Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

      После того свидания Цзиньлянь и Цзинцзи стали настолько близки, будто их склеили. Не проходило дня, чтобы они не улучали случая побыть вместе. И надо же было тому приключиться! Как-то после утреннего туалета Цзиньлянь поднялась наверх воскурить благовония перед бодхисаттвой Гуаньинь. В это время туда же с ключами пожаловал Цзинцзи, чтобы взять лекарственных трав и благовоний. Они встретились лицом к лицу. Цзиньлянь забыла о бодхисаттве. Рядом никого не было, и они, обнявшись, слились в страстном поцелуе.
      – Милая моя, дорогая, – шептал он.
      – Душа моя, жизнь моя, – отвечала она. – Давай тут совершим, пока никого нет.
      И они, сняв одежды, устроились прямо на скамейке. Точно дикие уточки, порхали и резвились, наслаждаясь близостью. Волшебный корень не стремился вглубь, не нарушая нежного союза.
      Тому свидетельством романс на мотив «Цветок нарцисса», в котором упоминаются целебные растения и минералы:
 
– Дудник и пинеллия ,
нашатырь лиловый …
Зернышком я пальмовым
завлеку к алькову.
– Корнем безудержной страсти пробьюсь,
Веником перечным в глубь устремлюсь,
С семенем пряной гвоздики сольюсь!..
Конопляный цветок ,
будто в пьяном смятеньи.
Серебристая ртуть
бьет фонтаном весенним…
Красной девицы сердце трепещет в томленьи…
Там сплелись среди прочей цветной мишуры,
Между жизнью и смертью в слепом вожделеньи
Два кусочка от цитрусовой кожуры .
 
      Не будь случайности, и рассказа не получится.
      В то время как они предавались усладам, наверх за чаем поднялась с коробкой в руках Чуньмэй. Застигнув любовников врасплох, оторопевшая горничная, чтобы их не смущать, тотчас же отвернулась и стала торопливо спускаться по лестнице. Цзинцзи в спешке никак не мог отыскать свою одежду. Цзиньлянь же надела юбку и позвала Чуньмэй.
      – Сестрица, дорогая! – крикнула она. – Поди сюда. Мне поговорить с тобой надо.
      Чуньмэй подошла.
      – Сестрица, дорогая моя! – обратилась к ней Цзиньлянь. – Мы – люди свои. И зятюшка – не чужой. Ты теперь все знаешь. Мы любим друг друга и не в силах разлучиться. Только держи это про себя. Чтобы никому ни слова!
      – Зачем вы меня предупреждаете, дорогая моя матушка! – отвечала горничная. – Разве я не оправдала вашего доверия за столько лет службы, матушка? Посмею ли я разглашать тайну!
      – Если готова сохранить нашу тайну, – продолжала Цзиньлянь, – то вот зятюшка. Поди и раздели с ним ложе. Тогда я доверюсь тебе. А иначе меня будут грызть сомнения, действительно ли ты сочувствуешь нам.
      Чуньмэй от смущения то заливалась краской, то бледнела, как полотно. Ей не оставалось ничего другого, как уступить хозяйке. Она сняла узорную юбку, развязала пояс и покорно возлегла на скамейку. Вот ведь что случается!
      Да,
 
Жемчужины чистой воды,
Сияя, не знали нужды,
Разбиты ударом порока,
И нищему нету в них прока.
 
      Тому свидетельством романс на мотив «Туфелек алый узор»:
 
Рядышком жили
Теща и зять,
Ложе делили,
Теша себя.
С виду все чинно,
За жабры не взять.
Блуд самочинный –
Кривая стезя!
 
      После того как Цзинцзи овладел Чуньмэй, она взяла чай и удалилась. С тех пор Цзиньлянь еще больше сблизилась со своей горничной. Не раз и не два тайком встречались они с Цзинцзи, но Цюцзюй об этих похождениях понятия не имела. Цзиньлянь же во всем потакала Чуньмэй. В знак особого доверия подносила она горничной и наряды, и головные украшения, и всевозможные безделушки, к которым та была неравнодушна.
      В первый день шестой луны пришла весть о кончине старой Пань, матери Цзиньлянь. Юэнян по сему случаю велела купить жертвенных животных и погребальной бумаги, а Цзиньлянь отправила в паланкине за город отдать матери последние почести.
      На другой же день по возвращении, а было это третьего числа, Цзиньлянь встала рано и направилась к Юэнян. С разговорами она засиделась у хозяйки, а потом, не успев добежать, пристроилась прямо у стены во внутреннем дворе.
      После смерти Симэня гости, надо сказать, заглядывали в дом редко, и внутренние ворота перед большой залой были всегда заперты. Только Цзиньлянь подняла юбку и присела под гранатом, как ее рулады донеслись до ушей едва пробудившегося Цзинцзи, который жил тут же рядом в восточном флигеле. Цзинцзи подкрался к окну и заглянул во двор, не предполагая, что это она.
      – А-а! – протянул он. – Тебя, оказывается, тут приспичило. Юбку-то повыше подыми!
      Цзиньлянь тут же опустила юбку и подошла к окну.
      – А-а! Это ты? – проговорила она. – Только встаешь, бездельник? Женушка у себя?
      – У матушки Старшей, – отвечал Цзинцзи. – Недавно ушла. Мы в третью ночную стражу спать легли. Матушка не отпускала. Слушали «Драгоценный свиток о красном пологе» . Всю поясницу разломило, пока до конца досидел. А нынче еле-еле встал.
      – Будет уж тебе зубы-то заговаривать, разбойник! – обрезала его Цзиньлянь. – Когда ж это ты проповедь слушал, негодник, а? Пока меня не было, тебя сестрица Мэн Третья угощала. Мне ведь доложили.
      – Да ты жену спроси, – не унимался Цзинцзи. – Она очевидица. Не был я у матушки Третьей.
      С этими словами Цзинцзи встал на кан и просунул в окно свой отвердевший и распрямившийся, как палка, причиндал. Цзиньлянь расхохоталась.
      – Чтоб тебе провалиться на этом месте, арестант проклятый! – заругалась она. – Нечего старьем-то трясти! Напугал только. Спрячь сейчас же, а то впущу иглу – запрыгаешь.
      – А ты, почтенная, опять не замечаешь его бодрости, а? – Цзинцзи улыбнулся. – Попробуй-ка лучше отправь его куда следует да приголубь от души.
      – Ишь ты какой хороший! – продолжала ворчать Цзиньлянь. – Вот разбойник, арестант проклятый!
      Она достала зеркальце, поставила на подоконник и, делая вид, будто смотрится в него, занялась совсем другим. Своими алыми губами Цзиньлянь ухватила причиндал Цзинцзи и принялась нежно посасывать. Как только волшебный рог окропился чудесной влагой, грудь молодца переполнили любовные мысли и сладостные чувства.
      Да,
 
Красавица любимому в постели
Всю ночь играть готова на свирели.
 
      Если бы кто-нибудь увидел в этот момент Цзиньлянь, ему показалось бы, что она склонилась перед зеркальцем поправить прическу или подрумяниться. Ему бы и в голову не пришло, до какого бесстыдства распалила ее пагубная страсть. Она была всецело поглощена тем, что делала, когда послышались приближающиеся шаги. Цзиньлянь поспешно спрятала зеркало и отошла в сторону. Цзинцзи тоже отпрянул от окна.
      К флигелю подошел Лайань.
      – Зятюшка, – обратился он, – вас дядя Фу к обеду приглашает.
      – Пусть обедает, – отозвался Цзинцзи. – Я сейчас причешусь и приду.
      Лайань удалился.
      – Вечером никуда не ходи, – шепнула Цзиньлянь. – Я Чуньмэй за тобой пришлю. Ждать буду. Поговорить надо.
      – Слушаюсь и покоряюсь, – последовало в ответ.
      Цзиньлянь ушла к себе, а Цзинцзи привел себя в порядок и направился в лавку, но не о том пойдет речь.
      Однажды вечером, – небо было темное, звездное, стояла жара, – Цзиньлянь решила помыться и подрезать ногти на ногах. Она велела Чуньмэй нагреть воды, а сама приготовила постель, выгнала москитов и, опустив полог, зажгла в узорной курильнице благовония.
      – Матушка! – крикнула ее Чуньмэй. – Жара стоит. Может, вам недотроги для ногтей нарвать, а? Я схожу.
      – Ступай, – отозвалась хозяйка.
      – Только за ними надо на большой двор идти, – продолжала горничная. – Сейчас принесу. А вы, матушка, велите Цюцзюй натолочь чесноку.
      Цзиньлянь приблизилась к горничной и на ухо, чтобы никто не слыхал, наказала:
      – Во флигель зайди, пригласи зятюшку. Пусть ко мне вечером заглянет. Разговор есть.
      Чуньмэй удалилась.
      Когда Цзиньлянь завершила омовение и подрезала ногти, явилась горничная с недотрогою и приказала Цюцзюй растолочь ее в ступе. Потом хозяйка угостила служанку вином и отпустила в кухню на ночлег. Цзиньлянь накрасила ногти на тонких, как молодой лук, пальчиках и попросила Чуньмэй вынести во внутренний дворик скамейку, прохладную постилку, одеяло и подушку.
      Приближалась первая ночная стража. В домах богатых затихли голоса, повернулось и спустилось вниз созвездие Нефритовый шнур . Небесною Рекой разлучены, стоят на берегах Волопас и Ткачиха. Вдруг повеяло ароматом цветов, то тут то там замерцали светлячки.
      Цзиньлянь легла на скамейку и стала обмахиваться веером. Она ждала. Чуньмэй отперла калитку.
      Да,
 
Когда луна в моем окне –
Качнется цветочная тень на стене.
Откроет двери ветерок,
И милый заглянет ко мне на часок.
 
      Цзинцзи, надобно сказать, качнул куст цветов. Это был их условный знак. Цзиньлянь заметила, как заколыхались тени цветов, и тотчас же отозвалась из дворика тихим покашливанием. Цзинцзи распахнул калитку и вошел. Они сели, крепко прижавшись друг к дружке.
      – А как дома? – спросила она.
      – Жена не приходила, – отвечал он. – Мне Юаньсяо даст знать. А Цюцзюй спит?
      – Давно легла.
      Они обнялись и тут же, во дворе на скамейке, сняв с себя одежды, отдались утехам. Так велика была их любовь!
      Только взгляните:
 
В порыве любовном друг друга лаская, милуя,
Сплели они руки, уста их слились в поцелуе.
Груди ее нежной, как шелк, он игриво касался
И ножку ее поднимал, и за туфельку брался.
От чар восхитительных плыл пред глазами туман,
Все крепче сжимал он в объятьях нефритовый стан.
Казалось, гвоздичный исходит из уст аромат…
Вот парою феникс и иволга в небе парят.
Давно уже, кажется, дождик из тучки идет.
«Дай слово, мой милый, – твердит зачарованно рот, –
Дай слово, – тут их охватила последняя дрожь, –
Дай слово, любимый, что завтра пораньше придешь!»
 
      Завершив игру дождя и тучки, Цзиньлянь достала пять лянов мелкого серебра и передала Цзинцзи.
      – Матушка родная ведь у меня скончалась, – пояснила она. – Гроб ей покойный муж в свое время справил. На третий день, когда в гроб клали, хозяйка позволила мне отбыть за город и сожжением жертвенных денег почтить родительницу. А завтра похороны, но хозяйка меня не отпускает. У самих, говорит, по мужу траур, а ты из дому выходить. Вот я и даю тебе пять лянов, поезжай завтра за город, проводи мою матушку. Надо будет могильщикам заплатить. Ты утешишь меня, если пойдешь. Тогда я могу считать, что сама присутствовала при погребении праха матери.
      – Не волнуйся! – уверял ее Цзинцзи, принимая серебро. – Когда тебе доверяют поручение, ты обязан его выполнить во что бы то ни стало. Будь покойна, я все сделаю, что ты просишь. Завтра же утром поеду, а по возвращении расскажу во всех подробностях.
      И опасаясь, как бы не обнаружила его отсутствия жена, он поторопился уйти, но об этом вечере говорить больше не будем.
      На другой день Цзинцзи вернулся к обеду. Цзиньлянь только что встала и занималась утренним туалетом, когда к ней вошел Цзинцзи. Он поднес ей две ветки жасмина, которые сломал за городом в буддийском монастыре Светлого Воплощения.
      – Ну как? Предали земле? – спросила Цзиньлянь.
      – Ну а как же! – воскликнул Цзинцзи. – Зачем же я ездил?! В последний путь проводил почтенную. Думаешь, пришел бы я к тебе, если б серебро припрятал, а? Осталось у меня два с половиной ляна. Так я их твоей младшей сестрице на расходы отдал. Как же она тебя благодарила! Поклон просила передавать.
      Когда Цзинцзи заговорил о погребении, Цзиньлянь проронила слезу.
      – Поставь цветы в чашку, – велела она Чуньмэй. – Да угости чаем.
      Немного погодя горничная подала две коробки сладостей и четыре тарелочки закусок. После чаю Цзинцзи ушел. С тех пор они сблизились еще больше.
      И вот однажды – дело было в седьмой луне – Цзиньлянь еще с утра договорилась с Цзинцзи о свидании.
      – Нынче, смотри, никуда не ходи, – говорила она. – Жди, я к тебе приду.
      Цзинцзи обещал, но потом его пригласил Цуй Бэнь, и они с компанией отправились за город, где и прогуляли целый день. Вернулся Цзинцзи пьяный, едва добрался до кровати и сразу, забыв обо всем, захрапел. Под вечер к нему незаметно пробралась Цзиньлянь. Цзинцзи лежал навзничь на кровати. Рядом валялись вещи. Как ни старалась она разбудить его, он так и не проснулся. Было ясно, что он где-то пировал. Выведенная из себя, она пощупала у него в рукавах. Оттуда выпала золотая шпилька-лотос с двумя выгравированными строками:
 
«Топчет конь с золотой уздечкой
и цветы на лугах, и пашни.
Гость, пробравшись среди абрикосов,
опьянеет в Яшмовой башне» .
 
      Поднеся шпильку к огню, Цзиньлянь поняла, что принадлежала она Мэн Юйлоу.
      «Но как она могла попасть к нему? – спрашивала себя Цзиньлянь. – Должно быть, он и с той встречается. То-то я замечала, придет другой раз, негодник, такой безразличный, вялый… Не ответить, подумает, что я не заходила. Напишу-ка я на стене четверостишие. Потом выпытаю, где он пропадал».
      Она взяла кисть и написала на стене:
 
Я тут долго была, добудиться тебя не смогла.
Зря на облаке дева небесная здесь проплыла.
Жаль, не встретить ее, ни принять не желает Сян-ван.
Натолкнулась любовь на неверность его и обман.
 
      Написала Цзиньлянь и ушла.
      Между тем, наконец-то пробудился Цзинцзи. Хмель прошел. Он зажег светильник. «Она должна была ко мне придти, – вспомнил он. – А я напился».
      Цзинцзи обернулся к стене и увидал четверостишие. Его, видимо, только что написали, потому что не успела высохнуть тушь. «Она была, – прочитав стихи, заключил он, – и ушла ни с чем». Он никак не мог себе простить, что упустил счастье, которое стучалось в дверь, и горько досадовал. «Сейчас, должно быть, первая ночная стража, – размышлял он. – Жена и горничная Юаньсяо все еще у матушки Старшей. А что если я пойду к ней? Но калитку, наверно, заперли …»
      Цзинцзи на всякий случай тряхнул куст цветов. В спальне Цзиньлянь было по-прежнему тихо. Тогда он забрался на причудливый камень и перелез через стену.
      Цзиньлянь же, найдя Цзинцзи пьяным, воротилась раздраженная и легла, не раздеваясь. Она и в голове не держала, что он пожалует средь ночи.
      Во дворике не было ни души. Решив, что горничные спят, Цзинцзи на цыпочках подкрался к двери. Она оказалась незапертой, и он потихоньку юркнул в спальню. Луна освещала отвернувшуюся к стене спящую Цзиньлянь.
      – Дорогая моя, – тихонько шептал Цзинцзи, но ответа не последовало. – Не сердись! Меня Цуй Бэнь с друзьями за город в Усин зазвал. Целый день стрелы метали, пировали. Ну и опьянел. Прости, что нарушил уговор. Виноват я!
      Цзиньлянь не обращала на него никакого внимания. Тогда смущенный Цзинцзи опустился перед ней на колени и стал снова и снова просить прощения.
      – Ах ты, арестант проклятый! – ударяя его обратной стороной ладони по лицу, заругалась Цзиньлянь. – Чтоб тебе сгинуть, изменник! Да не шуми – служанок разбудишь. Знаю, завел другую. Я тебе не нужна стала. У кого был, говори!
      – Говорю, меня Цуй Бэнь за город затащил, – опять пояснил Цзинцзи. – Выпил, ну и уснул. На свидание опоздал. Не сердись, прошу тебя! Знаю, сердишься, по стихам на стене знаю.
      – Ну и хитер, ну и изворотлив, негодник! – продолжала она. – Довольно тебе увиливать. Замолчи, говорю, замолчи лучше. Нечего мне сказки рассказывать и за нос водить. Как ни виляй, от ответа не уйдешь. Значит, говоришь, Цуй Бэнь зазвал? С ним пьянствовал, да? А скажи мне, как к тебе в рукав вот эта шпилька попала, а?
      – Да я ее в саду поднял, – говорил Цзинцзи. – Третьего дня нашел.
      – Опять будешь голову морочить!? Как это так «в саду поднял», а? Ступай найди еще такую, тогда я тебе поверю. Да эта шпилька Мэн Третьей, конопатой потаскухи. С ее головы. Я точно знаю. Даже имя ее вырезано, а ты обманываешь? Пока меня не было, уж она тебя заманила? С ней, оказывается, путаешься? А еще отпирался. Если бы между вами ничего не было, с какой стати она дала бы тебе шпильку? Ты и обо мне ей, должно быть, все разбалтываешь. То-то вот тут увидала она меня и улыбается. Все из-за тебя, выходит. Так что впредь меж нами все кончено. Пора бобу со стручком расстаться. Вот тебе, любезный, дверь, изволь.
      Тут Цзинцзи не выдержал и начал клясться и божиться – Я, Цзинцзи, перед всемогущим духом Восточной горы и духом-хранителем городских стен клянусь, – со слезами обратился он к Цзиньлянь. – Пусть меня смерть унесет, прежде чем тридцать лет стукнет, пусть все мое тело покроется язвами величиной с чашку, три или пять лет изводит желтуха, пусть замучит жажда и не подадут мне ни капли воды, если я хоть раз ее коснулся.
      – Довольно зубы-то заговаривать! – оборвала его Цзиньлянь, никак не желавшая ему поверить. – Небось, оскомину набил, разбойник!
      Пока продолжались эти обвинения и клятвы, настала глубокая ночь, и им ничего не оставалось, как раздеться и лечь. Выведенная из себя Цзиньлянь повернулась к нему спиной.
      – Сестрица! Дорогая! – продолжал уговаривать Цзинцзи, а когда получил от нее вторую пощечину обратной стороной ладони, сразу примолк.
      Так и прошла вся ночь. Так и не добился Цзинцзи того, зачем пришел. А когда стало светать, он, чтобы не заметили служанки, опять перелез через стену и удалился восвояси.
      Тому свидетельством романс на мотив «Пьяный едва до дому доплелся»:
 
Всю ночь провели мы в постели одной –
Ко мне повернулась плутовка спиной.
С печальным уделом таким не мирясь,
Я клялся, к затылку ее обратясь,
В любви беспредельной ее уверял,
Вздыхал, но лица так и не увидал.
Не мог я к щекам ароматным прильнуть,
Потрогать пленительно-нежную грудь.
Вот так насмеялась она надо мной –
Лишь гребень я видел ее костяной.
 
      Да, читатель, потом Цзиньлянь вернет Цзинцзи эту шпильку. Когда же Мэн Юйлоу выйдет замуж за барича Ли и уедет в Яньчжоу, Цзинцзи предъявит эту шпильку как доказательство, что Юйлоу доводится ему сестрой. Он так поступит, чтобы исполнить свой темный замысел, но Юйлоу не только не попадется на удочку, а добьется его ареста. Однако хватит об этом.
      Да,
 
Светоносов орбиты
чей ум обоймёт?
Корни бед перебиты —
колеса оборот.
 
      Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

НЕГОДУЮЩАЯ ЦЮЦЗЮЙ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУЮ СВЯЗЬ.

 

ЧУНЬМЭЙ, ПЕРЕДАВ ПОСЛАНИЕ, УСТРАИВАЕТ ДОЛГОЖДАННУЮ ВСТРЕЧУ

 

      Увы, в неведенье своем
      Симэнь был попросту смешным,
      И слива с персиком весной
      смеялись сообща над ним.
      Разбойнику лихому он
      в своем жилище дал приют,
      Да щедрою его рукой
      коварный тигр был вскормлен тут.
      Супруги счастливы, пока
      их чувства крепнут и растут,
      Но алчность и разгул страстей
      обычно к гибели ведут…
      Отметим и еще один
      извечный средь людей закон:
      Кто в женские покои вхож,
      тот обращает дом в притон.

 
      Так вот. Когда стало светать, Чэнь Цзинцзи, как уже говорилось, перелез через стену и удалился. А Пань Цзиньлянь потом раскаивалась.
      На другой день, а было это пятнадцатого числа в седьмой луне, У Юэнян отбыла в паланкине за город в монастырь Дицзана к монахине Сюэ, чтобы на панихиде по всем усопшим принести в жертву душе покойного Симэнь Цина деньги и сундуки одежд . Цзиньлянь и остальные жены проводили хозяйку до ворот. Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ и падчерица Симэнь Старшая сразу же удалились к себе. Только Цзиньлянь прошла к возвышающимся перед приемной залой внутренним воротам. Там она наткнулась на торопившегося с узлом Цзинцзи. Он, оказывается, заходил в покои Ли Пинъэр, где наверху хранились взятые в залог вещи.
      – Я тебе вчера слово сказала, а ты уж и губы надул? – остановила она его. – Через стену полез. Неужели уж меж нами все кончено?
      – И ты ж меня упрекаешь?! – удивился Цзинцзи. – Да я всю ночь не спал. Чуть совсем не доконала. Смотри, у меня все лицо избито.
      – Чтоб тебе сгинуть, разбойник! – опять набросилась она. – Если у тебя с ней ничего не было, чего ж ты трусишь, а? Неправда, ни с того ни с сего не убежишь.
      Цзинцзи достал из рукава лист бумаги. Она развернула его и прочитала романс на мотив «Обвилася повилика» :
 
Ни с того ни с сего
Ты ругаешь меня,
Унижаешь меня,
Обижаешь меня,
Кулаком, синяком
Награждаешь меня!..
Чуть тебе возразишь –
Ты разрывом грозишь.
Так я миролюбив,
Так мне страшен разрыв!
Оправдаться хочу,
Но в испуге молчу.
 
      – Ну, раз ничего не было, – засмеялась Цзиньлянь, – вечером приходи. Потолкуем, разберемся.
      – Доконала ты меня, – продолжал он, – за ночь глаз не сомкнул. Дай хоть днем сосну.
      – А не придешь, я с тобой рассчитаюсь.
      Сказав это, Цзиньлянь направилась к себе, а Цзинцзи пошел с узлом в лавку. Торговал он недолго, потом удалился во флигель и, растянувшись на кровати, погрузился в сон.
      Соснув, вечера Цзинцзи ждал с нетерпением. Но наступили сумерки, и все небо заволокло черными тучами. За окном застучали капли дождя.
      Да,
 
Ветер и дождь на дворе неустанно.
Капли стекают по листьям банана.
 
      – Ну и погода! – ворчал Цзинцзи. – Только дала мне возможность оправдаться, как это пролитье. Вот досада!
      Сколько он ни ждал, ливень не утихал. Пробили первую ночную стражу, а со стрех по-прежнему потоками стекала вода. Наконец, Цзинцзи не выдержал и, набросив на себя красный, ализаринового окраса коврик, вышел из флигеля. Юэнян к тому времени вернулась домой, и жена его с Юаньсяо были у нее. Цзинцзи запер флигель, прошел через боковую калитку в сад и под проливным дождем бросился к Цзиньлянь. Она знала, что он непременно придет, поэтому загодя наказала Чуньмэй, чтобы та угостила Цюцзюй вином и укладывалась вместе с ней спать в комнате с каном. Калитка оставалась незапертой. Цзинцзи проник во внутренний дворик и очутился в спальне Цзиньлянь.
      Зашторенное шелковой занавеской окно было полуоткрыто. В серебряных подсвечниках ярко горели свечи. На столе стояли фрукты, в золотых чарках пенилось вино.
      Они сели за стол, тесно прижавшись друг к другу.
      – Так как же все-таки к тебе попала эта шпилька, раз, ты говоришь, ничего не имел с Мэн Третьей, а? – спросила она.
      – Я ж говорю, в саду подобрал, – отвечал он. – Под чайной розой нашел. Провалиться мне на этом месте, если я неправду говорю.
      – Ну если ничего не было, тогда бери шпильку, – заключила она. – Мне твоего не нужно. Только смотри, береги мой мешочек для шпилек и благовоний, слышишь? Потеряешь – ответ держать придется.
      Они пили вино и играли в шашки. В первую ночную стражу легли и целых полночи резвились, точно пара фениксов. Цзиньлянь тогда посвятила любовника во все тонкости искусства любви, которое усвоила в свое время у Симэнь Цина.
      А теперь расскажем о служанке Цюцзюй. Она, как говорилось, спала в комнате рядом. Вдруг средь ночи до нее донесся из спальни хозяйки мужской голос. Она понятия не имела, кто бы это мог быть. На рассвете, когда запели петухи, Цюцзюй встала справить малую нужду, но тут ей послышался скрип двери. Луна едва пробивалась сквозь тучи, дождь все еще моросил. Цюцзюй припала к щелке в окне. Из хозяйкиной спальни вышел укрытый ковриком человек, очень похожий на зятя Чэня. «Так вот, оказывается, с кем спит моя хозяюшка, – подумала Цюцзюй. – С зятем втихомолку, а перед другими из себя невинную строит».
      В тот же день, придя в дальние покои на кухню, Цюцзюй рассказала о виденном Сяоюй, а та передала Чуньмэй, потому что с ней дружила.
      – Цюцзюй-то ваша, – говорила ей Сяоюй, – болтает, будто зятюшка нынче ночь провел в спальне твоей хозяйки. Утром, говорит, от нее вышел. Случаем, мол, пользовался – пока жена его с Юаньсяо в дальних покоях ночевали.
      Придя к Цзиньлянь, Чуньмэй слово в слово доложила ей об услышанном.
      – Вот рабское отродье! – возмущалась Чуньмэй. – Бить ее надо! Ишь язык-то распустила. Под хозяйку подкапывается, со свету сжить хочет – не иначе!
      Цзиньлянь тотчас же кликнула Цюцзюй.
      – Ей велят каши сварить, так она горшки бить, – набросилась на нее Цзиньлянь. – Вон зад какой отрастила! Прет из тебя – не удержишь. Спина, видать, чешется – давно не били.
      Цзиньлянь взяла палку и что есть силы с ожесточением обрушила на служанку десятка три ударов. Цюцзюй кричала, будто ее резали. Спина покрылась шрамами.
      – Да разве так бьют, матушка! – вмешалась подошедшая Чуньмэй. – Вы ж ей только зуд утоляете. Раздеть ее донага да слуг позвать. Пусть батогами потолще вытянут раз тридцать. В другой раз, небось, побоится. А это ей – игрушки. Так ее не проймешь. Вон она до чего распоясалась. Думаете, испугается? Раз тебя, рабское отродье, в покои служить взяли, нечего сплетни распускать. Что бы с домом сталось, если бы все стали языками молоть?!
      – А что я говорила?! – отозвалась Цюцзюй.
      – И ты еще будешь оправдываться, негодяйка, рабское отродье! – воскликнула Цзиньлянь. – Молчи у меня, смутьянка!
      Побитая Цюцзюй удалилась на кухню.
      Да,
 
Ударишь веером назойливых москитов,
А после ими кровь твоя испита.
 
      Однажды, а было это в праздник Середины осени , Цзиньлянь уговорилась с Цзинцзи полюбоваться вечером луной. Они пировали, потом вместе с Чуньмэй играли в облавные шашки.
      В тот вечер легли поздно и проспали не только рассвет, но и утренний чай. Это не осталось незамеченным. Цюцзюй поспешила в дальние покои, чтобы доложить Юэнян.
      Юэнян в то время была занята утренним туалетом. И Цюцзюй, натолкнувшись у дверей на Сяоюй, отвела ее в сторону.
      – Знаешь, а зятюшка-то опять у моей хозяйки ночевал, – поведала Цюцзюй. – До сих пор не встали. Я тебе в прошлый раз сказала, а меня потом избили. Теперь своими глазами видала. Истинную правду говорю. Пусть матушка Старшая пойдет и сама убедится.
      – Опять ты глаза суешь куда не надо, рабское отродье! – отвечала Сяоюй. – Опять своей хозяйке могилу роешь? Матушка туалетом занята. Так вот сейчас и побежит!
      – В чем дело? – спросила из спальни Юэнян.
      Сяоюй на этот раз не могла скрыть прихода Цюцзюй.
      – Матушка Пятая вас просит зайти, – обманула она хозяйку. – Цюцзюй прислала.
      Юэнян причесалась и, едва ступая лотосами-ножками, направилась к покоям Цзиньлянь. Она появилась у дверей спальни так неожиданно, что, заметив ее, Чуньмэй стремглав бросилась докладывать. Цзиньлянь и Цзинцзи все еще нежились в постели. Напуганные приходом Юэнян, они не знали, как быть. Цзиньлянь тотчас же укрыла Цзинцзи парчовым одеялом, велела Чуньмэй поставить на кровать маленький столик и взялась нанизывать жемчужины.
      Немного погодя в спальню вошла Юэнян.
      – Что это, думаю, тебя до сих пор не видно, – проговорила она, и села. – Чем, думаю, занимается? Оказывается, жемчугом расшиваешь.
      Юэнян взяла ободок и стала рассматривать.
      – Какая прелесть! – похвалила она. – Посредине цветы сезама, по краям квадратные отверстия, а вокруг пчелы на хризантемах, так одну жемчужину за другой и подбираешь? А получились соединенные сердца. Какая работа! Может, и мне потом такой ободок сделаешь, а?
      Убедившись в добром расположении Юэнян, Цзиньлянь немного пришла в себя. Сердце перестало тревожно стучать, и она распорядилась, чтобы Чуньмэй подала чай.
      Юэнян выпила чаю и немного погодя пошла к себе.
      – Как причешешься, приходи, – пригласила она Цзиньлянь.
      – Хорошо, – отозвалась та и, проводив Юэнян, помогла Цзинцзи незаметно удалиться из спальни.
      Чуньмэй и Цзиньлянь даже пот прошиб.
      – Хозяйка никогда ко мне без дела не приходила, – говорила горничной Цзиньлянь. – Что же все-таки заставило ее придти да еще в такой ранний час, а?
      – Наверняка не обошлось без негодяйки Цюцзюй, – заметила Чуньмэй.
      Вскоре появилась Сяоюй.
      – Что я вам скажу, начала она. – Приходит к нам Цюцзюй и заявляет: зятюшка, говорит, днюет и ночует у нашей хозяйки. Срезала я ее, а она стоит – ни с места. Тут меня матушка спрашивает, в чем, мол, дело. Я, конечно, утаила. Матушка Пятая, отвечаю, с вами поговорить хотела бы. Вот почему она к вам и приходила. Благородный не замечает промахи ничтожного. Все это верно. Только вы, матушка, помните. Остерегаться надо ее, рабского отродья.
      Да, дорогой читатель! Хотя Юэнян и не удостоверилась в том, о чем распространялась Цюцзюй, но опасения на сей счет у нее были. Ведь Цзиньлянь была молода и привлекательна. Лишившись мужа, она со временем вполне могла сойти с пути праведного и предаться пороку. А там, глядишь, поползет молва и ославят люди. Не успели, мол, Симэнь Цина похоронить, а жены уж и творят невесть что – всякие приличия забыли. Выходит, и на будущее моего сына, рассуждала Юэнян, вроде бы набрасывается тень. Ведь то, что благоухает дома, на улице засмердит. И вот Юэнян по зову материнской любви запретила падчерице отлучаться из дому. Ей был отдан флигель за внутренними воротами, где до этого жила Ли Цзяоэр. Туда они и перебрались с Цзинцзи, который по очереди с приказчиком Фу ночевал в лавке. Когда же ему нужно было пойти на женскую половину дома за одеждой или лекарственными травами, его всякий раз сопровождал Дайань. На воротах и дверях всюду висели замки. Служанки и жены слуг без надобности за ворота не выпускались. Словом, строгие запреты, введенные Юэнян, воспрепятствовали любовникам Цзиньлянь и Цзинцзи встречаться так же открыто, как прежде.
      Да,
 
Много в жизни причуд,
много делу преград и помех.
Ветер гасит свечу,