Хаджи

      Я встал на ноги, вышел из комнаты и подождал в гараже. Я не оглядывался. Им еще много о чем надо сказать друг другу.
      Наконец они вышли. Сабри еще раз обнял меня и попытался говорить, но не смог. Он вывернулся из моих рук и ушел в свою комнату, закрыв за собой дверь.
      Нада пощупала шишку у меня на голове.
      - Она перестала кровоточить.
      - Не беспокойся, все в порядке.
      Мы промыли наши раны и наши несчастья и вскоре были на дороге к Акбат-Джабару. Увидев лагерь, мы стояли в темноте, рука в руке, и смотрели с шоссе на это мрачное скопище нищенских глиняных хижин. Потом мы поднялись на Гору Соблазна и смотрели на звезды.
      - Не спрашивай, как я узнала, - сказала она через некоторое время, - но я знаю, что случилось в Яффо с мамой, Рамизой и Фатимой.
      - Но...
      - Для тебя одного это слишком много - держать в себе такую ужасную тайну. Я хочу разделить ее с тобой. Я долгое время хотела. Я знала, что благодаря твоему молчанию ты станешь замечательным человеком.
      Тяжелая ноша свалилась с моих плеч.
      - Я тебя люблю, Ишмаель, - сказала Нада. - Я тебя люблю еще больше, чем Сабри, но по-другому.
      - Тебе не надо это говорить.
      - Ты лучше отца, потому что можешь любить больше, чем ненавидеть.
      - Я обожаю отца. Я всегда хотел быть похожим на него.
      - Ты другой, чем отец и все они, даже Сабри. - Она улыбнулась мне в лунном свете, ее белые зубы были как звездочки. - Я люблю тебя, потому что ты не можешь убить того, кого любишь.
 

Глава третья

      Убийство Чарльза Маана обрушилось на отца ударом, от которого он уже не опра-вился.
      Планы переселить христиан вскоре достигли ушей враждебных арабских лидеров. Для того, чтобы доказать единство ненависти, христиан надо было держать в лагерях вме-сте с их братьями-мусульманами. Смерть Чарльза Маана открывала простор для этого.
      Его похитили в Восточном Иерусалиме, когда он ушел с митинга. Через несколько дней его тело нашли на свалке возле Рамаллы. Убийца загнал ему в прямую кишку трех-дюймовую трубу, засунул туда небольших крыс и загнал их Маану в кишечник. Его ноги были туго связаны, и крысы не могли выбраться.
      Я никогда не видел своего отца до такой степени обезумевшим от горя, причиненно-го вестью о смерти. Когда я взял его на похороны Маана, мне буквально приходилось удерживать его в стоячем положении. Похоронили Маана в склепе в Бетании, за чертой Иерусалима по дороге в Иерихон. Это то место, где Иисус воскресил Лазаря из мертвых. Чарльз Маан не удостоился такого чуда.
      Проблеском надежды мелькнула его смерть, когда его дочь, сестра Мария-Амелия, сказала нам, что многие священники из арабов-христиан поклялись продолжить его рабо-ту и вызволить своих людей из лагерей.
      Стояла зверская жара. Во время погребальной церемонии отец едва держался на но-гах. Казалось, он до такой степени ошеломлен, что не сможет вернуться в Акбат-Джабар. Сестра Мария-Амелия предложила устроить нас в гостиницу. Это было благо. Проведя ночь в мучениях, Ибрагим, казалось, вернул самообладание.
      Была мусульманская суббота. Отец считал, что раз уж мы оказались в Восточном Иерусалиме, то надо сходить в мечеть Аль-Акса и помолиться за душу Чарльза Маана. В те дни город был разделен полосой ничейной земли, проходившей, как глубокая рана, ря-дом с Яффскими воротами. Каждая сторона смотрела на противоположную, подчас почти что с такого расстояния, что достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться.
      Несмотря на огорчение, которое это принесло бы ему, отец не мог не подняться по ступеням на стену Цитадели. Отсюда нам была видна ничейная земля до еврейского Иеру-салима, здания отеля "Царь Давид" и башни Христианского союза молодежи, откуда сразу же за еврейским Иерусалимом начинался Баб-эль-Вад. Отсюда до Табы - всего лишь пол-часа пути.
      - Пойдем, отец, - упрашивал я. - Это нехорошо.
      Он позволил взять себя за руку и увести вниз по ступенькам. Нас тотчас подхватила толпа верующих в белых субботних одеждах, вливавшаяся в Старый Город через Яффские и Дамасские ворота. Узенькие улочки вспухали волнами пешеходов, двигавшихся к Га-рам-эш-Шарифу.
      Вскоре над нами уже парил золотой Наскальный купол, а мы поднимались к обшир-ной площади вместе с тысячами верующих. Нам пришлось подождать, чтобы попасть к фонтану омовения и выполнить ритуал омовения ног, после чего мы стали медленно про-бираться к Аль-Акса, мечети, сооруженной в честь окончания легендарного путешествия Мохаммеда из Мекки.
      Возле входа аккуратно лежали тысячи пар обуви. Мы старались пробраться к двери, чтобы слышать, как внутри будут читать Коран. Внезапно площадь охватило смятение. Король Абдалла и его внук Хусейн появились на Гарам-эш-Шариф и направлялись к ме-чети!
      Нам было отлично видно, как они прошли мимо нас. Меня охватил восторг при виде его внука, бывшего примерно моего возраста. В сознании возник образ Хашимитского дворца в Аммане. Знает ли юный Хусейн, что мы живы? Что рассказывал ему о нас его дед? Какая у него, должно быть, чудесная жизнь...
      Королевская охрана прокладывала путь через толпу по узкой улице, но люди про-тискивались вперед, стараясь взглянуть и дотронуться. Абдалла, наслаждаясь лестью, кричал на телохранителей, чтобы его не лишали свободы, раз он хочет говорить со своими подданными. Когда он так свободно шел, разговаривая и пожимая руки, мне пришло в го-лову, что его охрана здорово сократилась. Вскоре Абдалла и Хусейн и в самом деле оказа-лись одни среди моря восторженных обожателей.
      Сердце мое глухо забилось, когда они проходили прямо перед нами. До них почти можно было дотронуться. Дойдя до двери, король обернулся и помахал толпе рукой. В этот момент из затемненного пространства мечети вышел человек, поднял в дюйме от го-ловы короля пистолет и выстрелил.
      Я видел, как пуля вошла ему в затылок и вышла из глаза, как он упал и его тюрбан покатился прочь.
      Смятение!
      - Нашего господина застрелили!
      Заблудившаяся охрана бросилась вперед, стреляя на ходу. В мечети чтец Корана не слышал выстрелов, и его голос, усиленный громкоговорителями, продолжал наполнять мечеть. Убийца продолжал стрелять, и пули отскакивали внутрь от мраморного пола. Мы с отцом отскочили назад, когда королевская охрана швырнула убийцу на землю почти у наших ног.
      - Король мертв!
      Я видел юного Хусейна: он был ошеломлен, но жив. Мне импульсивно захотелось протянуть ему руку. Ибрагим схватил меня, прижал к себе и зашептал мне в ухо.
      - Уходи обратно очень, очень медленно, - приказал он. - Не втягивайся в это дело. Не дергайся и не беги. Мы просто улетучимся.
 
      Ответственность за смерть Абдаллы лежала на палестинце, наймите муфтия, и вы-стрел вызвал злобную реакцию со стороны бедуинских подданных короля. Он объединил их, правил ими три десятилетия, и они остались фанатично преданными ему. Соплемен-ники из своих логовищ в пустыне впали в ярость расплаты с беженцами на иорданской стороне реки. Множество палестинцев схватили и повесили у ворот лагерей беженцев.
      На следующий день тела сняли, перевезли в Амман и привязали к скачущим лоша-дям. Руки и ноги отсекли и бросили дикой толпе. Тела пинали ногами, плевали на них, кололи кинжалами.
      И после всего этого страсти все еще не успокоились. Бедуины врывались в лагеря. В конце концов иорданский премьер-министр, палестинец, убедил Легион, что ему следует предотвратить массовую резню. В значительной мере вопреки собственной воле, они ок-ружили лагери и города в Аммане, Сальте, Сувейли и Мадабе, чтобы защитить палестин-цев.
 
      Когда короля похоронили на склоне холма за чертой Аммана, один каирский журна-лист, присутствовавший на похоронах, заметил, что за последние шесть лет арабский мир в своих опытах по самоуправлению отправил на тот свет немало тех самых людей, кому было предназначено взять на себя это самоуправление. В добавление к Абдалле, это:
      имам Яхья, правитель Йемена, которого убили, а также
      президент Сирии Хосни аз-Зиам, и
      премьер-министр Египта Ахмед Махер Паша, и еще
      премьер-министр Сирии Мухсен эль-Барази, и
      премьер-министр Ливана, за которым последовали в Иорданию, куда он отправился с визитом, и изрешетили пулями из проезжавшей мимо машины, и еще
      главнокомандующий сирийской армией Сами эль-Хеннави, и
      шейх Хасан аль-Банна, лидер египетского Мусульманского братства, а также
      египетский министр Амин Осман, и
      целый набор министров, судей, шефов полиции и генералов,
      не говоря уже о бесчисленных неудавшихся попытках.
      В Ираке было четыре переворота.
      В Иордании премьер-министров меняли, кажется, каждый месяц.
      А дегенеративный, продажный, мерзкий египетский король был свергнут бунтом офицеров, после чего бежал и теперь вел развратную жизнь на Ривьере.
      На иорданский трон взошел сын Абдаллы эмир Талаль. Два десятилетия он бездель-ничал в скуке и неприязненных отношениях со своим деспотичным отцом. После его ко-ронования другие арабские лидеры стали расхваливать его как врага своего покойного от-ца, как патриота, который покончит с британским хозяйничаньем в стране.
      Увы, король Талаль был душевнобольным. Половину своих молодых лет он провел в частных санаториях Европы, а чтобы заявить претензию на трон, вернулся в Иорданию из швейцарской больницы для душевнобольных. Правил Талаль недолго. Сумасшедший ко-роль, поддерживаемый англичанами и Легионом, был явно не способен править.
      По тайному соглашению между военными и парламентом Талаль был ловко смещен и похищен из страны. Остаток своей жизни он провел в изгнании, сначала в Египте, а по-том на заброшенной вилле в Турции.
      Старший сын Талаля Хусейн был провозглашен королем при регентском правлении. Молодой Хусейн избежал гибели возле Аль-Аксы благодаря тому, что одна из пуль убий-цы, предназначенная ему, отскочила от медалей на его пятнадцатилетней груди.
 

Глава четвертая

      Если и созрело время для восстания, то это был момент смерти Абдаллы. Как реак-ция на репрессии иорданцев, по всем лагерям Западного Берега заполыхали бунты. Без-образные, нередко кровавые, без реальной цели, приносящие разве что призрачное облег-чение.
      Отчаянно требовался голос, который мог бы нас сплотить. Я был полон ожидания, что хаджи Ибрагим выступит, объединит нас и даст нам руководство и направление дей-ствия. Вместо этого он затаился и тихо миновал ответные удары иорданцев невредимым и незамеченным. Мой храбрый, благородный отец, предмет моего поклонения, смолк. Огонь в нем почти совсем погас. Для меня это был ужасный удар и разочарование.
      Пока Арабский легион давил инакомыслящих, хаджи и то, что осталось от старого руководства, занялись своими собственными делами и спасали собственные шкуры. Я на-чал ненавидеть их за беспрерывное хныканье об изгнании и возвращении. Вся гордость и достоинство, которые у них были, теперь исчезли. Это были обиженные, заслуживающие жалости люди, готовые жить в застое причиненных им несправедливостей.
      Теперь лагери забрали к себе Объединенные Нации, администраторы с голубыми глазами и золотистыми волосами. Теперь они будут принимать за нас наши решения.
      Иорданцы больше не охотились за моим отцом, ведь он показал себя умиротворен-ным. У Ибрагима все еще было положение, определявшееся его прошлым, и нынешняя слава как отца мученика Джамиля, и он использовал это, чтобы выпросить у ЮНРВА* пост главы комитета, предназначенного создать в Иерихонском регионе промышленность и передовое сельское хозяйство. Он быстро устроил Камаля на работу в одном из оонов-ских медицинских складов. Она как раз подходила для Камаля. Ему почти ничего не надо было делать, лишь дремать в укромном уголке, а помощник приносил ему кофе и делал всю работу. Камаль я никогда не приукрашивал, а теперь он превратился в моих глазах просто в неряху.
      Некогда живая и занятная, Фатима лишилась своих соков в Акбат-Джабаре. Оба они едва шевелились, чтобы отгонять мух. Камаль станет старше, сменит отца в кафе, будет играть в трик-трак, сосать кальян, фантазировать об огромной вилле, в которой он жил в Табе, и посылать своих детей в федаины, чтобы они отобрали у сионистских собак его свободу.
      Удивлял нас Омар. Большую часть времени он проводил в Иерихоне и донимал вла-дельцев магазинов, пока в конце концов не получил работу в маленькой бакалейной лавке. Омар продвинул дело тем, что стал варить кофе и разносить сладости ожидающим колон-нам машин на мосту Алленби. Он стал выполнять поручения водителей грузовиков и в конце концов нашел работу для себя на почте.
      Почта в лагере беженцев была странная. Доставки не было. Тот, кто ожидал письма, посылал на почту своего сына или дочь, и тот проводил там долгие часы, ожидая в очере-ди письма, которого чаще всего и не было вовсе. Омар устроил маршрут доставки, взимая полпенни за доставку письма и пенни - за пакет. Это было нелегко, так как хибарки не были пронумерованы и ему надо было заучивать на память расположение каждой семьи, клана и племени.
      Положение хаджи Ибрагима в ЮНРВА давало семье тайный доступ к пайкам и дру-гим благам. С тех пор, как и Камаль и Омар работали, наша жизнь улучшилась. Благодаря этому удалось удалить жало известия о том, что "Сабри продал наши ружья и удрал с деньгами". Для нас с Надой хранение клятвы стало делом жизни и смерти.
 
      Что до меня, то что мне было делать? Я терпеть не мог безделья. Втайне я продол-жал на Горе Соблазна давать Наде уроки. Помогал Омару в доставке почты. Слонялся во-круг профессора доктора Нури Мудгиля, но в те дни у него было совсем мало работы, раз-ве что готовить статьи, но работать над ними мне было слишком трудно.
      Я молил Аллаха дать мне что-нибудь, и Аллах услышал меня! Можете ли вы пред-ставить, как я приободрился, в каком я был восторге, как меня переполняла радость, когда я узнал, что в Акбат-Джабаре открывается школа для мальчиков? Места были только для трехсот учеников. И хотя в лагере были тысячи мальчиков школьного возраста, я знал, что меня-то примут. Само собой, учеников набирали из сыновей бывших мухтаров, шейхов, а теперь и служащих ЮНРВА.
      Каждая арабская страна заносила маленьких палестинцев в свои платежные ведомо-сти, чтобы показать, как помогают братьям-беженцам. На самом деле это было в интере-сах страны-хозяина. Доктор Мохаммед К. Мохаммед был известный врач, бежавший из Яффо перед войной во время исхода элиты. Поскольку образованных людей было очень мало, мы старались окружить почетом таких, как врачи, дантисты, юристы, учителя. Ока-зываемый им почет далеко не всегда соответствовал их реальным делам.
      Доктор Мохаммед К. Мохаммед был проницательным политиком. Пользуясь для разбега своей медицинской репутацией, он основал в Каире Общество помощи палестин-ским беженцам. Он учуял заговор, сменивший правителей страны, и предложил себя и свою организацию новому порядку. Правящие офицеры увидели пользу от него и выдви-нули его на передовую политических войн, объявив истинным лидером изгнанников.
      Несмотря на неудачи в войне против евреев, Египет оставался самой сильной из арабских стран. Главной территорией его влияния на палестинцев была Полоса Газы, кло-чок земли, где под его контролем находилось свыше ста тысяч беженцев. Однако Египет, как и Сирия и Ирак, постоянно старался украдкой проникнуть на территорию покойного короля Абдаллы на Западном Береге.
      Когда прислали американского филантропа, чтобы основать в Иерихоне школу для мальчиков-беженцев, доктор Мохаммед К. Мохаммед оказался во главе очереди, ждавшей получения своих денег. Чтобы отсасывать средства, он по-умному сделал свое общество коллегой ЮНРВА. Для Египта это был шанс получить точку опоры.
      Возле шоссе на полпути от нашего лагеря к лагерю Эйн эс-Султан, чуть к северу, было возведено двухэтажное здание. Школу назвали Вади-Бакка, по знаменитой победе арабов над вестготами в 711 году.
      Ни для кого не было секретом, что доктор Мохаммед К. Мохаммед - бисексуал. Свою жену и большую семью он запрятал на вилле в Александрии, а сам обычно пребы-вал в мужской компании.
      У нас не принято говорить о мужчинах, которые занимаются любовью с мужчинами. Мужчинам разрешается быть на публике нежными друг с другом, целоваться и ходить взявшись за руки, но мы притворяемся, что не происходит ничего интимного. Любые на-меки на гомосексуализм подавляются. Но зачем? Ведь Мохаммеды К. Мохаммеды - по-всюду.
      Доктор Мохаммед К. Мохаммед был человек впечатляющей внешности, со строгим лицом и непременными усами, одетый в отличный костюм западного покроя. Ему было около пятидесяти лет, у него было обычное телосложение, он был энергичен и говорил цветисто. Школа Вади-Бакка была его личным достижением, и он открыл ее с большим торжеством.
      Квалифицированных учителей не хватало, но доктор уже учел это. Члены египетско-го Мусульманского братства, плохо замаскированные под палестинских беженцев, просо-чились в лагери Западного Берега. Большинство из них имело опыт религиозного препо-давания; они были грамотны и знали свой Коран, главную составную часть нашей школь-ной программы.
      Меня приняли в старший класс, в группу из десяти мальчиков, которых также часть времени использовали как преподавателей. Доктор Мохаммед пришел и ушел, оставив за собой лишь слабый след пересудов. Учебный процесс... это было нечто другое.
      Хотя Коран и сам по себе говорит о вещах, касающихся евреев, по сравнению с учи-телями из Мусульманского братства мой старый школьный наставник господин Салми был просто нежной субстанцией.
      На наших уроках истории и географии не было карт с Израилем. Одно только упо-минание слова "Израиль" непременно было связано с доносом. Нас учили, что Ханаан был арабской страной до того, как Иисус Навин (Йошуа) украл ее у арабского народа. Че-тыре тысячелетия Палестина была украденной страной.
      После того, как ислам возник и изгнал крестоносцев, турецкие Оттоманы извратили и ослабили ислам, ограбив арабов и лишив их истинной роли лидеров мира. А в последнее время англичане замыслили посадить в Палестине евреев, как передовых агентов импе-риализма. Евреи продолжали разрушать Палестину, выполняя свой злонамеренный дого-вор с дьяволом.
      Арабы никогда не могли нести ответственность за все те бедствия, которые их по-стигли. Если арабы проигрывали сражение, значит, просто Аллах напоминал нам, что мы еще не безупречные мусульмане.
      На уроках математики младших школьников учили сложению и вычитанию: "Если у тебя десять мертвых сионистов и ты убил еще шестерых, сколько у тебя всего мертвых сионистов?" Более хитроумными задачами для школьников старших классов было умно-жение и деление мертвых сионистов.
      В каждой классной комнате на стенах были приколоты произведения искусства школьников. Они потрясающе изображали кровожадных крючконосых евреев, мучающих и убивающих арабских детей, сионистские самолеты, нападающие на беззащитные лагери беженцев, доблестных федаинов, пронзающих евреев штыками, доблестных федаинов, топчущих евреев, у которых карманы оттопыриваются от кровавых денег, доблестных фе-даинов, догоняющих бегущих еврейских трусов, доблестных федаинов, стоящих на вер-шине холма из еврейских черепов в Тель-Авиве, доблестных федаинов, читающих замеча-тельные стихи арабским детям.
      Кое-где были и картинки, изображающие цветы, палатки, колодцы, деревья, птиц, животных, но такие картинки не поощрялись и никогда не получали призов.
      Каждый месяц проводились состязания в поэзии. Тема никогда не менялась.
 
      Сионист - убийца мира,
      Дети, деревья и птицы погибают от его пуль,
      Все бедняки плачут,
      Ведь дома их разрушены,
      И мир заплатит.
 
      Старше класс - горячее слова.
 
      Хлестай меня!
      Еще!
      Больше палачей!
      Пусть их будут тысячи!
      Избей меня до подошв ботинок!
      Вотри соль в каждую рану!
      Старые раны и новые.
      Своей кровью я напишу
      Миллион песен протеста.
 
      У нас были разные учебники из многих стран. В старших классах мы читали в "Еги-петской книге для чтения в школе старшей ступени":
 
      О, ИЗРАИЛЬСКАЯ МАТЬ
      О, израильская мать! Осуши свои слезы, осуши кровь
      твоих детей, пролитую в пустыне,
      ведь из нее не произрастет ничего, кроме шипов и полыни.
      Вытри свою кровь, о израильская мать,
      сжалься и побереги пустыню от твоей мерзкой крови, о
      израильская мать. Убери своих мертвецов, от их
      плоти у ворон болят животы, а их
      вонь вызывает тошноту. Плачь, израильская мать,
      и стенай. Пусть каждый еврейский дом
      станет Стеной Плача.
 
      Все классные комнаты были оклеены лозунгами - клятвами смертью и разрушения-ми. На школьном дворе обменивались шутками:
      - Сколько евреев уместится в фольксвагене?
      - Тридцать. Четверо на сидениях и двадцать шесть в пепельницах.
      Наше физическое воспитание было на самом деле программой военной подготовки. По правилам ЮНРВА нам надо было бродить вокруг школы, "изучая природу". А на са-мом деле мы отправлялись к секретным местам тренировок федаинов. Нас обучали, как жить в поле, учили искусству выслеживания, как драться ножом и в рукопашную, проле-зать под колючей проволокой, прыгать через огонь, бросать гранаты и душить живых жи-вотных, чтобы показать мужество. Мы изо всех сил трудились, чтобы нам разрешили сжечь жизненные припасы. Стрельба из пулемета наполняла нас величественным чувст-вом силы и восторга. Лучшим стрелком был девятилетний мальчик.

* * *

      Десять старшеклассников, в том числе и я, удостоились чести обучаться у известного святого человека из Братства. Программа была основана на публикациях конференции Академии исламских исследований в Каире - собрания пятидесяти самых видных му-сульманских богословов и святых людей со всего исламского мира. В добавок к делегаци-ям из арабских стран, кое-кто был там из Того, России, Индонезии, Индии, Югославии, Китая и Японии. Это были муфтии, преподаватели, министры религии. Были десятки ре-чей, лекций, ученых записок, форумов и резолюций. Все они охватывались "Пятью глав-ными темами":
      1. Евреи - враги Бога и человечества.
      2. Евреи были порочны на протяжении всей истории. Их Библия заполнена злосло-вием и развратом, показывающими истинную природу их религии. Это подделка, фальси-фицирующая Божье послание.
      3. Евреи - отбросы, они не составляют настоящей нации.
      4. Государство Израиль должно быть уничтожено, ибо оно является кульминацией исторической и культурной развращенности евреев. Их государство находится в полном противоречии с "домом ислама" Аллаха.
      5. Ислам превыше всего. Его величие - гарантия полного триумфа над всеми рели-гиями и народами. Исторические поражения арабов задуманы Аллахом для того, чтобы дать мусульманам уроки и обновить их чистоту и цели.
      Мы находились вне поля зрения администраторов с голубыми глазами и светлыми волосами, похоронивших себя за стенами вилл в Аммане. Все обучение было оставлено арабам. Нас всегда заранее предупреждали, когда должны приехать инспекторы ООН. Главная тайна школы была известна немногим избранным. В нашем подвале хранились оружие и боеприпасы.
 
      Доктор Мохаммед К. Мохаммед вернулся к нашей первой годовщине. Нас собрали на солнцепеке на школьном дворе, где множество ораторов превозносило наши успехи и преданность революции. Как будущие федаины, мы прошли долгий путь в нашем духов-ном развитии. Наши арабские братья, крепко сплоченные, были тут же, через границу, и подпоясывали свои сабли, готовясь к войне на уничтожение. Многим из нас суждено стать героями.
      К тому моменту, когда доктор Мохаммед К. Мохаммед выступил вперед, чтобы про-изнести речь, мы уже еле держались на ногах.
      - Сегодня второе ноября по христианскому календарю, - проревел он в микрофон. - Знает ли кто-нибудь из вас, что это значит?
      - Нет, - отвечали мы хором.
      - Это один из самых черных дней во всей арабской истории.
      - Ох, - пробормотали мы.
      - В этот день британские империалистские собаки продали наше законное право ев-реям, дав им ложные права на наши священные земли в Палестине.
      - Ох.
      - Это тот день, когда они объявили позорную Декларацию Бальфура. Долой Баль-фур!
      Наши учителя, стоявшие на небольшом возвышении позади доктора, ответили хо-ром:
      - Долой Бальфур!
      Мы, старшеклассники, вскочили на ноги.
      - Долой Бальфур!
      Доктор Мохаммед К. Мохаммед сошел с возвышения, построил нас и повел со школьного двора, и мы кричали хором:
      - Долой Бальфур!
      Мы устремились наружу к цепочке киосков и кафе, в которых сидели пожилые без-дельники. Когда мы проходили мимо, они встали и присоединились к нам.
      - Долой Бальфур! - кричали они.
      Мы оказались на шоссе. На обочине очередь из нескольких сотен женщин и девушек ждала водовозку. Взбудораженная очередь смешалась.
      - Долой Бальфур!
      Они стали маршировать за нами следом, и мы все вместе направились к лагерю Эйн эс-Султан. Из Акбат-Джабара присоединились еще сотни людей. Шоссе заполнилось людьми.
      - Долой Бальфур!
      Мы подошли к маленькому отдельно стоящему двухэтажному домику сапожника, армянина по имени Томасян, всю свою жизнь прожившего в Иерихоне.
      - Что случилось? - крикнул он со своего балкона.
      - Долой балкон! - крикнул кто-то.
      - Долой балкон! - стало новым припевом.
      - Долой того, кто там наверху!
      Разносчика с ослиной тележкой согнали с шоссе, и мы окружили его.
      - Долой тележку!
      - Долой корпус Абдаллы!
      - Долой Объединенные Нации!
      - Долой американских преступников!
      Теперь толпу оркестровали Мусульманские братья. Люди ворвались в дом армянина, разграбили его и хором орали, что Томасян - предатель.
      - Джихад!
      - Священная война!
      - Долой армян!
      Очевидно, кто-то координировал наш разрастающийся бунт, потому что учитель из Братства вышел из Эйн эс-Султана с сотней мальчишек, во всю прыть бежавших за ним. Когда они присоединились к нам, стало заметно, что они страшно устали от жары, вспо-тели и едва держались на ногах. Они смешались с нами, и одного из них начало рвать, за ним другого и третьего. Через минуту разразилась всеобщая рвота.
      - Сионисты отравили источники!
      - Долой сионистов!
      Люди стали падать на колени, давясь, их стало рвать по всему шоссе.
      - Нас отравили!
      Сотни людей попадали на землю, корчась и крича. Кому виделся Мохаммед. А кому - и сам Аллах!
      Скорая помощь Красного полумесяца не могла справиться с приступом всеобщей истерики. Женщины лишались чувств. Мужчины бессмысленно бегали кругами.
      Застрявшие на шоссе машины и грузовики сердито сигналили. На них набросились, перевернули и подожгли. Вскоре воздух наполнился бесцельно швыряемыми камнями. К блевотине присоединилась кровь.
      - ДОЛОЙ БАЛКОН!
      - ДОЛОЙ БАЛКОН!
 

Глава пятая

      1953 год
      С того самого момента, как Пер Ольсен вошел в нашу хибарку, мы поняли, что он отнюдь не из породы обычных чиновников. Нашим новым администратором от ЮНРВА был датчанин лет пятидесяти, но у него не было ни голубых глаз, ни светлых волос. Он был славный человек с тем чувством заразительного доброго юмора, что помогает быстро преодолеть натянутость, которую испытываешь с большинством иностранцев.
      Свои рекомендации Пер Ольсен заслужил в отголосках одной из самых кровавых в истории войн - войны между мусульманами и индуистами в Индии. В ходе обмена насе-лением, последовавшим за образованием Пакистана, буквально за один день возникло около двадцати миллионов беженцев. Гуманитарной работой среди них Ольсен заслужил высокий авторитет. Но Иерихон был для него нечто другое, чем просто новое место рабо-ты.
      С самого начала, когда датчанин попросил своих арабских помощников о встречах, отец был под впечатлением от Пера Ольсена.
      - Это прекрасный человек, - сказал мне Ибрагим. - Я уверен, что у него здесь осо-бые дела.
      Мне уже стукнуло семнадцать, и я хорошо владел английским. В добавление к по-стоянному преподаванию в школе Вади Бакка, я был переводчиком у своего отца. Таким образом, я с самого начала был как бы частью его дружбы с Пером Ольсеном.
      Оказавшись в стране и разобравшись в возможностях арабов, Ольсен зашел к нам домой.
      - Я хотел бы опереться на вас, хаджи Ибрагим, как на своего личного советника.
      - Я всего лишь скромный служащий Объединенных Наций. Я всегда к вашим услу-гам по первому вашему слову.
      - Мы собираемся интересно провести здесь время, - сказал Ольсен, выхватив из пачки в кармане своей рубашки длинную, тонкую шиммельпеннинкскую сигару. Отец по-пробовал.
      - Гмм, совсем другое дело, - сказал отец. - Отличная.
      - Теперь, когда мы подымили в вашем доме положенные сорок секунд, позвольте мне поговорить с вами, пусть не совсем как с братом, но как с человеком, которого я хотел бы иметь на своей стороне.
      Отец улыбнулся.
      - Что вы хотели бы узнать обо мне? - продолжал Пер Ольсен.
      - Ваши звание и репутация опередили вас, - сказал отец.
      - Худшее я повидал на границе Индии с Пакистаном. Желаете ли вы знать подроб-ности того, что я собираюсь делать?
      - Лишь время покажет, можно ли Индию перенести на Палестину.
      - Мне слишком много приходилось быть свидетелем того, как людскую испорчен-ность усыпляют ощущением ложной безопасности. Короче говоря, - сказал Пер Ольсен, - я не за тех и не за других. Меня не интересует еврейская или арабская политика. Моя пер-вая жена была еврейка, ее убили нацисты в Дахау. Слава Богу, не было детей. Теперь у меня жена мусульманка, она работала медсестрой вместе со мной в Индии. У нас трое де-тей. Как видите, у меня все перемешалось.
      - Великолепная сигара, - сказал отец, наслаждаясь.
      Двое мужчин надолго замолчали, стараясь пробиться через время, пространство, культуры, подозрения.
      - Чего же вы хотите? - спросил отец.
      - Я дал согласие ехать в Иерихон, потому что смог взяться за особое поручение. Как вы знаете, безделье и отчаяние - вот двойное проклятие беженцев. С голодом и болезнями можно справиться. Все это вместе порождает преступность, террор, сумасшествие. Будь у меня бог, это был бы принцип "помоги себе сам". Вот я и готов помочь вам начать помо-гать самим себе. Я хочу сделать в Акбат-Джабаре нечто такое, что поразит других, кто на-ходится в положении беженцев, и выведет их из их летаргии.