Warhammer 40000. Грегор Эйзенхорн - Инквизитор. Ордо Маллеус

      — Свое ожерелье?
      — Именно так. Рабам разрешалось иметь кое-какие вещи, если они не представляли собой потенциального оружия. Ааа носил на шее золотое ожерелье. Это был знак его племени и самая ценная из вещей, которыми он обладал. Честно говоря, оно было его единственным имуществом. Но тем не менее он предложил его мне в обмен на то, чтобы я стал его хозяином. Я взял ожерелье и, как уже было сказано, купил Ааа.
      — Это и была грань? — Я сидел спокойно, не слишком увлеченный его рассказом.
      — Подожди, подожди... Позже, но в тот же день, я исследовал ожерелье. В нем оказалась заключена удивительнейшая технология. Борея, может, и стала диким миром к тому времени, но тысячелетия назад она, бесспорно, была технически развитым бастионом Человечества. Она погрузилась в бездну темных веков только потому, что ее затронул Хаос. И ожерелье было реликвией эпохи падения. Запертые в нем забытые технологии наводняли тьмой сознание носящего его. Неудивительно, что Борею, где всякий взрослый мужчина носил такую штуковину, населяли одни дикари. Я был заинтригован. И надел ожерелье.
      — Ты надел его?
      — Я был молод и опрометчив, что еще можно сказать? Да, надел. В течение нескольких часов ручейки варпа вливались в мой восприимчивый мозг. И ты знаешь...
      — Что?
      — Это было восхитительно! Чувство свободы! Наконец я почувствовал настоящий мир! Я пересек черту и был счастлив. Внезапно я увидел мир таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким хотелось бы Министоруму и гнилому сердцу Императора. Бездна вечности! Хрупкость человеческой расы! Красота варпа! Недолговечное сокровище плоти! Несравнимая сладость смерти! Все это!
      — И так ты перестал быть Понтиусом Гло, седьмым сыном влиятельного Имперского Дома, и превратился в другого Понтиуса Гло — садиста, идолопоклонника и святотатца?
      — Мальчик, да у тебя просто страсть какая-то...
      — Спасибо, что рассказал мне это, Понтиус. Это многое говорит о тебе.
      — Но я только начал...
      — До свидания.
      — Эйзенхорн! Эйзенхорн, подожди! Прошу! Я...
      Люки камеры с лязгом закрылись за моей спиной.
 
      Я выждал два дня, прежде чем вернуться. На сей раз он был угрюм и капризен.
      Я вошел в камеру и опустил на ступеньки большой поднос.
      — Даже не думай, что я стану говорить с тобой, — проворчал Гло.
      — Почему?
      — В тот день я обнажил перед тобой свою душу, а ты... просто ушел.
      — Теперь я вернулся.
      — Да. вернулся. Ты подошел к черте?
      — Ты мне скажи. — Я наклонился к подносу, медленно взял графин и налил себе большой бокал амасека.
      Погоняв напиток в бокале по кругу, я сделал изрядный глоток.
      — Амасек?
      — Да.
      — Сорт?
      — Пятидесятилетний гаталаморский, вызревавший в бочках из древесины дурнишника.
      — Он... хорош?
      — Нет.
      — Нет?
      — Он совершенен.
      Из ларца послышался вздох.
      — Так что ты там говорил о той линии? — спросил я.
      — Я говорил, что очень зол на тебя, — упрямо ответил Понтиус.
      — Ох. — Я небрежно взял папиросу с лхо из картонной пачки, позаимствованной из комнаты Терезы Унгиш. Прикурив, я глубоко затянулся и выдыхнул дым в сторону адского ларца. Всего лишь полчаса назад Нейл ввел мне мощные антитоксиканты и антиопиаты, но я специально откинулся назад, делая вид, что наслаждаюсь дымком.
      — Это папироса с лхо?
      — Да, Понтиус.
      — Кхм...
      — Так что ты говорил?
      — Она хороша?
      — Что ты собирался сказать?
      — Я... рассказал тебе о том, как соскользнул. Как пересек черту. Чего еще тебе от меня надо?
      — Остальное. Ты ведь полагаешь, что и я перешагнул эту грань?
      — Да. Это заметно по твоему поведению. Ты похож на человека, узревшего глубину величия варпа.
      — С чего бы это?
      — Я уже говорил тебе, что такое рано или поздно случается со всеми инквизиторами. Мне не сложно представить тебя молодым человеком жестких пуританских взглядов, учащегося школума. Должно быть, тогда все казалось простым и ясным. Есть свет, и есть тьма.
      — Теперь все не столь очевидно.
      — Конечно нет. Ведь варп есть во всем. Даже в самых упорядоченных вещах, с которыми тебе приходится сталкиваться. Жизнь стала бы скучной и бесцветной без него.
      — Такой же, как твое нынешнее существование? — подсказал я и сделал еще один глоток.
      — Будь ты проклят!
      — Если верить твоим словам, то я уже проклят.
      — Все прокляты. Человечество проклято. Все человеческие расы. Хаос и смерть — единственные реальные истины бытия. Вера в обратное — невежество. А Инквизиция, столь горделивая, преданная своему долгу и упивающаяся собственной важностью, убежденная, что сражается с Хаосом, более слепа, чем все остальные. Ваша каждодневная деятельность все сильнее и сильнее приближает вас к варпу, увеличивая вашу осведомленность в силах неупорядоченности. Постепенно, сам того не замечая, инквизитор даже предельно пуританских и жестких взглядов оказывается совращен.
      — Не могу с тобой согласиться.
      Настроение Понтиуса, казалось, улучшилось, когда мы снова вступили в дебаты.
      — Первый шаг заключается в знаниях. Инквизитор должен понять основные проявления Хаоса, чтобы бороться с ним. Через несколько лет он уже знает о варпе больше, чем многие прирожденные культисты. Тогда наступает черед второго шага: мгновение, когда инквизитор нарушает правила и позволяет какому-нибудь порождению Хаоса выжить или сохраниться в таком виде, когда его еще можно изучать и извлекать из него знания. Думаю, не стоит даже пытаться отрицать, Эйзенхорн, что это уже произошло. Я ведь здесь, верно?
      — Да. Но понимание необходимо. Даже пуританин сказал бы тебе это! Без знаний борьба Инквизиции бессмысленна.
      — Не стоит так набрасываться на меня, — усмехнулся он и после паузы продолжил: — Опиши вкус амасека. Качество, аромат.
      — Зачем?
      — Прошло три сотни лет с тех пор, как я испытывал какие-либо ощущения. Чувствовал запахи. Касался предметов.
      Я боялся, что мой гамбит с амасеком и опиатами окажется слишком явным, но мне все же удалось подцепить Понтиуса на крючок.
      — Амасек перекатывается на моем языке, точно масло. Он мягкий и теплый, словно тело. Пряный аромат земли и перца предшествует вкусу, который опаляет горло и зажигает пожар в моем сердце.
      Ларец издал протяжный, жалобный стон мучительной скорби.
      — Третий шаг? — позвал я.
      — Третий шаг... третий шаг — это сама грань. В этот миг инквизитор становится радикалом. Тогда он пытается использовать Хаос против Хаоса. Заручается поддержкой сил варпа. Обращается за помощью к еретикам.
      — Понимаю.
      — Уверен, что понимаешь. Итак, ты собирался попросить меня о помощи?
      — Да. Так ты мне поможешь?
      — Это зависит от того, — пробормотал ларец, — что с этого получу я.
      Я погасил папиросу с лхо.
      — Учитывая твой рассказ, мне кажется, наградой для тебя станет удовлетворение от того, что ты увидишь, как я перешагну черту и подвергну себя проклятию.
      — Ха-ха! Очень умно! Этим я уже и так наслаждаюсь. Что еще?
      Я повернул бокал в своей руке, и янтарная жидкость побежала по кругу.
      — Магос Бур талантливый человек. Машинный гений. Хотя я никогда не смогу выпустить тебя из заточения, но могу попросить его об одолжении.
      — Одолжении? — эхом откликнулся Понтиус. Его голос дрожал от нетерпения.
      — Тело для тебя. Сервиторные конечности. Возможность ходить, поднимать, держать, видеть. Может быть даже, в качестве дополнительных удовольствий органы чувств: рудиментарное осязание, обоняние и вкус. Для него это детская задачка.
      — Боги варпа! — прошептал Понтиус.
      — Так что?
      — Спрашивай. Спрашивай меня. Спрашивай меня, Эйзенхорн.
      — Давай побеседуем немного на предмет демонхостов.
 
      — Ты хоть понимаешь, что делаешь? — спросил Фишиг.
      — Конечно, — ответил я.
      Мы устроили нашу базу в офисе службы безопасности рудников Синшары. Биквин и Эмос привели это место в порядок и наладили его работу, а Медея, Иншабель, Нейл и Фишиг совершали регулярные обходы территории. Бур выставил сервиторов-ловчих в качестве дополнительной охраны. Кроме того, была установлена постоянная связь с «Иссином», чтобы он мог своевременно предупредить нас о любом приближающемся космическом судне.
      Уже хминовал полдень очередного дня третьей недели нашего пребывания на планете шахтеров, и я только что возвратился после ежедневного посещения Гло в его камере в святилище Адептус Механикус. Мы с Фишигом стояли возле окон офиса и разглядывали площадь.
      — Ты уверен? — надавил он.
      — Я, кажется, припоминаю, как он спрашивал нас о том же самом, когда мы вытаскивали его из Карнифицины, — сказала Биквин, присоединяясь к нам. — Благодаря Осме и его смешной охоте на ведьм нас загнали в угол. Если нам удастся закончить это дело, мы искупим грехи.
      — Вот только не нравится мне все это, — фыркнул Фишиг. — Не хочу иметь ничего общего с этим мясником. Тем более, обещать ему что-либо. У меня такое ощущение, что мы перешагнули некую черту и...
      — Что? — резко обернулся я.
      О моих беседах с Понтиусом они знали лишь в самых общих чертах.
      — Я только сказал, что у меня такое чувство, будто мы пересекли некую грань. А в чем дело?
      — Ни в чем, — покачал я головой. — Как проходят остальные приготовления?
      Я чувствовал, что Фишиг хотел выйти из дела, но было действительно уже слишком поздно. Поэтому я отвлек его внимание, сменив тему.
      — Ваш приятель магос работает. Нейл вчера отнес ему клинок и показал твои записи и диаграммы, — ответил он.
      — Все послания написаны, зашифрованы, запечатаны и готовы к отправке, — сказала Биквин. — Скажи только слово, и Унгиш передаст их. А здесь у меня заявление. — Она протянула информационный планшет.
      Это была карта экстремис, формально объявлявшая Квиксоса еретиком и пособником дьявола и подписанная моим именем. В ней перечислялись все его преступления. Датирована она была двадцатым днем десятого месяца 340.М41. Место написания указано не было, но Эмос сделал все, чтобы остальные детали в точности соответствовали Высшему Закону Империума и уставам Инквизиции.
      — Хорошо. Отправим это через несколько дней. Я знал, что, как только карта будет обнародована, мои намерения станут известны всем. Разрабатываемые мной планы могли потребовать на свою реализацию годы, и все это время на меня бы велась охота. И мне действительно не хотелось торопить события.
      — Как долго мы здесь еще пробудем? — спросила Биквин.
      — Не знаю. Неделю. Месяц. Может быть, дольше. Все зависит от того, насколько откровенен оказался Гло.
      — Но ты уже все узнал у него? — спросил Фишиг.
      — Да.
      И я очень надеялся, что не узнал слишком много.
 
      Я прогуливался по пустынным вечерним улицам поселения горняков, чтобы освежить голову. Мне было более чем понятно, что я избрал опасный путь.
      Необходимо было сохранять сосредоточенность, в противном случае я рисковал утратить контроль над собой.
      Во время первых бесед с Гло мне приходилось играть, чтобы заключить с ним сделку. Его рассказы о грани, о трех шагах совращения, ожидавших опрометчивого инквизитора, — все это было не ново для меня. Я потворствовал ему, чтобы он мог насладиться своим превосходством и самодовольством. Всякий инквизитор, достойный своей инсигнии, знал об опасностях и искушениях, окружавших его.
      Но это не мешало его словам резать меня по живому. Любой пуританин вроде Коммодуса Вока был потенциальным Квиксосом. Когда Гло сказал, что грань часто пересекают неосознанно, он был прав. Я встречал достаточно радикалов, чтобы понимать это.
      Я всегда, всегда гордился своими пуританскими, умеренными взглядами, относя себя к амалатианам. И скорбел о том, что существует радикальная ересь. Именно поэтому мне и хотелось добраться до Квиксоса.
      Но меня многое беспокоило. В том, что предстояло сделать, конечно, многое решал случай. Но важна была и подготовка. Чтобы уничтожить Квиксоса, я должен был миновать его демонхостов, а это потребует много сил, знаний и сноровки. И обратиться за помощью к Святой Инквизиции уже было невозможно. Но пересек ли я черту? Погряз ли в грехах, столь легко перерастающих в мерзость радикализма? Неужели мне настолько хотелось покончить с Квиксосом, что я был готов отбросить даже собственные принципы?
      Мне казалось, что еще нет. Я знал, что делаю, и предпринимал все возможные меры, чтобы сдержать самые опасные искушения, с которыми приходилось сталкиваться в работе. Я был чист и верен даже теперь.
      А если и нет, то откуда мне было это узнать?
 
      Я взобрался под стеклянный пузырь обзорной вышки и принялся любоваться синими пейзажами Синшары и плывущими мимо звездами. Стаи метеоров оставляли в небе яркие следы.
      На лестнице позади меня раздался шум. Я обернулся. Нейл убирал свое оружие.
      — А, это ты, — сказал он, поднимаясь ко мне. — Я производил обход и увидел, что дверь на вышку открыта. Все в порядке?
      Я кивнул.
      — Гарлон, скажи, ты ведь иногда применяешь в драке грязные приемы?
      Он вопросительно посмотрел на меня и поскреб свой выбритый затылок.
      — Не уверен, что понимаю тебя, босс.
      — Все эти годы, охотясь за головами... да, и я видел, как ты сражаешься. Ты ведь иногда нарушаешь правила ради победы?
      — Думаю, да. Когда все уже сказано и сделано, в ход идет все, что может сработать. Я не испытываю гордости за кое-какие особо яркие проявления жестокости. Но это было необходимостью. Я всегда полагал, что людям свойственно переоценивать значимость честной игры. Подонок, собирающийся ошкурить тебя, уж точно не станет действовать по правилам. Так что остается делать то, что приходится делать.
      — Значит, цель оправдывает средства? Он выгнул брови и рассмеялся:
      — Ну уж нет. Подобные мысли ведут только к неприятностям. Есть кое-какие средства, которые никакая цель оправдать не сможет. Но обычно в нечестной борьбе нет ничего плохого. Какие бы правила при этом ни нарушались. Если, конечно, помнить одну вещь.
      — Какую?
      — Чтобы нарушить правила, в них вначале необходимо разобраться.
 
      Кроме ежедневных визитов к Гло, я проводил время и с Буром. При участии сервиторов и техножрецов он трудился в мастерских, полностью отдавшись решению поставленной задачи. Хотя он и не говорил об этом, но, мне кажется, он рассматривал свою помощь как выплату процентов за мои действия в битве с Плитой.
      Кроме того, он без возмущения выслушал нас с Эмосом, когда мы поведали ему о событиях недавнего прошлого. Чем-то это походило на исповедь. Я рассказал ему о предъявленной мне карте и своем незаконном статусе. Он без лишних вопросов принял мои уверения в собственной невиновности. Как он выразился: «Хапшант не мог воспитать радикала. А значит, не права вся остальная Галактика».
      Это было весьма любезно с его стороны. Я был тронут.
      Как-то раз, на шестой неделе нашего пребывания на планете, он пригласил меня в свою мастерскую.
      Цех Адептус Механикус располагался двумя этажами ниже главной капеллы. Это была кузница, полная инженерных машин и аппаратов, назначение которых оставалось для меня загадкой. Паровые прессы грохотали, завывали гайковерты. У магоса и без моих проектов хватало работы по восстановлению святилища и транслитопеда. Я прошел мимо вырывающихся клубов пара и нашел Бура. Магос наблюдал за двумя сервиторами, трудившимися над нанесением символов на двухметровый посох из композитной стали.
      — Эйзенхорн, — кивнул он, поднимая на меня ярко-зеленые огни своих глаз.
      — Как продвигается работа?
      — Такое ощущение, что я вновь стал военным кузнецом, вернувшись в те времена, когда еще состоял из плоти и трудился на заводах миров-кузниц. Характеристик, о которых ты просил, достигнуть трудно, но не невозможно. Этот вызов доставляет мне наслаждение.
      Я извлек из кармана плаща несколько бумажных листов и протянул ему.
      — Вот еще записи, сделанные во время последнего разговора с Гло. Я подчеркнул ключевые примечания. Вот здесь он предлагает электрум в качестве материала для набалдашника.
      — Я собирался использовать железо или сплав железа. Электрум. Имеет смысл.
      Он взял у меня записи и положил их на разметочный стол, уже заваленный свитками, галоперьями, измерительными инструментами и информационными планшетами. Стопка листов, принесенных мной ранее, громоздилась рядом с извлеченными из моего сознания психометрическими образами кадианских пилонов, Черубаэля, Профанити и ее украшений.
      — Я продолжаю размышлять о том, какую магнитную породу вставить в навершие. Я подумывал о том, чтобы воспользоваться пиралином или еще каким-нибудь телеэмпатическим кристаллом вроде эпидотрихита, но сомневаюсь, что они подойдут для твоих нужд. Наверняка протянут не более одного или двух применений. Есть еще вариант — применить слоистый зантроклас.
      — А это что такое?
      — Силикат, используемый нами в психоимпульсных устройствах. Но я не уверен. Есть еще несколько вариантов.
      Бур проявил ко мне столько доверия, что разглашал даже такие тайны Адептус Механикус. Я почувствовал себя польщенным.
      — Вот древко, — сказал он, указывая на гравировочный верстак, где два сервитора наносили узор на длинный шест.
      — Сталь?
      — Снаружи. Титановое ядро, окруженное адамантиумным слоем под стальным корпусом. В титане высверлены каналы, по которым проходят проводящие нити лапидоронта.
      — Кажется совершенным, — сказал я.
      — Он и в самом деле совершенен. Абсолютно совершенен. Соответствует твоим измерениям с точностью до нанометра. А теперь позволь мне продемонстрировать твой меч.
      Я проследовал за ним к верстаку в дальнем конце кузницы, где под плотной тканью отдыхало оружие.
      — Что скажешь? — спросил он, стягивая покрывало.
      Ожесточающая была столь же прекрасна, как и раньше. Меня приводили в восхищение свежие пентаграммы, по десять на каждой стороне, выгравированные на клинке.
      — Это потрясающе. Мне даже не хотелось вносить запрошенные тобой модификации. Только на одну эту сторону мне пришлось потратить восемь адамантиумных сверл. Закаленное стальное покрытие клинка, защищавшее твердое ядро, было сложено и проковано девятьсот раз. Нынче нам такое не произвести.
      Я в долгу перед кланом Эсв Свейдер за это оружие, так же как и за Арианрод. Ожесточающую необходимо было вернуть на родину, поскольку она являлась частью кланового наследия и узурил — «живой историей». Я обязан был хранить, а не забирать его и уж тем более не переделывать подобным образом. Но, столкнувшись лицом к лицу с Профанити в Каср Геш, я осознал две вещи. Если быть честным, то их открыла для меня эта жуткая тварь. Сами по себе пентаграмматические печати могли оказывать воздействие на демонхостов, но не могли быть сильнее, чем украшенное ими оружие.
      По достоверным данным, во всей Вселенной трудно найти более могучий клинок. Со временем я принесу свои извинения и расплачусь с кланом Эсв Свейдер, если будет на то воля судьбы.
      Я попытался коснуться сабли, но меня остановил Бур.
      — Она еще отдыхает. Мы обязаны уважать ее душу. Забрать можно будет через несколько дней. Усердно тренируйся. Ты должен познать ее как можно глубже, прежде чем применять в бою.
      Он проводил меня до двери кузницы.
      — До того, как использовать и то и другое оружие, их необходимо благословить и освятить. Мне это недоступно, хотя я могу провести церемонию посвящения их изготовления Богу-Машине.
      — Я уже спланировал их освящение, — сказал я. — Но с радостью обращусь и к твоей помощи. Мне трудно представить себе более могущественного бога-заступника, которого бы мне хотелось иметь на своей стороне в битве с Квиксосом.
 
      — Мы отправляемся через несколько дней, — сказал я Гло.
      Он помолчал некоторое время, а потом ответил:
      — Я буду скучать по нашим беседам, Эйзенхорн.
      — Как бы то ни было, но я должен уйти.
      — Думаешь, что уже готов?
      — Полагаю, что эта часть подготовки полностью завершена. Или ты можешь сказать мне что-то еще?
      — Я размышлял над этим. И не смог придумать ничего. Кроме...
      — Кроме чего?
      Лампы, окружавшие энграмосферу, замерцали.
      — Кроме одного. За вычетом всего, что уже выудил из меня, ты должен знать, что твой враг... опасен.
      Я невольно рассмеялся:
      — Ну, это-то, Понтиус, я и без тебя знаю!
      — Нет, ты не понимаешь всего смысла моих слов. Я знаю, ты решителен и амбициозен. Кроме того, можно предположить, что ты овладел знаниями, и надеяться, что приобрел оружие, но, не приведя в готовность свой разум, ты погибнешь. Мгновенно. И ни печати, ни посох, ни клинок или руны не спасут тебя.
      — Ты говоришь так, словно... боишься потерять меня.
      — Неужели? Тогда подумай и над этим, Грегор Эйзенхорн. Можешь и дальше считать меня достойным всяческого презрения чудовищем, но если я действительно беспокоюсь, то что это говорит обо мне? Или о тебе?
      — До свидания, Понтиус Гло, — сказал я, и люки его камеры в последний раз закрылись за моей спиной.
 
      Напишу эти размышления здесь, потому как чувствую, что должен это сделать. Кем бы ни был Понтиус Гло и что бы ни произошло позже, я, несмотря на все свои старания, не мог избавиться от чувства, что как-то связан с ним. Тогда, в камере на Синшаре, и столетием ранее, в темном трюме «Иссина», мы проговорили с ним несколько сотен часов. У меня не возникало сомнений в том, что он был непростительно злым порождением Хаоса и убил бы меня в ту же секунду, если бы ему представился шанс. Но он был существом, обладающим экстраординарным интеллектом, несравненным остроумием и глубочайшими познаниями. Выдающийся человек в столь многих и странных отношениях. И если бы не ожерелье Ааа, надетое Понтиусом тем весенним днем на Квентусе, его жизнь могла бы пойти совсем иным путем.
      Не случись этого и встреться он мне раньше, мы могли бы стать наилучшими друзьями.
 
      Наше пребывание на Синшаре затянулось на три месяца. На мой взгляд, слишком долго, но ускорить подготовительные работы не было никакой возможности.
      Мы отпраздновали Сретение в небольшой часовне Министорума, зажигая одни свечи, чтобы приветствовать наступление нового имперского года, и другие — чтобы помянуть усопших этого городка. Эмос и Биквин читали за упокой всех экклезиархов, оказавшихся среди погибших. Бур со своими техножрецами пришел помолиться вместе с нами. Магос воспарил к хорам, устроенным под огромной статуей Бога-Императора, чтобы вести нас в молебне.
      Я был обеспокоен и чувствовал постоянное напряжение. Отчасти потому, что мне уже не терпелось приступить к реализации своих планов, но также и из-за тайн, открытых мне Гло. Многие, очень многие принадлежали тьме. Я понимал, что стал другим человеком и что эта перемена необратима.
      Но мне приходилось учитывать и то, что еще год назад — всего лишь год, хотя мне и казалось, что прошло куда больше времени, — я был беспомощным узником суровой Карнифицины, и Сретение промчалось тогда мимо прежде, чем я осознал это.
      Тем человеком я тоже уже никогда не буду, и эту перемену вызвали вовсе не нашептанные секреты Понтиуса. Какая бы тьма ни плескалась в моей голове, лучше было находиться здесь, в компании друзей и союзников, быть сильным, готовым и укрепившимся духовно.
      У нас не было хормейстера, чтобы сыграть на органе, поэтому Медея принесла главианскую лиру своего отца и сыграла Святой Триумф Золотого Трона, чтобы мы могли спеть.
      Той же ночью мы устроили застолье в трапезной Адептус Механикус и отметили наступление 341.М41. Максилла, остававшийся на своем посту на борту «Иссина», прислал нам челнок с угощениями, а также сервиторов, чтобы прислуживать нам. Один из них сообщил, что с наступлением полуночи обширный метеоритный шторм наполнил небо, осветив своими огнями ночную сторону Синшары. Нейл прорычал, что это дурное предзнаменование, а Иншабель настаивал, что — хорошее.
      Думаю, это главным образом зависит от того, из какой части Империума вы родом.
      Мои сотрудники провели следующие два дня, упаковывая вещи и готовясь к отбытию, но мы с Эмосом еще должны были посетить церемонию посвящения в храме Адептус Механикус.
      Сервиторы распевали псалмы на модулируемом бинарном коде и били в литавры. Магос Бур облачился в оранжевые одежды и накинул на плечи белую епитрахиль.
      Он благословлял оружие, поочередно принимая одно, а потом второе из рук прислуживавших техножрецов.
      Ожесточающая, ставшая теперь ничем иным, как украшенным пентаграммами силовым мечом, была поднята к свету, струившемуся из глаз статуи Бога-Машины. За ней пришел черед рунного посоха — шедевра Бура.
      Навершие украшенного рунами стального посоха он сделал из электрума, выполнив его в виде солнечной короны. В центре ее был помещен человеческий череп, отмеченный тринадцатым знаком изгнания. Череп был собственноручно вырезан Буром из магнетического камня в соответствии со сканированным изображением моей головы. Он опробовал и отверг более двадцати различных телеэмпатических кристаллов, прежде чем найти тот, который, по его мнению, должен был соответствовать задаче.
      — Красиво, — сказал я, принимая из его рук посох. — И на каком же кристалле ты в итоге остановился?
      — На каком же еще! — сказал он. — Я вырезал копию твоего черепа из самой Плиты.
 
      Он пришел в посадочный отсек, чтобы проводить нас. Мы и не думали, что наш боевой катер так надолго задержится здесь. Нейл и Фишиг уже заносили последние вещи на борт. Предыдущей ночью мы наконец нарушили астропатическое молчание, чтобы доложить Имперским Объединенным Каменоломням, Ортог Прометиум, Адептус Механикус и имперским властям о судьбе, которая постигла рудники Синшары. К тому времени, когда для восстановительных работ мог прибыть хоть кто-нибудь из них, мы уже должны были исчезнуть.
      Бур попрощался с Эмосом, и старик шаркающей походкой направился к катеру.
      — Не могу подобрать подходящих слов, — сказал я магосу.
      — Как, впрочем, и я, Эйзенхорн. А что с моим... жильцом?
      — Мне хотелось бы, чтобы ты сделал то, о чем я просил. Подари ему хотя бы возможность перемещаться. Но не больше. Теперь и навеки он должен оставаться нашим пленником.
      — Очень хорошо. Надеюсь услышать вести о вашей победе, Эйзенхорн. Буду ждать.
      — Гиард, пусть сохранят твои системы Святый Бог-Машина и сам Император.
      — Спасибо, — сказал он и добавил то, что весьма озадачило меня, учитывая его абсолютную веру в технологию: — Удачи.
      Я отправился к катеру. Он еще мгновение смотрел мне вслед, а потом скрылся, затворив за собой двери внутреннего люка.
      Больше я никогда его не встречал.
 
      От Синшары «Иссин» стремительно и нетерпеливо побежал к просторам Сегментум Обскурус. Рейс, прерываемый только дважды, продлился три месяца.
      На Имшалусе мы остановились, чтобы передать все двадцать подготовленных посланий. Там же мы расстались с Иншабелем и Фишигом. Иншабель отправился к Эльвара Кардинал, чтобы приступить там к личному заданию, а Фишиг — пуститься в дальний обратный путь к Кадии. Могли пройти, месяцы, если не годы, прежде чем мы должны были увидеться снова. Расставание получилось печальным.
      На Палобаре, пограничном перекрестке, полном торговых судов и караванов обскуры, охраняемых наемными боевыми судами, мы остановились, чтобы передать подготовленную карту экстремис. Пути назад теперь не было. Там я расстался с Биквин, Нейлом и Эмосом, которые по разным причинам должны были вернуться в Геликанский субсектор. Целью Биквин стала Мессина, а Эмос под присмотром Нейла отправился к Гудрун. Еще одно тяжелое расставание.
 
      «Иссин» продолжал свой путь к Орбул Инфанта. Время проходило в ожидании и одиночестве. Каждый вечер собирались в столовой Максиллы и ужинали вместе остатки моей свиты: я, Бетанкор, Максилла и Унгиш. Последняя вообще была плохим собеседником, но даже Медея и Тобиус утратили свой задор. Они тосковали по остальным и, как мне кажется, понимали, насколько мрачные и тяжелые времена нас ожидают.
      Я проводил дни за чтением в библиотечной каюте катера или играя в регицид с Медеей. И занимался с Ожесточающей в трюме, медленно отрабатывая приемы, привыкая к ее тяжести и балансу. Мне никогда не сравниться с мастером, рожденным на Картае, но я всегда был достаточно хорош во владении мечом. Ожесточающая оказалась особенным оружием. Я познавал ее, а она познавала меня. Через неделю она стала откликаться на мою Волю, проводя ее с такой силой, что рунные знаки пылали от проявлений ментальной энергии. Сабля обладала собственными желаниями, и, как только я извлекал ее и приступал к тренировке, становилось трудно помешать оружию колоть и кромсать так, как хотелось бы Ожесточающей. Она жаждала крови, а если и не крови, то, по крайней мере, радости сражения. Медея дважды за это время прерывала мои занятия, входя в трюм, чтобы узнать, не устал ли я и не желаю ли сыграть партию в регицид, и тогда мне приходилось удерживать рвущуюся к ней сталь.
      Основной проблемой стала невероятная длина оружия: мне никогда раньше не доводилось работать с таким длинным мечом. Я побаивался, что сам поотрубаю себе руки и ноги. Но практика принесла мне пользу: размашистые, плавные движения, стремительные выпады... Через две недели я научился ловко проворачивать ее в своей руке так, что моя открытая ладонь и эфес прокручивались друг мимо друга, точно диски гироскопа. Я гордился этим движением. Мне кажется, ему научила меня сама Ожесточающая.
      Тренировался я и с рунным посохом, привыкая к его тяжести и балансу. Несмотря на то что моя меткость была ужасна, особенно на расстоянии более чем в три или четыре метра, я научился направлять Волю по своим рукам, через его древко и испускать ее из каменного черепа в виде молний, оставляющих выбоины в покрытии палубы.
      Проверить его на пригодность к использованию по основному назначению, конечно же, не было никакой возможности.
 
      Мы достигли Орбул Инфанта, мира храмов, в конце двенадцатой недели. Передо мной стояло три задачи, первой из которых являлось освящение меча и посоха.