Мужчины свои и чужие

Эмма с открытым ртом смотрела на дверь. Разве она плохо говорила с Колином? Была ли она профессионально резкой или непрофессионально стервозной. Господи, как трудно держать себя в руках, когда так не везет в жизни! У всех есть то, чего они хотят, только не у нее. Один ребенок, один малюсенький ребенок, больше ей ничего не надо! Разве это слишком много?..

Эмма услышала треск и только тогда обнаружила, что сломала карандаш. Что же такое с ней творится? Конечно, Колин ужасный сплетник, но вообще-то неплохой парень. Вероятно, ему трудно смириться с тем, что у него в началь-никах женщина, а ее задача – заставить подчиненных рабо­тать вместе с ней, а не против нее. Даже если он хотел сде­лать из нее дурочку, она обязана была вести себя профессио­нально, а не набрасываться на него. «Этому надо положить конец», – решила Эмма.

Когда она постучала в дверь, Эдвард разговаривал по те­лефону, но махнул рукой, приглашая ее войти. Закончив разговор, он немного нервно улыбнулся и сказал, что как раз хотел с ней кое-что обсудить.

– Недавно заходил Колин Малхолл с довольно интерес­ным предложением. Я бы хотел с тобой об этом погово­рить, – нерешительно начал он.

Вообще-то нерешительность была ему несвойственна. Эдвард, насколько она знала, всегда все говорил прямо и не шел ни на какие компромиссы. Неужели он просто боится, что она того и гляди взорвется?

– Я знаю, ты считаешь конференцию своим личным чадом, и не хочу, чтобы ты расстраивалась. Но ведь мы долж­ны рассмотреть все предложения, верно?

Эмма решила прекратить его страдания.

– Эдвард, я знаю, что ты собираешься сказать. Колин был у меня несколько минут назад, и, к стыду своему, я на него разозлилась. Я отвергла его предложения из ревности, почувствовав угрозу для себя. Я перед ним обязательно изви­нюсь. Я зашла только спросить, считаешь ли ты, что я нор­мально работала последнее время или со мной стало труд­но?..

Эмме нелегко было задать этот вопрос, но ее высокие принципы вынудили сделать это. Смущения Эдварда было достаточно, чтобы она все поняла.

– Мне очень жаль, – сказала Эмма, не дав ему загово­рить. – Мне нет оправдания, Эдвард. Я сейчас схожу. к Колину, а потом, если можно, поеду домой. Завтра я приду такой, какой была всегда.

– Обещаешь? – спросил Эдвард. Она кивнула.

Когда Эмма вошла в комнату, Колин сидел надувшись и тут же схватился за телефонную трубку. Но когда Эмма начала пространно извиняться, объясняя, что находится под стрес­сом, не связанным с работой, он несколько воодушевился.

– Я так и подумал, что у тебя какие-то неприятности, – сказал он. – Я только вчера сказал Финну, что ты стала не похожа на ту очаровательную и улыбающуюся женщину, которую мы знали. У нас всех бывают тяжелые периоды, так что, если захочется поболтать за чашкой кофе, я всегда в твоем распоряжении. Ты же знаешь, я о личном всегда мол­чок.

– Ну, конечно, Колин, – согласилась Эмма, радуясь, что сохранила хоть остатки чувства юмора. – Мы о твоем предложении поговорим завтра, я сейчас ухожу, но утром увидимся.

Придя домой, Эмма сложила в большой пакет все, что лежало на ее секретной полке в шкафу. Сердце разрывалось когда она расставалась с книгой для беременных, инструк­цией, как кормить малыша, и прелестными детскими вещич­ками, которые она купила, не устояв. Добавила туда детский лосьон, которым пользовалась, чтобы снять макияж, и выта­щила все на улицу. Остановившись у магазинчика подержан­ных вещей, Эмма поставила сумку у дверей и поспешно уеха­ла, заливаясь слезами. Все, с этим покончено! Надеяться не на что. К тому же она осознала, что мучила не только себя но и других людей тоже. Если у нее не может быть детей, надо с этим смириться. Нельзя из-за этого разрушать свою жизнь и жизнь Пита.

Потом она поехала в супермаркет и накупила продуктов и чистящих средств. Странно было оказаться в супермаркете в середине дня. Обычно она ездила в выходные или после ра­боты, когда в магазине толпились усталые женщины и муж­чины, загружая тележки едой, которую можно разогреть микроволновке. Сегодня же она бродила среди усталых – мате­рей, пытающихся оттащить своих чад от шоколадок, одно­временно успокаивая малышей в колясках.

Дома, распаковав покупки, Эмма переоделась и начала лихорадочно прибираться. Она вычистила обе ванные ком­наты и взялась за пылесос, но тут услышала телефонный звонок. Звонила Ханна.

– Привет, – сказала она. – Ты не заболела? Я позвони­ла в офис, и мне сказали, что ты уже ушла домой.

– Да нет, все в порядке, – ответила Эмма. – Как ты? На следующей неделе встречаемся?

Они собирались сходить в театр на «Опасные связи».

– Конечно… Но я хотела сказать тебе кое-что заранее. Эмма заинтересовалась.

– Феликс получил главную роль? – спросила она, удивившись, что может говорить вполне жизнерадостно. – Ты выиграла в лотерею?

– Нет, – очень серьезно ответила Ханна.

– Тогда в чем дело?

– Я беременна. Я решила сама сказать тебе – не хотела, чтобы ты узнала об этом от Лиони. Я знаю, как тебе трудно…

Эмма издала какой-то странный звук, напоминающий хриплый смех.

– Почему я должна расстроиться, Ханна? Я рада за тебя. Ты наверняка в восторге, да и Феликс тоже. Когда срок?

Слова застревали у нее в горле, но она должна была выговорить их, потому что Ханна была ее ближайшей подругой.

– В начале декабря. Вообще-то, Эмма, я перепугана до смерти, – призналась Ханна, не сдержавшись. – Я пони­маю, это звучит ужасно, но я никогда не мечтала о ребенке. И теперь, когда он будет, я… просто в ужасе. Что, если из меня не получится хорошей матери? Все думают, что это происходит само собой. Явная чушь.

– Перестань паниковать, – решительно сказала Эмма. – Ты взрослая, умная женщина, ты в состоянии руководить конторой, ты сделала прекрасную карьеру, ты со всем справишься. Уж не хочешь ли ты сказать, что упадешь в обморок при виде грязного подгузника или развалишься на части, если понадобится сделать пюре из морковки?

Ханна невольно рассмеялась.

– Все очень просто, Ханна, – продолжила Эмма. – Это будет твой ребенок, и ты непременно его полюбишь. Из тебя выйдет прекрасная мать.

– Может быть, – согласилась Ханна. – Но есть всякие другие проблемы. По-моему, Феликс считает, что раз я бере­менна, то материнский нимб сияет надо мной, как над ма­донной на средневековом холсте. Мне кажется, он меня больше не хочет.

– И в этом нет ничего необычного. Некоторые мужики могут справиться только с чем-то одним. Или мадонна, или шлюха. Раньше ты была для него просто сексуальной партне­ршей, а теперь ты мать его ребенка, так что секс с тобой не­мыслим.

– Из тебя бы вышел неплохой психиатр, – заметила Ханна. – А я-то думала, что Феликс, как обычно, захандрил.

– Он твой возлюбленный, тебе виднее, – сухо ответила Эмма. – Возможно, я что-то преувеличиваю, начиталась всяких самоучителей, – добавила она, припомнив, какую груду книг она выбросила всего несколько часов назад.

– Ты – замечательный друг, – благодарно сказала Ханна. – Я боялась с тобой об этом заговорить. Слушай, мне пора бежать. Надо показать дом двум уродам, которые сами не знают, чего хотят. Увидимся с тобой и Лиони на следующей неделе.

– Ладно, – машинально ответила Эмма и повесила трубку. Она порадовалась, что унесла из дома все детские вещи.

И все равно горько расплакалась. Подумать только, Ханна, которой совсем не нужны дети, вдруг забеременела. Она же… Нет, нельзя снова браться за старое. По крайней мере, ей удалось убедительно соврать Ханне насчет своих чувств. Вряд ли из нее получился бы психиатр, но врать она научилась.

Внезапно Эмме пришла в голову неожиданная мысль: в самом деле, почему бы ей не обратиться к психотерапевту? Сейчас все так делают. А вдруг поможет?

Она нашла в телефонной книге номера психотерапевтов, закрыла глаза и ткнула пальцем наугад. Элионор Дюпре. Зву­чит экзотично и красиво. Она набрала номер, ожидая услы­шать автоответчик. К ее удивлению, четкий женский голос сказал:

– Элионор Дюпре слушает.

– Здравствуйте, меня зовут Эмма Шеридан. Я нашла ваш номер в телефонном справочнике, – заикаясь, проговорила Эмма. – Мне нужно направление от врача или что-нибудь еще?

– Нет, ничего не нужно. Но неплохо было бы узнать, почему вы хотите меня видеть. Возможно, я не смогу вам помочь.

Голос был спокойным, ровным. Эмме вдруг до смерти захотелось рассказать все сразу же, по телефону, но она ограничилась тем, что сказала:

– Я не могу иметь детей, и это портит всю мою жизнь.

– Полагаю, это для любого серьезная проблема, – ответил спокойный голос. – Когда бы вы хотели со мной встретиться?

Эмма сама не знала, почему вдруг начала плакать.

– Простите, – пробормотала она. – Я даже не понимаю, зачем звоню вам.

– Потому что настало время, – твердо сказала женщи­на. – Вы приняли решение, вам сразу станет легче. У меня сегодня неожиданно освободилось время в половине седьмо­го. Хотите прийти?

– Да, пожалуйста, – быстро согласилась Эмма.

Она не представляла себе, как дождется половины седь­мого. Внезапно ей стало казаться, что самое сейчас глав­ное – поговорить с кем-то о ее проблемах.

Элионор Дюпре обитала в высоком старинном здании в конце небольшого тупика. Не успела Эмма постучать, как дверь открылась.

– Входите, пожалуйста, – сказала Элионор Дюпре, умуд­рившись вложить в эти официальные слова особую теплоту.

Ей было далеко за пятьдесят, лицо строгое, ничем не примечательный деловой костюм, длинные волосы забраны в узел на затылке. Никакого макияжа, никаких украшений, только часы на цепочке на стройной шее.

Они с Эммой прошли в просторную комнату с камином, книжными полками и двумя креслами. На маленьком столи­ке рядом с одним из кресел стояла коробка с бумажными салфетками. Элионор села в другое кресло и положила на ко­лени блокнот и ручку, предоставив Эмме возможность сесть в то кресло, что рядом с салфетками.

Эмма устроилась поудобнее и внезапно почувствовала, что ей не хочется встречаться взглядом с Элионор. Она уже не понимала, зачем сюда пришла, и вся эта затея казалась пустой тратой времени и денег. Что ей говорить? И почему молчит Элионор? Она же должна знать, что делать дальше, это ее работа!

Будто догадавшись, о чем думает Эмма, Элионор загово­рила.

– У нас нет никаких твердых правил, – сказала она. – Иногда трудно решить, с чего начать. Но вы сюда пришли, потому что вам нужна была…

– Ваша помощь, – перебила Эмма.

– Вообще-то, вы будете помогать себе сами, Эмма, – за­метила Элионор. – Есть разные виды психоанализа, но я предпочитаю познавательный, когда, по существу, вы решае­те свои проблемы сами. Я только помогу, вот и все. Иногда я буду задавать вопросы, чтобы лучше вас понять, но в прин­ципе за рулем будете вы.

Эмма хрипло рассмеялась:

– Если бы я могла оказаться за рулем!

Элионор промолчала, только слегка склонила голову набок, как бы спрашивая, почему. А Эмма уже пожалела о своих словах и беспомощно огляделась. Она не знала, что сказать, и чувствовала себя полной идиоткой.

– Расскажите, почему вы считаете, что вы не за рулем, – попросила Элионор.

– Потому что никто никогда меня не слушает! – вос­кликнула Эмма, сама удивившись такому всплеску эмоций. – Никто! Нет, Пит слушает, но он единственный. А моя мать, отец, Кирстен – эти никогда! Отец вообще считает меня дурой набитой. Мне это все ненавистно, и его я ненавижу!

Эмма оторопело замолчала. Она все это произнесла, и небо не обрушилось ей на голову, никто не пришел в ужас и не заявил, что ей должно быть стыдно. Элионор спокойно сидела в кресле, будто ей каждый день приходится слышать, как люди признаются в ненависти к тем, кого должны любить.

– Поверить не могу, что я это сказала, – пробормотала Эмма.

– Но ведь вам хотелось? – мягко спросила Элионор.

– Да. Вы представления не имеете, что значит жить с ними! Я люблю Кирстен, честно, люблю, но мы никогда не были близки. И дело не в том, что она у родителей любими­ца. Это не ревность! – беспомощно попыталась она объяс­нить. – Я не завидую Кирстен, хотя она удивительная, очень хорошенькая и забавная. Просто я не знаю, что должна сде­лать, чтобы они принимали меня такой, какая я есть. Чтобы отец не помыкал мною, не унижал меня. Я ясно выражаюсь?

Элионор кивнула.

– Мне тридцать два, а они до сих пор относятся ко мне как к ребенку, причем глупому ребенку. И я ничего не могу поделать! Знаете, – Эмма откинулась на спинку кресла, – я иногда завидую тем людям, которые могут эмигрировать и оставить все свои проблемы позади. Никто больше не счита­ет их детьми, все относятся к ним с уважением. Я не раз хоте­ла сказать Питу – это мой муж, – что нам надо уехать куда-нибудь, не знаю, в Австралию или Америку. Но это будет не­честно: ведь он свою семью любит. Я тоже свою люблю, – поспешно добавила она, – вот только…

– Вам не следует подбирать слова, – улыбнулась Элио­нор. – Здесь в течение часа вы можете говорить все, что за­благорассудится .

– Я никогда не могу себе этого позволить, – призналась Эмма, – разве что на работе. Но там я совсем другой чело­век. Я даже представить себе не могу, как я скажу все, что думаю, своим родителям. И я чувствую себя ужасно.

Она вдруг заплакала – и странно: но ей впервые не было стыдно плакать в присутствии практически незнакомого че­ловека.

Когда час прошел, Элионор принялась листать свой дневник, чтобы узнать, какой день у нее свободен.

– В половине шестого в понедельник вас устроит? – спросила она.

Когда Эмма оказалась в машине, она вдруг сообразила, что даже не заговорила о ребенке. Странно, ведь это было для нее самым главным. Она чувствовала себя вымотанной, как никогда в жизни. Удивительно! Ей казалось, что подоб­ные беседы с психоаналитиком должны освобождать челове­ка от терзающих душу демонов и придавать уверенность в себе. А она чувствовала себя усталой и несчастной, хуже не­куда.

Но вскоре оказалось, что может быть и хуже. На следую­щей неделе Эмма уже была готова к встрече с Элионор и дала себе зарок не плакать. Только пустая трата времени.

– Все дело в силе воли, верно? – спросила она. – У меня есть сила воли, но я ею не пользуюсь, позволяю им отобрать ее у меня.

Элионор наклонила голову. «Она часто так делает, – по­думала Эмма. – Это означает „поподробнее“. При этом она не произносит ни слова».

– Я могу сказать отцу «отстань», но не делаю этого, по­тому что стоит мне увидеть его, как я снова ощущаю себя четырехлетней.

– Вам станет легче, если вы скажете ему «отстань»? Эмма подумала.

– Может, и нет. Он разозлится, но стоит ли овчинка вы­делки? Отец моей подруги Ханны алкоголик, и она часто го­ворила ему отстань, но у них совсем другие взаимоотноше­ния.

– Ханна – та самая подруга, с которой вы познакоми­лись во время отпуска? – спросила Элионор.

– Да, – ответила Эмма. – Она беременна.

И по ее лицу сразу же потекли слезы. Она не рыдала ис­терично, а молча плакала, как будто слово «беременна» про­рвало плотину.

– Простите, я опять разревелась, – прошептала она. – У вас на меня салфеток не хватит…

Элионор дала ей выплакаться.

– Вы с кем-нибудь говорите об этом? – спросила она. – Плачете в чьем-нибудь присутствии?

– Да, однажды я заплакала при Ханне и Лиони, когда мы были в Египте. Я тогда была уверена, что беременна… Все спрашивают, есть ли у меня дети! – хрипло добавила она. – В супермаркете одна женщина спросила. В воскресенье в доме родителей одна родственница поинтересовалась, когда я заведу ребенка. Мне это обрыдло! Так и хочется всем ска­зать: пошли к черту!

– Вам необходимо научиться говорить то, что вы думае­те, – уверенно сказала Элионор. – Вы должны сознавать, что, если это расстраивает или удивляет других, это не ваша; проблема. Ваша проблема – что вы чувствуете. А их реак­ция – уже их проблема. Вы не можете нести ответственность за чувства других людей.

Эмма удивленно смотрела на нее. Она действительно никогда не решалась сказать, что чувствует. Только через несколько секунд она сообразила, что следует признаться в этом вслух.

– Я и в самом деле никогда не говорила, что чувствую или чего хочу. Только очень редко и вполне определенным людям. Не знаю, почему.

– Вы постоянно ждете одобрения, – сказала Элио­нор. – Даже если вы на что-то очень болезненно реагируете, вы молчите. Вы ждете и гадаете, чего хотят другие, а затем приспосабливаете к этому свои потребности. И вы знаете, что если раскроете рот, то скажете то, что они от вас ждут. Но зачем вам это? Какая от этого польза, раз вы подчиняете свой желания другим? Теперь припомните: нет ли среди ваших знакомых кого-нибудь, кто бы всегда говорил людям то, что думает? Человека, которому не придет в голову ска­зать, что он хочет бокал белого вина, потому что бутылка с белым вином открыта, когда на самом деле ему хочется крас­ного?

– Кирстен. Она всегда так поступает.

– И люди ее одобряют?

– Ну да, ее все обожают. Она очень переменчива, но всегда говорит, что думает.

– Вот и вы можете поступать так же, и все равно вас будут любить и одобрять. Почему бы вам не попробовать? Вы же не считаете себя менее способной внушать людям любовь, чем Кирстен? Или вы думаете, что ей это сходит с рук, а вам не сойдет?

– Если честно, то да, я именно так считаю, – призналась Эмма. – Это неправильно, да?

– «Правильно» или «неправильно» тут ни при чем, – по­яснила Элионор. – Но для вас такое поведение не годится. Оно отрицательно на вас сказывается. Вот что мне еще ска­жите: что говорят врачи по поводу вашего бесплодия?

Эмма замерла.

– Я не обращалась к врачам, – призналась она.

– Нет? – Элионор даже не удивилась.

– Понимаете, мне не хотелось ни с кем говорить об этом…

Элионор все еще выжидающе смотрела на нее.

– Никто не говорил, что я бесплодна, – наконец вымол­вила Эмма. – Я сама знаю, вот и все. Хотя и не могу объяс­нить, откуда я это знаю.

– Значит, вы никогда не обращались к врачу, потому что знаете это без всяких анализов? – уточнила Элионор.

– Совершенно очевидно, что я не могу иметь детей! – упрямо твердила Эмма.

– Почему?

– Потому что не могу! Потому что за долгие годы этого не случилось, вот почему, – устало закончила Эмма. – Разве не бывает так, что вы просто что-то знаете – и все?

– Иногда, – без особого энтузиазма согласилась Элионор. – А вы часто что-то знаете вот так, интуитивно?

– Да нет! – раздраженно отозвалась Эмма.

Разговор начинал ей надоедать. Элионор как будто сомневалась в ее словах. Неужели и она не принимает ее все­рьез?..

Часы Элионор звякнули. Время истекло, и Эмма обрадо­валась, что можно уйти.

По дороге домой Эмма, как обычно, прокручивала все в голове. Что больше всего ее удивило, так это то, что Элионор не восприняла проблему ребенка в качестве основной причи­ны ее визита. Она явно считала, что главная проблема значи­тельно глубже.

Эмма вздохнула. Тот, кто полагает, что говорить о твоих бедах приятно, не в своем уме!

Она рассказала Питу о своих визитах к психотерапевту в следующее воскресенье, утром, когда они ехали в машине на ленч к ее родителям.

– Ты не думай, я не рехнулась, – сказала Эмма, уставив­шись прямо перед собой. – Просто у меня… возникли неко­торые проблемы.

Пит нашел ее руку и крепко сжал.

– Я не думаю, что ты рехнулась, Эмма, – мягко сказал он. – Я знаю, последнее время тебе тяжело приходится с ма­терью и… вообще.

Даже сейчас она не решалась сказать ему, как сильно хочет ребенка. Пит вообще никогда не говорил на эту тему – наверное, боялся ее расстроить.

– Я хочу одного: чтобы мы были счастливы, милая. И если ты нашла кого-то, с кем можно поговорить, то это просто замечательно. Жаль только, что ты не можешь пого­ворить со мной. Ведь ты для меня – самый главный в мире человек. Я тебя люблю.

Эмма кивнула, не в силах произнести ни слова.

– Я могу поговорить с тобой, Пит, – наконец сказала она. – Просто мне самой еще надо кое в чем разобраться, и это легче сделать, поговорив с кем-то, кто меня не знает и никак со мной не увязан. Ты не сердись на меня за это. Дело не в нас с тобой, Пит. Я ужасно тебя люблю, ты ведь знаешь.

– Я знаю, глупышка. Если бы я думал, что у нас пробле­мы, я бы сам потащил тебя к семейному врачу. Я не могу тебя потерять, Эм. Я знаю, тебе тяжело приходится с отцом и матерью и… – он помолчал, – со всеми этими пережива­ниями из-за ребенка.

– Откуда ты знаешь? – тихо спросила она.

– Надо быть слепым, чтобы не заметить, как ты хочешь забеременеть, Эмма. Я знаю, ты любишь детей, но на все нужно время.

Она кивнула, неуверенная, легче ей стало или нет. Ведь она не просто трудно беременела, она была бесплодной, без­надежно бесполезной как женщина! Она знала только, что говорить об этом сейчас не может.

– Пит, – она повернулась к нему, – нам придется это обсудить, но только не сейчас, хорошо? Скоро, но не сейчас.

– Как хочешь. Но тянуть не стоит. Эм, мы еще молоды, у нас полно времени.

Эмма не могла говорить. Она сидела, плотно сжав губы, не веря, что они вообще говорят на эту тему. Пит полагал, что знает, что она чувствует, но он ошибался. Он старался, но понять ее могла только другая женщина. В этом-то вся трагедия.

Она нагнулась и поцеловала его в щеку.

– Спасибо. Не знаю, что я такое сделала, чтобы заслу­жить тебя, Пит.

Когда они подъехали, мать стояла на крыльце и полиро­вала ручку входной двери.

– Привет, дорогие мои, – небрежно сказала она. – Я тут Чищу… – И снова повернулась к ручке, не обращая на них внимания.

Пит и Эмма молча переглянулись.

Войдя в дом, Эмма удивилась, застав там Кирстен, которая валялась на диване с модным приложением к воскресной газете.

– Привет, ребята, – сказала она, на мгновение подняв голову.

– Ты видела, что делает мама? – спросила Эмма.

– Что-то полирует, кажется, – сказала Кирстен, не отрываясь от журнала.

– Полирует дверную ручку, Кирстен, что довольно стран­но для воскресного утра. Мама никогда не занимается до­машней работой по воскресеньем, только готовит. Ты не на­ходишь, что она странно себя ведет?

Кирстен тяжело вздохнула и отложила журнал с таким видом, будто в этом доме все только и делали, что мешали ей читать.

– Да нет, Эмма. Ты же знаешь, как она любит чистоту. Эмма начала выходить из себя.

– Кирстен, ты вообще замечаешь что-нибудь, кроме того, что происходит в твоем личном маленьком мирке?

Сестра шмыгнула носом.

– Не знаю, в чем твоя проблема, Эмма, но у меня кошмарные дела.

– В чем дело? – Эмма присела на угол дивана.

– Мы с Патриком поругались. Он такой негодяй. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, Эмма. – Кирстен много­значительно посмотрела на Пита, который взял одну из газет и делал вид, что целиком погружен в статью.

– Что случилось? – напрямик спросила Эмма.

Ее сегодня не интересовали переживания сестры. Оче­видно, она опять потратила кучу денег, и Патрик сделал ей втык, причем наверняка крайне деликатно. Он никогда не выходил из себя, что было удивительно для человека, имею­щего дело с Кирстен.

– Так что же произошло? Ты основательно прошлась по магазинам?

– Можешь шутить, но на этот раз все очень серьезно, – заявила Кирстен.

Эмма не поверила.

– Что значит «серьезно»? – спросила она.

– Он поговаривает о том, чтобы несколько недель по­жить у брата.

– Черт возьми! – воскликнула пораженная Эмма.

– Вот и я это сегодня повторяю целый день, – заметила Кирстен, поднимаясь и выходя из комнаты.

Эмма пошла за ней на кухню.

– А где отец? – спросила она.

– Он поехал к тетке – там у нее что-то случилось. Наде­юсь, скоро вернется. Ужасно есть хочется.

Она заглянула в духовку с таким беспомощным видом, будто перед ней панель управления космическим кораблем.

– Тебе в кухне делать нечего, Кирстен. – Эмма провери­ла мясо, выяснила, что оно почти готово, уменьшила темпе­ратуру в духовке и принялась за овощи.

– Придется подучиться. Патрик заявил, что не собирает­ся обеспечивать мне жизнь, к которой я привыкла, и что мне надо устроиться на работу. Прости, он сказал «чертову работу».

– Что же ты натворила, Кирстен?

Кирстен несколько раз моргнула и пожала плечами:

– Переспала кое с кем.

– Вот как? Ты его любишь? – осторожно спросила Эмма.

– Да нет… Просто мне в какой-то момент стало скучно, так что это было ошибкой. Хотя не совсем, он очень хорош в койке, – задумчиво добавила она.

– Ах ты, глупая корова! – Эмма пришла в ярость. – Как ты можешь так поступать с Патриком?! Ведь он такой довер­чивый!

Кирстен снова пожала плечами.

– То, о чем люди не знают, им не вредит. И вообще, что ты в этом понимаешь? – с сарказмом добавила она. – Ты же у нас идеал, черт побери! Если у тебя никогда не возника­ло желания сходить на сторону, это не значит, что и осталь­ной мир думает так же.

– Я вовсе не идеал! – закричала Эмма. – Я расстро­илась, потому что мне нравится Патрик и потому что тебе на того парня наплевать. Если бы ты его любила, я еще могла бы тебя понять, но ведь ты не любишь. Просто трахнулась спьяну. Тебе ведь на всех плевать, Кирстен, верно?

Эмма не могла сдержать себя. Все недовольство, которое копилось с тех пор, как Кирстен отказалась обсуждать состо­яние их матери, вылилось наружу. Вместе им легче было бы справиться – по крайней мере, поговорить с отцом. Но без Кирстен Эмма боялась сделать первый шаг.

– Ты эгоистка, каких мало! Только себя любишь! – кри­чала она.

– А ты считаешь себя альтруисткой только потому, что позволяешь вытирать об себя ноги? – огрызнулась сестра.

– Не хочу мешать финальному матчу тяжеловесов, но мне кажется, одна из вас должна пойти и привести мать в дом, – сказал Пит, осторожно заглядывая в кухню.

– А что она делает? – спросила Эмма, забыв про ссору. Пит поморщился.

– Прислушайся, – сказал он.

И сестры услышали, как мать кричит:

– Убирайтесь отсюда, ублюдки! Убирайтесь!

– Господи… – пробормотала пораженная Кирстен.

– Я попробовал завести ее в дом, но она сопротивляет­ся, – сказал Пит.

Они кинулись в садик, где у калитки стояла Анна-Мари и потрясала кулаками в сторону ошарашенных прохожих.

– Убирайтесь отсюда! – кричала она.

– Господи, не могу на это смотреть! – воскликнула Кирстен и быстро скрылась в доме. Пит взял жену за руку, и они вдвоем подошли к Анне-Мари.

– Пойдем в дом, мама, – мягко попросила Эмма. – Чайку попьем, хорошо?

Весь последний месяц Ханна придумывала, что она ска­жет Дэвиду.

Я увольняюсь, потому что беременна, так что спасибо большое, но твое щедрое предложение насчет работы в Уиклоу я принять не могу. Спасибо за то, что верил в меня и дал мне возможность сделать карьеру.

Как бы она это ни сказала, звучало ужасно. Бездушно и неблагодарно.

Ханна уже привыкла к мысли о беременности и даже тай­ком радовалась. Она начала читать специальные книги, сле­дить за приемом кальция и есть только полезную пищу. Фе­ликс, хотя и радовался будущему ребенку, старался заставить ее выпить бокал вина в ночном клубе и не понимал, почему она не разрешает ему курить рядом с ней. Но неприятнее всего было говорить посторонним о том, что она неожиданно забеременела.

Мать ее пришла в восторг от этой новости, однако им еще предстоял визит в Коннемару, где бедный Феликс попа­дет в лапы ее отца.

– Отец будет очень рад, – уверяла ее Анна Кэмпбелл по телефону. – Он обожает детей.

Феликс хотел пожениться до того, как они начнут ездить по разным родственникам, и Ханна была склонна с ним согласиться. Она знала, что Анна Кэмпбелл не слишком огор­чится, если узнает о свадьбе слишком поздно, но ей хотелось познакомиться с семьей Феликса заранее, и она не понима­ла, почему он постоянно уходит от ответа на этот вопрос. Впрочем, для нее это было не слишком важно, и она не хоте­ла ему надоедать. Прежде всего Ханне следовало обо всем сказать своему боссу. Странно? но ей безумно не хотелось этого делать.

Она выбрала вечер пятницы, чтобы можно было сразу уехать и не смотреть весь день на разочарованное лицо Дэвида.

– Я могу с тобой поговорить пару минут? – спросила она в половине шестого.

– Конечно. Заходи через пять минут, – ответил он. Когда она вошла, он говорил по телефону. Ханна стояла, чувствуя себя школьницей, которая второй раз за месяц ссы­лается на месячные, чтобы избежать спортивных занятий. Дэвид улыбнулся ей и жестом предложил сесть. «Черт возь­ми, – с горечью подумала она, садясь, – почему я ощущаю себя виноватой? Я беременна и собираюсь выйти замуж. Что в этом плохого? Абсолютно ничего!»

Как только Дэвид положил трубку, Ханна поспешно за­говорила:

– Дэвид, я беременна. Мы с Феликсом женимся и пере­езжаем в Лондон.

– Вот как? – отозвался он.

Ханна ожидала большего. Неизвестно, чего именно, но все же…

– Выходит, я не смогу работать в Уиклоу, хотя я безумно благодарна тебе за предложение, – снова заторопилась она, стремясь поскорее покинуть кабинет.

– Очень жаль, – наконец произнес Дэвид, не глядя на нее. – Нам будет тебя не хватать. У меня насчет тебя были гигантские планы. Ты очень подходишь для такой работы.

– Извини, – неловко сказала она, жалея, что не надела кольцо, подаренное Феликсом при помолвке, – оно придало бы ей уверенности. Но она умышленно не надевала его на работу, хотела дождаться официального объявления о своей свадьбе.

– Феликсу крупно повезло, – добавил он спокойно. – Надеюсь, меня пригласят на свадьбу? Ведь я, сам того не желая, познакомил вас.

Ханна интуитивно почувствовала, что меньше всего Дэ­виду хочется присутствовать на их свадьбе и смотреть, как она выходит замуж за Феликса.

– Скорее всего, мы поженимся за границей, – сказала она, стараясь не встречаться с ним взглядом. – Естественно, я еще месяц здесь проработаю.

– Естественно, – согласился он. – Ханна…

Он произнес ее имя очень мягко, ласково, и она неволь­но взглянула на него. Обычно Дэвид сидел за столом, выпря­мившись по-военному. Сейчас же он оперся на руки, и мор­щины на лице делали его старше. «Ему надо отдохнуть, – подумала Ханна. – Он так много работает и никогда не от­дыхает. Ему бы куда-нибудь на солнце поехать на несколько недель…» Но она уже не могла по-дружески внести такое предложение, как сделала бы раньше.