Кремлевский визит Фюрера

Происходило это следующим образом…

3 декабря постоянный делегат Финляндии в Лиге Наций Рудольф Холсти передал Генеральному секретарю Лиги Авенолю письмо, обвиняющее СССР во внезапном нападении на Финляндию.

Начались «демократические» процедуры… На запрос Авеноля Молотов 4 декабря ответил, что СССР будет вести дела лишь с правительством Куусинена.

И тут…

Но вначале — о событиях за несколько дней до этого «и тут…»

29 ноября — заметим, еще до начала военных действий — Авеноль встретился в Париже с послом США Уильямом Буллитом — нам тоже хорошо знакомым…

В кулуарах Лиги Буллит считался доверенным лицом генерального секретаря, да и могло ли оно быть иначе… Разве что их положение можно было переставить местами — ведь «брат» Буллит был доверенным лицом самой Золотой Элиты!

Итак, в дело пошло уже прямое влияние США, и все завертелось — хотя и не так быстро, как желалось бы… Финны пожаловались, Авеноль — внял, и тут…

И тут за сынов финских хладных скал пламенно вступился представитель знойной Аргентины Пардо… 5 декабря он представил в секретариат Лиги протест, заявляя, что СССР попрал принципы международного права, и предложил его безоговорочно из Лиги исключить. Ну еще бы — так было хорошо в Лиге с наркомом Литвиновым! Он так заботился о «коллективной безопасности» для Запада, так был дружен с Соединенными Штатами… А вот нарком Молотов в ответ на увещевания президента Рузвельта посоветовал последнему позаботиться о независимости Филиппин…

И тут… И тут к Пардо в его обличении «беспардонных» Советов присоединились правительства Уругвая и Венесуэлы…

А в США провели очередной опрос «общественного мнения», и 88 процентов опрошенных ответили, что они — на стороне Финляндии, и лишь 1 (один) процент выразил симпатии России…

И янки тут же объявили «моральное эмбарго» на торговлю с СССР.

Ситуация оживлялась…

12 декабря наш НКИД получил телеграмму от де Матта — председателя свежего Комитета Ассамблеи Лиги Наций по финляндскому вопросу.

Де Матт— вопреки русскому толкованию его фамилии — весьма любезно предлагал СССР «прекратить военные действия и при посредстве Ассамблеи начать переговоры для восстановления мира».

Де Матту — тоже весьма любезно — не ответили…

И 14 декабря Совет Лиги принял решение признать, что «Советский Союз своими действиями поставил себя вне Лиги Наций…»

За исключение голосовало 29 стран из 52 стран-участниц. 12 стран вообще не прислали на ассамблею своих представителей, а 11 не стали голосовать за исключение. И среди них — скандинавские страны: Швеция, Норвегия и Дания… Делегат Швеции Уден от имени всех трех заявил о неприсоединении к санкциям против СССР.

Иными словами, скандинавы, отделенные от СССР Финляндией, отнюдь не поддержали финнов — уж очень явно те были не правы в своем конфликте с нами… И это, надо сказать, при том, что русских в Швеции особо не любили. Мы быстро забываем то, что забывать не следовало бы, а вот в Европе часто помнят и то, что давно надо было бы забыть. И шведы помнили как свой крах под Полтавой — когда они шли на Москву, да так и не дошли, так и тот ледовый поход петровских гренадёр и казаков, которые чуть не дошли по льду до Стокгольма…

И все же у шведов — в отличие от финнов — здравого смысла и политической трезвости хватило. Мы это увидим еще позднее…

А НА ГРАНИЦЕ СССР и вновь образованного польского генерал-губернаторства тоже происходил конфликт — уже между германскими и советскими военными…

Генерал-полковник Кейтель сообщал об этом статс-секретарю аусамта Вайцзеккеру. А тот в своем меморандуме от 5 декабря 1939 года доносил в свою очередь руководству германского МИДа: «Недавно на границе России и генерал-губернаторства снова произошли пререкания, в которых участвовала и армия. Выдворение евреев на русскую территорию происходило не так гладко, как, вероятно, ожидалось. На деле практика была, например, такой: в тихом месте в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу; в 15 километрах от этого места они снова вернулись к границе с русским офицером, который пытался заставить немецкого офицера принять их обратно»…

Ситуация была трагикомической — никому не требовались новые граждане из числа «самого талантливого в мире» народа…

Да, жившему в панской Польше припеваючи, «избранному народу» в генерал-губернаторстве жилось теперь плохо. Но почему-то он в сопровождении чинов вермахта прорывался через «тоталитарную» русскую границу, а не в «демократическую», скажем, Литву, а оттуда — в западные демократии. Наверное, ему бы позволили отплыть и морем через Данциг за океан — если бы его там были бы готовы принять… Но вот же — незваных «избранных» польского происхождения принимать от немцев — пусть и со скандалом — приходилось только русскому Ивану… Как будто в России «избранных» было меньше, чем в Америке…

Многое смешивалось в то время в Европе в одно — трагедия и фарс, трезвый расчет и слепая злоба… И ко всему этому примешивались раздумья многих о России…

10 декабря 39-го года уже знакомый нам Евгений Васильевич Саблин писал Ариадне Владимировне Тырковой-Вильямс из Лондона в Лондон… Письмо он определял как некую исповедь в письменной форме, да оно таковым и было…

Автор не может его привести полностью, а хотелось бы — столько в этой исповеди было искренней любви к Родине, которой Саблин из-за службы по дипломатическому ведомству толком-то и не знал — как сам в том и признавался…

Отнюдь не уверовав в социализм, Саблин, тем не менее, писал: «Десять лет тому назад я… просил соотечественников продолжать считать Россию своим отечеством, называть ее собственным историческим именем, а не Совдепией и т.п… Я утверждал,.. что Красная Армия состоит из тех же русских мужиков и что Россия продолжает свое существование… Утверждения, что Россия исчезла… были так же нелепыми, как и утверждения, что революция в России создалась в результате жидовского заговора и что ныне ею правят все те же жиды… Когда восклицают, что в Польшу и Прибалтику вошла не Россия, а СССР, то для меня сей литературный прием… является не чем иным, как игрой слов… Кто же в самом деле вошел в Польшу и Прибалтику? Ведь не персы же и не гватемальцы. Туда вернулись русские, но ведомые на сей раз не тою властью, которою нам хотелось бы, чтобы они были предводительствуемы…»

Среди русских белоэмигрантов тогда модно было злорадствовать по поводу «финских» трудностей СССР, и Саблин писал: «Мне просто физически нестерпимы те разговоры среди соотечественников, в которых проглядывает желание устроить какую-то коалицию против России. Устраиваются даже какие-то лиги, подуськивающие и подзадоривающие демократических союзников к примирению с Гитлером и подсказывающие какой-то крестовый поход вместе с Гитлером против СССР…»

Не все, происходившее с Россией и миром, Саблин видел в верном ракурсе, но патриотизм — хороший компас, и главное в тот момент Саблин уловил.

И потому в конце письма написал: «Возможно, что в конце концов против России и создастся коалиция, объявив ее врагом номер первый. Но в этот момент мы с Вами, дорогая Ариадна Владимировна, если придется быть в живых, горько заплачем… Что будет с нами, когда иностранные авионы начнут разрушать Петра творенье… Не забудьте, что во время конференции в Версале финны циркулировали брошюрку, в которой доказывали, что Петербург должен был бы принадлежать им и весь север России чуть ли не до Урала… „Чернели избы тут и там, приют убогого чухонца“…»

ТАК смотрели на дело те, кто желал России мира и мощи, не желая союза «демократий» и Гитлера против России…

А те, кто желал иного, и мыслили иначе, и поступали иначе. И французское агентство «Гавас» в конце ноября сообщило о «речи Сталина в Политбюро 19 августа»… Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) приписывалась мысль о том, что «война должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны»…

Как раз 30 ноября Сталин передал в редакцию «Правды» свой ответ: «Это сообщение агентства „Гавас“, как и многие другие его сообщения, представляет вранье. Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафешантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства „Гавас“, они не могут отрицать того, что:

а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;

б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, а Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии, ибо он считал и продолжает считать, что скорейшее окончание войны коренным образом облегчило бы положение всех стран и народов;

в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны.

Таковы факты…»

С НАЧАЛОМ «зимней войны» факты самого разного характера начали множиться и множиться…

Немцы заняли позицию в принципе к нам дружественную… Они, правда, еще до начала конфликта обязались поставить финнам 20-миллиметровые зенитные орудия и поставили их полсотни — до того момента, как об этом — как о сенсации — сообщила шведская печать. Шли немцы навстречу финнам и кое в чем ином — позволяли, например, транзит итальянских самолетов в Финляндию…

Однако немцев можно было понять — финны были крупными поставщиками в Германию меди, да и никеля…

Зато немцы весьма решительно поддержали нас политически и дипломатически… Уже 2 декабря в германские миссии за рубежом ушла из аусамта за подписью Вайцзеккера телеграмма с указанием избегать «антирусского тона» в беседах на тему начавшегося конфликта.

«Взависимости от того, с кем беседуете, — инструктировал Берлин, — вами могут быть использованы следующие аргументы. Неизбежное развитие событий в сторону пересмотра договоров, заключенных после Первой мировой войны. Естественная потребность России в укреплении безопасности Ленинграда и входа в Финский залив…»

Немцы, сами много потерпевшие от Версаля, могли нас понять — и поняли — верно. Ведь очевидно, провокационная граница у стен Питера нам была навязана в 1920 году под угрозой новой интервенции — возможно, с помощью Англии, а возможно — и Германии. Немцы в 1918 году помогли белофиннам подавить в стране Советскую власть, так что они-то уж знали, что писали…

И далее Вайцзеккер был тоже точен:

«Широкие слои населения Финляндии придерживаются экономической и идеологической ориентации в сторону демократической Англии… Платонические симпатии Англии утвердили Финляндию в ее прежней позиции и не принесли стране ничего хорошего».

8 и 9 декабря вся печать рейха опубликовала статью «Германия и финляндский вопрос». Автором ее был, судя по всему, сам фюрер. И в ней о Финляндии — применительно к ее политике по отношению к Лиге Наций — говорилось в тонах весьма «северных». Наивно было бы ожидать, говорилось там, что Германия станет поддерживать те малые страны, которые к ней нелояльны…

Вскоре, впрочем, фюрер распорядился прекратить любые военные поставки в Финляндию вообще.

А еще до этого — 6 декабря, шифротелеграммой № 1003 Вайцзеккер сообщил послам рейха и дополнительную инструкцию. Ее, пожалуй, стоит привести почти полностью, потому что она в сжатом виде давала почти полный анализ происходящего:

«Всего неделю назад Финляндия была почти готова прийти к взаимопониманию с Россией, что могло быть достигнуто благодаря рассудительной политике финнов…

Нет сомнения, что британское влияние на финское правительство… вынудило финское правительство отклонить предложение русских, что и привело к настоящему конфликту. Следует сделать особое ударение на вине англичан в русско-финском конфликте. Германия непричастна к этим событиям. В ваших беседах должна высказываться симпатия относительно точки зрения русских».

Здесь все было верно — еще 27 сентября 1939 года Англия советовала финнам «противостоять нажиму с Востока».

Полной оценка германского аусамта была бы в том случае, если бы к словам «британское влияние» были добавлены слова «заокеанское»… И «брат» Буллит был тут наглядным доказательством необходимости такого дополнения.

«Демократическая» же пресса «всего мира» играла при этом роль сил «передового базирования»…

ВЗБРЫКНУЛ вдруг и дуче… Не участвуя в войне с Францией и Англией, он решил поучаствовать в войне с СССР на стороне Финляндии и хотел втравить в это дело фюрера…

Тут вряд ли обошлось без скрытых влияний Золотого Интернационала— очень уж это был заманчивый план. И дуче был выбран — явно «втемную» — как средство зондажа.

Сыграть в нужном направлении на самолюбии Муссолини было в то время делом техники… Уже когда наметились прочные военные успехи вермахта в Польше, дуче, выбравший «неучастие», с завистью сказал жене:

— Русско-германский пакт делает Германию непобедимой для любой другой державы или коалиции держав…

Он был тут стопроцентно точен — как раз поэтому дружественность двух стран была опасна для «атлантистов»…

И вот дуче почему-то решил им подыграть и прочное положение рейха пошатнуть при помощи «финского» фактора… К финнам пошли итальянские самолеты, в Италии вербовались добровольцы на финский фронт. 1 декабря начальник итальянского генштаба Марио Роатта предложил германскому военному апаше «объединить Европу для борьбы с большевизмом». Роатта был разведчиком, и это автоматически предполагало широкие интернациональные его контакты.

Во всей «финской» активности Рима виден был темперамент Муссолини, но отнюдь не его способность мыслить всегда трезво… К тому же вокруг него всегда хватало тех, кто был способен успешно растравлять желчь дуче как против преуспевающего на внешней арене — в отличие от Италии — рейха, так и против его нового «красного» партнера.

Позднее — уже 3 января 40-го года, дуче направит Гитлеру резкое письмо, где напишет:

«Никто не знает лучше, чем я, обладающий сорокалетним политическим опытом, что любая политика, а особенно — …революционная политика требует тактических мер. В 1924 году я признал Советы. В1934 годуя подписал с ними договор о торговле и дружбе…

Но я, прирожденный революционер, не изменяющий своей революционности, хочу сказать Вам, что Вы не можете постоянно жертвовать принципами Вашего революционного мышления ради сиюминутных тактических требований… Любой Ваш дальнейший шаг в сторону улучшения отношений с Москвой может создать страшную ситуацию, которая вынудит Италию, где единство антибольшевистских сил является абсолютным и несокрушимым, занять определенную ситуацию в этом вопросе…

Только в России, и нигде больше, Вы найдете решение вопроса о вашем жизненном пространстве… В тот день, когда Вы уничтожите большевизм, мы выполним свой долг перед нашими обеими революциями. Тогда наступит черед великих демократий…»

Сквозившая в письме явная вражда к СССР имела вообще-то не только — а с учетом прошлого — и не столько идеологическую основу. Дуче давно и вполне официально провозгласил тезис о невозможности-де примирения с теми странами, которые выступали за санкции против Италии во время абиссинской войны. А СССР стараниями НКИД Меера — Литвинова привел тогда дуче своей позицией в форменное бешенство!

И «красная» Россия раздражала его с тех пор не только как антикоммуниста, но и так, как раздражает красная тряпка разъяренного быка — просто самим фактом своего наличия перед глазами…

Эмоции — эмоциями, но при всем при том Муссолини явно терял чувство реального, особенно — во внешней политике. Получив письмо, Гитлер изучал его внимательнейшим образом и долго совещался с Риббентропом, с военными — Гальдер отметил это в записях за 11 января. Но итог обсуждений был— в отличие от настроений дуче — вполне реалистичным…

— Италия поможет нам тогда, когда мы уже почти победим, — заметил фюрер.

— Да, а ее нейтралитет и подтолкнул Англию к войне, — добавил Риббентроп.

И на Италии в тактическом отношении если и не был поставлен крест, то в расчет ее фюрер пока не брал….

21 ДЕКАБРЯ 1939 года Иосифу Виссарионовичу Сталину исполнилось шестьдесят лет. Его, конечно, поздравляли… В Москве открылась выставка, посвященная юбилею, но ее название было очень характерным для стиля юбиляра— «Стапин и люди Советской страны». Не просто, скажем, «Сталин — вождь» или «Жизнь гения», а Сталин и люди. Сталин и страна…

И что интересно и тоже показательно — на выставке отнюдь не рябило в глазах от «вождя», запечатленного в живописных полотнах и на графических листах…

' Портреты народной артистки орденоносца Яблочкиной и артиста орденоносца Леонидова, академика живописи Нестерова и героя-подводника Египко, знатной трактористки, депутата Верховного Совета СССР Ковардак и летчицы Гризодубовой, полярника Папанина и ударника Самсонова, писателя Леонова и председателя окружного исполкома Таджикской ССР Авезова, академика Цицина и скрипачки Лизы Гилельс, красного казака-командира Зубова и знатных текстильщиц Дуси и Маруси Виноградовых…

Сотни имен и портретов, и среди них— редкие портреты или картины, где присутствовал сам Сталин — прямо. Но незримо он был, конечно, в судьбе каждого из героев выставки…

Возможно, не все это понимали отчетливо и не все обязательно его любили, но в их судьбы он был врезан прочно. Такой уж была его роль в судьбе России…

22 декабря был сдан в печать каталог выставки со вступительной статьей некоего И. С. Рабиновича, и вот в ней имя Сталина пестрило с каждой страницы… Уж не знаю, держал ли в руках этот каталог, изданный тиражом в три тысячи, сам Сталин, но если держал, то наверняка ругнулся…

Да и как тут было сдержаться…

А 23 декабря в «Правде» были опубликованы две поздравительных телеграммы…

Первая выглядела так:

ГОСПОДИНУ ИОСИФУ СТАЛИНУ МОСКВА

Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.

Адольф Гитлер

Вторая была от Риббентропа:

ГОСПОДИНУ ИОСИФУ СТАЛИНУ МОСКВА

Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало решающему повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые теплые пожелания.

Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел

25 декабря «Правда» опубликовала и ответные телеграммы Сталина этим адресатам. В телеграмме рейхсминистру Сталин писал:

«Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной».

Написал Сталину 21 декабря письмо и его старый боевой товарищ Клим Ворошилов:

«Коба и Вячеслав! Дело дрянь! Дороги в завалах, пехота действует на фронте не как организованная сила, а болтается туда-сюда, как почти никем не управляемая масса, которая при первом раздавшемся выстреле разбегается в беспорядке по укрытиям и в лес. Многие полки отправились воевать с единичными пулеметами на пехотное подразделение, остальные ожидают „прорыва“, чтобы торжественно промаршировать в Выборг. Военный совет 7-й армии ничего не делает организационно»…

Увы, пройдя предполье «линии Маннергейма», войска уперлись в нее, да и на других участках фронта успехов не было.

Финны воевали подготовившись и умело. Мы — бездарно… Но давно было сказано —лучше стадо баранов во главе со львом, чем стая львов во главе с бараном.

Красноармейская масса не была стадом баранов, но и во главе ее оказались далеко не львы… И дело было, конечно же, не в «чистках»… В конце тридцатых армия была в основном очищена от балласта или прямых политически враждебных людей… Невинные так или иначе или возвращались в строй — как комкор Рокоссовский, или на волю — как политработник Семен Руднев…

Страна и Сталин дали армии оружие. Но разве Сталин был обязан учить военных владеть им? И разве Сталин должен был планировать боевую подготовку стрелковых рот?

Лишь 1 сентября 1939 года внеочередная Четвертая сессия Верховного Совета СССР приняла Закон о всеобщей воинской обязанности… Ранее армия была чуть ли не милиционной… Но, значит, в эти годы — до 39-го, чувство ответственности тех, кому страна вручала винтовку для охраны ее мирной жизни, должно было быть особенно высоким…

Было ли оно таким у военных руководителей вооруженной массы — командармов 1-х, 2-х и прочих рангов?

Первое же настоящее испытание показало — нет!

Сталин был разгневан: наши военные неудачи отражались на нашей внешней политике — ведь на Карельский перешеек были тогда повернуты шеи политиков всего мира.

И гнев Сталина был вполне объясним и оправдан.

Ленинградским военным округом тогда командовал командарм 2-го ранга Кирилл Мерецков.

Впервые Сталин вызвал его для обсуждения положения на финской границе еще в конце июня 39-го года. Военного союза с англофранцузами ожидать было трудно, да и выгоды его были сомнительными. Отношения с Германией тоже были туманными.

— Товарищ Мерецков! Вы понимаете сложность ситуации?

— Так точно, товарищ Сталин! На границе неспокойно.

— Да, знаю. Но знайте и вы, что Финляндия может стать плацдармом для удара по нам любой из двух главных империалистических группировок — как немецкой, так и англо-франко-американской.

Мерецков как-то даже опешил, а Сталин пояснил:

— Не исключено, что они вообще начнут сговариваться о совместном выступлении против нас. И Финляндия может тут оказаться разменной монетой в чужой игре…

— Понимаю — что-то вроде моськи…

— Скорее — прямого застрельщика большой войны… Мерецков кивнул.

Сталин же, как-то подтянувшись, словно отдавая боевой приказ, четко произнес:

— Вам поручается подготовить докладную записку и доложить свой план. Имеются и другие варианты… Посмотрим, сравним, решим…

Обсуждения с военными шли все лето и осень… Бывший начальник Ленинградского военного округа, начальник Генерального штаба РККА командарм 1-го ранга Шапошников предупреждал о сложности театра военных действий, о погоде и предлагал сосредоточить для возможного удара мощные силы.

Сталин вспылил:

— Вы что же — требуете столь значительных сил и средств на маленькую Финляндию? Чуть ли не всю армию туда бросить собираетесь?

Потом его заглазно упрекали в недооценке противника, хотя Сталин был «виновен» лишь в том, что ожидал от советских военных такого же самозабвенного и повседневного служения Советскому Союзу, какое исповедовал он сам. И был искренне уверен — если боец хорошо подготовлен и вооружен, то может ли русский солдат проигрывать финскому, не имеющему и близко той технической поддержки, которая была у нашего солдата? Да, «линия Маннергейма» была препятствием… Но ведь военная разведка за десяток лет ее строительства не смогла вскрыть ее настоящего потенциала. Считалось, что эта линия не так уж и сильна.

После войны, правда, разведчики ворчали, что они, мол, все выяснили вовремя — просто их данные не учли. Но что же это тогда у военных было за военное планирование?

Сталин имел право рассчитывать на тщательность и ответственность советских граждан в мундирах, на которых хотя и не было погон, но светились яркими цветами командные петлицы… И был, конечно, в том прав!

Страна дала к тому времени армии много. Но готовить войска к боевым действиям, тщательно планировать очень даже возможные боевые действия на финском театре военных действий кто должен был?

Пушкин? — как говаривали в тридцатые годы?

Сталин? — как дружно поговаривали его критики уже в те дни, когда в декабре 39-го выявился крах наших предвоенных расчетов?

Или даже — нарком обороны Ворошилов?

Э-э, братцы! Планировать должен был Генштаб и другие штабы! Товарищи Тухачевский, Шапошников, Василевский, Мерецков…

Но можно ли было всерьез говорить о серьезной работе Генерального штаба РККА, если в войну этот высший штаб вступил с инструкцией 1905 года — об этом позднее — 23 декабря 1940 года, говорил сам Мерецков.

Борис Михайлович Шапошников считал Генштаб «мозгом армии». Сравнение было красивым, почетным, но в мирное время Генштаб должен был быть еще и той «ломовой лошадью», которая тянула бы все оперативное планирование возможной войны на всех возможных направлениях. И планировать ее Генштаб должен был так, чтобы нижестоящие штабы военных округов, армий шли с Генштабом в одной «упряжке», чувствуя общность усилий — как чувствуют ее хорошо понимающие друг друга коренник и пристяжные…

А уж что говорить о времени предвоенном? Сталин ведь дал Мерецкову и Шапошникову ясную задачу на подготовку войны с Финляндией. Дойдет до нее или нет — военным дела нет. Они обязаны воевать каждый день — на картах, в расчетах, постоянно внося изменения в планы и расчеты.

Достаточно было полистать служебный дневник германского генштабиста Гальдера, чтобы понять: настоящий Генштаб — это не только мозг, но и кровеносная система, и сердце армии, которые не могут не жить активной жизнью ежесекундно, не прекращая деятельность ни в какой миг.

А в советском Генштабе перед «финской» войной слишком много думали и слишком мало делали. Когда Сталин понял это, он отправил Шапошникова в отпуск на Черное море и поручил оперативное планирование операции Мерецкову и штабу Ленинградского военного округа…

Но и этот штаб ситуацию проворонил…

Уже когда все было закончено, с 14 по 17 апреля 1940 года в ЦК прошло совещание начальствующего состава РККА по обобщению опыта войны… 44-летний комкор Валериан Фролов, командующий 14-й армией, с упреком докладывал:

— В начале наступления мы ничего абсолютно не знали, даже такой пункт, как никелевые разработки… Уж это и в мирное время можно было узнать…

— Здесь в Москве мы знали, — подал голос Сталин.

— Но мы не знали, — возразил Фролов. И Сталин — Сталин! — сказал в ответ:

— Виноваты, что ничего не сообщили…

Но виноват-то был не Сталин, а аппарат Шапошникова и Мерецкова. То есть — в конечном счете — они!

Тот же Фролов говорил, что финны «очень боятся фланга» и «при появлении на флангах хотя бы батальона они отходят, бросают даже укрепленные районы».

А Генштаб и Мерецков планировали брать «линию Маннергейма» «в лоб»…

Да и как брать! Перед Финской войной по уставам «великих» полководцев— в теории— Тухачевского, Уборевича и других «крупных теоретиков» — в первом атакующем эшелоне 17-тысячной (семнадцатитысячной) стрелковой дивизии должны были наступать 640 (шестьсот сорок) бойцов.

Остальные должны были ожидать их прорыва и «развивать успех»… Это был даже не генштабовский вариант русской пословицы «Один с сошкой, семеро с ложкой». Тут на один штык, атакующий передний край врага в первом ударе, приходилось почти двадцать семь (!) штыков, ожидающих в тылу…

Об этом тоже говорил Кирилл Мерецков в декабре 40-го года…

И тот же Шапошников запретил штабам формирование партизанско-диверсионных отрядов. Их формировали уже в ходе боев — без разрешения, вот уж действительно «партизанским» образом.

ВОТ КАК обстояло дело с Генштабом и уставами.

А как там было с командармами?

Григорий Штерн, рождения 900-го года. В РККА с самого начала шел все по комиссарским должностям. Вступив в Красную Армию в марте 1919 года и вскоре — в РКП (б), он в августе стал уже комиссаром полка, да так и пошло… С 1929 по 1936-й Штерн был в распоряжении наркома обороны и лишь в 36-м вошел в строй — командиром 7-й кавалерийской дивизии.

А уже через год он — Главный военный советник в Испании. Какой у него там был особый военный опыт—уж и не знаю. Но в 1938 году его назначают начальником штаба Дальневосточного округа, и вскоре он, командуя 39-м стрелковым корпусом, вместе с Блюхером проваливает Хасанскую операцию. Высоты у озера Хасан остались за нами, но досталось это нам далеко не малой кровью…

Тем не менее Штерна ставят во главе войск, оперирующих в Монголии, но и там он особых лавров не снискал — победу обеспечили средние командиры и твердая рука Жукова. Штерн, правда, получил «по должности» за Халхин-Гол звание Героя Советского Союза…

Были, видно, у Григория Михайловича крепкие «дружки» в верхах…

В финскую войну он командовал 8-й армией — еще более плачевно, чем у Хасана. Успехов армия не добилась, зато в окружение попали и были почти полностью уничтожены 18-я стрелковая дивизия и 34-я легкая танковая бригада…

Начальник артиллерии Киевского особого военного округа сорокалетний комбриг Николай Яковлев попал на финский фронт уже в декабре… Там он встретился со старыми знакомыми — комкором Грендалем, начальником артиллерии 7-й армии Парсеговым… Побывал у начальника штаба 7-й армии Говорова.

И Яковлев был буквально обескуражен малой результативностью артиллерийского огня, хотя артиллерии было очень много. Войска палили так, как им хотелось — без учета важности целей — из любых калибров!

Говоров до войны часто руководил военными играми на сборах артиллеристов… Игры — это хорошо…

Но вот что докладывали наркому Ворошилову в конце декабря 39-го года: «Артчасти ведут безудержный огонь без достаточной разведки целей, не достигая нужного результата. Один 116-й артполк расстрелял с 30 ноября 17 700 152-мм выстрелов (72 вагона)… В 455-м артполку подавались команды на беглый огонь из 280-мм мортир и 152-мм пушек-гаубиц образца 1937года… Бывали случаи, когда общевойсковые командиры требовали вести ночью беспокоящий огонь из 280-мм мортир».

Снаряд тяжелой мортиры — это уже «чемодан» в добрых две сотни килограммов весом. Его к мортире — тяжелому осадному орудию — надо было подавать лебедкой. А бравые военные вместо того, чтобы после тщательной разведки громить из этих мортир «миллионные» доты «линии Маннергейма», вели из них беглый и беспокоящий (то есть по «площадям», «в белый свет, как в копеечку») огонь!

Чего стоили стране и лично Сталину все эти мортиры, пушки-гаубицы, пушки дивизионные и полковые! Новые стали, новые пороха и взрывчатые составы, новые заводы, новые артиллерийские конструкторские бюро, бессонные ночи…