоптанный снег вокруг и, оттолкнувшись палками, тоже пошел с холма. Стратоплан на Мирза-Чарле стартовал через полтора часа, а до Школы было двенадцать километров — минут сорок пять хорошего хода.
 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

       Юра Чибисов, выпускник инженерного Факультета Высшей школы космогации, допил кефир, доел булочку с маком и отправился представляться капитану. Он неторопливо шел по круглому тоннелю Большого Спутника, рассеянно поглядывая по сторонам, и обдумывал слова приветствия. На Большом Спутнике Юра бывал неоднократно, еще когда учился в Школе, и знал здесь все уголки и переходы. Капитан Быков остановился в номере седьмом гостиницы. Значит, надо будет, пройдя тоннель, свернуть направо, миновать библиотеку, подняться на лифте на второй горизонт, встать на кольцевую дорогу и соскочить у дверей номера седьмого. Не забыть постучать. Говорят, Быков — мужчина свирепый и погрязший в предрассудках. Юра вздохнул и впервые подумал о Школе с сожалением.
      Он вышел из тоннеля, свернул направо, прошел мимо библиотеки и поднялся на лифте. На кольцевой дороге его окликнули.
      — Здравствуй, Волк!
      — Привет, Крокодил! — откликнулся Юра и с удовольствием остановился. Это был Костя Младенцев, выпускник прошлого года. На Спутнике он работал диспетчером. Они пожали друг другу руки.
      — Давно с Планеты? — осведомился Костя.
      — Сегодня, — сказал Юра. — Иду представляться капитану Алексею Быкову.
      Костя присвистнул.
      — А что? — спросил Юра с некоторым беспокойством.
      — Ничего, — сказал Костя. — Ты к нему сам попросился?
      — Почему — сам? Машина распределила. А в чем дело?
      Костя внимательно осмотрел Юру с ног до головы и сказал:
      — Быков свернет из тебя ленту Мёбиуса и загонит в бутылку Клейна.
      — Ах, как страшно, — сказал Юра. — Что такое твой Быков? Быков — это старый брюзга.
      — Это ты ему скажи, — предложил Костя. — При первом свидании.
      — Ладно, ладно, — сказал Юра. — Нечего меня пугать. Годик я у него постажируюсь, а потом — адью. Что тут у вас но-венького на Большом?
      — А что тебя волнует?
      — Зиночка вернулась?
      — Вернулась, — сказал Костя. — Вдвоем.
      — Ну да? А он кто?
      — Ты его не знаешь. Планетолог один. А куда вы с Быковым идете?
      — Повезем какого-то инспектора, — сказал Юра. — По всей Системе. Он главный надзиратель над базами.
      — А, — сказал Костя, — Юрковский Владимир Сергеевич…
      — Как Юрковский? Юрковский же на покое.
      — Эх ты, — сказал Костя. — Это Дауге на покое.
      — Юрковский — это здорово, — сказал Юра задумчиво.- Всегда хотел с ним познакомиться.
      Они уже третий раз проезжали мимо номера седьмого.
      — А тебе не пора? — спросил Костя.
      Юра посмотрел на часы и скривился.
      — Мне уже двадцать минут как пора, — сказал он.
      — Ну, это ты зря.
      — Подумаешь, — легкомысленно сказал Юра. — Переведу стрелки, скажу, что часы отстают.
      Костя с сомнением покачал головой.
      — Самое главное, — продолжал Юра, — не дать начальству с самого начала сесть тебе на шею. Утвердить свое человеческое право на свободу воли. Чем я рискую? Парой рапортов. А выигрываю я свободу.
      Костя сказал:
      — Быков не пишет рапортов.
      — Тем более, — сказал Юра.
      Они подъезжали к номеру седьмому в четвертый раз.
      — Ты бы все-таки шел, — посоветовал Костя.
      — Ну, раз ты просишь… — сказал Юра. Он протянул руку.— Вечером увидимся.
      Костя пожал ему руку и сказал:
      — Думаю, что не увидимся.
      Юра соскочил у дверей.
      — Почему? — крикнул он вдогонку.
      — Вечером ты будешь сидеть в бутылке Клейна… — донеслось из-за поворота.
      Юра небрежно усмехнулся, перевел стрелки часов на двадцать пять минут назад, приосанился и постучал в дверь. Дверь открылась.
      За круглым столом сидели Быков и Юрковский. Юра сразу узнал обоих, хотя раньше видел их только в кино. На столе между ними стояла ваза с яблоками и сифон с шампанским. Юрковский полулежал в кресле, держа в руке бокал, отставив мизинец. Быков чистил яблоко пластмассовым ножиком.
      — Разрешите, — сказал Юра.
      Быков и Юрковский посмотрели на него.
      — Заходите, — сказал Быков.
      Юра вошел и сказал:
      — Я к вам, Алексей Петрович.
      Быков мельком взглянул на часы. Юрковский сказал холеным голосом:
      — Что это за мальчик, Алексей?
      — Это стажер, — сказал Быков.
      Юрковский отставил бокал и спросил с изумлением:
      — Зачем нам стажер?
      Юра почувствовал себя уничтоженным и неловко переступил с ноги на ногу. Быков пожал плечами и сказал:
      — Я вас слушаю, стажер.
      — Совершенно не понимаю, зачем нам стажер, — сказал Юрковский.
      Быков глянул на него, и Юрковский махнул на него рукой:
      — Ну хорошо, хорошо, Алексей. Разбирайся.
      — Выпускник Школы, Юрий Чибисов, борт-инженер, прибыл в ваше распоряжение, — сказал Юра металлическим голосом.
      — Решительно не понимаю, зачем нам еще один борт-инженер, — негромко сказал Юрковский в бокал.
      — Садитесь, стажер, — сказал Быков.
      Юра чинно сел. Быков глядел на него, не мигая.
      — Шифр вашего радиофона, стажер, — сказал Быков.
      — Семь один два один, — торопливо сказал Юра.
      — Возьмите записную книжку, — сказал Быков. Юра достал записную книжку. — Пишите. Шифр капитана Быкова: три нуля три. Шифр штурмана Крутикова: ноль один семь два. Шифр борт-инженера Жилина: ноль один семь три.
      Юра исправно записывал.
      — Найдете борт-инженера Жилина, — продолжал Быков,— представитесь и узнаете свои обязанности. Мы стартуем сегодня в двадцать три ноль ноль. Дайте ваши часы.
      Юра с неподвижным лицом снял с руки часы и протянул Быкову. Быков перевел стрелки и вернул часы Юре.
      — Стажер Чибисов, вы свободны.
      Он принялся за яблоко.
      Юра поднялся.
      — А что? — сказал Юрковский. — От стажера отказаться уже нельзя? Уже поздно?
      Быков не ответил, тогда Юрковский обратился непосредственно к Юре:
      — Э… слушайте, стажер, — сказал он. — Водку пьете?
      — Нет, — сказал Юра угрюмо.
      — А в бога веруете?
      — Нет.
      — И на том спасибо, — сказал Юрковский. — Знатный межпланетник. Вы свободны, стажер.
      Юра щелкнул каблуками, повернулся и вышел.
      — Э… Алексей, — сказал Юрковский. — Я несколько удивлен. Почему я узнаю об этом стажере… э… последним?
      — А почему бы и нет? — сказал Быков, отправляя в рот ломоть яблока.
      Юрковский поиграл белыми пальцами и стал рассматривать ногти.
      — Немного странно все-таки, — сказал он. — Начальник экспедиции не получил в свое время сведений о составе экспедиции… Согласись, это… э… странно, Алексей.
      — Что ты ко мне привязался? — сказал Быков спокойно.— Чем он тебе не потрафил, этот мальчуган? Будешь им командовать.
      — Нет, извини, — сказал Юрковский, выдвигаясь из кресла. — Ты заметил, что этот паршивец опоздал? Судя по манипуляциям с часами этого паршивца, я понял, что он опоздал. Недисциплинированный молокосос, а рейс сложный, ответственный, могут быть трудности, даже… э… серьезные трудности…
      — Эту песенку ты мне не пой, товарищ начальник, — сказал Быков, тщательно пережевывая яблоко. — Ни о каких… э… трудностях не может быть и речи. Рейс будет очень простой, и я тебя попрошу без авантюр.
      Юрковский, полузакрыв глаза, тянул из бокала шампанское.
      — Не знаю, что ты… э… подразумеваешь под авантюрами.
      Нам придется иметь дело с иностранными базами, а там состав не всегда… э… на высоте. Кроме того, могут потребоваться и некоторые дополнительные исследования чисто научного характера.
      Быков неторопливо сложил огромный веснушчатый кулак и принялся его рассматривать.
       — Вот что, Владимир, — сказал он. — Возьми лист бумаги и вот сейчас же, не сходя с места, составь план этих самых научных исследований. А я сейчас же его посмотрю. И я тебя попрошу: не употребляй, пожалуйста, на корабле спиртных напитков.
      — Ты имеешь в виду шампанское? — вежливо осведомился Юрковский.
      — Именно шампанское. Тебе придется придерживаться режима, Володя.
      Некоторое время Юрковский думал.
      — Хорошо, — сказал он. — А теперь дай мне, пожалуйста, листок бумаги.
       Борт-инженера Жилина Юра нашел в рубке «Тахмасиба», фотонного грузового планетолета дальнего сообщения. «Тахмасиб» висел на стартовом рейде в ста пятидесяти километрах от Большого Спутника.