Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

      – Хватит кланяться! – сказал Симэнь. – А подарки к чему покупала?
      – Она боится, что ты сердишься на нее, – вставила Юэнян. – Только что мне говорила. А тогда она была вовсе не при чем. Это ее мамаша виновата. В тот день у Гуйцзе, оказывается, болела голова. А Ван Третий с компанией шел к Цинь Юйчжи, но по дороге их зазвала мамаша чаю выпить. Тут их и задержали. А Гуйцзе к нему даже не вышла.
      – Ну да, конечно! Она же с ним отродясь не встречалась, – ворчал Симэнь. – Сама уж не знает, чего говорит. Только меня все это мало интересует. Ведь вам в вашей «Прекрасной весне» только бы подарки подваливали. А у кого руки греть – все равно. В общем, я на тебя не сержусь.
      Гуйцзе продолжала стоять на коленях.
      – Сердитесь вы на меня, батюшка, – говорила она. – И вы правы. Но пусть заживо сгнию, пусть меня сплошь покроют гнойники, если я к нему приблизилась. Это мамаша у нас, старая карга, не ведает, что творит. Всякое отребье зазывает. Из-за нее вот и ваш гнев терпеть приходится, батюшка.
      – Ну, раз ты покаялась, и примирились бы! – предложила Юэнян. – Чего сердиться?!
      – Встань! – сказал Симэнь. – Ладно, я не буду больше сердиться.
      Но Гуйцзе все еще продолжала ломаться.
      – Встану, если вы мне улыбнетесь, батюшка, – говорила она. – А то хоть целый год буду на коленях стоять.
      – Встань, Гуйцзе! – не удержавшись, вмешалась в разговор Цзиньлянь. – Чего ты ему кланяешься? Его чем больше упрашивать, тем больше он будет заноситься. Нынче ты перед ним, а завтра он перед тобой на колени опустится. Ты тогда тоже ухом не веди.
      Симэнь и Юэнян рассмеялись, и Гуйцзе, наконец, встала.
      Тут вбежал запыхавшийся Дайань.
      – Их сиятельства господа Сун и Ань пожаловали. – объявил он.
      Симэнь велел подать парадную одежду и вышел им навстречу.
      – Ну и батюшка! – обращаясь к Юэнян, говорила Гуйцзе. – Нет, больше я с ним дела иметь не хочу. Я только вам, матушка, буду как дочь служить.
      – Пустые твои обещанья! – заметила Юэнян. – Дашь слово и тут же забываешь. Хозяин раза два в заведения заглядывал. У тебя, наверно, был?
      – Небо свидетель, матушка! – воскликнула Гуйцзе. – Вы меня без ножа режете. Не был у меня батюшка. Клянусь вам, матушка! Чирьями Нарывами мне покрыться, умереть скоропостижной смертью, если со мной батюшка видался и ко мне приблизился. Вы, матушка, наверно, ослышались. Должно быть, не ко мне, а к Чжэн Айюэ заходил, оттуда девиц приглашал? Скорее всего, они-то, завистницы, кашу и заварили. А то с чего бы батюшке на меня гневаться?
      – Всяк свой хлеб ест, – заметила Цзиньлянь. – С какой стати им ни с того ни с сего тебя в неприятности впутывать?
      – О! Плохо вы нашу сестру знаете, матушка, – говорила Гуйцзе. – У нас одну зависть грызет, другая от ревности сгорает.
      – Ах! Вы да мы! Как ни отделяй, а все люди одинаковы, – заключила Юэнян. – Что вы, что мы – все одной завистью живем. Одной повезло – других норовит под ноготь.
      Юэнян угостила певицу чаем, но не о том пойдет рассказ.
      Обратимся к Симэнь Цину. Встретив цензора Суна и ведомственного начальника Аня, он ввел их в залу, где после взаимных приветствий каждый из них поднес хозяину по куску атласа и по комплекту книг в папке. Увидев накрытые столы, они сердечно поблагодарили хозяина, потом расселись на полагающиеся места. Симэнь вызвал актеров и наказал им играть с душой, когда пожалует его сиятельство Цай.
      Немного погодя подали чай.
      – Я хотел бы попросить вас об одолжении, почтенный Сыцюань, – начал цензор Сун. – Видите ли, его сиятельство военный губернатор Хоу Шицюань только что назначен церемониймейстером Его Величества двора и второго числа отбывает в столицу. Мы с начальниками обоих инспекторских управлений решили двадцать девятого устроить ему прощальный обед. Не позволите ли вы нам, Сыцюань, принять его сиятельство у вас, в этой роскошной резиденции?
      – Дерзну ли я ослушаться ваше сиятельство? – воскликнул Симэнь. – Только прикажите! Позвольте узнать, сколько накрывать столов.
      – Серебро мы собрали, – продолжал Сун Пань и велел сопровождающему достать узелки, поступившие от чиновных лиц обоих инспекторских управлений, а также и пай самого цензора. – Каждый из нас внес по ляну серебра. Тут двенадцать лянов. Накройте, пожалуйста, один сдвинутый стол и шесть обыкновенных. И будьте так добры, позовите актеров.
      Симэнь согласился и принял серебро. Цензор поднялся с места и, сложив руки на груди, поблагодарил хозяина.
      Немного погодя гостей пригласили в залу Любования красотами природы, которая находилась в крытой галерее.
      Вскоре прибыл акцизный инспектор Цянь. Опять был подан чай и поставлены шашки.
      Цензор Сун обратил внимание на грандиозность крытой галереи и примыкающих к ней построек, тишину необъятного парка, на книги, картины и каллиграфические надписи. Взору открывалось все самое лучшее и совершенное. Поперек стены висела старинная с надписями картина-свиток «Рождается солнце – даруется свет». Как раз перед гостями стояли инкрустированная перламутром ширма, курильница, источающая благоухание сандала через клюв журавля и пасти дракона и оленя, а также отлитый из червонного золота высотою в несколько чи треножник Восьми бессмертных удивительно тонкой проработки.
      Сун Пань подошел поближе к треножнику и не мог удержаться от восторга.
      – Какая прелесть! – восклицал он, а потом, обратившись к обоим гостям, продолжал. – Я, господа, в письме своему однокашнику брату Лю в Хуайани просил, чтобы он прислал мне вот такой треножник для поднесения почтенному Цаю, но пока не получил ответа. А вы, интересно, откуда его достали, Сыцюань?
      – Помнится, мне тоже оттуда прислали, – отвечал Симэнь.
      После этого разговора сели за шашки. Симэнь распорядился, чтобы подали легкие закуски и сладости, а актерам велел исполнить южные напевы.
      – Хорошо ли получится, господа, если гостя выйдут встречать зардевшиеся от вина хозяева? – спрашивал цензор.
      – Ничего, в холодную погоду чарочка не помешает, – успокоил Симэнь.
      Сун Пань, надобно сказать, заранее отправил на корабль посыльного с приглашением Цаю. К обеду посыльный воротился.
      – Приглашение передал, – доложил он. – Его сиятельство играют в шашки со смотрителем гончарен его сиятельством Хуаном. Скоро прибудут.
      Цензор предложил было пойти встретить высокого гостя, но за столом продолжалась игра и вздымались кубки.
      – Спойте «Весеннюю песнь», – заказал певцам начальник ведомства Ань.
      Вышел актер в костюме наперсницы героини, Хуннян и запел :
      …..
 
Чтобы развеять страх и побороть смущенье,
И вас благодарить, – готовим угощенье.
 
      …..
 
Столы накрыли и зарезали баранов.
 
      …..
 
Вот кушаний шеренги, золотых, румяных!..
 
      …..
 
У нас не будет пировать ни родич, ни чужой –
Вас пригласили одного на свадьбу с госпожой.
 
      …..
 
Студент ликует молодой, мой ненаглядный брат,
Он повелениям госпожи отдаться будет рад?
 
      …..
      На мотив «Пяти жертвоприношений»:
 
Что ты бродишь, уставясь на тень?
Голодранец, сюцай-грамотей,
Горе-деятель недопеченный!
Из башки-черепушки ученой
Лучше вытряси дурость-труху!
А затем, словно ловишь блоху,
Быстро-быстро мельчайшим движеньем
Непоспешным займись умащеньем,
Притираньем, как щеголь заправский.
Это труд, ты поверь, не напрасный.
Ты – модник, глянцево смазливый,
И от тебя рябит в глазах,
Кисляк, заносчиво кичливый,
Аж зубы разъедает в прах.
Уж видно Небо породило
Такого рыцаря-юнца,
Уж видно Небо породило
Такого чудо-гордеца.
 
      На мотив «Нефритовая иволга-красотка»:
 
Рассветет от любви час полночный!
Госпожа вам верна, ваш союз будет прочный.
Будьте, сударь, любезней, нежнее,
Словно птицы резвитесь под лампою с нею.
Прогоните вы чопорность прочь!
И усладам шальным предавайтесь всю ночь.
Рассудите же, кто из двоих
Был нечестным, неискренним в чувствах своих.
 
      Студент Чжан:
 
Благодарю, Хуннян, благоуханная!
Чем заслужил? Ты столь добра со мной!
Предмет святой любви, моя желанная
Отныне будет мне женой.
 
      …..
      Хуннян
      (на мотив «Пробуждается Се Сань»):
 
Там в зале яств роскошных
Струится аромат.
От ветра за окошком
Пионы шелестят.
Застывшая помада
Опавших лепестков,
Одела балюстраду
В сияющий покров.
 
      …..
 
Подлунный полог дивный
Мной подготовлен в срок.
Здесь ширма из павлинов
Смягчает ветерок.
 
      …..
 
Вот флейты и свирели,
Венчальный гимн пропет
Под цитры нежной трели
И дроби кастаньет.
 
      Студент:
 
Преодолела тьму преград,
Мне подарила в счастье веру.
Я расплачусь с тобой сто крат,
Как только сделаю карьеру.
Я на Ткачиху с Волопасом
Бессонной ночью из окна
Глядел с мечтою ненапрасной –
Вот-вот исполнится она!
Я буду окружен цветами –
Прислужницами при луне,
И яшмою, и жемчугами –
Я счастье заслужил вполне.
Задую тусклую свечу
И свитков желтизну скручу!
 
      …..
      Заключительные арии:
      Хуннян:
 
Вы покорили грацией!
Вас ждет Инъин в вечерний час.
 
      Студент:
 
Что говорить и клясться ей!
Я лучше выполню приказ.
 
      …..
      Хуннян:
 
Чтоб мне не волноваться!
Не бегать снова кликать вас.
 
      …..
      Тут неожиданно объявили:
      – Их сиятельства господа Цай и Хуан пожаловали.
      Цензор Сун тотчас же убрал шашки. Поправив одежды, все вышли им навстречу.
      На Цае Девятом был светлый халат и золотой пояс. Его сопровождала многочисленная свита. Цай распорядился вручить Симэнь Цину визитную карточку, на которой значилось: «От Цай Сю с поклоном». Вошли в залу.
      – Позвольте вам представить, – обратился к Цаю начальник ведомства Ань.
      – Господин, рад с вами познакомиться! – сложив руки на груди, говорил Цай.
      – Буду счастлив нанести вам визит, – отвечал Симэнь.
      После взаимных приветствий сняли верхние одежды и сели. Подали чай. Начался обмен любезностями. Симэнь кликнул певцов, и Цай Сю занял почетное кресло, остальные же расселись на места хозяев.
      Повара подносили все новые кушанья. Актеры вручили гостю перечень исполняемых вещей. Цай Сю выбрал драму «Двое верных» . Пока актеры сыграли две сцены, слуги не раз обносили гостей вином. Потом цензор Сун велел исполнителям ролей героя и героини наполнить пирующим кубки. Певцы тем временем запели на мотив «Вешние воды»:
 
Выезжает из стольного града на пегом коне …
 
      – А я, углубляясь в суть дела, мог бы несколько уточнить, – засмеялся Цай Сю. – Как сказано, «императорский цензор на темно-пегом коне, а три господина подобны почтенному Лю, по-прежнему в рыжих усах» .
      – Да, господа, – вставил Ань, – нынче не тот день, когда «цзянчжоуский конюший слезами своими темный халат окропил» .
      Пирующие рассмеялись.
      Симэнь велел Чуньхуну спеть цикл «Варваров я усмирил и с докладом стою у Ворот Золотых», который привел цензора Суна в неописуемый восторг.
      – Какой милый юноша! – сказал он Симэню.
      – Из моих домашних, – объявил хозяин. – Уроженец Сучжоу .
      Цензор взял певца за руку и попросил, чтобы тот наполнил ему кубок, а потом наградил его тремя цянями серебра. Чуньхун благодарил цензора земным поклонами.
      Да,
 
Все ниже, ниже солнце за окном,
И все длиннее тени от растений.
Полны бокалы пенистым вином,
А сколько прозвучало песнопений!
Хоть свет дневной еще и не погас,
А уж пробили предвечерний час.
 
      Незаметно солнце склонилось к западу. Цай Сю велел приближенным подать одежды и начал откланиваться. Напрасно упрашивали его остаться. Хозяева пира вышли за парадные ворота проводить высокого гостя, а с его секретарями отправили на пристань в Синьхэкоу баранью тушу, вина и куски шелков, но не о том пойдет рассказ.
      Вскоре откланялся и цензор Сун.
      – Послезавтра вам опять предстоит беспокойство, – говорил он Симэню.– Так что я вас пока не благодарю.
      Гости сели в паланкины и отбыли. После проводов Симэнь вернулся в залу и отпустил актеров.
      – Послезавтра приходите! – наказал хозяин. – Еще из своих кого получше захватите. Его сиятельство, слыхали, самого губернатора Хоу принимает.
      – Знаем, – отвечали актеры.
      Симэнь велел поставить вина. Дайаня послал за Вэнь Куйсюанем, а Лайаня за Ин Боцзюэ, которые не заставили себя долго ждать. После взаимных приветствий сели. Трое певцов обносили их вином и услаждали слух пением. Чжэн Цзинь и Цзо Шунь пели в дальних покоях.
      – Завтра невестушки к тебе собираются, – обращаясь к Боцзюэ, говорил Симэнь. – Певцов позовешь или забавников?
      – Как ты, брат, ловко рассуждаешь! – отозвался Боцзюэ. – Бедному человеку такая роскошь не по карману. Двух певиц позову и хватит. А невесток я попросил бы пораньше пожаловать.
      В передней зале продолжался пир.
      Тем временем в дальних покоях первыми отбыли свояченица Мэн Старшая и невестка Мэн Вторая, за ними стала собираться и золовка Ян.
      – Погостили бы еще денек, золовушка! – упрашивала ее Юэнян. – Домой-то успеете. Матушка Сюэ послушниц за священными книгами послала. Писание послушали бы вечерком.
      – Я бы осталась, сестрица, – говорила золовка. – Да на завтра, сказать по правде, помолвка племянника назначена. За мной прислали, на смотрины просят придти.
      Золовка Ян откланялась и ушла. Остались только жены приказчиков Фу, Ганя и Бэнь Дичуаня, а также Дуань Старшая. Юэнян продолжала сидеть со старшей невесткой У и матушкой Пань. Сбоку от них стояли барышня Шэнь Вторая и певица Юй, которые наливали вино и пели, а оба певца были отпущены в залу. Пир продолжался до темна. Потом жены приказчиков попрощались и только Дуань Старшая заночевала у Сюээ. Матушка Пань удалилась на покой к Цзиньлянь.
      В покоях Юэнян остались старшая невестка У, Ли Гуйцзе, Шэнь Вторая, три монахини, барышня Юй, а также Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь. Тут в передней зале закончился пир, и слуги принесли посуду. Цзиньлянь поспешно удалилась в передние постройки и, пробравшись к калитке, спряталась в тени. Показался Симэнь. Он шел, шатаясь из стороны в сторону, поддерживаемый Лайанем, который нес фонарь. Они направлялись в покои Ли Пинъэр, но, заметив Цзиньлянь, Симэнь взял ее за руку и вошел в ее покои, а Лайаню наказал убрать посуду.
      Юэнян думала, что вот-вот появится хозяин, и проводила певицу Шэнь, Ли Гуйцзе и барышню Юй в комнату Ли Цзяоэр.
      – Что там батюшка делает? – спрашивала Лайаня хозяйка. – Сюда придет?
      – Не устояли, к матушке Пятой отбыли, – отвечал слуга.
      – Ну ты подумай, что творит негодник, а! – обращаясь к Юйлоу, говорила в раздражении Юэнян. – Я-то полагала, он к тебе нынче пойдет, но видно, похоть ее одолевает. Вот его туда и тянет. Расстаться не в силах.
      – Пусть себе наслаждается, сестрица, – отозвалась Юйлоу. – Не надо волноваться, а то и мы недалеко от нее уйдем. Матери наставницы над нами смеяться будут. Шесть нас у батюшки. К которой захочет, к той и пойдет. Ему не закажешь!
      – Наверняка они загодя договорились, – продолжала Юэнян. – Видала, как она бросилась, как только у него гости разъехались? – Хозяйка обернулась к Сяоюй: – Ступай посмотри, если на кухне никого нет, запри внутренние ворота и пригласи трех матушек наставниц. Будем слушать драгоценный свиток в их исполнении.
      Позвали Ли Гуйцзе, Шэнь Вторую, Дуань Старшую и барышню Юй.
      – Я наказывала прислать младших буддийских послушниц и принести «Драгоценный свиток о праведной Хуан», – объяснила Юэнян старшей невесте У. – Жаль, золовушка ушла.
      Хозяйка велела Юйсяо заварить лучшего чаю.
      – Давай с тобой по очереди за чаем следить, – обратилась Юйлоу к Ли Цзяоэр, – а сестрицу Старшую не будем отвлекать.
      И они распорядились насчет чая.
      Немного погодя на кане был поставлен стол. Появились три монахини, и, скрестив ноги, расположились на кане. Вокруг разместились все остальные. Юэнян обмыла руки и воскурила благовония.
      Мать Сюэ раскрыла «Драгоценный свиток о праведной Хуан» и запричитала высоким голосом:
 
 Ибо известно: Закон
 Вовек не погаснет, ведь он
 Есть ничто.
 Также и корня Пути
 Рождения нам не найти,
 Ведь то, что в миру рождено,
 Все миру не нужно давно.
 Поэтому Тело Закона
 Исконно
 Посредством Восьми вечных образов
 Явлено.
 И восемь, поэтому образов
 Являют нам Тело Закона
 Во славе стозвонной .
 Сколь ярок светильник Добрейшего!
 Отверз он врата мироздания.
 Сколь ясно и зеркало Буддово!
 Пронзает оно тьму бездонную.
 Сто лет – только миг остановленный .
 Четыре великих субстанции
 Всех тел , словно тень, иллюзорные,
 Как отблеск барашка волны.
 О, люди, вьются день-деньской
 В мирской
 Пыли.
 Конца нет суете людской:
 С утра до утра,
В сиюминутных
 Делах беспутных
 Бегут
 Все дни.
 И разве знают про покой
 Про просветленье
 Сердец они?!
 Стремятся вечно ублажать
 И чувства, и мышление
 И тонут в пагубных страстях
 И в искушениях.
 Хотят добиться славы, чтоб
 Затмить всех современников
 Все это только бренный сон.
 Сих мира пленников.
 Чинов, богатства их, порой,
 Гора – не ниже облаков!
 Не избежать под той горой
 «Нет постоянства» –
 пары слов !!!
 Едва пронесутся и ветер, и пламя,
 Как сгинет и стар, и млад.
 Иссякнут потоки, обрушатся горы –
 И где целый славный град?!
 Псалом вознесу я на десять стран света
 В восьми – возведу алтари .
 Спаси от бессчетных страданий Обитель !
 Врата Пустоты отвори !
 
Псалом гласит:
 
 Кто счастлив и знатен, кто беден, убог –
 Тому есть всегда основанье.
 И ты не проси никогда, чтобы Бог
 Дал лучшие предначертанья.
 Весенние дни растранжирил ты зря –
 Не вырастил тучных колосьев.
 На ниве теперь не собрать урожай –
 Надежд не питай ты на осень!
 
      – Внемлите, милосердные бодхисаттвы, Слову Буддову, которое проповедует вам бедная инокиня! Сей псалом был завещан нам самим Патриархом. Какой смысл сокрыт в нем? «Кто счастлив и знатен, кто беден, убог – тому есть всегда основанье». Вот взять хотя бы вас, милосердные бодхисаттвы. Замужем вы за именитым лицом, у коего и высокие чины и широкий достаток. Живете вы во дворцах и палатах, на зов ваш бежит прислуга и челядь. Украшает вас золото, опоясывает серебро. Вы купаетесь в парче и тафте, окружены грудами атласов и шелков. Явится желание одеться – и тысячи сундуков с шелками вам откроются. Пожелаете полакомиться – и сотни редчайших ароматных яств перед вами расставят. Процветание и роскошь, богатство и знатность принадлежит вам за деяния в прошлой жизни. Вы не ропщете на судьбу. Вам и без мольбы все приходит само собою. И то, что я, бедная инокиня, здесь читаю вам канон, возношу хвалу Будде, вместе с вами вкушаю лакомства и пользуюсь дарами вашего добросердечия – это веление высшей судьбы. А судьба – вещь великая. Все мы – избранные с Праздника Драконьих цветов , пожинающие плоды заслуг своих, содеянных в прошлой жизни. А не будь содеянного, уподобишься тому, кто не сеял по весне ниву свою. Как ему ждать налитых колосьев, ежели осенью пред ним откроется заросшее бурьяном поле?
      Истинно сказано:
 
Чище мети
Обитель души ,
Меру блюди –
Зря не блуди.
Прочь от страстей
За тайную дверь ,
Нравы людей
Знаешь теперь.
 
      И еще:
 
Жизнь лишь миг, а после тело разлетится в прах.
Нет в рождении прозренья – суета и страх,
А прозревший, не рождаясь, шествует в веках.
 
      И еще:
 
Как переменчиво рока дыханье!
Солнце краснеет у Западных скал ,
Счастье иссякло, приходит страданье –
Смертные муки на тысячи кальп .
 
      Подумать только, богатство и знатность, процветание и роскошь тают, как снежный ком, брошенный в кипяток. А если вдуматься поглубже – химеры это, пустые грезы. Нынче я в телесном облике своем подвержена душевным мукам и волнениям, а после смерти четыре великих субстанции моего тела обратятся в прах. И кто знает, где будет маяться моя душа. Кто боится сансары , колеса жизни и смерти, пусть подойдет и послушает проповедь дальше.
      Поет «Слово Указа» :
 
Рожденный – умерший с обеих сторон
Плывут по течению вместе, их стон
И вздохи слышны до скончания дней,
Мирской суеты непутевых детей.
И вестником смерти приходит болезнь.
Жизнь – сон на ветру иль весенняя песнь.
Огарок свечи догорел уже весь,
И сердце сожмется: неужели днесь?!
 
      Вступление гласит:
 
Тело явленное Будды
От житейских горьких будней
Спасает.
Его корень без начала и конца –
Непреходящ –
Всем скорбящим
В помощь.
Велика святая клятва
Амитабхи, что Ученье
Основал –
Сорок восемь клятв глубоких
Отрешенья
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге
Алкал.
Он сподвигнет всех живущих
Враз прозреть свою природу,
Он – сквозь валы волн сансары –
Моря горького – несущий
Нас к исходу.
Амитабха – то владыка
Умиротворенья.
К бодхи
И к плодам его чудесным
Приведет на вечный отдых –
Исцеленье.
Помнящий про цели Будды –
Все грехи твои да сгинут,
Многочисленные, словно
В водах Ганга тьма песчинок!
А молящийся усердно –
Будешь счастлив ты безмерно!
Слова верный проповедник,
В переписке сутр сгорая,
Возродишься, словно феникс,
В небе Лотосова рая !
Ну а сведущий глубоко –
В миг, Судьбой определенный
Вознесешься ты высоко –
В Земли Чистые Амиды !
Если помнишь, то достигнешь!
Велики любовь и жалость,
Столь огромны, что Амида
Из любви и милосердья
Жизнь – служению Закону,
Жизнь – божественному трону,
Трем Сокровищам Ученья
Всю отдал.
Это он, приняв решенье,
Клятву дал об отрешеньи
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге
Алкал.
 
      Псалом гласит:
 
Глубокая истина и сокровенная!
К тебе – в миллионы веков трудный путь!
Увидев, услышав, держусь неизменно я,
И жажду постичь твою высшую суть .
Все будды и все бодхисаттвы небесные
На землю сошли воскурить фимиам,
Ученью вознесть славословья чудесные!..
А я повествую о мудрой Хуан.
 
      В старину это случилось, в правление Ханьского царя. Шли тогда благодатные дожди и дули мягкие ветры. Процветала страна и наслаждался покоем народ. И появилась тогда на свет некая женщина, милосердием своим растрогавшая небо. У богача Хуана, жившего в уездном городе Наньхуа, области Цаочжоу , родилась дочь – девочка серьезная, рассудительная и собою красавица. Ей было всего семь лет, а она уже носила грубую одежду, соблюдала посты и читала «Алмазную сутру», дабы отблагодарить за любовь родителей своих. И так изо дня в день. И явилась ей в небе растроганная бодхисаттва Гуаньинь. Родители, видя усердие, с каким дочь читает сутру, стали ее отговаривать, но она не последовала совету. Тогда разыскали они сваху, выбрали счастливый день и добрый час и выдали дочь замуж за мясника Чжао Линфана. Прожили супруги двенадцать лет и родились у них один сын и две дочери. Обратилась однажды к мужу своему Хуан и говорит:
      – Мы прожили в супружестве двенадцать лет, родили достойного сына и прекрасных дочерей, но только любовь затягивает человека, как омут… Прислушайся, муж мой, к романсу, что я для тебя приготовила:
 
С женою связан муж судьбою.
Пусть дети бегают гурьбою,
Не задержать прихода смерти.
Супруг, хозяин мой, поверьте,
И вместе примем мы решенье –
В подвижничестве лишь спасенье.
Богатство, знатность – сорняки,
Соблазны жизни так мелки!
 
      Однако не смог Линфан взять на себя такой обет и однажды, простившись с женою, уехал покупать свиней в Шаньдун. А Хуан после отъезда мужа убирала дом, совершала омовение и, с молитвой возжигая благовония, стала читать «Алмазную сутру».
 
Когда немедленно отбыл
в Шаньдун мясник Линфан,
В центральной зале спать легли
все четверо детей ,
А в спальне западной жена –
сударыня Хуан
Душистой вымылась водой,
оделась без затей.
На запад обратясь, жгла в спальне фимиам,
Молилась вечером и утром
И свитки драгоценные учила там,
Алмазную читала сутру.
Твердить каноны не закончила она,
Как фимиам растаял вдруг:
Ее молитва Будде так чиста, сильна,
Что небосвод пронзает звук.
Достигло Слово райских сфер и адских врат,
И свет волшебный ослепил.
Увидев, царь Яньло был несказанно рад
И лик свой царственный явил.
Ужель в подлунном мире , средь страстей и бед
Буддийский патриарх возрос?
Призвал он двух судей загробных на совет
И учинить велел допрос.
«Владыка мудрый», – говорит судья в ответ, –
Сей голос, он из Наньхуа,
Над Цаочжоу воссиял небесный свет
Молитвой госпожи Хуан.
Познанья праведницы этой глубоки,
Одета скромно, пост блюдет,
Творит добро, ее свершенья велики –
Им радуется небосвод .
 
      Поет, словно «Алмазную сутру»:
 
Сердце бешено забилось
у Яньло от этих слов,
И два демона сбежались
на его поспешный зов.
Их направил к дому Чжао,
под его достойный кров.
Там Хуан читала сутры,
осветив в ночи альков.
Вдруг увидела: пред нею
двое отроков – послов.
 
      Декламирует:
 
Один – это добрый посланец небес,
Другой – злобный якша, молоденький бес .
Хуан прервала свое чтение в миг,
К гостям обращен ее праведный лик.
«От дома какого к слуге недостойной
Пришли вы?» – «Сударыня, будьте спокойны,
Не вашей семьи драгоценной родня,
Из царства теней к вам послали меня.
Зовет тебя, матушка, мудрый Яньло,
От сутр, что читаешь ты, в небе светло.»
От слов этих мигом сковал ее страх,
К ним с просьбой она на дрожащих устах.
«С фамилией той же и с той же судьбой
Другую возьмите к Яньло вы с собой.
Готова на сотни милльонов смертей,
Но как я сиротами брошу детей?!
Ведь доченьке старшей лишь девять годков,
А младшей-то шесть!.. Как оставить мне кров?!
Сынку малолетнему – три миновало,
Его берегла и ласкала так мало!
Отпустите если, то жизни по гроб
Усерднее буду творить я добро!»
Ей отроки молвили из темноты:
«Кто помнит “Алмазную сутру”, как ты?!»
 
      Добрый и злой отроки, слушавшие мольбы праведной Хуан, никак не могли взять ее с собой. До того сильно любила она деток своих, что не в силах была с ними расстаться. Торопить ее стали отроки: «Матушка добрая, смерть возьмет тебя в третью ночную стражу , не отложить даже до четвертой. Это здесь в световом мире ты свободна, вольна. А царство теней не допустит отсрочки. Промедлив, мы согрешим, и никакие оправданья не помогут.»
      И решилась тогда Хуан. Велела дочери нагреть воды и после омовения, пред Буддою представ, ноги по уставу сложив, молча села. Душою подлинной предстала Хуан перед владыкой Яньло.
      Поет на мотив «Осень над Чуской рекой»:
 
Жизнь – как молнии вспышка, как сон по утру.
Человек пред кончиной – свеча на ветру.
Уже встретила я государя Яньло,
В дальний путь собралась, одеянье бело.
С Ностальгической башни взгляну я назад.
Как терзаюсь слезами родимых ребят!
Вы в льняных поясах и в простом одеяньи
Бейте в гонги, готовьте мой гроб к отпеванью.
 
      Произносит, как прозу :
 
        Оставим в стороне то, как страдал Линфан.
        Расскажем об идущей в мир теней Хуан.