Кремлевский визит Фюрера

Да, мысли не уходили, не уходило и раздражение…

Раздражал и русский нажим в экономических отношениях… Не успели русские заключить с рейхом пакт, не успели переварить свой «польский» успех, невозможный без успехов вермахта, как список их требований поставок начал расти и расти…

25 октября 39-го года в рейх приехала комиссия наркома черной металлургии Ивана Тевосяна. Он хорошо знал Германию, а в Германии хорошо знали его еще с тех пор, как «Шварц Иван» (так прозвали немцы южанина-брюнета) стажировался у Круппа.

Комиссия пробыла в Германии до 15 ноября и сорок восемь ее членов — специалистов класса не ниже, чем сам Тевосян, — побывали на заводах и верфях, в лабораториях и на полигонах, в конструкторских бюро и в кабинетах промышленников.

Знакомство с немецкими достижениями, с техническими, технологическими и организационными новинками уже было полезно само по себе, но русские присматривались и к тому, что можно бы у немцев закупить…

И уже в начале декабря 39-го года Кейтель пожаловался:

— Мой фюрер! Аппетиты русских растут необъятно и необоснованно…

— А именно?

— Например, они хотят получить станки для производства артиллерийских снарядов…

— Мы можем их дать? '

— При нынешних обстоятельствах военного времени — абсолютно нет!

— Хорошо… Пока не соглашайтесь, но подумайте, как можно выйти из положения…

Кейтель вздохнул…

Фюрер запросил и Риббентропа, и тот все подтвердил, заодно сообщив, что аусамт будет сдерживать требования русских и что сейчас как раз начнутся переговоры с ними доктора Риттера.

Но дела шли туго, даже 19 января 40-го года Риттер был еще в Берлине, а русские слали новые заявки — на новые станки, самолеты, морские орудийные башни…

А ведь ряд поставок тяжелого оборудования был оговорен еще торгово-кредитным соглашением 39-го года! Но тогда немцы надеялись избежать войны на Западе, рассчитывая, что англичане и французы не полезут в битву из-за Польши…

А они полезли, война требовала напряжения сил, а тут еще запросы русских…

И фюрер злился…

Доктор Риттер, однако, добрался-таки до Москвы, и ночью 11 февраля русско-германское торговое соглашение было наконец подписано…

Председатель германской экономической делегации доктор Шнурре сообщал в меморандуме под грифом «Государственная тайна», что переговоры с русским наркомом Микояном были трудными и в деловом, и в психологическом отношении — русские обнаруживали, по его словам, «вездесущее недоверие»…

Однако сам же Шнурре признавал, что, несмотря на все сложности, ясно, что русские искренне готовы помогать Германии и твердо намерены «укреплять политическое взаимопонимание при решении экономических вопросов».

Это, по мнению Шнурре, означало для рейха широко открытую дверь на Восток…

И действительно — русские обязывались за полтора года поставить миллион тонн кормовых злаков и стручковых плодов, почти миллион тонн нефти, полмиллиона тонн фосфатов, полмиллиона тонн железной руды, сто тысяч тонн хлопка, две с половиной тонны платины…

И это было не все! 27 января 40-го года Гальдер жаловался сам себе в дневнике, что при потребности вермахта в 97 тысячах тонн меди выделяется лишь 51 тысяча, а 46 тысяч не хватает.

Русские же существенно сокращали дефицит, поставляя 11 тонн меди, а еще — 3000 тонн никеля, 950 тонн олова, 500 тонн молибдена, 500 тонн вольфрама, 40 тонн кобальта…

Для экономики рейха это были одновременно и изысканные лакомства, и те жизненно необходимые «витамины», без которых развитая экономика просто не живет. Немцы понимали, что эти дефицитные металлы остро нужны и самим русским… Но без русского, скажем, вольфрама заводы рейха просто были бы не в состоянии выполнить русские заказы на станки и оборудование — немецких запасов еле хватало на собственные нужды…

Так что выгода тут была взаимной… И если для немцев широко открылась дверь на сырьевой Восток, то для русских тоже весьма широко открылась дверь на промышленный Запад… Немцы делились опытом, разработками, ноу-хау и документацией…

В СССР были поставлены новейшие германские самолеты и оборудование для авиапромышленности. Весной 40-го был создан Летно-испытательный институт, ЛИИ, в экспериментальной базе которого новейшая германская техническая мысль была представлена вполне достойно… А Крупп — с личного разрешения Гитлера — продал СССР патенты на твердые режущие сплавы типа «видна», которые позволяли увеличить скорость обработки стали в 3—4 раза, а цветных металлов — в десятки раз…

ВСЕ это было так… Рейхсмаршал Геринг, получивший это уникальное звание за Западную кампанию, в беседах с Иваном Тевосяном был исключительно любезен… Как уполномоченный за выполнение германских «четырехлеток» и как глава люфтваффе он обещал расширение военных поставок…

— Мы отдаем вам даже «Лютцов», герр Тевосян, —говорил Геринг, — и я отдаю его с болью в сердце.

— Мы не останемся в долгу, герр Геринг!

— О да! Фюрер не раз говорил мне, что его решение о союзе с вами твердо и бесповоротно… Он подтвердил раздел сфер влияния между нами даже в беседе с Самнером Уэллесом…

— Мы вполне можем не мешать друг другу, герр Геринг, — соглашался русский нарком…

Да, все это было так…

Но в нашей политике по отношению к рейху явно сквозил тактический расчет, а не стратегически твердая линия. И это же, увы, можно было сказать о позиции Берлина…

И до ясности тут было еще очень далеко, да и была ли возможна здесь ясность? Это лишь о любви говорится, что лицом к лицу лица не увидать, «большое видится на расстояньи»… А в политике взгляд лицом к лицу всегда значил очень многое, особенно — в отношениях таких политиков, которые были подлинными национальными лидерами своих стран…

Как Сталин и Гитлер…

Но пока что они всматривались друг друга на слишком большом расстоянии — как политическом, так и географическом…

И проблемы накапливались без эффективного их разрешения…

В феврале 40-го года мы обещали немцам много больше того, что начали поставлять в действительности, к апрелю поставки почти прекратились, и лишь апрельские «датско-норвежские», а затем и майские успехи Гитлера на Западном фронте вызвали оживление поставок.

Но даже в момент германских триумфов во Франции, даже после Дюнкерка Иван Майский в Лондоне позволял себе весьма антигерманскую линию поведения. А ведь проблема «Германия — Россия — Англия» была для фюрера чуть ли не самой болезненной и неопределенной…

Тем не менее Майский в начале июня 40-го года заявлял Джозефу Кеннеди, уверенному после падения Франции в скором падении Англии:

— Господин Кеннеди! Я думаю, что вы преуменьшаете способность и готовность Британии к сопротивлению Гитлеру.

В дневнике советский полпред был еще откровеннее и 10 июня записал:

«Моя уверенность в… Англии… оправдывается на деле, и я чувствую большое удовлетворение, не потому, что я оказался хорошим пророком, а потому, что сохранение независимой Англии я считаю чрезвычайно важным с точки зрения интересов СССР и всего мира…»

Ох уж этот «весь мир»! Даже императрице Екатерине Великой, русской немке, хватало за глаза интересов России, которую она называла «Вселенной»…

А Ивана Майского, кроме России, волновал еще и какой-то «весь мир»…

Н-да…

Дневник русского полпреда для германской агентуры был недоступен, но зато из окружения Кеннеди информация поступала. Да и не с одним ведь Кеннеди вел Майский подобные разговоры, а тесно связанному с англичанами шефу абвера адмиралу Канарису было особенно приятно выкладывать на стол фюрера информацию о двурушничестве Москвы, видном из позиции русского посла в Лондоне…

Да что Лондон! В самой Москве столичные журналисты в беседах между собой именовали рейх не иначе, как «наш заклятый друг»… И эти настроения не ускользали от внимания Берлина…

ГИТЛЕРУ было очень сложно представить себе русское общество не как нечто монолитное, а такое же многослойное явление, как и общество западное… Он был уверен, что все в Москве проводят линию Сталина.

А ведь далеко не все в этой официально исключительно «красной» Москве были в действительности «красными»…

В стране, которую во внешнем мире многие искренне или не очень искренне числили «штабом мировой революции», убежденных большевиков, безусловно, хватало. Однако хватало там и притаившихся «белых», и — вот их-то в московском бомонде было больше всего— просто приспособившихся, «грязных» и «серых»…

Красавица Валентина Серова— вдова знаменитого летчика Серова и любовница редактора «Литературной газеты» щеголеватого 25-летнего Кирилла-Константина Симонова — играла в кино роли новых советских женщин, но коллизии ее любовных романов интересовали ее неизмеримо больше, чем результаты пятилеток…

Да что там — «больше»! Они вообще лежали вне плоскости ее мироощущения, как и у большинства ее обожателей из числа мужской половины «всей Москвы»…

И эта «вся Москва» была далеко не сталинской и большевистской…

Сценарист-красавчик в местечковом стиле «Люся» Каплер в 1920 году в Киеве вместе с приятелями Юткевичем и Козинцевым основал — в 16 лет — театр с характерным названием «Арлекин»… А к концу тридцатых годов он был автором сценариев прекрасных фильмов «Три товарища», «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году»…

Что — произошло идейное и гражданское возмужание?

Нет, дело было, увы, в другом… Эти бывшие «арлекины» оказались идеальными и талантливыми социальными хамелеонами, и, коль уж Россия прочно окрашивалась в красный цвет, они тоже носили прочно красные цвета… На лице… Но — не в душе.

В душе их социальный идеал был по сути тем же, что и у их официального антипода Черчилля — вкусная еда в красивой обстановке под «интеллигентный» треп и улыбки очаровательных женщин.

И таких хамелеонов хватало не только в «творческих» кругах… Они сидели в наркоматах и в издательствах, в Академии наук и даже в ЦК… Они носили вновь введенные генеральские звезды на петлицах и нкидовские «визитки»… Они заполняли московские дипломатические приемы, званые обеды и завтраки, файф-о-клоки, суаре, сидели в ложах и в партере на театральных премьерах, ездили загорать и развлекаться в Сочи и в Крым, в Гагры и в Одессу..,

Призванные жить интересами страны, они и жили ими постольку, поскольку это давало право на бутерброд с маслом и черной икрой под грузинский коньяк или новинку — «Столичную» водку…

Но— не более того… И как всякая легковесная дрянь, легко всплывающая вверх, эта новая советская «пена» была иногда виднее взглядам иностранцев, чем толща советского общества. И по линии Сталина они иногда судили, сопоставляя слова Советской власти с обликом многих ее высоких чинов…

Да, Гитлеру было над чем подумать…

Тем более что Сталин не обнаруживал четко выраженной склонности к укреплению намечающегося союза, и поведение СССР заставляло фюрера настораживаться…

28 МАРТА 1940 года, то есть еще до майского наступления на Западе, Риббентроп подписал шифротелеграмму Шуленбургу № 543 с грифом «Главе миссии или его представителю лично. Конфиденциально. Должно быть расшифровано лично. Совершенно секретно!»…

Шифровка ушла из Берлина утром 29 марта в 4.44 и была получена в Москве в 12.50.

Шеф аусамта сообщал московскому послу рейха, что во время своего недавнего визита в Рим он «работал над улучшением итало-русских отношений» и «уже вынашивал план визита в Берлин господина Молотова», однако его упредила англо-французская пропаганда, разгадавшая планы Риббентропа и Гитлера и упомянувшая о возможности визита «в надежде помешать… дальнейшему укреплению отношений рейха с Россией»….

ТАСС пришлось опубликовать очень жесткое опровержение этих слухов…

Пока что все сообщаемое Риббентропом особых усилий шифровальщика не стоило — о казусе знали все… А вот далее текст был таким, что…

Словом, избранные места из переписки министра и посла я ниже приведу дословно…

Итак, далее в шифровке № 543 Риббентроп писал:

«Тем не менее я не расстался с мыслью о визите господина Молотова. Наоборот, мне хотелось бы сделать это уже в ближайшее время».

Да, тут уже был материал для новой газетной сенсации. Но вот от чего все газеты мира взорвались бы, так это от последующего текста:

«Понятно без слов, что приглашение не ограничивается одним Молотовым. Если в Берлин приедет сам Сталин, это еще лучше послужит нашим собственным целям, а также нашим действительно близким отношениям с Россией. Фюрер, в частности, не только будет рад приветствовать Сталина в Берлине, но и проследит, чтобы он был принят в соответствии с его положением и значением, и фюрер окажет ему все почести, соответствующие данному случаю».

Итак, Гитлер был готов к личной встрече со Сталиным! Пожалуй, если бы многостраничный «Таймс» вышел с одним лишь этим местом из берлинской шифровки, набранным жирным шрифтом на каждой из своих страниц, и не содержал более никакой другой информации, он бы все равно разошелся огромным тиражом!

Но был ли готов к такому варианту сам Сталин?

Из самой шифровки вытекало, что в принципе — да, потому что Риббентроп напоминал Шуленбургу: «Как Вы знаете, устное приглашение как Молотову, так и Сталину было сделано мною в Москве и обоими было в принципе принято. В какой форме следует теперь повторить эти приглашения, решайте теперь сами…

Приглашение господину Молотову выскажите более определенно, а приглашение господину Сталину сделайте от имени фюрера в менее определенных выражениях… Мы, конечно, должны избежать открытого отказа Сталина…»

В заключение Риббентроп просил посла перед тем, как тот приступит к зондажу, сообщить свое мнение о форме зондажа и о «видах на успех».

И уже 30 марта в 22.40 Шуленбург с пометкой «Очень срочно!» направил в Берлин ответную шифровку № 599, где докладывал:

«Лично я твердо уверен… что Молотов, сознающий свою обязанность, посетит Берлин. Как только время и обстоятельства покажутся советскому правительству благоприятными. После внимательного изучения всех известных мне факторов я не могу, однако, скрывать, что считаю в настоящее время шансы на принятие приглашения ничтожными…»

Шуленбург излагал далее свои собственные вроде бы оценки, но из текста следовало, что зондаж он осторожно провел — возможно, даже до указаний из Берлина. И теперь посол сообщал, что в ведущейся войне Германии с Западом Советский Союз полон решимости придерживаться нейтралитета и склонен «избегать, насколько это возможно, чего-либо, что может вовлечь его в конфликт с западными державами»… Поэтому, мол, СССР и войну с финнами прекратил и «распустил народное правительство» Куусинена.

«При таком взгляде на вещи, — писал Шуленбург, — советское правительство, вероятно, боится, что демонстрация существующих между Советским Союзом и Германией отношений, такая, как визит Молотова или самого Сталина в Берлин, может таить в себе риск разрыва дипломатических отношений или даже начала военных действий с западными державами».

Слово «вероятно», употребленное тут Шуленбургом, было явно страховочным, потому что он, как уже сказано, вероятно, с Молотовым консультировался — очень уж конкретным было как это его «вероятно», так и некоторые сообщенные далее детали, касающиеся Сталина и Молотова, о чем автор сообщит читателю чуть позднее…

А пока же мы познакомимся с пунктом 4-м шифровки, гласившим:

«Известен тот факт, что Молотов, который никогда не был за границей, испытывает большие затруднения, когда появляется среди иностранцев. Это в той же степени, если не в большей, относится и к Сталину. Поэтому только очень благоприятная обстановка или крайне существенная для Советов выгода могут склонить Молотова или Сталина к такой поездке».

Все вышеизложенное германским послом могло быть действительно лишь результатом чистого анализа ситуации, но вот отдельные конкретные детали он мог сообщить в Берлин лишь со слов тех, о ком шла речь…

Шуленбург отмечал: «…Кроме того, Молотову, который никогда не летает, для поездки понадобится, по крайней мере, неделя, а здесь на это время его некому заменить…»

Расчет времени Шуленбург мог сделать и сам, но вот знать о загрузке Молотова он мог лишь от самого Молотова, как и возможный вариант, относящийся к Сталину: «Чтокасается приглашения Сталину, то для начала может быть рассмотрена возможность встречи в пограничном городе…»

На эту телеграмму Шуленбурга 3 апреля был дан следующий ответ: «Имперский министр иностранных дел распорядился, чтобы дальнейшие инициативы пока не проявлялись.

Шмидт».

ШУЛЕНБУРГ и рад был бы затаиться, но сама жизнь заставляла быть активным — русские в начале апреля вдруг утратили всякую любезность и даже в таких мелочах, как визы, начали чинить препятствия.

Прекратились и разговоры о возможности базирования кораблей кригсмарине в порту под Мурманском.

Шуленбург добился 5 апреля встречи с Микояном, но Микоян был крайне недоброжелателен.

Шуленбург добивался в встречи с Молотовым — ему отказывали.

Все изменилось после успешного десанта немцев в Скандинавию 8 апреля. Молотов тут же принял Шуленбурга и был сама любезность:

— Мы немедленно возобновим все поставки зерна и нефти, господин посол. Эта досадная приостановка была вызвана излишним усердием подчиненных!

Немец было хотел возразить, что Микоян — по крайней мере официально — второй после Молотова советский чиновник, но передумал и промолчал, пожаловавшись лишь на визовые и прочие проблемы.

— Ну, это пустяк. Все решится, —тут же успокоил его Молотов. И все действительно решилось.

Но в Берлине поняли, что позиция русских определяется не принципом, а конъюнктурой… До 8 апреля они боялись, что англичане опередят немцев в Скандинавии, а там, смотришь, войдут в Балтийское море, вновь провоцируя на борьбу финнов.

8 апреля немцы упредили союзников, и Москва облегченно вздохнула…

Берлин же…

Ну а Берлин получил не очень-то веселую и обнадеживающую информацию к размышлению…

Однако накануне майского наступления Шуленбург получил с фельдкурьером копии меморандумов, которые 10 мая имперские дипломатические миссии должны были вручить правительствам Голландии в Гааге, Бельгии в Брюсселе и Люксембурга в Люксембурге и которые германский посол в Москве должен был вручить Молотову заранее — для осведомления.

— Герр Молотов, имперское правительство ввиду наших дружественных отношений желает уведомить вас о предстоящих операциях на Западе. Мы вынуждены парировать намерения англофранцузов и войти в Бельгию и Голландию.

— Мы понимаем, что вы должны защитить себя от англо-французского нападения. V меня нет никаких сомнений в вашем успехе, господин посол…

ВЕРМАХТ в это время уже штурмовал первые бельгийские укрепления.

А 20 мая Галифакс — министр иностранных дел Англии в кабинете Чемберлена, сохранивший этот пост и в кабинете Черчилля, — пригласил к себе Ивана Майского…

Черчилль не был бы Черчиллем, если бы не сделал заявление о своем стремлении к улучшению советско-английских отношений одним из первых актов нового правительства. Еще бы — ведь он этим открыто провоцировал ухудшение советско-германских отношений!

Если чемберленовский посол Сиддс демонстративно укатил в Лондон в начале января 40-го года, то теперь в мае Галифакс сообщал Майскому о намерении Лондона направить парламентария Стаффорда Криппса в Москву в качестве «посла со специальной миссией» — якобы для обсуждения проблем англо-советской торговли…

50-летний левый лейборист Ричард Стаффорд Криппс считался открытым сторонником системы коллективной безопасности с участием СССР. 12 ноября 39-го года он заявлял Майскому:

— Я сейчас поставил целью своей жизни улучшение советско-английских отношений…

В феврале 40-го года Криппс уже приезжал в Москву как депутат палаты общин, встречался с Молотовым, имел с ним обстоятельную беседу… В целом же он выглядел как некий выбранный отнюдь не друзьями СССР символ «англо-советской дружбы», которым можно было при необходимости тыкать в нос Германии. Так что его выбор сам по себе был провокацией.

Майский же — как давний «литвиновский» кадр — тем не менее обрадовался и сразу же отбил в Москву шифровку с «радостной» новостью.

Но Лондон уже не мог ждать — обстановка менялась с каждым днем. И чтобы не застрять ввиду континентальных успехов вермахта на Острове, Криппс срочно вылетел через Париж и Рим в Афины, где и стал ожидать нашей реакции.

Ответ пришел через шесть дней, и в нем сообщалось, что Москва готова принять Криппса не как «посла со специальной миссией», а в качестве регулярного «посла Его Величества» — взамен отсутствующего Сиддса.

В начале июня Криппс был назначен, но за это время сообщение между Лондоном и Афинами прекратилось — вермахт нажимал, и так же нажимали люфтваффе.

А верительные грамоты нового посла были в Лондоне… Как быть?

Заместитель Галифакса, Батлер, был в затруднении, но Майский предложил:

— А вы пошлите грамоты по телеграфу!

— А ваше правительство их примет?

— Можете не беспокоиться… Примет!

— Я должен посоветоваться с экспертами, — заколебался Батлер, и вскоре в его кабинет вошел респектабельный седой чиновник.

Осведомленный о сути вопроса, он категорически отрезал:

— Это невозможно!

— Почему? — удивился Майский…

— За почти двухсотлетнюю историю Форин Офис не было прецедента, чтобы подпись Его Величества передавалась по телеграфу…

— Но времена меняются…

— А традиции — нет!

Батлер виновато молчал… А Майский нашелся:

— Передайте ваши грамоты мне в полпредство, я официально уведомлю вас об их получении, а затем сам передам текст по телеграфу. Оригинал же отправлю в НКИД с оказией…

Так и сделали…

К слову будь замечено, когда недоброй памяти царь Александр II со своим братом Константином преступно сбывал с рук в 1867 году Русскую Америку, то полномочия российского посла Стекля на совершение сделки прибыли в Вашингтон как раз по только что открытому трансатлантическому телеграфу. Так что в истории русского МИДа прецедент телеграфной передачи «высочайшей подписи» уже имелся…

А действительно — чего там нам, русским ванькам, «резину тянуть», если англосаксам надо услужить?

ИЗВЕСТИЕ о назначении в Москву полномочного английского посла немцев не обрадовало. Но Шуленбург к новости отнесся спокойно, объясняя все желанием СССР быть информированным о намерениях Англии и нашей заинтересованностью в английском каучуке и олове.

И временно проблемы, представляющие общий интерес, переместились в Прибалтику, где Советский Союз уже подготавливал включение трех «лимитрофов» в свой состав…

В 1933 году в книге «Германия между Западом и Востоком» генерал Ганс фон Сект писал: «Литва все еще не оправилась от неожиданности, что она стала государством… раньше или позже она должна будет решить, хочет она окончательно сделать Германию своим врагом или же попасть в польские руки…»

Через шесть лет сама Польша попала в германские руки, а отнятое ею у России возвратилось в руки законного владельца — СССР. Вернул СССР и отторгнутое Польшей у Литвы, и теперь Литва получила из русских рук свою столицу Вильнюс.

Тем не менее Сект был точен в том, что прибалтийские «государства» и сами не верили в то, что они — государства, и то, что Сект написал лишь о Литве, объяснялось особым положением Литвы как «задвижки» — по выражению Секта — между Германией и Россией…

То, что Россия делает эту «задвижку» своей, Гитлеру было неприятно, но в конце концов эти земли давно входили в состав России, но никогда не были германскими.

Поэтому аусамт 17 июня разослал циркулярную телеграмму всем дипломатическим миссиям, смысл которой был вполне внятен: Германия неизменно дружественна Советскому Союзу, и все прибалтийские «реорганизации» касаются лишь отношений СССР и этих стран.

Вечером 18 июня Молотов пригласил Шуленбурга в свой кабинет и улыбаясь сообщил:

— Примите мои самые теплые поздравления по случаю блестящего успеха германских вооруженных сил…

— Благодарю… Однако и вы продвигаетесь к успехам, герр Молотов…

— Вот об этом я и хотел сказать… Наши действия в Прибалтике объясняются нашей решимостью положить конец всем интригам Англии и Франции, пытающихся посеять между нами недоверие и разногласия…

Англичане действительно были лояльны к прибалтам и нелояльны к нам — Галифакс в глаза Майскому называл нас агрессорами. Майский же к месту рассказал притчу о мужике, которого соседи обобрали во время тяжелой болезни и который потом забрал у первого свое после драки, а остальные отдали все и так…

— Кто тут агрессор, господин Галифакс? — спрашивал Майский. — Иван, которому пришлось стукнуть кулаком, или его соседи?

Галифакс уставился в потолок, потер переносицу и признал:

— Да, это интересная точка зрения…

Закончилось все, как мы знаем, вхождением Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР. Однако, хотя английские дипломаты выезжали из прибалтийских столиц менее охотно, чем германские, и хотя Англия позднее, 14 октября, реквизировала в Лондоне три десятка балтийских торговых судов, новый статус прибалтов задевал не столько Англию, сколько Германию. Во всех трех «государствах» проживало немало немцев, и большинство теперь хотело бы переехать в рейх…

С одной сторонь), это лишние рабочие и солдатские руки, но с другой —лишние рты, уплотнение населения и новые проблемы…

А тут подоспел и «бессарабский» вопрос с его «буковинским» «хвостом». И 23 июня Шуленбург опять появился в кабинете Молотова…

— Решение проблемы Бессарабии не терпит отлагательства, — пояснил Молотов. —Я еще в марте затрагивал ее, но Румыния молчит, и мы готовы решить этот вопрос миром или силой — как получится… При этом мы хотим получить и Буковину, где живет много украинцев…

— Такой шаг для меня лично является неожиданностью, — тут же отреагировал посол. — Я понимаю ваши претензии, но думал, что вы предварительно проконсультируетесь с нами. Румыния снабжает нас важнейшим сырьем, и ее внешнеполитические трудности затрагивают и германские интересы… К тому же в Бессарабии живет до ста тысяч этнических немцев — фольксдойче… И еще больше их живет на Буковине…

Шуленбург посмотрел на Молотова и предложил:

— Я немедленно доложу своему правительству и попросил бы пока не предпринимать никаких решительных шагов…

— Хорошо… Надеюсь, вы нас поддержите в этой акции, а мы сделаем все возможное для охраны ваших интересов в Румынии…

Как уже было сказано, Гитлер санкционировал согласие аусамта, и через день, 25 июня, Шуленбург сообщил наркому иностранных дел:

— Мы остаемся верны московским договоренностям и не проявляем интереса к Бессарабии… Однако просим учесть, что нам небезразлична судьба ста тысяч фольксдойче…

— Благодарим за понимание… Мы это учтем и все решим к общему согласию, как это было сделано с польскими фольксдойче..

— Но вот Буковина, герр Молотов… Она ведь не принадлежала никогда даже царской России… Буковина ранее относилась к Австро-Венгрии и густо населена немцами. Ваш отказ от нее был бы воспринят благожелательно…

— Нет, господин Шуленбург!.. Буковина— это последняя недостающая часть единой Украины, и мы хотели бы решить этот вопрос одновременно с бессарабским. А с фольксдойче мы все уладим…

Шуленбург пожал плечами, продолжая:

— Имперское правительство далее отмечает, что нас волнуют нефтяные поля и сельскохозяйственные земли Румынии и мы крайне заинтересованы в том, чтобы эти районы не стали театром военных действий…

Собственно, этим и объяснялась «сговорчивость» фюрера. Если румыны начали бы артачиться, то могла бы начаться советско-румынская война, а война — это война. Удар по нефтепромыслам Плоешти был бы формально ударом по румынской территории, но он же был бы ударом «под ложечку» и рейху. И даже если Сталин компенсировал бы возникший дефицит румынской нефти дополнительными советскими поставками, садиться на русскую «трубу» фюреру было бы как нож к сердцу…

Но и здесь все кончилось миром, к тому же в конце концов Москва согласилась ограничиться лишь Северной Буковиной с Черновцами-Черновицами. Кроме прочего, это обеспечивало прямую железнодорожную связь от Бессарабии на бывший австрийский Лемберг, ныне ставший Львовом…

Мирно «отвоевав» для Румынии часть Буковины, Берлин как-то поддержал перед румынами свое реноме, однако этим его успех и ограничился… Шуленбург, правда, намекнул Молотову 26 июня, что все выглядело бы приличнее, если бы СССР вернул Румынии золотой запас румынского Национального банка, вывезенный в Россию во время Первой мировой войны… Но Молотов заявил:

— Об этом не может быть и речи!

— Герр Молотов! Вы ведь не раз это обещали сделать, если румыны вернут вам Бессарабию…

— Да… Но они достаточно долго эксплуатировали ее…

В день ввода наших войск в Бессарабию произошло еще одно потенциально важное событие — СССР и Италия подтвердили договор о дружбе, ненападении и нейтралитете 1933 года…

Накануне, 24 июня, СССР установил дипломатические отношения с Югославией — единственной балканской страной, до этого отказывавшейся признать Советский Союз… Отношения были установлены всего на уровне миссий, но они были установлены!

Конечно, ничего плохого в этом не было… Однако — с учетом улучшения отношений с Италией и Югославией и после возврата Бессарабии — позиции России на Дунае и на Балканах усиливались так, что заставляли Германию чувствовать себя со стороны Юго-Востока не очень-то уютно. Царская Болгария с царем из немцев Борисом III Кобургом склонялась к Берлину, но болгарская масса издавна тяготела к Москве, не говоря уже о симпатиях к Москве сербов…

В довершение всего Сталин 8 июля высказал пожелание включить в состав Советской Литвы и ту ее часть, на которую вполне обоснованно— по признанию самого Сталина— претендовали немцы. Впрочем, русские предлагали за эту полосу спорной территории компенсацию в 3 860 000 золотых долларов — половину суммы, которую США заплатили России за уступку Русской Америки…