Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 2 (Фантастические рассказы и повести)

      Через час рыбак, встретившийся с ними в морском рукаве, видел, как они гребли изо всей мочи к западу, а на западе лежал загадочный остров.
      — Надо подплыть теперь к острову поосторожнее, — заметил Арндель, когда они приблизились, наконец, к цели их путешествия. Так и сделали.
      Лодка бесшумно скользила по воде у самого берега, а гребцы лежали в ней плашмя, продвигаясь вперед с помощью одного весла, действуя им с кормы, наподобие пароходного винта.
      Был прилив, и потому они могли грести таким образом, иначе весло только задевало бы тину. Добрались они до острова в самый полдень, а жара стояла такая, что даже стволы винтовок были горячи на ощупь.
      Винтовки они зарядили такими тяжелыми пулями, что могли бы убить слона; они ожидали, очевидно, встретить кое-кого побольше куликов.
      Но они не нашли ничего, когда приблизились к мрачному убежищу существа, которое так странно смеялось и так грузно окунулось в воду в прошлый раз.
      Вода стояла под деревьями маслянистым пестрым ковром, черным с золотом, и на заброшенном прудике не было ни одного живого существа, кроме голубых стрекоз.
      Здесь было очень прохладно и тихо.
      Остров казался необитаемым и совершенно покинутым всеми его жителями.
      Повертывая в устье маленького прудика, Левингтон с беспокойством осмотрелся по сторонам.
      — Какая жуть здесь, однако, черт возьми! — воскликнул он. — Я чувствую, как будто… как будто… ну, а вы, мой милый, разве не чувствуете какого-то страха?
      Арндель кивнул.
      — Да, — согласился он, — у меня такое ощущение, как будто кто-то старается изо всех сил предостеречь нас, но не может сделать этого, потому что нем. Никогда не чувствовал я ничего подобного прежде, а вы?
      Левингтон покачал головой.
      — Выйдем на берег, — проворчал он. — Может быть, почувствуем себя лучше, ступив на твердую землю.
      Они причалили к берегу посреди густых камышей и засохшей прошлогодней травы, и Левингтон, выпрыгнув из лодки с якорем в руках, чтобы снести его на берег, вдруг громко вскрикнул и остановился. Он стоял на одном месте, не двигаясь, и так пристально смотрел перед собой, что Арндель тоже выпрыгнул из лодки и подошел к нему.
      Затем оба остановились как вкопанные, устремив глаза на дорогу, шедшую от берега в лес.
      Это была странная дорога, — широкая и хорошо проторенная, но посредине заросшая травой в полметра высотою, имевшей вид широкой колышащейся полосы; с обеих сторон этой полосы почва как будто была не утоптана ногами какого-нибудь животного, а истыкана ямами, более глубокими в тех местах, где земля была мягче, как будто их сделали, слегка ударяя ломом или тыча в землю заостренной палкой.
      Но чго было необъяснимо а этой дороге, гак это чрезмерная ширина полосы непротоптанной травы расстояние между обеими истыканными тропками. Можно было подумать, что эта большая дорога проложена каким-то живым существом, не только огромным, ни и имевшим ширину, равную его длине. Там и сям с обеих сторон дороги на деревьях и сучьях виднелись ссадины и большие царапины, как будто их хватали и рвали железными клещами.
      — Черт возьми! — вскричал Арндель, медленно переводя дух.
      — Ну, уж, право. Это, знаете ли, я вам скажу… — отозвался Левингтон, разводя руками и останавливаясь в недоумении.
      Охотники были знакомы из собственного опыта с тропами большинства крупных животных, водящихся в разных странах; но такой дороги, как эта, им никогда не приходилось видывать во время их запутанных, но и увлекательных похождений. Это был путь исполина, тропа допотопного чудовища. А следы его ног, отвратительные заостренные следы! Что же тогда можно было сказать о них?
      Левингтоя повернулся и пошел по дороге к берегу. Затем он наклонился над тиной у самого края воды и, пробормотав что-то, кивнул своему приятелю. Кроме заостренных ям, как будто сделанных неизвестным орудием, здесь были другие следы, — странные большие извилистые царапины- длинные неправильные борозды, а в одном месте, где заг-адочное чудовище спускалось в воду, виднелась длинная гладкая ссадина, как будто здесь кто-нибудь спустил на воду лодку.
      — Да, это необходимо, — промолвил Арндель.
      — Что необходимо? — спросил Левингтон.
      — Необходимо не мешкая расследовать это дело. Нам надо отправиться по этой большой дороге. Хватит у нас на это мужества?
      — Да, — ответил Левингтон.
      И охотники тронулись вместе на откос, держа винтовки наготове.
      Не знаю, кого они думали встретить. Быть может, они совсем не думали об этом, а только приготовились на всякий случай, все время ясно сознавая близость нависшей над ними неведомой опасности.
      Дорога привела их под густую прохладную сень старых деревьев, в самой глубине леса и здесь окончилась — дальше идти было некуда. Они очутились на самом краю опасного скользкого тинистого спуска в воду, черную в тех местах, где она не была затянута тиной, и зеленую и пурпуровую там, где ее покрывал радужный налет гнили.
      Это был пруд величиной несколько больше полуакра, с виду очень глубокий и мертвенно тихий. Его окружали со всех сторон суковатые искривленные деревья, хмурые и поросшие мхом, а на деревьях росли мясистые разноцветные поганые грибы, сверкавшие в полумраке нездоровым блеском. Пруд был окружен высокой решеткой из заостренных железных прутьев, и хотя она казалась очень массивной и прочной, некоторые прутья были погнуты, а в том месте, где стояли охотники, у самого спуска в воду, решетка была сломана на протяжении двух метров или около того и лежала на земле, погнутая и исковерканная.
      Ни одного живого существа не было здесь за исключением бесчисленных комаров и ни одного живого звука не раздавалось в воздухе. Но не в этом был главный ужас этого места — он заключался в нездоровом отвратительном зловонии, в невыразимо отвратительных испарениях, от которых оба охотника побледнели. А на дне пруда, у спуска в воду, виднелись кости и черепа животных.
      Арндель с Левингтоном переглянулись. Выше уже было упомянуто, что они были люди нетрусливого десятка, однако это место устрашило их; они почувствовали себя здесь очень плохо и содрогнулись. Кроме того, тяжелое, гнетущее ощущение присутствия какого-то немого существа, напрасно старавшегося заговорить, было здесь сильнее прежнего, и потому они поспешно удалились — шагов на сто от пруда — и стали совещаться.
      — Ну-ну! — воскликнул Левингтон, задыхаясь. — Куда это мы попали?!
      Арндель закурил папиросу, — он чувствовал непреодолимое желание курить, хотя табачный дым мог их выдать.
      — Мне кажется, — возразил он наконец, — что пруд этот был жилищем твари, пленной твари, которая вырвалась на свободу. Но что это за тварь, сказать пока трудно… Скоро, вероятно, мы узнаем.
      Через некоторое время, опомнившись немного от изумления и подкрепившись глотком вина (есть тут они не могли), они открыли другую дорогу, шедшую в противоположную сторону от первой, и пустились по ней, держа по-прежнему винтовки наготове.
      На этой дороге в воздухе также носилось зловоние, но не такое сильное, как у пруда, и друзья проворно шли вперед. Скоро они подошли к краю леса, надеясь увидеть свет. И они, действительно, увидели его, но скорее, чем ожидали.
      Внезапно и сверх всяких ожиданий откуда-то донесся протяжный женский крик. Крик замер и больше не повторился.
      Это было первое ужасное обстоятельство, за ним последовало другое, которое было гораздо хуже. После крика водворилась тишина, которую нарушало только безостановочное жужжание насекомых, но вскоре раздался взрыв, а за взрывом — прежний злобный отвратительный смех, походивший на лай гиены.
      — О! — воскликнул Арндель, задыхаясь. — Что это за чертовщина?
      Левингтон ничего не сказал, но бросился бежать в ту сторону, откуда донесся крик, а затем смех. В ту же сторону вела и дорога.
      Когда они пробежали по этой дороге шагов двадцать, к ней присоединилась другая, усыпанная гравием и заросшая высокой сорной травой. А пробежав еще шагов сто, они увидели ограду, в которой были проделаны высокие и крепкие ворота, но самые створки ворот валялись на земле, сорванные с петель.
      У этой ограды лес кончался.
      Заглянув в ворота, они увидали большой старый сад, отличавшийся, вероятно, когда-то необыкновенной красотой, но теперь запущенный и превратившийся в джунгли, где были заметны только следы дорожек. В саду стоял дом с высокой нависшей крышей, выкрашенный розовой краской и обросший мхом.
      Арндель с Левингтоном стояли в воротах и смотрели, очарованные прелестью картины. Легко представить себе, что такого зрелища они совсем не ожидали. В саду вокруг голубятни, такой же старой, как и все остальное, летали воркуя голуби, а в воздухе пахло цветами и слышалось жужжание пчел.
      — Вот рай-то, — тихо прошептал Левингтон. — Но где же убийца?
      Арндель схватил приятеля за руку и указал вглубь сада. Лицо его медленно бледнело.
      В саду, неподалеку от дома, стоял павильон в одну комнату, отделенный от дома двором. Павильон был окружен рододендронами и снабжен трубой, одним окном с запертыми ставнями и дверью, которая была также заперта. Из прекрасного старого дома вышел человек со смуглым болезненным злобным лицом и всклоченными волосами, в небрежно накинутой одежде. Остановившись без шляпы на солнцепеке, он указал на павильон и… засмеялся.
      — О! — мог только произнести Левингтон, опуская ружье.
      Смех этот он слышал уже раньше. Это было то самое ужасное бездушное гоготанье, которое сопровождало крик и которое они слышали, когда в первый раз посетили остров.
      В ответ на смех незнакомца из павильона тотчас же послышался поток злобных ругательств.
      Охотники смотрели на павильон, не говоря ни слова, и вдруг лица у обоих побледнели, как полотно, и хотя губы их шевелились, но не произносили ни слова… И это было неудивительно, так как из-за угла павильона медленно и осторожно выползло страшное чудовище…
      Это был сухопутный тропический краб невероятного, исполинского размера.
      Он выполз из-за угла, размахивая в воздухе огромными клешнями и выпучив глаза, сидевшие на длинных стебельках и как две капли воды походившие на черные полированные пуговицы, повернулся к человеку, стоявшему на лугу, и равнодушно посмотрел на него.
      В ворота было ясно видно страшное безостановочное колыхание щупальцев, сидевших вокруг сложного рта — характерное противное движение крабов, — было также видно, как животное медленно поводило стебельками, на которых сидели его бессмысленные выпученные глаза.
      Затем краб повернулся и с ужасающей стремительностью бросился к павильону. Добравшись до него, он принялся долбить в окно, запертое ставнями, громадной правой клешней, размахивая ею, точно косой, равномерно поднимавшейся и опускавшейся. Послышался звон падающего стекла, а на дереве ставен, в том месте, куда ударялась клешня, появилась ясно видимая желтоватая борозда.
      Из павильона послышался женский крик, и Арндель с Левингтоном как нельзя лучше поняли все, когда человек, запертый внутри, принялся осыпать стоявшего на лугу новыми ругательствами.
      — Да ведь это сумасшедший, — пробормотал Арндель, — а внутри заперты две его жертвы. Это чудовище скоро сломает дверь или окно и тогда… — Он остановился, не смея докончить фразу.
      И он был совершенно прав: рано или поздно окно либо дверь поддались бы под равномерными ударами огромных клешней, работавших подобно цепам. Только щепки летели кругом, и было слышно, как дерево трещало и откалывалось при каждом ударе. Внутри снова раздались крики, скоро, впрочем, утихшие.
      — Необходимо действовать, черт возьми! — воскликнул, наконец, Левингтон. — Отсюда до павильона около ста шагов. Как вы думаете?
      И он стал уже прицеливаться из винтовки, как вдруг остановился и окаменел, как статуя.
      До сих пор помешанный не отходил, по всей вероятности, далеко от дома. Этим обстоятельством, а также и тем, что животные редко нападают на душевнобольных или пьяных, можно объяснить, что он еще оставался в живых.
      С другой стороны, сдержанность животных имеет свои границы, которые регулируются голодом, а краб, как затем оказалось, был страшно голоден.
      В эту минуту сумасшедший тронулся вперед и дошел до конца усыпанной гравием дорожки, откуда он принялся насмехаться над несчастными, запертыми в павильоне.
      Медленно и осторожно, как и до сих пор, краб повернулся и вытянул свои глазные стебельки во всю длину; еще медленнее огромные клешни опустились, замерли на миг, затем и клешни и глазные стебельки устремились вперед, прямо к беснующейся фигуре, жестикулирующей на дорожке.
      И вдруг краб кинулся вперед, как-то пригнувшись к земле и покосившись на бок, причем его большие ноги сверкали, как спицы колеса, — до того быстро они двигались. И прежде чем человек успел бы перевести дыхание, сумасшедший упал и был смят под огромным панцирем краба.
      Почти в одно и то же время грянули два выстрела скорострельных винтовок, и голуби со свистом взвились кверху всей стаей. Краб прыгнул вперед гигантским прыжком, и, все так же омерзительно покосившись на бок, помчался по лугу и скрылся из виду.
      Человек, лежавший на дорожке, не кто иной, как сам Газенцио, был мертв, убит наповал одним ударом клешни.
      Убедившись в этом, молодые люди бросились к павильону.
      — Все благополучно! — крикнул Левингтон сидевшим взаперти. — Краб убежал, а сумасшедший умер.
      Говоря это, он вытащил задвижку, которой была заперта дверь. Дверь отворилась, и к ним на руки упал, теряя сознание, пожилой мужчина. На полу лежала в обмороке высокая смуглая молодая женщина.
      Приятели молча перенесли в дом мужчину и молодую женщину, заперли дверь на задвижку и принялись приводить обоих в чувство с помощью вина и холодной воды.
      Спустя полчаса спасенный, сидя в кресле, рассказывал охотникам хрипловатым голосом свою историю.
      — Мы с Газенцио, — говорил он, — были компаньонами в одном предприятии в Южной Америке. Моя фамилия Кальдотеро. Что? Да, я англичанин. Однако эту фамилию я ношу уже много лет. Мы с Газенцио нажили состояние на своем предприятии, рассказывать о котором не стоит: в конце концов, ведь все равно, на чем бы мы ни нажили его; нажили и вернулись в Англию. Газенцио, будучи богаче меня, купил это поместье. В Южной Америке у Газенцио был любимый краб, большой сухопутный краб. Краб этот ползал за ним, точно собака, и сеньор кормил его сырым мясом.
      Все ненавидели краба, но Газенцио всегда был странным человеком. Отправившись в Англию, он взял краба с собой, а когда он стал слишком велик, что произошло, как мне кажется, от сырого мяса, Газенцио посадил его в пруд, окруженный железной решеткой, и кормил молодыми барашками, просовывая их сквозь дверку в решетке.
      Рассказчик вздрогнул и замолчал.
      — Это мы знаем, — заметил Левингтон, — продолжайте, пожалуйста.
      — Прожив на родине около года, мы с Газенцио влюбились в одну девушку. Она ненавидела Газенцио и любила меня. Мы с ней уехали отсюда… Это было уже пять лет назад. Я думал, что Газенцио будет нам мстить, — при этих словах говоривший опять содрогнулся, — однако я ошибся. Вместо этого он писал нам самые любезные письма, прислал нам великолепный свадебный подарок. Неделю тому назад он снова написал нам, прося нас приехать навестить его. Он болен и может умереть, — говорилось в письме, — а перед смертью хотел бы повидаться с нами.
      Третьего дня вечером мы приехали и были приняты им весьма радушно. После обеда он повел нас в сад, не обнаруживая еще никаких признаков умопомешательства, показать нам свою новую молочную ферму, и не успели мы войти в' нее, как он кинулся наружу и запер дверь. Он кричал на нас сквозь ставни, грозил, что напустит на нас краба, который, мо^, вырвался из своего пруда и скоро явится за нами. Тогда я понял, что он сошел с ума. Краб, действительно, явился и был голоден. Хозяин давно уже не кормил его, как сам сказал нам. Мы увидели краба сквозь ставни при свете месяца. Я никак не думал, чтобы это животное могло за пять лет так вырасти! Немало барашков, должно быть, понадобилось ему для этого. Ну, вот и все. Остальное вы знаете. А теперь нам необходимо отправляться отсюда. Мы с женой не в силах оставаться здесь дольше.
      — Ужасно, ужасно. Хорошо, что нам удалось спасти вас, сказал Левингтон. — Если вы только чувствуете себя в силах, скорее уезжайте. Не потрудитесь ли вы по дороге уведомить о случившемся властей?
      Поговорив еще с полчаса, друзья проводили своих новых знакомых на берег, где они, не теряя времени, сели в лодку.
      — Я уведомлю обо всем, что случилось! — крикнул Кальдотеро, отталкиваясь от берега. — До свиданья!
      Ни черного слугу, ни краба не могли нигде найти: они исчезли бесследно. Что касается краба, то смертельно раненое чудовище, наверное, бросилось в море и, будучи слишком слабо, чтобы подняться на поверхность подышать, утонуло… А о негре, вероятно, мог бы рассказать только покойный Газенцио… или его краб.

Э. Рассел
БЕСПОКОЙНЫЕ ГРОБЫ БАРБАДОСА
Перевод с англ. В.Юрченко

 

      6 июля 1812 года явилось днем возникновения необычайной загадки. Ее необычность заключалась в том, что она периодически повторялась через несколько лет, приводя в изумление людей в обеих частях земного шара. В настоящее время эта история кажется не менее таинственной, чем полтора века назад.
      А зародилась она в семейном склепе кладбища церкви Христа, находившегося в Ойстине на южном побережье Барбадоса. Он стоял спокойно, не привлекая к себе ничьего внимания, и поменял своих владельцев не менее двух раз. Сооруженный из больших цельных блоков кораллов, которые были прочно зацементированы. склеп находился наполовину на поверхности, наполовину под землей; Длиною в двенадцать футов, а шириною в шесть он слегка суживался вверху под крышей, сооруженной в форме арки. В одной из его стен была дверь в виде тяжелой мраморной плиты. Даже если бы это сооружение предназначалось для хранения ценностей, а не останков, оно не могло бы быть построено более основательно.
      Первое захоронение, как известно, состоялось 31-го июля 1807 года. В этот день в склепе была погребена усопшая Томазина Годдард. Следующей была девочка по имени Мэри Анна Мария Чейз 22-го февраля 1808 года. Прошло четыре года, прежде чем 6-го июля 1812 года прибыла еще одна похоронная процессия, на этот раз с гробом Доркас Чейз, сестры Мэри Анны Марии. Двое мужчин оттащили тяжелую плиту, служащую дверью, а люди, идущие перед гробом, пригнули головы, и, нащупав ногами ступеньки, ведущие в склеп, начали спускаться. Пройдя половину пути, они вдруг остановились, пораженные увиденным.
      Гроб миссис Томазины Годдард лежал у стены наклоненный на одну сторону. Тот, в котором покоился прах Мэри Анны Марии, стоял в вертикальном положении в углу изголовьем вниз. Это сильно взволновало участников похоронной процессии и вызвало среди них бурные споры. Наконец они решили, что в этом осквернении, вероятно, виноваты негры, присутствовавшие на предыдущих похоронах. Гробы были возвращены на прежние места, а гробу Доркас было с почтением отведено место среди них. Склеп закрыли, и присутствовавшие на похоронах удалились.
      Месяц спустя, 9-го августа 1812 года, склеп снова открыли и поместили туда гроб Томаса Чейза, отца Мэри и Доркас. На этот раз там все осталось без изменений. Прошло еще четыре года, и 25-го сентября 1816 года прибыла похоронная процессия с гробом другого ребенка Самуэля Бревстера Амеса. Негры-рабочие отодвинули тяжелую дверную плиту. И зрелище, представшее перед людьми, заставило их вздрогнуть от ужаса.
      Гробы были снова смещены со своих мест. По неизвестным причинам всю вину за произошедшее снова возложили на негров, несмотря на их пылкие уверения в полной невиновности и суеверный страх перед умершими. Сами же негры винили во всем злых духов. Слухи о беспорядках в склепе стали предметом бурных дискуссий. Мнение большинства было склонно приписывать эти действия человеку, хотя мотив оставался неизвестным.
      17 ноября 1816 года в склеп было перевезено тело Самуэля Бревстера из его могилы в Сант Филиппе. Никто не мог сказать, существовало ли родство между Самуэлем Бревстером и Самуэлем Бревстером Амесом. В первоисточнике сообщается, что они не имели друг к другу никакого отношения. В это время интерес к склепу возрос настолько, что перед ним собралась целая толпа зевак. В напряженной тишине ожидали они того момента, когда вход в склеп будет открыт.
      Мраморную плиту оттащили в сторону. И войдя, снова увидели гробы, находившиеся в совершенном беспорядке. Первый из них, принадлежавший Томазине Годдард, разбился на несколько частей. Другие гробы были разбросаны по склепу, несмотря на то, что это были тяжелые свинцовые гробы. Один из них был такой тяжелый, что потребовалось восемь человек, чтобы поднять его.
      Несколько человек тщательно осмотрели в склепе все: стены, потолок, крышу, пол, но не смогли найти ключа к разгадке тайны. Части гроба миссис Годдард соединили, гробы установили на прежние места, закрыли вход плитой и зацементировали.
      С того времени кладбище и его жуткий склеп стали главной достопримечательностью Барбадоса, своего рода обязательным пунктом каждой туристической программы. Не п походило ни одного дня, чтобы церковь Христа и ее кладбище не посетила масса людей. Чем больше путешественников навещали это место, тем больше становилось людей, обсуждавших эту историю. Интерес публики, прикованный к этому месту, был так велик, что у нее едва хватило терпения дождаться следующего открытия склепа.
      И наконец такой долгожданный день наступил. Это произошло 7-го июля 1819 года, когда в склеп должны были поместить гроб Томазины Кларк. Всеобщее волнение, охватившее жителей, побудило губернатора лорда Комбермера принять участие в похоронах, где он присутствовал с двумя сотрудниками из своего ближайшего окружения. Огромная взволнованная толпа выстроилась полукругом, в то время как рабочие откалывали цемент и отодвигали плиту в сторону. Наконец внутренняя часть склепа стала доступна взглядам. Собранный по частям гроб миссис Годдард все еще был у стены на том самом месте, куда его и поставили. Что касается других гробов, то они были разбросаны вокруг в совершенном беспорядке. Комбермер и присутствовавшие с ним должностные лица, несмотря на странный холодок, пробежавший по их спинам, вошли в склеп и обследовали каждый дюйм помещения, простукивали пол и стены в надежде найти секретный ход. Поиски не принесли успеха. Склеп был построен так, что в нем не было ни одной щели, и даже мышка не могла бы проникнуть внутрь.
      Совершенно сбитые с толку люди поднатужились и установили тяжелые гробы на их места. Проделав это, они посыпали пол слоем белого песка толщиной в полдюйма, надеясь, что со временем здесь могут остаться отпечатки следов или какие-либо другие отметки, которые помогут открыть эту тайну. Мраморная плита-дверь была вставлена в проем и очень тщательно зацементирована. На цементе Комбермер сделал несколько оттисков своей собственной печатью. Несколько человек последовали его примеру, поставив различные отметки. Несомненным казалось одно — никто не может проникнуть в склеп или выйти из него, не оставив следов.
      Эти предосторожности разожгли любопытство до такой степени, что в следующий раз склеп открыли просто для того, чтобы проверить его, не ожидая похорон, 18-го апреля 1820 года. Несколько человек, обсуждавших загадку склепа, сгорали от любопытства поскорее узнать, что произошло в склепе и, если что-то случилось, то какие следы остались на песке.
      Эта группа людей, заинтригованных тайной, состояла из лорда Комбермера, мистера Натана Люкаса, мистера Р. Боучера Кларка, мистера Роланда Коттона и секретаря губернатора майора Дж. Финча. Как уже было сказано, после длительной, не удовлетворившей никого беседы они решили приступить к активным действиям.
      Сопровождаемые небольшой группой негров-рабочих с близлежащих плантаций, они подошли к церкви Христа и отыскали пастора преподобного Томаса Ордерсона. После этого вся компания направилась в склеп.
      Перед тем, как войти, они продолжительное время осматривали сооружение. Оно было построено как нельзя более основательно. Блоки из коралла были твердыми, целыми, без единой трещины, щели. Цемент вокруг двери стал твердым, как камень, и сохранял различные отметки и оттиски печатей. Люди пришли к заключению, что со времени последнего захоронения все осталось нетронутым. В склеп никто не мог проникнуть.
      Рабочие приступили к выполнению нелегкой задачи — отковырять цемент вокруг двери-плиты. Ценой больших усилий они завершили эту операцию. Когда же они стали отодвигать плиту, раздался холодящий душу скрежет. Последние усилия, и — вход открыт. Перед остолбеневшими людьми стоял перевернутый вверх дном гроб. Стала понятна и причина скрежета — он возникал, когда плита задевала за край гроба. Другие гробы находились в совершенном беспорядке. Но на белом песке на полу не было никаких следов.
      Терпению жителей Барбадоса, в частности, лорда Комбермера, наступил предел. Из склепа вынесли все до единого гроба и захоронили в других местах. Он остался открытым и пустым. С тех пор никто никогда не пользовался этим склепом. Очень жаль — ведь загадка могла бы быть решена в наше время благодаря последним открытиям науки. То, что происходит в темноте, может быть зафиксировано при помощи приборов ночного видения и кинокамеры, заряженной соответствующей пленкой. Электроника, реагирующая на каждое движение гроба, способна подавать команды на включение камеры в нужный момент.
      Рассказы об этом странном событии различаются лишь незначительными деталями, и в нескольких случаях факты настолько искажены, что это переводит историю в разряд мифов.
      Наиболее достоверным и самым авторитетным свидетельством являются слова Натана Люкаса:
      — …Я проверил стены, арку и каждую частичку склепа и нашел все старым и добротным, каменщик в моем присутствии простукивал молотком пол, но все было в полном порядке. Я признаюсь, что мне трудно представить себе передвижение этих свинцовых гробов. Совершенно очевидно, что не воры приложили к этому руки, а что касается любителей пошутить и прочих остряков, то было бы слишком трудно для такого количества людей сохранить все это в тайне. Негры тоже не имеют к перемещению гробов никакого отношения из-за их суеверного страха перед умершими. Все, что я знаю, это то, что эти события действительно произошли и я был их очевидцем.
      Мне известны и другие примеры о передвигавшихся, очевидно, по их собственной воле гробах. Во всех случаях причина оставалась невыясненной, а сам факт этого устрашает очевидцев. В 1844 году людей взбудоражила весть о необычном беспокойном поведении лошадей, привязанных на кладбище Аренсбурга, маленького городка на балтийском острове Ойзеле.
      Приехавшие верхом всадники привязали своих лошадей к ограде кладбища. В то время, когда они отсутствовали, лошади взвились на дыбы, пытались сорваться с привязи. Говорят, что несколько лошадей потеряли сознание, а две или три умерли от страшного испуга.
      Беспокойство публики переросло в панику, когда выяснилось, что в склепе, принадлежащем семье Баксевденов, каким-то загадочным образом двигались гробы.
      Согласно документам эта история началась 22 июня 1844 года, когда мадам Далман верхом на лошади приехала на кладбище, чтобы поухаживать за могилой матери. Некоторое время спустя она возвратилась к тому месту, где была привязана лошадь. Животное находилось в таком состоянии, что она была вынуждена обратиться к ветеринару. Тот объяснил ей, что лошадь была чем-то или кем-то чрезвычайно сильно напугана. Через неделю с несколькими лошадьми, ожидавшими своих хозяев на кладбище, случилось нечто подобное, а еще через две недели одиннадцать из них взбесились.
      Вскоре после этого в семье Баксевденов случились похороны. Похоронная служба проходила в собственной семейной часовне, и в это время нескольким присутствующим показалось, что они услышали странные звуки, доносившиеся, из примыкающего к ней склепа. Служба была тотчас прервана, а самые храбрые отправились в склеп в надежде застать там источник звуков, что бы он из себя не представлял. Но все было напрасно. Вокруг стояла полная тишина, и они не обнаружили ничего, кроме гробов, разбросанных по склепу в страшном беспорядке. Люди привели помещение в порядок, аккуратно установили гробы на надлежащие места и после этого заперли склеп.
      Слухи о происшествии облетели все окрестности. Люди говорили только о нем. Вполне вероятно, что кое-кто из них приписал все козням вампиров и оборотней. Поднялась такая тревога, что председатель консистории барон де Гульденштуббе лично вмешался в это дело. В сопровождении двух членов семьи Баксевденов он нанес официальный визит в склеп. Снова гробы были разбросаны повсюду в беспорядке. Больше сбитый с толку, чем напуганный, Гульденштуббе немедленно создал комитет из восьми человек для выяснения причин происходящего в склепе. Эта группа состояла из него самого, епископа провинции, бургомистра Аренсбурга, трех гражданских должностных лиц, местного доктора и секретаря. Собравшись вместе, они отправились в склеп и тщательно осмотрели его от пола до потолка, от одного конца до другого. Никаких улик не нашли. Предположив, что здесь могли быть замешаны грабители, проверили гробы, но не обнаружили следов преступления.
      Между этим случаем и тем, что произошел на Барбадосе, можно провести параллели. Оба раза расследование предпринималось по инициативе местных властей совместно с людьми, имеющими в обществе значительный вес. В обоих случаях проводился тщательный осмотр склепов, а также поиски секретного входа, а пол покрывался песком или золой с целью обнаружения следов.
      Будучи неспособным найти этому какое-либо другое подходящее объяснение, аренсбургский комитет предположил, что несколько злоумышленников проникли в склеп и разбросали гробы для устрашения жителей. Члены комитета не ограничились простукиванием помещения с помощью молотка. Они пошли дальше, вызвав группу рабочих, которые вскрыли весь пол в склепе и осмотрели фундамент. Не было найдено никакого туннеля для вурдалаков и ничего другого, способствующего разгадке тайны.
      Потерпевший фиаско комитет отказался от дальнейшего расследования этой таинственной истории. По его приказу рабочие установили гробы на прежние места, посыпали слоем чистой золы пол и заперли склеп. По краям наружных и внутренних дверей склепа были поставлены официальные печати консистории и муниципалитета Аренсбурга и епископа. Еще больше древесной золы насыпали на ступеньки, ведущие из склепа, и на пол в часовне. Местный гарнизон на три дня выставил у часовни усиленную охрану и своевременно менял ее.