Магический круг

— Что случилось с той худышкой с ободранными коленками, которая обычно повсюду таскалась за мной? — спросил он с неловкой усмешкой. — Боже милостивый, Умница, да ты стала сногсшибательной красоткой!

— Конечно, и поэтому ты чуть не сшиб меня с ног своим метким снежком, — сказала я, чувствуя такую же неловкость.

На самом деле я вдруг поняла, что мне будет трудно даже смотреть на Сэма, пока я не привыкну к мысли, что мы оба неожиданно стали совершенно взрослыми.

— Извини, — сказал он, все еще рассматривая меня, словно незнакомку. — Похоже, теперь мне остается только извиняться, Ариэль. Мне искренне жаль, что все так получилось. Ужасно жаль, что я вообще втянул тебя во всю эту историю.

— Что толку от твоих извинений, — вновь процитировала я поговорку Джерси.

Но тут я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Тогда я поняла, что должна немедленно повиниться перед ним.

— Сэм, — сказала я, — я тоже жутко волнуюсь. Надо признаться, так я еще никогда не переживала в своей жизни. Я надеюсь только, что мне не удалось испортить все окончательно или подвергнуть нас еще большей опасности, но я совершила одну по-идиотски глупую и досадную ошибку. Твой рунический манускрипт всю ночь пролежал под боком одного типа…

Сэм смотрел на меня с возрастающей тревогой, пока я каялась в своих досадных прегрешениях, — но только до последней фразы. И тогда настала моя очередь удивляться.

— Какой рунический манускрипт? — спросил Сэм.

У меня возникла весьма интересная фантазия, что если мое сердце и дальше будет так сильно биться от волнения, словно хочет выскочить из груди, то рано или поздно оно вообще перестанет нормально работать и будет постоянно колотиться как сумасшедшее. Двадцатиминутная пробежка на лыжах с Сэмом по верхним лугам подействовала как отличный общеукрепляющий массаж. К тому времени, когда мы достигли его хижины, я уже пришла в себя или, по крайней мере, вновь обрела дар речи.

И я узнала, почему Сэм изменил план нашей сегодняшней встречи. Последнее время, постоянно ощущая опасность, он избегал отелей и поэтому с самой своей «смерти» ночевал в охотничьих домиках, землянках и хижинах, разбросанных по всему

Айдахо и пустующих в зимний сезон. Прибыв в Солнечную долину немного раньше меня, Сэм выяснил, что поблизости от лыжных маршрутов нет никаких подобных сооружений, но в результате отыскал эту лачугу в паре миль от основной дороги. Однако местность здесь была до того открытой, что меня слишком легко было бы выследить, поэтому пришлось назначить встречу на такую несусветную рань.

Добравшись до уединенной лачуги — места последней ночевки Сэма, мы сбросили лыжи, очистили от снега крепления и, воткнув лыжи и палки в снег в неприметном месте, вошли в дом, где Сэм пошевелил угасающие угли, оставшиеся от ночного костра, и подбросил в него еще несколько полешек. В этом доме не было никакой другой системы отопления или водопровода, лишь колонка за входной дверью на свежем воздухе. Сэм наполнил водой оловянный котелок, поставил его на костер, собираясь выпить растворимого кофе, и подтащил табуретку к колченогому стулу, на котором я уже устроилась.

— Ариэль, я знаю, что тебе, наверное, непонятны многие мои поступки и причины моего странного поведения, — начал он. — Но прежде чем я пущусь в объяснения, мне нужно узнать все, что произошло с тобой за последнюю неделю: почему ты не ответила на телефонный звонок, что ты знаешь о пропавшей посылке и что рассказал тебе Лаф.

— Ладно, — неохотно согласилась я, несмотря на миллион вопросов, крутившихся у меня в голове. — Но сначала… Если ты не посылал ту рукопись, о которой я упомянула, то мне нужно узнать кое-что прямо сейчас, потому что у меня появился новый знакомый, сказавший, что он сам послал ее мне. Ты когда-нибудь слышал о неком профессоре Вольфганге К. Хаузере? — Увидев, что Сэм усмехнулся, я добавила: — Так ты знаешь его!

Но Сэм покачал головой.

— Нет, не знаю. Просто ты странно произнесла его имя. — Сэм подозрительно посмотрел на меня. — Знаешь, наверное, я всегда считал тебя кем-то вроде младшего брата, в общем, родственной душой, — продолжил он. — Но именно сейчас я почувствовал… Да ладно, Ариэль, выкладывай, что это за парень. У тебя наверняка есть что рассказать мне.

Я почувствовала, что у меня загорелись щеки. Эта проклятая ирландская кожа, доставшаяся мне от Джерси, мгновенно выдавала малейшие эмоции. Я закрыла лицо ладонями. Сэм взял меня за руки и опустил их. Я открыла глаза.

— Милостивый Боже, Ариэль, неужели ты влюбилась в него? — сказал он.

Вскочив с табуретки, он начал ходить кругами, потирая рукой лоб, пока я продолжала тупо молчать, не зная, что сказать. Сэм вновь сел и порывисто наклонился ко мне.

— Ариэль, помимо всех моих личных чувств по поводу данной ситуации, едва ли сейчас подходящее время для пылкого романа! Ты сказала, что только что познакомилась с этим типом. Ты вообще знаешь что-нибудь о нем? Откуда он взялся? Ты хоть представляешь, насколько опасной для нас обоих может оказаться такая неожиданная «дружба»?

Меня так расстроила его вспышка, что я готова была запустить в него чем-нибудь тяжелым. Я вскочила на ноги, как раз когда закипела вода. Сэм взял перчатку, чтобы снять котелок с огня. Это дало нам обоим время немного успокоиться.

— Я вообще не говорила ни о какой любви, — заявила я Сэму самым спокойным тоном, на который была способна.

— То есть ты не влюбилась, — уточнил Сэм.

Он суетился с котелком, не глядя на меня. Повернувшись так, что я не видела его лица, он насыпал растворимый кофе в чашки. И, словно разговаривая сам с собой, задумчиво произнес:

— Я только что понял, что понимаю сейчас твои чувства гораздо лучше, чем свои собственные.

Когда он повернулся наконец ко мне с двумя чашками кофе, по лицу его блуждала какая-то напряженная улыбка. Вручив мне чашку, он взъерошил мои волосы, как обычно делал, когда мы были детьми.

— Господи, дорогая, извини, — сказал он. — У меня нет никакого права соваться в твои сердечные дела и вообще устраивать допрос с пристрастием, как я только что попытался сделать. Наверное, все это было слишком неожиданно. Ты и сама достаточно сообразительна, чтобы не связываться с людьми, которые могут быть нам опасны. И кто знает, возможно, эта ситуация поможет нам выпутаться из той передряги, в которую я втянул нас, — как только мы сами во всем разберемся. Кстати, этот Вольфганг К. Хаузер… мне просто любопытно… он не говорил тебе, что означает «К» в его имени?

Я недоуменно покачала головой.

— Нет, не говорил. А что? Это важно?

— Возможно, и нет, — сказал Сэм. — Но когда увидишь его в следующий раз, спроси на всякий случай. Ну а теперь мне не терпится услышать, как ты провела эту неделю.

Мы с Сэмом вновь сели рядышком, я глубоко вздохнула и подробно рассказала ему обо всем, что случилось. Ну, почти обо всем. Учитывая то, какую реакцию Сэм выдал при одном моем упоминании имени Вольфганга, я не стала вдаваться в подробности о том, что он провел ночь не только рядом с манускриптом, но и со мной. Во всем остальном я была честна.

К концу моего исчерпывающего, но краткого изложения я сама начала наконец понимать, какую важную роль играет Вольфганг Хаузер во всей нашей истории. Но возможно, это лишь потому, что пока интрига разворачивалась вокруг непонятного рунического манускрипта. А настоящие документы, отправленные Сэмом, все еще болтались неизвестно где. Надо было только выяснить, что в них такого опасного.

— Я не могу поверить, что посылка пропала, — мрачно сказал Сэм, читая мои мысли. — По-моему, тут просто возникла какая-то путаница.

Я спросила Сэма, почему содержимое этой пропавшей посылки считается таким драгоценным, что весь мир мечтает завладеть им, включая членов нашей милой семейки, которые не общались друг с другом долгие годы, — и таким опасным, что ему пришлось устроить собственную смерть.

— Если бы я знал все ответы, — с горькой усмешкой сказал Сэм, — нам не нужно было бы забираться в эту уединенную лачугу, чтобы поговорить друг с другом после недели нашей дурацкой возни с организацией шифровок.

— Нашей дурацкой возни! — обиженно воскликнула я. — Нет, это именно ты занимался дурацкой возней со всеми фальшивыми похоронами, библейскими анаграммами и тайными свиданиями! Но после всего, что случилось со мной на прошлой неделе, я хочу знать ответы, и хочу знать их прямо сейчас. Что это за таинственная посылка и почему ты отправил ее мне?

— Это мое наследство, — сказал Сэм так, словно это все объясняло. — Пожалуйста, выслушай меня, Ариэль. Ты должна понять все, что мне придется сообщить тебе. Семь лет назад, перед самой смертью, мой отец впервые рассказал мне о том, что Пандора завещала ему. Раньше он никогда не говорил об этом, поскольку по условиям завещания Пандоры обязан был хранить все в секрете. И он сразу положил унаследованный сундук в банковский сейф в Сан-Франциско, где находилась адвокатская контора нашего семейства. Когда отец умер, я забрал содержимое этого сейфа и, вернувшись в Айдахо, взялся изучать его. В сундуке лежала целая куча старых и редких манускриптов, собранных Пандорой за всю ее долгую жизнь. В той посылке, что я отправил тебе, были копии тех…

— Копии? — воскликнула я. — Тебе пришлось подстроить собственную смерть и нашей жизни угрожает опасность из-за какой-то пачки дубликатов?

— Это единственные копии, — произнес Сэм с легким раздражением, не слишком уместным, на мой взгляд, для того, кто так долго держал все в секрете. — Когда я сказал, что оригиналы были старыми и редкими, мне следовало сказать, древними. Они хранились в герметично закрытом сундуке для сохранности их состояния. Там имелись свитки, сделанные из папируса и полотна, а также из металла, вроде бы из меди или олова. Часть текстов вырезана на дощечках или на металлических пластинках. Насколько я понял, исходя из содержания и использованных там языков — греческого, еврейского, латинского, санскрита, аккадского, арамейского и даже угаритского, — эти манускрипты созданы в самых разных странах мира в незапамятные времена. Я сразу осознал, что мне в руки попали бесценные материалы. Но еще я почувствовал, как, возможно, и мой отец до меня, что в них таится какая-то опасность. Многие древние раритеты были в бедственном состоянии, едва не рассыпались в пыль, и с них невозможно было снять фотокопии без применения профессионального оборудования и каких-то высоконаучных приемов. Поэтому я скопировал все их от руки — та еще работка, я трудился над этим несколько лет! — чтобы можно было попробовать перевести их. Потом я положил копии в банковский сейф, а оригиналы спрятал там, где их никто не сможет найти — по крайней мере до тех пор, пока я не завершу перевод всех документов на английский язык.

— А много тебе уже удалось перевести? — спросила я.

— Пока немного, — ответил Сэм. — Но среди них полно каких-то странных обрывочных текстов, на первый взгляд совершенно не связанных между собой. Письма, истории, подтверждения, сообщения. Руководящие директивы имперского Рима. Кельтские и тевтонские легенды. Описания фракийских празднеств и пиров в Иудее, мифы о языческих богах и богинях Северной Греции — и никакой ниточки, которая могла бы связать их все между собой. Однако что-то такое определенно должно быть, иначе Пандора не стала бы собирать их.

В голове у меня роилось множество мыслей, но все они носились по какому-то замкнутому кругу. Не могли ли подобные документы быть связаны с неонацистской тайной организацией, о которой я подумала после рассказов Лафа и Бэмби? Все описанные ими события произошли в этом веке, а на языках типа угаритского никто не изъясняется, наверное, уже тысячу лет. Я вспомнила о норнах, притаившихся в пещере горы в Нюрнберге, о том, что они пряли нити и вплетали их в судьбоносный план игры последних дней мира. Но удалось ли кому-нибудь найти и прочесть их пророчества?

Пока Сэм пил тепловатый кофе, я вдруг почувствовала такое разочарование, какое мог бы испытать дешифровщик, снявший шкурку с луковицы и обнаруживший, как много еще слоев скрывают от взгляда сердцевину.

— Если тебе за столько лет не удалось найти никакой связи во всех этих Пандориных манускриптах, — сказала я, — то почему их считают такими ценными или опасными? Может, они связаны с теми реликвиями из Хофбурга, которые, по слухам, пытался собрать Гитлер?

— Хороший вопрос, я уже тоже думал об этом. Но мне казалось более важным выяснить для начала происхождение этих документов и то, как они попали к Пандоре, а главное — зачем они ей понадобились. Возможно даже, важнее всего понять, почему из всех родственников она завещала их именно моему отцу.

— Я думаю о том же, с тех пор как узнала о существовании наших документов, — призналась я. — И как, ты понял это?

— Возможно, — сказал Сэм. — Но мне хотелось бы знать и твои мысли по этому поводу. До сих пор мне не с кем было обсудить мою версию. Итак, вернемся к завещанию Пандоры. После ее смерти моего отца пригласили в Европу на оглашение завещания как основного наследника. Он удивился. Ведь она совсем недолго исполняла роль его приемной матери, пока была замужем за Иеронимом. Он не виделся с ней со времен «семейного раскола». И знаешь, Ариэль, я уверен, что ты со мной согласишься в том, что историю нашей семьи, рассказанную дядей Лафом, следовало бы пропустить через своеобразные фильтры, которыми могли бы послужить мнения на сей счет наших с тобой отцов, Эрнеста и Огастуса. Конечно, они едва ли сохранили о Пандоре высокое мнение, поскольку она бросила их в Вене на попечение их отца.

Sacree merde[38], подумала я, в очередной раз сталкиваясь с нашей чертовски запутанной семейной историей. Но вдруг у меня мелькнула одна мысль: возможно, Пандора как раз и рассчитывала на эти глубинные разногласия и раскол наших семейных отношений. Я сказала об этом Сэму.

— Да, у меня определенно возникло такое ощущение, — сказал Сэм. — Но после твоего сегодняшнего рассказа все сошлось. По-моему, тут и кроются истоки всех проблем — в семейном расколе. Давай разберемся. Инициатором раскола стала именно Пандора, она сбежала к Лафу, захватив с собой Зою. Ее бегство крепко ударило по нашей семейной ветви, поскольку она бросила твоего отца в младенческом возрасте, — такой поступок сегодня можно было бы объяснить лишь жестокостью и эгоизмом. Всю жизнь она всячески старалась поддерживать этот раскол. А потом вдруг мы узнаем, что она оставила моему отцу описанные мною редкие древние манускрипты. И по словам твоего приятеля Хаузера, у Зои есть оригиналы какого-то рунического манускрипта, копия которого теперь попала к тебе. Нам неизвестно, что Лаф мог унаследовать от Пандоры помимо квартиры с видом на Хофбург — это само по себе уже достаточно значимо, — но мы знаем, что ему известно о существовании рунического манускрипта, хотя он, видимо, не знал, что манускрипт хранится у Зои.

Сэм помолчал и улыбнулся мне.

— Итак, ты понимаешь, Умница, все сводится к одному вопросу: если бы тебе понадобилось спрятать какие-то вещи и ты

хотела бы, чтобы они оставались скрытыми даже после твоей смерти, можно ли было бы придумать для этого лучшую гарантию, чем разделение их между четырьмя такими наследниками, как Лафкадио, Зоя, Эрнест и Огастус, чья враждебность друг к другу зародилась едва ли не с колыбели?

В самую точку. Как только выяснилось, что я стала «наследницей», все наши родственнички со всех сторон отправили ко мне эмиссаров: одни прибыли сами из Европы, а другие звонили посреди ночи, чтобы допросить меня. Даже Оливер заметил необычность их поведения. Учитывая, что старые раны поддерживают в нашей семье обстановку подозрительности и обиды, Пандора отлично рассчитала, разделив свои трофеи так, чтобы никто не догадался, кому что досталось.

Но кое-что по-прежнему тревожило меня.

— Но чего ради ты вообще так круто прикинулся покойничком? — спросила я Сэма. — И не просто покойничком, а с похоронами по высшему разряду: семья, вооруженные силы, важные сановники, пресса — чего ради вся эта шумиха? Каким образом сюда замешано правительство? И зачем, в конце концов, ты поставил под угрозу мою жизнь, послав мне документы да еще сообщив в завещании, что они принадлежат именно мне?

— Ариэль, пожалуйста, — сказал Сэм, завладев моей рукой. — Клянусь жизнью, я не стал бы подвергать тебя такой опасности, если бы у меня был выбор. Но около года назад я заметил, что за мной кто-то следит. А в прошлом месяце кто-то пытался убить меня в Сан-Франциско. Тут не может быть никакой ошибки. В мою машину заложили взрывное устройство…

— Взрывное устройство?! — воскликнула я.

Но при всем ужасе такого известия кое-что ужаснуло меня еще больше. Я уже спрашивала себя, что же похоронено в гробу на кладбище в Сан-Франциско, если Сэм не умер. Но для начала я спросила Сэма дрожащим голосом:

— О боже, ты имеешь в виду, что вместо тебя убили кого-то другого? Так?

— Да, — помедлив, сказал он. — И это убийство произошло в китайском квартале, в арендованной мной машине.

Взгляд Сэма затуманился, и голос его зазвучал как-то отстраненно, словно воспоминания проступали через некий затемненный экран.

— Ты должна понять, Ариэль, что хотя я никогда не работал непосредственно ни на правительство, ни на военных, но за последние годы в качестве независимого советника обучил много их внутриведомственных шифровальщиков и даже помогал в отдельных случаях государственному департаменту. Мне приходилось также частенько помогать разным государственным конторам в расшифровке секретных сведений. Такая работа требовала быстроты, четкости и соблюдения секретности, чтобы все было шито-крыто. И в итоге я знаю очень много важных шишек и очень много секретов. Человек, погибший от взрыва в машине, был моим другом, важным правительственным чиновником, с которым я сотрудничал много лет. Его звали Терон Вейн. Год назад по моей просьбе Терон дал задание одному своему агенту выяснить, кто следит за мной и почему. В прошлом месяце Терон попросил меня немедленно приехать в Сан-Франциско: произошло загадочное убийство агента, работавшего над моим делом. Его агентство помещалось в арендованной квартирке, которую он использовал как секретный офис. Представители правительственных служб в любом случае обычно очищают такие места, забирая или уничтожая все имеющиеся там документы, чтобы они не попали в чужие руки. Но в данном случае Терон подумал, что мы сможем выяснить что-то связанное не только со смертью агента, но и с моей слежкой. Мы тщательно перерыли все в этом офисе. Я взломал все возможное, включая и компьютерные файлы, а потом мы уничтожили все данные. На основании обнаруженной информации мы выработали план действий и пришли к выводу, что будет более надежно и менее подозрительно, если мы с ним разделимся и я пройду пешком до следующей остановки, а он проедет квартал на моей машине и подберет меня по дороге. Но когда мы вышли из агентурной квартиры, я слегка задержался, поскольку еще на лестнице Терон велел мне проверить почтовый ящик и убедиться, не появилось ли там новых посланий, пока мы копались внутри. Я не успел даже выйти из дверей дома, когда Терон завел машину и она взорвалась…

Сэм умолк, закрыл глаза рукой и потер виски. Я не знала, что и сказать. Просто сидела, не двигаясь. Наконец он опустил руки и с болью взглянул на меня.

— Ариэль, мне не передать, какой ужас я пережил, — сказал он. — Я знал Терона Вейна почти десять лет, он был настоящим другом. Но я понял, что эта бомба предназначалась мне, и поэтому оставил его там, словно это я, разнесенный на куски вместе с машиной, лежу на мостовой, — оставил его, чтобы другие смогли собрать его останки. Ты не представляешь, что я пережил.

Я представила это так живо, что сама задрожала как осиновый лист. Мне вдруг впервые во всей полноте представилась угрожающая нам обоим опасность, впервые с того времени, как две недели назад мне сообщили, что Сэм умер. Ведь сейчас мы говорили не о поддельных похоронах и даже не о взрыве, но о реальном убийстве, о жестокой смерти, предназначенной для Сэма. И если покойный покровитель Сэма был важной шишкой, очевидно из разведывательных служб, то уж ему-то гораздо лучше, чем мне, должны были быть известны методы самозащиты. Теперь стало ясно, что все предпринятые Сэмом предосторожности были, скажем так, далеко не лишними.

— А почему ты убежден, что бомба предназначалась именно тебе? — спросила я.

— Я нашел в компьютере того агентства один номер, который, как мне казалось до этого, был известен только мне: номер моего сейфа в банке, расположенном всего в паре кварталов оттуда, — сказал Сэм. — Очевидно, что кто-то, узнав, где я спрятал копии документов, попытался убить меня, решив, что после моей смерти легко сможет завладеть ими. После взрыва моей машины я сразу пошел в тот самый банк, чтобы забрать документы, уж слишком подозрительной показалась мне вся эта ситуация. В общем, заскочив в банк, я забрал копии манускриптов, упаковал в большой почтовый конверт, оформил отправку и сунул посылку в ближайший почтовый ящик, адресовав тому единственному человеку, которому я полностью доверял, — тебе. Потом из автомата я позвонил начальнику Терона и все ему рассказал. Руководство решило, что мы инсценируем мою смерть. На самом деле я нарушил обещание хранить тайну, связавшись с тобой, ведь ты тоже являешься членом моей семьи.

Сэм взглянул на меня странно затуманенными глазами.

— Семьи? — удивилась я. — Какое это имеет отношение к нашей семье?

Я вновь почувствовала уверенность, что на самом деле мне не хочется этого знать.

— Только одна вещь связывает воедино кусочки этой картинки-загадки и одновременно связывает ее с нашей семейкой, — сказал Сэм. — На мой взгляд, это все то же Пандорино завещание. Поскольку мы уже пришли к общему выводу, что она, вероятно, завещала что-то ценное каждому из наших трех родственников, остается вопрос: что же она завещала четвертому, ее единственному сыну?

— Огастусу? Моему отцу? С чего бы вообще оставлять ему что-то? Ведь она же бросила его сразу после рождения!

— Видишь ли, дорогая, — с ироничной улыбкой произнес Сэм, — он единственный из нашей семейки, за исключением тебя и меня, кого мы еще не обсуждали. Когда Пандора умерла, мне было всего четыре года, а ты еще только родилась, поэтому мне хотелось бы выяснить в будущем несколько вещей. Разве не кажется странным, что мой отец Эрнест, старший ребенок Иеронима Бена, унаследовал только права на добычу полезных ископаемых в Айдахо, в то время как твой папочка — младший сын — заполучил мировую империю по добыче и производству…

— Неужели ты намекаешь, что мой отец как-то связан со всем этим? — недоверчиво спросила я, высвобождая руку.

Когда я встала, Сэм остался сидеть, по-прежнему пристально глядя на меня. В голове у меня царил полный сумбур, но Сэм еще не закончил:

— Я намекаю, что тебе нужно найти ответы на некоторые вопросы, хотя бы ради самой себя. Почему, как ты думаешь, сразу после моей смерти Огастус связался с моим адвокатом, чтобы узнать, что я оставил тебе? Почему он организовал пресс-конференцию в Сан-Франциско, решив привлечь общественное внимание к моему завещанию? Почему Огастус целыми днями названивал тебе в Айдахо, пока наконец не застал тебя, и почему он настаивал, чтобы ты предупредила его, как только получишь эти документы от моего доверенного лица? Откуда вообще Огастус мог что-то знать о каких-то документах?

— Но мы все знали о них! — воскликнула я. — О них упоминалось в твоем…

Я хотела сказать: «в твоем завещании». Но вдруг осознала с леденящим ужасом, что во время оглашения завещания не упоминалось ни о каких особых документах, там просто говорилось, что я являюсь единственной наследницей. И в связи с этим возникал еще более страшный вопрос. Если я являлась единственной наследницей Сэма, то зачем вообще Огастус присутствовал на чтении завещания? Зачем он устроил пресс-конференцию? И поскольку мой отец много лет не видел ни Сэма, ни своего собственного брата еще до его смерти, то зачем он вообще притащился на похороны Сэма? Сэм кивнул. Он больше не улыбался.

— Итак, основываясь на твоих наблюдениях за его поведением во время и после похорон, ты догадываешься, почему было так важно, чтобы все в нашей семье, и особенно твой отец, поверили, что я действительно умер?

Задав этот вопрос, Сэм поднялся с табуретки и посмотрел мне прямо в глаза.

— Ты свихнулся? — сказала я. — Ладно, я допускаю, что Огастус кретин и его поведение нуждается в объяснении. Но не думаешь же ты, что он следил за тобой да еще пытался убить из-за каких-то манускриптов, какими бы драгоценными они ему ни казались? И даже если допустить, что твое предположение верно и Огастус способен на такое безумство, то почему он раньше не пытался добраться до этих раритетов? Ведь Эрнест унаследовал их давным-давно, и они хранились у него почти двадцать лет.

— А может, Огастус не знал тогда, что они находятся у моего отца, — сказал Сэм. — Похоже, никто ничего не знал до прошлого года, когда я заметил, что за мной начали следить.

Год назад. Год назад кто-то начал следить за Сэмом. И тогда же Сэм связался со своим другом из разведывательного управления, и, возможно, именно по этой причине двое их агентов уже мертвы. Но какое еще важное событие произошло именно год назад? Что-то прямо недавно крутилось у меня в мыслях. Я мучительно размышляла. И внезапно до меня дошло. Еще несколько событий точно — словно гвозди в крышку гроба — встали на свои места.

Именно год назад, в марте 1988-го, Вольфганг Хаузер познакомился в Вене с моей тетей Зоей на встрече по случаю годовщины аншлюса. И тогда, наверное, выяснилось, что у Зои хранится другой раритет — рунический манускрипт!

Значит, Сэм был прав в одном: если мой отец унаследовал что-то от Пандоры двадцать пять лет назад, а потом как-то узнал, что Зоя тоже что-то унаследовала, то ему не составило бы труда понять — как сейчас и нам с Сэмом, — что картинка-загадка собирается из нескольких составляющих. Ведь мы тоже сделали вывод, что другие ее куски перешли по завещанию Пандоры к разным членам нашей семьи.

Огастус и правда говорил мне о документах Пандоры и даже упомянул, что они вроде как зашифрованы. И также слишком быстро, чтобы оказаться случайным совпадением, последовал звонок от мисс Хелены С-Длинной-Фамилией из «Вашингтон пост», которая получила мой домашний телефонный номер непосредственно от моего родителя и которая сообщила мне, что, возможно, эти манускрипты принадлежали Зое. А откуда мне знать, что она действительно работает на «Пост», а не на моего отца? Однако все это еще не доказывало, что именно мой отец пытался завладеть этими разрозненными документами и уж тем более организовал тот безумный взрыв.

— А ты знаешь, кто был душеприказчиком Пандоры? — спросила я.

— Гениально! Отличный вопрос.

Сэм обхватил меня за плечи. Боль прострелила мне руку, я невольно сморщилась и вскрикнула. Встревоженный Сэм быстро отпустил меня.

— Что с тобой?

— Четырнадцать швов. Я едва не столкнулась с лавиной. Я поведала ему о еще одном драматичном событии прошлой недели, которое умудрилась пропустить в недавнем рассказе. Переведя дух, я осторожно потрогала ноющую под тканью куртки руку.

Сэм озабоченно смотрел на меня. Он ласково погладил меня по волосам и покачал головой.

— Все в порядке, уже почти зажило, — успокоила я. — Но мне пришло в голову, что доверенное лицо Пандоры был очень надежным человеком, если она решилась доверить ему распоряжаться после ее смерти документами, которые собирала и берегла всю жизнь.

— И я пришел к тому же заключению, учитывая, кстати, еще одно странное обстоятельство, — сказал Сэм. — Моя родная мать, Белое Облако, умерла всего за несколько месяцев до самой Пандоры. Мы с отцом оба сильно горевали, и мне еще не приходилось бывать в Европе и вообще уезжать так далеко из дома. Поэтому он попросил, чтобы ему прислали по почте все юридические документы, которые он должен подписать для вступления в наследство. К его удивлению, ему сообщили, что это невозможно: по условиям завещания Пандоры, он должен расписаться и лично получить все от ее душеприказчика. В итоге нам с отцом пришлось отправиться в Вену.

— Значит, этому душеприказчику отводилась важная роль, — заметила я. — И кто же он?

— Человек, который, как мы недавно узнали, был первым учителем музыки Лафа, — сказал Сэм. — Смуглый и романтичный кузен Пандоры, Дакиан Бассаридес, встретивший ее с детьми у карусели в парке Пратер, а потом отправившийся с ними в Хофбург смотреть оружие. Когда мы с отцом прибыли в Вену ради этого завещания, мне было всего четыре года, а Дакиану Бассаридесу — за семьдесят, но я никогда не забуду его лица. Оно обладало какой-то дикой, необузданной красотой. Дикая, неприрученная — именно эти слова Лаф использовал, описывая молодую Пандору. Кстати, интересно еще воспоминание Лафа о том, как во время той карусельной прогулки Гитлер сообщил детям, что имя Эрнест происходит от древнего верхненемецкого слова «орел», а Дакиан — от «волка». Такие мелочи кажутся важными. В тех немногих документах, что мне удалось перевести, упоминалось о римском императоре Августе, по-нашему Огастусе. Хотелось бы мне знать, кто наградил твоего отца таким имечком. И конечно, ты знаешь, что означает по-гречески фамилия семьи Пандоры — Бассаридес?

Я недоуменно пожала плечами.

— Лисьи шкуры или мех, — сказал Сэм. — Но я узнал, что корень этого слова восходит к ливийско-берберскому bassara — так называли берберы самку этого животного, лисицу. В том же духе и Лаф описывал Пандору, как некое дикое животное. Вот уж ирония судьбы, правда?

— «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете», — процитировала я стих из Песни Песней Соломона.

Сэм изумленно глянул на меня и просиял одобряющей улыбкой, которая, как в детстве, вызвала у меня ощущение того, что я сделала что-то невыносимо умное.

— Значит, ты действительно поняла мои послания! Я знал, Умница, что ты способная, но не думал, что тебе удастся так быстро во всем освоиться.