Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Только отольются ей твои слезы. Все видели, как она злилась, что у тебя ребенок. Если только она его погубила, он ей за все отомстит. Он у нее жизнь возьмет. А сколько она на меня хозяину наговаривает! Пока он с ней, она еще ничего. Стоит же ему заглянуть к другой, как она уж вне себя от зависти. Ко мне он не заходит – ты и сама знаешь. А придет, так чего она ему только не нашепчет на меня. А как меня судит да рядит с остальными женщинами – и слепой увидит. Я ведь все вижу, да только молчу. Ну погоди! Кто знает, какой тебя ждет конец, потаскуха!
      – Хватит! – сказала Пинъэр. – Я ведь тоже как сюда пришла, страдаю. Не сегодня-завтра и меня не станет. Разве перед ней устоишь! Пусть себе творит свое дело.
      Вошла кормилица Жуи и, опустившись на колени, со слезами обратилась к Пинъэр:
      – Я все хотела Вам сказать, матушка, да не решалась. Хлебну я горя без Гуаньгэ. Куда мне деваться вдове одинокой, ежели батюшка с матушкой велят уходить?
      Тяжело стало от таких слов на душе Пинъэр. «Пока был сын, и в ней нуждались. Тогда она так не говорила», – подумала она и сказала:
      – Какая ты странная! Ребенок умер, но я-то пока жива. Пока я не умерла, ты будешь служить мне. Разве я тебя гоню?! А там, глядишь, у старшей матушки сынок родится или дочка, опять будешь кормить. Не все ль равно?! К чему так волноваться?
      Жуи больше не проронила ни слова, а Пинъэр опять горько заплакала.
      Свидетельством тому романс на тот же мотив:
 
Горюю о сыне –
Тоске нет конца.
Где крошка мой ныне?
Родного лица
Ни здесь, ни в помине,
Лишь в призрачном сне
Мать сына обнимет –
Незримый он с ней.
И утром в час ранний
Мне солнечный луч
Всё тело изранит,
Безмолвен и жгуч!
Не спать, не резвиться
В тени золотой,
К груди материнской
Не льнуть молодой,
И смех, и веселье
В весенних садах –
Смертельное зелье,
С тобою мы – прах!
Был сыном, был другом,
Кормильцем, отцом…
Стал болью, недугом –
Последним венцом!
 
      – Съели бы вы чего-нибудь, а то все плачете, надрываетесь, – продолжали успокаивать ее Сюээ и Иньэр.
      Сючунь принесла кушанья и накрыла стол. Они сели за компанию с Пинъэр, но кусок застревал у нее в горле. Кое-как она съела полчашки и вышла из-за стола.
      На кладбище Симэнь велел геоманту Сюю определить место погребения. Гуаньгэ похоронили как раз возле первой жены Симэня, урожденной Чэнь, как бы в ее объятиях. Сват Цяо и остальные родственники принесли жертвы. Целый день пили и закусывали под только что возведенным навесом. Когда вернулись домой, Пинъэр поклонилась Юэнян, сватье Цяо и старшей невестке У и опять зарыдала.
      – Кто знал, свашенька, что век моего сына будет таким коротким, – обратилась она к госпоже Цяо. – с его смертью ваша дочка осталась беспомощной вдовою до замужества. Напрасны были наши хлопоты. Не осудите, свашенька.
      – Зачем же, свашенька, вы так говорите? – отвечала Цяо. – Каждому свой век на роду написан. Никто наперед загадывать не может. Говорят, те, кто узами родства связан, не разойдутся как чужие. А вы еще молоды, свашенька, стоит ли так беспокоиться о потомстве? Не расстраивайтесь! Все придет в свое время.
      Сватья Цяо распрощалась с хозяйками и ушла.
      Симэнь в передней зале попросил геоманта Сюя изгнать из помещения злых духов. На всех дверях были расклеены амулеты из желтой бумаги, отгонявшие нечисть.
      Они гласили:
        «Дух умершего ростом в три чжана отправился на северо-восток. Если встретит Духа, бродящего днем , ему не вырваться, тот сразит его и все обойдется благополучно. Родным остерегаться нечего».
      Симэнь отблагодарил геоманта куском холста и двумя лянами серебра, и после угощения тот удалился. А Симэнь с вечера пошел к Пинъэр и остался у нее на ночь, всячески успокаивал и ласкал ее. Инчунь было велено убрать игрушки Гуаньгэ, чтобы они не напоминали матери о сыне и не тревожили ее.
      Да,
 
О сыне горюет,
день и ночь пребывает в тоске.
От раны сердечной
жизнь ее на одном волоске.
Судьба нам приносит
горе тяжкое, множество мук,
Но нет тяжелее
смерти ближних иль с ними разлук.
 
      Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

ЛИ ПИНЪЭР ОТ ГОРЯ И ПОПРЕКОВ ОДОЛЕВАЕТ НЕДУГ.

 

СИМЭНЬ ЦИН ОТКРЫВАЕТ ТОРГОВЛЮ АТЛАСОМ.

 

      Легко ль надежду сохранить,
      когда судьбы порвалась нить!
      На что посетуешь, коль жизнь
      теченье хочет изменить!
      Как поздней осенью листва,
      слезинки падают в тиши…
      Что поздно смотришь ты в окно,
      луна – тень отнятой души?
      Свеча плакучая в слезах
      истает, обратится в прах,
      О сыне дума истомит,
      чуть ветер зашумит в ветвях.
      Утрата с ног валит и тех,
      чья воля, кажется, сильна.
      Как скорбь из сердца ни гони,
      тебя измучает она.

 
      Итак, Сюээ тогда вместе с Иньэр старалась успокоить Пинъэр, а потом ушла к себе.
      Цзиньлянь же со смертью Гуаньгэ прямо-таки воспрянула духом.
      – А, потаскуха проклятая! – со злорадством кричала она ежедневно в присутствии служанок. – Что я говорила? Зайдет и твое солнце! Отойдет и твое время! Сбили горлицу и самострел теперь ни к чему. Сломалась скамейка – о спинку не обопрешься. Продала старуха Ван мельницу – куда молоть пойдет? Умерла красавица – хозяйке хоть все заведенье закрывай. Что ж! Равны мы теперь – что я, что ты!
      Пинъэр отчетливо слышала ее злопыхательскую брань, но и голосу подать не смела. Только проливала втихомолку слезы. Перенесенное горе и затаенная обида сломили Пинъэр. Нервы ее не выдержали, и она лишилась покоя даже во сне, не пила и не ела.
      На другой же день после похорон Гуаньгэ ушла домой Иньэр, а тетушка Фэн привела тринадцатилетнюю служанку, которую за пять лянов продала Сюээ. Ее назвали Цуйэр, но не о том пойдет речь.
      От горя и попреков у Пинъэр открылся старый недуг – истечения. Симэнь пригласил лекаря Жэня. Как вода точит камень, так и лекарство, им прописанное, – чем больше пила его Пинъэр, тем ей становилось все хуже. За какие-нибудь полмесяца она побледнела, осунулась и сделалась неузнаваемой.
      Да,
 
За чередою бед – печалей череда.
Тончает дева – как тростиночка худа.
 
      Однажды, в начале девятой луны, погода стояла прохладная, дул осенний ветер. Пинъэр спала одна на серебряной кровати. Через газовую занавеску в окно глядела луна. Вспомнив сына, Пинъэр всхлипнула и тяжело вздохнула. Она была в полузабытьи. Вдруг ей послышался стук в окно. Пинъэр кликнула служанок, но те крепко спали. Тогда она встала, нащупала шлепанцы, завернулась в расшитый халат и, открыв дверь, выглянула наружу.
      На пороге стоял Хуа Цзысюй, державший на руках Гуаньгэ. Он стал звать Пинъэр в новый дом, который только что подыскал. Но Пинъэр была не в силах расстаться с Симэнем и за ним не пошла. Она протянула руки, собираясь обнять сына, но Хуа Цзысюй так оттолкнул ее, что она упала и с испугу пробудилась. То был сон. Пинъэр покрылась испариной и тихо проплакала до самого рассвета.
      Да,
 
Кто любит, тот жаждет свиданья,
И взор вечно полон желанья.
Тому свидетельством стихи:
Узкий гребень луны,
облаков валуны
на экране.
Я в тисках тишины,
мои муки смешны
и бескрайни.
В теле брошенном – лёд.
Я Владыке-судьбе
неугодна.
Милость прошлая – гнёт,
только зависть к себе
прошлогодней.
 
      Тут прибыл и корабль с товарами из Нанкина. Лайбао дал молодому слуге Ван Сяну опись товаров и направил его к хозяину за серебром на уплату пошлины. Симэнь велел составить письмо и приготовить сотню лянов серебра, барана, вина и золотой парчи. С письмом и подарками был послан слуга Жунхай, которому наказали отблагодарить акцизного и попросить быть помилостивее при взимании пошлины.
      А тем временем лавку отделали, и на четвертое число в девятой луне было назначено открытие. В тот же день на двадцати больших подводах привезли и новую партию товаров.
      Родных и близких с подарками по случаю торжественного открытия лавки собралось более тридцати человек. Сват Цяо нанял двенадцать музыкантов и забавников, от Симэня были певцы Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Чунь. Приказчики Гань Чушэнь и Хань Даого стояли за прилавком. Один проверял серебро, а другой торговался. Цуй Бэнь был занят подноской и раскладкой товаров. Кто бы ни проходил мимо – маклеры ли или обыкновенные покупатели, всякого зазывали в лавку и подносили чарку-другую вина. Симэнь, одетый по-праздничному в ярко-красный халат с поясом, возжег жертвенные предметы; родные и друзья вручили ему коробки с подарками.
      Немного погодя в большой зале были накрыты полтора десятка столов. Одни кушанья сменялись другими, блюда подавали нескончаемой чередой. Когда снова наполнили кубки, грянула музыка. Прибыл с подарками посыльный от надзирателя Ся. Симэнь отправил с ним ответные дары.
      Среди пировавших были сват Цяо, шурины – У Старший, У Второй и Хуа Старший, свояки Шэнь и Хань, настоятель У, сюцай Ни, Вэнь Куйсюань, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Последнему Симэнь одолжил на днях пятьдесят лянов серебра, из которых тридцать пять лянов предназначались на покупку дома, а пятнадцать на открытие при доме малюсенькой мелочной лавчонки, но не о том идет речь. Все они пришли поздравить хозяина и поднесли ему подарки. Были тут подрядчики – Ли Чжи и Хуан Четвертый, приказчик Фу Цзысинь и остальные приказчики и служащие Симэня, а также и соседи, так что все места оказались занятыми. Вышли певцы и запели на мотив «Куртка красная»:
 
«В изначальном хаосе бытие родилось…»
 
      Вино обошло пять кругов, и трижды накрывали столы. Играли музыканты, пели певцы, выступали забавники и шуты. Пир был в разгаре. Порхали кубки и ходили чары над столом, за которым сидели Боцзюэ и Сида. Только когда солнце начало клониться к закату, гости стали расходиться. Симэнь оставил шурина У Старшего, свояка Шэня, сюцая Ни, Вэнь Куйсюаня, Ин Боцзюэ и Се Сида. Снова накрыли стол и пир продолжался.
      В день открытия лавки по подсчету приказчиков шелку было продано на пятьсот с лишним лянов серебра. Симэнь остался очень доволен, и как только лавку заперли, пригласил к столу приказчиков Гань Чушэня, Хань Даого и Фу Цзысиня, а также Цуй Бэня, Бэнь Дичуаня и Чэнь Цзинцзи. Их услаждали музыканты, которых потом отпустили. Затем им пели певцы.
      Порядком захмелевший Боцзюэ вышел по нужде и подозвал Ли Мина.
      – Откуда этот смазливый певец с собранными в пучок волосами? – спросил певца Ин Боцзюэ.
      – А вы разве не знаете, батюшка? – удивился Ли Мин и, прикрывая рот, продолжал: – Это Чжэн Чунь, брат Чжэн Фэна. В прошлый раз батюшка пировал у Чжэнов с его сестрой Айюэ.
      – Вон оно что! – протянул Боцзюэ. – Теперь понятно, почему Айюэ была на недавних похоронах.
      Боцзюэ сел за стол и обратился к Симэню:
      – Тебя, брат, надо еще поздравить с обретением нового шурина, да?
      – Брось, сукин сын, глупости болтать! – шутя обрезал его Симэнь и кликнул Ван Цзина: – Налей-ка батюшке Ину большую чару.
      – Шурин, дорогой! – обратился к У Старшему Боцзюэ. – Ну что ты скажешь, а? За что он наказывает невинного человека?
      – Я тебя наказываю, сукин сын, за то, что ты распространяешь ложь, – отвечал Симэнь.
      Боцзюэ понурил голову, помолчал и захохотал.
      – Ладно! – воскликнул он. – Я готов пить чару. Думаю, не помру. Только я отродясь не пил всухую. Позови-ка Чжэн Чуня. Пусть споет, а я выпью.
      Вышли трое певцов и заиграли на своих инструментах.
      – Нет, вы ступайте, – обратился Боцзюэ к Ли Мину и У Хуэю. – Я хочу, чтобы мне пел только Чжэн Чунь.
      – Чжэн Чунь! – крикнул Се Сида. – Поди сюда! Спой, раз тебя просит батюшка Ин.
      – Раз ты просишь, будешь пить по чарке за каждую песню, – заключил Симэнь.
      Дайань поставил перед Боцзюэ две больших чары. Чжэн Чунь настроил серебряную цитру и запел негромко романс на мотив вступления к «Чистой реке»:
 
Барышня семнадцати годков
Увидала пару мотыльков.
Прислонилась к белому крыльцу,
Покатился жемчуг по лицу
Прогоняет резвую чету –
Не поймать им счастья на лету.
 
      Чжэн Чунь спел, и Боцзюэ предложили вино. Только он осушил кубок, Дайань опять наполнил его вином. Чжэн Чунь запел на тот же мотив:
 
За перилами резными – ты.
Чайной розы пышные кусты,
Теребишь, в смущеньи скрыв
Встречи давешней порыв.
Мне бросая желтые цветы,
Улыбаешься из темноты.
 
      Боцзюэ осушил чарку и поставил ее перед Сида.
      – Хватит! – говорил он. – Не могу я больше! Меня и эти две уложили.
      – И хитер же ты, Попрошайка! – возражал Се Сида. – Что ж я за тебя пить должен, да? Я тебе не раб!
      – Сам ты попрошайка-хитрец! – заявил Боцзюэ. – Погоди, стану сановником, тогда у меня в рабах ходить будешь.
      – Тебе, сукин сын, больше подойдет пост служки в вертепе, – заметил Симэнь.
      – Хорошо, сынок, тогда я тебе не откажу в приеме, – засмеялся Боцзюэ.
      Симэнь обернулся к Дайаню и наказал в шутку:
      – Ступай сходи за щипцами. Я Попрошайке голову расколю.
      Се Сида потихоньку подкрался к Боцзюэ и щелкнул его по голове.
      – Как ты можешь городить ерунду в присутствии почтенного господина Вэня? – укорял его Сида.
      – Господин Вэнь – человек образованный, – отвечал Боцзюэ, – и поймет, что в шутку, что всерьез.
      – Вы, господа, так близки с почтенным благодетелем, моим хозяином, – говорил сюцай Вэнь, – что иначе за пиршественным столом было бы довольно скучно. А когда становится весело на душе, радость рвется наружу. Невольно начинают «жестикулировать руки и пританцовывать ноги» .
      – Хватит этих шуток, свояк! – обращаясь к Симэню, сказал свояк Шэнь. – Давайте лучше попросим старшего шурина занять почетное место и начнем застольную игру. Можно метать кости или выбрасывать пальцы, а можно и в домино. Кто не знает стихов и песен, пусть скажет скороговорку. А ни того ни другого – пей чарку. Так будет справедливее, и утихнут споры.
      – Это ты прав, свояк, – поддержал Симэнь.
      Налили кубок и велели начинать шурину У Старшему. Тот взял коробку с костями.
      – Начинаем игру, господа! – обратился он. – Кто скажет невпопад, тому штрафной кубок. Сперва я брошу одну кость, потом – две. Если совпадут со сказанным, пью штрафную.
      Первая:
        В несметном войске белое знамя свернули,
      Вторая:
        Немногим известен в Поднебесной храбрец,
      Третья:
        Самодержец Циньской казнил верховного командующего Юя,
      Четвертая:
        Поруганный полководец коня боевого лишился,
      Пятая:
        Перепуганы так, что на зов мой никто не откликнется,
      Шестая:
        Государь на улице одеянье скинул,
      Седьмая:
        У посыльного из черни не сыщешь седого волоска,
      Восьмая:
        Четвертовавший не принесет домой топор,
      Девятая:
        Чудодейственна пилюля, да некому принять,
      Десятая:
        Век вместе, а в конце одна разлука.
      Шурин У бросил кости. Вторая кость совпала, и он выпил чарку.
      Теперь была очередь свояка Шэня.
      – Я буду бросать по одной кости шесть раз, – пояснил он. – При совпадении пью штрафную.
 
Вот – небесная четверка,
два – на полюсе земли –
Средь людей в пылу восторга
пару красную яви.
Третий раз алеют сливы
у Шаманской высоты –
Подсчитай друзей счастливых,
кто из нас познал цветы .
 
      Он вынул красную четверку и выпил чарку, а потом передал кости сюцаю Вэню.
      – Ваш ученик назовет цветок и процитирует строку из Четверокнижия , которая начинается со слова предыдущего предложения.
      Бросаю раз:
 
Капелька алая. –
Алая слива,
белая рядом нежна и красива.
 
      Бросаю два:
 
Пара махровая. –
Лотос двуглавый –
В лотосах спрятались утки-шалавы .
 
      Бросаю три:
 
Ивы три вешние. –
Стоя под ивой,
не поправляй свою шапку стыдливо.
 
      Бросаю четыре:
 
Ночью краса красна . –
Пурпурно-красный
не одевай в суете ты напрасно.
 
      Бросаю пять:
 
Там зимоцвет, как меч . –
Меч драгоценный,
падшей звезды яркий отблеск мгновенный.
 
      Бросаю шесть:
 
Звездные россыпи. –
Полог небесный –
неба покой, непонятный, чудесный.
 
      Сюцаю Вэню пришлось выпить только одну чашу.
      Настала очередь Ин Боцзюэ.
      – Я ни аза не знаю, – сказал Боцзюэ. – Я лучше прибаутку-скороговорку скажу.
 
Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,
с желтым он горохом сжал в руке черпашку,
а в другой – цветами расцвеченную суму.
Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,
вдруг навстречу желтый с белым пес-бродяжка,
сцапал он цветами расцвеченную суму.
Тот, что шмыгал, тот, что шаркал, старикашка,
с желтым он горохом опустил черпашку,
дать отбой рукой стараясь побирушке псу.
То-ли старикашка
пострадал от желтого с белесым пса-бродяжки,
То ли пес-бродяжка,
желтый с белым, пострадавший пал от старикашки.
 
      – Что б тебе, шутник ты никудышный, провалиться! – засмеялся Симэнь. – Где это видано, чтобы собаку рукой били, а? И за руку не схватила?
      – Так кто ж ему велел без палки по улицам шмыгать? – говорил Боцзюэ. – Я сам тут как-то собирал пожертвования, и клюки под рукой не оказалось. Так насилу от собак отбился.
      – Брат, ты слышишь? – обратился Сида к Симэню. – Попрошайка сам признается, что побирается. У кого что болит, тот о том и говорит.
      – Наказать его чаркой за такую скороговорку! – предложил Симэнь. – А теперь твоя очередь, Се Цзычунь.
      – Моя скороговорка получше будет, – предупредил Се Сида. – Запнусь – чарку в наказание.
 
Там над частоколом
зачем-то торчал чурбачок черепичный,
А под частоколом
частенько скучал чахлый мул горемычный.
Упал с частокола
зачем-то торчавший на нем чурбачок черепичный,
И в мула попал,
что под тем частоколом частенько скучал горемычный.
С отчаянной яростью он,
что под тем частоколом частенько скучал горемычный
Копытом тупым
раскурочил тотчас до черта черепков чурбачок черепичный.
Иль в точности наоборот:
этот мул, что под тем частоколом частенько скучал горемычный
Чудовищно чётко
пришиблен был тем, с частокола упавшим шальным чурбачком черепичным.
 
      – Еще надо мной подтрунивал! – говорил Боцзюэ. – Тебе моя скороговорка не по душе пришлась, зато мне строптивый мул понравился. Я – строптивый мул, а невестка Лю, баба твоя, – черепица разбитая. Пока ты, облезлый мул, жернова вертел, я черепицу молол.
      – А твоя Ду, старая потаскуха, таких бобов наварит, что и собаки жрать не станут, – отвечал Сида.
      Посыпались колкости и попреки, и обоим пришлось пить по штрафной.
      Настал черед Фу Цзысиня.
      – Я вам скажу скороговорку торгового люда, – начал он. – При совпадении пью чарку.
 
Одну лодку, два весла –
Всех троих волна несла
К бурным Четырем рекам ,
Как мелодия легка! –
Пять тонов, иль шесть на лад –
Пел ли песенки подряд
Хор из певчих семерых
Про бессмертных восьмерых
Девять, десять – дни весны –
Там и тут цветы красны,
Чтоб в одиннадцатый день
Пить вино, на сад глядеть,
А в двенадцатый опять
Все сначала запевать:
Одну лодку, два весла…
 
      Ни одна кость не совпала со сказанным.
      – Вот это да! – воскликнул шурин У Старший. – Ловко сказал приказчик Фу, не правда ли?
      – Надо ему хоть запасную чарку выпить, – сказал Боцзюэ и, выйдя из-за стола, лично поднес Фу Цзысиню наполненный до краев кубок. – А теперь черед приказчика Ханя.
      – Не смею опережать батюшку, – проговорил Хань Даого.
      – Мы ж играем, – говорил Симэнь. – Давай, давай, а я потом.
      – Первая строка – парящая в небе птица, – объяснил Хань, – вторая строка – плод, третья – название игральной кости, четвертая – чиновное звание. Строки должны быть связаны одна с другой. При совпадении пью штрафную.
 
Журавль небожителей в небе явился –
За персиком свежим он в сад опустился ,
Но сирым красавцем он тут же был схвачен –
Инспектору школьному в дар предназначен .
Вот иволга желтая в небе явилась –
За вишнею красною в сад опустилась,
Но парою девушек накрепко схвачена –
Вельможе в подарок теперь предназначена.
Вдруг аист-старик в небесах появился –
За лотосом спелым он в сад опустился ,
Увы, в три силка был немедленно схвачен –
Правителю области в дар предназначен .
А вот ясна горлица в небе явилась –
Гранатов попробовать в сад опустилась,
Четверкой красавцев несчастная схвачена –
И князю удельному в дар предназначена.
Фазан золотистый с небес появился –
И в сад за полынной травой опустился ,
Владыкой Пяти горных высей захвачен –
Министру в подарок бесценный назначен.
Сама пеликанша с небес появилась –
Съесть яблочко сочное в сад опустилась,
Но в зелени темной она была схвачена –
И канцеляристу в подарок назначена .
 
      Хань Даого бросил кости, и настал черед Симэня.
      – Я метну четыре кости, – пояснил Симэнь. – При совпадении пью штрафную.
 
Вдруг шесть обернулось зарею востока ,
Снежинок-цветов хоровод не унять,
Хуннян – деву красную сладко обнять,
Инъин остается вздыхать одиноко .
 
      На строку со словом «красную» на столе появилась красная четверка.
      – К зиме, брат, тебя ждет новое повышение по службе, – заметив кость, сказал Боцзюэ. – Надо тебя, выходит, поздравить.
      Боцзюэ наполнил большую чашу и, поднося ее Симэню, кликнул Ли Мина и остальных певцов.
      Вышли певцы и запели. Веселый пир затянулся до зари. Потом Симэнь отпустил актеров и певцов, а после того, как убрали посуду, наказал Хань Даого, Гань Чушэню, Цуй Бэню и Лайбао по очереди ночевать в лавке и караулить на совесть. Тогда только все разошлись на ночлег, о чем говорить не будем.
      На другой день Ин Боцзюэ привел к Симэню подрядчиков Ли Чжи и Хуана Четвертого, которые должны были вернуть хозяину долг.
      – Мы выручили всего только около тысячи четырехсот пятидесяти лянов серебра, – объясняли Симэню подрядчики.– Так что пока не в состоянии вернуть долг сполна. Все, что нам удалось набрать вам, почтеннейший сударь, вот эти триста пятьдесят лянов. В следующий раз мы обязуемся погасить весь долг без малейшего промедления.
      За них замолвил доброе словцо и стоявший рядом Ин Боцзюэ.
      Симэнь передал серебро зятю Чэнь Цзинцзи и велел взвесить его на безмене. Должников отпустили, а серебро лежало на столе.
      – Брат Чан вроде дом себе подыскал, – обратился к Ину Симэнь. – Как будто из четырех комнат и всего за тридцать пять лянов. Когда он ко мне пришел, у меня был серьезно болен сын, и мне было не до этого. Я его тогда сразу отпустил. Не знаю, говорил он тебе или нет.
      – А как же! Конечно, говорил, – отвечал Боцзюэ. – Я ему прямо сказал, что он не вовремя тебя побеспокоил. Досуг ли, говорю, брату, с тобой заниматься, когда у него наследник болеет. У него, говорю, и без тебя хлопот хватает. Я ему тогда же посоветовал, чтобы он пока к хозяину не показывался, и пообещал с тобой, брат, обсудить, а ты, видишь, и сам заговорил.
      – Вот и хорошо! – выслушав Боцзюэ, заключил Симэнь и продолжал: – Давай сейчас поедим, а потом я дам тебе пятьдесят лянов. Надо ему помочь обделать дело. Тем более, нынче для этого благоприятный день. А на оставшиеся деньги пусть брат Чан откроет при доме мелочную лавку. Выручки им двоим и хватит на прожитье.
      – Брат Чан за такую твою милость должен будет потом пир устроить, – заметил Боцзюэ.
      Симэнь немного поел за компанию с Боцзюэ.
      – Я тебя задерживать не буду, – сказал Симэнь. – Бери серебро и ступай помоги ему купить дом.
      – Ты бы дал мне сопровождающего, – попросил Боцзюэ. – Как-никак серебро при мне.
      – Брось уж ерунду-то болтать! – оборвал его Симэнь. – Спрячь в рукав, ничего с тобой не случится.
      – Да как сказать! – не унимался Боцзюэ. – Мне еще в одно место попасть надо. По правде сказать, нынче у двоюродного брата Ду Третьего день рождения. Я ему с утра подарки отправил, звали после обеда приходить. Мне уж не придется потом к тебе заглянуть, о деле доложить. Так что лучше дай слугу. Он тебе и доложит.
      – Тогда я пошлю Ван Цзина, – сказал Симэнь и кликнул слугу.
      Чан Шицзе оказался дома. Увидев Ин Боцзюэ, он попросил его пройти в дом и присаживаться. Боцзюэ достал серебро.
      – Вот какое дело, – начал он. – Брат велел мне помочь купить дом, но я занят. Меня двоюродный брат Ду Третий приглашает. Так что пойдем купчую оформим, и потом я к брату пойду, а доложить благодетелю отправится слуга. Вот для чего я его с собой взял, понял?
      Чан Шицзе засуетился и велел жене подать чай.
      – Кто б еще кроме брата мог оказать мне такую милость? – приговаривал Шицзе.
      Они сели пить чай. Потом он позвал слугу, и все вместе они направились в сторону Нового рынка. Серебро вручили хозяину и составили купчую. Боцзюэ наказал Ван Цзину доложить хозяину, а остальное серебро велел взять Чан Шицзе, после чего простился с ним и поспешил на день рождения к Ду Третьему.
      Симэнь пробежал глазами купчую и протянул Ван Цзину.
      – Ступай передай дяде Чану, – сказал он. – Пусть у себя хранит. Однако не о том пойдет речь.
      Да,
 
Если с просьбой вам прийти пришлось бы,
лишь к достойным обращайте просьбы,
Если беды ближних вам не чужды,
пусть близки окажутся и нужды.
Нашу жизнь назвать бы впору бездной
суеты ненужной, бесполезной.
Только та услуга и огромна,
что окажут тайно нам и скромно.
 
      Воистину:
 
Отблеск благородного сиянья
благодатный на кого нисходит? –
Зла с добром отколь чередованье?
Перемены сами происходят.
 
      Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ХАНЬ ДАОГО УГОЩАЕТ СИМЭНЬ ЦИНА.

 

ЛИ ПИНЪЭР ЗАБОЛЕВАЕТ НА ПИРУ В ДЕНЬ ОСЕННЕГО КАРНАВАЛА .

 

      И в прошлом, помнится, году
      я в этот день грустна была,
      И ныне тягостная скорбь
      меня жестоко извела.
      Как меркнет на закате день,
      так осень гаснет, отпылав.
      Разлукой вечною томлюсь,
      слез безутешных не сдержав.
      За стаей увязался гусь –
      письма я, видно, не дождусь,
      Все таю, таю с каждым днем,
      слабее, тоньше становлюсь.
      Цветок, бесчувственный на взгляд,
      дарит, однако, аромат,
      А я с тревогой на лице
      украдкой в зеркальце гляжусь.

 
      Так вот. Вернулся как-то вечером из лавки Хань Даого и лег спать. Приближалась полночь, когда жена его, Ван Шестая, завела такой разговор.
      – Гляди, как нам благоволит хозяин, – начала она. – Сколько ты в этот раз денег нажил! Надо бы угощение устроить и его пригласить. Он ведь сына потерял. Пусть у нас немного посидит, тоску развеет, а? Небось, не объест. Зато и мы перед ним не будем в долгу. Да и приказчики, видя, как ты близок с хозяином, станут совсем по-другому к тебе относиться. Особенно если придется еще ехать на юг…
      – Я уж и сам о том думал, – поддержал ее Даого. – Завтра у нас пятое – несчастливое число, шестого и устроим. Позову повара, певиц и приглашение составлю, когда пойду к хозяину, приглашу его к нам. Выпьем с ним, на ночь я в лавку уйду.
      – А певиц к чему? – прервала его жена. – Правда, может он захочет у меня посидеть – А так неудобно. Давай пригласим молоденькую певичку Шэнь Вторую. Она у нашей соседки, супруги Юэ Третьего, живет. Одевается со вкусом и собой хороша. Знает модные песенки. А под вечер, если батюшка пожелает ко мне заглянуть, ее можно будет отпустить.
      – Хорошо! – согласился Даого.
      Тем и кончился тот вечер.
      На другой день Хань Даого пошел в лавку и попросил сюцая Вэня написать приглашение, а потом направился к Симэню.
      – Вы, батюшка, завтра не заняты? – спросил он после приветствия. – Не могли бы вы пожаловать к нам на чарочку вина. Снизойдите, прошу вас, батюшка. Не откажите нам в такой чести.
      Хань Даого протянул приглашение.
      – Зачем это себя в расходы вводишь? – пробежав глазами приглашение, спросил Симэнь. – Завтра я свободен. Только в управу загляну и приеду.
      Даого откланялся и пошел в лавку. Ху Сю он велел взять корзину и купить курицу и свиные ножки, утку и гуся, свежей рыбы, овощей и сладостей. Потом был нанят повар. Слугу послали нанять паланкин и пригласить певицу Шэнь Вторую. Ван Шестая со служанкой готовила лучший чай. Гостиная была тщательно прибрана. Блестели начищенные столы и кресла. Хозяева ожидали прибытия Симэня.