Влияние морской силы на историю 1660-1783

      Имя Турвиля - единственное великое историческое имя в этой войне, если мы исключим прославленных приватиров, во главе которых стоял Жан Бар. Между английскими моряками, командовавшими эскадрами, хотя они и были люди храбрые и предприимчивые, нет ни одного, за кем можно было бы признать исключительные заслуги. Турвиль, прослуживший к тому времени во флоте почти тридцать лет, был одновременно и моряком и воином. С превосходным мужеством, поразительные примеры которого он нередко проявлял в своей юности, он соединял опыт, вынесенный из участия во всех сражениях его времени, где только появляется французский флот: в Англоголландской войне, в Средиземном море и в борьбе с берберийскими пиратами. Достигнув чина адмирала, он командовал лично всеми самыми большими флотами, посылавшимися в море в первые годы этой войны, и он внес в командование научное знание тактики, основанное как на теории, так и на опыте и соединившееся с тем практическим знакомством моряка со своим делом, которое необходимо для уменья надлежащим образом применять тактические принципы к маневрированию флота в океане. Но при всех этих высоких качествах ему, кажется, недоставало того, в чем так нуждаются многие воины, а именно способности смело принимать на себя большую ответственность{66}. Осторожность, с какою он преследовал союзников после сражения при Бичи-Хэд, была следствием хотя это и не кажется так с первого взгляда - той же черты его характера, которая заставила его, два года спустя, вести свой флот почти на верную гибель, потому что он не смел ослушаться лежавшего у него в кармане приказания короля. Он был достаточно храбр, чтобы исполнить все, что ему было поручено, по недостаточно силен, чтобы нести более тяжелое бремя. Турвиль, в действительности, был предтечей искусных и глубоких тактиков наступавшей тогда эры, но все-таки с оттенком той пылкости и того упорства в бою, которые характеризовали морских вождей семнадцатого столетия. Без сомнения, после сражения при Бичи-Хэд он считал, что действовал очень хорошо, и был удовлетворен; но он не поступил бы так, если бы проникся чувствами Нельсона, когда тот говорил: "Если бы мы взяли десять кораблей неприятеля, и одиннадцатый упустили, хотя могли бы взять и его, то я никогда не сказал бы, что мы провели день хорошо".
      Через день после морского сражения при Бич-Хэде, с его большими, но все-таки частными результатами, дело Якова II было проиграно в Ирландии на суше. Армия, которую Вильгельму удалось переправить на остров беспрепятственно, оказалась и количественно и качественно сильнее армии его соперника, подобно тому, как и сам Вильгельм превосходил экс-короля, как вождь. Людовик XIV советовал Якову уклоняться от решительного сражения, отступив, если это будет необходимо, в Шаннон, в глубь страны, всецело ему преданной. Но против такого образа действий говорило опасение за моральные последствия впечатления, какое произвело бы оставление столицы после годового почти занятия ее. Гораздо больше данных было за попытку остановить высадку Вильгельма. Яков решился защищать Дублин, заняв долину реки Войн (Воупе); здесь именно и произошла 11-го июля встреча двух враждебных армий, окончившаяся полным поражением Якова. Сам король бежал в Кинсаль, где нашел десять фрегатов, предназначавшихся для наблюдения за врагом в канале св. Георгия. Под прикрытием этой эскадры он отплыл в Европу и опять искал убежища во Франции. Там он просил Людовика воспользоваться победой при Бичи-Хэд и отправить с ним эскадру с другой французской армией в самую Англию. Людовик сурово отказал и распорядился о немедленном отозвании из Ирландии все еще остававшихся там войск.
      Шансы восстания в пользу Якова II, по крайней мере на берегах Канала, если и существовали, то во всяком случае были сильно преувеличены его собственным воображением. После отступления союзного флота на Темзу, Турвиль, согласно данным ему инструкциям, сделал несколько демонстраций в южной Англии; но они были совершенно бесплодны для вызова какого-либо проявления приверженности делу Стюартов.
      В Ирландии обстоятельства сложились иначе. Ирландская армия, с французским контингентом ее, отступила после сражения при Бойне к Шаннону и здесь опять расположилась лагерем; между тем Людовик, вопреки своему первому суровому решению, продолжал посылать туда подкрепления, боевые припасы и провиант. Но возраставшие требования континентальной войны не позволили ему продолжать оказывать такую поддержку Ирландии в надлежащей степени, и война там, немного более года спустя, закончилась поражением под Агримом (Aghrim) и капитуляцией Лимерика (Limerick). Сражение при Бойне, которое, вследствие особенной религиозной окраски его, приобрело несколько раздутую известность, может считаться моментом, когда английская корона прочно утвердилась на голове Вильгельма. Тем не менее будет точнее сказать, что успех Вильгельма, а с ним и успех борьбы Европы против Людовика XIV в войне Аугсбургской Лиги, был следствием ошибок и неудач французской морской кампании 1690 года, несмотря на то, что в этой кампании французы одержали над англичанами самую видную победу на море из всех, когда-либо достававшихся на их долю. Что касается главнейших военных операций, то по поводу их любопытно заметить, что Турвиль вышел в море через день после того, как Вильгельм оставил Честер и одержал победу при Бичи-Хэд за день до сражения при Бойне; но самая главная ошибка состояла в том, что Вильгельму было дозволено перевезти в Ирландию беспрепятственно такой большой отряд войск. Может быть, для французской политики и было выгодно, чтобы новый король перешел в Ирландию, но не во главе таких значительных сил. Результатом ирландской кампании было надежное утверждение Вильгельма на английском троне и упрочение англо-голландского союза. И это соединение двух морских народов под одною короною было, вследствие их коммерческих и мореходных способностей, а также богатств, извлекавшихся ими из моря, залогом успешного ведения войны их союзниками на континенте.
      1691 год ознаменовался только одним большим морским событием, которое впоследствии сделалось известно во Франции под именем "campagne du large de Tourville"; и память о нем, как о блестящем проявлении тактических и стратегических соображений, остается во французском флоте и до наших дней. Та резервная сила, о которой выше говорилось, как об отличительном свойстве наций, морское могущество коих основано не только на военных учреждениях, но и на характере и занятиях народа, выступила теперь на сцену в действиях союзников. Несмотря на поражение и потери при Бичи-Хэд, соединенные флоты вышли в море в 1691 году в числе ста линейных кораблей, под командой адмирала Рассела (Russel). Турвиль мог снарядить только семьдесят два корабля, т. е. то же число, что и за год перед тем. "С этими силами он вышел из Бреста 25-го июня. Так как неприятель не показывался еще у берегов Канала, то он остался крейсировать у входа, послав разведочные суда по всем направлениям. Извещенный, что союзники расположились у островов Сцилли, для прикрытия флота, ожидавшегося из Леванта, Турвиль не замедлил направиться к английским берегам, где также ожидалось прибытие другого торгового флота из Ямайки. Обманув английские крейсера ложными курсами, он застиг упомянутый сейчас флот, захватил несколько кораблей его и рассеял остальные прежде, чем Рассел успел подойти для сражения с ним. Когда же наконец союзный флот показался, то Турвиль начал уходить от него, всегда удерживая за собою наветренный галс с таким искусством, что неприятель, увлеченный таким образом в океан, потерял пятьдесят дней, не добившись возможности атаковать его. В течение этого времени французские приватиры, рассеянные по Каналу, грабили торговые суда неприятеля и прикрывали французские торговые суда, посланные в Ирландию. Утомленный бесплодными усилиями, Рассел направился к ирландскому берегу, а Турвиль, после конвоирования французских купцов, возвращавшихся в отечественные воды, опять стал на якорь на Брестском рейде".
      Призы, захваченные собственно эскадрой Турвиля, были незначительны, но заслуга его в отвлечении союзников от борьбы с приватирами, расхищавшими морскую торговлю неприятеля, очевидна. Несмотря на то, потери английской торговли в этом году были не так велики, как в следующем. Главные убытки союзников выпали на долю голландской торговли в Северном море.
      Войны, континентальная и морская, хотя и веденные одновременно, были независимы одна от другой до эпохи, до которой доведено наше изложение. Цель настоящего труда не требует упоминания об операциях первой войны. 1692 год памятен для французского флота большим бедствием, которое известно под именем сражения при мысе Ла-Хог. Само по себе, в тактическом смысле, оно имеет мало значения, и непосредственные результаты его были сильно преувеличены, но народная молва сделала его одним из знаменитейших морских сражений в свете, а потому его и нельзя совсем обойти молчанием.
      Введенный в заблуждение донесениями из Англии, а еще более настояниями Якова - который любовно лелеял мечту, что приверженность многих английских морских офицеров к его особе была больше, чем их любовь к отечеству или преданность своему долгу - Людовик XIV решился попытаться на вторжение в Англию с южного берега, под личным руководством Якова. Для подготовки к этому возложено было на Турвиля, во главе пятидесяти или шестидесяти линейных кораблей, тринадцать из которых должны были выйти из Тулона, дать сражение английскому флоту; французы, полагая почему-то, что в последнем явится так много дезертиров, что беспорядок и деморализация в нем будут неизбежны, рассчитывали на легкую и полную победу. Но на первых же порах они потерпели неудачу в задержке Ту-лонского флота противными ветрами, и Турвиль вышел в море только с сорока четырьмя кораблями, но с решительным приказанием короля сразиться с враждебным флотом при первой же с ним встрече, во что бы то ни стало, не зависимо от того, будет ли он малочислен или многочислен.
      29-го мая Турвиль увидел по направлению к северо-востоку девяносто девять линейных кораблей союзников. Ветер дул от юго-запада, а потому французам предоставлялся почин сражения; но Турвиль сначала созвал на свой корабль флагманов и предложил им на обсуждение вопрос - должен ли он вступить в бой? Все они ответили отрицательно, и тогда он развернул перед ними приказание короля{67}. Никто не осмелился оспаривать последнее, хотя как раз в это время (если бы они могли знать это!) флот Турвиля уже разыскивался легкими крейсерами, спешившими известить его об отмене упомянутого приказания. Бывшие на совете офицеры возвратились тогда на свои суда, и затем весь французский флот спустился на союзников, которые ждали его на правом галсе, лежа на SSO; голландская эскадра занимала авангард, а английские - центр и арьергард. Подойдя к неприятелю на близкую дистанцию, французы привели к ветру на том же галсе, сохраняя наветренное положение. Турвиль, вследствие значительно меньшей численности своего флота сравнительно с флотом противника, не мог совсем избежать того, чтобы линия последнего не подошла к его арьергарду, который был слаб по вынужденной крайней растянутости его; но он избежал ошибки Герберта при Бичи-Хэд, сумев отвлечь авангард неприятеля своим авангардом, державшимся несколько в стороне, с большими интервалами между судами, и затем вступил в жаркий бой на близкой дистанции с центром и арьергардом (План Via, А, А, А). Нет необходимости следить за всеми фазами этой неравной битвы, необыкновенным результатом ее надо считать тот факт, что когда ночью, вследствие густого тумана и штиля, огонь орудий прекратился, то оказалось, что ни один из французских кораблей не только не был потоплен, но и не спустил своего флага. Лучшего доказательства силы воинского духа и высоких достоинств своих не мог бы проявить ни один военный флот; и, разумеется, искусство Турвиля, как моряка, и его тактические способности играли большую роль в таком результате, служащем, надо сознаться, не к чести союзников. Оба флота встали на якорь с наступлением ночи (В, В, В), причем отряд английских кораблей (В') расположился к юго-западу от французского. Позднее эти корабли обрубили якорные канаты и сдрейфовались через французскую линию для соединения со своим главным флотом; при исполнении этого маневра они серьезно потерпели от неприятеля.
      Поддержав в высокой степени честь своего флага и видя бесполезность продолжать сражение, Турвиль решился теперь на отступление, которое начал в полночь, с легким северо-восточным ветром, и продолжал весь следующий день. Союзники преследовали его; движения французского флота сильно затруднялись расстроенным состоянием флагманского корабля Soleil Royal, лучшего из судов французского флота, потопить которое адмирал однако не имел решимости. Отступление направлялось к Нормандским островам, причем с адмиралом было тридцать пять кораблей, из них двадцать прошли с приливным течением через опасный проход, известный под именем Альдернейского (Race of Alderney), между островом того же имени и материком, и беспрепятственно достигли Сен-Мало. Но прежде, чем остальные пятнадцать кораблей успели последовать за ними, прилив сменился отливом; и, несмотря на отданные якоря, эти корабли были сдрейфованы к востоку, под ветер неприятеля. Три из них укрылись в Шербуре, не имевшем тогда ни порта, ни брекватера, а остальные двенадцать прошли к мысу Ла-Хог, где и были сожжены или своими экипажами, или союзниками. Французы потеряли таким образом пятнадцать лучших кораблей своего флота, самый малый из которых носил шестьдесят орудий, но эта потеря была только немногим более понесенной союзниками при Бичи-Хэд. Впечатление этого события на общество, привыкшее к славе и успехам Людовика XIV, было несоответственно результатам и затмило память о блестящем самоотвержении Турвиля и его подчиненных. Сражение при мысе Ла-Хог было также и последним большим сражением французского флота того времени, который в следующие годы начал быстро падать, так что это бедствие, казалось, было смертельным для него ударом. Однако надо сказать, что Турвиль в следующем году вышел в море с семьюдесятью кораблями, и, следовательно, тогда потери французского флота были уже исправлены. Таким образом, падение этого флота следует приписать не одному только поражению его, но истощению Франции издержками по ведению континентальной войны, а эта война поддерживалась главным образом двумя морскими нациями, союз которых был обеспечен успехом Вильгельма в ирландской кампании. Не утверждая, что результат был бы иной, если бы морские операции Франции в 1690 году имели другое направление, в то же время можно безошибочно сказать, что нецелесообразность последних была непосредственной причиной сложившегося хода дела и первой причиной упадка французского флота.
      Остальные пять лет войны Аугсбургской Лиги, в течение которых Европа боролась оружием против Франции, не отмечаются ни одним большим морским сражением, ни даже каким-либо морским событием первостепенной важности. Для оценки влияния морской силы союзников необходимо суммировать все данные и изобразить картину спокойного, но настойчивого давления ее на Францию во всех отраслях жизни последней. Именно таким образом морская сила обыкновенно действует и именно вследствие такого спокойствия ее работа часто остается незамеченной; необходимо поэтому выяснить ее особенно тщательно.
      Главой оппозиции Людовику XIV был Вильгельм III, и его наклонности, обрисовывая в нем скорее солдата, чем моряка, вместе с направлением политики Людовика способствовали приданию войне характера скорее континентального, чем морского; в том же направлении влияло и постепенное исчезновение больших французских флотов с театра военных действий, вследствие чего союзные флоты остались без противников. Далее, боевые качества английского флота, превосходившего численно голландский флот в два раза, стояли в то ремя на низкой ступени; деморализующие последствия царствования Карла II не могли быть всецело уничтожены в течение трех лет правления его преемника, а политическое положение Англии породило еще новые элементы беспорядков. Мы упоминали выше, что Яков II верил в приверженность к его особе морских офицеров и экипажей и, основательно или нет, но эта вера разделялась и новыми правителями, возбуждая в них недоверие к преданности долгу службы многих офицеров и тем внося раздор и расстройство в морскую администрацию. История говорит нам, что "жалобы купцов были весьма основательны и показывали легкомыслие, с каким управление морскими делами Англии было вверено кружку лиц некомпетентных, а между тем это зло не могло быть исправлено, потому что более опытные люди, бывшие долго на службе, считались неблагонадежными, и правительству казалось, что врачевание может повести к худшим результатам, чем самая болезнь"{68}. Подозрительность царила в правительстве и в обществе; рознь и нерешительность характеризовали действие офицеров, так как каждый боялся, что какая-либо неудача или простое неумение его может обрушить на него тяжелое обвинение в государственной измене.
      После сражения при мысе Ла-Хог прямая военная деятельность союзных флотов выразилась в трех главных видах. Во-первых, в атаке французских портов, особенно лежавших в Канате и близ Бреста. Эти атаки редко имели в виду более, чем нанесение местного вреда и уничтожение портовых магазинов и снабжений, по преимуществу в портах, из которых выходили французские приватиры; и хотя в некоторых случаях отряды, доставлявшиеся на судах для этих операций, были многочисленны, Вильгельм смотрел на них немного серьезнее, чем на диверсии, которыми предполагал отвлекать войска Людовика от центральных армий к защите берегов. Однако обо всех предприятиях против французского побережья в этой и следующих войнах можно сказать, что они не имели серьезных результатов и даже как диверсии не ослабляли французских армий в серьезной степени. Если бы французские порты были плохо защищены или если бы французские водные пути открывали доступ в сердце страны, подобно нашим Чесапикской и Делавэрской бухтам и большим южным проливам, то результат мог бы получиться иной.
      Второй вид деятельности союзных флотов, хотя и не сопровождаясь никакими сражениями, имел в военном отношении большое и прямое влияние на события, когда Людовик XIV решился в 1694 году сделать свою войну с Испанией наступательною. Испания, хотя и слабая сама по себе, все-таки представляла источник беспокойства для Франции, вследствие положения ее в тылу у последней, и Людовик наконец решился принудить ее к миру, перенеся войну в Каталонию, на северо-восточный берег. Сухопутные операции его армии поддерживались совместными действиями флота под командой Турвиля. Усмирение этой беспокойной провинции шло быстро до приближения союзных флотов в значительно сильнейшем составе, чем флот Турвиля, который должен был отступить в Тулон. Это спасло Барселону, и с этого времени две морские нации до тех пор, пока они не решились заключить мир, держали свои флоты у берегов Испании и останавливали успехи французов. Когда же в 1697 году Вильгельм склонился к миру, а Испания отказалась от него, и войска Людовика опять вторглись в эту страну, то союзные флоты уже не пришли к ней на помощь, и Барселона пала. В то же время французская морская экспедиция, действовавшая против Картахены в Южной Америке, увенчалась успехом, и Испания уступила под этими ударами, в нанесении которых противники ее опирались на обладание морем.
      Третья функция союзных флотов состояла в защите морской торговли; и на этом поприще, если верить истории, они действовали вполне неуспешно. Никогда морская война против торговли не велась в большем масштабе и с большими результатами, чем в течение этого периода, и при этом крейсерские операции расширились и сделались наиболее разорительными для неприятеля именно в то время, когда большие французские флоты перестали держаться в море, т. е. в годы, непосредственно следовавшие за поражением при Ла-Xore. По-видимому, это противоречит положению, что крейсерская война должна находить поддержку в сильных флотах или в соседних с районом ее операций морских портах. Необходимо, однако, войти здесь в обстоятельное обсуждение событий, так как бедствия, причинявшиеся торговле союзных держав хищничеством приватиров, были важным фактором в числе тех, которые побуждали эти державы желать мира с Францией; тем более, что для последних главные средства продолжать войну с ней до принуждения ее к принятию предлагавшихся ей условий доставлялись торговлей, доходы от которой и оплачивали содержание их собственных армий и давали возможность платить субсидии континентальным армиям. Война против торговли и охрана ее представляет еще и в настоящее время вопрос насущной важности.
      Прежде всего следует заметить, что упадок французского флота наступил не сразу, а совершался постепенно, и что моральное влияние крейсерства этого флота в Канале, его победы при Бичи-Хэд и доблестного поведения при Ла-Хоге было продолжительно. Оно заставляло союзников держать их эскадры соединенно вместо того, чтобы рассеивать их для преследования неприятельских крейсеров, и следовательно, помогало последним почти в такой же мер, как помогали бы им отечественные флоты ведением морской войны. Далее, английский флот, а еще более его администрация, были тогда, как уже сказано выше, в очень плохом состоянии, причем раскол в самой Англии позволял французам, через изменнические донесения оттуда, получать более своевременные и более верные известия о военных и коммерческих флотах в море, чем получали союзники. Так, в течение года после битвы при Ла-Xore французы, получив точные сведения об отправлении большой торговой флотилии в Смирну, послали Турвиля, в мае месяце, в море прежде, чем союзники успели исполнить свое намерение блокировать его в Бресте. Это замедление союзников, так же, как и несчастный для английского правительства факт, что оно не узнало своевременно об отправлении Турвиля и послало свой торговый флот чуть не навстречу ему, было следствием дурной английской администрации. Французский адмирал неожиданно напал на этот флот близ Гибралтарского пролива, уничтожил или взял в плен сто из четырехсот кораблей и рассеял остальные. Этот случай не относится прямо к крейсерской войне, так как французский флот состоял из семидесяти одного корабля, но он показывает несостоятельность английской администрации. Действия французских крейсеров, как мы уже сказали, были наиболее успешны непосредственно после Хогской битвы, и это по двум причинам: во-первых, союзный флот держался соединенно в Спитхэде в течение двух месяцев и более, в ожидании посадки на суда войск для их перевозки и высадки на континент, предоставляя таким образом неприятельским крейсерам полную свободу действий; во-вторых, французы, не будучи в состоянии послать в море снова свой флот тем летом, позволяли своим матросам и офицерам поступать на службу на приватиры, отчего число последних чрезвычайно увеличилось. Эти две причины, в совокупности, способствовали крейсерской войне против союзников достигнуть такой степени безнаказанности и таких размеров, что в Англии раздался испуганный крик, чуть ли не вопль отчаяния. "Следует сознаться, - говорит один английский морской хроникер, - что наша торговля страдала гораздо меньше год тому назад, когда французы в большей степени были обладателями моря, чем теперь, когда их большой флот блокирован в порту". Это объясняется тем, что во Франции матросы, служившие в военном флоте, по мере разружения судов его, делались свободными; число их, по отношению к требованиям мало развитой морской торговли страны, было велико, и потому правительство разрешало им поступать на крейсера, получившие таким образом превосходный контингент команды. Вот почему, когда по мере увеличения расходов по континентальной войне, Людовик должен был сокращать число кораблей в кампании, число крейсеров-приватиров все увеличивалось. Корабли и офицеры королевского флота нанимались на известных условиях частными фирмами или компаниями, желавшими принять на себя приватирские предприятия, войти в долю которых не брезговали даже сами министры; в действительности последние даже принуждались к этому желанием или необходимостью сделать приятное королю.
      Обыкновенно ставилось в условие, чтобы известная часть добычи приватиров отделялась королю в уплату за пользование кораблями. Наем в такую службу не мог, конечно, не деморализовать офицеров, но деморализация эта проявилась не сразу; и с другой стороны, упомянутые условия сообщили приватирству такой дух и такую энергию, на какие невозможно рассчитывать в ином случае. Выходило, что государственная казна, не будучи в состоянии содержать флот, входила в сделку с частным капиталом, рискуя только материальным имуществом, бесполезным без такого приложения, и надеясь окупить этот риск на счет ограбления неприятеля. Прибавим еще, что уничтожение торговли неприятеля в этой войне не было всегда делом только одиночных крейсеров; эскадры из трех, четырех и даже полудюжины кораблей действовали вместе, под командой одного начальника, и надо признать, что под командой таких моряков, как Жан Бар, Форбэн и Дюгэ-Труэн, эти эскадры были даже более готовы сражаться, чем грабить. Самая большая из этих частных экспедиций - и единственная, район действий которой был далеко от французских берегов - была направлена в 1697 году против испанской Картахены на Южно-Американском материке. Она состояла из семи линейных кораблей и шести фрегатов, не считая меньших судов, и на них было, кроме матросов, две тысячи восемьсот солдат. Главной целью экспедиции была попытка обложения города Картахены контрибуцией; но она имела серьезное влияние и на политику Испании и привела к миру. Настойчивость и согласованность действий приватиров в значительной мере вознаграждали для них отсутствие поддержки со стороны военного флота, но все-таки не могли заменить ее вполне; и впоследствии, когда английская морская администрация улучшилась, успехи крейсерской войны французов сильно ограничились, несмотря на то, что союзные эскадры продолжали по-прежнему держаться соединенно. Для доказательства того, как сильно страдали крейсера именно вследствие отсутствия упомянутой поддержки, можно указать на факт, что, согласно английским отчетам, союзники взяли в плен пятьдесят девять военных кораблей, тогда как французы считают, что в руки союзников попало их только восемнадцать. Один французский морской историк такое несогласие данных, с большою вероятностью, приписывает тому, что англичане не отличали военных кораблей, в строгом смысле этого слова, от тех, которые нанимались частными фирмами. В отчете, о котором мы говорили, действительно не упоминается о захвате приватиров. Хищническое уничтожение торговли в эту войну было отмечено той особенностью, что крейсера действовали вместе, в эскадре, недалеко от своей базы, тогда как неприятель считал за лучшее держаться соединенными флотами в другом месте; несмотря на то, а также и на дурную администрацию английского флота, действия крейсеров стеснялись более и более по мере исчезновения больших французских эскадр. Результаты войны 1689-1697 годов не противоречат поэтому тому общему заключению, что для успеха крейсерской войны, или хищнических действий против неприятельской торговли надо, чтобы одновременно велась война эскадренная, целыми флотами линейных кораблей, ибо эта последняя война, заставляя неприятельские корабли держаться соединенно, позволяет крейсерам искать и находить добычу безнаказанно. Без этой же поддержки результатом действий крейсеров будет только захват их неприятелем. Сказанное в этих строках начало уже очевидно оправдывается к концу описанной войны и оправдалось еще очевиднее в следующей войне, когда французский флот сделался еще слабее.
      Морские нации, несмотря на понесенные ими потери, восторжествовали. Французы, занимавшие в начале войны наступательное положение, в конце ее должны были занять положение оборонительное на всех пунктах. Людовик XIV вынужден был поступиться своими сильнейшими предубеждениями и своими в высшей степени основательными политическими желаниями и признать королем Англии того, на которого смотрел как на узурпатора и как на своего личного закоренелого врага. С внешней стороны и рассматриваемая в общем, эта война может показаться всецело континентальною борьбою, театр которой простирался от Испанских Нидерландов вверх по течению Рейна, к Савойе в Италии и до Каталонии в Испании включительно. Морские сражения в Канале и ирландские военные операции, удаленные от континента, представляются лишь отдельными ее эпизодами. Тем не менее, торговля и мореходство морских наций за время этой войны не только несло тяжелые потери, но и оплачивало большую часть расходов по содержанию континентальных армий, сражавшихся с Францией, и этот поворот золотого потока из касс морской торговли упомянутых наций в казну их континентальных союзников был, может быть, обусловлен, и во всяком случае ускорен, неудачным направлением того морского превосходства, с которым Франция начала войну. Именно в начале войны было возможно, как, вообще говоря, будет возможно и впредь для хорошо организованного военного флота превосходной силы, нанести подавляющий удар менее подготовленному сопернику; но случай был упущен, и морская сила союзников, по существу более выносливая и стоявшая на более прочных основаниях, чем такая же сила Франции, имела время окрепнуть и проявила успешное сопротивление.
      Мир, подписанный в Рисвике (Ryswick) в 1697 году, был весьма невыгоден для Франции, она потеряла все, что приобрела со времени Нимвэгенского мира за девятнадцать лет перед тем - за единственным, правда, весьма важным, исключением Страсбурга. Все, что Людовик XIV приобрел хитростью или силой в годы мира, было у него отнято. Германии и Испании были сделаны огромные возвраты. Восстановление владений последней в пределах Нидерландов было выгодно не только для нее самой, а также и для Соединенных Провинций и, в сущности, для всей Европы. Условия договора дали обеим морским державам коммерческие выгоды, которые были направлены к увеличению их морской силы и, следовательно, ко вреду морской силы Франции.
      Франция вынесла гигантскую борьбу; стоять одной, как она стояла тогда и неоднократно потом, против всей Европы, - большой подвиг. Тем не менее, можно сказать, что, подобно тому, как Соединенные Провинции показали невозможность успешной борьбы для нации, хотя бы деятельной и предприимчивой, но малочисленной и бедной по размерам территории, если она опирается только на внешние ресурсы, так и Франция показала, что нация не может бесконечно опираться только на себя, как бы ни велика была она численно и как бы ни были сильны ее внутренние ресурсы.