Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

      Цзиньлянь как будто нехотя поднялась, но ноги стремительно понесли ее к Симэню. Когда она вошла к себе в спальню, он уже успел принять чужеземное снадобье . Чуньмэй помогла ему раздеться, и он залез на кровать под пологом.
      – Вот теперь ты умненький у меня, сынок! – шутила Цзиньлянь. – Мама позвать не успела, а ты уж в постельке. А мы в дальних покоях с невестушкой У и золовкой Ян пировали. Ли Гуйцзе пела, мне все подливали. В темноте сама не знаю, какими судьбами добралась. – Она позвала Чуньмэй. – Принеси чаю. Пить хочу.
      Чуньмэй заварила чай, Цзиньлянь села за стол и подмигнула наперснице. Та сразу смекнула, в чем дело, и пошла греть воду. Цзиньлянь надушила воду сандаловым ароматом, добавила квасцов и после омовения распустила волосы, которые держались одной-единственной шпилькой, и села перед зеркалом под лампой. Она подкрасила губы, положила за щеку ароматного чаю и вошла в спальню. Чуньмэй помогла ей обуть ночные туфельки и вышла, заперев за собою дверь.
      Цзиньлянь пододвинула к постели светильник, опустила газовый полог, скинула красные штаны и обнажила свой белый, как нефрит, стан. Симэнь сел на подушку. У него на том самом висела пара подпруг, и, выйдя наружу, тот предстал взору вставшим в полный рост. Цзиньлянь, увидев это, даже подпрыгнула и всплеснула руками. Высился пурпурный пик, и грохотало, будто сошлись два тигра. Бросив страстный взгляд на Симэня, Цзиньлянь сказала:
      – Догадываюсь, что у тебя одно на уме. Не иначе, как снадобье монаха подействовало. То-то грозный вид! Хочешь меня доканать? Отборное другим, а моя уж такая доля – с подбитым маяться. С кем сражался, говори! Где это тебя так подбили? Когда чуть жив, ко мне приходишь? Конечно, где мне с другими равняться? А еще говоришь, будто ко всем одинаков. А в тот день меня дома не было, так ты узелок стащил и, как вор, к ней улизнул. Это после нее, что ли, едва маячишь? А она нам голову морочит, скромницей прикидывается. Где тебя, негодник, носило, а? Тряпка – вот ты кто! Весь бы век тебя презирала за это!
      – Ах ты, потаскушка! – засмеялся Симэнь. – А ну, поди сюда! Посмотрим, хватит ли у тебя храбрости? Одолеешь, лян серебра в награду получишь.
      – Вот пакостник! – заругалась Цзиньлянь. – Напихал утробу какой-то гадостью. Я не испугаюсь!
      С этими словами она наискось легла на спальную циновку, обеими руками крепко схватила тот самый предмет и погрузила его в алые уста, проговорив:
      – Большой негодяй, хочешь своей толкотней даже рту причинить боль.
      Сказав это, она, тяжело дыша, стала сосать взятый в рот причиндал, то заглатывая, то выпуская, то играла с ним кончиком языка, то по-лягушачьи лизала его, то держала внутри, перекатывая в разные стороны, то вынимала и приникала к нему своим напудренным личиком, в общем, забавляясь с ним всевозможными способами. Тот самый предмет, становившийся все более крепким и твердым, высоко поднялся, вздернул голову, его впалый глаз стал круглым и вытаращился, волосы в свесившейся бороде выпрямились и затвердели. Опустив голову, Симэнь Цин поглядывал на ароматное тело женщины, прятавшееся под шелковым пологом. Нежные ручки крепко держали заросший волосами предмет и либо вставляли его в рот, либо вынимали оттуда. При свете лампы женщина копошилась, двигалась то туда, то сюда.
      С ними рядом примостился, оказывается, белый кот Львенок. Следя за игрою, он вдруг выпустил когти и бросился было прямо на Симэня. Тот схватил крапленный золотом черный веер и давай его поддразнивать. Цзиньлянь выхватила веер и с силой ударила им кота, так что он бросился из-под полога.
      – Вот несносный! – заругалась она, глядя Симэню прямо в глаза. – Меня заставляет вон чем заниматься, а сам еще с котом возится. Он ведь, чего доброго, и в глаза вцепиться может, что тогда? Нет, хватит с меня, больше не буду.
      – Вот потаскушка! – заругался Симэнь. – Долго я тебя ждать буду?
      – Ты бы Ли Пинъэр лучше заставил этим заниматься, – говорила Цзиньлянь, – а то на меня все сваливаешь. И чего ты только наглотался! Из сил выбилась, а все впустую.
      Симэнь наклонился к завернутой в платок серебряной шкатулке, поддел на костяную палочку немного розоватой мази, умастил ею внутри «лошадиную пасть» и лег навзничь, а Цзиньлянь оседлала его, сказав:
      – Погоди, я пристрою его, а тогда и запустишь.
      Однако черепашья головка была слишком велика, и только после долгого проталкивания внутрь вошел лишь самый кончик. Находившаяся сверху женщина, раскачиваясь вправо и влево, терлась и, как будто не имея сил скрывать свои чувства, бормотала:
      – Дорогой, войди поглубже внутрь, ведь тебе это совсем не трудно.
      Одновременно она мяла его руками. При свете лампы она уставилась на его черенок, который принялась вставлять в свою прореху; сначала тот вошел наполовину, а потом, подпираемый с двух сторон, заполнил все до отказа, после чего прекратились движения взад и вперед.
      Цзиньлянь с обеих сторон помазала слюной свою прореху, которая от этого немного расширилась и стала скользкой. Затем они энергично возобновили встречные движения, один поднимался, другая опускалась, и постепенно погрузили черенок по самый корень.
      – При употреблении «звонкоголосой чаровницы» по всему телу разливается приятное тепло, – шептала она, – а вот от этого снадобья почему-то холод подступает к самому сердцу. Я так обессилела, что и пошевельнуться не в силах. Кажется, скоро дух испущу в твоих объятиях. Не могу я больше!
      – Хочешь, анекдот расскажу? – засмеялся Симэнь. – От брата Ина слыхал. Умер один, и владыка преисподней натянул на него ослиную шкуру. «Ослом, – говорит, – будешь». Заглянул тогда загробный судья в книгу судеб. Видит: человек этот целых тринадцать лет на белом свете не дожил и отпустил его. Оглядела его жена: муж как муж, все как у людей, только янский предмет, как у осла. «Пойду – говорит муж, – свой возьму». Жена испугалась. «Что ты, дорогой мой! – уговаривает. – А вдруг не отпустят, что тогда делать?! Лучше так уж живи, а я как-нибудь свыкнусь».
      Цзиньлянь ударила Симэня рукояткой веера.
      – Это Попрошайкиной бабе, видать, к ослиным не привыкать, – заметила она, улыбаясь, – а я от твоего света белого не вижу.
      Они сражались уже целую стражу, а семя у Симэня все еще не изверглось. Лежа снизу, он закрыл глаза и позволил женщине сидеть сверху на корточках, а его черепашья головка, со всей силой вставлявшаяся и вынимавшаяся, от трения издавала удивительные звуки. Симэнь долго предавался этому занятию, пока жена не повернулась к нему. Тогда он своими ступнями поднял ее ноги, высоко задрал их и стал резко двигаться взад и вперед. Хотя Симэнь своим телом касался тела Цзиньлянь, а его глаза все видели, он чувствовал себя словно в пустоте.
      Прошло много времени, страсть Цзиньлянь дошла до предела, она повернулась, руками обхватила Симэня за шею и повалилась на него, погрузив кончик языка в его рот. Тот самый предмет у Симэня сразу же проник в лоно жены, которая вся отдалась трению-катанию и безостановочно бормотала:
      – Дорогой, хватит, я уже умерла.
      Вскоре она впала в забытье, а язык у нее стал холодным как лед. Когда изверглось семя, Симэнь ощутил в ее лоне струю горячей пневмы, которая проникла в его киноварное поле, что родило в сердце неописуемую радость. Вытекшее семя Цзиньлянь вытерла платком. Они обнимались, сплетали шеи и ноги, сосали языки друг у друга, но тот самый предмет больше не вздыбливался.
      Они заснули. Но не прошло и часу, как возбужденная Цзиньлянь сама взобралась на Симэня. Сражение разгорелось снова. После двукратной радости за один раз она лежала совершенно изможденная. Симэнь же был бодр, как ни в чем не бывало, и мысленно поражался чудодейственной силе заморского снадобья.
      Запели петухи, на востоке занимался рассвет.
      – Душа моя! – говорила Цзиньлянь. – Ты недоволен, да? Приходи вечером, и я буду тебя ублажать до утра.
      – Меня этим не удовлетворишь, – отвечал он. – Мне только одно даст удовлетворение.
      – Что же? – спросила она. – Скажи.
      – Секрет! Вечером скажу.
      Наступило утро. Он встал, умылся и причесался. Чуньмэй подала ему одежду.
      Хань Даого и Цуй Бэнь уже дожидались его. Он вышел к ним, возжег жертвенные деньги и вручил отъезжающим письма.
      – Это – на пристань, – объяснял он. – Передадите хозяину постоялого двора Ван Божу, а это – проживающему в городе Мяо Цину. Разузнайте, чем кончилось его дело. Да не задерживайтесь там. А не хватит денег, с Лайбао перешлю.
      – А его сиятельству Цаю будет письмо? – спросил Цуй Бэнь.
      – Пока не написали, – отвечал Симэнь. – Тоже с Лайбао отправлю.
      Слуги простились и вскочили на коней, но не о том пойдет речь.
      Симэнь облачился в парадные одежды и отбыл в управу, где, встретившись с Ся Лунси, поблагодарил его за приглашение.
      – Был бы весьма польщен вашим присутствием, – сказал Ся Лунси. – Больше никого не будет.
      После заседания они разъехались по домам.
      Между тем Юэнян накрыла стол и пригласила Симэня к завтраку. Тут к воротам неожиданно примчался гонец в темном платье верхом на скакуне. Под мышкой у него торчал узел, с лица катился пот.
      – Здесь живет надзиратель господин Симэнь? – обратился он к Пинъаню.
      – А ты кто такой? – спросил в свою очередь тот.
      Всадник поспешно соскочил с коня и поклонился.
      – Я гонец его сиятельства Аня, управляющего перевозками императорского строевого леса, – отчеканил он. – Прибыл с подарками господину Симэню. Мой господин с его сиятельством Хуаном, смотрителем гончарен, пирует сейчас у его сиятельства Ху в Дунпине и намеревается заехать по пути с визитом к господину Симэню.
      – Визитная карточка есть? – спросил Пинъань.
      Гонец достал из узла карточку с перечнем подарков и протянул ее привратнику. Тот удалился и вручил ее Симэню. На визитной карточке значилось: «Чжэнцзянского шелка два куска, хучжоуской ваты четыре цзиня, пояс и старинное зеркало».
      – Дай гонцу пять цяней серебра и мою визитную карточку, – наказывал Симэнь. – Скажи, хозяин, мол, почтет за великую честь принять высоких гостей.
      Всадник умчался, а Симэнь дал распоряжение накрывать столы.
      В полдень к воротам прибыли два роскошных паланкина, сопровождаемые целой свитой слуг. Гонцы вручили визитные карточки прибывших. На одной значилось: «От Ань Чэня с поклоном», на другой – «От Хуан Баогуана с поклоном». Из паланкинов вышли сановники в черных креповых шапках и черных туфлях. Парадные одежды их украшали наперсники с изображением летящих в облаках серебристых фазанов . Они обменялись поклонами и, уступая друг другу дорогу, приблизились к воротам, где их встретил Симэнь и проводил в залу. Там после взаимных приветствий и излияний дружеских чувств все сели. Смотритель гончарен Хуан расположился слева, управляющий Ань – справа. Симэнь занял место хозяина.
      – Давно жаждал с вами познакомиться, милостивый сударь, – подняв руку, начал Хуан. – Широко известны ваши добродетели, повсюду о вас гремит слава. Мне приходится глубоко сожалеть, что до сих пор не имел чести засвидетельствовать вам свое почтение.
      – Что вы, ваше сиятельство! – воскликнул Симэнь. – Это меня мучит совесть, что до сего дня не выразил вам всю мою признательность и заставил вас утруждать себя этим посещением, коего я никак не достоин. Позвольте узнать ваше почтенное прозвание.
      – Брат Хуан, – сказал Ань, – прозывается Тайюем, что значит «Умиротворитель вселенной», из выражения «ступил на твердь умиротворенную, и излучили свет небеса» .
      – А мне будет позволено узнать ваше почтенное прозвание? – спросил Хуан.
      – Мое скромное прозвание Сыцюань, – отвечал Симэнь. – Происходит от четырех колодцев у меня в поместье.
      – Мне довелось встретиться с братом Цаем, – заговорил Ань Чэнь. – Он рассказал мне, как они с Сун Сунъюанем причинили вам хлопоты своим визитом.
      – Да, но так пожелал Юньфэн, – отвечал Симэнь. – А помимо того, его сиятельство является цензором в наших краях, и долг обязывал меня устроить прием. Слуга, вернувшись из столицы, говорил мне, что вы, ваше сиятельство, удостоились высокого поста. Позвольте поздравить вас с назначением. Давно из родительского дома?
      – После расставания с вами здесь в минувшем году, – говорил Ань Чэнь, – я по прибытии домой взял себе вторую жену, встретил Новый год и в первой же луне отбыл в столицу, где получил назначение в Ведомство работ. Там меня и направили инспектировать перевозки императорского леса. Направляясь в Цзинчжоу через ваши края, я, конечно, не мог не выразить вам моего искреннего почтения.
      – О, я до глубины души тронут вашим вниманием, – поблагодарил его Симэнь и предложил гостям снять парадные одежды, а слугам наказал внести столы.
      Смотритель Хуан собрался было откланяться.
      – Скажу вам по правде, – пояснил Ань Чэнь. – Мы с братом Хуаном должны еще поспеть в Дунпин к господину правителю Ху. Там нас тоже ждет прием. Мы ведь к вам проездом заглянули, отдать долг вежливости. Если позволите, мы побеспокоим вас как-нибудь в другой раз.
      – Но, господа, Дунпин ведь очень далеко! – воскликнул Симэнь. – Если не голодны вы, то как быть вашим сопровождающим? Я не посмею вас долго задерживать, господа. Только легкая закуска, никаких особых приготовлений. И подкрепленье слугам.
      Первым делом вынесли блюда носильщикам паланкинов. В зале на столе тотчас же появились в изобилии отборные яства и редкие дорогие кушанья, какие только можно было достать в это время года, всевозможные супы и сладости. Они осушили всего по три маленьких золотых чарки вина. Потом стали угощать доверенных слуг и писцов. Немного погодя оба гостя встали и начали прощаться.
      – Завтра мы пришлем вам приглашение, – обратился к хозяину Ань Чэнь. – Будем просить вас, досточтимый сударь, пожаловать на скромное угощение. Оно будет в поместье придворного смотрителя его сиятельства Лю, сослуживца брата Хуана. Были бы счастливы видеть вас на приеме. Смеем надеяться, вы прибудете.
      – Не смею отказаться от столь любезного приглашения, – заверил их Симэнь и проводил за ворота.
      Не успели отбыть их паланкины, как принесли приглашение от Ся Лунси.
      – Сейчас иду! – сказал посыльному Симэнь, распорядился седлать коня, а сам пошел в дальние покои переодеваться.
      Симэня сопровождали Дайань и Циньтун, а также солдаты, отгонявшие с дороги зевак. Особые лица обмахивали его черным опахалом.
      Достигши дома Ся Лунси, Симэнь проследовал прямо в залу, где гость и хозяин обменялись взаимными приветствиями.
      – У меня только что были управляющий перевозками императорского леса его сиятельство Ань и смотритель гончарен Хуан, – объяснял Симэнь. – Если б не они, я бы пораньше приехал.
      Он снял парадный халат и пояс, и Дайань велел солдату завернуть их в узел.
      В зале были накрыты два стола. Симэню предложили занять место слева. Рядом с ним сел домашний учитель сюцай Ни. Они разговорились.
      – Позвольте узнать ваше почтенное прозвание, учитель? – обратился к нему Симэнь.
      – Меня зовут Ни Пэн, – ответил сюцай. – Другое имя Шиюань, а прозвание Гуйянь. Я состою на службе в областном училище. А теперь вот проживаю у почтенного покровителя моего господина Ся. Готовлю к экзаменам молодого барина. Мне прямо-таки неловко общаться со столь знатными особами, друзьями моего покровителя.
      Пока они говорили, вышли двое певцов и отвесили земные поклоны. После супа опять стали подавать кушанья, и Симэнь велел Дайаню наградить поваров.
      – Принеси мне головную повязку, – наказал он слуге, – а парадные одежды вези домой. Вечером за мной приедешь.
      – Слушаюсь! – отвечал Дайань и, полакомившись сладостями, умчался верхом домой, но не о том пойдет речь.
      А пока расскажем о Цзиньлянь. Проводив утром Симэня, она проспала до самого обеда, а проснувшись, долго нежилась в постели. Ей не хотелось даже делать прическу. Когда Юэнян позвала ее обедать, она во избежание толков сослалась на дурное самочувствие и осталась у себя. Когда она появилась наконец в покоях Юэнян, обед давно кончился, и хозяйка, пользуясь отсутствием Симэня, решила попросить наставницу Сюэ возвестить слово Будды и послушать акафисты из «Алмазной сутры».
      В светлой комнате стоял алтарь и курились благовония. Одна против другой сидели мать Сюэ и мать Ван. Рядом с ними сбоку стояли послушницы Мяоцюй и Мяофэн. Они должны были возглашать имя Будды. Вокруг разместились невестка У Старшая, золовка Ян, У Юэнян. Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ и Ли Гуйцзе. Все были в сборе.
      Начала монахиня Сюэ:
        Молния, блеск угасают мгновенно; камень, огонь уничтожить нельзя. Опавшие цветы на дерево обратно не вернутся. Утекшая вода назад не возвратится к роднику. Были палаты расписные и резные хоромы, но жизнь оборвалась, и вечной пустоты на всем легла печать. Высокие были посты и почетные ранги, но разжаловали однажды, и показалось все прежнее сном. Золото с нефритом – источник бедствий, румяна с шелками – напрасная трата усилий. Семейным радостям век не продолжаться; на том свете придется тысячи тяжких мук перетерпеть. Час смертный на ложе застанет, к желтым истокам уйдешь, и только анналы тленные славу пустую возвестят. Прах в землю зароют сырую, передерутся дети из-за полей и садов. Владей кладовыми шелков и парчи, после кончины клочка не возьмешь. Едва расцвел как весной цветок, серебрит седина уж виски. Только отгремели заздравные тосты, за ними плакальщики потянулись в дом. О, как все это тяжело, как тяжко! Дыхание по ветру разнесет, зароют в землю прах. Нет конца превращеньям. Все живое меняет и внешность, и вид беспрестанно.
        Вручим себя будде до конца!
        Всеобъмлющее учение Великой пустоты соприкасается с прошлым и проявляется в будущем. Учение Будды – Три сокровища монахам! .
        Глубокая истина и сокровенная!
        К тебе – в миллионы веков трудный путь!
        Увидев, услышав, держусь неизменно я,
        И жажду постичь твою высшую суть.
      Монахиня Ван продолжала:
        Хотим услышать речь о том, как во время оно будда Шакьямуни – патриарх всех будд и нашей религии творец , покинул мир .
      Монахиня Сюэ начала петь на мотив «Пяти жертвоприношений»:
 
Сын Брахмы – Шакьямуни будда
Покинул горы и потоки –
Земли родной приют,
Взошел на снежный пик . Безлюдно,
Гнездятся соколы, сороки,
Что плоть его склюют.
Драконов девять станут виться
И золотить слюною щедро…
Стал буддой человек!
Тогда Большая колесница,
Божественное просвещенье
Прославились навек!
 
      Монахиня Ван продолжала:
        О будде Шакьямуни услышали речь.
        Хотим услышать о тех днях, когда бодхисаттва Гуаньинь совершенствовалась в вере и как после этого произошло Украшение ; прошла через тысячи перерождений и затем обрела Небесный путь .
      Монахиня Сюэ вновь запела:
 
То Чжуан Яня третья дочь –
Принцесса прелести, добра ,
Что из дворца бежала прочь,
Ей дом – Душистая гора .
Там в созерцании спасенья
Искала, жертвы возносила,
И в пятьдесят три превращенья
Достигла будды . Мудрость, сила
Святой Гуаньшиинь у ней,
От бед спасающей людей.
 
      Монахиня Ван продолжала:
        Бодхисаттвы Гуаньинь услышали учение.
        В былые дни явился Шестой патриарх – учитель чань . Он передал светильник будды, своим ученьем изменил веру Западных краев и вернулся на Восток. Не основал он письменного учения . Каким был его тяжкий подвиг? Хотим слышать слово о нем.
      Монахиня Сюэ опять запела:
 
Наставник в дхарме , патриарх Шестой,
Ты девять лет лицом к стене постой,
Тебя опутает тростник густой,
Врастет в колени – боль не вырвет стон,
Столь крепко сосредоточенье!
Хоть мучил тигр, хлестал хвостом дракон ,
Но лишь усовершенствовавшись, он
Восстал, сломавши стебли башмаком,
И в путь, священной миссией влеком,
Отправился нести ученье .
И лишь тогда был в будде воплощен ,
И к милосердью высших приобщен.
Обет великий Вайрочаны
В молитвах славим неустанно!
 
      Монахиня Ван продолжала:
        Шестой патриарх, передавший учения светоч, услышали слово о нем.
        Смею спросить о былых днях, когда жил отшельник Пан , что бросил дом и в нищенской ладье отчалил в море, и тем достиг прямого воздаяния .
      Монахиня Сюэ запела:
 
Жил Пан Юнь – мирянин в вере ,
Распознавший мудрость сущую ,
Сделал вклад он в жизнь грядущую:
Горемыкам в полной мере
Помогал своим добром,
Жить ушел в сарай , постился…
И достигнув просветления,
Поднялся на плот учения,
С женами, детьми простился
И навек оставил дом.
Что случилось с ним потом?
Высшей он достиг ступени –
Он теперь хранитель-гений
Монастырского закона.
Разве путь его исконно
Не прекрасен и ученье
Не достойно восхищенья?
 
      Юэнян вся обратилась в слух, когда в залу вбежал запыхавшийся Пинъань.
      – Его сиятельство цензор Сун прислал двух гонцов и слугу с подарками, – выпалил он.
      Юэнян переполошилась.
      – Батюшка пирует у господина Ся, – говорила она. – Кто же примет подарки?
      Пока они суетились, вошел Дайань с узлом под мышкой.
      – Не волнуйтесь! – успокаивал он хозяйку. – Я возьму визитную карточку и сейчас же отвезу батюшке. А зятюшка пусть угостит пока слугу.
      Дайань оставил узел, взял визитную карточку и вихрем помчался прямо к надзирателю Ся.
      – Его сиятельство цензор Сун прислал подарки, – докладывал он Симэню.
      Симэнь взял визитную карточку. На ней значилось: «Свиная туша, два кувшина златого вина, четыре пачки писчей бумаги и собрание сочинений. От Сун Цяоняня с нижайшим поклоном».
      – Ступай домой, – распорядился хозяин. – Скажи Шутуну, чтобы выписал на визитной карточке мое звание и чин, все как полагается. Слуге дайте три ляна серебром и два платка, а принесшим подарки по пять цяней каждому.
      Дайань поскакал домой. Где он только не искал Шутуна, того и след простыл. Слуга бегал взад-вперед. Чэнь Цзинцзи тоже не показывался. Дайань велел приказчику Фу угощать слугу, а сам бросился в дальние покои за серебром и платками. Пришлось ему самому запечатывать на прилавке подношения. Приказчик Фу надписал все три конверта.
      – Не знаешь, куда девался Шутун? – спросил Дайань привратника.
      – Пока зять Чэнь был дома, и он тут ходил, – отвечал Пинъань.– А как зять за деньгами отправился, так и он исчез куда-то.
      – А, дело ясное! – махнул рукой Дайань. – Наверняка за девками увивается.
      Во время этой горячки верхом на осле подъехали Чэнь Цзинцзи и Шутун. Дайань обрушился на последнего с бранью:
      – Человек ждет, деревенщина ты проклятый! Давай, пиши скорей визитную карточку! Только и норовит из дома улизнуть! Раз батюшки нет, значит, тебе можно по девкам бегать, да? Кто тебя с зятем посылал?! Самовольно убежал! Погоди, я про тебя батюшке все скажу!
      – Ну и говори! – отозвался Шутун. – Я тебя не боюсь! А не скажешь, стало быть, сам меня испугался. Так и знай!
      – Ишь ты, сукин сын! – заругался Дайань. – Еще зудит, щенок!
      Дайань бросился на Шутуна, и завязалась свалка. Дайань плюнул Шутуну прямо в лицо и отошел.
      – Мне за батюшкой пора, а вернусь, я с тобой, потаскуха, разделаюсь! – сказал он и вскочил на коня.
      Юэнян между тем угостила монахинь чаем и продолжала слушать их буддийские песнопения и жития. Цзиньлянь не сиделось на месте. Она потянула было за рукав Юйлоу, но та сидела как ни в чем не бывало. Потом обернулась к Пинъэр, но та тоже опасалась замечания хозяйки.
      – Сестрица Ли! – не выдержала, наконец, Юэнян. – Видишь, она зовет тебя. Ступайте! А то она себе места не находит.
      Пинъэр с Цзиньлянь ушли.
      – Ну, вот, убрали репу, и сразу просторнее стало, – глядя вслед Цзиньлянь, говорила Юэнян. – Хорошо, что ушла, а то сидит, как на шипах. Не ей Учению внимать!
      Цзиньлянь повела Пинъэр прямо к внутренним воротам.
      – До чего же наша Старшая любит эти вещи! – говорила она. – Покойника вроде в доме пока нет, так к чему монахинь звать?! Не понимаю! Надоели мне их песни. Затянут одно и то же! Пойдем лучше посмотрим, чем наша падчерица занимается.
      Они миновали парадную залу. Во флигеле горел свет. Дочь Симэня бранила Цзинцзи из-за какого-то серебра. Цзиньлянь пробралась под окно и стукнула.
      – Там буддийские проповеди читают, а они глотку дерут, – сказала она.
      Вышел Чэнь Цзинцзи.
      – А, это вы! – завидев женщин, протянул он. – Чуть было не обругал под горячую-то руку. Заходите, прошу вас!
      – Ишь, какой храбрый! – оборвала его Цзиньлянь. – А ну, попробуй!
      Они вошли в комнату. Падчерица сидела у лампы и мастерила туфельки.
      – Туфли шьет в такую духоту! – говорила Цзиньлянь. – Бросай, поздно уж! Чего это вы тут раскричались, а?
      – Да как же! – начал Цзинцзи. – Меня батюшка за город послал, долг вытребовать. А она три цяня дала. Крапленый золотом платок, говорит, мне купишь. Сунулся я в рукав – нет серебра. Так без платка и воротился. Тут она и напустилась. На девок, говорит, истратил. Давай ругаться. Никакие мои клятвы слушать не хочет. И что же? Служанка стала подметать пол и нашла серебро. Так она серебро спрятала, а меня заставляет завтра платок привезти. Вот и посудите матушки, кто же виноват.
      – Замолчи ты, арестантское отродье! – заругалась на него жена. – К девкам шлялся! Зачем же Шутуна брал, разбойник? Небось, слыхал, как его Дайань ругал? Сговорились вы к потаскухам идти, вот до сих пор и пропадали. За серебром, говоришь, ездил? А ну, покажи, где оно.
      – Ты свои деньги нашла? – спросила Цзиньлянь.
      – Служанка на полу нашла, – отвечала падчерица. – Мне передала.
      – Ну и хватит ссориться! – успокаивала их Цзиньлянь. – Я тебе тоже денег дам. И мне купишь пару крапленых платков.
      – Зятюшка, тогда и мне купи, – сказала Пинъэр.
      – В Платочном переулке за городом, – объяснил Цзинцзи, – торгует знаменитый Ван. Каких только у него нет платков! Сколько нужно, столько и бери! И крапленые золотом, и отделанные бирюзой. Вам, матушка, какого цвета, с каким узором? Я ведь завтра бы и привез.
      – Мне хочется оранжевый, крапленый золотом и бирюзой, – говорила Пинъэр. – С фениксом в цветах.
      – Матушка, оранжевый цвет с золотом не идет, – заметил Цзинцзи.
      – Это мое дело! – перебила его Пинъэр. – Мне нужно также серебристо-красный шелковый с волнистым узором, отделанный восемью драгоценностями . А еще я хотела бы с отливом, украшенный цветами сезама и золотым краплением.
      – А вам какие, матушка Пятая? – спросил Цзинцзи.
      – У меня денег нет, – отвечала Цзиньлянь. – Мне и пары хватит. Один бледно-кремовый, крапленый золотом, с тесьмой.
      – Вы же не старуха! – перебил ее Цзинцзи. – К чему вам белый?
      – А тебе какое дело? – возразила Цзиньлянь. – Может, на случай траура припасаю.
      – А еще какой?
      – А другой – нежно-лиловый, из сычуаньского сатина, крапленый золотом и отделанный бирюзой. На узорном поле чтобы были изображены слитые сердца, орнамент из сцепленных квадратиков и союз любящих, а по кромке с обеих сторон чтобы зависали жемчужины и восемь драгоценностей.
      – Вот это да! – воскликнул Цзинцзи. – Вы, матушка, как торговец тыквенными семечками. Все продал, корзину открыл да как чихнет – сразу всех шелухой обсыпет.
      – Что тебе, жить надоело? – заругалась Цзиньлянь. – Кто платит, тот и товар по душе выбирает. Кому что нравится. И не тебе разбирать!
      Ли Пинъэр достала из узелка слиток серебра и подала Цзинцзи.
      – Отсюда и за матушку Пятую возьмешь, – сказала она.
      Цзиньлянь покачала головой.
      – Нет, нет, я сама дам, – сказала она.
      – Да не все ли равно, сестрица? – говорила Пинъэр. – Зятюшка заодно покупать будет.
      – Этого слитка на все ваши платки хватит и еще останется, – сказал Цзинцзи и прикинул серебро на безмене.
      Потянуло лян и девять цяней.
      – А останется, жене купишь, – сказала Пинъэр.
      Падчерица поблагодарила ее поклоном.
      – Раз матушка Шестая и тебе покупает, – обратилась к падчерице Цзиньлянь, – вытаскивай свои три цяня. И давайте-ка с мужем тяните жребий: кому угощать, посмотрим. А не хватит денег, матушку Шестую попросите добавить немножко. Завтра, как батюшка уйдет, купите утку, белого вина– и попируем.
      – Давай серебро, раз матушка велит, – сказал жене Цзинцзи.
      Она протянула серебро Цзиньлянь, а та передала его Пинъэр. Достали карты, и муж с женой начали игру. Цзиньлянь подсказывала падчерице, и та выиграла у мужа три партии.
      Послышался стук в дверь. Прибыл Симэнь. Цзиньлянь и Пинъэр поспешили к себе, а Цзинцзи вышел навстречу хозяину.
      – Сюй Четвертый обещал послезавтра вернуть двести пятьдесят лянов, – докладывал Цзинцзи, – а остальные в следующем месяце.
      Симэнь был пьян и, выругавшись, направился к Цзиньлянь.
      Да,
 
Если любимого ждешь всей душой,
Все пересуды – шум ветра пустой.
 
      Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ИН БОЦЗЮЭ В ГРОТЕ ПОДСМЕИВАЕТСЯ НАД ЮНОЙ КРАСОТКОЙ.

 

ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ РАССМАТРИВАЕТ В САДУ ГРИБЫ.

 

      Во дворе цветущем яблони
      дождевую впитали влагу;
      Над тропой в тишине и безветрии
      пестроцветные бабочки вьются;
      Всюду, всюду гвоздики пышные,
      прочь от них не ступить ни шагу;
      Временами томные шелесты
      Задремавших ив раздаются.
      Вот напиток из свежих персиков –
      ароматен и розоват он.
      Как ни холодно травам в утренник,
      а растут зеленей да гуще.
      Возвращаются в гнезда ласточки,