Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 2 (Фантастические рассказы и повести)

      — В шестьдесят восьмом, — тихо поправил ЮПИ. — Это было в шестьдесят восьмом, а не в шестьдесят седьмом.
      Корреспондент Ассошиэйтед Пресс ударил кулаком по ладони и выругался.
      — Господи, — сказал он. — Когда-нибудь я бы хотел…
      Он резко оборвал себя.
      Журналист Юнайтед Пресс, выбитый из колеи шоком и алкоголем, продолжал лепетать:
      — Я тоже. Люблю рассказывать истории. Может быть, это действительно был шестьдесят седьмой, а не шестьдесят восьмой. Я уже не уверен. Не успеваешь все вовремя записать, детали забываются, а потом кажется, что этого вовсе и не было. Революция — это было бы прекрасно. Но чтобы совершить революцию, нужны люди. Люди, умеющие видеть и слышать. И обладающие памятью. Мы же производим на свет слепых и глухих.
      Внезапно репортер начал тяжело опускаться по стене коридора, бережно поддерживая обожженную руку. Остальные испуганно за ним наблюдали.
      В этот момент корреспондент Ассошиэйтед Пресс увидел шагающего по коридору в сопровождении агентов Секретной службы министра обороны.
      — Мистер Стейнер! — окликнул он. — Каково положение? Стейнер остановился и сказал, тяжело дыша:
      — Слокум забаррикадировался в Овальном кабинете. Не хотелось бы вламываться туда. Похоже, что он единственный левый. Их всего человек пятьдесят или около того. Действующий Президент взял на себя командование у Овального кабинета. Хотите посмотреть?
      Конечно, они хотели. Все немедленно отправились туда и даже потащили за собой репортера ЮПИ.
      У действующего Президента, который должен был стать Президентом Фолсомом XXV, как только соберется Коллегия выборщиков, были отцовские черты — недовольные губы и слабоочерченный подбородок на еще молоденьком лице. У него был автомат, и он был готов палить, не целясь. Здесь же находилось большинство членов Кабинета. Когда вошел министр обороны, Фолсом повернулся к нему:
      — Стейнер, — злобно бросил он, — можете вы объяснить, почему в вашем департаменте мятеж против Республики?
      — Мистер Президент, — ответил Стейнер, — по моей рекомендации Слокум был отправлен в отставку два года назад. Мне кажется, здесь моя ответственность закончилась, дальше об этом заботилась Секретная служба.
      Президент убрал палец со спускового крючка автомата и слегка выпятил нижнюю губу.
      — Хорошо, — отрывисто сказал он и повернулся к двери. Слокум! Выходи. Мы можем использовать газ, если понадобится.
      Неожиданно дверь открылась, за ней стоял измученный человек с тремя звездами на каждом плече и непокрытой головой.
      — Ладно, — мрачно произнес он. — Я был так глуп, считая, что с режимом можно что-то сделать. Но вы, толстомордые недоумки, вы и дальше будете…
      Его перерезала автоматная очередь. Президент так сильно сжимал рукоять автомата, что костяшки пальцев у него стали белыми; пули решетили генеральское тело, пока не опустел магазин.
      — Сжечь, — резко приказал Президент, поворачиваясь к нему спиной. — Доктор Барнс, подойдите. Я хочу услышать все о кончине отца.
      Доктор, охрипший, с покрасневшими от фосфорного дыма глазами, стал рассказывать. Репортер Юнайтед Пресс неуклюже обмяк в кресле, но другие корреспонденты отметили, что доктор Барнс все время поглядывал на них в ходе тихой беседы.
      — Спасибо, доктор, — сказал наконец решительно Президент. Он кивнул агентам Секретной службы:
      — Взять этих предателей. Ошеломленных журналистов увели. Госсекретарь прочистил горло.
      — Мистер Президент, — произнес он. — Я пользуюсь возможностью, чтоб представить вам, согласно обычаю, прошение об отставке своей и членов Кабинета.
      — Ладно, — буркнул Президент. — Можете остаться. Но с делами я намерен управляться сам. Он поднял автомат.
      — Вы, — бросил он министру общественного мнения, — для вас есть работа. Сотрите память о моем отце как можно скорее, но искусно. Я хочу, чтобы вся Республика встала в армейский строй. Да! Что еще?
      — Мистер Президент, — заговорил дрожащий посланник, — я имею честь информировать вас, что Коллегия выборщиков избрала вас Президентом Республики. Единогласно.
      Кадет Томас Грейсон лежал на койке и плакал от чувства одиночества. В руке он сжимал письмо от матери: «…твоим зачислением в Академию я горда больше, чем это могут выразить слова. Я плохо знала своего деда, но я знаю, ты будешь так же хорошо служить Республике. Ты должен быть смелым и сильным ради меня…»
      Он бы все отдал, все, что имел или на что мог надеяться, лишь бы вернуться к ней и уехать от шпионящих и издевающихся кадетов корпуса. Он поцеловал письмо и торопливо спрятал его под матрас, услышав шаги.
      Грейсон испуганно вытаращил глаза, но вошел его товарищ по комнате Фергюсон. Фергюсон был с Земли, и его огорчало легкое лунное притяжение, которое было для Грейсона наказанием из-за слабых мускулов, привыкших к притяжению Ио.
      — Отдыхаешь, мистер, — усмехнулся Фергюсон.
      — А я думал, это вечерний осмотр.
      — Ну, это в любую минуту. Они внизу. Дай-ка я поправлю твою койку, а то у тебя будут неприятности.
      Поправляя койку, Фергюсон вытащил письмо и захихикал:
      — Ого! Кто она? — и открыл письмо.
      Когда офицеры вошли в комнату, они увидели, что Фергюсон лежит на полу с уже почерневшим лицом, а худой маленький Грейсон душит его. Втроем они оттащили Тома. Фергюсона отправили в лазарет, а Грейсона — в кабинет к начальнику корпуса.
      Начальник Академии изучающе посмотрел на кадета из-под своих бровей, самых пышных в армии.
      — Кадет. Грейсон, объясните, что произошло, — приказал он.
      — Сэр, кадет Фергюсон без разрешения стал читать письмо моей матери.
      — Это не основание для нанесения ему увечий. Можете еще что нибудь сказать в свое оправдание?
      — Сэр, я вышел из себя. Я решил, что этот акт неуважения по отношению к моей матери, корпусу и всей Республике. Кадет Фергюсон опозорил корпус…
      «Чушь, — подумал начальник Корпуса. — Совсем зеленый». Он никогда раньше не видел такого напряжения сил у кадетов с Ио. А ведь это должно быть пыткой для слабых даже в лунной гравитации мускулов. Еще пять минут, и парня придется унести и приводить в чувство после проявленного упорства.
      Начальник Корпуса изучал дело Грейсона. Об академических успехах говорить было рано, но по части дополнительных занятий кадет был то ли медведем, то ли ослом. Он занимался в полдюжине групп, стал членом математического и литературного клубов. Начальник еще раз взглянул на Грейсона. Тот продолжал напрягать все силы. Неожиданно начальник Корпуса понял, что парень будет держаться, пока не умрет от напряжения.
      — Сто часов с ранцем, — повелительно распорядился он, чтобы быть в норме к концу четверти. Кадет Грейсон, если вы преуспеете в ходьбе, помните, в Корпусе существует традиция товарищества, и от кадетов требуется, чтобы они ее соблюдали. Свободны.
      После того, как Грейсон четко отсалютовал и вышел, начальник корпуса вновь углубился в его дело. С левой рукой парня было явно что-то неладно, но экзаменационная комиссия, побывавшая на Ио, этого не заметила. Очень странно. Нарушение серьезное. Но теперь ничего не поделаешь.
      Президент, располневший и ставший осторожнее со дня выборов, выпалил:
      — Хорошо бы теперь организовать инцидент. Но где взять деньги? Да и зачем остальная часть Ио? И как пойдет дело, если начнется война?
      Ответил министр финансов:
      — Вкладчики ссудят деньги, мистер Президент. Так как людям, передающим свои сбережения, выплачивается комиссионное вознаграждение, что стимулирует их доходы.
      — Нам нужна руда, мистер Президент, — добавил министр сырья. — Мы отчаянно нуждаемся в ней.
      — Все наши исследования отмечают, что Советский Премьер мог бы рассматривать вооруженное вторжение в приграничные области как повод к войне, — сказал госсекретарь. — За последние пять лет у Советов значительно возросло количество потребительских товаров, и, как результат, пострадало их вооружение. Ваши мудрые распоряжения повернуть Республику на военный путь принесли плоды, мистер Президент.
      Президент Фолсом XXV внимательно рассматривал членов Кабинета. Он не считал, что приграничный инцидент, в результате которого была бы захвачена Советская часть Ио, был столь необходим. Но, в конечном итоге, они были специалистами. И ничто не указывало на то, что они ищут личную выгоду. Похоже, они дали рекомендации как профессионалы, и лучше всего принять их. И всетаки, было что-то непонятное и тревожное…
      «Чепуха», — решил он.
      Досье на членов Кабинета не содержали ничего предосудительного. Одного шантажировала любовница-актриса, и он отправил ее за пределы Земли. Другой имел привычку давать взятки ради продвижения по гражданской и военной службе любимых сыновей. И дальше в том же духе. Республика не могла от этого пострадать. Республика и династия были неуязвимы. Ты просто шпионишь за всеми, в том числе и за самими шпионами, и краткой информации достаточно, чтобы представить все, как тебе надо, и поддержать общественное невежество, которое превращает людей в слепо-глухонемых. Система шпионажа была проста, нужно было лишь следить, чтобы все было как можно запутанней и чтобы никто не знал, кто есть кто. Приведение приговоров в исполнение не встречало трудностей, для виновных и только заподозренных не делалось различий. Контроль за сознанием при четырех газетах, шести журналах и трех радиои телестанциях был делом для нескольких клерков.
      Нет, Кабинет не стоило подозревать.
      Система была безупречна.
      — Замечательно, — сказал Президент Фолсом XXV. — Действуйте.
      Однажды исчезла миссис Грейсон, вдова из Нью-Питсбурга на Ио. Об этом сообщалось во всех газетах и теленовостях. Потом ее обнаружили совершенно измученную: она пробиралась через границу между Нижним Магнитогорском и Нью-Питсбургом. Миссис Грейсон рассказывала жуткие истории о своих страданиях в Нижнем Магнитогорске и побеге. На дипломатическую ноту Республики Советами был дан ответ другой нотой, после чего пришла депеша Первому флоту Республики на Ио, а потом такая же депеша Первому и Пятому Советским флотам на Ио.
      Первый флот Республики обстрелял обычно пустующий полигон и, произведя неожиданную атаку, продвинулся вперед на своих эсминцах.
      Завязалось сражение.
      Лейтенант Грейсон взял на себя командование на корабле после гибели капитана. Возбужденная команда увидела странного, но решительного молодого офицера, проявлявшего удивительное умение и мужество, и доверилась ему. За неделю военных действий потрепанный эсминец Грейсона уничтожил семь советских эсминцев и крейсер.
      Когда Грейсон поднялся на флагманский корабль, его наградили и поручили командовать всей флотилией. Его загадочный магнетизм притягивал к себе всех офицеров и рядовых семи кораблей. Они сражались, как одержимые, уничтожая крейсера и линкоры в молниеносных, оригинальных атаках, которые, казалось, не могли закончиться победой и тем не менее всегда были удачными. Грейсон дважды чуть не погиб, но самообладание выручало его.
      Грейсон был вновь награжден, получил линкор и жалкие четыре нашивки. Потом он без приказа вторгся на Советскую сторону Ио, командуя морской пехотой, прорвался сквозь два советских полка и вернулся на линкор с пленными, высшими гражданскими и военными представителями советской администрации на Ио.
      Грейсона восхищенно обсуждали на борту флагмана.
      — У него потрясающие способности, адмирал. Его люди пошли бы за ним в ядерный очаг. Я уверен, они вернулись бы невредимыми, если б он захотел, — смех был истеричным.
      — Он не так уж эффектно смотрится, но если он начнет использовать свое обаяние — берегитесь!
      — Он… он — победитель. Я даже сам не знаю, что имею в виду.
      — Кажется, я знаю. Они появляются не часто. Люди, которых не остановишь. Люди, которые всего добиваются. Наполеоны. Александры, Сталины. И так до наших дней.
      — Гитлер. Фолсом I. Чингис-хан.
      — Что ж, это тоже верно.
      Они одернули шитые золотой тесьмой мундиры и дали сигнал почетной гвардии.
      Грейсон был вызван на борт, получил еще одну награду, в его честь произнесли речь, он тоже произнес речь…
      Президент Фолсом XXV не знал, что делать, и поэтому собрал Кабинет министров.
      — Ну, — в раздражений крикнул он министру обороны. Стейнер слегка пожал плечами.
      — Мистер Президент, ничего нельзя сделать. У него флот, средства связи и народ.
      — Народ! — Президент взбесился. Его палец впился в кнопку, панель отодвинулась, и показался агент Секретной службы, стоящий в своей нише.
      — Покончить с предателем! — истерично визжал Фолсом. Командир наряда смущенно ответил:
      — Мистер Президент, перед тем, как встать на дежурство, мы слушали Грейсона. Он объявил, что он Президент де-факто…
      — Покончить! Покончить! Комадир решительно вышел вперед.
      — …нам понравилось то, что он говорил о Республике, и еще он сказал, что мы не должны вам повиноваться.
      Президент отшатнулся.
      Вошел Грейсон в своей лейтенантской форме, он широко улыбался.
      За ним шли адмиралы и офицеры.
      — Мистер Грейсон! Вы принимаете руководство? — спросил командир наряда.
      — Да. И зовите меня просто Грейсон! — ответил человек в лейтенантской форме. — Титулы придут потом. Можете идти.
      Командир радостно ухмыльнулся и собрал свой отряд. Этот довольно изящный молодой человек, у которого было что-то неладно с рукой, принял руководство — полное руководство.
      — Мистер Фолсом, — объявил Грейсон, — вы низложены с поста Президента. Капитан, возьмите его и… — он закончил брезгливым передергиванием плечей.
      Дородный офицер схватил Фолсома под локоть. Как одурманенный наркотиками, свергнутый Президент позволил ему увести себя.
      Грейсон окинул взглядом комнату:
      — Кто вы, джентльмены?
      Они почувствовали его магнетизм.
      Слово взял. Стейнер:
      — Грейсон, — сдержанно произнес он. — Мы были Кабинетом министров Фолсома. Что бы там ни было, мы многое должны сказать вам. Наедине, если позволите.
      — Хорошо, джентльмены, — адмиралы и капитаны вышли, своим видом выражая согласие.
      — Грейсон, все началось много лет назад, — продолжил Стейнер. — Мой предшественник Вильям Малверн решил свергнуть режим, считая, что такой строй является оскорблением человеческого достоинства.
      Было уже много подобных попыток, но все они разбивались о подводные камни шпионажа, терроризма и контроля за общественным мнением — тремя видами оружия, которые режим крепко держал в своих руках.
      Малверн решил пойти другим путем, не используя шпионаж против шпионажа, террор против террора, контроль за общественным мнением против контроля за общественным мнением. Он решил воспользоваться тем, что историю творят определенные люди, которые рождаются, чтобы стать нарушителями спокойствия. Эти Филиппы Македонские, Наполеоны, Сталины и Гитлеры — авантюристы. Вновь и вновь они проносятся по истории, разрушая древние империи, превращая обычных строевых солдат в бессмертных демонов битвы, выкорчевывая старую культуру, вдыхая новую жизнь в умирающих. Все они похожи, эти авантюристы, и им присущи одни и те же качества. Прежде всего, конечно, ум. Остальное не так ярко, но тоже всегда присутствует. Все они иноземцы: Наполеон с Корсики, Гитлер из Австрии, Сталин из Грузии, Филипп был македонцем. У всех наблюдался Эдипов комплекс. И всегда был физический недостаток. Рост Наполеона. Сухая рука Сталина — кстати, как у вас. Всегда были некоторые ограничения в правах, реальные или мнимые.
      Для вас это будет шоком, Грейсон, но вы должны это знать. Вы рождены авантюристом.
      Малверн заполнил Кабинет самыми искусными агентами-двойниками, которых только смог найти, и они взялись за работу. Восемьдесят шесть младенцев были внедрены в дальние владения Республики в неродные семьи. Ваша мать не была вашей матерью, это была величайшая актриса Земли. В области интеллекта ваша наследственность была столь хороша, что мы не могли отвергнуть вас из-за отсутствия физического недостатка. Мы высушили вашу руку гамма-лучами. Надеюсь, вы простите нас. Другого пути не было.
      Из восьмидесяти шести только вы оправдали надежды. Комбинации с вами все время отличались от остальных, в генетическом плане или бытовом, и они сработали. Теперь мы пришли к свершившемуся. Внешняя оболочка уничтожена, и вы знаете, кто вы. Дайте этому процессу идти своим путем, мертвая рука прошлого не может больше…
      Грейсон подошел к двери и позвал, Стейнер замолк. Вошли два капитана, и Грейсон объявил:
      — Эти люди отвергли мою добрую волю. — Взять их и… — он закончил брезгливым пожатием плеч.
      — Слушаюсь, Божественный, — отчеканил капитан без малейшего следа насмешки в голосе.

Д. Келлер
ВОССТАНИЕ ПЕШЕХОДОВ
Перевод с англ. И.Невструева

      Молодая мать медленно шла по шоссе, держа за руку маленького сына. Они представляли собой прекрасную пару пешеходов, хотя устали и были покрыты пылью после перехода, из Огайо в Арканзас, где собирались для последней битвы жалкие остатки побежденной расы. Много дней эти двое двигались по различным дорогам на запад, то и дело чудом избегая смерти. Но в тот день усталая, голодная и ослепленная заходящим солнцем женщина спала на ходу, и разбудил ее собственный крик, когда она поняла, что бегство уже невозможно. Она еще успела спасти своего сына, столкнув его в канаву, и умерла на месте, под колесами автомобиля, мчавшегося со скоростью шестидесяти миль в час.
      Элегантную даму в «седане» разозлил внезапный толчок, и она довольно резко спросила через стекло у шофера:
      — Что это было, Уильям?
      — Мы только что переехали пешехода, госпожа.
      — Всего-то? Во всяком случае, ты должен быть осторожнее. — Женщина повернулась к своей дочери. — Уильям только что переехал пешехода, и мы чуть подскочили.
      Девочка с гордостью смотрела на свое новое платье. Сегодня ей исполнялось восемь лет, и она ехала с визитом к бабушке. Ее скрюченные, тронутые атрофией ножки ритмично раскачивались. Мать с гордостью подчеркивала, что малютка никогда не пыталась ходить. Однако она явно пыталась мыслить, потому что ее мучил какой-то вопрос. Наконец она обратилась к матери.
      — Мама, — спросила она, — а пешеходы испытывают боль так же, как и мы?
      — Конечно, нет, дорогая. Они не такие, как мы, некоторые даже утверждают, что они вообще не люди.
      — А кто — обезьяны?
      — Нет, они стоят выше обезьян, но значительно ниже автомобилистов.
      Машина продолжала мчаться вперед.
      А позади на шоссе остался застывший от ужаса маленький мальчик, рыдающий над окровавленным телом своей матери, которое с трудом сумел оттащить на обочину. Он оставался там до следующего утра, а затем оставил мать и медленно пошел к лесу. Он устал и был голоден и несчастен, но на вершине холма на минуту задержался и яростно потряс кулаком.
      В тот день в душе его родилась глубокая ненависть.
      Мир помешался на автомобилях. Дорожные полицейские раздраженно посматривали на медленно бредущих пешеходов, которые угрожали цивилизации, являлись шагом назад на пути прогресса, вызовом развитию науки. В человеческом теле признавался лишь разум.
      Постепенно машины заменили работу мышц, как средства, ведущего к цели. Жизнь состояла из серии взрывов смеси бензина или спирта с воздухом или из разрежения пара в цилиндрах и турбинах, что давало человеку силу, которую можно использовать. Человечество добивалось своих целей благодаря механической энергии, создаваемой в больших количествах и передаваемой по проводам в виде электричества.
      Небо служило самолетам, причем более высокие уровни предназначались для междугородних перелетов, а низшие для пригородного движения. Дороги — все из железобетона, в основном, односторонние, определяли допустимое количество машин, позволяющее избегать непрерывных столкновений. Некоторая часть людей с готовностью взмыла в небо, но подавляющее большинство из-за отсутствия достаточного числа воздушных коридоров была вынуждена остаться на земле.
      По мере того как улучшались автомобили, человеческие ноги все более атрофировались. Наследники Форда, которым уже не хватало езды за пределами дома, придумали небольшой одноместный экипаж для использования в доме, а лестницы заменили изогнутыми дорожками. Люди начали жить в металлических коробках, покидая их только на ночь. Со временем, частью по необходимости, а частью по собственной воле, машину ввели в спорт и игры. Спроектировали специальные модели для игры в гольф; дети в парках, сидя в дрезинах, крутили колеса; девушки плавали в тропических водах Флориды, лежа в амфибиях. Человечество перестало пользоваться нижними конечностями.
      Бездействие ног влекло за собой атрофию, атрофия вызвала постепенные отчетливые изменения в строении тела, а они в свою очередь повлияли на новую концепцию женской красоты. Все это произошло на протяжении веков.
      Со сменой обычаев изменились законы. Теперь они защищали не все общество, а лишь автомобилистов. Дороги, прежде служившие всем, теперь предназначались только для машин. Поначалу хождение по шоссе было просто опасным, затем оно стало преступлением. Перемены эти также происходили постепенно. Сначала для машин отвели лишь некоторые дороги, потом пешеходам вообще запретили ими пользоваться, отняли у них право на вознаграждение при несчастном случае на шоссе, и наконец хождение по дорогам стало считаться преступлением.
      Последним шагом стал закон, позволяющий убивать на шоссе всех пешеходов.
      Никто не хотел ездить медленно — мир охватила мания скорости и перемещения с места на место. В выходные и праздники неисчислимые массы автомобилистов мчались «куда глаза глядят», только бы не проводить свободное время дома. Сельский пейзаж состоял сейчас из длинных потоков машин, мчавшихся со скоростью восьмидесяти миль в час между стенами реклам и останавливающихся порой на заправочной станции, перед баром или у куста, чтобы оборвать с него цветы. Воздух был насыщен выхлопными газами и наполнен хриплым воем всевозможных клаксонов. Никто ничего не видел, никто не хотел ничего видеть, мечтою каждого водителя стало ехать быстрее, чем автомобиль перед ним. На современном языке это называлось «спокойным отдыхом в деревне».
      Пешеходов больше не было, точнее, почти не было. Даже в деревнях люди передвигались на колесах. Поля обрабатывали только машины. Местами, держась, как козы, неприступных скал, остались недобитые пешеходы, сохранившие желание пользоваться ногами.
      Все эти люди происходили из бедноты. Поначалу закон не дискриминировал их. В каждом штате было по нескольку семей, которые никогда не переставали ходить самостоятельно. Автомобилисты смотрели на них сначала с удивлением, потом с ужасом. Никто не замечал огромной пропасти между двумя этими группами «хомо сапиенс», пока пешеходам не запретили пользоваться дорогами. Тут же во всех штатах вспыхнуло Восстание Пешеходов, и хотя после битвы под Банкер-Хилл прошли уже сотни лет, дух ее оставался вечно живым, а запрет на хождение по шоссе только усиливал желание его нарушить. Все больше пешеходов гибло от несчастных случаев, и семьи их мстили, стараясь, чтобы езда на автомобилях стала неприятной и опасной: гвозди, булавки, стекло, колючая проволока, стволы деревьев, крупные валуны стали обычным оружием. В горах Озарк какой-то отшельник, живущий в лесу, яростно бил стекла и дырявил покрышки точными выстрелами из карабина, другие просто ходили по дорогам и издевались над автомобилистами. Если бы шансы были равны, это могло бы привести к анархии, поскольку же они не были равны, пешеходы просто нарушали порядок. Классовое сознание достигло предела, когда сенатор Гласе из Нью-Йорка заявил на заседании Палаты:
      — Раса, которая перестает развиваться, должна погибнуть. Веками человечество передвигалось на колесах, стремясь к состоянию механического совершенства. Пешеходы, пренебрегая своим правом на езду автомобилем, не только упрямо ходят пешком, но и осмеливаются требовать равных прав со стоящими неизмеримо выше автомобилистами. Терпение уже перестало быть добродетелью. Лучшее, что можно сделать для этих несчастных дегенератов — это начать процесс уничтожения. Только так можно остановить ширящиеся беспорядки в нашей спокойной и прекрасной стране. Мне не остается ничего иного, как внести на рассмотрение «Закон об уничтожении пешеходов». Как вам известно, он предусматривает немедленное уничтожение каждого пешехода, оказавшегося в пределах досягаемости полиции штата. По последней переписи населения их осталось около десяти тысяч, главным образом, в нескольких штатах Среднего Запада. С гордостью могу сообщить, что мой собственный избирательный округ, имевший до вчерашнего дня одного пешехода — девяностолетнего старца — отныне чист от них. Мне сообщили, что, к счастью, он вышел на дорогу, со старческим упорством, направляясь на могилу жены, и был тут же сбит. Однако, хотя в Нью-Йорке сейчас нет ни одного из этих жалких дегенератов, мы охотно поможем другим, менее удачливым штатам.
      Положение было немедленно принято; при возражении сенаторов из Кентукки, Теннеси и Арканзаса. Для поощрения назначили премию за каждого убитого пешехода, а каждый округ, добившийся полного успеха, получал серебряную звезду. Каждый штат, в котором оставались одни автомобилисты, получал золотую звезду. Судьба пешеходов, как некогда судьба почтовых голубей, была предрешена.
      Как и следовало ожидать, уничтожение не было ни немедленным, ни полным. Тут и там автомобилисты встречали неожиданный отпор. В результате прошел еще год, прежде чем идущий пешком мальчик поклялся отомстить машинам, несущим гибель человечеству.
      Сто лет спустя, воскресным днем. Академию Естественных Наук в Филадельфии, как обычно, заполняли искатели развлечений, каждый из которых прибыл в собственном экипаже. Бесшумно, на резиновом ходу, передвигались они вдоль витрин, то и дело задерживаясь перед экспонатами, которые привлекли их внимание. Среди экскурсантов были отец с сыном, оба весьма заинтригованные: мальчик — незнакомым миром чудес, отец — проницательными вопросами и наблюдениями сына. Наконец мальчик остановил свой экипаж перед одной из витрин.
      — Что это, отец? Они похожи на нас, только имеют какую-то странную форму.
      — Это, сын мой, семья пешеходов. Они жили давно, а я знаю о них, поскольку мне рассказывала моя мать. Эту семью подстрелили в горах Озарк, считается, что они были последними представителями своей расы.
      — Жаль, — задумчиво сказал мальчик. — Если они жили, ты мог бы достать мне такого маленького, чтобы я с ним играл.
      — Они мертвы, — ответил отец. — Все погибли. Он считал, что говорит правду, однако ошибался. Небольшая группа пешеходов уцелела, а их предводителем и мозгом был правнук того мальчика, который когда-то давно стоял на склоне с ненавистью в сердце.
      Независимо от климатических условий, среды и различных врагов человек всегда ухитрялся выжить. В случае с пешеходами произошел элементарный естественный отбор: выжили сильнейшие. Только самые ловкие, умные и смелые сумели избежать систематической охоты. Хоть и немногочисленные, они все же выжили. Хоть и лишенные всех так называемых благ цивилизации — они существовали. Вынужденные защищать не только собственную жизнь, но и существование целой расы, они руководствовались ловкостью своих предков, живших в лесах. Они жили, охотились, любили друг друга, умирали, и два поколения мир ничего не знал о них. У них была своя политическая организация, свои законы и суд, вершивший справедливость на основании Блекстона и Конституции. Вождем всегда был кто-то из рода Миллеров — сначала выросший мальчик с ненавистью в сердце, потом его сын, воспитанный с детства в ненависти ко всему механическому, затем его внук — мудрый, хитрый и энергичный и, наконец, правнук, Авраам Миллер, тремя поколениями подготовленный к мести.
      Авраам Миллер был наследным президентом Колонии Пешеходов, укрытой в горах Озарк. Граждане ее жили в изоляции, но не в неведении, их была горстка, но они приспособились к сложившейся обстановке. Среди первых беглецов оказалось несколько изобретателей и профессоров, а также один юрист. Они культивировали свои знания и передавали их дальше. Все вместе они возделывали землю, охотились, ловили рыбу, строили лаборатории. У них имелись даже машины, и время от времени, маскируя ноги, они отправлялись на разведку на территорию врага. Обучение некоторых детей с самого начала строилось в этом направлении. Имеются доказательства, что один из таких шпионов жил несколько лет в Сент Луисе.
      Колонией управляла одна мысль, всех жителей влекла одна цель: дети с малых лет говорили о ней, школьники день за днем разговаривали об этом, молодежь шепталась о ней при свете луны, в лабораториях она была написана на всех стенах, старики собирали вокруг себя детвору и заставляли клясться, что они все свершат. Вся деятельность колонии подчинялась реализации лозунга:
      — Мы вернемся!
      Они упивались ненавистью. Их предков травили, как диких животных, убивали без жалости, как паразитов. Они хотели не столько мести, сколько свободы, права на свободную жизнь — как хотят и где хотят. Три поколения колонии удавалось хранить свое существование в секрете. Год за годом они жили, работали и умирали с одной мыслью в сердце. Теперь пришло время реализации планов. А тем временем мир автомобилистов катился своим путем, материалистический, механический, самолюбивый — он дал удобства массам, но не сумел обеспечить счастья отдельным гражданам. Все жили в достатке, имели доходы, дома, продукты, одежду. Однако дома были из бетона, все одинаковые, отливаемые на конвейере. И мебель была из бетона, отливаемая вместе с домами. Одежда делалась из водоотталкивающей бумаги, одинакового фасона, менявшегося четыре раза в году. Продукты продавались кубиками, каждый из которых содержал все необходимое для жизни, на каждом написано количество. Веками изобретатели что-то придумывали, и наконец жизнь стала однообразной, а работа свелась к нажатию кнопок. Однако мир автомобилистов оставлял желать много лучшего, поскольку никто не пользовался мускулами. Разумеется, летом люди потели, но уже несколько поколений никто не вспотел от усилия. Такие слова, как «труд», «работа» помечались в словарях как устаревшие.