Магический круг

Его голос затих, словно он ожидал какой-то реакции от меня. Но поскольку я, затаив дыхание, с надеждой ждала продолжения его откровений, он добавил:

— Не знаю, как поточнее выразиться, но, Ариэль, меня отчаянно влечет к вам. Я очень сильно… увлечен вами.

Его влечет ко мне?! Святое дерьмо! Понятно, что я изрядно влипла. Я готова была утонуть в бездонной глубине его бирюзовых глаз, смотревших сейчас на меня с таким пристальным вниманием. Этот парень внушал опасения не только своим видом, а в моей жизни уже с избытком хватало опасностей и без дополнительных бесплатных лыжных уроков, повышающих технику катания. Если бы только он не был таким… привлекательным.

Да ладно уж. Он был не просто привлекательным, он обладал харизмой — харизматическим очарованием. Я поняла это с первого взгляда так же, как любой другой человек. И почему все это случилось именно сейчас, когда на меня навалилось столько проблем? Почему сейчас? Господи, ну почему Под решил подпоить меня таким смертельно опасным зельем? Я должна что-то придумать и поскорее вернуться в реальный мир, спуститься на грешную землю.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Призвав на помощь всю свою сдержанность, я отступила назад, и его руки упали с моих плеч, разорвав нашу связь. Я открыла глаза.

— Так какой же вопрос? — спросила я.

— Вопрос? — спросил он, мгновенно смутившись.

— Вы только что сказали, что хотите задать мне серьезный вопрос, — пояснила я.

Слегка огорченный, Вольфганг Хаузер пожал плечами. Похоже, он сам не знал, какого ответа ждет от меня, и не предусмотрел дальнейшего плана действий.

— Вы не доверяете мне, — сказал он. — И совершенно справедливо. С чего бы вам доверять мне? Как идиот, я преследовал вас в тумане, поймал на лыжне и притащил на ланч. А потом стал навязываться к вам с откровениями, которые следовало держать при себе. За все это я приношу вам глубокие извинения. Но все-таки я хочу сказать вам еще одно…

Я с волнением ждала, но оказалась совершенно не подготовленной к очередной взрывной информации.

— Я лично знаком с вашим дядей Лафкадио Беном из Вены, — сообщил Вольфганг. — Меня послали сюда в Айдахо, чтобы я всячески защищал вас. До вашего возвращения из Сан-Франциско я прилетел сюда, чтобы обеспечить ваше участие в моем проекте — не только из-за ваших профессиональных достоинств, признаюсь, но и потому, что унаследованные вами документы не должны попасть в плохие руки. Вы понимаете?

О Матерь Божия и все святые, вместе взятые! О чем он говорит?!

— Ариэль, — сказал он. — Поверьте, соглашаясь на это задание, я никак не ожидал, что вы окажетесь… — Он помедлил и внимательно посмотрел мне в глаза. — О Scheiss[18], как же все осложнилось, — промямлил он в итоге и, отвернувшись, чтобы я не видела выражения его лица, начал вытаскивать лыжи из снега. — Давайте вернемся в город, если вы не против.

Такой поворот сильно изменил мои только что сформированные планы. Я собиралась отделаться от непрошеного попутчика под предлогом того, что из-за моей утраты или по каким-то иным причинам хочу поразмышлять о смысле жизни в спокойном уединении. Но после того как мы с Вольфгангом так мило поболтали за Gluhwein и он намекнул на вспыхнувшее ко мне чувство, сообщил о своем знакомстве с «паршивой» ветвью моей семьи, а также, как я заметила, уже не раз заинтересованно покосился на мой рюкзак, я осознала, что такой предлог прозвучит весьма неправдоподобно. И хотя он ни разу напрямик не спросил, с чего меня вдруг занесло на лыжную базу, я поняла, что мне остается лишь тянуть время, спуститься с гор и придумать новое место для тайника, когда я буду одна возвращаться в город.

К тому времени, когда мы полностью собрались и защелкнули лыжные крепления, Вольфганг вполне пришел в себя и с восстановленным обаянием и самообладанием предложил мне на сей раз следовать за ним по склону. Как считают хорошие лыжники, выработка своего собственного стиля — умелое владение телом и своевременное использование лыжных палок — лучше всего достигается, если вы копируете движения первоклассного мастера, не тратя время на бесконечные уроки с инструктором, орущим с жутким акцентом: «Согни колени! Не тормози палками!» И меня очень радовала представившаяся мне возможность такой тренировки, по крайней мере пока он не съехал с лыжной трассы в свежий снег.

Он свернул с накатанной лыжни в укрытую толстым снежным покрывалом осиновую рощицу и начал ловко петлять между деревьями. Я не сразу поняла, что он направился к тому за-

снеженному ущелью, что ежегодно привлекает тысячи туристов. Оно находилось сразу за этой рощицей. Но несмотря на частые посещения этих гор, я всегда боялась этого места, как чумы.

В отличие от скоростного спуска, прыжков с трамплина или горного слалома спуск по снежной целине требует совершенно иных навыков. Тут надо сильно откинуться назад, словно в кресле-качалке, чтобы не зарыться концами лыж в снег и не остановиться намертво. Это требует отличной гибкости и очень сильных бедер. Если же концы лыж скрестятся под снегом, если вы остановитесь или наконец упадете, то начнется немедленное погружение.

Поскольку мне никак не удавалось гармонично сочетать все эти требования, я чувствовала себя совершенно беспомощной в рыхлом снегу. И, учитывая, что сегодня меня отягощал еще и увесистый рюкзак, я развернулась в осиновой рощице и поехала обратно к хорошо накатанному спуску.

Тогда-то и началось нечто совершенно непредвиденное.

Я достигла края рощи, когда почувствовала что-то неладное. Я именно почувствовала какое-то странное движение задолго до того, как услышала сопровождающие его звуки. Все начиналось практически бесшумно, как тихий шепот, как глубинный, сотрясающий вздох земли. По-моему, первыми это почувствовали мои вдруг зачесавшиеся в перчатках ладони, чуть позже пославшие тревожный импульс в мозг. Тогда наконец я поняла, что происходит. И еще поняла, что не представляю, как надо действовать в подобных обстоятельствах.

Земля выскальзывала у меня из-под ног — вернее, не сама земля, а ее снежное покрытие! Гора сбрасывала кожу, одним внезапным мощным ударом спихивая со своей спины толстенное и тяжеленное снежное одеяло, накопленное за богатую снегопадами зиму. Я попала в лавину.

Ей сопутствовал шум — тихий поначалу рокот, переросший в настоящий рев, когда снежная лавина, захватывая по пути мелкие камни и обломки скал, стремительно понесла их по склону рядом со мной. Старясь не упасть, я как можно быстрее ехала по обочине леса, не зная, то ли нырнуть в лес, рискуя попасть под сломавшееся дерево, то ли остаться на открытом склоне и попытаться спуститься вместе с этой снеговой махиной, несущейся вниз, словно поток жидкого цемента.

Во рту у меня пересохло от страха, а руки начали неметь. Я лишь надеялась, что не хлопнусь сейчас в обморок, хотя тут же подумала, что, возможно, это лучший выход, ведь тогда — если эта яростная лавина обрушится на меня — я не почувствую боли. Продолжая спускаться, я понимала, что снег движется быстрее. Слева от меня по открытому склону подпрыгивали, словно детские пляжные мячи, большие камни. Справа, как я заметила уголком глаза, с оглушительным треском падали вывороченные с корнями деревья. Лавина казалась живой и алчной тварью, пожиравшей все, что попадало в ее пасть, подобно речному чудовищу Снейка.

Мне было не под силу обогнать ее. Я не слишком хорошо владела приемами скоростного спуска, да и более умелые лыжники, пытавшиеся соревноваться с лавинами, мало преуспели в таких состязаниях. Я понятия не имела о разных хитроумных способах, что могли бы спасти мою задницу. Да ко всему прочему за спиной у меня висел этот чертов рюкзак.

И в тот самый момент в голове у меня промелькнули две мысли. Первая: сразу за этой рощицей меня все равно поджидает то глубокое ущелье, куда направился мой попутчик. И вторая: что сейчас происходит в этом ущелье? И что случилось с Вольфгангом Хаузером в неуправляемых лавинообразных потоках, где рыхлый снег двигался куда быстрее, чем слежавшийся?

Вскоре я получила ответ сразу на оба вопроса.

Я увидела впереди место встречи этих стремительных вихревых потоков, к которому слева от меня вместе с обломками и камнями двигался слежавшийся снег открытого склона, а справа — рыхлые снежные массы. И в точке их столкновения в небо взлетел огромный снежный фонтан.

Мои ноги мучительно болели от напряженного и стремительного спуска, каждая жилка отчаянно призывала меня остановиться и отдохнуть, но я понимала, что остановка означает верную смерть. Тогда-то в туманной дымке справа от меня мелькнула среди деревьев темная фигура. Натиск снежной волны выворачивал из земли целые стволы, но Вольфганг все-таки вырвался из лесной ловушки.

— Ариэль! — крикнул он, перекрывая грохот стихии. — Прыгайте! Вы должны прыгнуть!

Я в отчаянии глянула вперед, пытаясь понять, что он имеет в виду, — и поняла.

Прямо внизу за кромкой леса начинался край расселины, взмывающий вверх, точно лыжный трамплин. Я не видела, конечно, но и так знала, что находится за этим гребнем. Много раз мне приходилось тормозить на том краю, чтобы не слететь в пропасть по отвесному склону; я предпочитала тихо спуститься на дно этого ущелья между скал.

Но сейчас я неслась на такой скорости, что не смогла бы затормозить. При любой попытке торможения меня все равно сметет вниз несущийся снег. Мои шансы миновать ущелье по открытому склону, учитывая близость лавины, были также практически равны нулю, и оставалось только совершить этот прыжок, как советовал Вольфганг, надеясь лишь, что, пролетев вниз более сотни футов, мне удастся нормально приземлиться на снег, а не на острые скалы.

Раздумывать было некогда. Я сорвала веревки с запястий и отбросила лыжные палки назад, чтобы не напороться на них во время приземления. Потом сбросила и завязанную на талии куртку, чтобы ничто не мешало моим движениям. Освободиться от проклятого рюкзака я уже не успевала и поняла, что мне придется прыгать вместе с ним, подобно горбуну с Нотр-Дам.

Присев и сгруппировавшись, я смогла лучше управлять своим движением и увеличить скорость. Отделившись от земли, я вытянулась во весь рост, прижала к бокам руки и выставила вперед подбородок, чтобы пролететь как можно дальше и хорошо приземлиться.

Мои лыжи парили в воздухе. Дно ущелья стремительно приближалось. Пребывая в свободном падении, я постаралась сконцентрироваться и отбросить все страхи. Для нормального приземления нужно было удерживать вздернутые кверху концы лыж вместе, не обращая внимания на сыплющееся вниз по склону снежно-каменное конфетти. Мой полет все еще продолжался. Когда впереди замаячило дно, я увидела, что узкая снежная лента подо мной стиснута множеством скал. И вновь мне вспомнилось змеиное чудовище, распахнувшее смертоносные челюсти.

После этого бесконечного кошмара лыжи наконец ударились о снег, а рука врезалась в скалу. Выступающий край скалы, словно зазубренный нож, разорвал рукав серебристого лыжного костюма, и я почувствовала, что то же самое произошло с моей кожей, вспоротой от локтя к плечу. От такого удара меня резко повело в сторону. Не ощущая пока никакой боли, я испытала приступ тошноты, когда теплая и влажная кровь полилась вниз по руке.

Лес острых скал проносился мимо меня как в тумане. Я отчаянно старалась удержаться на ногах, но без палок при таком стремительном спуске мне было не под силу восстановить равновесие. Зацепившись за какой-то выступ, я завалилась на бок и по инерции перевернулась через голову. Потеряв управление, я продолжала кувыркаться, причем мои лыжи с расстегнувшимися креплениями сталкивались со всеми встречными препятствиями. Но как ни странно, толщина рюкзака не раз защищала мою спину от слишком сильных ударов.

Мои конечности оказались в менее удачном положении: они пересчитали все камни. Попытавшись закрыть голову раненой и кровоточащей рукой, я усугубила ее состояние. Отстегнувшаяся лыжа с размаху ударила меня но лбу. Кровь брызнула мне в глаза. В итоге я налетела на какую-то большую скалу и остановилась. Но отдыхать было некогда.

Ушибы и раны проявились массой болезненных ощущений, однако грохот разыгравшейся стихии подсказал мне, что с рыданиями лучше повременить. Снежный поток заполнял ущелье, увлекая за собой море обломков. Кружась в воздухе, они затемняли даже небо. Сверху падали еще и вывороченные с корнями деревья. Благодаря прыжку я выиграла время и теперь, возможно, сумею обогнать лавину, но только если буду продолжать двигаться.

Я с трудом встала на ноги и постаралась как можно быстрее установить лыжи, все еще болтавшиеся на ремнях, привязанных к моим лодыжкам. Защелкнув на ботинках замки креплений, я уже лавировала между скалами, быстро скользя вниз по снежному couloir[19], когда запыхавшийся Вольфганг догнал меня.

— Господи, Ариэль, вы ранены, — прерывающимся голосом произнес он.

— Я жива и вроде даже ничего не сломала, — ответила я, когда мы вместе продолжили стремительный спуск, удирая от разбушевавшейся стихии, заглушающей наши голоса. — А как вы?

— Я в порядке, — крикнул он в ответ. — Но слава богу, что вы вовремя прыгнули. Лавина уже хлынула и в это ущелье. Выйдя из леса, вы очутились бы в ловушке между двух неукротимых потоков.

— Святое дерьмо! — крикнула я, бросив на него взгляд. Вольфганг рассмеялся и покачал головой.

— Очень точное определение.

Достигнув конца ущелья, мы оказались перед другим отвесным склоном. Но нам удалось «елочкой» подняться на него по наклонному снежному пандусу. На полпути Вольфганг оглянулся и посмотрел на дно ущелья, из которого мы только что выбрались. Я слегка опередила его, поэтому он молча положил свою руку в перчатке мне на плечо и кивнул назад. От потери крови у меня и так начала кружиться голова, а когда я проследила за его взглядом, мне стало совсем худо. Я присела и обхватила руками колени.

Ущелья больше не было. Совершенно исчез и тот коридор между черными скалами, по которому мы только что спустились. Теперь все внизу заполняли белые глыбы с торчащими вверх корнями и ветвями. Край скалы, с которой мы прыгнули, всего лишь футов на пять возвышался над вновь образованным дном долины.

Я содрогнулась от ужаса и почувствовала, как Вольфганг погладил меня по голове. Следя, как с обрыва низвергаются последние сгустки снежной пыли, мы увидели на склоне оголенную черную землю, лишенную белого покрывала, да редкие камни, еще скакавшие вниз. Все это стихийное опустошение заняло меньше десяти минут. Я начала плакать. Не говоря ни слова, Вольфганг поднял меня на ноги, прижал к себе и успокаивающе поглаживал, пока мои рыдания не затихли. Отстранившись, он вытер перчаткой кровь и слезы с моего лица и слегка коснулся губами моего лба, словно ободряя перепуганного ребенка.

— Нам надо поскорее привести вас в порядок. Вы оказались весьма ценным созданием, — с мягкой улыбкой сказал он мне.

Но следующие слова распрекрасного доктора Хаузера, несмотря на их неизменную доброту и заботливость, привели меня в ужас.

— И это еще слабо сказано, — продолжил он. — Вы, моя дорогая, совершенно потрясающее создание. Ведь, даже удирая от лавины, вы не бросили рюкзака с манускриптом.

Когда я с неподдельным ужасом глянула на него, он добавил:

— Ах, мне не нужно было заглядывать в ваш рюкзачок, чтобы догадаться о его содержимом. Я последовал за вами в горы, желая убедиться, что вы не спрячете и не потеряете его. Если в вашем рюкзаке действительно лежит тот самый рунический манускрипт, то он принадлежит мне. Именно я послал его вам.

МАТРИЦА

Matrix (лат. матка) — то, что вмещает или порождает нечто. Источник, происхождение или основание.

Словарь столетия

В трагедии трагический миф возрождается из музыкальной матрицы. Она внушает самые сумасбродные надежды и сулит забвение невыносимой боли.

Фридрих Ницше

Все, разверзающее ложесна, Мне…

Исход, 34, 19

Любой может сделать ошибку, но моя ошибка была высшего класса. И выражение «Меа culpa, mea culpa»[20] всецело относилось ко мне. Сэм ведь ничего не говорил о рунах или о том, что послал мне именно рукопись, — он упомянул лишь, что размер посылки составляет пару пачек писчей бумаги. За один-единственный день я чуть не задавила своего домовладельца, пронеслась по двум штатам и едва не погибла под лавиной, развлекаясь с шикарным австрийским ученым, — и все это из-за совсем не того пакета! Я поклялась богам, что перестану суетиться, если судьба прекратит подбрасывать мне головоломки. Но никакие клятвы не могли изменить критической ситуации: подлинный пакет Сэма по-прежнему был неизвестно где. А теперь, благодаря моей излишне острой реакции, возможно, пропал и Сэм.

Пока я, побитая и окровавленная, спускалась с гор, Вольфганг пытался рассказать мне о посланном им манускрипте — непростая задача во время лыжного спуска, поскольку мы оба стремились как можно скорее добраться до медпункта нижней базы, где мне могли оказать помощь. Попутно ему удалось объяснить, что по прибытии в Айдахо для подключения меня к

своему проекту он первым делом собирался отдать мне манускрипт, но обнаружил, что я укатила на похороны Сэма. Поскольку мое отсутствие затягивалось, а ему необходимо было уехать из города по делам, то он отправил эти руны по почте, чтобы я получила их сразу по возвращении. А сегодня утром, когда Под послал Оливера найти меня, Вольфганг и сам подъехал к почте. Увидев, в какой панике я умчалась, он решил догнать меня.

Когда мы с Вольфгангом пришли на базу, я спросила, что за манускрипт таскаю в рюкзаке и зачем он мне, если я не могу даже прочитать его. Вольфганг объяснил, что моя родственница из Европы попросила его передать мне эту копию старинного рунического манускрипта, предполагая, что он как-то связан с документами, только что унаследованными мной от кузена Сэма. Как только мне окажут медицинскую помощь и мы останемся наедине, он расскажет мне все, что знает.

Около часа мы провели в клинике базового лагеря в окружении едко пахнущих пузырьков и суматошного лыжного патруля, который шумно сновал туда-сюда с носилками, доставляя партии травмированных туристов, пострадавших от лавины. И в этой суматохе я позволила медикам распластать меня на металлическом столе, всадить укол, забинтовать голову и наложить четырнадцать швов на руку.

В хаосе операционно-хирургического потока наши с Вольфгангом разговоры, естественно, пришлось урезать. Но думать мне никто не мешал. Я поняла, что наш ядерный проект не был главной целью поездки Вольфганга Хаузера в Айдахо. Прежде всего, очевидно, что он числится в высшем эшелоне МАГАТЭ, иначе не смог бы получить свободный доступ в наш центр, а уж тем более разрешение лицезреть досье сотрудников особо секретного отдела безопасности. То есть тут все было ясно: он действовал на законном основании.

Однако оставался непонятным один ключевой вопрос: зачем профессор Вольфганг К. Хаузер прибыл в Айдахо, пока я была в Сан-Франциско на похоронах Сэма? Откуда мог кто-то знать — а кто-то должен быть знать заранее, — что после смерти Сэма эти ценные, но пока отсутствующие документы попадут в мои руки?

Учитывая, что хирург всадил в меня обезболивающий укол и подвязал мою заштопанную руку, мы с Вольфгангом решили, что будет лучше всего, если он отвезет меня домой на моей «хонде», а для доставки служебной машины из ущелья Джэксона вызовет водителя из нашей конторы.

Обратное путешествие промелькнуло как в тумане. Когда анестезия начала отходить, вернулась пульсирующая боль. Потом я вспомнила — к сожалению, уже после того, как приняла выданные врачом таблетки, — что у меня повышенная реакция на кодеин. И она не замедлила проявиться: я чувствовала себя так, словно меня огрели молотком по голове. Почти всю обратную дорогу я ничего не соображала, и поэтому мои вопросы остались без ответа.

В город мы вернулись уже в сумерках. Позднее я не могла припомнить, чтобы объясняла, как доехать до моего дома; помню только, что сидела в машине на нашей подъездной аллее и Вольфганг спрашивал меня, может ли он воспользоваться моей машиной, чтобы добраться до отеля, или ему лучше зайти ко мне и вызвать по телефону такси. Мой ответ и все последующие события покрыты мраком неизвестности.

Поэтому я безмерно удивилась, обнаружив утром следующего дня, что лежу в собственной постели, а на стуле аккуратно сложены мой рюкзак, вчерашняя одежда и черный лыжный костюм, и уж он-то совершенно точно не мой! Под одеялом на мне, похоже, не было ничего, кроме эластичных шелковых рейтуз, практически не оставлявших места для игры воображения.

Завернувшись в одеяло, я села на кровати и увидела, что из расстеленного на полу спального мешка торчит лохматая шевелюра, загорелые руки и оголенная мускулистая спина профессора Вольфганга К. Хаузера. Пошевелившись, он перевернулся на спину, и в утреннем свете, проникающем через верхние фрамуги окон, мне удалось хорошо разглядеть черты его лица: густые черные ресницы, бросающие тень на рельефно очерченные скулы, длинный тонкий нос, ямочку на подбородке и чувственный рот, — в сочетании напоминавшие профиль римской статуи. Даже во сне он выглядел самым красивым мужчиной из всех, что я видела. Но что он делает полуобнаженный в спальном мешке на полу в моей комнате?

Глаза Вольфганга Хаузера открылись. Повернувшись на бок, он приподнялся на локте и улыбнулся мне своими невероятными бирюзовыми глазами, подобными коварным озерам с подводным течением. Или речным омутам.

— Как видите, я остался у вас на ночь, — сказал он. — Надеюсь, вы не сочтете, что я вел себя чересчур нахально. Просто, когда вчера вечером я помог вам выйти из машины, вы потеряли сознание прямо на дороге. Я едва успел подхватить вас, чтобы вы не упали на землю. Мне удалось кое-как спуститься сюда, извлечь вас из рваной и грязной одежды и уложить на кровать. Я боялся оставить вас одну под действием обезболивающих, поэтому остался, желая убедиться, что с вами все будет в порядке. Как вы?

— Пока не знаю, — ответила я, чувствуя, что голова словно набита ватой и в воспаленной руке пульсирует боль. — Но я благодарна, что вы остались. Вчера вы спасли мне жизнь. Если бы не вы, то лежать бы мне на дне каньона, под тоннами снега и камней. Я все еще не могу прийти в себя.

— Вы ничего не ели со вчерашнего ланча. — Вольфганг сел и расстегнул молнию спального мешка. — Однако сегодня я должен уехать отсюда: из-за вчерашней прогулки я выбился из расписания. Может, приготовить завтрак? Я знаю, где что лежит на вашей кухне: ваш кот любезно показал мне все вчера вечером. Он, видимо, надеялся, что я накормлю его ужином, и я не обманул его ожиданий.

— Невероятно, — со смехом сказала я. — Вы спасли мне жизнь и не позволили умереть с голода моему коту! А кстати, где же Ясон?

— Видимо, он проявляет тактичность, — с загадочной улыбкой предположил Вольфганг.

Отвернувшись от меня, он выбрался в одних трусах из спального мешка, взял свой лыжный костюм и быстро натянул его. Даже при столь недолгом созерцании его со спины я не могла не заметить, что профессор Вольфганг К. Хаузер отличается поистине великолепным телосложением. Перед моим мысленным взором вдруг пронеслись всевозможные эротические видения. И это, к моему ужасу, тут же воспламенило мою кровь. Прежде чем он успел повернуться и прочесть тайные мысли, проявившиеся на моих зардевшихся щеках, я схватила подушку и зарылась в нее лицом.

Слишком поздно. Я услышала, как его босые ноги прошлепали по холодному бетонному полу. Пружины скрипнули, когда он присел на край кровати. Он отнял подушку и взглянул на меня своими бездонными глазами. Его пальцы коснулись моих плеч, он привлек меня к себе и поцеловал.

Не скажу, что мне в жизни не приходилось целоваться. Но такого поцелуя еще не было: слишком часто в моем недостойном упоминания прошлом бывали притворно жадные слюнявые поцелуи с многозначительными вздохами и закусыванием губ. Но сейчас, когда наши губы встретились, мощный энергетический поток хлынул от него ко мне, заполняя меня горячим, расплавленным желанием. Мы словно уже когда-то занимались с ним любовью и нуждались в повторении этого опыта. Причем неоднократном.

Как жаль, подумала я, что нельзя откачать и закупорить в бутылку энергию профессора Вольфганга К. Хаузера.

— Ариэль, ты так прекрасна, — сказал он и, коснувшись кончиками пальцев моих волос, посмотрел на меня затуманенными синими глазами. — Даже сейчас, после этой ужасной катастрофы, несмотря на все эти синяки, шрамы и ссадины, я мечтаю обладать твоим великолепным телом, как еще никогда ни о чем не мечтал.

— Я думаю… я не думаю… — бессмысленно пролепетала я, отупевшая от переизбытка гормонов.

Мои попытки овладеть собой и вновь обрести дар осмысленной речи потерпели фиаско, как только Вольфганг приложил палец к моим губам.

— Нет, позволь мне продолжить. Вчера я вел себя как полный идиот, совершенно неуместно начав откровенничать. У нас все должно быть по-другому. Я восхищаюсь тобой, моя милая; ты очень сильная и храбрая. А известно ли тебе, что твое имя происходит от древнего названия Иерусалима, этого святого города трех мировых религий? Ари'ил, или лев Божий, — аллегорическое название Иерусалима, поскольку лев был эмблемой Иудеи. То есть в древности Ариэль означало «Львица Божия».

— Львица? — удивилась я, впервые после поцелуя заговорив нормальным тоном. — Такую репутацию надо еще заслужить.

Такова же участь Вольфа, или волка, — вновь с таинственной улыбкой заметил он.

— А-а, понятно: мы оба из рода хищников, — улыбнувшись в ответ, сказала я. — Только на охоте я обычно солирую, а ваш брат сбивается в стаи.

Поиграв прядью моих волос, он отпустил ее и очень серьезно взглянул на меня.

Я не охочусь за тобой, дорогая. Хотя ты пока не доверяешь мне. Я приехал сюда, чтобы оказать тебе помощь, защитить тебя, только и всего. Какие бы чувства я к тебе ни испытывал, они остаются только моими проблемами и не должны помешать осуществлению целей или выполнению того задания, с которым меня послали.

Я уже поняла, что ты являешься чьим-то посланцем, неизвестно лишь, кто именно послал тебя, — нетерпеливо сказа-лая. — Вчера ты заявил, что дружишь с моим дядей Лафкадио, но он ни разу не упоминал при мне твоего имени. Думаю, тебе лучше знать, что мы с ним встретимся в эти выходные в Солнечной долине. И мне не составит труда узнать правду.

Я говорил о знакомстве, а не о дружбе, — отвернувшись, туманно заметил Вольфганг. Он уставился на свои руки. Потом встал и взглянул на меня, по-прежнему сидевшую под смятым одеялом. — Ты закончила с вопросами?

Не совсем, — сказала я, возвращаясь к интересующей меня теме. — Во-первых, как это так получилось, что о моем треклятом наследстве знали чуть ли не все даже еще до смерти моего кузена?

Я могу объяснить, если ты действительно хочешь знать, — спокойно сказал Вольфганг. — Но сначала должен предупредить, что, к сожалению, такие знания могут оказаться очень и очень опасными.

Знания не могут быть опасными, — возразила я, начиная сердиться. — Опасно неведение. А особенно неведение относительно того, что может повредить твоей жизни. Меня уже тошнит оттого, что все стремятся что-то скрыть от меня, заявляя, что делают это ради моего же блага! Меня тошнит от всей этой таинственности!

Сказав это, я вдруг осознала, как многозначны мои слова. В сущности, именно тайны сопровождали и омрачали всю мою жизнь. Не так уж страшен этот неизвестный и таинственный пакет, даже если из-за его содержимого могли погибнуть люди. Страшно само неведение — невозможность добиться правды. Похоже, мания секретности, пронизывающая наш ядерный центр, завладела также и моей семьей: все считали, что ничего нельзя делать открыто, что любое дело требует конспирации и тайного сговора.

Благодаря Сэму я могла стать настоящим мастером такой игры. Благодаря Сэму я уже не доверяла никому на свете. И никто не мог доверять мне.

Вольфганг смотрел на меня странным взглядом. Моя внезапная страстная вспышка удивила и меня саму. До сих пор я не осознавала, как глубоко задевают меня эти чувства — и с какой готовностью они способны вырваться на свободу.

— Если это необходимо, чтобы завоевать твое доверие, то я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать, невзирая на то, какой опасностью могут обернуться для каждого из нас эти знания, — сказал он, по-видимому, с полнейшей искренностью. — Ведь для меня жизненно важно, чтобы ты всецело доверяла мне, даже если тебе не понравятся мои ответы. Ты спрашиваешь, кто послал меня сюда и поручил передать тебе рунический манускрипт. — Он показал рукой на лежавший на стуле рюкзак. — Ты еще никогда не встречалась с этой дамой, но, полагаю, знаешь ее имя. Меня послала сюда твоя тетушка, Зоя Бен.

Странно, почему при любых потрясениях или огорчениях с моих уст неизменно срываются слова «святое дерьмо». Что, в сущности, они могут значить? Неужели боги и святые, подобно нам, простым смертным, удаляют из организма какие-то отходы? И неужели я настолько лишена творческого начала, что не способна создать более оригинальное выражение, пусть даже для собственного мысленного употребления?

Но, как я уже говорила, при нашей работе у нас вошло в привычку придумывать остроумные изречения о разнообразных отбросах, вероятно, потому, что мы каждый божий день сталкивались с весьма неприятной и наводящей тоску задачей — уборкой за постоянно увеличивающимся и производящим все больше отходов населением нашей необратимо уменьшающейся планеты.

Поэтому, войдя в наш рабочий кабинет, я восприняла как должное приветствие Оливера, восторженно встретившего меня очередным каламбуром из песни Тома Лерера «Мусор», нашего отраслевого фаворита по фразочкам типа: «Ошметки завтрака, что зашвырнул ты в Бей, к обеду приплывут к нам в Сан-Хосе». Развернувшись на кресле и увидев меня, Оливер прищелкнул пальцами, как кастаньетами.