Влияние морской силы на историю 1660-1783

      В тактическом отношении сражение представляет некоторые интересные черты и дает один вывод, который имеет живой интерес еще и в наши дни. Кеппель был под ветром и желал принудить противника к бою; с этою целью он сделал сигнал общей погони, чтобы лавировкой его быстроход-нейшие корабли могли догнать самые медленные корабли неприятеля. Если допустить, что эскадренные скорости противников были равны, то такой маневр надо признать совершенно правильным. Д'Орвилье, будучи на ветре, не имел намерения сражаться иначе, как на условиях, какие сам найдет выгодными. Как обыкновенно бывает, флот, действовавший наступательно, достиг своей цели. На рассвете 27-го числа оба флота были на левом галсе, лежа на вест-норд-вест, при ровном ветре от зюйд-веста (план IX, А, А, Л){113}. Английский арьергард (R) упал под ветер{114}, и Кеппель поэтому сделал сигнал шести своим кораблям выбраться на ветер так, чтобы они могли занять лучшее положение для поддержки главной части флота, на случай, если бы он смог добиться боя. Д'Орвилье заметил это движение и истолковал его как намерение атаковать его арьергард превосходными силами. Так как тогда враждебные флоты были в расстоянии от 6 до 8 миль друг от друга, то он повернул всем своим флотом через фордевинд, последовательно (французы от А до В), вследствие чего упал под ветер, но приблизился к неприятелю и мог теперь лучше видеть его (позиции В, В, В). Пока он исполнял эту эволюцию, ветер отошел к югу, благоприятствуя англичанам; тогда Кеппель, вместо того, чтобы повернуть на другой галс, остался на прежнем курсе еще полчаса (англичане от В до С) и затем повернул всем флотом вдруг и лег на одинаковый с французами курс. Это укрепило подозрения д'Орвилье, и так как ветер, бесспорно благоприятствовавший в это утро англичанам, теперь опять отошел к западу, позволив им нагнать французский арьергард, то он повернул через фордевинд, также всем флотом вместе (от В к С), приведя таким образом остальные суда на помощь арьергарду, теперь сделавшемуся авангардом, и помешав Кеппелю сосредоточить нападение на нем или прорвать его. Враждебные флоты прошли друг мимо друга контр-галсами{115}, обменявшись безрезультатными залпами, - французы на ветре и имея возможность атаковать, по не воспользовавшись ею. Д'Орвилье тогда сделал сигнал своему авангарду (прежнему арьергарду) повернуть через фордевинд, пройдя под ветер английского арьергарда, - который был под ветром же у главной части своего флота, намереваясь сам остаться на ветре и таким образом атаковать упомянутый арьергард с двух сторон; но командовавший французской дивизией, принц королевской крови, не послушался, и возможное преимущество было потеряно. Англичане пытались сделать такой же маневр. Адмирал авангарда и некоторые из его кораблей повернули оверштаг, как только вышли из сферы огня (В){116}, и последовали за французским арьергардом; но большей части кораблей повреждение такелажа воспрепятствовало поворотить оверштаг, а поворот через фордевинд был невозможен по причине приближения к ним других кораблей с кормы. Французы спустились затем под ветер и снова построили линию, но англичане были уже не в таких условиях, чтобы решиться на атаку. Этим и окончилось сражение.
      Было уже упомянуто, что это безрезультатное сражение представляет некоторые интересные черты. Одна из них - это полное одобрение поведения Кеппеля показаниями, данными под присягой перед морским судом одним из замечательнейших английских адмиралов, сэром Джоном Джерви-сом (John Jervis), который командовал кораблем в рассматриваемом сражении. Едва ли, в самом деле, Кеппель мог сделать более, чем сделал; но недостаток понимания им тактики выказался любопытным замечанием в его защиту. "Если бы французский адмирал действительно думал вступить в бой, - сказал он, - то, я полагаю, он никогда не расположил бы своего флота на галсе, противном тому, которым приближался британский флот". Это замечание могло только происходить от неведения или от непонимания опасности, которой подвергался бы в таком случае арьергард французского флота, и еще более интересно потому, что Кеппель сам сказал, что его флот приближался к противнику. Кеппель, кажется, полагал, что французы должны были ждать его в линии фронта и затем вступить в бой, корабль против корабля, что по его мнению предписывали традиции доброго старого времени, но д'Орвилье был слишком хорошо образован как моряк, чтобы быть способным на такой образ действий.
      Неисполнение герцогом Шартрским{117}, командовавшим французским авангардом во время боя, приказания повернуть через фордевинд, произошло ли это от недоразумения или намеренно, возбуждает вопрос, до сих пор еще спорный, относительно того, какое место должен занимать в строю главнокомандующий флотом в сражении. Если бы д'Орвилье был в авангарде, то мог бы обеспечить желавшуюся им эволюцию. Из центра адмирал или одинаково видит концы линии своего флота или одинаково не видит их. С головного же корабля он подтверждает свои приказания собственным примером. Французы в конце этой войны решили вопрос тем, что определили место адмирала вне линии, на фрегате,- под тем предлогом, что будто бы со стороны он может таким образом лучше видеть движения сражающихся флотов, не ослепляемый дымом и не развлекаемый случайностями на своем корабле и, наконец, что сигналы, делающиеся им с фрегата, будут лучше видны его флоту{118}. Такое место адмирала, напоминающее место начальника в сухопутном сражении, которое избавляет его от личного риска, занималось также лордом Хоуом (Howe) в 1778 году; но как он, так и французы, отказались впоследствии от такого образа действий. Нельсон при Трафальгаре, закончившем его карьеру, был в голове своей колонны, но можно сомневаться, что побуждением к этому было что-либо другое, кроме его горячего увлечения боем. Две другие большие атаки, в которых он был главнокомандующим, имели предметом нападения на корабли на якоре, и ни в одной из них он не занимал места головного в колонне - по той основательной причине, что он не знал хорошо фарватера, а головной корабль более всех рисковал стать на мель. Обычное место адмиральского корабля в линии парусных судов, за исключением случаев общей погони флота за неприятелем, было в линии, в центре ее. Отступление от этого обычая со стороны Нельсона и Ко-лингвуда (Collingwood), из которых каждый вел свои колонны под Трафальгаром, могло иметь некоторые основания, и обыкновенный человек естественно воздержится от критики поведения столь выдающихся офицеров. Опасность, какой подвергались два старших офицера флота, от которых так много зависело, очевидна, и если бы с ними самими или с головными кораблями их колонн случилась серьезная беда, то отсутствие их влияния почувствовалось бы сильно. В действительности они скоро стушевались как адмиралы в дыму сражения, не оставив для следовавших за ними никакого руководительства, за исключением блеска своей храбрости и примера. Один французский адмирал указал, что практическим следствием способа атаки при Трафальгаре, состоявшего в том, что колонны спустились на неприятеля под прямым углом к линии баталии его, было принесение в жертву головы колонн для образования разрыва в линии неприятеля. На этот раз цель была достигнута, и жертва стоила результата, в разрывы линии устремились задние корабли каждой колонны, почти свежие, составляя в действительности резерв, который напал на расстроенные корабли неприятеля с каждой стороны разрыва. Но эта идея о резерве наводит на мысль о месте главнокомандующего. В рассматриваемом случае величина его корабля была такова, что исключала возможность для него быть вне строя; но не было ли бы хорошо, если бы адмирал каждой колонны оставался с этим резервом, не выпуская возможности управлять боем, сообразно случайностям его, и сохраняя возможно дольше свое назначение не только по имени, но и по своим действиям, и притом для весьма полезной цели? Трудность организации какой-либо системы сигналов или легких посыльных шлюпок, которые могли бы играть роль адъютантов или ординарцев генерала - усиливаемая тем фактом, что корабли не могут стоять неподвижно, как дивизии людей, в ожидании приказаний, но что они должны постоянно поддерживать необходимый для управления рулем ход, - исключает идею о месте адмирала флота в сражении на ходу на легком судне. При таком положении он сделался бы простым зрителем; тогда как, будучи на сильнейшем корабле флота, он удерживает наибольшее возможное влияние, как только бой начался, и если этот корабль в резерве, то адмирал сохраняет до последнего возможного момента способность управлять боем. "Иметь полхлеба лучше, чем не иметь хлеба совсем"; если адмирал не может, по условиям морского боя, занимать спокойное наблюдательное место своего собрата генерала на берегу, то пусть по крайней мере безопасность его будет обеспечена хоть насколько возможно. Фаррагут после Нового Орлеана и Виксбурга - т. е. в последний период своей карьеры, когда, надо думать, его воззрения определились опытом, - держался правила вести свой флот в бой лично. Известно, что в деле при Мобиле он весьма неохотно и лишь по крайним настояниям многих офицеров поступился своими убеждениями в этом вопросе настолько, что занял второе место, и впоследствии часто выражал свои сожаления о том, что сделал это. Могут, однако, возразить, что все те операции флотов, в которых командовал Фаррагут, имели особенный характер, отличающий их от сражений в тесном смысле этого слова. При Новом Орлеане, при Виксбурге, при порте Гудзоне и при Мобиле задача была не сражаться, а пройти мимо укреплений, которым флот, заведомо, не мог противостоять; и успех этого прохождения зависел главным образом от проводки эскадры по фарватеру, о котором Фаррагут, в противоположность Нельсону, имел хорошие сведения. Здесь, таким образом, на главнокомандующего была возложена обязанность предводительства в буквальном так же, как и в военном значении этого термина. Идя в голове, он не только указывал флоту безопасный путь, но и, держась постоянно впереди дыма, был в состоянии видеть и обсуждать путь впереди и принимать на себя ответственность за образ действий, который избрал совершенно уверенно, но от которого его подчиненный может отклониться. Может быть не всем известно, что при Мобиле командиры головных кораблей не только одной, но обеих колонн, в критической точке пути колебались и недоумевали относительно цели адмирала; не то, чтобы они получили неясные о ней указания, но обстоятельства показались им отличными от тех, какие он предполагал. Не только Олден (Alden) на Brooklyn's, но также и Крэвен (Craven) на Tecumseh, отступили от приказаний адмирала и уклонились от предписанного им пути, с бедственными результатами. Нет необходимости обвинять того или другого из названных командиров; но случай с ними указывает неопровержимо верность мнения Фаррагута, что при условиях, какими сопровождались его операции на море, тот, на кого исключительно возложена высшая ответственность, должен быть впереди. Должно заметить еще, что в такие критические моменты сомнений, всякий, кроме человека исключительно высокого духа, стремится сложить с себя ответственность решения на старшего, хотя бы последствия колебания и медлительности и были пагубны. Офицер, который в качестве уполномоченного начальника действовал бы разумно, - как подчиненный, может действовать ошибочно. Поступку Нельсона в Сент-Винсентском сражении будут подражать немногие - истина, резко доказывающаяся тем фактом, что даже Колингвуд, место которого в строю было непосредственно в кильватере Нельсона, не решился последовать за последним до сигналов главнокомандовавшего; после же получения полномочия по сигналу он особенно отличился сообразительностью и смелостью своих действий{119}. Следует припомнить также - в связи с этим вопросом об операциях, в которых маневрирование эскадр стесняется фарватером, - что при Новом Орлеане избрание главнокомандующим места в центре строя почти погубило флагманский корабль, вследствие темноты и дыма предшествовавших судов; флот Соединенных Штатов, после прохождения мимо фортов, оказался без вождя. Далее, подобно тому, как упоминание о резерве вызвало целый ряд соображений, так и выражение "проводка эскадры в бою по фарватеру" внушает некоторые идеи, более широкие, чем непосредственный смысл его, которые изменяют то, что было сказано о нахождении адмирала в резерве. Легкость и быстрота, с какою паровой флот может изменять свой строй, делают весьма вероятным, что флоту, идущему в атаку, будет угрожать опасность от каких-либо непредусмотренных им комбинаций со стороны противника почти в самый момент столкновения... Какое место адмирала в строю в таком случае будет наиболее удачным? Без сомнения, в той части его строя, где он может оказаться наиболее готовым указать своим кораблям новую диспозицию или направить их по новому курсу, соответственно требованиям новых обстоятельств, т. е. в голове флота. Кажется можно сказать, что во всяком морском бое существуют два важнейшие момента: один - определяющий метод главной атаки, и другой - вызывающий и направляющий действия резерва. Если первый более важен, то второй, может быть, требует высшего искусства, так как первый момент может и должен быть предусмотрен заранее составленным планом, тогда как второй может, и часто должен, сообразоваться с непредвиденными требованиями. Условия морских сражений будущего заключают один элемент, которого сухопутные сражения не имеют, это - чрезвычайную быстроту, с какою могут совершаться столкновения сторон и перемены строя. Хотя войска и могут передвигаться к полю сражения при посредстве пара, но ни этом поле они будут или пешими, или на лошадях в условиях необходимости постепенного развития своего плана, причем главнокомандующий будет иметь время ознакомить, кого нужно, со своими новыми намерениями (в общем случае, конечно), если непредвиденное ранее развитие атаки неприятеля их потребует. С другой стороны, флот, сравнительно малочисленный и с ясно определенными составляющими единицами, может задумать серьезную перемену начатого плана атаки, не выдавая своего намерения ни малейшим признаком до начала его исполнения, которое может потребовать лишь несколько минут. Поскольку эти замечания верны, они показывают необходимость для второго в порядке командования полного знакомства не только с планами, но и с руководящими принципами действий своего начальника - необходимость, довольно явную из факта, что два крайние пункта боевого строя могут быть неизбежно отдалены друг от друга, а между тем для них обоих нужен дух главного начальника. Так как последний не может быть и тут и там лично, то самое лучшее, чтобы на одном конце строя был его непосредственный помощник (второй флагман), подготовленный к полному согласно действий с ним. Что касается места Нельсона в Трафальгарской битве, о котором было упомянуто в начале этого рассуждения, то следует заметить, что Victory (корабль его) не делал ничего такого, чего другой корабль не мог бы сделать так же хорошо, и что слабость ветра не позволяла ожидать внезапной перемены строя неприятеля. Огромный риск, какому подвергался адмирал, когда на корабль его был сосредоточен огонь неприятельской линии,- что и заставило нескольких командиров упрашивать, чтобы он переменил место,- был осужден задолго до того самим Нельсоном, в одном из его писем, после Абукирского сражения.
      "Я думаю, что если бы Богу было угодно, чтобы я не был ранен, то ни одна шлюпка не ускользнула бы от нас, чтобы сообщить о деле, но не думайте, что следует порицать кого-либо из офицеров... Я только хочу сказать, что если бы моя опытность могла лично руководить ими, то, судя по всем данным, Всемогущий Бог продолжал бы благословлять мои старания", и т. д.{120}
      Тем не менее, несмотря на такое выражение своего мнения, основанного на опыте, Нельсон занял самое рискованное положение при Трафальгаре, и после потери вождя последовало интересное продолжение. Колингвуд сейчас же - правильно или неправильно, неизбежно или нет - изменил планы, на исполнении которых Нельсон настаивал с последним дыханием. "Становитесь на якорь, Харди (Hardy), становитесь!" - сказал умирающий начальник. "Становиться на якорь? - воскликнул Колингвуд. - Это последняя вещь, о которой я бы подумал".
      Глава X.
      Морская война в Северной Америке и Вест-Индии - Ее влияние на ход Американской Революции - Сражения флотов при Гренаде, Доминике и Чесапикской бухте
      15-го апреля 1778 года адмирал граф д'Эстьен отплыл из Тулона в Америку, имея под командою двенадцать линейных кораблей и пять фрегатов. С ним был, в качестве пассажира, посланник, командированный на Конгресс с инструкциями отклонять все просьбы о субсидиях и избегать определенных обязательств по вопросу о завоевании Канады и других британских владений. "Версальский кабинет, - говорит французский историк, - не печалился о том, что Соединенные Штаты должны были иметь близ себя причину беспокойства, которая заставляла бы их больше чувствовать цену французского союза"{121}. Американцы, признавая великодушные симпатии к их борьбе многих французов, в то же время не должны были закрывать глаза на корыстные побуждения французского правительства. Да и не должны были они ставить ему эти побуждения в вину, так как долг требовал от него постановки французских интересов на первом плане.
      Д'Эстьен совершал свое плавание весьма медленно. Говорят, что он тратил много времени на ученья, и даже бесполезно. Как бы то ни было, но он достиг своего назначения, мыса Делавэра, не ранее 8-го июля, употребив на весь переход двенадцать недель, из них четыре до выхода в Атлантику. Английское правительство имело сведения о задачах его плавания еще до выхода его из Тулона, и как только отозвало своего посланника из Парижа, так сейчас же послало в Америку приказания очистить Филадельфию и сосредоточиться в Нью-Йорке. К счастью для англичан, движения лорда Хоу отличались энергией и системой, иными, чем у д'Эстьена. Сначала собрав свой флот и транспорты в Делавэрской бухте и затем поспешив с погрузкой необходимых материалов и припасов, он оставил Филадельфию, как только армия выступила оттуда к Нью-Йорку. Десять дней понадобились для достижения устья бухты{122}; но он отплыл оттуда 28-го нюня, за десять дней до прибытия д'Эстьена, хотя более, чем через десять недель после его отплытия. По выходе в море флот дошел попутным ветром в два дня до Сэнди-Хука (Sandy Hooke). Война неумолима, добыча, которую д'Эстьен упустил из-за своей медлительности, разрушила его попытки нападения на Нью-Йорк и Род-Айленд.
      Через день после прибытия Хоу в Сэнди-Хук, английская армия достигла высот Навезинка (Navesinck), после трудного перехода через Нью-Джерси при преследовании ее по пятам войсками Вашингтона. При энергичном содействии флота она вошла в Нью-Йорк 5-го июля, и тогда Хоу отправился обратно для заграждения входа в порт французскому флоту. Так как никакого сражения не последовало, то мы и не будем приводить подробностей его работы; но весьма интересное описание их одним офицером флота можно найти в сочинении: Ekins's "Naval Battles". Должно, однако, обратить внимание на сочетание энергии, мысли, искусства и решительности, выказанных адмиралом. Задача, предстоявшая ему, состояла в защите удобного прохода шестью шести-десятичетырехпушечными кораблями и тремя пятидесяти-пушечными, против восьми семидесятичетырехпушечных или более, трех шестидесятичетырехпушечных и одного пя-тидесятипушечного, т. е., можно сказать, против силы, вдвое превосходившей его собственную.
      Д'Эстьен стал на якорь вне бухты, к югу от Сэнди-Хука, 11-го июля, и оставался там до 22-го, занятый промером бара и явно решившись пройти его. 22-го сильный северо-восточный ветер, совпавший с сизигийным приливом, поднял воду на баре до тридцати футов. Французский флот снялся с якоря и начал выбираться на ветер, к пункту, удобному для перехода через бар. Но затем храбрость оставила д'Эстьена под влиянием предостережений лоцманов; он отказался от атаки и спустился к югу.
      Морские офицеры могут только сочувствовать этой нерешимости моряка под влиянием советов лоцманов, особенно у незнакомого ему берега, но такое сочувствие не должно закрывать их глаза на проявления характера высшего типа. Каждому, кто сравнит действия д'Эстьена при Нью-Йорке с действиями Нельсона под Копенгагеном и под Абукиром или с действиями Фаррагута при Мобиле и порте Гудзон, сравнительная слабость французского начальника - как военного вождя, руководимого только военными соображениями,- живо выяснится. Нью-Йорк был самым центром британского влияния, падение его необходимо должно было бы сократить войну. В оправдание д'Эстьена, однако, должно припомнить, что кроме военных, на него влияли еще и другие соображения. Французский адмирал, без сомнения, имел инструкции, подобные тем, какие были даны французскому посланнику, и он, вероятно, рассудил, что Франция ничего не выигрывает с падением Нью-Йорка, которое могло бы привести к миру между Америкой и Англией и дать последней возможность обратить всю ее силу против его отечества... При его нерешительном характере и не столь важная причина была бы достаточна для того, чтобы остановить его от риска проведения флота через бар.
      Хоу был счастливее д'Эстьена, так как не имел двойственности цели. Ему, после того, как он успел выйти из Филадельфии и спасти Нью-Йорк своею неутомимостью, предстояла еще и другая почетная задача - спасение Род-Айленда подобною же быстротою движений. Военные корабли флота, посланного из Англии, но рассеянного на пути, начали теперь присоединяться к нему. 28-го июля он получил известие, что французский флот, ушедший сначала к югу, теперь направляется к Род-Айленду. Через четыре дня после этого Хоу был уже готов выйти в море, но вследствие противных ветров только к 9-му августа достиг мыса Юдифь, где и встал на якорь. Он узнал здесь, что д'Эстьен прошел батареи днем раньше и тоже встал на якорь между Гульдскими и Канони-кутскими островами (Gould and Canonicut Islands){123}; Сиконнетский (Seakonnet) и Западный проходы также были заняты французскими кораблями, и неприятельский флот был готов поддержать нападение американской армии на британские укрепления.
      Прибытие адмирала Хоу, хотя и с его эскадрой силы английского флота не сделались более двух третей силы французского флота, разрушили планы д'Эстьена. Вследствие господствовавших тогда (летом) юго-западных ветров, дувших прямо в бухту, положение его было невыгодно, давая противнику возможность широкой инициативы. Поэтому, когда в эту ночь ветер неожиданно переменился на северный, д'Эстьен сейчас же снялся с якоря и вышел в море. Хоу, хотя удивленный этим непредвиденным поступком его, так как не чувствовал себя достаточно сильным для атаки, также вступил под паруса, чтобы занять наветренное положение. Следующие сутки прошли в маневрировании противников для занятия выгоднейшей позиции, но ночью 11-го августа сильный шторм рассеял флоты. Суда обеих сторон потерпели большие аварии, и, между прочим, французский флагманский корабль Languedoc, девяностопушечный, потерял все мачты и руль. Немедленно после шторма два английских пятидесятипушеч-ных корабля, на которых все было в боевом порядке, завязали бой - один с Languedoc, а другой с Tonnant, восьмидесятипу-шечным, на котором из трех мачт уцелела только одна. При таких условиях оба английских корабля атаковали противников; по наступлении ночи они, однако, прекратили бой, намереваясь возобновить его утром. Но когда утро наступило, пришли и другие французские корабли, и случай был уже пропущен. Поучительно заметить, что командиром одного из упомянутых английских кораблей был Хотэм (Hotham), который в звании флагмана средиземноморского флота, семнадцать лет спустя, так надоедал Нельсону в своем хладнокровном удовлетворении взятием двух только кораблей: "Мы должны быть довольны, мы сделали очень хорошо". Этот именно факт и вызвал характерное замечание Нельсона, что: "Если бы мы взяли десять кораблей и позволили бы уйти от нас одиннадцатому, будучи в состоянии взять и его, то я никогда бы не сказал, что мы сделали дело хорошо".
      Англичане ушли опять в Нью-Йорк. Французы снова собрались близ входа в Наррагансеттскую бухту; но д'Эстьен решил, что не может оставаться там по причине аварии на его эскадре и, согласно этому, отплыл в Бостон 21-го августа. Род-Айленд был таким образом оставлен за англичанами, которые удерживали его еще в течение года, очистив его затем по стратегическим причинам. Хоу, с своей стороны, деятельно исправлял повреждения своих кораблей и отплыл снова к Род-Айленду, когда услышал, что французы были там; но, встретив на пути судно с вестью, что они идут в Бостон, он последовал за ними в эту гавань, в которой, однако, нашел их позицию слишком сильной для того, чтобы атаковать их. Взяв в соображение его вынужденное возвращение в Нью-Йорк, необходимые исправления там и факт, что он только четырьмя днями позже французов пришел к Бостону, можно поверить, что Хоу обнаружил до конца ту деятельность, которая характеризовала начало его операций.
      Едва ли и одним выстрелом обменялись враждебные флоты, и тем не менее результаты ясно показали, что слабейший превзошел в деле военного искусства сильнейшего. За исключением маневров с целью занять наветренное положение после того, как д'Эстьен оставил Ньюпорт - маневров, подробности которых не дошли до нас, - и диспозиций адмирала Хоу для принятия им атаки, ожидавшейся в Нью-Йоркской бухте, рассмотренные операции дают уроки не тактические, а стратегические и приложимые к условиям наших дней. Главный между ними, это, без сомнения -выяснение значения быстроты действий и бдительности, в соединении со знанием своей профессии. Хоу узнал об опасности по известиям из Англии три недели спустя после того, как д'Эстьен отплыл из Тулона. Он должен был собрать свои крейсера из Чесапика и из других мест, привести свои линейные корабли из Нью-Йорка и Род-Айленда, погрузить припасы, необходимые для армии в десять тысяч человек, спуститься по Делавэру - что неизбежно заняло десять дней - и возвратиться опять в Нью-Йорк. Д'Эстьен запоздал на десять дней против него в Делавэре, на двенадцать дней в Сэнди-Хуке и только на один день опередил его входом в Ньюпорт, где простоял десять дней перед гаванью, прежде чем вошел в нее. Один из английских офицеров, рассказывая о неутомимых трудах адмирала между 30-м июня, когда английская армия достигла Навезин-ка, и прибытием французского флота 11-го июля, говорит: "Лорд Хоу, как обыкновенно, присутствовал везде лично и этим воодушевлял рвение и ускорял работы офицеров и команды". В этом он представлял резкий контраст со своим братом, генералом Хоу - человеком приятным, но беспечным.
      Такими же трудолюбием и бдительностью характеризовались и остальные операции адмирала Хоу. Как только французские корабли вышли в море, направившись к югу, так он послал за ними разведочные суда, а тем временем продолжал приготовления (главным образом, брандеров) для преследования их. Последний корабль эскадры, посланной из Англии, перешел через бар в Нью-Йорк и присоединился к нему 30-го июля. 1-го августа флот был готов для выхода в море с четырьмя брандерами. Переменность ветра замедлила его дальнейшие движения, но, как было уже сказано, он пришел к Ньюпорту все-таки только через день после входа туда неприятеля, которому во всяком случае не мог бы помешать сделать это, будучи слабее его. Но не будучи в состоянии прямо померяться силами с противником, Хоу, однако же, расстроил усилия его достигнуть намеченной цели.
      Едва д'Эстьен вошел в Ньюпорт, как уже пожелал сам выйти оттуда. Позиция Хоу была стратегически превосходна. При ее наветренном положении во время господствующих там ветров, трудность для французского флота лавировки через узкий вход в гавань подвергнула бы французские суда, решившиеся на такую лавировку, нападению по частям; тогда как, если бы ветер, по несчастью, сделался попутным, то спасение эскадры зависело бы всецело от искусства адмирала.
      Купер в романе "Два адмирала" заставляет своего героя говорить придирчивому другу, что если бы он не встретился с удачей, то не мог бы воспользоваться ею. Выход французов, последовавший за тем шторм и причиненные им аварии{124} - все это составляло для адмирала Хоу то, что обыкновенно называют удачей, но если бы его флот не стоял у мыса Юдифь и не угрожал оттуда французам, то последние отстоялись бы во время шторма на якорях в гавани, энергия Хоу и его вера в себя как моряка привели его на путь удачи, и несправедливо было бы отрицать его деятельное участие в подготовке последней. Без него шторм не спас бы британских сил в Ньюпорте.
      Д'Эстьен, исправив свои корабли, отплыл со всеми силами к Мартинике 4-го ноября, в тот же самый день коммодор Хотам вышел из Нью-Йорка на Барбадос с пятью шестидеся-тичетырех- и пятидесятипушечнымн кораблями, а также с караваном транспортов, на которых "был пятитысячный отряд солдат, предназначавшийся для завоевания острова Сайта-Л ю-чия. На пути сильный шторм причинил французскому флоту аварии, большие, чем английскому, причем французский флагманский корабль потерял свои грот- и бизань- стеньги. Потеря этого рангоута и факт, что двенадцать не нагруженных военных кораблей достигли Мартиники только днем раньше, чем караван из пятидесяти девяти английских транспортов достиг Барбадоса, лежащего на сто миль дальше, говорит не в пользу искусства французских моряков в их профессии, которое иной раз служит решающим фактором в морской войне.
      Адмирал Баррингтон, бывший начальником сил на Барбадосе, выказал такую же энергию, как и Хоу. Транспорты прибыли 10-го; войска были оставлены на них; отплыли утром 12-го в Санта-Лючия и встали там на якорь в три часа пополудни 13-го. В тот же вечер была высажена на берег одна половина войск, а другая - на следующее утро. Они захватили сейчас же лучший порт, к которому адмирал был готов двинуть транспорты, когда появление д'Эстьена помешало ему. Всю эту ночь транспорты верповались за военные корабли, и последние встали на якорь поперек входа в бухту, причем особенные заботы были положены на то, чтобы усилить фланги линии и помешать неприятелю пройти по внутреннюю сторону наветренного фланга, как сделали это английские корабли впоследствии, в Абукирском сражении. Французский флот более, чем вдвое превосходил английский, и если бы последний был уничтожен, то транспорты и войска попались бы, как в ловушку.
      Д'Эстьен спускался два раза вдоль английского строя с севера на юг, производя пальбу с дальней дистанции, но не встал на якорь. Отказавшись затем от своих намерений против флота, он прошел к другой бухте и напал на позицию, занятую английскими войсками. Потерпев здесь также неудачу, он удалился к Мартинике, и французский гарнизон, который был вынужден отступить внутрь острова, сдался.