Мужчины свои и чужие

И в самом деле, с каждым днем становилось все труднее. Родственники и друзья пытались помочь, Эмма проводила в доме родителей всю субботу за уборкой и готовкой, да еще приезжала по вечерам. Отец теперь работал неполный день, а двое соседей по очереди сидели по утрам с Анной-Мари, чтобы дать ему возможность съездить на работу. Кирстен по­являлась по воскресеньям, но на неделе от нее не было никакого толка, поскольку ее с непривычки совершенно выматы­вала новая работа – она сидела в приемной у дантиста. Даже ужасная тетя Петра появлялась по пятницам утром, хотя Эмма и сомневалась, что это удачная мысль: тетя Петра с ее остеопорозом вполне могла что-нибудь себе сломать, посто­янно передвигаясь за Анной-Мари по дому.

Эмма понимала, что им требуется квалифицированная помощь. Но Джимми не хотел об этом слышать. Ему каза­лось, что впустить в дом профессиональную сиделку озна­чает сдаться и поверить, что нет никакого света в конце тон­неля.

– Кто-нибудь дома? – раздался голос Кирстен из хол­ла. – Это я!

– Мы в кухне.

Кирстен вошла в кухню, бросила пиджак на стул и плюх­нулась рядом с Эммой, даже не подойдя к матери и не поце­ловав ее.

За месяцы после расставания с Патриком она очень из­менилась. Потеряла тот роскошный вид, который придавало ей богатство мужа и бесконечные визиты в парикмахерскую. К тому же ей никогда раньше не приходилось работать.

Теперь у нее не было денег, чтобы постоянно красить во­лосы, ушел в прошлое и маникюр дважды в неделю. Волосы стали длиннее, корни черные, макияж небрежен после дол­гого рабочего дня. О былой Кирстен напоминали только рос­кошная сумка из леопарда и огромное обручальное кольцо, которое Патрик не попросил вернуть.

– Как дела, сестренка? – спросила она, наливая себе чаю. – Что ты сегодня вечером делаешь? Я подумала, заеду, может, мы с тобой в кино сходим.

Эмма сдержалась и не сказала, что свое свободное время Кирстен вполне могла бы посвятить уходу за матерью. Это было бы несправедливо. В конце концов, у них с Питом ведь тоже своя жизнь, а Кирстен тосковала, после того как ее брак распался. Она теперь не могла позволить себе ничего из тех развлечений, к которым привыкла раньше. Она вела доволь­но одинокую жизнь и стала часто приезжать к Эмме с Питом, привозя новые видеокассеты и чипсы.

– Мы ничего не планировали, – сказала Эмма. – Пит работает допоздна, я даже ужина не готовила, закажем что-нибудь на вынос. Если хочешь, присоединяйся.

– Ага, – сказала Кирстен, – наверное.

Когда мать поела, Эмма повела ее наверх, чтобы заняться сложной процедурой переодевания блузки. Анна-Мари нена­видела переодеваться, и стоило Эмме расстегнуть одну пуго­вицу, как она начала орать, отбиваясь так, будто ей делали больно.

– Джимми! – жалобно взывала она. – Вели ей пере­стать!

– Мам, – сказала Эмма как можно спокойнее, уверты­ваясь от ударов, – мы только сменим блузку. Ты же не лю­бишь носить одежду в пятнах…

– Джимми! – завопила мать еще громче. «Интересно, где эта клятая Кирстен, когда она так нужна?» – подумала Эмма.

– Джимми, Джимми, Джимми…

Хлопнула входная дверь, и раздались тяжелые шаги по лестнице.

– Что ты с ней делаешь? – прорычал Джимми О'Брайен, появляясь в дверях с грозным лицом.

– Джимми! Джимми! Помоги мне!

– Я здесь! – заорал он, пытаясь обнять жену, но она на­чала вырываться. – Что ты с ней сделала? – набросился он на Эмму.

Эмма, уставшая за полдня возни с матерью, без сил опус­тилась на кровать.

– Ничего, – тупо сказала она. – Просто пыталась сме­нить ей блузку, она запачкала ее за ужином.

– К черту проклятую блузку! – крикнул Джимми.

И тут что-то в Эмме оборвалось. Она отпросилась на пол­дня в офисе, чтобы отец мог проработать целый день, зато накануне ей пришлось засидеться допоздна. К тому же мате­ри удалось вылить целую бутылку чистящего средства для ту­алета на лестницу, и уборка заняла долгое время.

– Блузка – это очень важно, – сказала она спокойно и тихо, чтобы еще больше не расстраивать мать. – Маме нра­вится выглядеть хорошо. Она всегда придавала этому боль­шое значение. Беда в том, что я не умею менять одежду на такой больной, как мама. Это может сделать только опытная сиделка.

– Послушай меня… – попытался перебить ее Джимми. Но Эмма встала и молча вышла из комнаты, не обращая внимания на требования отца немедленно вернуться. Кирстен подслушивала внизу у лестницы.

– Похоже, ты уходишь?

Эмма мрачно кивнула.

– Подожди, я с тобой!

В машине Эмма долго молчала. Начинала дико болеть го­лова. Ей хотелось закричать на саму себя за то, что снова ока­залась трусихой, не посмела сказать своему проклятому отцу, что он может сделать со своей грубостью, дурным характером и неблагодарностью за ее усилия помочь. Элионор явно огорчится.

– Ты выглядишь несчастной, – заявила Кирстен, эле­гантно выскальзывая из машины с неизбежными чипсами и огромной плиткой шоколада. – Надеюсь, ты не собираешься звонить папе и извиняться за то, что ушла, не дав ему дору­гаться? Он терпеть не может, когда публика разбегается, если он только что разогрелся для хорошей ссоры. Ты плохая де­вочка.

Эмма слабо улыбнулась.

– .Сегодня я собираюсь устроить себе выходной. Готова посмотреть любой ужасный фильм, который ты притащила, и съесть кусок пиццы.

Пит бросил взгляд на напряженное лицо Эммы и сразу же возвестил, что они идут куда-нибудь ужинать.

– Плевать на деньги, – сказал он, обнимая Эмму. – Тебя надо развеселить.

Они пошли в маленький итальянский ресторан, где ели спагетти, запивая еду прекрасным красным вином, и закон­чили трапезу рюмками граппы, которой их угостил хозяин заведения. Кирстен весь вечер кокетничала с ним, он раста­ял, подвинул к ним стул и смотрел на Кирстен коровьими глазами.

Когда Эмма, пошатываясь, возвращалась к столику после посещения дамской комнаты, она услышала разговор между Кирстен и Питом, которые ждали счета.

– Знаешь, иногда мне хочется набить ему морду, , – гово­рил Пит с необычной для него злостью. – Когда я вспоми­наю, сколько времени Эмма проводит с матерью, делает там все, черт побери… Ради нее я всегда молчал – считал, она вполне обойдется без еще одного наглого босса в своей жизни. Но когда-нибудь я обязательно скажу твоему отцу, что я о нем думаю!

– Из-за меня не отказывай себе, – беспечно сказала Кирстен. – Уж я ему цену знаю. Но дело в том, что Эмма должна воспротивиться ему сама. Не понимаю, почему она этого не сделала много лет назад.

Несмотря на вино и граппу, Эмма снова почувствовала себя несчастной. Алкоголь не в состоянии ей помочь. Она должна все сказать отцу. Но ему так много приходится сей­час переживать, что слишком жестоко еще ей ссориться с ним. В конце концов, не его вина, что у нее не хватило сме­лости остановить его много лет назад. А сейчас не время.

– Может, мне подольше посидеть в туалете, чтобы вы могли обо мне поговорить? – спросила она, подходя к столу и целуя Пита в лысину.

– Прости, радость моя, мы говорили только о вашем чертовом папаше, – виновато сказал Пит. – Я знаю, ты не хочешь, чтобы я вмешивался, но он не имеет права так с тобой обращаться. Ты для него вроде служанки, и я больше не стану это терпеть.

– Ох, Пит, – вздохнула Эмма, – у бедного папы сейчас столько забот. Не надо ничего говорить. Я сама, хорошо?

Кирстен и Пит одновременно пожали плечами.

На следующий день Эмма очень неохотно поехала к ро­дителям. День выдался солнечным, на небе ни облачка. Как раз в такие дни они с Питом любили сидеть в своем садике величиной с носовой платок, греться на солнышке, читая воскресные приложения к газетам и довольствуясь какой-ни­будь примитивной едой вроде яичницы. Вместо этого ей придется часа четыре присматривать за матерью, потому что у отца была назначена встреча с приятелем. Она с ужасом ду­мала о том, что ее ждет, и чувствовала себя от этого винова­той.

Отец уже ждал ее у дверей, держа в руках пиджак и ключи от машины.

– Ты опоздала, – заявил он, проходя мимо. – Учти: я ее не кормил. У нее скверный день.

Оказалось, что это еще слабо сказано. Эмма обнаружила мать в спальне в окружении куч одежды, вытащенной из всех шкафов и ящиков. Носки, рубашки, блузки, брюки, платки грудами лежали вокруг нее. На ней самой ничего не было, кроме колготок. Она складывала вещи одну на другую, пока вся куча не рассыпалась, и тогда начинала снова. Длинные, когда-то ухоженные волосы были спутаны и немыты, лицо не накрашено, хотя раньше мать очень следила за собой.

Эмма почувствовала, как глаза наполняются слезами.

Через два часа, после нескольких истерик ей удалось вы­мыть мать, подкрасить и надеть на нее синее платье. Настро­ение Анны-Мари сразу улучшилось. Она любовалась собой в зеркале, пока Эмма варила макароны на обед, и даже начала напевать высоким голосом, пританцовывать и мило улыбать­ся дочери. Они пообедали, потом переместились в гостиную, и Эмма включила телевизор, где показывали старый мюзикл. Мать послушно села рядом. Теперь она редко смотрела теле­визор, но старые фильмы любила. Она уютно свернулась рядом с Эммой, иногда поглядывая на экран.

Эмма подумала, что если бы кто-нибудь видел их в этот момент, то умилился бы такой картине: мать и дочь вместе смотрят телевизор. Насколько же по-другому все было на самом деле. Будет ли у нее когда-нибудь собственная дочь, с которой она сможет смотреть телевизор? Наверное, нет…

Но почему нет? Эмма выпрямилась. Что ей мешает? Она ведь не знает точно, бесплодна она или нет. Зачем горевать заранее? Жизнь слишком драгоценна и коротка, чтобы изво­дить себя без веских оснований. Именно сейчас, ухаживая за безнадежно больной матерью, она почувствовала это особен­но остро.

Эмма решила, что она не позволит себе зря растрачивать свою жизнь, и внезапно ей захотелось рассказать об этом Питу.

Он не сразу снял трубку.

– Заснул над газетой, – признался он. – Очень устал. Что-нибудь случилось, Эм?

– Помнишь, мы говорили насчет анализов, которые сле­дует сделать, чтобы выяснить, почему я не беременею?

– Да, – нерешительно сказал Пит.

– Ты все еще готов пройти через это? – спросила Эмма с бьющимся сердцем.

– Разумеется.

– Тогда первым делом в понедельник я иду к врачу! – объявила Эмма. – Я хочу ребенка, Пит. Я сделала глупость, что так затянула, но мне казалось, что не время, раз мама бо­леет. Но теперь я знаю: сейчас самое время!

– Господи, Эмма, я так люблю тебя! – воскликнул Пит. – Почему ты вдруг решила?

– Это от сидения с мамой, – объяснила она. – Ее жизнь уходит, а я зря трачу свою, потому что боюсь посмотреть правде в глаза. Если у нас не может быть ребенка, мы усыно­вим чужого. Какой же я была дурой.

– Ну, не надо так расстраиваться, – пробормотал он.

– Но я потеряла столько времени. Мы уже давно могли бы встать в очередь на усыновление.

– Давай сначала убедимся, что у нас не может быть соб­ственного ребенка. Я тут читал про искусственное осемене­ние. Высокий процент удач, так что, если не получится с первого раза, можно повторить.

– Это дорого, – заметила Эмма.

– Даже если мне придется продать самого себя, я это сделаю, – пошутил Пит. – Правда, солнце мое, мы спра­вимся. Ведь это для нас сейчас самое главное. Займем, если придется.

– Ты просто прелесть, – сказала Эмма.

– Согласен. Приходи скорей домой, мы еще потрениру­емся.

Джимми вернулся значительно позже семи. Эмма устала, ей не терпелось попасть домой, чтобы все подробно обсудить с Питом. А Джимми к тому же был в дурном настроении.

– Ты что, мне ужин не приготовила? – прорычал он, об­наружив, что в духовке его не ждет ничего вкусного.

Эмма не могла поверить тому, что слышит.

– Нет, – холодно ответила она. – Я не приготовила ужин, потому что полагала, что ты придешь значительно раньше.

– Замечательно! Я тебя вырастил, а ты мне даже поесть не приготовишь. Послушай меня, моя девочка…

– Нет, – резко перебила Эмма, – это ты меня выслу­шай. Я полдня тут просидела, ухаживая за мамой, а ты начи­наешь кричать на меня, едва войдя в дверь. Так не пойдет.

– Не смей разговаривать со мной таким тоном! – заорал Джимми.

Впервые в жизни Эмма не стушевалась.

– И ты не смей со мной так разговаривать. Если ты бу­дешь продолжать так себя вести, я уйду и больше здесь не по­явлюсь. Вот тогда ты поймешь, как много я для тебя делала.

– Чепуха! – снова прокричал он.

– Когда тебе придется ухаживать за мамой целый день без моей помощи, да еще убирать дом, и стирать, и гладить свою одежду, вот тогда ты, возможно, пожалеешь, папа.

– Кирстен сделает все в один момент, – огрызнулся он.

– Кирстен и пальцем не пошевелит, – заявила Эмма. – У нее своя жизнь, а говорить тебе «нет» она научилась дав­ным-давно. К сожалению, я эту науку только начинаю осваи­вать.

Она взяла свою сумку.

– Я не вернусь, пока ты не извинишься!

Джимми слегка растерялся:

– А как же мама?

– Нам следует подумать о сиделке, нравится тебе это или нет.

– Мне это не нравится! – прорычал отец. – Я так решил – и все.

– Боюсь, теперь не только тебе решать, но и нам с Кирстен тоже. Мы уже не можем ухаживать за мамой самостоя­тельно. Нужно либо нанять сиделку, либо положить ее в больницу. – Она не обратила внимания на гневное лицо отца. – И никогда больше со мной так не разговаривай! Я ухаживаю за мамой, потому что люблю ее, а не ради тебя.

Она ехала домой очень быстро, стараясь освободиться от переполнявшей ее нервной энергия. Она ждала, что начнет чувствовать себя виноватой, станет мучиться от сознания, что подвела всех, кого любила, дав волю гневу. Хорошие де­вочки не грубят своим отцам. Но ничего подобного не про­изошло – она не почувствовала вины, лишь радостное ощу­щение освобождения.

Она нашла Пита на кухне, где он готовил ужин, и броси­лась ему на шею.

– Ты не передумала, надеюсь? – настороженно спро­сил он.

– Ни за что! – ответила Эмма. – Ну и денек у меня се­годня выдался.

На следующий день они долго валялись в постели.

– Приятно иметь тебя в своем распоряжении, – заметил Пит, прижимаясь к ней всем телом.

– Наверное, я слишком много времени проводила с ма­мой, – вздохнула Эмма. – Надеюсь, она в порядке. Вот тут я чувствую себя виноватой.

– Это твой папочка во всем виноват! – рассердился Пит. – Он не должен тобой помыкать, а другого способа проучить его не существует. Держись, радость моя.

– Он не сможет справиться и не сможет в этом признать­ся, – заметила Эмма.

– Это его проблемы. Он не имеет права перекладывать все заботы на твои плечи. Ты с самого рождения ему безро­потно повиновалась. И вовсе не значит, что ты плохая дочь, раз тебе хочется пожить подальше от этого хулигана.

– Все-таки грустно, – сказала она. – Я бы жалела любого, попади он в положение отца. Но до него я не могу досту­чаться. И никогда не смогу.

– Ты ухаживаешь за матерью, – напомнил ей Пит. – Самое главное, чтобы за ней хорошо присматривали. И не позволяй ему пользоваться этим, чтобы манипулировать тобой.

– Не позволю.

В конце концов Кирстен тоже оказалась задействован­ной.

– Поверить не могу, что тебе это удалось, – сказала Эмма неделю спустя, когда они ехали в гостиницу, где долж­ны были встретиться с отцом и сиделками, которые соглаша­лись работать в их доме.

– Он звонит мне непрерывно, – пожаловалась Кирс­тен. – Прежде всего оказалось, что он не умеет пользоваться стиральной машиной, с этого все началось. Вчера он сломал пылесос, а что касается микроволновки, то тут вообще гово­рить не о чем. Я сказала, что я ему не рабыня, черт побери, и он может научиться все делать самостоятельно. А еще, – она ухмыльнулась, – я выдала ему по полной программе за его паскудное обращение с тобой. Сказала, что ты самая лучшая дочь на свете и что поделом ему, если он никогда тебя боль­ше не увидит.

– В самом деле? – восхитилась Эмма. – Очень мило с твоей стороны.

– Ну, если он с тобой помирится, он перестанет звонить мне ежеминутно, так что я и про свои интересы не забыва­ла, – призналась Кирстен.

Эмма засмеялась. Кирстен никогда не меняется!

Эмме показалось, что отец, стоящий в холле, стал мень­ше ростом и похудел. Она снова ощутила знакомое чувство вины, но Кирстен подтолкнула ее локтем.

– Только не вздумай его жалеть и извиняться, – предуп­редила она. – Это отец должен перед тобой извиниться. Ма­мина болезнь не оправдание для того, чтобы превращаться в еще большего негодяя.

Джимми извиняться не привык.

– Привет, девочки, – пробормотал он. – Я договорился встретиться в баре. Пошли туда.

– А ты ничего не хотел сказать, папа? – напомнила Кирстен.

Джимми впервые поднял глаза на Эмму.

– Извини меня, – сказал он. – Я был тогда к тебе не справедлив.

– Прощаю, – сказала она.

На большее рассчитывать не приходилось. Отец извинил­ся только за один день. Но она сама виновата, что всю жизнь изображала из себя жертву, разрешала помыкать собой. Сей­час самое главное – наладить отношения, чтобы вместе уха­живать за Анной-Мари.

– Так мы идем в бар? – спросила она.

Результаты анализов оказались неожиданными. С ними обоими было все в порядке. Никаких причин, чтобы не бере­менеть.

– Мы называем это необъяснимым бесплодием, – ска­зал гинеколог. – Обычно люди в вашем положении просто ждут и надеются. Но раз вы и так ждали достаточно долго, то можно» попробовать искусственное осеменение, – добавил он.

На улице Пит так крепко сжал ее руку, что стало больно. Эмма видела, что он закусил губу, боясь заговорить из стра­ха, что она разрыдается. Странно, но она как раз не расстро­илась, наоборот, воодушевилась. Раз не ее собственное тело ее предало, значит, можно что-то сделать. Главное, после не­скольких лет сомнений она знала правду. И правда дала ей надежду, стала бальзамом для ее измученной души.

– Пит… – Она повернулась к нему и погладила по глад­ко выбритой щеке. – Я не расстроилась, милый, правда.

Она видела, что он ей не верит. Его обычно открытое, улыбающееся лицо было мрачным. Ведь он не прочел столь­ко книг про бесплодие, как Эмма. Он решил, что такой ре­зультат – худшее, что может быть, но он ошибался.

– Разве ты не понимаешь, Пит? – взмолилась она. – Мы можем начать все с начала. Раньше мы все суетились, бо­ялись говорить на эту тему и о будущем. Но ведь они не нашли у нас ничего, что бы мешало. – Она улыбнулась. – «Необъяснимое бесплодие» означает, что я могу никогда не иметь ребенка, а могу забеременеть завтра.

Пит мгновение молча смотрел на нее, потом просиял. Он схватил ее на руки и закружился с ней, вопя со всей мочи:

– Я тебя люблю!

Эмма прижалась к нему, откинула голову и тоже радостно закричала, не обращая внимания на прохожих, оборачи­вающихся на счастливую пару.

– Что теперь? – спросил Пит. – Давай начнем немед­ленно, прямо сейчас!

29

Клоди швырнула пустышкой в Ханну. Прижимая плечом телефонную трубку, Ханна подняла пустышку, сунула ее в стерилизатор и дала дочери другую. Увидев взгляд матери, Клоди, очень развитая для своих четырех месяцев, решила оставить пустышку себе. До рождения дочери Ханна считала пустышки дьявольским творением и палочкой-выручалочкой ленивых матерей. Своему ребенку она пустышку не сунет. Но после двух месяцев непрерывного визга одна добрая со­седка, с которой она познакомилась в парке, посоветовала ей забыть все высокие принципы и купить сразу целую упа­ковку.

– Покой и принципы не всегда сочетаются, – сказала она. – Я клялась себе, что никогда не буду ими пользовать­ся, но не выдержала, – и посмотрите сейчас на моих детей. Рано или поздно они сами от них благополучно отказывают­ся. Поверьте, выпускные экзамены в колледже никто не ходит сдавать с пустышками во рту.

Ханна вняла совету, и в доме воцарился мир.

– Нам нужна еще одна официантка, – сказала она в трубку. – Одной недостаточно. У нас будет пятьдесят чело­век, как вы, наверное, знаете, раз поставляете нам еду. Од­ной не справиться.

Ее собеседник понес какую-то чушь, и Ханна с трудом сдержалась, чтобы не швырнуть трубку. Почему Феликс на­стоял, чтобы они обратились именно в эту фирму, понять не­возможно. Видно, какой-то приятель посоветовал. Сама она считала, что вся эта затея вообще слишком дорогая, и не воз­ражала бы все отменить – тем более что ей вовсе не улыба­лось изображать из себя вторую официантку на этой прокля­той вечеринке.

– Послушайте, – сказала она, – мне нужны две офици­антки, или считайте, что я отказалась от ваших услуг.

Она повесила трубку и крикнула:

– Мерседес!

Мерседес была очаровательной француженкой лет девят­надцати, которая вполне подошла бы для обложки «Вог» и которая никогда не проявляла инициативу. Ее всегда прихо­дилось просить. Высокая, стройная, с бесконечными ногами, длинными платиновыми волосами и большими голубыми глазами, она вошла в кухню, пощелкивая каблуками, в чер­ных джинсах и розовой блузке, чьи концы были небрежно за­вязаны на талии.

– Qui! – выдохнула она.

– Ты не могла бы погулять с Клоди? – спросила Хан­на. – Мне надо еще в несколько мест позвонить, а она хны­чет.

– Но я же должна сделать себе маникюр! – жалобно ска­зала Мерседес.

У самой Ханны ногти были не покрашены, и, скорее всего, таковыми и останутся, потому что ей предстояла еще куча дел по Организации вечеринки, которую они вообще-то не могли себе позволить.

– Мерседес, пожалуйста! – взмолилась Ханна. – Завтра можешь взять себе выходной.

На какое-то мгновение Ханна вспомнила свою работу в офисе, где она могла уволить кого угодно. Теперь же ей при­ходилось умолять собственную няньку о помощи. Предпола­галось, что Мерседес работает по шесть часов пять дней в не­делю. Но через месяц, после того как ей удалось вывести де­вушку из тоски по дому, Ханна, по сути, начала заменять ей мать, а Мерседес вела себя так, как она, по-видимому, вела себя дома. Часами висела на телефоне, часто впадала в тоску, считала за труд даже вытаскивание посуды из посудомоечной машины. Она любила Клоди, но терпеть не могла ее кормить и менять пеленки. Заставить Мерседес погулять с девочкой было сложнее, чем вынудить главарей НАТО принять едино­гласное решение.

К счастью, обещание выходного помогло. Мерседес обо­жала проводить время со своими друзьями, часами пить кофе в Ковент-Гарден, строить глазки красивым юношам и тра­тить деньги, присланные родителями, на кокетливые одежки.

– Ну, хорошо, – согласилась Мерседес и, поскольку она была девушкой доброй, спросила: – А вы не хотите сходить в парикмахерскую, Ханна? Я посижу с Клоди.

Ханна готова была ее расцеловать. Уж коли Мерседес ре­шила помочь, ее щедрости не было предела. Вот только Клоди их планы не понравились. Она завопила и швырнула бутылкой в Мерседес.

Ханна взяла ее на руки и прижала к себе, в который раз удивляясь, насколько глубокими и сильными оказались ее чувства к дочери. С первой же секунды появления Клоди на свет любовь к ней целиком захватила Ханну. Она обожала каждый локон на ее головке, прислушивалась к каждому ее вздоху, постоянно сидя у колыбели, как будто так она могла защитить ее от всех невзгод. В подобных обстоятельствах было просто удивительно, что Клоди оставалась милой и добродушной. Впрочем, невзирая на все свое обожание, Ханна жутко боялась избаловать девочку, и малышка уже знала, что иногда ее мама может уйти куда-то без нее.

Клодия немного покапризничала, когда Ханна надевала на нее красный капор и теплый костюмчик. Стоял дивный апрельский день, но Ханна очень боялась простуды. Под за­навес она напомнила Мерседес звонить ей в парикмахер­скую, если возникнут какие-нибудь проблемы.

«Какая радость – иметь несколько часов в своем личном распоряжении!» – подумала она через десять минут, остав­шись дома одна. Их дом не был таким большим, как обещал Феликс, уговаривая ее переехать в Лондон, – кухня в полу­подвале, две симпатичные гостиные на первом этаже и три небольшие спальни – на втором. И все-таки Ханне он нра­вился, жаль только, что у них не нашлось денег на ремонт. Все упиралось в деньги! Феликс уже два месяца не работал, и в результате его бездумных трат они оказались на мели. Именно поэтому Ханна так возражала против сегодняшней вечеринки.

– Ну, как ты не понимаешь? – сердился Феликс. – Это же необходимо для моей карьеры! Билли приведет с собой очень важного директора по кастингу. Он может мне здорово помочь.

Ханна знала, где следует отступить. Карьера Феликса – самое главное, особенно сейчас, когда ее собственная пого­рела. Но им непременно надо начать экономить. Например, вполне можно обойтись без Мерседес. Ханна вообще отказы­валась от няньки: ей хотелось самой все время быть с Клоди, но Феликс настоял, потому что «так делают все», а она сама сможет чаще выходить из дома и даже устроиться на работу. – Ты же не хочешь превратиться в клушу, у которой нет никакого дела вне четырех стен ее кухни, – заметил он.

Ханна провела приятный час в маленьком местном салоне, читая журналы, которые она раньше сама покупала, и на­слаждаясь сладким чаем. Феликс ходил подкрашивать воло­сы к Нику Кларку, но оба они не могли позволить себе такой роскоши.

– Подумать только, а я-то думала, что цвет натураль­ный! – смеялась Ханна, проводя пальцами по его шелковис­тым блондинистым волосам в тот день, когда она узнала, что он красит волосы у профессионалов.

– В детстве я был очень светлым, – обиженно возразил он, как будто Ханна расстраивалась, что он – не то золотое существо, за которое она выходила замуж.

Она ласково поцеловала его.

– Я никому не скажу, обещаю!

Феликс покрасил волосы накануне и сейчас отправился на встречу с Билли в клуб с таким видом, будто он преуспевает и занят по горло, а не сидит без работы и нервничает. Билли очень много пила, и Ханна надеялась, что она будет держаться подальше от дорогого виски, когда явится к ним на вечеринку, иначе она примется щипать мужиков за задни­цы. Билли меняла мужчин с той же скоростью, как Клоди подгузники. Хотя если она действительно приведет какого-то важного деятеля, то постарается вести себя прилично. Во всяком случае, Ханна на это надеялась.

По дороге домой Ханна вдруг остановилась у магазина и купила себе помаду и лак для ногтей в тон. Последнее время она несколько распустилась, бродила по дому в драных джинсах, почти не красилась и уж точно не красила ногти. Иногда она даже забывала причесаться. Феликс был очень мил и никогда не жаловался, если она ложилась в постель в огромной футболке и носках, а не в тщательно выглаженной шелковой рубашке. Но ведь он знал, какой вымотанной она себя чувствовала после родов. Клоди почти не спала по ночам, просыпалась каждые два часа и блажила. А когда ты так устала, что с трудом держишь глаза открытыми, тебе не до секса и макияжа.

Но сегодня она напомнит Феликсу о шикарной, чувст­венной женщине, на которой он женился! При этой мысли губы Ханны изогнулись в улыбке. Когда вечеринка кончится, она приведет его наверх, скрестит пальцы, чтобы Клоди не проснулась, – и соблазнит его. Медленно, сексуально – так, как он любит.

– Чего ради они пришли? – сердито спросил Феликс, врываясь на кухню, куда Ханна отправилась за вином.

– Фредди и Мишель – наши соседи, – раздраженно прошептала Ханна. – И если ты не хочешь боевых действий на нашей улице, ты должен приглашать соседей на вечерин­ки. Если Билли слетит с катушек и начнет бегать по улице голой со стаканом виски и розой в заднице, лучше иметь со­седей на своей стороне. Ты так не считаешь?

Феликс нахмурился. Ему нечего было сказать. Билли по­явилась в клубе значительно позже, чем договаривались, и без директора по кастингу. Теперь Феликс был слегка пьян, Билли же лыка не вязала, хотя и очень старалась это скрыть. Ханна давно уже стала специалистом по определению степе­ни опьянения. Она сунула в руку Билли чашку крепкого кофе и отправила ее в сад прохладиться, а Феликсу сделала бутерброд с ветчиной. Все это было час назад. Теперь стали постепенно собираться гости, начиная с соседей, у которых были маленькие дети, поэтому они предпочитали приходить на вечеринки пораньше: ведь на следующее утро им вставать ни свет, ни заря.

– Пойди пообщайся! – прошипела Ханна своему кра­савцу мужу, который в данный момент любовался своим от­ражением в серебряной тарелке.

– Из моих еще никого нет, – ответил он, поправляя во­ротник коричневой рубашки, которая так шла к его глазам и золотистой коже.

– Не хочешь ли ты сказать, что все соседи – это мои скучные друзья, а актеры и прочая богемная публика – твои? – сердито спросила Ханна.

– Не заводись, – попросил Феликс, – я пойду и пооб­щаюсь.

Ханна пошла следом с вином и наблюдала, как он при­ветствовал Фредди и Мишель – будто несколько часов не­терпеливо ждал их прихода. Он вогнал Мишель в краску, по­целовав в знак приветствия так, словно она была прелестнее Клаудии Шиффер, а вовсе не упитанная банкирша, изводя­щая себя диетами.

– Фредди! – восторженно воскликнул Феликс. – Когда же ты наконец сыграешь со мной в сквош? Ты ведь обещал!

«Какой он очаровательный, когда захочет», – подумала Ханна, наблюдая за этой сценой. Люди его обожали. Феликс вносил в комнату свет, привлекал все взгляды, и неудиви­тельно, что он был так хорош на экране.

В самом лучшем отзыве о нем писали: «Феликс Андретти на экране притягивает все взоры. Если он в кадре, все смот­рят только на него. Это качество необходимо звезде, но озна­чает ли оно наличие актерского таланта? Время покажет, но на всякий случай запомните это имя».

Феликс и Билли были в восторге от этого отзыва, а Ханну он напугал. Больше всего она боялась, что Феликс, благодаря своей роскошной внешности, продвинется до какого-то пре­дела, но не сможет ничего достичь всерьез по той простой причине, что бездарен как актер. И это его убьет.

– Дорогая! – позвал Феликс, бросая на нее взгляд, в ко­тором она прочитала мольбу спасти его. – Иди сюда с вином, пока мы все не умерли от жажды.

Она подошла к нему, Феликс раздал бокалы и по-хозяй­ски обнял ее за талию.

– Разве она не прекрасна? – спросил он присутствую­щих. – Не знаю, что бы я без нее делал.

. Все дружно закивали головами, и тут пришла очередь Ханны покраснеть. Она всегда подозревала, что является для Феликса частью резюме – наряду с его участием в плохих пьесах, сезоном в Америке и фотографиями в роли Гамлета в современной одежде, сделанными в Чикаго. Ей же отводи­лась роль миленькой жены-ирландки, воспитывающей пре­лестную дочурку и присматривающей за домом. Домашний рай каждого актера, без которого им «просто не справиться», как они все говорят репортерам.