Протокол 'Сигма'

      - Меган, это Бен Хартман. Прошу простить меня, но у меня важное дело.
      Услышав голос выгодного клиента, Меган сразу же сменила гнев на милость.
      - Ничего страшного. Чем я могу вам помочь?
      - Я нахожусь на серьезной деловой встрече в Амстердаме, - объяснил Бен, понизив голос. - В Филадельфии имеется маленькая биотехнологическая фирма, которая называется "Вортекс лаборэториз". Она серьезно интересует меня. Анна, желая воспользоваться его помощью, рассказала ему о "Вортексе". - Я хочу знать, кто ее хозяин, с кем у них могут быть негласные связи, в общем, все, что можно.
      - Я сделаю все, что в моих силах, - ответила Меган, - но ничего не обещаю заранее.
      - Вас устроит, если я позвоню в конце дня?
      - Господи. - Она немного помолчала. - Конец какого дня вы имеете в виду? Вашего или моего? Лишние шесть часов могут иметь определенное значение.
      - Тогда давайте условимся на конец вашего дня. Сделайте все, что сможете.
      - Договорились, - ответила финансовый детектив.
      - И еще одно. В Париже есть парень по имени Оскар Пейо, он занимался для "ХКМ" взысканием долгов во Франции. У него соглашение с "Кнаппом". Мне нужен прямой контакт с ним.
      К десяти часам Грабен, одна из самых больших пешеходных улиц Вены, была полна народом, от нечего делать глазевшим на витрины, деловыми людьми, туристами. Бен свернул на Кольмаркт и, проходя мимо "Кафе Демель", знаменитого кондитерского магазина, приостановился, чтобы взглянуть на богатую витрину. В оконном отражении он заметил, что кто-то пристально уставился на него, а затем быстро отвел взгляд. Высокий, похожий на театрального бандита мужчина в плохо сидящем темно-синем плаще. У него были жесткие густые черные волосы, в которых мелькала обильная седина, и самые широкие брови, какие Бену когда-либо приходилось видеть - полоса едва ли не в дюйм шириной, - почти черные, с редкими вкраплениями седины. Щеки человека были усеяны цветами, взращенными при помощи обильных возлияний джина густой паутиной лопнувших капилляров, какие часто бывают у застарелых пьяниц.
      Бен знал, что уже видел этого человека. Он был совершенно уверен в этом.
      Вчера, а может быть, позавчера ему уже попадался на глаза этот краснощекий тип с бровями, похожими на пшеничные колосья. Где-то в толпе, но где?
      Да и вообще видел ли он его?
      Может быть, им по-настоящему овладела паранойя? И теперь при виде обычных человеческих лиц ему повсюду мерещатся враги?
      Бен повернулся, чтобы получше рассмотреть этого человека, но тот исчез.
      - Моя дорогая мисс Наварро, - сказал Алан Бартлет. - Мне кажется, что у нас с вами разные представления о том в чем состоит ваше задание. Должен сказать, что я разочарован. Я ожидал от вас намного большего.
      Анна позвонила Роберту Полоцци, и ее тут же, без предупреждения переключили на Бартлета.
      - Послушайте, - запротестовала она, прижимая телефонную трубку щекой к левому плечу, - мне кажется, что я нахожусь на...
      Бартлет, не дослушав, перебил ее.
      - Агент Наварро, насколько я понимаю, предполагалось, что вы будете вести работу так, как это принято. А не исчезать неведомо куда, словно студент, сбегающий с лекций на перемене.
      - Если вы выслушаете, что мне удалось... - снова заговорила Анна. Она начала не на шутку сердиться.
      - Нет, это вы выслушаете меня, агент Наварро. Вы получили инструкции: не давать этому делу ни малейшей огласки, и именно так вы, по вашим словам, намеревались поступать. Мы узнали, что Рамаго уже нет на свете. Россиньоль оставался нашим последним шансом, причем наилучшим. Я не могу сейчас судить о том, к каким средствам вы прибегли для того, чтобы разыскать его, но совершенно ясно, что именно ваши действия повлекли за собой его смерть. Очевидно, я был введен в заблуждение относительно вашего здравого смысла. Голос Бартлета был совершенно ледяным.
      - Но список "Сигма"...
      - Вы говорили мне о наблюдении и о том, что намереваетесь действовать с величайшей скрытностью и осторожностью. Вы не предупредили меня о том, что намерены прицепить объекту на спину большую мишень. Сколько раз я подчеркивал деликатность вашего задания? Сколько?
      Анна почувствовала себя так, будто ее с сокрушительной силой ударили в живот.
      - Если какое-либо из моих действий могло привести к таким последствиям, я готова взять...
      - Нет, агент Наварро, это моя вина. Именно я поручил дело вам. Не могу сказать, чтобы меня не отговаривали от этого. Так что, видите сами, всему виной мое собственное упрямство. То, что я доверился вам, было моей ошибкой. Поэтому вся ответственность лежит на мне.
      - Перестаньте молоть чепуху! - вдруг взорвалась Анна, почувствовав, что она сыта по горло. - У вас нет ничего, чтобы обосновать ваши обвинения.
      - По вашим действиям уже объявлено административное расследование. Я ожидаю вас в моем кабинете не позднее пяти часов дня, и меня совершенно не волнует, если для того, чтобы успеть вовремя, вам придется зафрахтовать частный реактивный самолет.
      Прежде чем Анна поняла, что он повесил трубку, прошло несколько секунд. Ее сердце яростно колотилось, лицо пылало. Если бы он не оборвал разговора, то она сама бросила бы трубку, и на этом, без сомнения, ее карьера закончилась бы раз и навсегда.
      Нет, сказала она себе, это уже сделано. Твоя карьера кончена. Стоит Дюпре краем уха услышать, что она завалила задание Отдела внутреннего взаимодействия, и через пять минут все ее полномочия будут отменены.
      Ладно, по крайней мере я уйду, громко хлопнув дверью.
      Она ощутила восхитительное чувство неизбежности. Это было так, словно она попала в катящийся под уклон поезд, из которого никак нельзя выскочить. Наслаждайся скоростью.
      Глава 29
      Служебные апартаменты легендарного, знаменитого во всем мире Якоба Зонненфельда - прославленного охотника на нацистов, портрет которого появлялся на обложках бесчисленного количества журналов, о котором было написано множество биографических исследований, сняты документальные фильмы; он даже появлялся в нескольких художественных фильмах, где его, пусть даже и небольшую, роль играли знаменитые актеры, - находились в мрачном, относительно современном здании на Сальтцторгассе, малопривлекательной улице, вдоль которой тянулись магазины уцененных товаров и угрюмые кафе. Телефонный номер Зонненфельда был напечатан в телефонном справочнике Вены без указания адреса. Бен позвонил по этому телефону примерно в полдевятого утра и был удивлен, когда ему ответили. Бесцеремонный женский голос спросил, по какому он звонит делу и зачем ему понадобилось увидеть великого Зонненфельда.
      Бен ответил на это, что он сын человека, пережившего Холокост, и что он приехал в Вену в ходе своего личного небольшого исследования истории нацистского режима. Придерживайся того, в чем более или менее разбираешься, таков был принцип, которым он руководствовался в данном случае. Еще больше он удивился, когда женщина ответила согласием на его просьбу о встрече с живой легендой в то же утро.
      Минувшей ночью Анна Наварро дала ему несколько советов по части того, что она назвала "мерами уклонения". Это были приемы, позволяющие избавиться от возможной слежки. Добираясь сюда окольными путями, после обнаружения краснощекого человека с бровями-колосьями Бен несколько раз возвращался назад, резко пересекал улицу, внезапно входил в книжные магазины и, делая вид, что разглядывает полки, высматривал подозрительных людей. Но казалось, что он избавился от "хвоста", или же этот человек по каким-то причинам не желал снова оказаться замеченным.
      Добравшись до нужного ему здания на Сальцторгассе, Бен поднялся в лифте на четвертый этаж, где одинокий охранник, махнув рукой, разрешил ему войти. Дверь открыла молодая женщина, предложившая ему сесть на неудобный стул в прихожей, стены которой были увешаны дипломами, почетными грамотами и адресами в честь Зонненфельда.
      Ожидая в прихожей, он вынул свой цифровой телефон и передал сообщение для Оскара Пейо, парижского аудитора. После этого он набрал номер гостиницы, которую так бесцеремонно покинул накануне вечером.
      - Да, мистер Саймон, - в голосе оператора гостиницы ему послышались нотки неуместной фамильярности, - да, сэр, для вас имеется сообщение... если вы чуть-чуть подождете... да, от мистера Ханса Хоффмана. Он сказал, что у него срочное дело.
      - Благодарю вас, - сказал Бен.
      - Мистер Саймон, прошу вас, не отключайтесь еще минуточку. Менеджер только что сообщил мне, что хотел бы поговорить с вами.
      К линии подсоединился менеджер гостиницы. Бен подавил свой первый порыв - немедленно прервать разговор. Сейчас для него было важнее определить, много ли известно руководству гостиницы, в какой степени они могли быть замешаны в случившемся.
      - Мистер Саймон, - громогласным и чрезвычайно авторитетным басом-профундо заговорил менеджер, - одна из наших горничных сообщила мне, что вы ей угрожали. Кроме того, вчера вечером здесь случился инцидент со стрельбой из огнестрельного оружия, поэтому полицейские желают, чтобы вы немедленно прибыли сюда для того, чтобы они могли задать вам необходимые вопросы.
      Бен нажал кнопку "Конец разговора".
      В том, что менеджер хотел поговорить с ним, не было ничего удивительного. Гостинице нанесен ущерб, и менеджер был обязан вызвать полицию. Но вот в голосе менеджера прозвучало нечто такое, что встревожило Бена: неожиданная самоуверенность человека, пользующегося полновесной поддержкой властей и желающего запугать своего собеседника.
      И что же могло так срочно понадобится частному детективу Хоффману?
      Дверь кабинета Зонненфельда открылась, на пороге появился маленький сутулый старичок и слабым движением дал Бену знак войти. Трясущейся рукой он легонько пожал Бену руку и уселся за свой загроможденный всякой всячиной стол. У Якоба Зонненфельда были щетинистые седые усы, лицо с отвисшим подбородком, большие уши и полузакрытые морщинистыми веками покрасневшие водянистые глаза. Он носил старомодный широкий галстук с некрасиво завязанным узлом и клетчатый пиджак, под которым был еще надет коричневый вязаный жилет с проеденными молью дырами.
      - Очень много людей хотят посмотреть мой архив, - резко проговорил Зонненфельд. - У некоторых из них добрые побуждения, а у некоторых - не очень. Каковы ваши побуждения?
      Бен откашлялся было, но Зонненфельд не дал ему возможности вставить реплику.
      - Вы говорите, что ваш отец уцелел после Холокоста. Так? Их уцелели тысячи. Почему вы так заинтересовались моей работой?
      "Неужели я осмелюсь разговаривать с этим человеком напрямик?" - спросил себя Бен.
      - Вы охотились на нацистов несколько десятков лет, - неожиданно для самого себя произнес он. - Вы, должно быть, ненавидите их всем сердцем так же, как я.
      Зонненфельд недовольно махнул рукой.
      - Нет. Мной руководила вовсе не ненависть. Я не мог заниматься этим делом более пятидесяти лет, если бы меня вынуждала к нему ненависть. Она просто сожрала бы меня изнутри.
      Бен почувствовал сразу и недоверие, и раздражение от благочестивого заявления Зонненфельда.
      - Ладно, а я, так уж получилось, считаю, что военные преступники не должны оставаться на свободе.
      - Ах, но согласитесь со мной, что они на самом деле не военные преступники. Военный преступник совершает свои преступления, чтобы достичь военных целей, правильно? Он убивает и мучает, чтобы приблизить тем самым победу в войне. А теперь скажите мне: нужно ли было нацистам для победы в войне расстреливать, травить газом и убивать всякими иными методами миллионы невинных людей? Конечно, нет. Они делали это исключительно по идеологическим причинам. Уверяли, что это поможет очистить планету. Это не диктовалось даже намеком на практическую необходимость. Все это они совершали, так сказать, дополнительно. На это расходовались драгоценные ресурсы военного времени. Я сказал бы, что кампания геноцида, которую они проводили, препятствовала их успеху в военных действиях. Нет, их никак нельзя назвать военными преступниками.
      - Но как же вы их в таком случае называете? - спросил Бен. Он наконец-то начал кое-что понимать.
      Зонненфельд улыбнулся, сверкнув несколькими золотыми зубами.
      - Чудовищами.
      Бен медленно и глубоко вздохнул. Ему нужно довериться старому охотнику за нацистами; он понял, что только так он сможет рассчитывать на его сотрудничество. Зонненфельд был слишком умен.
      - В таком случае позвольте мне говорить с вами совершенно прямо, мистер Зонненфельд. Мой брат - мой брат-близнец, мой самый близкий друг во всем мире - был убит людьми, которые, я уверен, каким-то образом связаны с некоторыми из этих чудовищ.
      Зонненфельд подался вперед, опершись на стол.
      - Теперь вы совершенно сбили меня с толку, - пристально глядя на посетителя, сказал он. - Несомненно, и вы, и ваш брат слишком, слишком молоды для того, чтобы принимать хоть какое-то участие в войне.
      - Это случилось чуть больше недели тому назад, - ответил Бен.
      Зонненфельд сдвинул брови и недоверчиво прищурился.
      - Что вы такое говорите? Это совершенная бессмыслица.
      Бен торопливо пересказал суть сделанного Питером открытия.
      - Этот документ привлек внимание моего брата, потому что одним из членов правления был наш родной отец. - Он сделал паузу. - Макс Хартман.
      Полная тишина. Нарушил ее Зонненфельд.
      - Мне знакомо это имя. Он дал много денег на хорошие дела.
      - В 1945 году главным из этих дел стало нечто, именовавшееся "Сигма", с каменным выражением лица продолжал Бен. - Среди прочих учредителей корпорации было много западных промышленников и небольшая горстка нацистских функционеров. В том числе и казначей "Сигмы", который был назван своим воинским званием - оберштурмфюрер - и по имени - Макс Хартман.
      Слезящиеся глаза Зонненфельда, не мигая, смотрели на Бена.
      - Потрясающе! Вы сказали: "Сигма"? Да поможет нам Бог в небесах!
      - Боюсь, что это старая история, - сказал посетитель в черной кожаной куртке.
      - Жена? - подмигнув, предположил частный детектив Хоффман.
      Человек застенчиво улыбнулся.
      - Она молода и хороша собой, да?
      Вздох.
      - Да.
      - Молодые красавицы... Они хуже всех, - пояснил Хоффман, как мужчина мужчине. - Я посоветовал бы вам просто забыть о ней. Все равно вы никогда не сможете ей доверять.
      Внимание посетителя, казалось, привлек замечательный новый лаптоп Хоффмана.
      - Отличная штука, - заметил он.
      - Просто не понимаю, как я мог раньше обходиться без него, - поддакнул Хоффман. - Я слабовато разбираюсь в технике, но здесь все просто. Кто теперь держит шкафы, набитые папками? Все находится здесь.
      - Не возражаете, если я взгляну на него?
      Хоффман ответил не сразу. Человек пришел с улицы - в конце концов он вполне мог оказаться, скажем, вором. Он снова смерил взглядом своего посетителя, особо отметив широкие плечи, тонкую талию и полное отсутствие лишнего жира. Затем он беззвучно выдвинул на пару дюймов длинный металлический ящик стола рядом со своим коленом и нащупал лежавший там "глок".
      - Пожалуй, как-нибудь в другой раз, - возразил Хоффман. - Там находятся все мои конфиденциальные данные. Так что сообщите мне, пожалуйста, подробности о вашей молодой хорошенькой жене и том ублюдке, с которым она трахается.
      - Почему бы вам не включить машину? - предложил посетитель. Хоффман недовольно посмотрел на него. По тону это была не просьба, а самый настоящий приказ.
      - Что вам нужно? - рявкнул Хоффман, а в следующее мгновение понял, что смотрит в дуло "макарова", на которое навинчен глушитель.
      - Включите компьютер, - не повышая голоса, произнес незнакомец. Откройте ваши файлы.
      - Я скажу вам одну вещь. Несомненно, предполагалось, что этот документ никогда не увидит дневного света, - проговорил Зонненфельд. - Эта бумага была изготовлена лишь для того, чтобы соблюсти мелкую букву закона, и предназначалась только для внутреннего использования. Для цюрихских гномов, только и исключительно.
      - Я не понимаю.
      - "Сигма" долго принадлежала к миру легенд. Ни разу на свет божий не появилось ни искорки каких-либо конкретных сведений о ней, которых хватило хотя бы для того, чтобы построить самую грубую гипотезу. Я не пропустил бы этого. Можете мне поверить.
      - До этого утра, верно?
      - Так может показаться, - мягко сказал старик. - Совершенно ясно, что это фиктивное предприятие. Демонстрация, уловка - меры, которые промышленники с обеих сторон предприняли для того, чтобы гарантировать для себя сепаратный мир, независимо от того, какими бы ни были реальные условия окончания войны. Бумага, которую обнаружил ваш брат, может быть, является единственной материальной действительностью, которую имеет эта самая "Сигма".
      - Вы говорите, что об этом ходили легенды - а что же в них говорилось?
      - Влиятельные бизнесмены и могущественные политические деятели тайно встречались, чтобы организовать перевозку из фатерланда огромных украденных государственных активов. Далеко не каждый, кто выступал против Гитлера, был героем, это-то должно быть вам известно. Многие были холодными расчетливыми прагматиками. Они понимали, что исход войны предрешен, и знали, кто в этом виноват. А их самих куда больше тревожили перспективы репатриации, национализации. У них имелись свои собственные империи, о которых нужно было заботиться. Промышленные империи. Существуют некоторые косвенные свидетельства существования такого плана. Но мы всегда считали, что этот план так и остался всего лишь планом. К тому же почти все, кто мог иметь к нему отношение, уже успели упокоиться в могилах.
      - Вы сказали: "Почти все", - резко повторил Бен. - Позвольте мне задать вам вопрос о тех немногих членах правления, которые прямо относятся к сфере ваших профессиональных интересов. О нацистах. Герхард Ленц. Йозеф Штрассер. - Он сделал паузу, а потом произнес последнее имя: - Макс Хартман.
      Зонненфельд молчал. Некоторое время он сидел неподвижно, опустив голову на большие ладони с корявыми пальцами.
      - Кто эти люди? - произнес он наконец, как будто обращался к самому себе; вопрос был, несомненно, риторическим. - Это ваш вопрос. И в таком случае я, как всегда, задам свой: кто меня спрашивает? Почему вы захотели это узнать?
      - Уберите пушку, - сказал Хоффман. - Не делайте глупостей.
      - Закройте ящик стола, - потребовал в ответ посетитель. - Я очень внимательно слежу за вами. Одно неверное движение, и я без колебаний убью вас.
      - В таком случае вы никогда не доберетесь до моих файлов! торжествующе воскликнул Хоффман. - Компьютер оборудован биометрическим опознавательным устройством - сканером отпечатка пальца. Без моего отпечатка пальца никто не сможет входить в систему. Так что, сами понимаете, вы поступите очень глупо, если убьете меня.
      - О, пока что я не вижу необходимости заходить настолько далеко, безмятежно ответил посетитель.
      - Но знаете ли вы правду о моем отце? - спросил Бен. - Я больше, чем уверен, что вы могли бы собрать досье на такого известного человека, прошедшего через бедствия войны, и - прошу меня извинить, - потенциального благотворителя ваших трудов. Вы, как никто другой, обладаете возможностями разобраться в его лжи. Вы собрали все списки жертв концентрационных лагерей, самый исчерпывающий свод данных, более полный, чем есть у кого-либо еще. Именно поэтому я обязан спросить у вас: вы знали правду о моем отце?
      - А вы? - резким тоном вопросом на вопрос откликнулся Зонненфельд.
      - Я воспринимал правду лишь как черное и белое.
      - Да, вы видели черное и белое, но вы не видели правды. Типичная ошибка любителя. Простите меня, мистер Хартман, но такие дела никогда не сводятся к черному и белому. Вы столкнулись с очень хорошо знакомой мне двусмысленной ситуацией. Случай с вашим отцом... Я очень мало могу сказать вам о нем, но это печально знакомая история. Однако вы должны подготовиться к тому, что окажетесь в царстве морали полутонов. Теней, этической неопределенности. Начнем с того простого факта, что если у еврея водились деньги, то нацисты желали прибрать их к рукам. Это была одна из отвратительных тайн войны, о которой довольно редко вспоминают. Было немало случаев, когда богатые покупали себе безопасный выезд. Нацисты соглашались брать золото, драгоценные камни, ценные бумаги - все равно что. Это было прямое вымогательство, простое и наглое. У них даже имелся прейскурант с твердыми ставками - триста тысяч швейцарских франков за одну жизнь! Один из Ротшильдов заплатил за свободу своими сталелитейными заводами - передал их "Герман Геринг Верк". Но вы никогда и нигде не прочтете об этом. Никто и никогда об этом не рассказывал. Существовало чрезвычайно богатое венгерско-еврейское семейство Вейсс - они владели предприятиями в двадцати трех странах по всему миру. Они передали СС все свое состояние, за что их благополучно вывезли в Швейцарию.
      - Но оберштурмфюрер... - взволнованно пробормотал Бен.
      - Еврей-оберштурмфюрер? Возможно ли такое вообще? Постарайтесь немного потерпеть и выслушать то, что я вам скажу. - Зонненфельд сделал паузу, перед тем как снова заговорить. - Я могу рассказать вам о полковнике СС Курте Бехере, который проворачивал такие дела от имени Эйхмана и Гиммлера. Бехер заключил сделку с венгром доктором Рудольфом Кастнером - семнадцать сотен евреев по тысяче долларов за каждого. Битком забитый железнодорожный состав. Евреи в Будапеште дрались за то, чтобы попасть в этот поезд. Вам, конечно, известно, что ваше семейство имело деньги еще перед войной, не так ли? А дальше все очень просто - если вы Макс Хартман. В один прекрасный день вас посещает обергруппенфюрер Бехер. Вы заключаете с ним сделку. Чего стоит все ваше состояние, если вам все равно, так или иначе, предстоит умереть? Поэтому вы выкупаете свою семью. Ваших сестер и самого себя. Вряд ли это можно счесть моральной коллизией. Вы делали то, что было в ваших силах, чтобы остаться в живых.
      Бен никогда не думал о своем отце, как об испуганном и отчаявшемся молодом человеке. Он почувствовал, что его мысли путаются. Его тетя Сара умерла еще до рождения братьев, зато он помнила тетю Лию, которая скончалась, когда он был школьником: маленькая, тихая, кроткая, она спокойно обитала в Филадельфии, где всю жизнь проработала в библиотеке. Привязанность, которую она питала к своему брату, была совершенно естественной, но столь же естественным было и признание превосходящей силы его характера, проявлявшейся во всем его поведении. И если существовали тайны, которые нужно было сохранить, она сохранила бы их.
      Но его отец - что еще он мог хранить в душе?
      - Если то, что вы говорите, правда, то почему же он никогда не рассказывал нам об этом? - спросил Бен.
      - Вы думаете, он хотел, чтобы вы об этом узнали? - в голосе Зонненфельда, как показалось Бену, зазвучали презрительные нотки. - Вы думаете, что могли бы по-настоящему понять это? Миллионы сгорели в печах крематориев, а Макс Хартман очутился в Америке лишь потому, что ему повезло в жизни и у него оказались деньги! Люди, побывавшие в его положении, никогда и никому об этом не рассказывали, мой друг. Больше того, многие из них искренне пытались сами забыть о том, что с ними было. Я знаю об этих делах, потому что моя работа заключается именно в том, чтобы о них знать, но люди, прошедшие через это, предпочитают держать свое прошлое в тени.
      Бен не мог найти слова для ответа и поэтому промолчал.
      - Даже Черчилль и Рузвельт - вам, несомненно, известно, что Гиммлер в мае сорок четвертого года обращался к ним с предложением. Он был готов продать союзникам всех до одного евреев, находившихся на территории, контролируемой нацистами, если бы союзники дали немцам по одному грузовику за каждую сотню евреев. Нацисты обещали сразу демонтировать все газовые камеры и перестать убивать евреев - все это ради грузовиков, которые они могли бы использовать против русских. Евреи были выставлены на продажу - но на них не нашлось покупателей! Рузвельт и Черчилль сказали: нет, они не станут продавать свои души дьяволу. Легко ли им было дать такой ответ? Они могли спасти миллион европейских евреев, но не сделали этого. Среди еврейских лидеров были люди, отчаянно желавшие осуществить этот план. Сами понимаете, что, если рассуждать с позиций этики, это было весьма и весьма непросто, согласны? - Зонненфельд говорил чуть ли не яростно. - В наши дни легко рассуждать насчет чистых рук. Но результат заключается в том, что вы сегодня сидите здесь. Вы существуете только потому, что ваш отец совершил сомнительную сделку, чтобы спасти свою жизнь.
      В памяти Бена снова мелькнул отец, сначала старый и хилый, каким он видел его в Бедфорде, а затем молодой красавец с той давней фотографии. Какие превратности судьбы пришлось ему преодолеть, чтобы стать тем, кем он стал? Бен не мог даже помыслить об этом. И все же, неужели отец на самом деле считал себя обязанным скрывать это? И что еще он скрывал?
      - Но тем не менее это не дает ответа на вопрос, почему его имя оказалось на данном документе, - Бен заставил себя вернуться к началу разговора, - и почему он назван офицером СС...
      - Уверен, что это только имя.
      - Но что это может означать?
      - Много ли вы знаете о своем отце?
      "Хороший вопрос", - подумал Бен. А вслух сказал:
      - Похоже, что чем дальше, тем меньше. - Макс Хартман, могущественный и внушающий страх, уверенный в себе, как многоопытный гладиатор, проводит заседание правления. Высоко подбрасывает шестилетнего Бена над головой. Читает за завтраком "Файнэншнл таймс" - отдаленный и недостягаемый. Чего я только не делал, чтобы заслужить его любовь, его уважение! И как тепло мне становилось после его мимолетного одобрения, что, впрочем, случалось очень редко. Какую загадку всегда представлял собой этот человек.
      - Кое-что я могу вам сообщить. - бесстрастно произнес Зонненфельд. Когда ваш отец был еще совсем молодым человеком, он уже стал своего рода легендой в финансовых кругах Германии. О нем говорили как о гении. Но он был евреем. В начале войны, когда евреев высылали из страны, ему предоставили возможность трудиться в Рейхсбанке, где он разрабатывал запутанные финансовые схемы, позволявшие нацистам обходить установленную союзниками блокаду. И эсэсовское звание ему дали как своеобразную охранную грамоту.
      - Выходит, мой отец в некотором смысле помогал финансировать нацистский режим, - без выражения проронил Бен. Это ни в коей мере не оказалось для него неожиданностью, но тем не менее он ощутил резкий спазм в желудке, услышав подтверждение.
      - К сожалению, да. Я уверен, что для этого имелись серьезные причины его фактически вынудили, и у него просто не было никакого выбора. И, как само собой разумеющееся, его включили в этот самый проект "Сигма". Зонненфельд снова сделал паузу, пристально разглядывая лицо Бена. - Я думаю, что вы не очень хорошо умеете различать оттенки серого цвета.
      - Странные рассуждения для охотника за нацистами.
      - А вы снова рассуждаете как поверхностный журналист, - отозвался Зонненфельд. - Я борюсь за справедливое правосудие, а в борьбе за правосудие необходимо уметь отличать вынужденное от добровольного, проступок от преступления. Не впадайте в распространенную ошибку: пребывание в затруднительных обстоятельствах никому не помогает проявить свои лучшие качества.
      Комната, казалось, медленно вращалась вокруг него. Бен обхватил туловище руками, стиснул собственные бока и глубоко вдохнул, пытаясь хоть на мгновение вернуть себе спокойное, ясное мышление.
      Внезапно перед ним предстал отец, сидящий в своем кабинете в любимом огромном кресле и слушающий при выключенном свете "Дон Жуана" Моцарта. Макс довольно часто сидел вечерами после обеда без света и в одиночестве слушал "Дон Жуана" в стереозаписи. Насколько одиноким человеком он, вероятно, был, как он боялся того, что его уродливое прошлое когда-либо станет известно миру... Бен сам удивился тому приливу нежности, который внезапно испытал. Старик любил меня настолько, насколько вообще был способен любить кого бы то ни было. Как я могу презирать его? Тут Бену внезапно пришло в голову, что настоящая причина той ненависти, которую Ленц испытывал к своему отцу, заключалась не столько в отвращении к нацизму, сколько в том, что тот бросил свою семью.
      - Расскажите мне о Штрассере, - попросил Бен, понимая, что только изменение темы может немного ослабить головокружение, которое он испытывал.
      Зонненфельд прикрыл глаза.
      - Штрассер был научным советником Гитлера. Gevalt, его нельзя было назвать человеком. Штрассер был блестящим ученым. Он принимал участие в управлении "И. Г. Фарбен", вы не можете не знать знаменитую "И. Г. Фарбен", огромную индустриальную фирму, которую полностью контролировали нацисты? Так вот, он был одним из изобретателей нового газа под названием "циклон-Б", изготавливавшегося в форме гранул. Стоило потрясти эти самые гранулы, и они превращались в газ. Словно по волшебству! Первое испытание "цик-лон-Б" прошел в "душевых" Аушвица. Фантастическое изобретение. Ядовитый газ постепенно наполнял камеры, и по мере повышения уровня более высокорослые жертвы пытались забраться на остальных, надеясь, что смогут дышать. Но все равно, через четыре минуты никто не оставался в живых.
      Зонненфельд умолк и несколько секунд неподвижно смотрел в пространство перед собой. В тишине Бен хорошо слышал тиканье механических часов.
      - Очень эффективно, - наконец снова заговорил Зонненфельд. - За это мы должны благодарить доктора Штрассера. А вы знаете, что Аллен Даллес, ваш директор ЦРУ, в пятидесятые годы был американским адвокатом "И. Г. Фарбен" и юридическим поверенным этой фирмы? Да-да, это чистая правда.
      Бен уже где-то слышал об этом, и все равно слова старика изумили его.
      - Выходит, Штрассер и Ленц были, в некотором смысле, партнерами, медленно проговорил он.
      - Да. Двое самых блестящих, самых ужасных нацистских ученых. Ленц с его экспериментами на детях, на близнецах. Блестящий ученый, далеко опередивший свое время, Ленц проявлял особый интерес к метаболизму у детей. Некоторых он морил голодом до смерти, чтобы проследить, как замедлялся, а затем вовсе прекращался их рост. Некоторых, в самом буквальном смысле, заморозил, тоже, чтобы посмотреть, как это воздействует на процесс роста.