Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Хаджи

ModernLib.Net / Юрис Леон / Хаджи - Чтение (стр. 30)
Автор: Юрис Леон
Жанр:

 

 


      Он подождал, откусил кусочек. Тик-так, тик-так, бум, бум, бум, бум, бум, бум. Шесть часов. Должен появиться Чарльз Маан.
      Ибрагим смотрел на женщин вокруг, на шляпки, туго посаженные на их тугие при-чески. И на мужчин с их тугими воротничками и шляпами, всегда черными, и обычно с тросточками, с механическим ритмом постукивающими по улице.
      Неужели можно быть настолько удовлетворенным, что манеры становятся безмятежными, без всякого гнева и протеста? Может быть, можно и ему остаться в таком месте на-всегда? Что он умеет делать? Может быть, ему удалось бы раздобыть какую-нибудь одеж-ду и стать разукрашенным швейцаром. Нет, даже это невозможно. Чтобы повыситься до швейцарского швейцара, надо всю жизнь работать, заводить неприятные знакомства. Да-же и в этом случае арабская одежда была бы слишком кричащей. Почему никто никому никогда не кричит?
      Сегодня бюджет нарушен, но он все же позволил себе роскошь еще одной чашки кофе. Швейцарское кофе хорошее, даже чуточку страстное, но оно, конечно, не вызывает тех чувств и ощущений, что арабское. Он опустошил тарелки. Чарльза Маана нет.
      Чарльз был верным другом и союзником. С ним не надо было думать о хитростях и обманах, грязных делишках. Какую оценку они заслужили? Без них конференция была бы чистым фарсом. Они вынуждали главные арабские делегации к всякого рода уклончивым маневрам, публичным обещаниям, а иногда и к смущению. За это их невзлюбили.
      По мере того, как тянулась конференция со всей ее тщетностью, Чарльз все больше склонялся к дискуссиям с христианскими учреждениями. Христиане были вне досягаемо-сти арабов, и те не могли ни помешать, ни принудить, ни обойти. Точной переписи бе-женцев не было, но кто-то предположил, что христиане составляют около десяти процен-тов населения лагерей, и их можно спасти. С благословения Ибрагима Чарльз сделал вы-бор в пользу христианского варианта.
      Наблюдатель из Ватикана монсиньор Гренелли со второй недели присутствовал в Цюрихе и доверительно сообщил Чарльзу, что послал своему начальству благоприятный доклад.
 
      Наблюдателю становится ясно, что все арабские делегации, за исключением тако-вой от беженцев с Западного Берега, приняли намеренный план держать беженцев вза-перти в лагерях с целью привить им ненависть к евреям. Они игнорируют любые гуман-ные решения ради увековечения конфликта с Израилем...
      С другой стороны, Израиль выказал искреннюю готовность обсудить все аспекты ситуации, но арабские страны отказываются встретиться непосредственно с евреями, хотя известно, что во многих случаях имеют место тайные встречи... Любой арабский лидер, проявивший готовность открыто иметь дело с израильскими официальными ли-цами, встречает выраженное противодействие.
      ...решительно необходимо, чтобы мы вмешались через различные организации по помощи и благотворительности, дабы вызволить наших христианских братьев и сестер из этих лагерей...
 
      Доклад уже месяц как был в Риме, когда монсиньор Гренелли внезапно был отозван для консультаций. Чарльз не знал, что именно обсуждается и когда монсиньор вернется. Случайная записка или послание из вторых рук указывали, что в Ватикане что-то затева-ется.
      В половине седьмого Франц взглянул на Ибрагима и понимающе пожал плечами. Да, сегодня вечером без верного союзника. Становилось прохладно. Он вышел из кафе, запахнув пальто, прошел мимо Гроссмюнстера, поднялся по узенькой Кирхгассе и взо-брался по ступенькам на крутой холм, откуда с университета открывался еще один потря-сающий вид на столкнувшиеся горы, озеро и аккуратный городок под ними.
      Ему не хотелось идти в меблированные комнаты. Он стал забавной причудой для студентов, большинство которых ему нравилось, но в этот вечер ему не хотелось нового повторения мяса с картошкой и бойкой болтовни на чужом языке, смысл которой он мог уловить лишь иногда. Не хотел он и проходить сквозь муки своего ломаного немецкого в гостиной с последующим одиночеством в своей комнате в мансарде.
      Ему пришло в голову позвонить Эмме Дорфман. Эмма была пухленькая вдова, хо-зяйка маленького магазинчика, где продавались канцелярские и школьные принадлежно-сти, журналы, табак. Она и ее покойный муж несколько лет жили в Каире, где он работал десятником в фирме по монтажу заводского оборудования. Ибрагима привлекли ее об-рывки арабского языка, остальное произошло само собой. У нее была маленькая уютная квартирка над магазином, вся в безукоризненных салфетках и вышивках. Эмма была мало привлекательна для постоянных клиентов-мужчин. Она довольствовалась тем, что пере-брасывалась несколькими шуточками со студентами, деятелями ее церковного прихода, вдовой-матерью и вдовой-сестрой. На Ибрагима она смотрела как на нежданный, сбитый ветром плод, случайно упавший как раз там, где и нужно.
      Во время его посещений раз или два в неделю Эмма суетилась вокруг него, наполня-ла его вечно пустой желудок чуть менее ласково, чем кормили в меблированных комна-тах, и оказалась теплой и приятной партнершей в постели. У нее были крупные аппетит-ные ягодицы, вызывавшие у Ибрагима приступы примитивной страсти, а ее большие гру-ди были настоящей колыбелью. К тому же она вовсе не была толстой швейцарской куклой и удерживала его от проституток, на которых отнюдь не был рассчитан его бюджет.
      Важнейшим элементом этой дружбы было то, что ей хотелось расположения Ибра-гима много сильнее, чем ему - ее, так что у него оставался еще управляемый ресурс воз-можностей.
      Ибрагим помешкал на углу Шмельцбергштрассе и Штернвартштрассе и спустился по переулку к спальням фрау Мюллер. Подчиняясь импульсу, он повернулся кругом и по-шел обратно к необароккской, нео-псевдозамковой огромности здания университета, где возле входа стояли телефоны-автоматы.
      - Алло, фрау Дорфман слушает.
      - Эмма, это Ибрагим.
      - О, рада тебя слышать. У тебя все в порядке?
      Ибрагим издал самый длинный в жизни вздох.
      - Я хотел бы зайти.
      - Боже мой, Ибрагим, почему же ты не позвонил раньше? Раз ты был вчера вечером, я совсем не ждала, что ты так скоро зайдешь опять. Боюсь, мама с сестрой проделали уже весь путь от Зелленбюрена. Придешь завтра?
      - Может быть.
      - Ибрагим, у тебя все в порядке?
      - Все отлично.
      - Мне так жаль, Ибрагим.
      Он закрыл глаза, стиснул зубы и едва не пустил слезу.
      - Мне очень одиноко, - сказал он, не в силах сдержаться. - Ты мне нужна.
      Она ни разу не слышала от него таких слов, потому что он никогда не говорил их ни ей, ни кому-нибудь еще.
      - Ибрагим, дай мне часок, чтобы отослать их, а потом поспеши, пожалуйста.
      - Спасибо, Эмма.

* * *

      Ибрагим дал ей себя обнять и прижаться к нему, и Эмма была так счастлива. Он только сам прижался к ней, все время вздыхал, и она гладила его, ни о чем не спрашивая. Наконец он заснул глубоким сном с храпом, прерванным телефонным звонком.
      - Это тебя, - сказала Эмма.
      - Прости меня, что не встретился с тобой сегодня и что так поздно звоню. Ты видел вечерние газеты, слушал радио? - спросил Чарльз Маан.
      - Нет.
      - Таджи дезертировал.
      Ибрагим отбросил одеяло и сел, мысли его путались.
      - Где эта сволочь?
      - Он уже вне страны. Он неожиданно объявился в аэропорту вместе с Фавзи Каби-ром и принцем Рахманом. Он сообщил прессе, что принял назначение советником Сау-довской королевской семьи по делам беженцев. Он уезжает вслед за своим племенем, семьей, всеми. Он упомянул нас с тобой как внесших на конференцию коррумпированное влияние, и так далее. Улетел на личном самолете Рахмана.
      - Что это значит для нас, Чарльз?
      - Это значит, что лучше тебе начать думать о себе.
      - Я остаюсь, - крикнул Ибрагим. - Я останусь до тех пор, пока они не вышвырнут меня вон или убьют меня!
 

Глава четырнадцатая

      Хаджи орал. Целый месяц после дезертирства Ахмеда Таджи он стучал кулаком по столам во всех комитетах. Он требовал ответа на мучившие его вопросы. Он обращался к сочувствующим репортерам и ставил под сомнение честность делегатов. Он прочел лек-цию в университете в переполненной студентами и преподавателями аудитории, разобла-чая намеренное торпедирование конференции арабскими делегациями, и произнес за-претное слово "Израиль". Он в одиночку пошел в Международную арбитражную комис-сию и потребовал позволить ему прямые переговоры о возвращении первых ста тысяч и размораживании их авуаров.
      Пока Ибрагим предпринимал свой поход одного человека, арабские делегации объе-динились в яростной контратаке, ставя под сомнение не только его политику, но и личные качества. Не значится ли Ибрагим в сионистских платежных ведомостях? Не балует ли он себя ненормальными сексуальными удовольствиями? Здоров ли он умственно?
      Цюрихская осень становилась все холоднее.
      Дождь барабанил по косой крыше мансарды. Ибрагим поднялся с молитвенного коврика на полу, взглянул вниз на пустынную блестящую улицу, растянулся на спине на кровати и заворчал. Стук в дверь.
      - Да, войдите.
      Вошел Чарльз Маан; на маленький квадратный столик он выложил содержимое бу-мажного пакета. Появилась обычная провизия бедняка: салями, хлеб, сыр, несколько сладких кексов, немного дешевого вина.
      - Гляди, два апельсина. Яффские апельсины, никак не меньше.
      - Ну, мы богачи, - сказал Ибрагим, садясь.
      Они очистили кожуру и поели. Ибрагим заметил, что Чарльз в мрачном настроении.
      - Ну что, Чарльз?
      - Неужели так заметно?
      - Продавец верблюдов из тебя получился бы совсем неважный.
      - Монсиньор Гренелли вчера вечером вернулся из Рима.
      Ибрагим скрыл пронизавшую его волну страха. Он возился с пробкой винной бу-тылки, приказывая себе взять себя в руки.
      - Он привез хорошие новости? - спросил Ибрагим.
      Чарльз Маан кивнул.
      - Меня просят приехать в Ватикан по приглашению папы.
      - Папы. Фью! Это впечатляет. И ты знаешь, чего хочет папа?
      - Да.
      - Ну так расскажи, Чарльз.
      - Мне предстоит разработать план удаления всех арабов-христиан из лагерей, их пе-реезда и реабилитации.
      - Но это же чудесно! - сказал Ибрагим, быстро занявшись извлечением пробки из бутылки с вином. Она хлопнула. Он разлил, и ему удалось скрыть дрожание рук. - Это и для меня будет хорошо. Я могу предъявить это Международной арбитражной комиссии и потребовать того же от Египта и Сирии. Понимаешь, все, что они сделали, это туманные обещания переместить наших людей. А это заставит их согласиться перед Международ-ной арбитражной комиссией. Вроде договора.
      - Ну, ну, Ибрагим, - возразил Чарльз. - Ты же знаешь, что любой договор будет со-блюдаться до тех пор, пока он удобен. Ни одна арабская страна не считает себя по-настоящему связанной договорами.
      - Но это же оружие. Это заставит их в первый раз быть откровенными, - ответил Ибрагим.
      Чарльз взял Ибрагима за руку и опустил свой стакан.
      - Папа поставил условие. Он не станет вмешиваться, если это будет означать откры-тую борьбу с арабским миром. Все должно делаться под столом.
      - Твой проклятый Ватикан! Все в тайне!
      Чарльз предложил ему сигарету, он отказался.
      - Разве для вмешательства не достаточно, что они - гуманитарная организация? Ты же отлично знаешь, что никакой папа не может открыто бросить вызов исламу. Чего ты хочешь, хаджи, еще ста лет войны, как при крестоносцах?
      - Нет, конечно. Все это вполне разумно, - сказал Ибрагим, успокаиваясь. - Евреи участвуют в этом деле?
      - Они тихо согласились разморозить некоторые авуары.
      - И они позволят кому-нибудь из христиан вернуться в Израиль?
      - Не без признания и формального договора.
      - Понимаю, - сказал Ибрагим. - А какие из арабских стран согласились принять христиан?
      - Никакие, - ответил Чарльз Маан.
      - Как же тогда все это получится?
      - Поищем еще где-нибудь в мире. Это будет частью моей работы - найти для них новое место. Кое-кого примет Америка. Известно, что в Центральной Америке, в Гонду-расе, требуются лавочники. Кто знает? Я не знаю. Тридцать, сорок тысяч... мы им найдем место.
      - Ты начнешь свою работу, когда кончится конференция?
      - Конференция кончилась, хаджи. По-настоящему, она и не начиналась. Это всегда было не более чем упражнение, игра.
      - Когда ты уезжаешь, Чарльз?
      - Когда ты дашь свое благословение.
      - Так вот зачем ты сюда приезжал - вытянуть христиан! Так уезжай!
      - Ибрагим, мне нужно твое благословение.
      - Забери мое благословение и подавись им!
      - Ибрагим, мне нужно твое благословение.
      Хаджи тяжело опустился в маленькое скрипучее кресло и сжал руки, потом, дрожа, отхлебнул из стакана и попросил сигарету.
      - Я в своей жизни похоронил двух сыновей и еще двух дочерей. Теперь Джамиль сидит в иорданской тюрьме, и есть вероятность, что он умрет за то, что сделал я. И я не плакал. Конечно, я рад за тебя, Чарльз.
      - Ибрагим, я настоятельно предлагаю тебе настроиться на возвращение. Оставаться дальше в Цюрихе бессмысленно.
      - Я останусь. Я не сдамся. Кто-нибудь когда-нибудь выслушает меня.
      - Все кончено, возвращайся.
      - Куда? В Акбат-Джабар?
      - В Израиль, - сказал Чарльз Маан.
      - Я думал об этом много ночей, Чарльз. Я молился дать мне силы сделать это. Но так или иначе это невозможно. Каждый день моей оставшейся жизни это будет меня трево-жить. Хаджи Ибрагим - предатель.
      - Предатель чего?
      - Самого себя.
      - Твои арабские братья на всю жизнь заключили тебя в тюрьму. Эти лагери превра-тятся в сумасшедшие дома. Ибрагим, ты знаешь, и я знаю, что с евреями легче иметь дело и они куда честнее, но если ты ждешь, когда они исчезнут из региона из-за того, что мы их оскорбляем или пытаемся унизить, то ты ошибаешься. Деревья будут расти высокими в Израиле, но они никогда не будут расти в Акбат-Джабаре.
      - Чарльз, ты просил моего благословения, - сказал Ибрагим нервно. - У тебя оно есть. Я честен с тобой. Я даю тебе позволение уехать. Ты мне был больше чем брат. А те-перь уходи, пожалуйста. Не стой и не смотри, как я плачу.
      - Ты отказался повидать Гидеона Аша, - настаивал Маан. - Прошу тебя подумать об этом. Вот имя владельца швейцарской фабрики. Это всего лишь двадцать минут поездом от Цюриха. Он еврей, но почтенный человек. Он устраивал большинство тайных встреч между Ашем и разными арабскими делегациями. - Чарльз нацарапал имя и номер телефо-на и аккуратно положил бумажку под бутылку с вином. Он похлопал Ибрагима по спине и вышел.
      Хаджи закрыл лицо руками и заплакал.
 

Глава пятнадцатая

      Гете обедал здесь в "Золотой голове". Это, можно сказать, было и началом, и концом истории Бюлаха. Самое страшное преступление последних месяцев, и преступника пой-мали с поличным: он бросил окурок на тротуар. У Бюлаха, при всей незначительности, с которой описывали его швейцарские путеводители, было одно отличие. Он находился между Цюрихом и аэропортом и служил ориентиром для прибывающих самолетов.
      Через двадцать минут гонки по точнейшим швейцарским рельсам мимо аккуратной сельской местности Ибрагим прибыл на вокзал Бюлаха. Он сошел с поезда, огляделся, и его тут же узнали.
      - Хаджи Ибрагим?
      - Да.
      - Герр Шлосберг, - сказал незнакомец, протягивая руку и препровождая Ибрагима в ожидавший неподалеку автомобиль. Шлосберг, один из двух евреев Бюлаха, был владель-цем маленькой, но изысканной фабрики по резке и шлифовке тех чудесных крошечных драгоценностей, что шли на изготовление швейцарских часов.
      Он повел машину через безупречно сохранившийся Старый город, круглое образо-вание шесть на шесть, некогда обнесенное стеной, предназначенной сохранить феодаль-ный порядок, через столетия отточившийся в безупречное швейцарское чувство нейтрали-тета.
      - Здесь обедал Гете, - сказал Шлосберг, когда они проезжали мимо отеля и рестора-на "Золотая голова". Ибрагим кивнул. Шлосберг остановился перед своим скромно бога-тым домом в лесистой местности, называемой "Братья Кнолль", повел Ибрагима в биб-лиотеку и закрыл за ним дверь.
      За письменным столом Шлосберга сидел Гидеон Аш.
      - Проклятый сукин сын, - сказал он сердито. - Почему ты не связался со мной раньше? - Он вскочил со стула, повернулся спиной и стал глядеть на развертывающийся в окне вид.
      Ибрагим подошел к нему сзади, и они стали глядеть вместе. В конце концов они по-вернулись друг к другу, крепко и без слов обнялись. На столе появилось виски.
      - Только капельку, - предостерег Ибрагим.
      - О чем ты, черт возьми, думаешь? - спросил Гидеон. - Три месяца назад я мог бы разработать что-то вроде сделки, что-нибудь такое. Так или иначе, теперь ты остался с но-сом.
      - Таков Израиль, - отпарировал Ибрагим.
      - Я бы предпочел быть в Тель-Авиве, чем в Акбат-Джабаре.
      - Я бы тоже, будь я евреем.
      Возраст Гидеона внезапно дал о себе знать, когда он опорожнил свой стакан и тут же налил из бутылки другой.
      - Мы, конечно, дураки, - сказал Ибрагим, - но мы очень надеялись, когда приехали в Цюрих. В конце концов, мы же не в Аммане, а в настоящей западной стране, демократи-ческой. Когда здесь на нас смотрит весь мир, наши делегации, конечно, должны были действовать цивилизованным и разумным способом. Наверняка пресса выражала бы сим-патию моему народу. Я был наивным дитятей. Кому все это нужно? Ну, может быть, евре-ям. Ты знаешь, как мы говорим. "Евреи добрые. Пользуйся этим".
      - Они также считают, что могут унижать нас до уничтожения, - сказал Гидеон. - Этого не будет. Нас раньше унижали порочные общества.
      Ибрагим на мгновение побледнел при этом замечании. Что толку биться с Гидео-ном?
      - Если бы я пришел к тебе с самого начала, результат был бы тем же, что и теперь. Гуманность - последнее, что приходит на ум египтянам и сирийцам. А увековечение не-нависти - первое, и в этом они преуспели.
      - Да, это так, - согласился Гидеон. - Эту шараду они будут продолжать, пока тысячу раз не исхлестают дохлую лошадь. А потом еще одна конференция, и еще, и еще. Потом война, еще одна. А ты, брат мой, так и будешь в Акбат-Джабаре.
      - Что же нам делать, Гидеон?
      - Восстать. Правда, никогда еще революции не происходили среди арабского наро-да, одни только заговоры, священные войны, убийства. О Боже, почему так получается, что вы живете под сапогом военных и фанатичного духовенства?
      Ибрагим, не обращая внимания на гнев Гидеона, допил свое виски, покраснел, зака-шялся и попросил еще.
      - Ты что-нибудь слышал о моем сыне Ишмаеле? - спросил он наконец.
      - Нет. Для Нури Мудгиля почти невозможно связаться со мной в Швейцарии. Слиш-ком много связных могут исказить послание и, кроме того, поставить Мудгиля в опасное положение.
      - Понимаю.
      - Мне кажется, Ишмаель в безопасности. Боюсь, нельзя то же самое сказать о Джа-миле. Есть у меня контакты с полковником Зиядом. Он мечтает свести с тобой счеты.
      - Зияда я не боюсь. Я умею с ним обращаться.
      - Конечно, пока ты сохраняешь свое положение, иорданцы не стали бы вести вокруг тебя свои игры, но не недооценивай жестокости Фарида Зияда. Он может являть внешне-му миру цивилизованное лицо, английскую выучку и все такое, но не жди от него мило-сердия. Ты уже не будешь таким же сильным лидером, каким был до отъезда. Вот чего он ждет. Я боюсь за Джамиля.
      - Я это знал, уезжая из Палестины, - сказал Ибрагим.
      - У меня все еще есть кое-что, чего иорданцы от меня хотят, - сказал Гидеон. - Дай мне договориться о тебе и твоей семье. Я подумаю кое о чем.
      - Я не опозорю храбрости моего сына.
      - Храбрости ради чего, Ибрагим? Чтобы вырасти террористом? А если бы в той тюрьме оказался Ишмаель? Стал бы ты договариваться о нем?
      - Скорее я дал бы Ишмаелю умереть, - ответил Ибрагим без колебаний.
      Лицо Гидеона внезапно побагровело от гнева. Он ударил кулаком по столу; он не мог говорить.
      - Я пришел не для того, чтобы спорить с тобой, Гидеон. Это ты всегда говорил, что араб живет в фантазиях. Ну, а ты разве не пережил самую большую фантазию из всех? Ты веришь, что вы одолеете арабский мир?
      Гидеон устал и окаменел от многих месяцев разочарований. Он снова взялся за бу-тылку.
      - Я скажу тебе, чего боится ваш Бен-Гурион, - нажимал Ибрагим. - Он боится, что Израиль кончит тем, что превратится в левантийскую страну, живущую так же, как и мы.
      - О нет, - огрызнулся Гидеон, - этого не будет, потому что мир для нас - ценность. Ценность для нас - любовь. - Он вскочил со стула и начал ходить туда и обратно, как в клетке. - Я приехал сюда, в Цюрих, веря, что хотя бы на йоту правда, разум проникнут в те запертые склепы, что вы носите в ваших головах. - Он наклонился через стол к лицу Ибрагима. - Что за порочное общество, религия, культура... что за человеческое сущест-во... может производить эту вулканическую ненависть... что знает только ненависть, вос-питывает только ненависть, существует ради ненависти? Что ж, позволь умереть своему сыну. Будь гордым, хаджи Ибрагим.
      Они стояли, шатаясь, два гладиатора на краю гибели.
      - Давай, - подзадорил Гидеон, - выхватывай свой кинжал. Это все, что ты умеешь.
      Ибрагим отвернулся.
      - Я не знаю, увидимся ли мы еще раз. Я не хотел, чтобы так получилось. - Он подо-шел к Гидеону и вскинул руки. - Разве ты не видишь - я побежден! - воскликнул он с бо-лью. - Если я пересеку границу Израиля, мое сердце умрет.
      - Знаю... знаю, Ибрагим, - прошептал Гидеон.
      - Гидеон, брат мой, я побежден. - Он заплакал.
      Гидеон крепко обнял его, упал в кресло у стола и закрыл лицо руками.
      - Если бы зависело от нас с тобой, Гидеон, разве не добились бы мы мира?
      Гидеон отрицательно покачал головой.
      - Только если бы вы не держали руку на нашем водяном клапане.
      Воцарилась тяжелая тишина.
      - Теперь один Аллах может дать мне мир, - пробормотал Ибрагим.
      Гидеон слышал, как закрылась дверь библиотеки. Хаджи ушел навсегда.
 

Глава шестнадцатая

      Столики под зонтиками на открытом воздухе, так красиво располагавшиеся по набе-режным вдоль реки Лиммат, с наступлением усиливающихся холодов пришлось убрать. Ибрагим уже не мог позволить себе ежедневной чашки кофе, но оставался в кафе желан-ным гостем. Франц все еще приветствовал его как уважаемого посетителя, находил ему уютный угловой столик и снабжал его кофе, сладостями, а иногда, по случаю, и тарелкой супа, если погода была особенно гадкой.
      - Хаджи Ибрагим.
      - Да, Франц.
      - Вас к телефону в кабинете управляющего.
      - Меня?
      - Это женщина. Она пожелала говорить со мной и спросила, не я ли тот джентльмен, который каждый день обслуживает арабского джентльмена? Она говорит, что она ваша старая подруга, которую вы встретили в Дамаске.
      - Где я могу подойти к телефону?
      Франц проводил его в кабинетик и оставил одного.
      - Алло?
      - Алло. Это хаджи Ибрагим?
      - Да.
      - Ты знаешь, кто это? - спросил голос Урсулы.
      - Это теплый голос в очень холодном месте, - ответил он.
      - Извини, что мне пришлось добираться до тебя столь таинственным способом. Уве-рена, ты понимаешь.
      - Да.
      - Мне надо обсудить с тобой нечто крайне важное. Можешь встретиться со мной?
      Ибрагим насторожился.
      - Может быть.
      - Ты знаешь Банхофштрассе?
      - Только глядя в окна магазинов на вещи, которые не могу себе позволить.
      - Это и есть та самая улица. Возле отеля "Бор-о-Лак" увидишь магазин мадам Хиль-дегард, торгующий кошельками из гобеленов и вышитыми бисером. Я звоню оттуда. Ты можешь прийти поскорее и так, чтобы за тобой никто не увязался?
      Ибрагим не ответил.
      - Знаю, о чем ты должно быть подумал. Могу тебя заверить, будешь в безопасности. У меня здесь годами было множество свиданий. Хильдегард - моя близкая подруга. Мы сделали друг другу немало хорошего... без расспросов.
      - Хорошо, я скоро буду, - сказал Ибрагим после еще одной паузы.
      - Воспользуйся служебным входом. У Хильдегард есть позади маленькая демонст-рационная комната для особых клиентов. Она будет ждать твоего прихода.
      Банхофштрассе, одна из самых дорогих в мире торговых улиц, была облачена в уни-форму подходящих друг к другу, почти совершенных зданий девятнадцатого века. В та-мошних магазинах имелся королевский выбор самых дорогих товаров.
      Ибрагим отыскал магазин мадам Хильдегард и после окончательных колебаний на-жал на дверной звонок. Дверь открылась. Он подумал, что стоявшей перед ним женщине наверно лет пятьдесят, но она была надушена, в красивой блузке, элегантно причесана и по всей видимости принадлежала к высшему эшелону.
      - Урсула ждет, - сказала она и повела его к двери конфиденциальной смотровой комнаты. Он вошел и огляделся. Маленькая гостиная для элиты. В тени стояла Урсула в шляпе с вуалью.
      - Здесь Хильдегард показывает сумочки с застежками из драгоценностей.
      - Это ты, Урсула?
      - Прости, что не встречаю тебя с большей теплотой. Ты скоро увидишь, что я боле-ла.
      Она выступила вперед и села на легкий стул, обтянутый парчой, но все еще была в тени. Ибрагим приблизился и сел на стул против нее. Через вуаль он различал, что лицо ее опухло.
      - Я сидела на наркотиках, - сказала она, удивив его своей откровенностью. - Я уже не та Урсула, которую ты знал в Дамаске.
      - Но я все еще хотел бы заниматься с тобой любовью, - сказал Ибрагим.
      Она издала короткий смешок.
      - Ты галантен.
      - Это не ложь, - сказал Ибрагим.
      - Ну, а теперь можем поговорить?
      - Да, расскажи мне, пожалуйста, зачем ты звонила.
      - Фавзи Кабир замышляет убить тебя.
      - Не могу сказать, что воспринимаю это как новость, но рассказывай дальше.
      - Кабир - собственность принца Али Рахмана, Сауда, ты знаешь.
      - Это я слышал.
      - Когда конференция еще только открылась, они обсуждали возможность убийства всех вас троих. Но Кабир отговорил принца от этого. Здесь, в Швейцарии, это слишком опасно. Но теперь, когда шейх Таджи и Чарльз Маан ушли, они изменили свое мнение. Ты их страшно раздражаешь. И они уверены, что теперь могут с этим покончить.
      - Как же они намерены это сделать?
      - Они везде следовали за тобой. И у дома, где ты снимаешь комнату, и у твоей под-руги фрау Дорфман, где тебе надо свернуть и идти по узкому переулку. Не раз было заме-чено, что ты покидаешь фрау Дорфман среди ночи. Они замышляют наброситься на тебя в одном из этих переулочков...
      - Нож?
      - Нет, они боятся наделать шума на улице. Слишком много их денег держат у себя швейцарцы. У Кабира есть специальный телохранитель, который и делает грязную рабо-ту. Он иранец, имя его Султан. Они зовут его Персом. Он бывший борец в тяжелом весе, почти триста фунтов, очень подлый, отлично тренированный. Он прыгнет на тебя, наки-нет удавку, а второй телохранитель оглушит тебя дубинкой. Они отнесут тебя в ожидающую машину, отвезут в навес возле виллы Кабира. Там они тебя прикончат, отвезут на середину озера и утопят. Замышляется как необъяснимое исчезновение.
      Ибрагим поворчал, поглаживая усы, и от души рассмеялся.
      - Не часто приходится слышать о собственном убийстве с такими живыми подробностями. Я вооружен хорошим пистолетом. Полагаю, шкура Перса не остановит пулю.
      - Поверь мне, у Кабира и Рахмана в запасе достаточно, чтобы справиться с тобой. Так или иначе, но они тебя достанут.
      - Один из способов, чтобы они меня никогда не достали, это бежать из Цюриха. Я тебе глубоко благодарен, что предупредила. Теперь мне надо подумать.
      Урсула протянула из темноты руку и взяла его руку.
      - Если ты желаешь мести, то того же желаю я, - сказала она.
      - Скажи мне почему, Урсула.
      - О Боже, это долгая история. Конечно же, ты вправе знать. Так вот, Ибрагим... я связалась с Кабиром сознательно, но я была тогда очень молода. Несмотря на свою про-фессию после войны, я была совсем наивна. Я смотрела сквозь пальцы на одни уродства за другими, пока... Я ничего не делала, чтобы это прекратить... Деньги, подарки казались такими легкими. Ну, скажем, достаточно легкими, чтобы шлюха поддалась. Но я знала, что есть черта, которую я не смогу переступить. Есть на свете вещи, внушающие мне от-вращение.
      - Хорошо быть способной хранить подобную веру.
      - Кабир - дьявол. Грубость его извращений становилась все более мерзкой. Что я могу сказать? Мужские проститутки, женские проститутки, им он платит достаточно, чтобы они позволили унижать себя. Даже что он их заставляет делать с животными, в том числе свиньями, собаками, лошадьми... ну ладно, причуда - это причуда, но... - Она на момент остановилась, не в себе, и начала снова дрожащим голосом. - Когда мы вернулись в Дамаск... Дети! Я видела девственных мальчиков и девочек, девяти-десяти лет, только лишь не разделанных на мясо. Ты хочешь увидеть, что он сделал, так я тебе покажу!
      Она подняла вуаль и приблизила лицо к свету. Оно было цвета мела. Глаза ее оста-новились. На щеке багровое пятно.
      - Посмотри хорошенько, мой хаджи, это ожог от сигареты. И на теле у меня шрамы. Но настоящие шрамы внутри. Он стал бояться, что я его оставлю. Я ведь устраивала большинство его забав. Я была физически принуждена принимать большие дозы героина. Как ты видишь, я стала наркоманкой.
      - Боже мой, не думал, что меня еще можно чем-нибудь поразить, - мягко сказал Иб-рагим.
      - У меня есть шанс выздороветь, если я смогу уйти от него. Есть клиники. Я не слишком далеко зашла. Ну так что, Ибрагим? Желаешь ты мстить или нет?
      - У тебя есть план, Урсула?
      - Есть.
      - Тогда у тебя есть и сообщник.
 
      Неуклюжий Перс постучал по фонарям в эллинге и осмотрелся. Все ясно. Он принял от Урсулы хозяина и помог ему встать шатаясь. Кабир с самого утра накачался наркоти-ков. Его положили на императорскую кушетку, а Урсула повозилась с пультом и включи-ла какую-то музыку.
      - Когда они придут? - пролепетал Кабир. - Взгляни на эту чертову кушетку. Я за-платил этим швейцарским собакам десять тысяч долларов за ремонт. Смотри, она не хо-дит ни вверх, ни вниз, и не поворачивается.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37