Влияние морской силы на историю 1660-1783

Это была внешняя политика Шуазеля, направленная против морской силы Англии как против главного врага Франции и в пользу морской силы последней- как главной опоры ее. Инструкции, данные, согласно французскому морскому писателю, новым королем своим министрам, показывают дух, которым его царствование характеризовалось вплоть до революции, были ли они плодом его самостоятельных убеждений или нет - безразлично: "Проследить за всеми признаками приближающейся опасности; наблюдать, при посредстве крейсеров, за подходными путями к нашим островам и за входом в Мексиканский залив, следить постоянно за тем, что происходит на Ньюфаундлендских банках, и за стремлениями английской торговли наблюдать за состоянием вооруженных сил и общественного кредита в Англии, следить за деятельностью ее министерства, вмешиваться искусно в дела британских колоний; давать колонистам-инсургентам средства добывать военные припасы, сохраняя однако при этом строжайший нейтралитет, расширять флот деятельно, но бесшумно, исправлять наши военные корабли, снабдить всем необходимым магазины и постоянно иметь наготове средства для быстрого снаряжения флотов в Брест и Тулон, тогда как Испании следовало бы готовить свой флот в Ферроле; наконец, при первом серьезном опасении разрыва собрать многочисленные войска на берегах Бретани и Нормандии и все приготовить для вторжения в Англию, чтобы принудить ее сосредоточить свои силы и таким образом ослабить средства ее сопротивления на окраинах ее владений"{108}.
      Такие инструкции - были ли они даны сразу, как выражение систематического, хорошо обдуманного плана, или давались от времени до времени, когда представлялся случай - показывают, что положение было обдуманно тщательно, и дышат убеждением, которое, если бы Франция прониклась им раньше, сильно изменило бы историю ее и Англии. Но исполнение плана было менее совершенно, чем замысел его.
      В деле развития французского флота, однако, пятнадцать лет мира и настойчивой работы принесли хорошие результаты. Когда война возгорелась в 1778 году, Франция имела восемьдесят линейных кораблей в хорошем состоянии, и шестьдесят семь тысяч матросов числились в морской записи. В портах Испании, когда она приняла участие в войне в качестве союзницы Франции, т. е. в 1779 году, было почти шестьдесят линейных кораблей. Совокупности этих сил Англия противопоставила двести двадцать восемь кораблей всех классов, из которых около ста пятидесяти были линейные. Кажущееся по этим численным данным равенство материальных сил противников нарушалось, к невыгоде Англии, большей величиной французских и испанских судов и лучшей артиллерией на них; но с другой стороны, ее сила, как принадлежавшая одной державе, имела за собою превосходство в единстве цели. Союзникам же суждено было испытать общеизвестную слабость морских коалиций, так же, как и последствия деморализованной администрации Испании и недостаток привычки к морю - можно даже сказать, не боясь ошибки, недостаток способности к морскому делу - обеих наций. Морская политика, при которой Людовик XVI начал свое царствование, была доведена до конца; в 1791 году, два года спустя после собрания Генеральных Штатов, во французском флоте числилось восемьдесят шесть линейных кораблей, в общем превосходивших - как по размерам, так и по целесообразности типа - английские корабли того же класса.
      Мы пришли, таким образом, к возникновению истинно морской войны, которая, как с этим согласятся прочитавшие предшествующие страницы, не имела места со дней Рейтера и Турвиля. Величие морской силы и ее значение, может быть, более ясно выказывалось бесконтрольным господством и вытекавшим из него возвеличением одной воюющей стороны; но урок, таким образом преподанный, если и более поразительный, обладает менее живым интересом, чем зрелище, представляемое морской державой, которая встречает врага, достойного ее по оружию, и напряжение сил которой вызвано борьбою, угрожавшею не только ее самым ценным колониям, но и ее собственным берегам. Вследствие обширного и разбросанного состава Британской монархии борьба эта велась во всех частях света, и внимание изучающего ее привлекается то к Ост-Индии, то к Вест-Индии, то к берегам Соединенных Штатов, то к берегам самой Англии, от Нью-Йорка и Чесапикской бухты к Гибралтару и Менорке, к островам Зеленого мыса, к мысу Доброй Надежды и Цейлону. Война эта характеризуется главным образом тем, что сталкивающиеся в ней враждебные флоты - одинаковы по величине, и общая погоня и свалки, которые характеризовали сражения Хоука, Боскауэ-на и Ансона, хотя по временам имеют место и в ней, сменились большей частью осторожными и сложными маневрами, слишком часто бедными решительными результатами. Превосходство французов в тактическом искусстве содействовало тому, что в этом столкновении резко выразилось особенное свойство их морской политики,которая не старалась достигнуть обладания морем через уничтожение флотов неприятеля, его организованной силы, а гналась за успехом частных операций, за захватом частных пунктов, и преследовала частные стратегические цели как цели конечные. Нет необходимости стараться навязывать другим убеждения автора этого труда, что такая политика, хотя и пригодная в исключительных случаях, ошибочна, как правило, но в высшей степени желательно, чтобы все лица, ответственные за результаты ведения морских дел, признали, что существуют два направления политики, прямо противоположные друг другу. В одном есть тесная аналогия с войною за обладание постами, тогда как в другом предметом действий, или объектом операций, является та сила, уничтожение которой делает посты беззащитными и поэтому необходимо отдает их со временем в руки неприятеля. Установив различие между этими двумя противоположными направлениями, надлежит рассмотреть результаты обоих их, как они определяются примерами, представляемыми историей Англии и Франции.
      Однако не такие осторожные воззрения хотел сначала внушить своим адмиралам новый король Франции. В инструкциях, адресованных к графу д'Орвилье (d'Orvilliers), командовавшему первым флотом, посланным из Бреста, морской министр говорит от имени короля: "Ваша обязанность состоит теперь в том, чтобы возвратить французскому флагу тот блеск, каким он некогда был, прошедшие несчастия и ошибки должны быть заглажены, только блестящими сражениями флот может надеяться достигнуть этого. Его величество имеет право ожидать величайших усилий от своих офицеров... В какие бы обстоятельства флот короля ни был поставлен, распоряжения Его Величества, которые он настоятельно обязал меня внушить вам, так же, как и всем командирам, требуют, чтобы его корабли атаковали неприятеля с величайшей энергией и защищались во всех случаях до последней крайности".
      Далее инструкция продолжается в том же духе. Французский офицер, воззрений которого на эту фазу французской морской политики мы еще не приводили, говорит: "Как отличен этот язык от того, на каком обращались к нашим адмиралам в течение последней войны, ибо было бы ошибкой думать, что они следовали добровольно и естественно робкой и оборонительной системе, которая преобладала в тактике флота. Правительство, всегда находившее издержки, вызывавшиеся содержанием флота, чрезвычайными, слишком часто предписывало адмиралам держаться в море так долго, как это возможно, не вступая в правильные сражения или даже в легкие столкновения с противником, которые всегда очень дороги, так как следствием их может явиться потеря кораблей трудно заменимых. Часто им предписывалось, чтобы они, если уже приняли бой по необходимости, тщательно избегали искушать судьбу своих эскадр слишком решительными стычками. Они считали себя поэтому обязанными отступать, как только бой принимал серьезный оборот. Таким образом они приобретали несчастную привычку добровольно уступать поле сражения, как только неприятель, даже слабейший, смело оспаривал его у них. Выходило, следовательно, что флоты наши посылались встретить неприятеля только затем, чтобы отступать постыдно в его присутствии, принимать бой вместо того, чтобы предлагать его и начинать сражение только затем, чтобы конец его имел вид их поражения, разрушать моральную силу с тем, чтобы спасти силу материальную. Таков был дух, который, как было справедливо сказано Шарлем Дюпэном (Charles Dupin), руководил французским министерством той эпохи. Результаты известны"{109}.
      За смелыми речами Людовика XVI последовали почти немедленно другие, иного, уступчивого тона, обращенные также к адмиралу д'Орвилье перед его отплытием. Его известили, что король, узнав о силе английского флота, полагается на его благоразумие по отношению к поведению, какого следует держаться в момент, когда под его командой состоят все морские силы, какими Франция могла располагать. В сущности оба враждебные флота были почти равны; было бы невозможно решить, который сильнее, без детальных сведений о вооружении каждого отдельного корабля. Д'Орвилье оказался, подобно тому, как оказывались многие ответственные лица до него, между двумя различными требованиями; в случае неудачного исполнения того или другого из последних он мог быть уверен, что его жестоко осудят, тогда как правительство во всяком случае было обеспечено козлом отпущения.
      Обсуждение относительных сил двух флотов, материальной и моральной, необходимо увлекло нас за эпоху начала Американской войны за независимость. До начала описания ее будет уместно дополнить грубую оценку всей морской силы Англии, хотя бы, - за недостатком более точных сведений, - по докладу первого лорда Адмиралтейства, сделанному в палате лордов, в ноябре 1777 года, за несколько лишь месяцев перед тем, как началась война с Францией. Возражал на жалобы оппозиции о слабости флота Канала, он сказал: "Мы имеем теперь сорок два линейных корабля в кампании в Великобритании (не считая находящихся за границею), тридцать пять из которых вполне укомплектованы командой и готовы выйти в море во всякий момент, когда это потребуется... Я не думаю, чтобы Франция и Испания питали какую-либо вражду к нам, но во всяком случае то, что сейчас мною сказано, дает мне право утверждать, что наш флот - более, чем равный соперник флоту всего дома Бурбонов"{110}.
      Должно, однако, сказать, что адмирал Кеппель не увидел столь радужной перспективы, когда он, будучи назначен в следующем марте месяце начальником флота, посмотрел на последний (употребляя его собственное выражение) "глазом моряка"{111}; и в июне месяце он вышел в море только с двадцатью кораблями.
      В исследовании такого характера, как наше, было бы совершенно неуместным останавливаться на каком-либо рассмотрении политических вопросов, приведших к отложению Соединенных Штатов от Британской монархии. Уже было замечено, что это отложение последовало за рядом ошибок английского министерства - не неестественных, в виду господствовавших в то время взглядов на отношения колоний к метрополии. Нужен был человек выдающегося гения, чтобы признать не только существенную справедливость притязаний американцев, что сделали многие, но также и военную силу их положения, как это выше было указано. Эта сила заключалась в отдаленности колоний от метрополии, в их взаимной близости, независимо от обладания морем, в характере колонистов, главным образом английского и голландского происхождения, и вероятной враждебности к Англии, Франции и Испании. К несчастью, в Англии, люди, наиболее способные считаться с таким положением, были в меньшинстве и не у дел.
      Выше уже сказано, что будь эти тринадцать колоний островами, морская сила Великобритании так изолировала бы их друг от друга, что последовательное падение их сделалось бы в то время неизбежным. К этому можно прибавить, что узость полосы, занимавшейся там цивилизованным человеком, и характер пересечения ее глубоко вдающимися бухтами и судоходными реками практически ставил, по отношению к вопросу взаимной поддержки, в условия островов большие отдельные области восставшей страны, которые были, однако, недостаточно велики для самостоятельного существования, но в то же время слишком велики для того, чтобы падение какой-нибудь из них не было роковым ударом для общего дела. Для подтверждения сошлемся на наиболее знакомое дело - операции на реке Гудзон, где бухта Нью-Йорк была с самого же начала занята британцами, которые взяли также и город в сентябре 1776 года, два месяца спустя после принятия Декларации Независимости. Затруднения в передвижениях вверх и вниз по такой реке были, без сомнения, значительно больше для парусных судов, чем представляющиеся теперь для паровых; тем не менее, кажется невозможно сомневаться, что если бы морскою силою Англии управляли тогда деятельные и способные люди, можно было бы настолько овладеть рекою и озером Шамплэйн при посредстве военных кораблей, расставленных через известные промежутки, и при достаточном числе сопровождающих их галер - чтобы поддерживать передвижение надлежащей армии между верховьями Гудзона и озером, препятствуя в то же время всякому сообщению водой между Новой Англией и штатами к западу от реки. Эта операция сильно напоминала бы ту, при посредстве которой, во время Междоусобной войны Соединенных Штатов, флоты и армин постепенно разделили на две части Южную Конфедерацию, овладев сообщением по Миссисипи, и политические результаты ее были бы даже еще более важными, чем военные, так как в тот ранний период войны дух независимости обнаруживался гораздо дружнее и резче в области, которая была бы таким образом отрезана, - т. е. в Новой Англии,- чем в Нью-Йорке и Нью-Джерси, и даже, может быть, чем где бы то ни было в другом месте, за исключением Южной Каролины{112}.
      В 1777 году британцы пытались достигнуть этой цели посылкой генерала Бургойна (Burgoyn) из Канады для проложе-ния пути через озеро Шамплэйн к Гудзону. В то же самое время сэр Генри Клинтон двинулся к северу от Нью-Йорка с тремя тысячами человек и достиг Западного мыса (West Point), где посадил часть своих сил на суда и послал их вверх по реке до пункта, отстоявшего на сорок миль от Олбани (Albany). Здесь офицер, стоявший во главе отряда, узнал о сдаче Бургойна в Саратоге и возвратился, но то, что он сделал с отрядом, выделенным только из трехтысячного войска, показывает, что могло бы быть сделано при лучшей системе. В то время, как это происходило на Гудзоне, главнокомандующий английскими войсками, действовавшими в Америке, воспользовался довольно интересно морскою силою своей страны, перевезя главную часть армии, в четырнадцать тысяч человек, из Нью-Йорка в глубину Чесапикской бухты для обхода Филадельфии с тыла. Это эксцентрическое движение было успешно по отношению к предмету его действий - Филадельфии, но оно было подсказано политическими соображениями, потому что этот город был местом собраний Конгресса, и было противно стратегическим требованиям. Поэтому Филадельфия и была скоро опять потеряна, и, что еще важнее, упомянутое временное занятие ее обошлось очень дорого, так как этой диверсией британских сил различные корпуса их были поставлены вне взаимной поддержки, и господство на коммуникационной линии по реке Гудзон было утрачено. В то время, как Бур-гойн, с семитысячным регулярным войском, не считая вспомогательных отрядов, подвигался для занятия истоков реки, четырнадцать тысяч человек были двинуты от ее устьев к Чеса-пику. Восемь тысяч, оставшихся в Нью-Йорке или близ него, были вследствие этого привязаны к городу присутствием американской армии в Нью-Джерси. Этот бедственный шаг был сделан в августе месяце; а в октябре Бургойн, отрезанный от своих и окруженный неприятелем, сдался. В следующем мае месяце англичане очистили Филадельфию и после трудного и опасного похода через Нью-Джерси, близко преследуемые армией Вашингтона, отняли обратно Нью-Йорк.
      Это проникновение британского флота в глубину Чесапикской бухты, вместе с поднятием вверх по Потомаку в 1814 году английских парусных фрегатов, показывает другую слабую линию в цепи американских колоний. Но все-таки она была сильнее линии между Гудзоном и Шамплэй-ном, оба конца которой оставались во власти неприятеля - в Канаде с одной стороны и на море - с другой.
      Что касается морской войны вообще, то нет нужды распространяться о факте, что колонисты не могли иметь никакой вооруженной силы, способной сопротивляться флотам Великобритании, и были, вследствие этого, вынуждены оставить море за нею, прибегнув только к крейсерской войне, главным образом при посредстве приватиров, к которой они были вполне способны, благодаря своему искусству в мореходстве и предприимчивости, и которою они нанесли много вреда английской торговле. К концу 1778 года, по оценке одного английского морского историка, американские привати-ры захватили почти тысячу коммерческих судов, стоимостью около 2 000 000 фунтов стерлингов; он утверждает, однако, что потери американцев были тяжелее. Это так и должно было быть, так как английские крейсера и лучше поддерживались линейными флотами и были сильнее американских, а между тем развитие американской торговли служило предметом удивления для государственных людей Англии; когда возгорелась война, то упомянутая торговля была так же велика, как торговля самой Англии в начале столетия.
      Интересное указание на численность мореходного населения Северной Америки в то время находим в парламентском сообщении первого лорда Адмиралтейства о том, "что флот потерял восемнадцать тысяч матросов, участвовавших в последней войне, от неимения на своей стороне Америки", значительная потеря для морской силы Англии, особенно при условии, что ряды неприятеля настолько же усилились.
      Ход войны на море повел, как всегда, к жалобам нейтральных сторон на англичан за захваты их кораблей, участвовавших в американской торговле. Такие жалобы, однако, не были необходимы для возбуждения вражды и надежд Франции в тогдашнем затруднительном положении британского правительства. Час мести и сведения счетов, на который рассчитывала политика Шуазеля, казалось, теперь пришел, и уже давно в Париже обсуждался вопрос, какое положение следует занять и какие выгоды можно извлечь из возмущения колоний. Было решено, что последние должны получить всевозможную поддержку Франции, лишь бы это не повело к разрыву ее с Англией; и с этою целью французскому агенту, Бомарше, были даны деньги для учреждения торгового дома, который должен был снабжать колонистов боевыми припасами. Франция дала миллион франков, к которым Испания прибавила такую же сумму, и Бомарше получил позволение покупать предметы вооружения из правительственных арсеналов. Между тем из Соединенных Штатов прибыли агенты, по приглашению которых французские офицеры переходили на американскую службу, в сущности, почти без препятствий к этому со стороны своего правительства. Дом Бомарше был открыт в 1776 году; в декабре этого года Бенжамин Франклин высадился во Франции, и в мае 1777 года Лафайет (Lafayette) прибыл в Америку. Между тем приготовления Франции к войне, особенно к морской, шли деятельно; флот постоянно увеличивался, и организовалось все необходимое для угрозы вторжением в Англию со стороны Канала, тогда как действительный театр войны должен был быть в колониях. Там Франция была в положении человека, которому было почти нечего терять. Уже лишенная Канады, она имела все причины думать, что возобновление войны - при нейтралитете Европы и при условии, что американцы были ее друзьями, а не недругами, как прежде - не отнимет у нее островов. Сознавая, что американцы, которые не далее как двадцать лет назад настаивали на завоевании Канады, не согласились бы возвратить ей последнюю, Франция открыто утверждала, что и не имеет никаких надежд на это, но заявила, что будет требовать оставления за собою английских вест-индских владений, какие будет в состоянии захватить в наступающей войне. Положение Испании было иное. Ненавидя Англию, нуждаясь в возвращении Гибралтара, Менорки и Ямайки - бывших не только жемчужинами в ее короне, но и краеугольными камнями ее морской силы - она, несмотря на то, видела, что успешное возмущение английских колонистов против морской силы их метрополии, не имевшей до тех пор соперника, было бы опасным примером для огромной системы ее собственных колоний, из которых она ежегодно извлекала такие большие выгоды. Если бы Англия с ее флотом потерпела неудачу, то на что могла рассчитывать Испания? Во введении к настоящему исследованию было уже указано, что доход испанского правительства черпался не из легкого налога на богатую морскую силу, построенную на промышленности и торговле королевства, но из узкого потока золота и серебра, поддерживавшегося немногими кораблями, нагружавшимися добычей колоний, которые управлялись по самой односторонней административной системе... Испания могла и много потерять, и много приобрести. При том и теперь еще, как и в 1760 году, она была державою, с которой Англия могла воевать к наибольшей для себя выгоде. Несмотря на то, обиды на Англию и династическая симпатия взяли верх. Испания вступила на тайный враждебный путь, по которому уже следовала Франция.
      При таком напряженном положении дел вести о сдаче Бургойна подействовали, как искра. Опыт прежних войн познакомил Францию со свойствами американцев как недругов, и она ожидала найти в них ценных помощников для исполнения своих планов мести; теперь казалось, что они были бы в состоянии позаботиться о самих себе даже одни, отказавшись от всякого союза. Решительные известия из Америки дошли до Европы 2-го декабря 1777 года, а 16-го французский министр иностранных дел известил комиссионеров Конгресса, что король был готов признать независимость Соединенных Штатов и заключить с ними торговый договор и соответствующий оборонительный союз. Быстрота, с какою шло дело, показывает, что Франция была подготовлена к нему ранее, и договор, столь важный по своим необходимым последствиям, был подписан 6-го февраля 1778 года.
      Нет необходимости приводить подробно условия договора, но важно заметить, во-первых, что открытое отречение Франции от Канады и Новой Шотландии предзнаменовало ту политическую теорию, которая известна теперь, как доктрина Монро, и проведение которой едва ли могло бы быть успешно без надлежащей морской силы, и, во-вторых, что союз с Францией, а затем и с Испанией дал американцам то, в чем они больше всего нуждались - морскую силу для противодействия такой же силе Англии. Будет ли слишком много для гордости американцев допустить, что если бы Франция отказалась оспаривать обладание морем у Англии, то последняя была бы в состоянии подчинить себе все Атлантическое побережье Америки?.. Не будем же отталкивать лестницу, по которой мы взошли на высоту настоящего положения, и отказываться от признания того, что наши отцы чувствовали в час испытания.
      Прежде, чем начать историю этой морской войны, надлежит дать очерк военного положения в то время в различных частях света.
      Три обстоятельства резко отличали его от того, каким оно было в 1756 году, а именно: 1) враждебное отношение Америки к Англии, 2) раннее появление Испании на театре действий в качестве союзницы Франции, и 3) нейтралитет других континентальных государств, который позволил Франции избавиться от забот со стороны ее сухопутных границ.
      На Северо-Американском континенте американцы владели Бостоном в течение уже двух лет. Наррагансеттская бухта (Narragansett Bay) и Род-Айленд (Rhode Island) были заняты англичанами, которые владели также Нью-Йорком и Филадельфией. Чесапикская бухта и вход в нее, не имевшие сильных постов, были во власти всякого флота, который появлялся там. На юге, со времени неуспешной атаки Чарльстона в 1776 году, никакого серьезного движения не предпринималось англичанами до объявления войны Францией главные военные события совершались к северу от Чесапика (Балти-моры). В Канаде, с другой стороны, американцы терпели неудачи, и страна эта оставалась до конца надежной базой для английской силы.
      В Европе самым знаменательным элементом, на который следует указать, была большая готовность к войне французского флота и до некоторой степени испанского, по сравнению с прежними войнами. Англия заняла исключительно оборонительное положение и не имела союзников, тогда как короли династии Бурбонов имели целью завоевание Гибралтара и Порт-Маона и вторжение в Англию. Первые два, однако, были дорогими объектами войны для Испании, последнее - предметом операций Франции, и такое расхождение целей было роковым для успеха этой морской коалиции. Во введении мы коснулись уже стратегического вопроса, возникающего из такого несогласия в политике.
      В Вест-Индии положения двух сражавшихся сторон на суше, в действительности, были равносильны, хотя это и не должно было бы быть так. Обе, и Франция и Англия, имели сильные посты на Наветренных островах - одна на Мартинике, другая - на Барбадосе. Должно заметить, что положение последнего, на ветре у всех других островов этой группы, было решительным стратегическим преимуществом в парусную эпоху. В рассматриваемой войне борьба здесь сосредоточилась почти исключительно в соседстве Малых Антильских островов. С самого начала войны английский остров Доминика, лежащий между французскими Мартиникой и Гваделупой, был предметом домогании французов и взят ими. Ближайшим от Мартиники к югу лежит остров Санта-Лючия, французская колония. Ее сильно укрепленная гавань на подветренном берегу (Gros Hot Bay) была превосходным пунктом для наблюдения за движением французского флота, имевшего базу в Форт-Рояле, на Мартинике. Англичане захватили остров, и с этой безопасной якорной стоянки Родней сначала стерег и затем преследовал французский флот перед славным сражением в 1782 году. Острова к югу имели меньшее военное значение. На больших островах Испания должна бы была пересилить Англию, владея Кубой, Пуэрто-Рико и, вместе с Францией, Гаити; тогда как Англии принадлежала только Ямайка. Для Испании, однако, они были лишь мертвым грузом, а Англия везде в других местах имела слишком много забот на руках, чтобы атаковать ее здесь. Единственный пункт в Америке, где испанское оружие дало себя почувствовать, был в обширной стране, к востоку от Миссисипи, известной тогда под именем Флориды, которая, хотя и была в то время во владении англичан, не присоединилась к возмутившимся колониям.
      В Ост-Индии, как читатели помнят, Франция получила назад свои станции по условиям мира 1763 года, но политическое преобладание Англии в Бенгалии не уравновешивалось соответствующим влиянием Франции в какой-либо части полуострова. В течение последующих годов англичане распространяли и усиливали свою власть, чему благоприятствовал характер их главных представителей, Клайва и Уоррена Гастингса (Warren Hastings). Сильные туземные враги восстали однако же против них в южной части полуострова, как на востоке, так и на западе, - представив для Франции превосходный случай возобновить свое влияние с началом войны, но ее правительство и народ не заметили тех выгод, которые могли бы извлечь для себя в этой обширной стране. Не так вела себя Англия. В тот самый день, когда весть об объявлении войны достигла Калькутты, 7-го июля 1778 года, Гастингс послал приказания губернатору Мадраса атаковать Пондишери и дал пример захватом Чандер-На-гора. Морские силы обеих держав там были незначительны, но французский коммодор после короткого сражения оставил Пондишери, который и сдался после семидесятидневной осады его с суши и с моря. В марте месяце 1779 года последнее французское поселение, Маэ (Mahe), пало, и французский флаг опять исчез; тогда как в то же время прибыла сильная английская эскадра из шести линейных кораблей под начальством адмирала Хыоджеса (Hughes). Отсутствие французской силы, сколько нибудь способной считаться с нею, дало англичанам полное обладание морем до прибытия Сюффреня почти три года спустя. Между тем вовлечены были в войну и голландцы, и их станции, Негапатам на Коромандельском берегу и очень важная гавань Тринкомали на Цейлоне, были захвачены англичанами - последняя в январе 1782 года соединенными силами армии и флота. Успех этих двух предприятий определил военное положение в Индостане в то время, когда прибытие Сюффреня, как раз месяцем позже, обратило номинальную войну в отчаянное и кровавое состязание. Эскадра Сюффреня была решительно сильнее неприятельской, но для нее не было порта - ни французского ни союзного - который он мог бы избрать базою своих операций против англичан.
      Из этих четырех главных театров войны два - североамериканский и вест-индский,- как можно было ожидать вследствие их взаимной близости, прямо влияли друг на друга. Не так, очевидно, это по отношению к театрам европейским и в Индии. Наше повествование, поэтому, естественно распадается на три главные отдела, из которых каждый может рассматриваться до некоторой степени отдельно. После такого отдельного рассмотрения будет указано и взаимное влияние событий, вместе с весьма полезными уроками, которые надлежит вывести из достоинств и недостатков, из успехов и неудач этих больших комбинаций и из рассмотрения той роли, какую играла морская сила.
      13-го марта 1778 года французский посланник в Лондоне известил английское правительство, что Франция признала независимость Соединенных Штатов и заключила с ними торговый договор и оборонительный союз. Англия сейчас же отозвала из Парижа своего посланника. Но, хотя война была неизбежна, и Англия была в невыгодном положении, испанский король предложил посредничество, и Франция неблагоразумно медлила нанести противнику первый удар. В июне адмирал Кеппель отплыл в крейсерство из Портсмута с двадцатью кораблями, и встреча его с двумя французскими фрегатами, по которым он разрядил пушки, чтобы заставить их лечь в дрейф, открыла войну. Узнав из их бумаг, что тридцать два французских корабля стоят в Бресте, он сейчас же возвратился за подкреплениями. Выйдя опять в море, уже с тридцатью кораблями, он встретился с французским флотом, шедшим под командой д'Орвилье к западу от Уэссана и на ветре, при западном ветре. 27-го июля состоялось первое морское сражение этой войны, известное как сражение при Уэссане; в нем участвовало с каждой стороны по тридцати линейных кораблей; по результатам оно было совершенно нерешительным. Ни один корабль не был взят или потоплен; оба флота после сражения возвратились в свои порты. Несмотря на это, рассматриваемое сражение приобрело большую известность в Англии, вследствие негодования, возбужденного в обществе его безрезультатностью, и целой бури морских и политических пререканий, какую оно вызвало. Адмирал и третий в порядке командования офицер принадлежали к различным политическим партиям; они возводили обвинения друг на друга, и в последовавших за тем судебных разбирательствах вся Англия разделилась, сообразно главным образом партийным интересам. Общественное мнение и мнения моряков, в общем, сочувственнее относились к адмиралу Кеппелю.