Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 2 (Фантастические рассказы и повести)

      В комнате была полутьма, и некоторое время он не мог ничего видеть, но при первом же вдохе почувствовал чужой, неописуемый запах, полусладкий, полуотвратительный. И в глубине его существа ожили унаследованные воспоминания — древнейшие воспоминания из эпохи болот, от предков-венерианцев, очень далекие и давно прошедшие… — и дали сигнал предупреждения.
      Джерол положил руку на пистолет и шире растворил дверь. В смутном свете он мог увидеть сперва лишь странный холм в противоположном углу комнаты…
      Затем его глаза привыкли к темноте и он разглядел холм, который как-то странно поднимался и опускался и в котором что-то двигалось… Холм — он резко втянул в себя воздух — холм, похожий на кучу внутренностей, живой, движущийся, извивающийся в своей необъяснимой подвижности.
      С его губ сорвалось пылкое венерианское ругательство, и быстрым шагом он переступил порог, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, держа пистолет наготове, хотя все его тело начало зудеть — потому что он знал…
      — Смит! — сказал он тихо, его голос охрип от ужаса. — Нортвест!
      Колыхавшаяся масса двигалась, трепетала — снова погружалась в кишащее спокойствие.
      — Смит! Смит! — Голос венерианца звучал мягко, но настойчиво и несколько дрожал от страха.
      Живая масса нетерпеливо сдвинулась. Потом опять, нехотя, плеть за плетью стала отделяться, извиваясь и распадаясь, и среди них стала медленно показываться коричневая кожа космического костюма, покрытого слизью и блестящего.
      — Смит! Нортвест! — Настойчивый шепот Джерола неотвязно возник снова, и с мечтательной медлительностью кожаная одежда начала двигаться…
      Человек сел среди извивающихся червей, человек, который когда-то, давно, был, видимо, Нортвест Смит. С головы до ног он был покрыт слизью от объятий ползающих мерзостей, окружавших его. Его лицо было лицом существа, не имевшего ничего общего с людьми, — полумертвое, с застывшим серым взглядом и выражением страшного восторга, отпечатавшегося на нем, оно, казалось, вышло из глубины его личности, слабое отражение, вследствие неизмеримого удаления от тела. И, как лунный свет, который, являясь всего лишь отражением дневного солнечного света, создает тайну и колдовство, так и на этом сером, обращенном к двери лице был написан неописуемый, сладкий ужас, отражение восторга, выходящего за пределы сознания каждого, кто сам познал лишь земной восторг.
      И пока он так сидел, повернув к Джеролу свое опустошенное, слепое лицо, красные черви непрерывно двигались и извивались вокруг него легкими, мягкими, ласкающими движениями.
      — Смит! Иди сюда! Смит… вставай… Смит! Смит!..
      Шепот Джерола раздавался в тишине, приказывая, требуя, но сам он не собирался отойти от двери.
      Страшно медленно, как человек, который восстает из мертвых, Смит поднялся из гнезда красной слизи. Он качался на ногах, как пьяный, и две или три кроваво-красные плети извивались вокруг его ног вплоть до колен и обвили их, будто защищая, двигаясь и непрестанно лаская, и эти ласки, казалось, придавали ему тайную силу, так как он сказал беззвучным голосом:
      — Уходи! Уходи! Оставь меня в покое!
      И на мертвом, восторженном лице не отразилось ни малейшего движения.
      — Смит! — В голосе Джерола слышалось отчаяние. — Смит! Послушай! Смит, ты слышишь меня?
      — Уходи! — ответил монотонный голос. — Уходи! Уходи! Ухо…
      — Я уйду, если ты пойдешь со мной. Слышишь? Смит! Смит! Я…
      Он замолчал, не договорив до конца, и опять по его спине пробежал озноб генетической памяти его расы, так как ярко-красная масса зашевелилась, заколыхалась, поднимаясь…
      Джерол прижался к двери и схватил свое оружие. Он невольно произнес имя бога, которого уже давно забыл. Ведь он знал, что сейчас последует, и это знание было страшнее, чем великое незнание. Красная, извивающаяся масса поднялась выше, плети разделились, и из-под них выглянуло человеческое лицо — нет, получеловеческое, с зелеными кошачьими глазами, которые неотразимо блестели в тусклом свете, как освещенные драгоценные камни.
      Джерол выдохнул — Шар! — поднял одну руку вверх и закрыл ей глаза, а все его существо задрожало от опасного желания — ответить на этот зеленый взгляд, хотя бы на короткое мгновение.
      — Смит! — в отчаянии крикнул он. — Смит! Ты слышишь меня?
      — Уходи! — сказал голос, который не был голосом Смита. Уходи!
      Джерол понял, хотя он и не осмеливался взглянуть, что это был голос того существа, которое раздвинуло толстые плети из червей и сейчас стояло перед ним во всей человеческой красоте смуглого, расцветшего женского тела, опутанного живой мерзостью. Он почувствовал, что ее глаза были устремлены на него, а что-то внутри него кричало, чтобы он опустил защищавшую его руку… Он погиб — он понял это, и это откровение дало ему мужество, которое родилось из отчаяния. Голос в его мозгу нарастал, становился громче, почти оглушая его своим властным приказом, который словно подгонял его — приказом опустить руку, глянуть в глаза, подчиниться, — и бормоча обещание, сладостное и опасное, обещание предстоящего блаженства…
      Но ему все же удалось устоять, — каким-то образом он, отупевший и оглушенный, сумел удержать пистолет в высоко поднятой руке — невероятно, чудом, пересек, отвернув лицо, маленькую комнату и попытался нащупать плечо Смита. Какое-то мгновение его рука натыкалась на пустоту, затем он нашел его и схватил кожу, покрытую слизью, влажную, отвратительную — и одновременно почувствовал, как что-то ласково обвилось вокруг его щиколотки, волна отвратительного вожделения прошла по нему, потом другая петля обвилась вокруг его ног, и еще одна…
      Джерол стиснул зубы, крепче охватил плечо Смита, и даже его рука содрогнулась, поскольку кожа того была так же покрыта слизью, как и черви вокруг его ног, и при этом прикосновении его пронзил слабый озноб омерзительного восторга.
      Он ничего не чувствовал, кроме ласкающего давления на ногах, а голос в его сознании заглушал все другие звуки, и его тело нехотя подчинялось — но каким-то образом ему удалось сделать единственное, невероятное усилие и вытащить Смита из этого ужасного гнезда. Обхватившие Смита плети оборвались, издав тихий, всасывающий звук, а вся масса вздрогнула и схватила венерианца, и тогда Джерол совершенно позабыл о друге и направил все силы на безнадежную задачу освободиться самому. Теперь боролась лишь одна часть его самого — только эта часть сопротивлялась омерзительному объятию, а в глубине его сознания звучало ласковое соблазнительное бормотание, и все его тело жаждало подчиниться этому бормотанию.
      — Шар! Шар! — молился, задыхаясь, Джерол и лишь наполовину осознавал, что он говорит, а ведь он повторял детские молитвы, которые, казалось, уже давно забыл, и, повернувшись к массе спиной, он стал топтать своими тяжелыми сапогами красных, извивающихся червей, ползавших вокруг него. Они ускользали от него, дрожа и сворачиваясь, и хотя он знал, что те, что были сзади, пытались обвить его шею, он все же мог бороться до тех пор, пока не будет вынужден глянуть ей в глаза.
      Он топтал, и давил, и опять топтал, и на короткое мгновение освободился от слизистых объятий, когда черви, раздавленные его тяжелыми сапогами, уползали от него, и он зашатался, одурманенный, больной от омерзения и отчаяния, отбиваясь от живых арканов, и вдруг поднял глаза и увидел треснувшее зеркало, висевшее на стене. В нем он увидел тусклое отражение извивающейся, красной твари позади себя, выглядывающее кошачье лицо с робкой девичьей улыбкой, потрясающе человеческое, и красные плети, которые пытались достать его. Воспоминание о том, что он когда-то читал, мелькнуло вдруг в его мозгу, и вздох облегчения и надежды вырвался у него, поколебал на какое-то мгновение силу приказа, звучавшего в его сознании.
      Не переводя дыхания, он поднял пистолет на плечо, направил прицел на тварь позади себя, видя ее отражение в зеркале, и нажал на спуск.
      В зеркале он увидел, как голубое пламя врезалось ослепительным потоком как раз в середину извивающейся, протягивающей к нему свои щупальца твари, которая пыталась схватить его сзади.
      Шипение, вспышка, а затем высокий, тонкий крик, душащий злобой и отчаянием… пламя описало большую дугу и погасло, когда пистолет выпал из руки Джерола и упал на пол.
      Нортвест Смит открыл глаза и увидел свет марсианского солнца, который лился узкими полосами через грязное окно. Что-то холодное, влажное ударило его в лицо, и хорошо знакомое горячее покалывание сегир-виски обожгло его горло.
      — Смит! — раздался издалека голос Джерола. — Нортвест, черт побери, проснись же наконец!
      — Я… проснулся, — выдавил Смит, с трудом ворочая языком. — Что, собственно, случилось?
      Край стакана стукнул о его зубы, и Джерол сказал раздраженно:
      — Выпей это, дурак!
      Смит покорно сделал глоток, затем выпил еще обжигающего сегира. Тепло разлилось по его телу, пробудило от оцепенения, в котором он до сих пор пребывал, и несколько помогло преодолеть охватившую его слабость, которую он медленно начал осознавать. Несколько минут он лежал тихо, пока тепло сегира разливалось по его телу, и воспоминание вместе с действием виски начало постепенно проникать в его сознание.
      Кошмарные воспоминания… сладкие и ужасные… воспоминания о…
      — Боже! — тяжело дыша сказал Смит и попытался сесть. Слабость опрокинула его, как удар, и некоторое время комната кружилась вокруг него. Он упал на что-то твердое и теплое плечо Джерола. Рука венерианца поддержала его, и комната остановилась. Через некоторое время он немного повернулся и пристально посмотрел в темные глаза друга. Джерол поддерживал его одной рукой, а в другой был бокал сегира, который он пил. Его черные глаза смотрели через край стакана на Смита, и вдруг он истерически засмеялся — сказывался пережитый страх.
      — Клянусь Фаролом! — задыхаясь, произнес Джерол и поперхнулся своим виски. — Клянусь Фаролом, Нортвест! Этого я тебе не дам скоро забыть! Если ты в следующий раз захочешь вытащить меня из драки, то я тебе скажу…
      — Хорошо, хорошо! — сказал Смит. — Что же все-таки случилось? Как…
      — Шамбло. — Джерол перестал смеяться. — Что у тебя общего с ней…
      — Что это такое? — спросил протрезвевший Смит.
      — Ты хочешь сказать, что не знал этого?’ Но где же ты нашел ее? Как…
      — Может, ты первый расскажешь, что тебе известно? твердо сказал Смит. — И дай мне еще глоток виски. Мне он сейчас необходим.
      — Ты можешь сам держать стакан? Тебе лучше?
      — Да, немного. Я могу его держать, спасибо. Рассказывай дальше.
      — Я, право, не знаю, с чего должен начать. Их называют Шамбло…
      — Милостивый боже! Разве их много?!
      — Это своего рода раса, как мне кажется, — одна из самых древних. Никто не знает, откуда она взялась. Имя звучит по-французски, не правда ли? Но оно обманчиво, оно возникло еще в доисторические времена.
      — Я никогда не слышал о них.
      — О них знают немногие. А те, кто знает, не хотят много говорить о них.
      — Ну, половина города их знает. Я просто не понимал тогда, о чем говорили люди. Я и сейчас еще не все понимаю…
      — Такое бывает иногда. Они появляются, об этом распространяются слухи, город объединяется и выгоняет их, а потом… Эта история не получит широкой огласки. Она слишком неправдоподобна.
      — Но… боже, Джерол! Что это такое? Откуда оно пришло?
      — Никто не знает определенно, откуда они родом. С другой планеты — возможно, с неоткрытой. Некоторые говорят — с Венеры; я знаю, что в нашей семье передавались из поколения в поколение какие-то довольно мрачные легенды о них — поэтому я о них и узнал. И когда я открыл эту дверь… я… я подумал, что узнал этот запах…
      — Так что же они такое?
      — Это знает один бог. Это не люди, хотя и выглядят, как люди. А может быть, это всего лишь иллюзия, или я свихнулся. Не знаю. Это разновидность вампиров, или, может быть, вампиры — их разновидность. Их нормальный облик, должно быть, эта… эта маска, и в таком виде они вытягивают пищу из… я думаю, из жизненных сил человека. И они принимают облик обычно облик женщины, как мне кажется, прежде чем они… начинают. Они это делают, чтобы поднять жизненную силу до определенного уровня, который им облегчает… И от них исходит всегда это отвратительное, губительное чувство вожделения, когда… они жрут. Есть люди, которые, если они остались в живых после первой встречи, уже не могут жить без них… не могут расстаться с ними, становятся одержимыми этой страстью… и держат это существо у себя всю жизнь — а жизнь длится недолго — к кормят его ради этого ужасного наслаждения. Это хуже, чем курить минг… или молиться Фаролу.
      — Да, — сказал Смит. — Теперь я начинаю понимать, почему люди были так удивлены, и на их лицах было такое отвращение… когда я сказал… ну, это неважно. Рассказывай дальше!
      — Ты мог с… ним разговаривать? — спросил Джерол.
      — Я пробовал. Оно не умело хорошо говорить. Я спросил, откуда оно пришло, и оно сказало… издалека и из древних времен… что-то подобное.
      — Хотел бы я знать… Возможно, с неизвестной планеты, но я не верю в это. Знаешь, имеется столько невероятных историй, в основе которых лежит какой-либо факт, что я уже не раз спрашивал себя: возможно ли существование других, более страшных суеверий, о которых мы даже не слышали? Вещи, подобные этой, пагубные и кощунственные, и те, кто знает о них, должны молчать?
      Ужасные, фантастические твари, которые разгуливают свободно, и о которых мы даже понаслышке ничего не знаем!
      Эти твари существуют с древнейших времен. Никто не знает, когда и где они впервые появились. А те, кто их видел, как мы с тобой, не говорят о них. Это один из тех неопределенных и туманных слухов, о которых иногда можно найти неопределенные намеки в старых книгах…
      Я думаю, что их раса возникла раньше человеческой, из старого посева, в эпохи, предшествовавшие нашей. Возможно, на планетах, сейчас уже превратившихся в пыль. И они так опасны для человека, что те, кто их открыл, молчат об этом или стараются забыть их как можно скорее.
      Итак, они родом из незапамятных времен. Я думаю, что ты вспомнил при этом легенду о Медузе Горгоне. Нет сомнения, что древние греки знали о них. Означает ли это, что до наших цивилизаций существовали другие, которые покинули Землю и отправились исследовать другие планеты? Или одна из шамбло, скажем, три тысячи лет назад каким-то образом нашла путь в Грецию? Если долго размышлять об этом, можно потерять рассудок. Я спрашиваю себя, сколько легенд имеют в своей основе подобные факты, о которых мы не подозреваем и о которых никогда не узнаем.
      Горгона Медуза, прекрасная женщина со змеями вместо волос и взглядом, который превращал людей в камень, была все же убита Персеем. Я совершенно случайно вспомнил об этом, Нортвест, и это спасло тебе и мне жизнь. Персей убил ее с помощью зеркала, в котором отражалось то, на что он не смел взглянуть. И я спрашиваю себя, что подумал бы древний грек, который первым рассказал эту легенду, если бы он знал, что его история через три тысячи лет спасет жизнь двум людям на другой планете? Я спрашиваю себя, какова история этого грека и как он встретился с этим существом, и что случилось…
      Но есть много такого, о чем мы никогда не узнаем. Разве свидетельства этой расы о… о существах, кем бы они ни были, не интересны? Летописи о других планетах, о других эпохах, и о начале человеческой цивилизации! Но я не думаю, что они сохранили какие-либо летописи. Мне кажется, что у них даже нет места для их хранения; я, правда, мало знаю о них, не больше, чем другие, но они, как Вечный Жид. Они спустя много времени появляются то там, то здесь, и я бы пожертвовал своими глазами, чтобы узнать, где они между нами находятся! Я не верю, что их ужасная, гипнотическая сила есть признак сверхчеловеческого интеллекта. Эта сила — лишь средство, чтобы получить пищу, — как длинный язык у лягушки или запах у плотоядных растений. Их качества имеют материальную природу, так же как лягушка и растение питаются материальной пищей.
      Шамбло используют духовное средство, так как питаются духовной пищей. Только я не знаю, как это лучше выразить. И подобно тому, как животное, которое пожирает тела других животных, после каждого приема пищи становится физически сильнее других представителей своего вида, так и шамбло увеличивает свою власть над сознанием и душой людей, жизненной силой которых она питается. Но я говорю о вещах, которые не могу описать — о вещах, в существовании которых я не уверен.
      Я знаю лишь, что я, когда почувствовал, что эти плети обвились вокруг моих ног — что я вовсе не хотел вырываться от них, у меня было такое чувство, что… что я испорчен до глубины моего существа этим вожделением — и все же…
      — Я знаю, — сказал, медленно выговаривая слова, Смит. Действие сегира уменьшилось, слабость вновь захлестывала его волнами, и он, скорее, размышлял вслух, говоря тихо и словно бы не замечая, что Джерол слушает его. — Я знаю это — много лучше, чем ты. И это существо источает что-то такое неописуемо ужасное, что совершенно несовместимо со всем, присущим человеку — нет слов, чтобы выразить это. Какое-то время я был частью этого существа в полном смысле слова, я разделял его мысли и воспоминания, его чувства и желания и… теперь все кончено, и я не очень хорошо помню, но единственная часть, которая оставалась свободной, чуть не обезумела от мерзостей этого существа. И все же, это было такое глубокое наслаждение! Я думаю, во мне есть частица, зерно, которому свойственно только зло — как в каждом человеке — и которому нужен лишь правильный стимул, чтобы захватить господство; поскольку в то время, как я чувствовал отвращение от прикосновения этих щупальцев… во мне было что-то… буквально, трепетавшее от восторга…
      Поэтому я увидел… я узнал страшные вещи, о которых я не могу теперь вспомнить. Я посещал невероятные места, смотрел через память этого существа, с которым я был одним целым, и увидел… боже, я хотел бы, я мог бы вспомнить!
      — Благодари своего бога, что ты не можешь этого сделать, — сказал Джерол.
      Его голос вывел Смита из легкого забытья, в которое он впал, и он оперся на локоть шатаясь от слабости. Комната плыла у него перед глазами, и он закрыл их, чтобы не видеть этого, и спросил:
      — Ты говоришь, что они… они не появятся опять? И нет возможности найти другое…?
      Джерол некоторое время молчал. Он положил руки на плечи Смита и отодвинул его назад. И так, сидя, смотрел на черное, опустошенное лицо, на котором сейчас было новое, чужое, неописуемое выражение, которое он никогда не видел раньше, но хорошо знал, что оно означает, слишком хорошо.
      — Смит, — наконец сказал он, и его глаза были на этот раз спокойными и серьезными, а маленький ухмыляющийся чертик, прыгавший в них, исчез. — Смит, я еще никогда не требовал, чтобы ты дал мне слово, но я… я завоевал право на это, и я прошу, чтобы ты мне кое-что обещал.
      Бесцветные глаза Смита неуверенно смотрели в черные глаза Джерола. В них были неуверенность и страх перед неизвестным обещанием. Какое-то мгновение Джерол смотрел не в знакомые глаза друга, а в бездонную серую пустоту, и увидел там весь ужас и весь восторг — блеклое море, в котором утонули невыразимые желания. Затем взгляд Смита снова сконцентрировался, и глаза уже смотрели в лицо Джерола, а голос произнес:
      — Давай, я обещаю.
      — Если ты когда-либо опять встретишь шамбло — когда-либо, где-либо — то вытащишь свое оружие и превратишь чудовище в пепел, как только поймешь, что это оно. Ты обещаешь мне?
      Долгое молчание. Мрачные, черные глаза Джерола не мигая, безжалостно сверлили бесцветные глаза Смита. И на смуглом лбу Смита выступили вены. Он никогда не нарушал своего слова — он давал его, наверное, раз двенадцать в своей жизни, но если давал, то был уже не в состоянии его нарушить.
      И снова полился мрачный поток воспоминаний, слаще и ужаснее любого сна. Джерол снова заглянул в пустоту, которая скрывала невыразимое. В комнате было очень тихо.
      Серый поток отхлынул. Глаза Смита, серые и пронзительные, как сталь, осмысленно глядели на Джерола.
      — Я попробую, — сказал он. И его голос при этом дрогнул.

Э. Нортон
СОН КУЗНЕЦА
Перевод с англ. Л.Дейч

 

      Кузнецы песен перековывают и старые и новые легенды в восхитительные баллады. Никто не знает, есть ли в них правда, однако в самом невероятном рассказе лежит зерно истины. Точно так было и с легендой про сон кузнеца, но доказать это нашему современнику так же трудно, как вычертить ковшиком Фэс Ферн.
      В Гейле жил кузнец Брезен, познавший все великие и малые тайны своего мастерства. Ему приходилось работать и с бронзой, и с железом и даже с драгоценными металлами — их он обрабатывал особенными редкими инструментами, таких было немного.
      У Брезена было два сына — Эрнан и Колард, красивые парни. Не только в Гейле, но и гораздо дальше — в Саймс и Болдре — его считали счастливейшим человеком.
      Наковав крюков, мечей, а иногда и украшений из серебра, он дважды в год отвозил их по реке в Туфорд.
      Это было еще до вторжения. Если не считать редких набегов разбойников, лесных бродяг и прочих в этом роде, то Хай-Халлак жил мирно. Но нужда в оружии в Верхних Долинах все же была.
      Лордом Этендейла был тогда Висис, жители его почти не видели, потому что жил он в унаследованном от матери поместье в прибрежных землях, где и женился во второй раз. Так что в башне бывали одна-две прачки и немногие старики, да и те от одного зимнего праздника до другого.
      Через два года в самом Гейле, после празднования второй годовщины брака лорда Висиса, о чем жители Долин были извещены посланием, случилось кое-что важное.
      Торговец, пришедший с холмов, привез на одном из пони слитки некоего металла. Брезен не знал, что это за металл, но его поразило исходившее от него сияние, хотя слитки не были даже толком обработаны. Испытав огнем и молотом кусочек этого металла, кузнец пришел в восторг и купил весь груз. На вопрос об источнике металла продавец отвечал уклончиво, и Брезен решил, что тот желает сохранить секрет, надеясь на будущие сделки. Но торговцу пришлось оставить два мешка с металлическим ломом и рудой в одном из ларей Брезена — захромал пони. И сделал он это, как показалось кузнецу, с явной неохотой.
      Работать с небывалым металлом Брезен начал не сразу, долго изучал его, обдумывал, куда его лучше применить и, в конце концов, решил для начала отковать мечи. Тем более, прошел слух, что лорд Висис посетит свои западные владения, и если поднести ему хороший образец кузнечной работы, то можно будет рассчитывать на его покровительство.
      Брезен поручил плавку Коларду; юноша с этим прекрасно справлялся. Предполагая, что торговец со своим грузом приедет еще раз, Брезен решил приучить к работе с этим металлом обоих своих сыновей.
      Но в кузнечном ремесле всякое случается. И когда плавка взорвалась, едва не разворотив кузницу, все, присутствующие и сам Брезен поняли, что дело тут не в оплошности или небрежности Коларда — они знали его аккуратность и старательность.
      Пострадавших было много, но больше всех досталось самому Коларду. Смерть для него была бы лучшим исходом, ведь после долгих месяцев лечения он уже не был человеком.
      Искалеченное тело взяла к себе Дервина, Мудрая Женщина и целительница. То, что выползало из ее дома, уже не было Коллардом, стройным мальчиком, каким мог бы гордиться любой отец. Нечто похожее можно было увидеть в развалинах Древних, на резьбе, сильно испорченной временем и погодой. Скрюченное тело столетнего старца, а лицо — страшная маска, такое можно увидеть в лесу, где нечистая…
      Дервина изо всех сил старалась скрыть его от людских глаз, но ее старания были напрасны: когда Колард ковылял по улице, все и так старались отвести глаза.
      Чтобы скрыть изуродованное лицо, он постоянно носил сделанную Дервиной маску из мягкой коры, но даже в ней старался избегать людей.
      В дом отца он так и не вернулся, поселился в хижине на дальнем краю села. Погубивший его несчастный случай не затронул ни разума, ни умелых рук, и он перестроил хижину в достаточно удобное жилище, скрывшее его от прежних товарищей.
      Работал он в кузнице по ночам, но постоянный стук молотков беспокоил жителей Гейла, напоминал о том, кто работал этими молотками, и Брезен запретил сыну работать ночью.
      Колард перестал ходить в кузницу, на следующее лето не пришел на свадьбу брата, который женился на Камали из Мизла, и о нем постепенно забыли.
      Появился Колард только на третий год, и то лишь потому, что приехал торговец, но не тот, прежний, а другой. Пока тот торговался с Брезеном, Колард стоял в тени, а когда торг закончился, выступил вперед.
      Ничего не говоря, он кивнул в сторону стола, на котором расставил целую серию небольших причудливых фигурок людей и животных. Они были выполнены с таким совершенством, словно обреченный Колард вложил в них свою мечту быть таким же.
      Фигурки были сработаны из дерева и металла. При виде такого искусства Брезен остолбенел, но тут заметил знакомый блеск — это был тот самый проклятый металл, от которого он отказался после взрыва.
      Торговец сразу понял ценность этих фигурок и решил купить. Каркающим голосом Колард назначил цену.
      Как только торговец ушел, Брезен повернулся к сыну, он даже забыл о пустой маске, которой только глаза придавали сходство с живым человеком.
      — Как же ты их сделал, Колард? Даже в лавках заморских купцов в Туфорде я никогда не видел такой работы! Раньшераньше ты такого никогда не делал… — путаясь в словах, он глядел на маску, словно разговаривал не с сыном, а с кем-то чужим, вроде тех, танцующих вокруг камней, к которым осторожный человек и близко не подойдет.
      — Не знаю, — ответил скрипучий голос. — Пришло в голову — и сделал, — Колард собрался уходить.
      — Твоя выручка… — остановил его отец.
      На столе лежали заморские монеты, годные в переплавку или для обмена, малиновая ткань и два ножа с рукоятками из резного рога.
      — Сохрани это, — пожал плечами Колард, но тут же, потеряв равновесие, ухватился за край стола. — Для чего мне богатство? У меня нет невесты, чтобы покупать ей свадебные подарки.
      — А если тебе не нужно все это, зачем же… — спросил стоявший поблизости Эрнан; его задело, что младший брат сделал такие прекрасные вещи, хотя раньше ничем особенным не выделялся.
      — Не знаю, — Колард повернулся к брату. — Вероятно, для того, чтобы узнать, какую ценность они имеют для умного дельца. Кстати, отец, ты напомнил мне о моем долге, — он взял кусок тонкой ткани и маленькую золотую монету с ушком для цепочки. — Мудрая Женщина сделала для меня все, что могла, он немного помолчал. — А остальное пусть будет моей долей в семейном хозяйстве.
      В сумерках он принес свой подарок Дервине и положил на стол в ее небольшой комнатке, где пахло сухими травами и настоями. Когда он вошел, ручные животные разбежались.
      Дервина достала из висячего шкафчика маску и протянула Коларду.
      — Вот, я приготовила тебе… Она гораздо мягче той… Из хорошо выделанной кожи… — сказала она. — Я давно искала что-нибудь подходящее. У тебя была работа.
      Колард сунул руки во внутренний карман куртки и достал последнюю из фигурок, принесенную Дервине. Это была статуэтка крылатой женщины с широко раскинутыми, поднятыми вверх руками. Если бы торговец, с жадностью скупивший остальные фигурки, увидел эту статуэтку, он купил бы ее за любые деньги.
      — Ты видел ее? — Дервина протянула к статуэтке руку, но не коснулась.
      — Как и всех остальных, во сне, — проскрежетал Колард, а когда проснулся, решил изваять образ мечты. Мудрая Женщина, если ты и в самом деле мой друг, сделай так, чтобы я уснул и больше не проснулся.
      — Ты же прекрасно знаешь, что я не могу этого сделать, тогда моя слава целительницы пойдет прахом. А ты не догадываешься, почему тебе привиделся такой сон? Какие места снились тебе? — в ее голосе ощущалось нечто большее, чем простое любопытство.
      — Мест, которых я видел, нет в Долинах, по крайней мере, в нынешних. А может человек видеть во сне далекое прошлое?
      — Собственное прошлое человек видит часто, но если ему дан талант, то он может увидеть и более далекое прошлое.
      — Талант! — Колард произнес это слово, как клятву. — Какой талант?
      — Колард, — Дервина перевела вгляд с него на статуэтку, а раньше ты мог делать такие вещи?
      — Ты меня не понимаешь. У меня есть только руки, и я отдал бы все за прямую спину и за лицо, от которого бы не шарахались женщины.
      — Ты никогда не позволял говорить о твоем будущем…
      — И не позволю! — вскипел он. — Да и кто позволил бы, будь он на моем месте? А почему такой сон приснился именно мне, и как я воплотил мою мечту в эти фигурки… Видишь ли, мне кажется, тут дело в необычном металле, который я переплавлял в кузнице. В нем, вероятно, заключено какое-то страшное колдовство. А спросить было некого, ведь тот торговец больше не приходил сюда.
      — Я уверена, что этот металл из какой-нибудь цитадели Древних, — сказала Дервина. — Хотя они бились не копьями и не мечами, а чем-то более сильным, ковать их они умели. Возможно, торговец случайно наткнулся, на остатки этого оружия.
      — И что же? — спросил Колард.
      — Человек пользуется такими вещами для удовольствия, делает их своими руками, носит с собой, вкладывает в них… ну, что-то вроде жизни. Это влияние может сохраняться много лет, но если неосторожный человек выпустит этот остаток эмоций, то они войдут в него и Откроют…
      — Понятно, — Колард провел пальцами по чистой крышке стола. — Память других людей вошла в меня, пока я лежал больной и был открыт для нее.
      — Вот именно! — закивала Дервина. — Вероятно, во сне ты видел Долины, какими они были до прихода вашего народа.
      — А что хорошего в этом для меня?
      — Не знаю. Но пользуйся, Колард, пользуйся этим! Неиспользованный дар вянет, и мир становится беднее.
      — Мир? Что ж, так я смогу зарабатывать свой хлеб, и никто не потревожит меня. Очевидно, мне предназначено всю жизнь идти по темной дороге, никогда не сворачивая в гостеприимную дверь…
      Дервина молча схватила его руку и повернула ладонь к свету прежде, чем он сумел ее отдернуть. С силой кузнеца она намертво зажала ее, наклонилась и принялась рассматривать линии на ладони.