Сын солдата (№1) - Дорога шамана

Закончив, я устроился среди жесткой травы, решив проспать до вечера, встать, выпить как можно больше воды и отправиться в путь, полагаясь на свет звезд. Я сломал мертвое деревце, а затем ободрал с него сухие ветки – не слишком надежное оружие, но ночью к воде мог прийти кто угодно. Все-таки это лучше, чем ничего. Я положил палку рядом с собой и улегся спать. Я боялся встречи с отцом, но отчаянно хотел снова оказаться дома. Я закрыл глаза, слушая дружную песнь насекомых и верещание красных лягушек.

ГЛАВА 4

ПЕРЕПРАВА ПО МОСТУ

Я проснулся и обнаружил, что уже наступили сумерки и ночь собирается спуститься на равнину. Я лежал не шевелясь и напрягал все свои чувства, чтобы понять, чем вызвано мое пробуждение. И тут сообразил: тишиной. Я заснул под немолчный гомон насекомых и лягушек. Теперь же они затихли и куда-то попрятались.

Во сне я продолжал держать свою палку и, теперь сжав ее посильнее, скосил глаза, чтобы посмотреть, где Кикша. Она стояла неподалеку, напряженно к чему-то прислушиваясь. Я поднял взгляд, чтобы выяснить, что же ее так заинтересовало, и сначала ничего не заметил, но уже в следующее мгновение увидел на фоне темнеющего неба силуэт Девара. Я моментально вскочил на ноги и, повернувшись к нему лицом, принял боевую стойку, выставив вперед палку, словно она была самой настоящей пикой. Я сам поразился тому, какие страх и ненависть проснулись в моей душе. Оружие Девара оставалось в ножнах у него на боку. Я вдруг подумал, что он, наверное, даже не позаботился стереть с него мою кровь. В моем арсенале была жалкая палка и неполные шестнадцать лет, и мне предстояло противопоставить их сильному, опытному воину.

Не сказав мне ни единого слова, Девара начал спускаться по склону к пруду. Я приготовился к поединку, неожиданно почувствовав, как на меня снизошло невероятное спокойствие – я знал, что умру здесь и сейчас. Он встретился со мной глазами и обнажил зубы в хищной улыбке.

– Ты, думаю, выучить урок, – насмешливо проговорил он. Я молчал.

– Красивое ухо, – продолжал он. – Так женщины помечают козлов.

Девара расхохотался, и я понял, что ненавижу его всем сердцем. Он это знал, но ему было все равно. Присев на корточки, он почесал плечо, словно я не представлял для него никакой опасности, а затем засунул руку куда-то внутрь своего свободного одеяния и вытащил сверток, из которого вытряхнул маленькую палочку. Мой нос сразу же сообщил мне, что это копченое мясо. Девара демонстративно покрутил его в пальцах, чтобы я мог хорошенько его рассмотреть, и мой несчастный желудок жалобно заурчал. Кидона засунул палочку в рот и, облизнув губы, принялся громко чавкать.

– Есть хочешь, солдатский сынок? – Он помахал в воздухе свертком с мясом.

– Дайте мне, – потребовал я.

Собственные слова удивили меня до крайности, и я тут же пожалел, что произнес их. Я был бессилен заставить его подчиниться моему приказу. При виде еды рот у меня наполнился слюной. Я должен был получить это мясо. Да, я буду за него драться, поскольку лучше умереть в бою, чем от голода и унижения. Выставив перед собой свое жалкое оружие, я медленно направился к Девара. Он понял, что я собираюсь сделать, и, снова улыбнувшись, приготовился к нападению. Не отводя глаз от его «лебединой шеи», я продолжал наступать.

Когда до кидона оставалось примерно десять футов, он вдруг резко вскочил на ноги. Я даже не заметил, как он вытащил свой смертоносный клинок, но в следующее мгновение он сверкнул в лучах заходящего солнца.

– Хочешь мяса? Иди и возьми, солдатский сынок, – насмешливо проговорил Девара.

Не знаю, кто из нас удивился больше, когда я бросился на него, попытавшись сбить с ног палкой, но она оказалась слишком хрупкой и тут же сломалась. Девара зарычал, больше от гнева, нежели от боли, размахнулся «лебединой шеей» и разрубил остатки моего «оружия» пополам.

Я швырнул их кидона в голову, не попал и тогда набросился на него, надеясь успеть причинить ему хоть какой-нибудь вред, прежде чем он меня прикончит. К моему удивлению, Девара перехватил оружие и нанес мне короткой рукояткой сильнейший удар в живот. Я потерял равновесие и, отлетев на несколько шагов, упал на жесткую землю. От удара из глаз у меня посыпались искры, перехватило дыхание, внутренности обожгло нестерпимой болью.

Я бессмысленно открывал рот, пытаясь втянуть в легкие хоть немного воздуха, перед глазами поплыли черные круги. Лежа на песке, я даже не чувствовал унижения, так я был напуган. Девара отошел от меня на пару шагов и убрал оружие в ножны. Все это он проделал, повернувшись ко мне спиной. Я, конечно же, понял, что он хотел мне показать – я не тот враг, которого ему следует бояться.

Когда кидона снова повернулся, я увидел, что он смеется, словно над веселой шуткой, а затем он достал из свертка кусок мяса и швырнул его мне. Я перекатился на бок и попытался его поймать, но промахнулся, и оно упало в грязь.

– Ты выучил урок. Ешь, солдатский сынок. Завтрашний урок будет гораздо труднее.

Прошло несколько минут, прежде чем я смог сесть. До сих пор мне не доводилось испытывать такой страшной боли. По сравнению с этим синяки от метательных снарядов сержанта Дюрила были все равно что материнский поцелуй. Я вздохнул: теперь в моче у меня появится кровь, и оставалось надеяться, что внутренности остались более-менее в целости и сохранности. Девара же, не обращая на меня внимания, обошел пруд, потом подобрал кусок моей палки и задумчиво помешал воду, видимо, чтобы разогнать лягушек.

Никогда еще я не испытывал такого унижения, я страстно ненавидел жестокого кидона, но еще сильнее презирал свою слабость. Я смотрел на кусок мяса, лежащий в грязи, отчаянно хотел его поднять и стыдился того, что собираюсь принять еду из рук врага. Через некоторое время я взял мясо, вспомнив слова сержанта Дюрила, что в трудной ситуации человек должен сделать все для поддержания в себе сил и сохранения ясного рассудка. Предательские мысли о том, что я просто придумываю оправдания, меня, конечно же, посетили, но я побыстрее их прогнал. Опасаясь, что Девара решил сыграть со мной очередную шутку, я понюхал мясо, прикидывая, смогу ли уловить запах яда. Но как только я поднес мясо к носу, мой несчастный желудок жалобно застонал, и я почувствовал, как у меня закружилась голова. Девара фыркнул.

– Ешь, солдатский сынок. Или ты еще не слишком хорошо выучил свой урок? – поинтересовался он.

– Я ничему у вас не научился, – прорычал я и впился зубами в мясо.

Оно оказалось очень жестким, и мне пришлось сначала хорошенько его пожевать, чтобы оторвать хотя бы маленький кусочек. Я жадно заглатывал сухие волокна, и они оцарапали мне горло. Мясо закончилось слишком быстро. Я жевал, не сводя с Девара глаз, и меня покоробило, когда я увидел в его взгляде одобрение. Он издал необычный звук, словно пощелкал зубами, и я услышал тяжелый топот копыт Дедема – лошак появился на холме и начал быстро спускаться вниз. Войдя в воду, он принялся с шумом пить.

Девара подошел к противоположному берегу пруда и опустился на колени. Затем очистил руками поверхность от мелких растений и тоже приник к воде.

Напившись, он вышел на сухой участок земли и начал устраиваться на ночь, благо та уже вступила в свои права. С трудом превозмогая охватившую меня ярость, я не сводил с Девара глаз. А его непоколебимая уверенность в том, что я не представляю для него никакой опасности, и равнодушие к тому, что он меня изуродовал, стали самым жестоким оскорблением за всю мою жизнь. Но я заставил себя проглотить обиду и спросил:

– Зачем вы сюда приехали? – выпалил я, однако мое возмущение прорвалось-таки наружу, но даже мне самому показалось каким-то детским.

Он даже не открыл глаз.

– У тебя моя талди. Я тебе сказал. Кидона держат свое слово. Я должен вернуть тебя живым в дом твоей матери.

– Мне не нужна ваша помощь, – прошипел я.

Тогда он приподнялся и, опираясь на локоть, посмотрел на меня.

– Даже моя Кикша, на которой ты едешь, она тоже тебе не нужна? И мясо, что ты сейчас съел? – Он улегся на спину и, почесав грудь, собрался отойти ко сну, но не удержался и язвительно добавил: – Хорошо. Завтра будешь есть свою гордость. У тебя ее полно. Очень сытно. Завтра мы начнем делать из тебя кидона.

– Делать из меня кидона? Я не хочу быть кидона. Девара коротко рассмеялся.

– Конечно хочешь. Каждый мужчина хочет стать тем, кто его победил. Каждый юноша, в ком есть хоть капля воина, в глубине души желает быть кидона. Даже те, кто не знает, кто такие кидона, стремятся быть на них похожими, это будто сон, который еще только должен присниться. Ты мечтаешь стать кидона, и я разбужу в тебе эту мечту. Так пожелал твой отец, даже если побоялся сказать вслух.

– Мой отец хочет, чтобы я стал офицером и джентльменом в кавалле его королевского величества, чтобы я следовал рыцарским традициям и прославил наш род, как это делали все Бурвили с тех пор, как начали служить королям Гернии. Я солдат, второй сын лорда и мечтаю только об одном – быть полезным королю и своей семье.

– Завтра мы сделаем тебя кидона.

– Я никогда не стану кидона. Я знаю, кто я есть!

– И я тоже, солдатский сынок. А теперь спи.

Девара прочистил горло, откашлялся и замолчал. А вскоре его дыхание стало ровным и глубоким – он уснул.

Не в силах справиться с гневом, я подошел к нему и остановился. Он приоткрыл глаза, посмотрел на меня, демонстративно зевнул и снова опустил веки. Девара не боялся, что я могу прикончить его во сне. Он использовал мою честь в качестве оружия, направленного против меня. Это было вдвойне оскорбительно, поскольку я бы и так никогда не опустился до подобной низости. Я стоял над ним, больше всего на свете желая, чтобы он сделал какое-нибудь угрожающее движение в мою сторону, тогда я мог бы на него броситься и попытаться прикончить. Напасть на спящего человека, который только что не воспользовался возможностью разделаться со мной, когда я валялся у его ног, – это хуже, чем бесчестье. Да, я чувствовал себя униженным, но не мог и не стал бы этого делать.

Я устроился как можно дальше от Девара, свив себе гнездо из сухой травы. Мне казалось, что ненависть и гнев не дадут мне уснуть, но на удивление быстро провалился в сон. В пятнадцать лет тело требует отдыха вне зависимости от того, как сильно болит душа. Каким-то непостижимым образом я забыл о своих планах отправиться в путь ночью и отыскать дорогу домой по звездам. Лишь много лет спустя я осознал, насколько ловко Девара вернул контроль надо мной, но так и не понял, как это ему удалось.

На следующее утро Девара радостно приветствовал наступление нового дня, добродушно поздоровался со мной и вел себя так, словно никаких разногласий между нами и не было. Я не понимал, что происходит. У меня болело все тело, и я, тайком от него изучив свою грудь и живот, обнаружил огромный синяк. Рана на ухе весьма чувствительно ныла, и я ни за какие блага мира не собирался идти на примирение. Я почти надеялся, что Девара каким-нибудь образом оскорбит меня и тогда я смогу с ним поквитаться. Однако он весело шутил и болтал о пустяках. А когда я отнесся к таким переменам с подозрительностью, он похвалил меня за осторожность. Когда я продолжил хранить мрачное молчание, он принялся превозносить мою сдержанность настоящего воина.

Иными словами, как бы я ни старался продемонстрировать ему свое отношение, он находил в моем поведении что-нибудь достойное доброго слова. Если я сидел совершенно неподвижно, упорно отказываясь ему отвечать, он начинал восхищаться моей выдержкой и говорил, что мудрый воин бережет силы, пока не сможет окончательно оценить ситуацию, в которой оказался.

В общем, Девара стал совершенно другим человеком по сравнению с тем, каким был накануне. Я разрывался между радостным удивлением и уверенностью, что в глубине души он продолжает надо мной издеваться. Его дружелюбное поведение делало мою враждебность смешной и детской даже в моих собственных глазах. Он вел себя крайне любезно и вежливо, и мне было трудно сохранять неприязнь к нему, особенно учитывая, что он старался подключать меня ко всем своим делам, а заодно подробно объяснял, чем и для чего он занимается. Мой жизненный опыт не подготовил меня к тому, что сейчас происходило. Я то и дело спрашивал себя, не безумец ли он, а потом сомневался в здоровье собственного рассудка.

Сбитым с толку юношей легче манипулировать.

Утром Девара предложил мне мяса, не дожидаясь, пока я его попрошу, и показал, как он использует водяные растения в качестве фильтра, когда набирает воду в свои продолговатые бурдюки. Думаю, они были сделаны из кишок каких-то животных. А еще он поймал несколько красных лягушек, ловко избежав прикосновения к ним голыми руками, и положил их на большой плоский камень довольно далеко от пруда. Они почти сразу изжарились и усохли на солнце. Тогда Девара сделал сверток из плоских жестких листьев сворта, единственных кустов, что здесь росли, и аккуратно засунул их в один из карманов своего свободного одеяния.

Вскоре я начал понимать, что, хотя мы покинули его лагерь с пустыми руками, на самом деле Девара прекрасно подготовился к нашему путешествию и у него было все необходимое, чтобы выжить. Но, обращаясь к нему с просьбами, я буду вынужден признать, что завишу от него.

Он вел себя со мной так добродушно и жизнерадостно, что мне было неловко за свою сдержанность, однако я никак не мог заставить себя ему поверить. Совершенно неожиданно для меня Девара превратился в настоящего наставника, словно наконец решил, что станет учить меня тому, о чем просил его мой отец. Когда мы сели на талди в то первое утро у пруда, я решил, что мы поедем к его шатру, который остался стоять неподалеку от моего дома. Девара, как всегда, указывал дорогу, а я следовал за ним. В полдень мы остановились, и мой учитель, протянув мне маленькую рогатку, показал, как ею пользуются кидона, а потом велел потренироваться. Затем мы оставили наших талди и отправились в заросли кустов на краю оврага. Он сбил первую же увиденную нами куропатку, и я поспешил свернуть ей шею, пока она не оправилась. Второй птице он сломал крыло, и мне пришлось за ней погоняться, пока я ее не поймал. Я сумел сбить свою единственную куропатку только ближе к вечеру, да и то швырнув в нее довольно большой камень.

Ночью мы развели костер, приготовили мясо и разделили воду, словно были настоящими друзьями. Я почти ничего не говорил, но Девара неожиданно стал ужасно болтливым. Он принялся рассказывать мне бесконечные истории из тех времен, когда сам был воином и кидона нападали на своих живущих на равнинах соседей. Они изобиловали кровавыми подробностями, живописующими изнасилования и мародерство. Девара весело смеялся, вспоминая эти «победы». Затем он перешел к «небесным легендам», повествующим про созвездия. Лейтмотивом большинства его героических баек был обман, воровство и кража чужих жен. Я понял, что удачливый вор вызывает у кидона восхищение, а тот, кому не повезло, платит за свои ошибки собственной жизнью. Мне все это было странно, а мораль кидона удивляла. Я заснул в разгар истории про семь красавиц сестер и шутника, который соблазнил всех семерых, сделал им детей и умудрился ни на одной не жениться.

У кидона нет письменности, и потому свою историю они передают изустно из поколения в поколение. Сейчас Девара передавал мудрость своего народа мне, и я многое узнал за это время. Порой, когда мой наставник начинал что-то рассказывать, я слышал в его историях эхо бесконечных повторений. Самые древние из них относились к тем временам, когда кидона были оседлым племенем и обитали у подножия гор. Пятнистый народ прогнал их с обжитых земель, лишив крова, а проклятие захватчиков сделало кидона кочевниками, которые вынуждены кормиться за счет набегов и воровства, вместо того чтобы ухаживать за садами и полями.

То, как Девара говорил про пятнистых, называя их могущественными колдунами, которые живут, наслаждаясь своими несметными сокровищами, озадачивало меня несколько дней. Кто же эти люди с пятнистой кожей, чья магия способна напустить на своих врагов ветер смерти? Когда я наконец сообразил, что Девара имеет в виду спеков, то испытал чувство сродни тому, что возникает, когда видишь портрет знакомого тебе человека.

Мое представление о спеках как о примитивном племени, живущем в лесах, неожиданно сменилось нарисованным моим наставником образом сильного и очень опасного врага. Я решил, что, поскольку спеки каким-то образом сумели заставить кидона покинуть свои земли и стать кочевниками, народ Девара наделил их огромным и легендарным могуществом, чтобы тем самым оправдать свое поражение. Такой вывод меня немного беспокоил, ибо я знал, что он не может быть верным. Что-то вроде досок, которыми заколачивают выбитое окно. Холодный ветер другой правды проникал внутрь, и мне становилось не по себе.

Я никогда не испытывал тепла искренней дружбы или настоящего доверия к Девара, но в последующие дни он учил, а я учился. Благодаря его стараниям я стал ездить верхом, как это делают кидона: садиться на талди на бегу, прижиматься к гладкой, голой спине лошадки, направлять ее едва заметными движениями пяток, соскальзывать на землю даже во время бешеного галопа, свернувшись в клубок, чтобы либо распластаться Я на земле, либо быстро вскочить на ноги. Мой джиндобе – язык, изначально созданный, чтобы все народы, населяющие равнины, могли торговать между собой, – стал более беглым.

Я никогда не был упитанным юношей и благодаря отцу и сержанту Дюрилу всегда оставался стройным и сильным. Но за те дни, что провел с Девара, стал мускулистым и жилистым, точно кусок вяленой оленины. Мы ели только мясо или кровь. Сначала я постоянно страдал от голода и мечтал о хлебе и сладостях, я бы даже от репы не отказался, но все прошло, словно наваждение, уступив место диковинной радости от мысли о том, как мало еды мне нужно. Это удивительное ощущение, и описать его очень трудно. На пятый или шестой день после отъезда из дома я потерял счет времени и стал принадлежать только Девара. Потом мне ни разу не удалось описать состояние моего ума и тела в те дни даже тем немногим близким людям, с кем делился впечатлениями о своем обучении у воина кидона.

Почти каждый день мы охотились из рогаток на фазанов и кроликов, а когда нам не удавалось добыть хоть что-нибудь на обед, пили кровь наших лошадей. Девара делился со мной вяленым мясом и водой, но и то и другое приходилось экономить. Мы часто разбивали лагерь в местах, где не было воды, и далеко не всегда разводили костер, но меня это больше не трогало. Каждый вечер перед сном Девара рассказывал мне истории, и я постепенно начал постигать представления его народа о добре и зле. Сделать ребенка чужой жене, чтобы другой воин его кормил и растил, считалось отличной шуткой. Если ты украл и тебя не поймали, значит, ты исключительно умен. В противном же случае ты дурак и не заслуживаешь ни сочувствия, ни великодушия.

Если у тебя есть талди, жена и дети, следовательно, ты богат и боги к тебе благоволят, а потому остальные соплеменники должны прислушиваться к твоему мнению. Если же человек беден или его талди, жена или дети умирают, значит, он либо глуп, либо проклят богами, и тогда обращать на него внимание – пустая трата времени и сил.

Мир, в котором жил Девара, был жестоким и безжалостным, в нем не оставалось места состраданию. Я не мог его принять, но в определенном смысле сумел посмотреть на жизнь глазами кидона. Следуя его бескомпромиссной логике, мой народ победил их и теперь вправе требовать повиновения. Кидона презирали и ненавидели нас, однако по их законам получалось, что мы смогли их одолеть потому, что боги были на нашей стороне, а потому они обязаны нас слушаться.

Попросив его стать моим наставником, мой отец оказал Девара честь, и кочевник гордился этой честью. То, что в ходе обучения он мог задирать меня и жестоко со мной обращаться, тешило его самолюбие и наверняка должно было стать предметом зависти соплеменников. Девара получил сына своего врага в полное распоряжение и не собирался проявлять ко мне милосердие. Он множество раз с гордостью заявлял, что мне до конца дней суждено носить знак, оставленный его оружием. Девара часто меня дразнил, повторяя, что я не так плох для гернийского щенка, но ни один гернийский щенок не может стать таким же сильным, как равнинный медведь кидона. Он каждый день надо мной потешался – пожалуй, так стал бы вести себя добродушный дядюшка, – но никогда не подпуская меня к себе слишком близко. Думаю, я заслужил некоторое уважение, когда он начал учить меня сражаться при помощи «лебединой шеи». Девара даже неохотно признал, что мне удалось добиться определенных успехов, хотя он всякий раз добавлял, что мои «руки, касавшиеся железа», испорчены этим злым металлом, и поэтому мне не суждено обрести мастерство истинного воина.

– Я слышал, как ты просил отца дать тебе пистолеты в уплату за мое обучение, – возразил я. – А ведь они сделаны из железа.

– Твой отец причинил мне вред, когда выстрелил в меня железной пулей, – пожав плечами, сказал он. – Потом он сковал железом мои запястья, с тех пор вся моя магия заперта внутри меня. Она так ко мне и не вернулась до конца. Наверное, небольшой кусочек его железа по-прежнему живет во мне. – Девара показал на свое плечо, где остался шрам от выстрела моего отца. – Он умный человек, твой отец. Он отнял у меня магию. Поэтому я попытался его обмануть. Если бы мне это удалось, я бы забрал у него его магию и направил ее против вашего народа. Но он сказал «нет». Он думает, что так будет всегда, но торговать можно и с другими людьми. Посмотрим, чем все закончится.

Он кивнул каким-то собственным мыслям, и мне это очень не понравилось. В тот момент я во всех смыслах был сыном своего отца, сыном офицера каваллы короля Тровена, и решил, что по возвращении непременно должен предупредить его о планах, которые вынашивает Девара.

Чем дольше я оставался с моим наставником и жил как самый настоящий кочевник, тем сильнее было охватывавшее меня ощущение, будто я нахожусь сразу в двух мирах и совсем скоро полностью погружусь в мир кидона. Я слышал, что такое не раз случалось с солдатами или с теми, кто слишком много общался с жителями равнин. Наши разведчики постоянно прятались за языком, одеждой и обычаями дикарей. Странствующие торговцы продавали жителям равнин инструменты, соль и сахар, а взамен получали меха и самые разные вещи ручной работы и тем размывали границы между нашими культурами.

Мы нередко слышали истории о гернийцах, зашедших слишком далеко и принявших законы жителей равнин. Они брали в жены их женщин и начинали носить одежду кочевников. Про таких говорили, что они стали дикарями. Никто не спорил с тем, что эти люди до определенной степени полезны в роли посредников между двумя мирами, но их не слишком уважали, еще меньше доверяли и практически не принимали в приличном обществе. А их детей полукровок и вовсе туда не допускали. Иногда я задавал себе вопрос, что стало с разведчиком Халлораном и его хорошенькой дочерью.

Раньше у меня не укладывалось в голове, как цивилизованный человек по собственной воле может стать дикарем, но теперь я начал понимать скрытые мотивы подобных поступков. Находясь рядом с Девара, я испытывал почти непреодолимое желание сделать что-нибудь такое, что произведет на него впечатление – в соответствии с его системой ценностей. Одно время я даже обдумывал, не украсть ли у него что-нибудь, дабы продемонстрировать свою ловкость, после чего ему пришлось бы признать, что я не такой уж дурак. Воровство находилось далеко за гранью моральных принципов, на которых меня воспитывали, однако я часто ловил себя на обдумывании деталей преступления, призванного завоевать уважение Девара. Иногда я выплывал на поверхность таких размышлений и не узнавал самого себя.

А потом мне в голову пришло новое соображение – если я украду что-нибудь у Девара, это не будет плохим поступком, потому что в его собственных глазах воровство является состязанием двух умов. Он провоцировал меня стремиться к тому, чтобы переступить границу. В мире Девара только воин кидона считался цельным человеком. Только воин кидона обладал сильным телом и был наделен мудростью и смелостью, превозмогающей инстинкт самосохранения. Но при этом умение выживать ценилось кидона очень высоко, и любую ложь, жестокость или кражу можно было оправдать, если они совершались, чтобы остаться в живых.

И вот как-то раз ночью Девара предложил мне пересечь границу, разделявшую два мира.

Каждый день нашей бродячей жизни приближал нас к владениям моего отца. Я скорее чувствовал, чем знал это. Однажды мы разбили лагерь на уступе скалистого плато, расположенном над крутым обрывом. Отсюда открывался отличный вид на равнины, а вдалеке я разглядел Тефу – река горделиво несла свои воды через Широкую Долину. Я развел костер, как учил меня Девара и как это принято у кидона – при помощи полоски кожи и кривой палочки. Теперь я справлялся с этим заданием значительно быстрее, чем раньше. Вокруг нашего лагеря в изобилии росли кусты с узкими длинными листьями. И хотя их ветви были упругими и зелеными, горели они хорошо. Огонь вспыхнул, разгорелся, и над ним поднялся сладковатый дым. Девара наклонился над ним, глубоко вдохнул и с довольным видом выпрямил спину.

– Так пахнут охотничьи угодья Решамеля, – сообщил он мне.

Я узнал имя мелкого божества из пантеона кидона, поэтому немного удивился, когда Девара продолжил:

– Я тебе говорил, что он положил начало моему роду? Его первая жена рожала только дочерей, и он ее прогнал. Вторая жена рожала только сыновей. Его дочери стали женами его сыновей, таким образом получается, что в моих жилах дважды течет кровь бога.

Он с гордостью стукнул себя по груди и посмотрел на меня в ожидании ответа. Но он сам научил меня искусству торговли, когда каждый из нас пытался обесценить ставку другого. Вот только на сей раз я не знал, чем ответить на его заявление о том, что он произошел от бога.

Тогда Девара придвинулся к огню, вдохнул сладковатый дым и сказал:

– Я знаю. Твой «добрый бог» живет далеко, среди звезд. Вы произошли не от его плоти, а от его духа. Это плохо для вас. Потому что в ваших жилах не течет кровь бога. – Он наклонился ко мне и сильно ущипнул за руку. Девара часто так делал, и я к этому уже привык. – Но я могу показать тебе, как тоже стать отчасти богом. Ты настолько кидона, насколько я смог тебя воспитать, герниец. Теперь Решамель будет испытывать тебя и решит, захочет ли он, чтобы ты стал одним из нас. Это очень суровая проверка. Ты можешь потерпеть поражение. Тогда ты умрешь, и не только в этом мире. Но если ты ее выдержишь, ты завоюешь славу. Во всех мирах.

В его голосе звучало лихорадочное возбуждение, какое появляется у иных людей, когда они говорят о золоте.

– Как? – против собственной воли спросил я, и он принял мой вопрос за согласие.

Девара долго на меня смотрел, и выражение его глаз, которое я и так-то далеко не всегда мог правильно понять, теперь, в темноте, казалось по-настоящему загадочным. Затем он кивнул, думаю, скорее каким-то своим мыслям, нежели мне.

– Идем. Следуй за мной туда, куда я тебя поведу.

Я встал, собираясь выполнить его приказ, но он не спешил уходить. Вместо этого он велел мне собрать побольше веток с листьями и развести огромный костер. Всякий раз, когда я подбрасывал новые охапки, вверх взлетали столбы ослепительных искр, было так жарко, что я начал истекать потом, ароматный дым окутывал меня с головы до ног. Девара сидел и наблюдал за тем, как я работаю. Потом, когда огонь принялся рычать, точно разъяренный зверь, он кивнул и медленно поднялся на ноги. Подойдя к ближайшему кусту, Девара оторвал толстую ветку и аккуратно вплел в ее листья веточки поменьше. В результате у него получилась палка с зеленым шаром на конце. Он сунул ее в огонь, и она почти сразу загорелась. Держа факел над головой, Девара подвел меня к краю уступа и на некоторое время замер, глядя на раскинувшуюся внизу равнину. На горизонте земля медленно заглатывала солнце. А потом, когда чернильный мрак до краев залил овраги, испещрявшие равнину до самого горизонта, Девара повернулся ко мне. Огонь факела танцевал на ветру, и по лицу кидона метались свет и тени, превращая его в жуткую маску безумного шамана. Он заговорил певучим голосом, не похожим на его обычный.

– Ты мужчина? Ты воин? Пригласит ли Решамель тебя в свои охотничьи угодья или скормит псам? Сильнее ли твои храбрость и гордость желания жить? Потому что именно это и делает кидона воином. Только настоящий воин предпочтет остаться храбрым и гордым, чем согласится жить. Ты хочешь быть воином?

Он замолчал, дожидаясь моего ответа, и я шагнул в его мир.

– Я хочу стать воином.

Широкое плато и степь внизу, казалось, затаили дыхание. Они словно чего-то ждали.

– Тогда следуй за мной, – сказал Девара. – Я покажу тебе дорогу.

Он поднял руку и, как мне показалось, прикоснулся к своим губам, а потом на мгновение замер, и свет факела высветил его орлиный профиль на фоне ночи.

А потом он шагнул в пропасть.

Потрясенный, я наблюдал за его падением, вернее, за летящим вниз светом факела, который держал в своих ладонях ветер, устремившийся вслед за ним. На протяжении нескольких ударов сердца я видел сияние факела, а потом он превратился в едва различимую блестящую точку. Девара пропал.

Я стоял один на краю уступа, и меня со всех сторон окружала черная ночь. Ветер, пропитанный теплом и ароматом костра, толкал меня в спину – настойчиво, но не слишком сильно – к самому краю обрыва. Я не могу объяснить, как сделал этот шаг, просто Девара медленно привел меня в свой мир, наделив своей верой и образом мыслей. То, что показалось бы мне абсолютно немыслимым всего месяц назад, теперь представлялось единственно возможным. Лучше упасть и разбиться насмерть, чем позволить другим назвать меня трусом. Я шагнул в пропасть.

И начал падать. Я не кричал, я вообще не издал ни единого звука, только ветер с ревом налетал и рвал мою потрепанную одежду. Вряд ли я смогу теперь сказать, как долго продолжалось падение, но наконец мои ноги ударились обо что-то жесткое и колени подогнулись. Я принялся дико размахивать руками, скорее пытаясь взлететь, чем сохранить равновесие. В темноте чья-то рука схватила меня за рубашку и куда-то потянула. Голос, который не принадлежал Девара, промолвил: – Ты прошел первые ворота. Открой рот. Я подчинился.