Магический круг

Святое дерьмо! Ну надо же такому случиться! Неужели мужчина, которым я одержима, любит мою бабушку? Учитывая события прошедшей недели, лучшим способом для собственного исцеления мне представилось незамедлительное катапультирование из этой бойницы, подобное вылету средневекового ядра. Но ситуация осложнялась еще и тем — и тут уж я была совершенно бессильна, — что моя чертовски горячая ирландско-цыганская кровь вновь залила мои щеки предательским румянцем. Я резко отвернулась от Вольфганга, и его руки упали с моих плеч.

— Что случилось? — удивленно спросил он, разворачивая меня обратно, прежде чем я успела овладеть своими чувствами.

Заметив выражение моего лица, он явно смутился.

— Пойми, это не то, что ты думаешь, — серьезно сказал он. — Тогда я был всего лишь маленьким мальчиком. Разве мог я чувствовать тогда то, что чувствую сейчас как взрослый мужчина? — Он пробежался пальцами по волосам и расстроенно добавил: — Ариэль, мне никак не удается выразить тебе свои чувства. Если бы я только мог…

Тут он схватил меня за руки выше локтя, и я задохнулась от обжигающей боли, прострелившей руку. Мое лицо невольно сморщилось.

Вольфганг мгновенно отпустил меня.

— Что с тобой? — встревоженно спросил он.

Я осторожно коснулась заштопанной руки и улыбнулась сквозь пелену слез.

— О господи! — воскликнул он. — Тебе еще не сняли швы?

— Мне должны были снимать их вчера утром, — сообщила я, глубоко вздыхая и стараясь усмирить пульсирующую боль. — Но в назначенное врачом время мы вылетали из Юты.

Если бы ты сказала раньше, то мы нашли бы специалиста в Вене. Но ты же понимаешь, что швы все-таки необходимо снять. Даже если они растворятся, это может грозить заражением или еще того хуже. До отъезда в Россию у нас очень плотное расписание. Хочешь, я сам сниму тебе швы? Прямо сейчас?

— Сам? — ужаснулась я.

— О боже, если бы ты сейчас видела свое лицо! — со смехом сказал Вольфганг. — У меня здесь есть все необходимое: дезинфицирующие средства, мази, пинцеты и ножницы. На самом деле это элементарная процедура. В школьные годы я хорошо попрактиковался в клинике, у мальчишек вечно бывали какие-то шрамы и швы, и мне приходилось не только снимать, но даже накладывать их. Так что поверь, я делал это сотни раз. Но сначала надо принести наши вещи из машины, чтобы позже с ними не возиться. А потом я быстро приготовлю на кухне все, что нужно для этой маленькой процедуры.

Открыв дверь ближайшего шкафа, он вытащил толстый и мягкий банный халат.

— Вот, переоденься пока, чтобы не испачкать одежду, — сказал он. — А потом спускайся и подожди меня в библиотеке. Должно быть, там уже потеплело. К тому же она ближе к кухне, и света там больше всего, — добавил он, начиная спускаться по лестнице.

Уж не знаю, каким я воображала этот вечер, но «Я люблю твою бабушку», сменившееся «Хочешь, я сам сниму тебе швы?», точно не было тем направлением, в каком могли бы развиваться мои мысли.

С другой стороны, это поможет мне забыть о страстях и треволнениях прошлой недели. Более того, процесс снятия швов обеспечит мне временное пространство для осознания того факта, что отношения этого, столь привлекательного для меня человека с моими родственниками, видимо, были более близкими, чем пока со мной.

Я зашла в его ванную комнату, сняла теплое шерстяное платье и изучила в зеркале багровеющий разрез, что поднимался от локтя к плечу, скрепленный поперечинами четырнадцати черных стежков. От недавних слез у меня припухли глаза и покраснел кончик носа. Я чувствовала себя какой-то развалиной.

Взяв деревянную массажную щетку, я несколько раз провела ею по волосам, сполоснула лицо водой, облачилась в пушистый халат и спустилась вниз.

В библиотеке уже бодро потрескивал огонь, распространяя вокруг аромат сосновых шишек. Подойдя к бидермейерскому столу, я пробежала пальцами по высившейся там стопке книг. Одна из них выглядела редкой и старой, ее прекрасно выделанный мягкий кожаный переплет с золотым тиснением почти совпадал по цвету с желтовато-маслянистым оттенком ближайшего дивана. Из этого фолианта торчала закладка. Я вытащила его из стопки и открыла.

Первую страницу украшало название:

Legenda Aurea

Золотая легенда: Жития святых

Толкование Якоба де Вореня

1260A. D.[53]

Жития сопровождались многочисленными позолоченными иллюстрациями, изображавшими мужчин и женщин в сценах ужасных пыток или мучительных страданий. Я открыла заложенные страницы: святым под номером 146 был святой Джером. С удивлением я узнала, что по-латински его имя произносится Иероним, как у того человека, которого я до сегодняшнего дня считала отцом моего отца.

Помимо его известности как исследователя священных писаний и создателя Вульгаты — канонического перевода Святого Писания, признанного Римско-католической церковью пятнадцать столетий назад, во времена царствования императора Феодосия, святой Иероним, подобно своему легендарному римскому предшественнику Андроклу, исцелил лапу раненого льва. Это вызвало у меня смутные воспоминания о чем-то сказанном сегодня Дакианом. Хотя пока я не могла уловить четкую связь.

Но тут появился Вольфганг с подносом, нагруженным медикаментами, склянкой с отмокающими в спирту хирургическими инструментами, бутылкой коньяка и коньячной рюмкой. Он уже закатал рукава рубашки, избавился от галстука и рас-

стегнул воротник. Через руку у него было перекинуто несколько чистых полотенец. Он поставил поднос на низкий столик перед диваном, где я успела расположиться. Пришлось отложить книгу. Заметив ее, Вольфганг с улыбкой сказал:

— А-а, немножко легкого средневекового чтива в качестве подготовки к собственным мучениям?

Он подтащил поближе к дивану торшер, расстелил на диванных подушках полотенца и сам устроился рядом со мной. Потом сделал неуловимое движение, после чего мой кушак развязался и халат, под которым было лишь необременительное нижнее белье, распахнулся. Бросив взгляд на мое лицо, Вольфганг сухо усмехнулся.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я проводил операцию с закрытыми глазами? — спросил он с шутливой вежливостью, извлекая мою руку из рукава и вновь благоразумно прикрывая меня халатом. — Так, для начала профессор Хаузер произведет осмотр.

Он поднес мою руку к свету и тщательно осмотрел рану. Он сидел так близко, что до меня доносился исходящий от него аромат хвойно-цитрусового одеколона. Но тут я обратила внимание на выражение его лица.

— К сожалению, должен сказать, что выглядит это ужасно, — сказал он. — Твоя рука зажила слишком быстро, рана практически срослась. Необходимо срочно удалить все швы. Но к несчастью, это займет немного больше времени, чем я ожидал, и будет несколько болезненнее, чем я думал. Нужно удалять швы очень осторожно, чтобы рана вновь не открылась. Выпей коньячку. Если боль будет слишком сильной, сожми зубами полотенце.

— А может, все-таки не стоит делать этого сегодня? — с надеждой спросила я.

Вольфганг непреклонно покачал головой. Он мягко положил мою руку и, налив из графина изрядную порцию коньяку, протянул мне рюмку.

— Послушай, я принес достаточно полотенец, чтобы покрыть тебя, но тебе придется повернуться на бок и предоставить мне удобное поле действий. Для начала выпей немного, это поможет.

Меня слегка мутило от страха, но я проглотила коньяк. Потом улеглась на полотенца, расстеленные на диване, мягкостью не уступавшем убаюкивающим материнским объятиям, и позволила Вольфгангу укрыть меня остальными полотенцами. Он осторожно развернул к себе мою руку. Я зажмурилась; огонь в камине так распалился, что жар согревал даже мои веки. Нужно было постараться успокоиться.

Сначала, пока антисептик лился мне на кожу, боль казалась незначительной, но ее значительность быстро возросла. После первого легкого щипка пинцетом мне почему-то подумалось о том, что чувствует рыба, заглотнувшая острый крючок. Вероятно, она испытывает не сильную боль или даже страх, а смутное ощущение того, что может произойти нечто ужасно странное.

Первый дергающий рывок лишь царапнул меня, как гвоздь по стеклу. Но поверхностная боль, постепенно нарастая, пробиралась вглубь. Я постаралась не дрожать, чтобы не осложнять и без того сложную процедуру, однако вскоре тупая пульсирующая боль стала почти невыносимой. Лежа с закрытыми глазами, я чувствовала, как под веками скапливаются жгучие слезы. Для укрепления мужества я делала глубокий вдох перед каждым новым укусом пинцета.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем эти укусы прекратились. Я открыла глаза, и сдерживаемые до той поры слезы заструились по моим щекам на полотенца, покрывающие диван. Зубы мои все еще были стиснуты от боли, а живот вообще свело. Я понимала, что если открою рот, то просто разрыдаюсь. Вновь глубоко вдохнув, я медленно выдохнула.

— Первый стежок оказался очень трудным, но мне удалось чисто удалить его, — сказал Вольфганг.

— Только первый! — запротестовала я, пытаясь приподняться на здоровой руке. — Может, нам лучше сразу отрубить мне руку, чтобы больше не мучиться?

— Дорогая, мне совсем не хочется мучить тебя, — заверил он меня. — Но надо пройти через это испытание. И тогда все будет хорошо.

Вольфганг поднес бренди к моим губам. Сделав большой глоток, я слегка задохнулась. Он вытер пальцем мои слезы и молча проследил, как я выпила еще немного, а потом забрал у меня рюмку.

— Ты знаешь, как наша мама обычно успокаивала в детстве нас с Беттиной, смазывая йодом наши ссадины? Она говорила: «Подуем, поцелуем, и быстро все пройдет».

Склонившись, Вольфганг коснулся губами первого издерганного пинцетом места. Закрыв глаза, я почувствовала, как приятное тепло расходится по руке.

— Сработало? — тихо спросил он. Я молча кивнула, и он добавил:

— Тогда каждый стежок получит по поцелую. А теперь давай закончим испытание.

Я опять опустилась на диван, готовясь к новым мучениям. Удаление каждого стежка неизменно сопровождалось мучительной болью, пинцет осторожно вытаскивал нить из кожи, а потом резкий лязг ножниц сообщал мне о выдергивании очередного стежка. После удаления каждой скрепки Вольфганг склонялся и целовал уязвленное место. Я пыталась считать поцелуи, но минут через пять или десять уже готова была поклясться, что из меня извлекли три десятка или даже три сотни стежков вместо оставшихся тринадцати. И все-таки его поцелуи каким-то таинственным образом облегчали мои мучения.

Завершив пытку, Вольфганг слегка помассировал мою руку, и восстановившийся кровоток приглушил боль. Потом он продезинфицировал рану какой-то жидкостью с приятным запахом. После этого я наконец поднялась и села рядом с ним. Он помог мне продеть руку обратно в рукав и завязал кушак халата.

— Уверен, что ты пережила массу чертовски неприятных ощущений. Последнюю неделю ты не раз доказывала свою смелость, дорогая, но только что выдержала совершенно особенное испытание, — похвалил он меня, приобнимая за здоровое плечо. — Сейчас всего лишь начало восьмого, так что при желании ты вполне успеешь принять ванну или отдохнуть до того, как мы соберемся на ужин. Ну, как ты себя ощущаешь?

— Нормально, только устала.

Я действительно была бы не прочь принять ванну, если бы для этого не надо было совершать никаких телодвижений.

Вольфганг смотрел на меня с озабоченностью, но в его взгляде было еще какое-то непонятное выражение. Я и вправду слегка опьянела от коньяка, усиленного дозой природных эндорфинов, высвободившихся за полчаса ноющей и жгучей боли.

Вновь откинувшись на подушки, я попыталась прийти в себя. Вольфганг задумчиво вертел в пальцах прядь моих волос. После продолжительного молчания он заговорил с таким видом, словно только что убедил в чем-то сам себя.

— Ариэль, я понимаю, что, вероятно, сейчас неподходящее время, но я не знаю, когда наконец наступит то самое, подходящее. Если не сейчас, то, возможно, уже никогда… — Он умолк и закрыл глаза. — О боже, не представляю, как мне действовать. Пожалуй, стоит глотнуть коньяка.

Он перегнулся через меня, взял мою рюмку с оставшейся приличной порцией горячительного и одним глотком допил его. Поставив рюмку обратно на стол, он повернулся и взглянул на меня бездонными бирюзовыми глазами.

— Когда я впервые увидел тебя при входе в научно-техническое крыло вашего ядерного центра… ты услышала, что я сказал, проходя мимо тебя?

— Боюсь, что не совсем, — сказала я.

И живо припомнила, как мне послышалось, что он прошептал что-то вроде «очаровательно» или «потрясающе» — в общем, нечто почти неприменимое к тому, как я представляла или ощущала себя сейчас. Но я и думать не могла, как будут развиваться события дальше.

— Я сказал тогда: «чистый восторг». В тот же момент мне чертовски захотелось отказаться от всего этого задания. И уверяю тебя, даже сейчас кое-кто предпочел бы, чтобы я поступил именно так. Ты поразила меня, как… даже не знаю, как лучше объяснить… точно мгновенно сразила стрелой в самое сердце. Я полагаю, ты простишь мне такое неуклюжее признание.

Он умолк, а я в полнейшем смятении резко поднялась с дивана. Опять мне, трусихе, не осмеливающейся проехаться на лыжах по целине, волей-неволей предлагалось спрыгнуть еще с одной опаснейшей вершины. Я почувствовала легкую панику и попыталась подавить ее. Может, голова у меня и была как в тумане, но не нужно было обладать умом Альберта Эйнштейна, чтобы понять, чего именно я надеялась прямо сейчас дождаться от Вольфганга и какие вполне определенные желания охватывали его самого.

Я пыталась рассуждать разумно. Какой еще мужчина мог бы уговорить меня облететь половину земного шара и пригласить переночевать в его собственный замок? Какой еще мужчина мог бы смотреть на меня так, как Вольфганг смотрел прямо сейчас, не замечая того, какая я взъерошенная, грязная и вымотанная после путешествия и треволнений целого дня, и даже хотеть меня? От какого еще мужчины мог исходить тот опьяняющий аромат кожи, сосны и цитруса, в котором мне невольно хотелось раствориться и утонуть? Почему же тогда, во имя всего святого, я пытаюсь все усложнить?

Но в глубине души, разумеется, я отлично знала почему.

Вольфганг стоял прямо передо мной, но не касался меня. Он посмотрел на меня тем рентгеновским взглядом, что оказывал на меня такое же разрушающее воздействие, как криптонит на Супермена: слабость в коленках и пустота в голове. Наши губы почти соприкасались.

Не сказав больше ни слова, он прижал меня к себе и зарылся рукой в мои волосы. Наши губы соединились. Своим поцелуем он словно хотел выпить мою душу, смыть все тревоги из моей головы, но нежная страстность его губ всколыхнула во мне глубинные чувства. Соскользнувший халат окутал мои голые ноги. Вольфганг слегка прикусил мне плечо, а его руки ласкали мое тело, осторожно освобождая меня от нижнего белья. Я перестала дышать.

— Я боюсь, — отстранившись, прошептала я. Вольфганг взял мою руку и поцеловал ладонь.

— А ты думаешь, я не боюсь? — спросил он, серьезно глядя на меня. — Но давай будем смотреть только в будущее, Ариэль. Не оглядывайся назад.

«Не оглядывайся назад»… С легким страхом я подумала, что таково было единственное условие, поставленное богами Орфею перед его путешествием в подземный мир ради освобождения его драгоценной возлюбленной Эвридики.

— Мне не на что оглядываться, — солгала я и опустила глаза, но слишком поздно.

— О нет, есть на что, любовь моя, — сказал Вольфганг, приподнимая к себе мое лицо. — Ты оглядываешься на ту тень, что стоит между нами с самой первой встречи, — на тень твоего покойного кузена Сэма. Но сегодня, я надеюсь, она растает и ты больше никогда не будешь оглядываться назад.

Отлично, назовите меня идиоткой. В сущности, я и сама думала, что в тот вечер могу слегка тронуться умом. Вольфганг разбередил другую рану, совсем не похожую на шрам, затягивающийся у меня на руке. Та давняя рана притаилась глубоко внутри и так незаметно кровоточила, что я даже не осознавала, насколько она болезненна. Эта незалеченная травма, которую я умудрилась так глубоко запрятать от самой себя, заключалась в том, что мое отношение к Сэму, возможно, слегка выходило за рамки братской любви. И кем же я оказалась в такой ситуации? Изрядно смущенной ядерной дурочкой.

Однако эти противоречивые, раздирающие мне душу чувства — как и все прочие — были по крайней мере частично забыты в тот вечер благодаря тому, что Вольфганг открыл во мне нечто совершенно новое. Ничего подобного в себе я раньше даже не подозревала. Когда наши тела в пылу страсти слились воедино, во мне родилась острая и томительная любовная жажда, и она усиливалась и обострялась с каждым новым движением, проникая в мою кровь, словно наркотик. С какой-то изголодавшейся одержимостью мы взаимно подпитывали воодушевление друг друга, пока я не начала дрожать от полного истощения сил.

Наконец Вольфганг замер, прижавшись лицом к моему животу, и мы продолжали неподвижно лежать на мягком турецком ковре перед камином. В мерцающем свете углей влажно поблескивала наша кожа, а его крепкое мускулистое тело отливало бронзой. Моя рука скользнула вниз по его спине к талии, и он невольно вздрогнул.

— Пожалуйста, Ариэль! — Он поднял взлохмаченную голову и с усмешкой глянул на меня. — Надеюсь, ты хорошенько подумала, прежде чем начать снова дразнить меня. Ты же настоящая колдунья, опутавшая меня своими чарами.

— А по-моему, волшебная палочка является твоим атрибутом, — со смехом заметила я.

Вольфганг откинулся назад и, встав на колени, поднял меня с ковра. В камине догорали тлеющие угольки. Несмотря на наши недавние упражнения, в комнате ощутимо похолодало.

— Кто-то должен сохранить остатки благоразумия, хотя бы ненадолго, — сказал он, накидывая халат мне на плечи. — Тебе нужно немного отдохнуть и расслабиться.

— Твоя последняя терапия, по-моему, оказала на меня замечательное воздействие, — заверила я его.

Вольфганг покачал головой и улыбнулся. Поднявшись с ковра, он подхватил меня на руки и отнес в ванную комнату за моей спальней, где посадил меня на стул и набрал в ванну горячую воду. Он щедро растворил в воде душистые минеральные соли, потом принес для нас чистую одежду и положил рядом с ванной. Когда мы погрузились в ароматную воду, Вольфганг намочил большую губку и начал выжимать ее, поливая ручьями мои груди и спину.

— Я не представлял, что на свете существуют такие соблазнительные особы, — сказал он, целуя сзади мои плечи. — Но полагаю, что нам пора вернуться на землю. Сейчас всего лишь начало девятого. Ты, наверное, проголодалась?

— Ужасно, — призналась я, внезапно почувствовав сильный голод.

В общем, закончив принимать ванну, мы быстро вытерлись, облачились в теплые вещи и прошли через виноградники к ресторанчику, который, как и было сказано, смотрел на реку. Когда мы вошли туда, в камине весело потрескивал огонь.

Мы заказали горячий суп, салат из свежей зелени и французское блюдо raclette — отварной картофель с острым плавленым сыром и хрустящими маринованными огурчиками. Собрав подливку с тарелки кусочками хрустящего хлеба, мы облизали друг другу пальцы, по которым стекал огуречный сок, и запили все это превосходным сухим рислингом.

Уже в начале одиннадцатого мы побрели обратно вверх по дороге между виноградниками. Клочья поднимавшегося от реки тумана, точно призраки, слонялись по рядам подвязанных виноградных лоз, на которых начали проклевываться ростки новой жизни. Воздух еще звенел от холода, но от земли уже исходил тот особый влажный и острый вечерний запах, возвещавший приход весны. Стащив с меня перчатку, Вольфганг завладел моей рукой, и, как обычно, от его прикосновения меня всю обдало жаром. Он улыбнулся мне, и мы двинулись дальше к дому, но именно в тот момент пелена тумана закрыла луну, погрузив нас в темноту.

Мне вдруг послышалось, что где-то за нами, чуть ниже на склоне, хрустнула ветка под чьей-то ногой. Сама не знаю почему, я вдруг жутко испугалась. Остановившись, я высвободила руку и прислушалась. Кто мог гулять в такой глуши поздно вечером?

Рука Вольфганга сжала мое плечо: он тоже услышал шаги.

— Подожди здесь и не волнуйся, — тихо сказал он. — Я сейчас вернусь.

Не волноваться?! Я была в панике, но его уже поглотила тьма.

Притаившись между двумя виноградными рядами, я напряженно вслушивалась в ночные звуки, как учил меня Сэм. Например, именно сейчас я уже различала отдельные призывы дюжины разных насекомых и тихий шум реки, медленно несущей воды по дну долины. Но к этим звукам природы подмешивался шепот двух разных мужских голосов. До меня доносились лишь обрывки разговора: кто-то произнес слово «она», а потом я услышала слово «завтра».

Я во все глаза таращилась в темноту, и тут вдруг ветер отогнал туманную завесу и склон холма оказался залит серебристым лунным светом. В двадцати ярдах ниже того места, где я пряталась, маячили рядом две мужские фигуры, слегка скрытые рядами виноградника. Одна из них явно принадлежала Вольфгангу. Когда я встала, он увидел меня, помахал рукой, а потом, отделившись от своего собеседника, пошел мне навстречу. Я мельком глянула на таинственного преследователя. Лица его я не разглядела даже в лунном свете — оно было скрыто полями помятой шляпы, но когда этот низкорослый тип пошел вниз по склону, что-то в его походке и пружинистых движениях показалось мне странно знакомым…

Тут как раз ко мне подошел Вольфганг. Он обхватил меня за талию и, приподняв, закружил в воздухе. Потом опустил на землю и запечатлел на моих губах долгий поцелуй.

— Если бы ты могла видеть себя сейчас, в этом серебристом свете! — сказал он. — Ты невероятно красива. Прямо не верится, что ты настоящая и что ты моя.

— Кем оказался наш преследователь? — спросила я. — Вроде бы он мне знаком.

— О, вовсе нет, это мой сторож Ганс, — ответил Вольфганг. — Он работает в соседнем городке и каждый вечер на обратном пути проверяет мой дом. Правда, обычно он появляется здесь пораньше. Но как раз сегодня, когда он уже вернулся, ему сказали, что в замке горит свет. Вот он и решил зайти еще раз перед сном и проверить, все ли в порядке. Наверное, мне стоило сообщить ему о моем приезде, поскольку он не привык, что я принимаю гостей.

Глянув на меня с высоты своего роста, Вольфганг покровительственно положил руку мне на плечо, и мы продолжили нашу прогулку.

— А теперь, моя дорогая маленькая гостья, — добавил он, заключив меня в объятия, — я полагаю, нам тоже пора отправиться в кровать… хотя спать вовсе не обязательно.

Но со временем мы, конечно, уснули — правда, уже глубоко за полночь — в уютной, убаюкивающе мягкой кровати Вольфганга под стеклянным куполом, под раскинувшимся над нами небесным пологом. Романтическая ночная одиссея бурной страсти определенно освежила мои мысли, не говоря уже о всем теле. Я окончательно успокоилась, хотя не имела ни малейшего понятия, что день грядущий мне готовит, как, впрочем, и вся остальная жизнь.

Вольфганг в полном изнеможении откинулся на подушки, протянул руку поперек моей груди и поигрывал пальцами в моих раскинувшихся по плечам волосах, пока его не сморил спокойный и здоровый сон. Я лежала на спине и вглядывалась в усыпанное звездами полночное небо. Прямо над головой посверкивало созвездие Ориона, «цыганская прародина» Дакиана, а в центре этих небесных песочных часов — Орионов пояс с тремя яркими звездами: Каспар, Балтазар и Мельхиор.

Последним моим осознанным воспоминанием при взгляде на гигантского млечного змея, проползавшего по небу мимо Ориона, была рассказанная мне Сэмом легенда о происхождении Млечного Пути: древние полагали, что это струя молока, пролившегося из груди праматери богов Реи. Мне вспомнился и тот первый раз, когда я осталась на всю ночь, чтобы увидеть его, ту ночь много лет назад, когда Сэм отправился на поиски тива-титмас, своего индейского тотема. И уже бессознательно я еще раз провалилась в прошлое…

Было далеко за полночь, но еще не рассвело. Мы с Сэмом бодрствовали всю ночь, поддерживая огонь в костре и ожидая тотемных духов. Последний час мы просидели рядом друг с другом совсем тихо, скрестив ноги на земле и соединив лишь кончики пальцев в надежде, что до рассвета Сэм все-таки увидит то, что пытался увидеть вот уже пять лет подряд. Низко над горизонтом на западе висела луна, и угольки костра едва тлели.

И тогда я услышала что-то странное. Может, я и ошиблась, но мне показалось, как будто кто-то дышит где-то рядом. Я напряглась, но Сэм сжал мои пальцы, предупреждая, чтобы я не шевелилась. Я перестала дышать. Странное дыхание раздалось совсем близко, прямо за ухом: громкий хищный звук, приносивший какой-то жутко дикий, теплый и резкий запах. Спустя мгновение краем глаза я заметила легкое движение. Мой застывший взгляд устремился вперед, я боялась шевельнуть даже ресницами, хотя сердце бешено колотилось. Когда это движущееся пятно появилось в поле зрения, я едва не потеряла сознание от потрясения: это был взрослый кугуар — горный лев! — всего в нескольких футах от меня.

Сэм сильнее сжал мои пальцы, поддерживая мою смелость, но я просто окаменела от страха. Даже если бы я захотела встать на ноги, то они вряд ли удержали бы меня. Да и вообще было понятно, что все мои желания сейчас бессмысленны. Дикая кошка медленной скользящей поступью обошла вокруг нас, почти беззвучно, если не считать ее ровного горлового дыхания, напоминавшего мурлыканье. Потом она остановилась около угасающего костра и, медленно и грациозно повернувшись, посмотрела прямо на меня.

И тут началось нечто невообразимое. Раздался какой-то треск в кустах на дальнем конце поляны. Кугуар с сомнением оглянулся на этот звук. Сэм опять сжал мои пальцы, а из подлеска вдруг вывалилась темная тень и, покачиваясь, протопала в круг: это был медвежонок!

Резко фыркнув, кугуар направился к нему. Неожиданно из кустов на поляну выкатилась огромная медведица. Одним взмахом лапы она отбросила детеныша себе за спину и поднялась на задние лапы — огромный темный силуэт, очерченный лунным светом. Пораженный кугуар вильнул в сторону и, сделав мощный прыжок, растворился в темном лесу. Мы с Сэмом сидели окаменев, а медведица медленно опустилась на все четыре конечности и двинулась к нашему кругу с угасающим костерком. Она спокойно обнюхала мой рюкзачок, пошуровала в нем лапой и выудила яблоко. Ухватив его зубами, она отошла назад и отдала добычу медвежонку. Потом, подталкивая его носом перед собой, удалилась вместе с ним в лесную чащу.

Следующие полчаса мы с Сэмом провели в полном молчании, и наконец чернота неба начала рассеиваться. Он пошевелился, пожал мою руку и прошептал:

— Мне Умница, что ты тоже познакомилась этой ночью со своим тива-титмасом. Кого бы тот лев ни искал, он, конечно же, нашел верного человека — Ариэль, Львиное Сердце.

— А к тебе тоже пришли твои тотемные медведи! — взволнованно прошептала я.

Встав и подняв меня на ноги, Сэм покровительственно заключил меня в медвежьи объятия.

— Мы вместе вошли в этот магический круг, Ариэль, и мы вместе увидели их — Льва и Большую Медведицу с Медвежонком. Ты понимаешь, что это значит? Наши тотемы пришли показать нам, что они действительно наши. На рассвете мы укрепим наши узы, смешав наши кровные соки, как делают кровные братья. И тогда для нас обоих начнется совершенно другая жизнь, — заверил он меня. — Вот увидишь.

Да, жизнь действительно изменилась, как и обещал Сэм. Только та история произошла почти восемнадцать лет назад, а сегодня в постели Вольфганга, под вращающимся небесным кругом, мой тотем впервые опять посетил меня во сне.

Проваливаясь обратно в предрассветный сон, я подумала, что уловила верную связь между святым Иеронимом и его раненым львом. Как заметил вчера Дакиан, созвездие, расположенное на зодиакальном круге напротив созвездия «правящего» дома каждой эпохи, считалось в древности его символическим соправителем, и подобно этому Дева Марии обладала равным знаковым влиянием с Рыбами Христа. И я знала, что напротив Водолея в зодиакальном круге находится Лев, поэтому, возможно, моя тотемная львица явилась ко мне во сне, чтобы еще раз утащить меня в тот магический круг.

Проснувшись утром, я долго не могла понять, что на самом деле это не тот рассвет, который мы встречали на вершине горы с Сэмом. Я была одна в кровати на верхнем балконе замка Вольфганга, в окружении подушек под теплым ватным одеялом, а солнце уже вовсю заливало его апартаменты. «Сколько же сейчас времени? Неужели я проспала все на свете?» — испуганно подумала я, приподнимаясь с постели.

Вскоре появился Вольфганг в широких брюках и мягком сером кашемировом свитере. Он притащил уже знакомый мне по вчерашнему вечеру поднос, теперь нагруженный чашками и тарелками, ковшиком с горячим шоколадом и корзинкой с булочками и горячими рогаликами. Когда Вольфганг присел на край кровати и налил какао, я схватила румяную хрустящую булочку.

— Итак, какая у нас на сегодня программа? — спросила я. — Вчера вечером нам так и не удалось обсудить наши планы.

— В Ленинград мы вылетаем в пять часов вечера, а монастырь в Мельке открывается в десять утра — то есть до его открытия еще чуть больше часа, — и мы сможем посвятить нашим изысканиям несколько часов до отъезда в аэропорт.

— А Зоя хоть намекнула, что именно нам надо найти?

— Какое-то связующее звено к тем документам, которые так надежно запрятала твоя мудрая бабушка, — сказал Вольфганг. — Из обширной коллекции средневековых манускриптов монастырской библиотеки Мелька мы сможем выудить концы порванной нити.

— Но если в монастырской библиотеке так же много книг, как в той, где мы были вчера, то сможем ли мы всего за несколько часов найти там неизвестно что? — спросила я.

— Как и твои родственники, я надеюсь, что именно ты найдешь, что нам нужно.

Пришлось удовлетвориться пока загадочным ответом Вольфганга, поскольку перед выездом из замка к открытию монастыря мне хотелось успеть принять душ и нормально одеться. Я уже была готова к выходу, но вдруг кое-что вспомнила и спросила Вольфганга, можно ли воспользоваться компьютером в его офисе, чтобы ответить на факс, пришедший мне вчера из Штатов.

Спустившись в его скромный офис, я попыталась сосредоточиться. Мне хотелось сообщить Сэму о самых важных событиях вчерашнего дня, но я понимала, что для начала надо привести в порядок собственные противоречивые чувства.