Агрессия и катастрофа

      Он делает попытку достигнуть соглашения с Англией на основе признания ею новой ситуации в Европе, сложившейся после завоевания Польши. Он обещает не выдвигать больше чрезмерных требований к Великобритании. Во время обсуждения обстановки 17 октября 1939 г. Гитлер оценил польскую территорию как "выдвинутый вперед плацдарм, который имеет для нас военное значение и может быть использован для стратегического развертывания".
      Гитлер предполагает уже сейчас начать в порабощенной Польше подготовку к следующему этапу реализации плана "континентальной империи". Правда, по настоянию гросс-адмирала Редера, одновременно он отдает распоряжение об усилении военных действий на море. Более того, не очень-то рассчитывая на согласие Англии заключить мир, Гитлер 10 октября на совещании с главнокомандующими приказал подготовиться к удару на Западе. Вывод из строя Франции не оставит у Англии никаких шансов, и она будет вынуждена заключить мир.
      Однако ни усиление действий флота, ни потопление германской подводной лодкой "У-47" британского линкора "Ройял оук" непосредственно на его базе Скапа-Флоу, ни дальнейшее расширение планов германского военно-морского командования, глава которого Редер настаивал на активизации действий против Англии, не меняли того обстоятельства, что приоритет гитлеровской завоевательной политики и стратегии по-прежнему отдавался континентальным планам, подготовке будущей войны против Советского Союза. И можно в известном смысле согласиться с западногерманским историком К. Гильдебрандтом, который пишет: "Война против Англии все еще рассматривалась Гитлером теперь как попытка военными средствами заставить англичан действовать совместно"{152}.
      Гитлер, исходя из своей главной концепции "все, что я делаю, направлено против России", предполагал, что в Англии и сейчас не исключен успех прогерманских элементов, влиятельных сторонников мира с нацистами, мюнхенцев, которые смогут оказать в необходимом ему духе нажим на правительство. Нужно только не затрагивать имперские интересы Лондона. И он в своей "речи мира" старается их не затрагивать. Если бы удалось достигнуть теперь с Англией "разумного соглашения", облегчился бы путь к созданию "великогерманского рейха".
      Ведь не случайно перед рождеством 1939г., посетив по своей традиции семейство неких Брукманов в Мюнхене, приятелей по "временам боев" за фашистскую диктатуру, Гитлер написал в семейном альбоме: "В год борьбы за основание великого германского рейха"{153}. Известно, что в фашистском представлении понятие "великогерманский рейх" прежде всего означало завоевания на востоке Европы.
      Их необходимость не оставляла сомнений и у союзников Гитлера. Муссолини писал ему 3 января 1940 г.: "Решение вопроса о вашем жизненном пространстве находится в России и больше нигде, в России, с ее чудовищным пространством в 21 миллион квадратных километров и 9 жителями на квадратный километр. Она не принадлежит к Европе"{154}. Венгерский посланник в Лондоне утверждал, что ответственные лица из британских правительственных кругов, Кадоган и Сарджент, сообщили ему: Англия "не чужда мысли" в конечном счете повернуть вместе с Германией против России, "так как Германию во всяком случае нужно рассматривать как меньшую опасность". Поэтому Англия должна стать "желательным партнером" для континентальных устремлений рейха.
      Однако для Англии соглашение с Германией на основе признания захватов в Европе было неприемлемым, ибо означало бы превращение ее во второразрядное государство. И хотя, как убедительно показал, в частности, советский историк Г. Н. Реутов, официальные круги Лондона поддерживали в это время тайные контакты с Берлином, имея в виду "мирный сговор" с Германией, Чемберлен 12 октября отклонил "мирные предложения" Гитлера{155}. Англия не хотела и не могла стать союзницей рейха.
      Тем временем планы Берлина уточняются. Отказ Англии от сотрудничества, активизация сторонников колониальной концепции, а главное - понимание недостаточности сил для нападения на Советский Союз в непосредственном будущем, - все это склоняет нацистскую верхушку к решению нанести следующий удар на Западе. Молниеносным наступлением разгромить Францию и этим сделать безнадежными позиции Англии. Затем станет возможным поставить на колени Англию и начать подготовку к походу на Восток! В январе 1940 г. Гитлер отдает распоряжение министерству иностранных дел и "колониально-политическому отделу" нацистской партии переработать и уточнить вопросы, связанные с требованием колоний и с системой управления ими.
      Военные действия флота против Англии стали приобретать все более энергичный характер. Германские подводные лодки атаковали не закончившие развертывание силы британского флота. Фашистские бомбардировщики топили в проливах военные и торговые корабли союзников. Гитлер в конце сентября 1939 г., по предложению Редера, санкционировал постепенное усиление подводной войны{156}. Англия только с сентября по декабрь 1939 г. потеряла от немецких подводных лодок 114 судов, а в 1940 г. - 471 судно. Немцы утратили в 1939 г. всего лишь 9 подводных лодок{157}. Принимала все более широкий размах битва за Атлантику, в ходе которой державы оси старались нанести удар по морскому потенциалу и главным коммуникациям Великобритании, парализовать ее жизненные артерии, блокировать с моря.
      II
      Как мы говорили, уже в первые дни войны начало складываться то состояние, которое несколько позже стали называть "странной войной". Действительно, тут было много странного. Колоссальное напряжение политического кризиса последних августовских дней, когда в некоторых западных столицах начиналась паника в ожидании внезапного налета тысяч германских бомбардировщиков, достигло кульминационного пункта с объявлением войны Лондоном и Парижем. Но день шел за днем, и почти ничего не менялось. Фронты молчали, авиация практически бездействовала, и вскоре немецкие и французские солдаты, сначала с любопытством разглядывавшие друг друга из окопов на рейнском фронте, привыкли к такой "смешной войне" и занялись будничными делами, как в лагерях где-то глубоко в тылу. "Развесим наше белье на линии Зигфрида", - распевали французы шутливую песенку. "Стоит ли вам умирать за Данциг?" - вывешивали немцы над своими окопами плакаты под развеселую музыку.
      Правда, девять французских дивизий с 9 по 12 сентября двинулись в демонстративное наступление на северо-восточном фронте. Но их задача оказалась более чем скромной: "войти в соприкосновение с предпольем немецкой оборонительной полосы". Никого в немецком лагере эта акция не побеспокоила, ничего не изменила. Вермахт сокрушал польский фронт, а западные союзники Польши ничем ей не помогали, фактически разорвав в клочья взятые обязательства о военной поддержке в случае германской агрессии. Странная, смешная война!
      Она продолжалась восемь с лишним месяцев, вплоть до рассвета 10 мая 1940 г., когда яростное германское наступление взорвало удивительное безмолвие.
      "Странная война" - особое социально-политическое явление, порожденное в конечном счете процессами общего кризиса капитализма. Его корни лежат в политике антикоммунизма, присущей обеим вступившим в войну группировкам империалистических государств.
      Отметим самые главные из непосредственных причин, породивших "странную войну".
      Во-первых, продолжение западными державами мюнхенского политического курса. Не отбрасывая в связи с очевидным провалом политику "умиротворения" Гитлера, а, наоборот, цепляясь за нее, "мюнхенские головы" из обеих западных столиц все еще рассчитывали на "всеохватывающее взаимопонимание" с Берлином, о котором так много говорилось перед войной. Когда вал германских дивизий катился на восток, существовал ли смысл задерживать его вблизи советских границ? Не двинется ли он и дальше? Ведь "речь мира", которую произнес фюрер, и совершенно ясное зондирование его эмиссарами англо-французской политики в духе возможного соглашения давали новый стимул мюнхенско-антисоветским тенденциям даже, казалось бы, в полностью изменившихся условиях.
      "Мирные" сигналы из Берлина воскрешали давние надежды. Не будет ли генеральная программа нацизма, ориентированная на восток, именно сейчас воплощаться в реальность? И поскольку Польшу, как стали говорить на официальных совещаниях в Париже, "все равно не спасти", выжидание и бездействие стали считать высшим благом и проявлением государственной мудрости.
      Во-вторых, открытое вступление в войну Франции тормозилось боязнью правящих кругов мощного роста левых сил в стране, их консолидации, повышения авторитета коммунистической партии, развития рабочего движения. По классовым мотивам казалось выгоднее, используя официальное состояние войны и "законы военного времени", нанести удар по левым силам, прежде всего по коммунистам, но, с другой стороны, не рисковать инициативой развязывания "действительной войны", чтобы не получить удара со стороны этих сил.
      Прибавим, что сейчас на Западе существует мнение, согласно которому военная пассивность Франции в период "странной войны" объясняется либо оборонительным характером ее военной доктрины, либо, как мы уже говорили, неготовностью ее тяжелой артиллерии, либо слабостью противовоздушной обороны. Конечно, оборонительная доктрина, рожденная принесшей успех в 1914-1918 гг. стратегией экономической блокады Германии, в сочетании с позиционными формами борьбы висела старой, ржавой гирей на ногах французской армии. Но отнюдь не она и не другие моменты тактического порядка намертво приковали союзные дивизии к траншеям и казематам "линии Мажино". Дело в другом. "Лучше Гитлер, чем Народный фронт" - этот лозунг французской крайней реакции, пожалуй, гораздо выразительнее, чем всякие замысловатые оперативно-стратегические расчеты, объясняет бездействие союзных армий на перепаханной окопами, покрытой стальными башнями бункеров северо-восточной части французской земли.
      Реакционная классовая стратегия с неумолимой твердостью и последовательностью диктовала проведение столь же реакционной военной стратегии.
      В-третьих, военное бездействие Германии в период "странной войны" объяснялось причинами сугубо внешнеполитического характера, вытекающими из агрессивной программы нацизма. Коротко говоря, и здесь в полной мере "срабатывал" известный нам генеральный тезис политики Гитлера: "Все, что я делаю, направлено против России". Он предложил в октябре 1939 г. мир Англии и Франции, чтобы, поставив их перед фактом разгрома Польши, попытаться найти соглашению на антисоветской основе. Вся нацистская политика периода "странной войны", если рассматривать ее не с точки зрения крикливой пропаганды Геббельса, а по ее классовому существу, ориентировалась и сейчас прежде всего не против Запада, а против Советского Союза.
      Приведем лишь один из многочисленных фактов. 18 марта 1940 г., т. е. за полтора месяца до вторжения во Францию, когда немецкие дивизии уже стояли наготове за "линией Зигфрида", Гитлер встретился на Бреннерском перевале со своим другом и соратником Муссолини.
      Фюрер разъяснил партнеру концепцию своей политики на проходящей сейчас "относительно спокойной фазе войны". Он говорил не о войне с Францией и Англией, а о своем "союзе с Россией" и подчеркивал, что "только горькая нужда заставила его сойтись с этой страной". Он всегда хотел сотрудничать с Англией при условии, что "Англия не будет ограничивать Германии захват жизненного пространства, особенно на Востоке, и отдаст Германии ее колонии". Впрочем, подчеркнул Гитлер, он "выдвигал свои требования не в ультимативной форме, а лишь указывал на то невозможное состояние, когда нужно выпрашивать каждый фунт кофе или чая". Продолжая разглагольствовать насчет своей программы, он заявил, что "славянское московитство" является "опасностью для Германии" и представляет собой с точки зрения нацистского рейха "абсолютно враждебный мир"{158}.
      Да, здесь нацистский главарь был недалек от истины, рассматривая ее, правда, с прямо противоположной стороны. Мир социализма и мир фашизма были принципиально несовместимы.
      Из откровений Гитлера на Бреннере за полтора месяца до вторжения во Францию следовало совершенно ясно:
      - что договор с Советским Союзом нацисты рассматривали как в принципе нежелательный и временный;
      - что достижение взаимопонимания с Англией, как и прежде, оставалось ведущей целью германской политики;
      - что бездействие в период "странной войны" определялось в первую очередь именно политическими мотивами.
      Забегая несколько вперед, отметим, что эти принципиальные установки германской политики совершенно закономерно продолжали действовать, изменив лишь форму, и во время похода во Францию летом 1940 г., и во время так называемого воздушного наступления на Англию осенью того же года. Кульминационный пункт "западного похода", связанный с "остановкой под Дюнкерком", также определялся именно такими политическими обстоятельствами. Но об этом в своем месте.
      В-четвертых, выжидательная позиция, занятая Германией, объяснялась также тем выигрышем во времени, который она получала для приведения в готовность вооруженных сил, увеличения числа дивизий, оснащения их новой техникой, выпуска необходимого количества боеприпасов, которых явно недоставало, и вообще для преодоления многочисленных "узких мест" в чисто военной подготовке, обнаружившихся после военных действий в Польше. Однако эта причина носила целиком подчиненный политике характер.
      В-пятых, среди западных мюнхенцев безусловно существовал, насаждался и распространялся особый дух преклонения перед "страшной военной мощью Германии". Преувеличение военных сил Гитлера и преуменьшение своих, пожалуй, соответствовало аналогичному явлению, существовавшему в Германии при оценке своей и чужой мощи. Запуганность мюнхенских политиканов гитлеровцы ловко использовали для блефа и достигли в этом смысле немалого успеха. Во всяком случае в Лондоне и Париже многие ответственные лица верили в колоссальное превосходство Германии, особенно в авиации и в количестве танков, которого на самом деле не существовало.
      Противоречивая, ложная, запутывающая информация, стекавшаяся со всех сторон в штабы французской и британской разведок, плюс их явная психологическая настроенность на преувеличение германских сил имели следующие главные результаты.
      Командование союзников считало, что Германия имеет почти в 2,5 раза больше бомбардировщиков, чем Англия и Франция совместно (1900 против 824), и в 1,3 больше истребителей. Однако в действительности разница была значительно меньшей. Тем не менее английский штаб ВВС считал, что немцы могут на протяжении 14 дней ежедневно посылать на Лондон по тысяче бомбардировщиков. Такие просчеты еще больше стимулировали определяемое политикой бездействие на фронте, осторожность и крайнюю медлительность действий. Они парализовали английскую бомбардировочную авиацию в начале германского вторжения на Западе.
      Союзное командование не решилось нанести в начале войны авиационный удар по Руру, чего весьма опасалось гитлеровское командование.
      Союзники преувеличивали мощь немецкого "западного вала" (который, по словам Иодля, представлял собой тогда лишь "огромную строительную площадку") и не помышляли о его атаке. Этим они также стимулировали отмеченные выше политические тенденции{159}.
      Преувеличение немецких сил не появилось само по себе, но представляло собой опять-таки продолжение и результат мюнхенской политики. Она породила и надежду, что Гитлер не совершит "ничего неблагоразумного" в отношении западных держав после победы над Польшей. Более того, "в благодарность за бездействие Запада" он будет стремиться к "политическим решениям", приемлемым для Лондона и Парижа.
      Наконец, в шестых, бездействию союзников во время "странной войны" способствовала устаревшая оборонительная доктрина французской армии. Она представляла собой пережиток абсолютной веры во всесилие позиционных фронтов, освященный победоносным опытом первой мировой войны и подкрепляемый той странной недооценкой новых технических достижений, которая безусловно имела место во французском генеральном штабе.
      Эти основные причины, находившиеся в сложном соотношении и взаимодействии, и определили то весьма своеобразное состояние, которое называлось "странной войной".
      III
      Несмотря на ярко выраженную "восточную" ориентацию агрессивной внешней политики нацизма, подготовка к войне против Франции и Англии, как уже говорилось, составляла один из важных аспектов германской политики. Идея реванша в милитаристских и националистических кругах Германии вполне оформилась к середине 20-х годов.
      Однако, какими бы громкими на протяжении 20-летия между двумя мировыми войнами ни были в Германии голоса о реванше на Западе, как мы уже отмечали, не может быть ни малейшего сомнения относительно конечных военно-политических планов Гитлера и германских милитаристов - войны с Советским Союзом, которая считалась обязательной, желаемой, неизбежной. В гитлеровских расчетах война на Западе всегда оставалась промежуточной целью "мировой политики", и даже в период острых дипломатических конфликтов со странами Запада она не становилась проблемой номер один в замыслах фашистского руководства.
      Все свои наиболее важные проблемы Гитлер, его партия и его генералы собирались решать на Востоке за счет Советского Союза. Здесь сливались воедино и планы захвата "жизненного пространства", и расчеты сокрушить социалистическое государство, "уничтожить коммунизм", и перспективы овладеть богатствами Советского Союза, колонизовать страну, ее народы, и многое другое. В такой связи агрессия против Франции и Англии представляла собой, конечно, меньшую часть пути, который наметили пройти гитлеровцы к достижению мировой гегемонии.
      Но обострение империалистических противоречий в 30-х годах, особенно в период экономического кризиса, охватившего капиталистический мир со второй половины 1937 г., усилило борьбу между империалистическими державами на мировых рынках и еще больше подогрело старые антагонизмы. "Война против Англии и Франции будет борьбой не на жизнь, а на смерть"{160}, - заявлял Гитлер генералам на заседании 23 мая 1939 г.
      Германские высшие военные штабы приступили к предварительному планированию войны против Франции, Англии, Голландии и Бельгии еще в середине 30-х годов. По мере роста наступательной мощи вермахта увеличивалась агрессивность и решительность их планов. Разрабатывались идеи самостоятельных воздушных операций против Англии и Франции.
      Чем подробнее германское авиационное командование знакомилось с аспектами воздушной войны, тем больше вырисовывались перед ним различные трудности. В мае 1939 г. во 2-м воздушном флоте состоялась крупная штабная игра. На ней присутствовали начальник штаба ВВС Ешоннек и командующие - генералы авиации Мильх, Кессельринг и Шперрле{161}. Проигрывались действия 2-го воздушного флота при наступлении на Западе. В ходе игры раскрылась сложность авиационного наступления против Англии, связанная главным образом с отдаленностью воздушных баз Западной Германии и отчасти с недостаточной численностью самолетов. Игра привела всех к выводу о необходимости захвата Голландии и Бельгии для создания выдвинутого авиационного базирования{162}.
      В январе 1939 г. штаб ВВС активизировал изучение авиационных возможностей Великобритании. В представленном летом докладе ("Исследование Блау") утверждалось, что английская авиация усиленно модернизируется; в 1940 г. она будет равна по силам германской. Слабейший пункт Англии - ее зависимость от импорта. И поэтому предпосылкой успеха воздушной войны против Англии стал считаться разгром британской авиации, авиационной промышленности, парализация деятельности английского флота. Вторая главная задача ВВС - борьба против портов и уничтожение районов базирования британских военно-морских сил. Если удалось бы решить эту задачу, английский флот, потерявший свои базы, стал бы значительно более легкой добычей для германских подводных лодок и самолетов. Но прикидывая все "за" и "против", нацисты пришли к выводу, что в конечном счете поражение Франции будет означать решающий удар и по Англии, которая потеряет свой "континентальный меч", окажется в одиночестве на своем острове, блокированном с моря и подвергаемом беспощадным ударам авиации. Разгромить Францию - значит поставить Англию на край гибели, считал Гитлер.
      Если на Западе не удастся достигнуть соглашения, то следует нанести решительный удар, считал Гитлер{163}. Оборонительная стратегия на Западном фронте в период военных действий в Польше представляла собой временное явление, вызванное необходимостью сосредоточить за сравнительно короткий срок максимум сил на Востоке. Уже с 10 сентября 1939 г. принимаются меры к переброске крупных военных сил против Франции.
      12 сентября Гитлер заявил шеф-адъютанту Шмундту о своем намерении после победы над Польшей начать наступление на Западе для разгрома Франции{164}. Командование сухопутных сил 17 сентября отдало на этот счет предварительный приказ. 20 сентября полковник Варлимонт, посетивший главную квартиру Гитлера в Цоппоте, узнал от Кейтеля, что наступление возможно еще в 1939 г. 23-го Варлимонт сообщил то же самое Гальдеру и 1-му обер-квартирмейстеру Штюльпнагелю, а 27 сентября, после получения известия о капитуляции Варшавы, Гитлер в рейхсканцелярии заявил о своих планах командующим тремя видами вооруженных сил.
      Именно в те дни, когда еще не закончилась польская кампания, формулируется основная военно-стратегическая концепция нападения на западные державы, если они не согласятся на мир.
      Цель определялась необычайно просто: разгромить Францию, поставить Англию на колени. Предпосылки решения исходили из признания того обстоятельства, что время будет работать против Германии, "если мы его сейчас же полностью не используем". Гитлер признавал: экономический потенциал западных держав сильнее. "В военном отношении время в силу психологических и материальных причин работает против нас... В будущем соотношение материальных возможностей будет изменяться не в нашу пользу. Постепенно противник усилит свою оборонную мощь". Если сейчас французская армия имеет мало средств противотанковой и противовоздушной обороны, то "через шесть - восемь месяцев такого положения уже не будет. Нашим противникам хватит этого срока, чтобы залатать свои дыры". И самое главное, недопустимое: если французы начнут наступление первыми, то быстро подойдут к Руру и смогут разгромить его артиллерией. Следовал общий вывод: "Не ждать, пока противник придет сюда, а нанести удар в западном направлении, если мирное урегулирование будет невозможно. Чем быстрее, тем лучше. Не ждать, пока противник упредит, а самим немедленно перейти в наступление. Это относится и к военно-морским силам"{165}.
      Итак, 27 сентября, когда еще не завершились бои в Польше, военно-политическая верхушка третьего рейха уже имела отчетливую оперативно-стратегическую концепцию войны на Западе, основу которой составляла идея решительного удара. Дивизии перебрасывались с Востока на Запад. 29-го Браухич совещался с Гальдером по основным проблемам будущего наступления против Франции, Бельгии и Голландии.
      В отношении перспектив "западного похода" на первой стадии его подготовки в генеральном штабе и главном командовании сухопутных сил не было полного единодушия.
      Представители командования сухопутных сил, безусловно, не сомневались в необходимости продолжать войну. Они не выступали против нее по каким-либо политическим или моральным соображениям. Но генералы Браухич, Гальдер, обер-квартирмейстер генерального штаба сухопутных сил Штюльпнагель, Бок и некоторые другие, кто достаточно хорошо знал слабые места в оснащении и подготовке армии, возражали против немедленного выступления на Западе. Польская кампания потребовала большого расхода боеприпасов, и теперь их осталось крайне мало. Не хватало вооружения, транспорта, сырья, отсутствовало необходимое количество обученного резерва{166}. Иодль, характеризуя состояние военного производства, 4 октября 1939 г. пришел к выводу: "Надвигается кризис худшего рода"{167}. И не удивительно, что генералы хотели основательнее подготовиться, чтобы не слишком рисковать общим - их и фюрера - делом.
      Уже 30 сентября во время беседы с Гитлером Браухич и Гальдер высказали первые опасения по поводу возможности немедленного удара по Франции. Подобные же заявления командование сухопутных сил сделало в октябре, а 5 ноября 1939 г. Браухич на приеме у Гитлера изложил заранее подготовленное мнение ОКХ о неготовности армии к выступлению в этом году. Гитлер, несмотря на бурную реакцию, не мог не посчитаться с мнением и аргументами ОКХ. Подробнее об этом мы расскажем несколько дальше.
      11 октября 1939 г. один из самых старых генералов вермахта, фон Лееб, направил Браухичу письмо, в котором выразил опасение: удар по Франции может привести к длительней позиционной войне. Он считал, что нападение на Бельгию вызовет ответные действия Франции и в результате "на бельгийской земле придется вести тяжелые бои". В итоге Германия окажется изолированной{168}.
      Высказывая мысль, что Францию, Англию и Бельгию разгромить трудно, Лееб вместе с тем в своем письме, как и в новом - от 31 декабря 1939 г., - призывал к мирному разрешению конфликта. "Народ ждет сейчас от политики своего фюрера мира, ибо он инстинктивно чувствует, что уничтожение Франции и Англии невозможно и поэтому следует отложить далеко идущие планы. Как солдат, я должен сказать то же самое"{169}. Считая войну против Советского Союза неизбежной, он приходил к выводу: "Искать успехов на Востоке и одновременно ждать побед на Западе - означало бы впасть в роковую ошибку, не отвечающую действительности". Подобных взглядов придерживались осенью 1939 г. и некоторые другие генералы, искавшие менее рискованного, с их точки зрения, решения вопроса о направлении дальнейших военных усилий.
      Имелась еще более оппозиционно настроенная группа - узкий кружок офицеров во главе с бывшим начальником генерального штаба Беком. Понимая авантюризм гитлеровской военной политики, эти офицеры связывали свои планы с устранением Гитлера и назначением на его место Геринга. Как отмечает в исследовании о заговоре против Гитлера Д. Е. Мельников, оппозиция была озабочена в тот период только одним - поддержанием своих связей с Западом{170}.
      Именно осенью 1939 г. представители группы Бека осторожно зондировали по дипломатическим каналам почву для соглашения с Англией и Францией о заключении мира на Западе и затем о повороте фронта на Восток. Начальник контрразведки Канарис, используя свои обширные связи в международном "деловом мире", налаживал переговоры с ответственными лицами в Англии и США в духе заключения мирных соглашений. Его эмиссар Мюллер установил контакты через римского папу с английским правительством и в конце октября получил сообщение о готовности последнего вступить в тайные переговоры.
      Группа не имела поддержки в армии. Очень скоро от нее отошел ряд генералов, а фон Лееб уже осенью 1939 г. отдавал приказы о войне против Франции, занимая один из самых высших постов - командующего группой армий "Ц".
      IV
      Разведывательная деятельность доселе невиданно широких масштабов и заблаговременная дезинформационная подготовка стали важными слагаемыми в сумме причин и обстоятельств, облегчивших затем германскому командованию достижение успеха на Западе в 1940 г.
      Эффективность гитлеровской разведки против западноевропейских стран отнюдь нельзя объяснять каким-то ее особым профессиональным мастерством. Нет, главное заключалось в том, что для Канариса и всей его многочисленной разветвленной шпионской сети создавались необычайно благоприятные условия, которыми нужно было лишь воспользоваться.
      Гитлеровцы собирали плоды той предательской по отношению к своему народу деятельности, которую вели наиболее крайние реакционные элементы крупной французской буржуазии. Фашистская "пятая колонна" во Франции, Бельгии, Голландии снабжала вермахт сведениями, необходимыми для разработки эффективных планов войны, и одновременно изнутри готовила страну к поражению. Дух лояльности к фашизму создавал во Франции, Бельгии, Голландии ту среду, в которой быстро расцветал гитлеровский шпионаж, опутывая своими сетями не только Францию, но и всю континентальную Западную Европу.
      Для сбора сведений гитлеровская разведка использовала самые различные каналы. Это были, в частности, германские промышленные корпорации, имевшие необычайно широкие связи с трестами Англии, Франции, США. Огромные услуги оказывали трест "ИГ Фарбениндустри" с его собственной разведкой и обширными мировыми контактами, концерны Г. Стиннеса и другие монополии, агентура которых проникла во все поры хозяйственного и военного организма ряда капиталистических государств.
      Дипломатия, отдельные звенья государственного и военного аппарата, торговля, туризм, гражданские воздушные и железнодорожные сообщения, общественные организации - всё фашистская разведка стремилась так или иначе использовать в своих целях. Играя на политической близорукости, антикоммунистических тенденциях, на политике "умиротворения", проводимой Англией, Францией и их союзниками, широко поддерживая профашистские элементы в этих странах, она сумела добиться в предвоенные годы таких результатов, которыми вряд ли когда-нибудь в прошлом могли похвалиться генеральные штабы любой из западноевропейских держав. "Мы, можно сказать, держали руку на пульсе французской армии"{171}, - бравировал фашистский генерал Лисс, который с 1937 по 1943 г. был начальником 3-го отдела иностранных армий Запада штаба сухопутных сил.
      К весне 1940 г. ОКВ знало систему французской мобилизации, структуру всех звеньев командования вооруженных сил Франции, количество и нумерацию войсковых соединений, частей, входивших в их состав, качественное их состояние, дислокацию, номера полевых почт, количество и состав соединений и частей специальных родов войск{172}. Германская разведка располагала сведениями о заводах вооружения, нефтеочистительной промышленности, предприятиях авиамоторостроения, оружейных складах{173}. Германский штаб ВВС знал численность французских военно-воздушных сил, аэродромную сеть по всей территории Франции и Северной Африки. Все основные аэродромные узлы были всесторонне оценены с точки зрения их пригодности для использования в военное время{174}.
      Германская разведка установила, что французское командование после первой мировой войны не изменило номера полевых почт дивизий и полков. А так как эти номера были хорошо известны немцам, то определение дислокации французских соединений и частей не составляло труда{175}.