Сын солдата (№1) - Дорога шамана

Они принялись обсуждать достоинства и недостатки большого порта и на какой пассажирский корабль отцу следует купить билеты. Капитан начал добродушно потешаться над большими судами, заявив, что отца на самом деле не слишком-то интересует скорость, ему просто хочется новых ощущений, а заодно оказаться в компании прелестных дам и элегантных господ, предпочитающих путешествовать на роскошных кораблях вместо его простой баржи.

Когда отец, рассмеявшись, принялся все это отрицать, я вдруг почувствовал очень неприятный запах. Приличия требовали не обращать на него внимания, но у меня тут же пропал аппетит, а на глаза навернулись слезы. С каждой минутой вонь становилась все сильнее, и я бросил взгляд в сторону маленького камбуза, решив, что на плите забыли какое-нибудь блюдо, но не заметил никакого дыма. А запах, который оказывал на меня очень необычное действие, становился все сильнее. Он не просто раздражал обоняние, а как будто застрял в горле – меня охватило почти непереносимое ощущение ужаса. Мне стоило неимоверных усилий оставаться на месте. Я попытался незаметно промокнуть глаза уголком салфетки, и капитан Рошер сочувственно ухмыльнулся.

– Так-так, до тебя добрался великолепный запах вырубки, приятель. В ближайшие пару дней, пока мы не проплывем мимо, дышать будет трудно. Они сжигают разный мусор – зеленые ветки и ползучие растения, чтобы отряды заготовщиков смогли подобраться к склонам холмов. Отсюда и дым. Но это еще ничего. А то два года назад один из отрядов просто взял и поджег склоны, чтобы расправиться с кустарником. Вот тогда был дым, я вам доложу! Они тут же срубили все деревья, которые меньше других пострадали от огня, и сумели опередить червей. Быстрые деньги, но столько всего полезного пропало зря!

Я кивнул, хотя почти ничего не понял из того, что он сказал. Я не мог дождаться конца завтрака и, как только представилась возможность встать из-за стола, тут же покинул гостиную, по глупости рассчитывая глотнуть свежего воздуха на палубе.

Когда я вышел наружу, моим глазам предстало невероятное зрелище. В воздухе висели густые клубы дыма, задушившие яркий свет дня. Нижнюю часть холма по правому борту уже полностью лишили жизни – все деревья приличного размера были безжалостно срублены. Свежие пни жуткими белыми пятнами выделялись на фоне обожженной земли, кусты и молодые деревца были сломаны, пока валили большие деревья, а потом тащили их к реке. Над сваленными в большие кучи ветками поднимался дым; тут и там тлели темно-красные угли.

Склон холма походил на огромное мертвое животное, облепленное червями. Повсюду сновали люди – одни срезали ветки с упавших великанов, другие вели под уздцы лошадей, тащивших очищенные бревна к берегу. За ними оставались глубокие борозды. Ноги и животных, и заготовщиков вязли в грязном месиве, в которое превратилась земля за последние несколько дождливых дней. Бревна плавали в воде, точно сгустки запекшейся крови, а те, что лежали высокими штабелями на берегу, напоминали изъеденные временем кости. Еще один отряд рабочих длинными веревками и цепями связывал искалеченные стволы в некое подобие плотов. Все происходящее казалось мне кровавой бойней и осквернением тела бога.

На вершине холма лесорубы уничтожали остатки леса – так парша распространяется по спине собаки. У меня на глазах упал очередной зеленый великан, и рабочие радостно завопили. Падая, он подмял под себя деревья поменьше, с корнем вырвав их из плоти земли. Как только ветки перестали раскачиваться, люди облепили огромный ствол, и я увидел, как в воздухе замелькали блестящие, наточенные топоры.

Я отвернулся, не в силах смотреть на это надругательство, внутри у меня все сжималось, начался озноб. Накатила волна ужасного предчувствия. Вот так умрет наш мир, ведь сколько бы леса ни было уничтожено, людям всегда окажется мало. Покончив с лесом, они займутся землей, оскверняя и опустошая все на своем пути. Они построят множество домов из отнятого у недр камня или из стволов последних остававшихся деревьев. Они замостят дорожки между своими жилищами, отравят реки и подчинят себе землю, и она будет послушна их воле. Они не видят, что творят, но даже, если бы и видели, не смогли бы остановиться. Ибо не знают, что такое предел. Никто не в силах помешать человеку творить зло, с ним справится только бог. Но люди бездумно убивают единственного бога, обладающего достаточным могуществом, чтобы их остановить.

Я услышал предостерегающие крики, потом вопли ликования, означавшие, что упало еще одно дерево. Над ним взлетела туча птиц и с печальными криками начала кружить над павшим великаном, словно стая ворон над полем боя. Ноги у меня подкосились, я опустился на палубу, успев ухватиться руками за перила, и тут же закашлялся. Меня чуть не вырвало, и снова начался сильный приступ кашля. Мне никак не удавалось отдышаться, но, полагаю, дело тут было не только в едком дыме. Горе и боль спазмом сдавили горло.

Один из матросов увидел, как я упал, и уже в следующее мгновение я почувствовал на плече его грубую руку. Он встряхнул меня и спросил, что случилось. Я помотал головой – у меня не находилось слов, чтобы объяснить истинную суть происходящего. Вскоре рядом появились отец и капитан, все еще продолжавший сжимать в руке салфетку.

– Невар? Ты болен? – с мрачным видом спросил отец.

– Они уничтожают мир, – не слишком внятно пробормотал я и, закрыв глаза, чтобы не видеть происходящего, с трудом поднялся на ноги. – Я… я плохо себя чувствую, – добавил я. Мое сознание будто раздвоилось. Одна твердила, что я не должен проявлять слабость в присутствии отца, капитана и команды. Другой было все равно. То, чему я стал свидетелем, поражало своей чудовищной жестокостью. – Думаю, мне нужно пойти полежать.

– Наверное, вонь от костров виновата, – с глубокомысленным видом предположил капитан Рошер, – От него любому станет плохо. Через пару часов привыкнешь, приятель. Да и вообще это все равно лучше, чем Старый Тарес по утрам. Мы пройдем эти места через день или два, если плоты не будут слишком мешать. Они представляют основную опасность для навигации, а были времена, когда богатеи строили свои дома только из камня. Теперь же они желают дерево, дерево и снова дерево. Думаю, им придется вернуться к старому доброму камню, когда лес здесь закончится. И тогда снова оживут каменоломни. Люди готовы заниматься чем угодно, лишь бы денежки шли. Лично я буду рад, когда они срубят последнее дерево и по реке опять можно будет спокойно плавать.

ГЛАВА 8

СТАРЫЙ ТАРЕС

В тот день я еще раз солгал отцу. Я сказал ему, что мне попалась какая-то несвежая пища и от этого плохо себя чувствую. Мне позволили оставаться в постели три дня. В окно смотреть я не мог. Запах горящих веток, дым и хлопья сажи в воздухе, крики матросов, беспрестанно бранившихся со сплавщиками, когда надо было провести нашу баржу между плотами, сообщали мне обо всем, чего я знать не хотел. Я испытывал такую же боль, как в тот миг, когда охотники выстрелили в чародея ветра. Мне довелось увидеть нечто безгранично чудесное, а в следующее мгновение я стал свидетелем его уничтожения. Я ощущал себя ребенком, которому показали великолепную игрушку и тут же ее отняли, и мне никак не удавалось избавиться от ощущения, что меня обманули. Мир, который я полюбил и в котором надеялся жить, исчезал прямо у меня на глазах, а я даже не успел его исследовать.

В Кэнби мы попрощались с капитаном Рошером и сошли на берег. Этот город вырос возле места слияния двух рек: бурной Истер и более спокойной Тефы. Широкая, глубокая и быстрая Соудана являлась главным торговым путем, а также по ней проходила граница с Поющими землями. Она доставит нас в Старый Тарес и дальше, уже без нас, отправится к Внутреннему морю. На побережье ее встретит город Жерло, в прошлом основной гернийский порт. Он перешел в руки обитателей Поющих земель в конце войны, и до сих пор многие жители моей страны считали это огромной потерей.

Едва ступив на берег, я был потрясен количеством людей на улицах, и потому, словно испуганный щенок, я старался не отставать от отца. Мужчины и женщины в модной городской одежде спешили по своим делам, разнообразные экипажи прокладывали себе путь среди толп народа. На меня произвело впечатление то, как отец уверенно подошел к кассе, договорился насчет наших билетов на пассажирский корабль и доставки багажа и снял на ночь комнату в гостинице. Мне было не по себе оттого, что меня без конца толкали какие-то незнакомцы, от необходимости сидеть за столом в большой таверне, заполненной громко переговаривающимися людьми. В заведении играла музыка, а официанты в черных фартуках сновали между столиками с таким важным и величественным видом, что я чувствовал себя деревенщиной, которому здесь не место. Словно кто-то самый главный совершил ошибку и это я должен обслуживать их. Я испытал облегчение, когда мы ушли в нашу комнату, и огромную радость, когда на следующее утро сели на корабль.

Наконец наши лошади и багаж были погружены на огромное судно, и я заверил отца, что полностью оправился после болезни. Пассажирский корабль мчался по реке значительно быстрее неспешной и неповоротливой баржи, подгоняемый ветром, который наполнял громадные паруса. Лошадям совсем не нравилась скорость и непривычные звуки, как, впрочем, и мне, особенно когда приходило время спать. Но днем я не обращал на эти неудобства внимания, потому что вокруг было слишком много всего интересного.

Наша каюта оказалась значительно роскошнее, чем та, которую нам предоставили на маленькой барже. Точнее, каюты, потому что у каждого из нас была своя – с железными кроватями, привинченными к полу, и свободным пространством для вещей. В столовой стояли столики, накрытые белыми скатертями, со сверкающими серебряными приборами, имелась комната для игры в карты и кости и компания приятных спутников. Мой отец выбрал корабль, капитан которого славился смелостью и умением быстро преодолевать любые расстояния.

Команды всех судов, ходящих по Соудане, соревновались друг с другом и гордились своим умением за максимально короткое время привести корабль в порт назначения. День за днем я наслаждался изумительными пейзажами, открывавшимися с палубы. Еда была изысканной, а по вечерам нас ожидало какое-нибудь развлечение – играл струнный оркестр, выступали певцы или нам предлагали посмотреть спектакль. Отец вел себя дружелюбно и открыто и вскоре познакомился почти со всеми двадцатью пассажирами на борту. Я старался следовать его примеру, но он посоветовал мне больше слушать, чем говорить, и оказалось, что такое мое поведение очень нравится дамам. За все время возникла только одна не слишком приятная ситуация. Молодая леди представила меня своей подруге. Услышав имя Бурвиль, та вздрогнула и взволнованно спросила:

– Надеюсь, вы не родственник Эпини Бурвиль?

Я ответил, что одна из моих юных кузин носит это имя, но я плохо ее знаю. Женщина рассмеялась и сказала своей подруге:

– Представляешь, каково это – быть кузеном Эпини!

– Садиа! – смущенно воскликнула моя знакомая. – Веди себя прилично! Родственников не выбирают, и я бы, например, совсем не хотела представлять тебя как свою кузину!

Услышав эту отповедь, другая леди перестала улыбаться, и на ее лице появилось холодное выражение, несмотря на мои заверения, что она меня ни капли не обидела. Однако по большей части мое общение с пассажирами корабля протекало исключительно приятно, было весьма интересным и познавательным, к чему и стремился отец.

Мы неуклонно продвигались на запад, и день ото дня земли становились все более обжитыми. Вскоре мой взгляд устал от вида бесчисленных процветающих ферм, выстроившихся вдоль берега, и городов, очень похожих друг на друга своими большими размерами и многолюдством. Нам то и дело попадались скопления рыбаков, сидящих в маленьких лодочках, – одни ставили сети, другие ловили рыбу удочками. Наш капитан, твердо вознамерившийся не терять времени попусту, нередко направлял корабль прямо на них, и я с замиранием сердца следил, как утлые суденышки спешно убираются прочь с нашего пути.

Юные барышни, наблюдавшие за происходящим с верхней палубы, часто в испуге вскрикивали, а затем весело смеялись, когда лодочки оказывались в безопасности. В последние два дня пути я смотрел на берег со всевозрастающим беспокойством: моему взгляду представала бесконечная череда городов и промышленных мануфактур. По ночам желтые огни домов освещали реку, а днем дым из труб, словно легкий туман, поднимался в небо. Я испытал странное чувство, представив, что все эти люди живут так близко друг от друга, – изумление, окрашенное примесью страха. Скоро мне самому придется вести такую жизнь, на протяжении целых четырех лет не знать ни минуты покоя и не иметь возможности хотя бы ненадолго уединиться. Такая перспектива меня не слишком вдохновляла, и радостное предвкушение нового приключения несколько потускнело от мрачного предчувствия.

Я вспомнил слова капитана баржи о том, что в Старом Таресе будет пахнуть значительно хуже, чем даже от лесных костров. Когда я спросил об этом отца, он пожал плечами.

– В нашей столице жгут много угля, и ее построили много поколений назад. Она пахнет, как любой другой старинный город. Капитан Рошер наверняка не покидал реку лет двадцать. Он не чувствует запаха, исходящего от его баржи и членов команды, но с удовольствием сообщает тебе, что в большом городе воняет. Все дело в привычке, Невар, а человек может привыкнуть почти ко всему.

Слова отца лишь усилили мою тревогу, и от него, похоже, это не укрылось. Он стоял рядом со мной около перил, а я с мрачным видом разглядывал почерневшие от дыма дома. Они стояли так плотно друг к другу, что я нигде не видел открытой земли. Каменные здания выстроились вдоль реки, глядя всеми своими окнами на покрывавшую берег отвратительную грязь. Мы видели огромное количество вонючих стоков, откуда в реку стекали смердящие отходы. Несмотря на это, оборванные мальчишки ловили рыбу, резвились в воде или просто бесцельно бродили вдоль берега. Обрывки гниющих растений устилали прибрежную гальку. За приземистыми зданиями складов и фабрик начинались бесконечные ряды крыш с дымящими трубами. Мрачное, отвратительное зрелище, гораздо более пугающее, чем высохшие под солнцем равнины.

Ароматный дым из трубки моего отца немного заглушал неприятные запахи, висящие над рекой. Через некоторое время он выбил трубку и проговорил:

– Ты же знаешь, я никогда не учился в Академии.

– Я знаю, что ее еще не существовало, когда тебе было столько лет, сколько мне сейчас. И ты сделал очень много для ее создания.

– Надеюсь, это так, – скромно ответил он и принялся заново набивать трубку. – Я учился в Военной школе. И поступил туда, когда те, кто служил в кавалле, считались… существами высшего порядка. Вообще кавалеристами становились только члены тех семей, сыновья-солдаты которых еще в незапамятные времена избрали рыцарскую стезю. И хотя таких семей осталось мало и численность каваллы сокращалась, в определенных кругах господствовало мнение, будто молодой человек может получить только ту военную профессию, что была у его отца, ибо такова воля доброго бога. Однако солдат везде солдат, и я убеждал своего отца, что смогу служить королю верхом на лошади не хуже, чем в пехоте. Должен признаться, я был страшно разочарован, когда меня отправили в артиллерию. А потом, словно по воле доброго бога, все изменилось, и я попал в каваллу. – Он поднес трубку к губам, сделал несколько глубоких затяжек и только потом продолжил: – Боюсь, что здесь, в городе, ты будешь жить, как в свое время я в Военной школе. Ни свежего воздуха, ни простора, чтобы побегать, и всегда в окружении своих товарищей-кадетов. Про некоторых из них сразу можно сказать, что они станут отличными офицерами. А вот другие окажутся грубыми деревенскими парнями, и ты не раз задашь себе вопрос, почему добрый бог сотворил их сыновьями-солдатами и будущими командирами. Но когда твое обучение закончится, ты снова станешь свободным человеком и сможешь вдыхать свежий воздух равнин, охотиться и наслаждаться жизнью. Думай об этом, когда городская гарь и серые ночи покажутся тебе невыносимыми. Это поможет.

– Да, сэр, – ответил я, понимая, что отец хотел меня подбодрить, но почему-то после его слов на душе стало еще тоскливее.

Мы вошли в порт Старого Тареса поздним вечером. Дядя прислал за нами фургон и слугу, который быстро сложил наш багаж и привязал поводья лошадей к специальным крючкам, закрепленным на задней стенке довольно убогого тарантаса. Я устроился рядом с отцом на мягком сиденье и попытался не думать о том, что повозка слишком жалкая и не соответствует положению отца. Ночь в преддверии зимы выдалась холодная и сырая. Мы покинули порт, и фургон с грохотом покатил по улицам бедных районов Старого Тареса, потом долго ехали мимо лавок с темными по случаю позднего времени окнами. Иногда нам попадались сторожа, но, кроме них, мы не встретили ни единого человека.

Наконец мы покинули городские кварталы и начали медленно подниматься по пологому склону холма, который много поколений назад аристократия облюбовала для возведения своих роскошных особняков. Когда мы подъехали к «Каменной бухте», я увидел, что дом погружен в темноту, лишь у входа висел желтый фонарь, да у нас над головой светилось несколько окон. Камердинер дяди приветствовал отца и объяснил, что госпожа и мои кузины давно почивают, но хозяин дома получил известие о нашем прибытии и ждет нас в своем кабинете. Мы последовали за доверенным дядиным слугой по лестнице, выстланной роскошным ковром, а несколько лакеев занялись нашим багажом.

Остановившись у двойной двери, ведущей в кабинет, камердинер тихонько постучал, затем распахнул створки и отошел в сторону, пропуская нас в комнату, залитую мягким светом. Если у меня и были сомнения насчет того, какой прием ждет нас в доме дяди, они мгновенно рассеялись. На столе был сервирован великолепный ужин – вино, хлеб, холодное мясо и сыр, – и гостеприимный хозяин не забыл приготовить для своего младшего брата табак.

Дядя встал, чтобы поздороваться с нами, и, подойдя к отцу, крепко его обнял. Он был одет в изысканную домашнюю куртку и шелковые брюки. Затем, не выпуская из руки трубку, он остановился в нескольких шагах от меня и выразил удивление тем, как я вырос и возмужал. Дядя потребовал, чтобы мы немедленно поужинали, что несказанно меня обрадовало.

Я ел, прислушиваясь к разговору старших. К моему облегчению, на меня не очень обращали внимание и не требовали принимать участие в беседе. Таким образом, я получил возможность насладиться отличной едой, вкуснее которой не пробовал ничего уже много дней, а заодно понаблюдать за двумя военными лордами в обстановке, в какой я никогда не видел их прежде. Совершенно неожиданно для себя я понял, что они очень близки и дядя не только радуется тому, что отцу удалось завоевать высокое положение в обществе, но и очень любит своего младшего брата. В наши прошлые визиты я был еще ребенком, и тогда их поведение полностью соответствовало случаю и их положению. На сей же раз, возможно из-за позднего часа или долгой разлуки, они много говорили, весело смеялись и вообще вели себя словно мальчишки, а не гордые аристократы.

Будто желая восполнить время, проведенное вдали друг от друга, они обсуждали самые разные темы, начиная от качества урожая, собранного отцом, до дядиных виноградников и его планов по поводу замужества дочери. Отец также поделился с братом своими мыслями о возможных кандидатах на руку Ярил. А еще он рассказал про сады матери и признался, что хочет сходить на цветочный рынок купить луковицы георгинов, поскольку наши этим летом съели грызуны. Он много говорил о том, как мать любит свои сады и дом, что его дочери слишком быстро выросли и ему скоро придется с ними расстаться.

А дядя в ответ честно поведал ему о тревогах и амбициях своей жены, признавшись, что она недовольна высоким положением моего отца, словно его успех в чем-то ущемил семью старшего брата.

– Даралин всегда очень трепетно относилась к своему титулу. Она была младшей дочерью и даже не надеялась выйти замуж за первого сына. Такое впечатление, будто ей кажется, что, когда другие занимают такое же положение, ставится под сомнение ее собственное. Я пытался переубедить жену, но, к сожалению, ее мать придерживается таких же взглядов. Семья Даралин ведет себя так, словно новые аристократы произошли из простонародья, хотя абсолютно все сыновья-солдаты, которым король Тровен даровал титул, имели благородных отцов. Тем не менее члены ее семьи категорически отказываются иметь что-нибудь общее с новыми аристократами, считая их выскочками и мошенниками. Это не имеет под собой никаких оснований, но именно так обстоят дела.

Отец посочувствовал старшему брату, не принимая его слова на свой счет, будто речь шла о чужом доме, где внезапно стал разваливаться фундамент, или поле, на котором вдруг начал гнить урожай. Он не сказал ни одного дурного слова про жену дяди, да и обсуждали ее отношение к новым аристократам они совершенно спокойно. Оба признавали этот ее недостаток, но он никоим образом не мог повлиять на их дружбу. Даралин изо всех сил старалась завязать близкие отношения с королевой, при любой возможности брала ко двору дочерей и рассчитывала, что их пригласят пожить во дворец. Чтобы добиться этого, она даже организовала обучение моей младшей кузины Эпини оккультным наукам, поскольку спиритические сеансы и прочая ерунда давно уже заворожили королеву. Но мой дядя был этим явно недоволен.

– Я сказал Эпини, что она должна смотреть на свои занятия как на изучение верований язычников и легенд жителей равнин. И поначалу она со мной соглашалась, но чем больше времени Эпини посвящает этой чепухе, тем чаще говорит о ней за столом и тем серьезнее относится ко всему, что с ней связано. Это меня очень беспокоит, Кефт. Эпини молода и, к сожалению, ведет себя так, словно ей еще меньше лет, нежели есть в действительности. Думаю, чем раньше я выдам ее замуж за какого-нибудь солидного человека, тем будет лучше для нее. Я знаю, что Даралин мечтает найти ей мужа, который занимал бы положение выше нашего. Она каждый день твердит мне, что, если Эпини станет фавориткой королевы и ее пригласят ко двору, на девочку обратят внимание самые благородные юные лорды королевства. Но я боюсь за мою дочь, Кефт. Я считаю, что ей гораздо полезнее читать священные книги доброго бога, чем разглядывать хрустальные шары и предсказывать будущее при помощи серебряных булавок.

– Похоже, она не слишком отличается от моей Ярил. Да и Элиси тоже проявляла повышенный интерес к подобным вещам примерно в этом же возрасте. Младшая могла говорить только про свои сны, а старшая, когда я запретил ей пойти на праздник Темной Ночи к подруге, целую неделю ходила мрачнее тучи, хотя прекрасно знала, что я не одобряю языческие обычаи. Дай Эпини год, ну, может, чуть больше, и я уверен, здравый смысл возьмет верх. Девочкам нужно иногда пофантазировать и помечтать. Так же точно мальчишки в определенном возрасте пускаются на всякие выходки, проверяя, на что они способны.

Меня несколько удивило, что отцы так беспокоятся о своих дочерях, но, немного об этом подумав, я понял: возможно, настанет время, когда и мы с Карсиной станем обсуждать планы замужества уже совсем взрослых дочерей.

А затем мне стало интересно, будем ли мы с Россом когда-нибудь вот так сидеть и разговаривать о наших детях. Из размышлений меня вырвал голос дяди Сеферта:

– Невар, у тебя задумчивый вид. Что тебя гложет?

Я ответил честно, не успев подумать над своими словами.

– Надеюсь, когда-нибудь и мы с Россом станем беседовать о собственных детях с таким же удовольствием и любовью друг к другу, как это делаете вы с отцом.

Я не собирался им льстить, однако отец ответил мне самой теплой улыбкой, какую я когда-либо видел на его лице.

– Я тоже очень этого хочу, сын, – заверил он меня. – Когда все сделано и сказано, самым важным в мире становится семья. Я хочу, чтобы ты отличился в кавалле и чтобы Росс правильно вел хозяйство, чтобы твои сестры удачно вышли замуж, а юный Ванзи прославился как набожный и ученый человек. Но больше всего я мечтаю о том, чтобы вы с любовью думали друг о друге и делали все, что в ваших силах, ради благополучия и чести семьи.

– Следуя примеру моего младшего брата, – добавил дядя Сеферт, и мой отец слегка покраснел от такой похвалы.

В ту минуту я увидел своего дядю совсем другими глазами и понял, что их откровенный разговор в моем присутствии означает: во мне признали взрослого мужчину, достойного доверия. Словно в подтверждение этому, дядя задал несколько вежливых вопросов касательно нашего путешествия и моей подготовки к обучению в Академии. Узнав, что мы привезли Гордеца, он улыбнулся и с довольным видом кивнул, а потом добавил:

– Думаю, тебе лучше оставить его у меня до того дня, когда тебе разрешат сесть на собственную лошадь. Я слышал, что офицер, отвечающий за обучение кадетов, ввел новое правило. Теперь сначала всех воспитанников повзводно сажают на одномастных лошадей, чтобы таким образом отличать их во время занятий.

– Я об этом не знал, – нахмурившись, сказал отец.

– А это совсем свежие новости, – ответил дядя Сеферт, – видимо, они еще не успели добраться до восточной границы. Полковник Ребин недавно ушел в отставку. Кое-кто считает, будто его заставила жена. Другие утверждают, что с его подагрой и стул-то оседлать трудно, не говоря уже о лошади. Впрочем, ходят и гораздо более неприятные слухи. Якобы он умудрился оскорбить короля и решил, что разумнее уйти с этого поста самому, пока его не уволили официально. Как бы там ни было, он покинул Академию, а на его место пришел полковник Стит.

– Полковник Стит? Что-то я не припомню такой фамилии, – с мрачным видом проговорил отец.

Неудовольствие, которое вызвала у него эта новость, несколько меня обеспокоило.

– Ты действительно не можешь его знать. Он никогда не служил на границе, да и в кавалле тоже, но я слышал, он хороший офицер. Он поднялся по карьерной лестнице не на поле боя, а здесь, дома, за долгие годы верной службы. Однако поговаривают, что он, в отличие от полковника Ребина, очень много внимания уделяет внешней стороне вопроса. Требование, чтобы у каждого взвода лошади были одинаковой масти, – всего лишь одна из его идей. Семья моей жены хорошо знает его семью. Мы нередко обедаем вместе. Может, он и не настоящий солдат, но очень заботится об интересах Академии.

– Ну, я ничего не имею против заботы о внешнем виде. Внимание к деталям может спасти человеку жизнь в сложной ситуации. – Эту реплику отец подал исключительно для меня, должно быть, в надежде сгладить неприятное известие.

– Он не только заставляет всех полировать пуговицы на форме и чистить сапоги… – начал дядя и замолчал. Затем он встал, немного походил по комнате и только после этого продолжил: – Это сплетни чистой воды, но я все равно тебе расскажу. Я слышал, что он отдает предпочтение сыновьям из старых аристократических семей и не жалует тех, чьих отцов называют боевыми лордами короля Тровена.

– Речь идет о несправедливости? – прямо спросил отец, и я уловил беспокойство в его голосе.

– О строгости. Он очень строг, но о несправедливости я не слышал. Даралин – близкая подруга его жены и знает их хорошо. Ходят разговоры, что… ну, как бы это получше сказать… Король возглавляет каваллу и всю армию, разумеется. Но кое-кто опасается, что, если слишком много сыновей боевых лордов получат офицерский чин, это сильно изменит расстановку сил в войсках и, как следствие, приведет к нездоровой для государства верности армии монарху. Совет лордов и так уже считает, что король лишил его определенной доли влияния, когда позволил войти в Совет представителям новой аристократии. Теперь король с большей легкостью добивается принятия тех решений, которые считает нужными.

И по мнению многих, если вдруг дело дойдет до открытого противостояния кого-нибудь из лордов и нашего короля, его величество всенепременно воспользуется армией, чтобы подавить бунт. И армия, где офицерами являются сыновья боевых лордов, будет возмущена этим значительно меньше, нежели в том случае, если бы офицерами были только сыновья старых аристократов.

Дядя замолчал, словно у него закончились все слова, и в комнате повисло неловкое молчание.

– А на самом деле есть такая опасность? – спросил отец напряженным голосом. – Ты думаешь, что старые лорды могут подняться против короля?

Дядя стоял около горящего камина. Он вернулся к своему стулу и тяжело на него опустился.

– Ходят самые разные разговоры, но лично я думаю, что дальше болтовни дело не пойдет. Кое-кто утверждает, что его величество слишком благоволит к новым лордам. Его продвижение на восток выгодно и им, и королевской казне, но от этого ничего не выигрывают благородные семьи, потерявшие свои самые доходные владения, когда побережье перешло в руки обитателей Поющих земель. Другие уверены, что мы уже оправились после долгой войны с ними и теперь, имея пушки Хелсида и сильную боеспособную армию, можем бросить им вызов, без труда победить и забрать назад то, что принадлежит нам по праву.

Отец некоторое время молчал, а потом тихо проговорил:

– Я не думаю, что подобные решения должны принимать лорды. Это право короля, правящего Гернией по воле доброго бога. Я скорблю, как и любой герниец – лорд или простой солдат, – о потере наших прибрежных провинций. Король Тровен сделал все, чтобы положить конец войне. Неужели они не помнят, что нам пришлось перенести в последние десять лет сражений с обитателями Поющих земель? Совсем забыли, что было время, когда мы боялись лишиться не только побережья, но и всех территорий, примыкающих к Соудане? Король Тровен неплохо позаботился о старой аристократии. Гораздо лучше, чем его отец. При нем наша страна отдала почти все, что у нее было, на войну, в которой мы не могли победить, и все это знали. Ладно, хватит копаться в прошлом. Расскажи-ка мне лучше про полковника Стита.

Прежде чем ответить, дядя надолго задумался.