Мужчины свои и чужие

– Ты ленивая и глупая девица, Эмма.

– Неправда.

– Нет, правда.

Эмма без всяких эмоций несколько секунд наблюдала за родителями, которые вели себя так, будто находятся в своем собственном доме. У нее не было ни малейшего желания еще раз разыгрывать знакомый спектакль, который в конечном итоге сводился к борьбе за власть. Она поняла, с чем имеет дело, когда в свое время накупила книг по психологии. Ее отец помешался на контроле, а мать была «пассивно агрес­сивной», умеющей мгновенно притвориться несчастной, как только появлялся отец и начинал над ней кудахтать. Во вся­ком случае, такое создавалось впечатление. Все книги по-разному объясняли ситуацию, но Эмма всегда находила черты, свойственные ее родителям.

Однако одно дело знать, как это называется, а совсем другое – решить, что по этому поводу делать.

Эмма довольно быстро сообразила, что вся проблема в ней самой. Бессмысленно тратить часы на раздумья по по­воду поведения близких, не изменив своего собственного. В конце концов, именно она позволила им так себя вести – и только она могла это изменить. Однако Эмма уже давно смирилась со своей пассивностью, понимая, что в семейных отношениях ей недостает уверенности в себе. В глазах роди­телей она навсегда осталась неуклюжей Эммой, старшей и наименее удачной дочерью (Кирстен была младшей и более удачливой). Кроме того, в свое время она отказалась от рабо­ты в компании отца (до этого она не смела ни в чем ему отка­зать), и ей этого не простили.

Самое удивительное, что на службе Эмму Шеридан все уважали. Она была координатором специального проекта по­мощи детям, имела в подчинении несколько человек и, по­мимо организации «горячей линии» умудрялась еще провес­ти в год две конференции.

Ее родители даже не догадывались о существовании дру­гой, деловой и самостоятельной, Эммы, да и у нее на работе никто бы не признал в ней женщину, позволяющую выти­рать о себя ноги.

– Ты садись, а я сделаю чай, дорогая, – галантно пред­ложил Джимми О'Брайен и принялся рыться на Эмминых полках, рассыпая все и уронив на пол бутылку с соевым со­усом.

Мать отказалась от предложения, устало взмахнув рукой с таким видом, будто она умирает, как хочет чаю, но героически решила от него отказаться. В этот момент она напо­мнила Эмме пассажира «Титаника», отказывающегося от спасательного жилета.

– У нас нет времени, Джимми.

– Было бы время, если бы ты не надрывалась, прибирая за этой ленивой мадам!

Джимми с грохотом захлопнул дверцу полки. От его ог­ромной фигуры, облаченной в свитер кремового цвета, кухня казалась крошечной. Он был ростом выше холодильника, такой же громоздкий, с широкими плечами и пушистой бе­лой бородой, делавшей его похожим на Санта-Клауса.

Анне-Мари повезло: она на миссис Клаус не походила. Высокая, очень худая, волосы старательно выкрашены в зо­лотистый цвет, длинные пряди зачесаны назад и закреплены сзади черепаховой заколкой, напоминающей окаменевшего жука. В цветастом летнем платье с поясом она была похожа на аккуратную домохозяйку пятидесятых из телевизионной рекламы. Анне-Мари никак нельзя было дать ее лет. Она была на десять лет моложе своего мужа и сохранила гладкую кожу без морщин, что свойственно людям, которые стопро­центно уверены, что попадут в рай благодаря своим доброде­телям и неустанным молитвам. Ей даже в голову не приходи­ло усомниться, не затруднит ли прямой путь к вратам рая ее любовь к распространению сплетен.

Эмма, унаследовавшая у матери высокий рост и строй­ность, отличалась от нее темным цветом волос и терпеливым выражением лица. Сжав зубы, она наблюдала, как мать ста­рательно вытирает мокрой тряпкой хромированный тостер и чайник, не имея понятия, что их надо протирать сухой тка­нью, иначе на них остаются огромные пятна.

Хромированные кухонные принадлежности – свадебный подарок, который больше всего нравился Питу, – были са­мыми роскошными предметами в их скромной кухне. Бедня­га Пит! Он всегда учил Эмму подставлять другую щеку, когда отец раздражал ее. Религиозное воспитание Пита проявля­лось в том, что у него имелась цитата на все случаи жизни. На этот раз он был, безусловно, прав. Как ни трудно было подставлять другую щеку, когда Джимми О'Брайен начинал тебя ругать, Эмма знала, что другого пути нет. Если начать с ним спорить, то он впадал в такое бешенство, что глаза ста­новились белыми. Основной лейтмотив был: «Я делаю это для твоего же блага, мадам».

– Подставь другую щеку, – как мантру повторяла она, выскальзывая из кухни и поднимаясь наверх.

Их с Питом спальня, отделанная в густых зеленых и теп­лых оливковых тонах, являлась наиболее мужской комнатой в доме. Эмма сама подбирала цвета, твердо решив, что пер­вая спальня, в которой она будет спать в качестве замужней женщины, ничем не будет напоминать те розовые с фестон­чиками девичьи комнаты, на которых настаивала ее мать. Прожив целую жизнь среди большего числа оборок, чем было на свадебном платье Скарлет О'Хара, Эмма хотела иметь простую и удобную спальню.

Пит, который был слепым в смысле интерьера, с полным удовольствием соглашался на все, что выбирала Эмма. Так что она купила простые шторы оливкового цвета, современ­ную кровать из светлого дерева с ярко-зеленым покрывалом и светлый шкаф для одежды. В спальне не было ни одного воланчика, ленточки или картинки с балериной. Рисунок с феями цветов, подаренный матерью, «чтобы оживить комна­ту», висел на самом видном месте в туалете на первом этаже, поскольку Эмма никогда туда не заходила – разве только, чтобы прибраться.

– Ты идешь, Эмма? – крикнул отец снизу.

Схватив сумку и чемодан, Эмма вышла на лестничную площадку, бросив последний влюбленный взгляд на свою спальню. Она будет по ней скучать. И по Питу. Ей будет не к кому прижаться в постели, она станет тосковать по его юмору и любви. С точки зрения Пита Шеридана, Эмма всег­да все делала правильно – что, безусловно, сильно отлича­лось от мнения ее родителей.

Они стояли у лестницы, обеспокоенные и полные нетер­пения.

– Ты же не собираешься в этом ехать, Эмма? – визгливо вопросила мать, когда Эмма показалась на лестнице с чемо­даном в руках.

Она машинально подняла руку к груди, коснувшись мяг­кой ткани своего комбинезона. В нем было так удобно и про­хладно, ничего лучше не придумаешь для путешествия.

– Я ведь уже была так одета, когда ты пришла, – пробормотала Эмма, злясь на себя и все равно чувствуя себя подростком, выруганным за то, что надела обтягивающие брюки на ужин с епископом.

Господи, да ей уже тридцать один год, и она замужем! Она не позволит помыкать собой.

– Я думала, ты потом переоденешься, – мученически вздохнула мать. – Я предпочитаю путешествовать, одевшись прилично. Я читала, что тем пассажирам, которые прилично одеты, иногда повышают класс, – добавила она, удовлетво­ренно хмыкнув, как будто уже представила себе, как их про­водят мимо всякой шантрапы в лучшую часть самолета, до­стойную О'Брайенов.

– Слушай, переодевайся скорее, а то мы опоздаем! – не­терпеливо вмешался Джимми.

Не имело смысла напоминать матери, что шанса быть переведенной в другой класс не существует вовсе, поскольку на чартерных рейсах вообще нет первого класса. Фантазии Анны-Мари относительно элегантного образа жизни никогда не имели ничего общего с реальностью, так зачем беспоко­иться?

На мгновение Эмма подумала, не отказаться ли от пере­одевания, но вид разъяренного папаши заставил ее переду­мать. Как она уяснила за двадцать восемь лет жизни под его крышей, он ненавидел бисексуальную одежду и женщин в брюках.

– Одну минуту, – сказала она с наигранной веселостью и побежала наверх.

В спальне Эмма упала на колени перед кроватью и спря­тала лицо в покрывале. «Трусиха! – твердила она себе. – Ты же вчера решила, что комбинезон лучше всего подойдет для поездки! Ты должна была возразить!»

Все еще проклиная себя, Эмма взяла со столика малень­кую красную книжку и открыла ее.

– Я положительный человек, – прочитала она. – Я хо­роший человек. Мои мысли и чувства достойны внимания и уважения.

Повторяя снова и снова эти три фразы, Эмма сняла с себя комбинезон и футболку и натянула длинную вязаную кремовую юбку и тунику, которую она иногда летом надевала на работу, когда вся остальная одежда была в стирке. А сегод­ня вся ее более или менее приличная одежда лежала в чемо­дане, стоящем внизу у лестницы.

Эту юбку Эмма как-то купила во время похода по магази­нам с матерью и люто ненавидела, потому что в ней она на­поминала себе оживший кофе с молоком – высокая, пря­мая, как мальчишка-школьник, и бесцветная. Ей очень шел голубой комбинезон, подчеркивая бледную голубизну глаз и яркие веснушки, тогда как бежевые и коричневые тона дела­ли ее одноцветной: бледная кожа, блеклые волосы, блеклое все, черт бы ее побрал!

Эмма никогда не умела краситься, да вообще была не слишком довольна своей внешностью. Если бы только у нее хватило мужества изменить нос с помощью пластической операции! Он был длинный, слишком большой для ее лица, и она кое-как прятала его под челкой. Ее сестра Кирстен со­брала все лучшие семейные черты – она была подвиж­ной, сексуальной и пользовалась огромным успехом у мужчин. А у Эммы единственной выигрышной чертой был го­лос – низкий, протяжный и хрипловатый, который абсолют­но не сочетался с ее робкой внешностью. Пит часто говорил, что с таким голосом она могла бы работать на радио.

– Ты хочешь сказать, что по голосу меня можно принять за секс-бомбу? А для радио я идеально подхожу, потому что люди только слышат меня, но не видят и не догадываются, что я вовсе не секс-бомба? – подшучивала она над Питом.

– Для меня ты секс-бомба, – ласково говорил он.

– Шевелись! – крикнул снизу отец. – Мы опоздаем!

Эмма на секунду прикрыла глаза. От одной мысли о не­деле с родителями ее начинало тошнить. Она явно рехнулась, согласившись с ними поехать! Правда, ей давно хотелось по­бывать в Египте и проплыть по Нилу – с тех пор, как еще ре­бенком она прочитала про королеву Нефертити и храм Карнак. Но она мечтала поехать туда с Питом!

Эмма удрученно вздохнула и засунула красную книжицу в сумку. Она не собиралась брать с собой книгу доктора Барбры Роуз «Как повысить самоуважение». Наверняка у нее крыша поехала – ведь во время путешествия эта книжка ей не понадобится. Пожалуй, ей смогла бы помочь только сама доктор Роуз, если бы прихватила с собой сумку с лекарства­ми, чтобы держать дорогого папочку в коме. Да, это путеше­ствие она запомнит надолго!

Анна-Мари, удостоверившись, что дочь ее теперь при­лично одета и не опозорит семью по дороге к красотам Нила, продолжала свой монолог до самого аэропорта.

– Вы никогда не догадаетесь, кого я сегодня утром встре­тила! – сказала она кокетливо и продолжила, не дав ни Эмме, ни отцу перевести дух, чтобы догадаться. – Миссис Пейдж. Милостивый боже, видели бы вы, что на ней было надето! В ее-то возрасте! Я бы вообще не стала с ней разговаривать, но она стояла около зубной пасты, а я как раз хотела на вся­кий случай купить тюбик. Вдруг в Египте нет, – добавила она.

Эмма, зажатая в угол сиденья багажом, который норовил свалиться ей на голову каждый раз, как они поворачивали, устало закрыла глаза. Есть ли смысл объяснять мамаше, что египтяне жили в высоко цивилизованном обществе и стро­или пирамиды, когда предки О'Брайенов только еще учились высекать огонь?

– …Если бы вы слышали, что она рассказывает об этой своей Антуанетте! – В голосе миссис О'Брайен слышалось глубокое неодобрение. – Скандал, да и только. Родила уже двух детей – и никакого кольца на пальце! Неужели она не считает, что эти маленькие дети заслуживают нормальной семьи? Ведь они же… – ее голос перешел в театральный ше­пот, – незаконнорожденные!

– Сейчас нет никаких незаконнорожденных. – Эмма должна была что-то сказать: Антуанетта была ее подругой.

– Легко тебе так говорить, – возразила мать, – но это неправильно и непорядочно. Насмешка над церковью и цер­ковными обрядами. Эта девица уготовила себе жизнь в аду, поверь мне на слово! Этот мужчина обязательно ее бросит. Ей надо было выйти замуж, как делают все нормальные люди.

– Его жена не дает ему развода, мам. А без этого, как ты понимаешь, он не может жениться.

– Тем хуже, Эмма. Не понимаю я сегодняшних молодых людей. Неужели катехизис для них ничего не значит? С то­бой мы по крайней мере таких проблем не имели. Я сказала миссис Пейдж, что вы с Питером довольны и счастливы, что Питер работает помощником директора по продажам в ком­пании по производству бумаги, а ты – координатор по спе­циальным проектам. Миссис О'Брайен улыбнулась, вспомнив удовольствие, полученное от своего хвастовства.

– Он один из помощников директора по продажам, мама, – устало заметила Эмма. – Ты же знаешь, их там шесть человек.

– Я все сказала правильно, – настаивала мать, обидев­шись, что ее поправили. – А ты – координатор по специаль­ным проектам. Мы очень гордимся нашей дочкой, правда, Джимми?

Отец не отрывал глаз от дороги, где в это утро представ­лял явную опасность для велосипедистов.

– Точно, – небрежно согласился он. – Очень гордимся. Обеими. Я всегда знал, что Кирстен далеко пойдет, – ра­достно добавил он. – Тут уж яблочко от яблони недалеко упало!

Эмма слабо улыбнулась и решила по возвращении обяза­тельно позвонить Антуанетте. Нужно извиниться за поведе­ние матери, чьи бестактные замечания уже наверняка дошли до нее. Если Анна-Мари будет продолжать хвастаться не­обыкновенными успехами Эммы и Питера, как будто они ве­ликие ученые и имеют по миллиону в банке, у них совсем не останется друзей. На самом деле Питер работал продавцом в компании по продаже офисных принадлежностей, ее же работа состояла в утомительной возне с кучей документов и ре­шении разных организационных проблем, а не в посещении роскошных благотворительных приемов. Между тем мать именно так представляла себе ее деятельность. И рассказыва­ла другим.

Эмма действительно больше занималась административ­ной работой, чем сбором пожертвований, а главной своей за­слугой считала «горячую» телефонную линию, по которой испуганные или побитые дети могли позвонить анонимно. Конечно, устраивались и роскошные ленчи, на которых бо­гатые дамы со связями платили сотни фунтов за билет, но Эмма никогда на них не бывала, к великому огорчению сво­ей матери.

И все же, подумала Эмма, привыкшая во всем искать светлую сторону, приятно сознавать, что родители тобой гор­дятся, даже если они и говорят об этом не тебе лично, а когда хотят похвастаться. Естественно, Кирстен они гордились больше. К счастью, Эмма обожала Кирстен, иначе, слушая всю свою сознательную жизнь, какая Кирстен умная (хоро­шенькая, забавная), она вполне могла ее возненавидеть. Они были очень близки, несмотря на то что Джимми их бездумно натравливал друг на друга.

– Миссис Пейдж пришла в восторг, когда узнала, что у Кирстен новый дом в Каслноке, – продолжала Анна-Мари. – Я рассказала ей, что там пять ванных комнат и что у Патрика новая машина, как ее… как она называется?

– «Лексус», – помог Джимми.

– Вот-вот. «Разве на замечательно все у нее складывает­ся?» – спросила я. И еще я ей сказала, что Кирстен больше не приходится работать, но она все равно участвует в сборе средств на проект по охране окружающей среды…

Эмма могла бы написать книгу под диктовку матери о поразительных достижениях своей сестры. Кирстен удалось выиграть по трем позициям сразу: она отхватила себе в мужья невероятно богатого биржевого маклера, встречалась с родителями только раз в год на Рождество и тем не менее оставалась любимой дочерью.

Хотя Эмма очень любила Кирстен – они были погодка­ми и выросли практически как близнецы, – ей до тошноты надоело слушать о замечательной благотворительной дея­тельности сестры. На самом деле она твердо знала, что Кирс­тен заинтересовалась проектом по защите природы только потому, что надеялась встретить там Стинга и могла бы говорить об этом с другими дамами за чаем. Эмме также надоело, что Кирстен и Патрик умудряются самыми разными спосо­бами избегать всех воскресных обедов с родителями, тогда как она и Пит вынуждены два раза в месяц по меньшей мере семь часов слушать разглагольствования на тему: «Что не так в современном мире – личное мнение Джимми О'Брайена». На подъезде к аэропорту Анна-Мари засуетилась.

– Надеюсь, у Кирстен все будет в порядке. Она мне ска­зала по телефону, что Патрик уезжает.

Эмма возвела глаза к небу. В отличие от нее, Кирстен умела выживать в любых обстоятельствах. Оставьте ее зимой на северном склоне горы с одной палаткой, и она через сутки объявится с великолепным загаром, кучей новых тряпок и длинным списком телефонов всяких интересных людей, встретившихся ей по дороге. У всех у них яхты, виллы в Аль­пах, персональные тренеры и «Ролексы». Неделя без Патрика означала, что Кирстен сможет распоряжаться кредитной кар­точкой, и каждый ее день будет заканчиваться в каком-ни­будь ночном клубе за водкой с тоником в компании с том­ным вздыхателем. Эмма не думала, что ее сестра изменяет своему надежному и положительному мужу, но пофлиртовать она, без сомнения, любила.

– Все с ней будет в порядке, мама, – сказала она сухо.

В аэропорту отец высадил их вместе со всем багажом и отправился ставить машину на стоянку. Анна-Мари сразу же запаниковала. В присутствии мужа она была спокойной и самоуверенной, но немедленно начинала волноваться, как только он исчезал из вида.

– Мои очки! – простонала она, когда они встали в оче­редь на посадку. – Мне кажется, я их забыла!

Расслышав истерическую нотку в голосе матери, Эмма мягко взяла ее за руку.

–•Давай посмотрим в твоей сумке, мама.

Анна-Мари кивнула и сунула ей бежевую кожаную су­мочку. Очки в стареньком футляре оказались на месте, до­статочно было только взглянуть.

Но мать не успокоилась.

– Уверена, я что-то забыла, – сказала она и замолчала, закрыв глаза, как будто мысленно пробегала список. – А ты ничего не забыла? – внезапно спросила она.

Эмма покачала головой.

– Гигиенические пакеты, например, – прошептала мать. – Неизвестно, можно ли там все это купить. Уверена, ты забыла. Я собиралась купить и для тебя утром в магазине, но мис­сис Пейдж меня отвлекла и…

Месячные должны были начаться через четыре дня, и Эмма надеялась, что на этот раз они не придут. Это будет оз­начать, что она беременна! Обычно ее соски не бывали таки­ми чувствительными. Никогда. Вот она и выбросила все не­обходимое из чемодана, боясь сглазить удачу.

Тут подошел отец, раздраженно разглагольствуя о том, как далеко ему пришлось запарковать машину, и Эмма умуд­рилась даже изобразить сочувствие.

– Все в порядке? – спросил Джимми. – Вы заняли оче­редь? – Он обнял жену одной рукой за талию. – Египет, по­думать только! Мы эту поездку запомним на всю жизнь, не сомневайся, дорогуша. Ужасно жаль, что милой Кирстен не удалось с нами поехать. Ей бы понравилось. Да и нам лучшей спутницы желать нельзя. Увы, она вся в своей благотвори­тельной работе, да и за Патриком надо присматривать. – Он вздохнул с довольным видом, а Эмма начала грызть ноготь на большом пальце, который ей до сих пор удавалось оста­вить в покое.

«Успокойся! – уговаривала она себя. – Не дай ему тебя достать. Теперь ты сможешь с ним справиться – ведь тебя греет надежда. Ребенок». На этот раз Эмма не сомневалась, что беременна. Она была уверена – и все!

3

Пенни лежала на кровати, зажав передними золотистыми лапами наполовину изжеванного медведя, и злобно таращи­лась на Лиони. Казалось, эти огромные карие глаза не спо­собны выражать ничего, кроме безмерной собачьей любви, но Пенни была собакой особенной. Помесь Лабрадора с ретривером, она была настоящей личностью, с настоящими че­ловеческими чертами, которые пускала в ход главным обра­зом для того, чтобы заставить хозяйку чувствовать себя вино­ватой. Лиони вспоминала, что она все же собака, только когда Пенни впадала в экстаз при бряканье своей миски. «Хотя, – думала Лиони, – с чего это я взяла, что проявление голода характерно только для собак? Я и сама ем как сви­нья». Собаки и их хозяева неизбежно чем-то напоминают друг друга, вот и Пенни была несколько толстоватой обжорой и любительницей сухого корма – под стать своей хозяйке, крупной блондинке с увесистым задом, обожавшей печенье. Лиони вытащила из дальнего угла комода старый саронг и сунула его комком в угол чемодана, где уже лежали не­сколько ее любимых ярких шелковых блузок. Пенни, с наду­тым видом наблюдавшая за ней с кровати, презрительно фырк­нула.

– Знаю, знаю, лапочка, – вздохнула Лиони, села на кро­вать и погладила свою строптивую собаку. – Я ненадолго. Какие-то восемь дней. Мамочка скоро вернется. А тебе, до­рогая, Египет наверняка бы не понравился. Там слишком жарко.

Однако Пенни, которую семь лет безумно обожали и без­удержно баловали, отказалась мириться. Она выдернула го­лову из-под руки Лиони и фыркнула, давая понять, что про­стым поглаживанием не обойтись и что неплохо бы было от­ведать собачьего печенья для поднятия духа.

И Лиони – та самая Лиони, работавшая в ветеринарной клинике, которая всего лишь накануне объясняла владелице китайского мопса, что собаки жуткие шантажисты и ни в коем случае нельзя давать им человеческую еду, сколько бы они ни клянчили за столом, – поспешила на кухню и прине­сла оттуда печенье.

Пенни приняла подношение подобно персидской царев­не, засыпала крошками все покрывало и тут же снова начала дуться.

– Наверное, мне не следует ехать! – в отчаянии вос­кликнула Лиони, думая о том, что не сможет оставить Пен­ни, Кловер и Германа на целых восемь дней.

Она собиралась отправить животных к своей матери, ко­торая души в них не чаяла, позволяла Пенни спать на посте­ли и кормила ее тщательно приготовленной телячьей печен­кой. Но Кловер, любимая кошка Лиони, не уживалась с кош­ками Клер, поэтому наверняка просидит все время ее отсутствия, забившись в угол, устроит голодную забастовку и совсем, отощает к ее приезду. Даже Герман, хомячок детей, приуныл, когда его роскошную клетку перевезли в дом Клер. И все же… нельзя было сказать, что она их всех бросала.

Трое детей Лиони отправились на три недели к отцу в США, и она поклялась, что позволит себе отдохнуть, чтобы хоть немного взбодриться. Нельзя поддаваться шантажу из­балованных животных. Тем не менее Лиони чувствовала себя виноватой, оставляя своих питомцев на время круиза по Нилу в роскошных условиях отдельной каюты на «Королеве Трие».

– Не надо мне ехать, – повторила она.

Пенни тут же почувствовала слабинку, завиляла хвостом и широко улыбнулась. Для пущего эффекта она попрыгала на медвежонке и игриво покусала его. «Как можно оставить такую милую, забавную собаку?» – говорил весь ее вид.

«И вообще, зачем я еду?» – все больше сомневалась Лио­ни. Она могла провести эти свободные восемь дней дома и заняться заросшим садом у реки. Нет смысла владеть боль­шим участком в графстве Уиклоу в очень живописном месте и позволить своему саду зарости сорняками.

Еще надо буфет в кухне перекрасить. Она уже семь лет собирается это сделать, как только сюда въехала. Всегда не­навидела темное дерево. И неплохо было бы убраться в ком­нате Дэнни. Он с девочками в Бостоне уже десять дней, а она еще не прикоснулась к его логову. Можно не сомневаться, под кроватью полно обычного подросткового мусора: гряз­ные носки, от которых несет за милю, старые футболки, на которых скопилось достаточно ДНК, чтобы начать клонирование. Зато в комнате девочек – идеальный порядок, потому что с Эбби перед отъездом случился приступ любви к чистоте и она заставила Мел помочь ей убраться. Дружными усилия­ми они заполнили помойный бак журналами «Мизз», стары­ми плюшевыми игрушками, которые даже Пенни отказыва­лась жевать, ручками без колпачков и тетрадями с вырванными наполовину страницами. В результате их комната перестала напоминать спальню двух четырнадцатилетних фанаток – если не считать слегка ободранного плаката с изображением Робби Уильямса на стене, с которым Мел решительно отказалась расстаться.

– Не расстраивайся, мам, – утешила ее Эбби, когда Лиони заглянула в комнату и пробормотала, что у нее такой вид, будто девочки не собираются возвращаться. – Мы ведь едем к отцу всего на три недели. А ты прекрасно проведешь время в Египте, будешь флиртовать с красивыми мужчинами и не заметишь, как пройдет время.

– Я знаю, – соврала Лиони.

Она злилась на себя за то, что нарушила собственное правило и позволила детям понять, как ужасно переживает каждый их отъезд к отцу. Дело не в том, что она не хотела, чтобы дети виделись с отцом, совсем нет. Просто она по ним страшно скучала, а Бостон находился так далеко. По крайней мере, когда он жил в Белфасте, туда из Дублина можно было добраться за два часа. Конечно, Лиони и в голову не пришло бы ворваться в дом к мужу, когда там гостили дети, но ее всегда утешала мысль, что, если ей вздумается навестить детей во время этого длинного летнего месяца, она всегда может это сделать.

Здесь на самом деле крылась одна из истинных причин ее поездки в Египет, которая была ей явно не по карману: за­глушить муки одиночества во время отсутствия детей. Еще ей хотелось как-то нарушить монотонность своего существова­ния. Отпуск в экзотическом месте всегда казался ей удачным началом для новой жизни.

Рядом громко зазвонил телефон. Лиони сняла трубку, мимоходом поправив на столе фотографию, где она была за­печатлена с Дэнни у роллер-костера в «Евро-Диснейленде». «Девятнадцатилетние парни не ездят отдыхать со своими ма­мочками», – напомнила она себе, прекрасно зная, что ей уже никогда не собрать на отдых всех троих детей.

– Надеюсь, ты не передумала? – раздался громкий голос в трубке. Это была Анита – ее старая подруга, шумная мать-командирша, умевшая разговаривать только двумя способа­ми – кричать так, что в ушах звенит, или переходить на теат­ральный шепот, причем в обоих случаях ее было слышно за квартал.

– Тебе надо отвлечься, а раз ты отказываешься ехать в Уэст-Крик вместе со всей нашей бандой, Египет – самый подходящий вариант. И не позволяй этой проклятой собаке себя отговорить!

Лиони улыбнулась.

– Пенни очень расстроена, – призналась она, – и я действительно подумываю, не остаться ли дома.

– И потерять все эти деньги?! – возмутилась Анита, мать четверых детей, которая не брезговала сбором купонов и иногда пользовалась пакетиком с чаем дважды, если никто не видел.

Лиони знала, что просто не выдержит еще одного отпуска в снятом бунгало вместе с «бандой», как Анита называла их компанию, сдружившуюся двадцать лет назад, когда все они еще были молодоженами. Она ничего против «банды» не имела, но надо было быть ее частью в качестве пары; если же ты разведена и одинока, а все остальные состоят в счастли­вом браке, это совсем другое дело – не с кем даже попла­каться друг другу в жилетку, жалуясь на горести одиночества и трудности в поисках приличного мужчины. После послед­ней поездки, во время которой один из мужей, изрядно на­бравшись, удивил ее весьма непристойным лапаньем в кухне со словами: «Я всегда думал, что ты не против», Лиони дала себе клятву: никогда больше.

Десять лет назад, когда они с Реем разводились, она была полна надежд на будущее. Но Рей удовольствовался верени­цей подружек, а Лиони все еще ждала настоящей любви. Она уже шесть лет не ходила на свидания, да и то последнее орга­низовала для нее Анита – с лектором из колледжа, который напомнил ей (во всех отношениях) Энтони Перкинса из «Психа». Ясно, что из этого ничего не вышло.

– Лиони, в Уэст-Крике для тебя всегда есть место, – за­верила Анита. – Мы все будем рады, так что если ты переду­маешь…

– Я пошутила, – поспешно перебила Лиони. – Мне очень хочется в Египет, честно. Побрякушек накуплю целую кучу! – добавила она с настоящим энтузиазмом.

Лиони коллекционировала экзотическую бижутерию, ко­торая уже переполнила все ящики ее и без того захламленно­го туалетного столика. Филигранные сережки цеплялись за металлические тайские ожерелья, большинство из которых были приобретены в этнических лавках в Дублине и Лондо­не, а не на их далекой исторической родине.

– Ты там поосторожнее с торговцами на рынках, – пре­дупредила Анита, не любившая путешествия и свято веря­щая, что все, что лежит за проливом Ла-Манш, – жуткая даль. – Ты ведь знаешь, как они любят крупных женщин.

– Да будет тебе, – протянула Лиони, машинально пере­ходя на привычные интонации Лиони Делани – взбалмош­ной и страшно сексуальной роковой женщины, каковую она усиленно изображала уже несколько лет. Если Анита и дога­дывалась, что все это притворство, а страстные свидания на самом деле состоятся на дому с коробкой клубничного моро­женого и пультом дистанционного управления в руке, она вида не подавала.

Они поболтали еще несколько минут, и Лиони положила трубку, про себя подумав, что любому торговцу белым това­ром потребуется немалая сила, чтобы умыкнуть ее. При весе в девяносто пять килограммов она ничем не напоминала стройную танцовщицу из гарема и обладала к тому же доста­точной силой, чтобы превратить в лепешку любого, вздумав­шего ущипнуть ее за задницу.

«А все-таки мило со стороны Аниты так сказать», – по­думала она позже, рассматривая себя в зеркале и оценивая эффект индийской юбки и своей любимой черной шелковой блузки, украшенной ниткой янтаря. Черный цвет не слиш­ком подходил для путешествия в жаркую страну, она это по­нимала, но в таком наряде чувствовала себя значительно уютнее. Конечно, ничто не могло скрыть ее размеры, но чер­ный цвет хотя бы слегка скрадывал впечатление. Вообще-то Лиони шли яркие цвета. Она обожала носить развевающиеся алые туники, накидки с капюшонами из пурпурного бархата и юбки до щиколоток, украшенные индийскими зеркалами и яркой вышивкой. И все же черный был ее любимым цветом.

Удовлетворившись своим отражением, Лиони принялась за лицо, накладывая толстый слой косметики. Не будь она ветеринаром, с радостью стала бы художником по макияжу. Бог обделил ее красотой, но ей казалось, что с помощью своих чудесных карандашей и кисточек она делает свое лицо таинственным и экзотическим. Она напоминала себе девицу с турецких рекламных плакатов, которая ждет своего шейха, и уж никак не слишком толстую, старую и напуганную оди­ноким будущим женщину.

У Лиони был хорошенький ротик, как у Купидона, кото­рый бы великолепно смотрелся на миниатюрной женщине, но не слишком годился для высокой и увесистой дамы. Лицо у нее было круглое, с выделяющимися скулами, которые Лиони обожала, потому что, как она ни толстела, скулы все равно выделялись и лицо не казалось жирным. Волосы, есте­ственный цвет которых, по ее собственным словам, был кры­синым, она красила в золотистый цвет.