Сердце меча

— Тайсёгун не может вас принять.

Тогда Моро молча отодвинул его в сторону, положил ладонь на разъем комм-пульта и ввел номер личного канала Шнайдера, который на Каратаго знали считанные единицы. Канал был жив, канал откликнулся, и Моро передал сообщение: «Тук-тук».

Чрез пять секунд дверь в кабинет распахнулась, Шнайдер наорал на адъютанта и впустил Моро. Он как раз обедал, и Моро с удовольствием к нему присоединился.

— Рад видеть, — сказал Шнайдер. — А до меня дошли слухи, что ты не просыхаешь.

— Да. Я их старетельно распускал. Я засиделся, Рихард. Я хочу с тобой в конвой.

— Не успеешь набрать команду, да я тебя и не возьму. Есть другое дело. То, которое ты сам на себя повесил — его нужно довести до конца, верно?

— Да, Рихард, — Моро прожевал оливку. — Все нужно доводить до конца.

— Ты вступишь в переговоры с Брюсом.

Глава 19

De profundis[49]

— Все в порядке, мастер Нейгал! Я еще могу сражаться!

Это прозвучало еще сквозь сон, а вот «шлеп-шлеп» шагов и звук падения тела в мелкую воду были уже наяву. Посыпайся! Просыпайся, урод! Сейчас он снова поднимется — и свалится прямо в поток — если уже не захлебнулся и не разбил себе голову!

Рывком разогнув свое измученное, задеревеневшее тело, еще не проснувшись толком, Рэй зашлепал на звук и успел ухватить Дика поперек живота как раз на краю сточной канавы.

— Да что же мне делать с вами, сэнтио-сама, — прорычал морлок, оттаскивая юношу снова к стене тоннеля, на относительно сухое место. — Мне же нужно хоть немного поспать.

Дик вдруг поднял руки, ощупал его голову и лицо почти осознанными движениями, и проговорил:

— Не оставайся здесь, Майлз. Я не убегу без тебя.

Рэй оскалился в отчаянии. Если его принимают за шеэда — значит, дело совсем худо.

Он перебросил руки Дика через свою голову и хотел было обнять его, согревая, и лечь — но тот вдруг задергался, отбиваясь и хрипя — «Уйди! Пусти! Нельзя, нельзя, ты человек, ты душу погубишь, не трогай, не смей!» — так что Рэю пришлось не еще и навалиться сверху, чтобы Дик не вырвался и не уполз. Тот бился еще какое-то время — а потом затих, и Рэй рискнул заснуть, прижимая его к себе.

Проснулся он от боли — и в сером утреннем свете разглядел каппу, вцепившегося в руку, еще трех, пристраивающихся на ногах и на хвосте и не меньше десятка, просто ползающих по телу. В спину Дика впились шесть или семь, но сэнтио-сама, видно, бы в глубоком беспамятстве, и не пытался высвободиться и стряхнуть их — только тихо стонал. Рэй зашипел от омерзения и сшиб тварей несколькими сильными щелчками.

Весь животный и растительный мир Картаго входил в пищевую цепочку человека, но у этого была и обратная сторона: человек вполне мог войти в пищевую цепочку тех же капп, если был слишком слаб, чтобы стряхнуть их. Личинки капп — медлительные и глупые твари, но едят все подряд. Запах крови в воде подманил их — мертвый морлок, лежащий поблизости, казался живым из-за обилия шевелящихся панцирей на его груди и лице. Рэй пришел в бешенство и заплясал на скальной полке, раскидывая капп ногами и ударами хвоста — пока не посшибал в воду всех. Каппы выпустили хвостики и заюлили ими, направляя себя к скале, нескольких снесло вниз сквозь решетку, остальные снова уцепились за камень лапками и поползли вверх, на сладкий запах. Медленно, но верно.

Рэй осмотрел Дика. Раны его продолжали кровоточить, и насквозь мокрая перевязка из обрывков одежды мертвого морлока не спасала. Рэй сделал ее ночью, почти наощупь — и сейчас только поправил, потому что делать новую было не из чего. Потом он осмотрел собственные шрамы, оставшиеся после поединка на арене и битвы с водой. Кровь морлока сворачивается быстро — раны начали затягиваться; кроме той, глубокой, что шла через бедро. Рэй обновил повязку. Остальное — царапины, да еще куча ушибов и ссадин, полученных когда водоворот крутил и бил их о стены, а он старался обхватить Дика руками и ногами так, чтобы принять все удары на себя. Да еще сильно покусанные губы — чтобы вдохнуть Дику воздуха, Рэй закрыл его рот своим, а юноша в беспамятстве принялся кусаться. Пришлось придушить его еще раз, и когда их несло подземными коридорами, несколько страшных минут сомневаться — не труп ли он тащит? Было бы дьявольски обидно убить сэнтио-сама собственными руками, особенно после того как… Его снова передернуло, когда он вспомнил мгновения на арене — дикий, кровавый восторг, в упоении которого он чуть не натворил страшных дел…

Когда первые каппы снова вползли на полку, Рэй поднял Дика на закорки и сказал, будучи уверен, что его не слышат:

— Нужно идти, капитан. Будет больно, но тут я ничего сделать не смогу.

Совершенно неожиданно Дик разлепил губы и пробормотал:

— У меня еще есть кровь, Майлз. Я выдержу.

Рэй для верности связал поясом его колени пред своим животом — и зашагал боком по скальной полке, где над водой, а где по колено в ней или даже по чресла, борясь с довольно сильным течением. Он ослаб, очень ослаб и подолгу отдыхал, опираясь о стены.

После прихода и отступления Волны огромная котловина к западу от Пещер Диса превратилась в озеро. Именно туда и снесло бы все трупы после поединка на Арене, если бы сток не был перегорожен решеткой. Набегая сверху, вода устремлялась вниз через бесчисленные полости, которыми была изъедена скала — людям оставалось только немножко скорректировать их, чтобы приспособить для своих нужд. Полка, по которой Рэй шагал сейчас, была вырублена в скале для лемуров — мусорщиков и могильщиков. Весной и осенью воды вверху было достаточно, чтобы очищать мусорные коридоры, открывая шлюзы. Лемуры собирали органические отходы, чтобы питать ими бустер. То, что не подбирали они — пожирали каппы.

Рэй надеялся встретить лемуров и найти одно из их гнезд — там, по крайней мере, будет достаточно тепло и сухо, чтобы уложить Дика, и найдется еда. О себе Рэй старался не думать. Он выживал и после худшего.

Решетка, которой был загорожен выход наружу, осталась далеко позади, кошачьи глаза Рэя привыкли к темноте. Он шагал, не зная дороги, просто против течения, все время вверх, и часто давал себе отдыхать, но не задерживался подолгу: слишком одолевал холод. Вчера они с капитаном провели в ледяной воде много времени, цепляясь за решетку и ожидая, когда волна спадет. Рэй мог бы снизить температуру тела и перенести это гораздо легче — но нужно было согревать капитана. Теперь Рэю казалось, что он уже никогда не согреется.

Была и другая причина не задерживаться нигде подолгу: в этих нежилых коридорах ходил кое-кто пострашнее капп, а он сейчас не боец.

Лемуры попрятались во время прохождения Волны. Их гнезда должны были располагаться выше уровня стока, и Рэй поднялся уже на несколько уровней и неизвестно как глубоко ушел в сердце камня. Наконец ему повезло — в сером мраке он сумел разглядеть мелькнувшую тень.

Лемур тоже разглядел его — и, вспискнув, бросился наутек. В прежнее время Рэй догнал бы его в два счета, но сейчас, валясь с ног от усталости и боли, да еще и с Диком на плечах, он споткнулся и рухнул на четвереньки через три шага. Но Бог надоумил — он набрал воздуха в легкие и во всю морлочью глотку крикнул то, что везде было безотказным паролем для лемуров и тэка:

— Человеку плохо!

Этот крик исчерпал его силы. Он лег на живот, поправив руки Дика так, чтобы не придавить их. Мокрые, спутанные волосы юноши облепили его шею, как водоросли-гаса. Спиной он чувствовал лихорадочное, сбивчивое дыхание и удары сердца, похожие на отчаянный ночной стук в запертую дверь.

Через несколько минут послышалось шлепанье многочисленных босых ножек. Теплые, покрытые шерстью ручонки ощупали обоих, забрались под туловище Рэя и распустили на нем пояс, после чего сняли с него живую ношу. Рэй поднял голову и увидел, как Дика кладут на поломанный стул, берутся за спинку и ножки, тащат… Ноги юноши тянулись по полу, голова болталась. Выручать морлока, конечно, никто и не подумал — Рэй сам поплелся следом, растирая ноющие плечи. Кто-то из лемуров время от времени озирался и шипел на него, но более ничего не предпринимал. Лемуры боялись морлоков до недержания. И, в общем, правильно боялись. Будучи на службе, в патрулях, морлоки не трогали лемуров — но в этих пещерах можно было встретить и ничьих, беглых морлоков, отказавшихся умирать вслед за хозяевами. Были и такие, чьи хозяева сами проживали в подземельях — обнищав и опустившись, начали жить грабежом. Об этих пещерах рассказывали всякое. Во время войны с Кенан в одной из генетических лабораторий случилась большая утечка активного генетического материала, сильного мутагена. Не всех зараженных людей и гемов сумели найти и обезвредить. Говорили, что шайки мутантов до сих пор скрываются здесь. Время от времени кто-то из лемуров пропадал. Время от времени находили обглоданные кости…

Они шли долго. Гнездо лемуров было где-то над промышленной зоной, поблизости от теплотрассы и открытого водопровода, по которому поступала в очистители и распределители вода. Лемуры, при своей грязной работе, были удивительно чистоплотны -искусственные рефлексы запрещали мусорщикам становиться разносчиками грязи и эпидемий. Все свободное от работы время лемуры чистились, плескались в прудике и наводили порядок в своих жилищах. Тряпки и набивку для них они брали, само собой, все там же, на помойках, но все это вымывалось и выскребывалось перед тем, как пойти в ход. Поэтому когда Дика осторожно уложили на собранную тут же постель, Рэй отнесся к этому спокойно. Здесь было чище, чем в безлюдных пещерах, из которых они выбрались.

— Кусачки, — сказал Рэй лемуру, который казался постарше и посообразительнее других.

— Кусачки на работе, — ответил тот, — вернется не скоро.

— Да нет же, олух. Инструмент, кусачки мне дай! — Рэй для верности показал пальцами.

Лемуры посовещались между собой — хотя говорили они на том же наречии, что и Рэй, он с трудом разбирал их быстрое и писклявое чириканье — и пришли к выводу, что кусачки надо дать, потому что едва ли с кусачками морлок причинит больше вреда, чем без кусачек, рассердившись, что не получил искомого. Рэю выдали инструмент, и он принялся возиться с наручниками Дика. Тот опять начал бредить и заметался, так что Рэю пришлось прикрикнуть на лемуров:

— Да держите его, что ли!

Но лемуры не рисковали так опасно приближаться к морлоку, и Рэй сам, в конце концов, перевернул юношу на живот и сел ему на плечи, пробормотав сквозь зубы:

— Простите, сэнтио-сама, так надо.

Освобожденный от наручников, Дик приподнялся на руках, и в мутных глазах вроде бы промелькнула какая-то тень узнавания. Рэй помог ему встать на колени, и, осторожно придерживая за плечи, сказал как можно мягче.

— Капитан Суна! Сэнтио-сама, вы меня узнаете? Это я, Рэй!

— Рэй… — Дик посмотрел на него, коснулся его груди ладонью, словно убеждая себя в реальности видения. — Почему ты здесь? Тебя тоже жгут? Это нечестно! — оттолкнулся вдруг, упал назад, в тряпки и понес чепуху. Ладонь его была сухой и жаркой, и этот сухой жар Рэй продолжал ощущать на своей груди, как тавро.

— Принесите аптечку, — велел он лемурам.

— Человека к людям надо, — вякнул один из мусорщиков.

— Человека к людям нельзя, — Рэй сгреб его за шкирку, слегка встряхнул и отчетливо проговорил: — Скажешь людям — убью всех. Скажешь тэка — убью всех. Человек здесь будет. Аптечку неси.

Лемуров снабжали перевязочным материалом и дезинфицирующими средствами — с более серьезными болезнями и травмами они шли наверх, к медтехам тэка. Само собой, эта мысль первой пришла старшине лемуров в голову — чтобы тэка забрали человека отсюда. Но допустить этого было нельзя…

Лемур принес аптечку и Рэй начал перевязывать Дика. Со стороны его раны казались ужасными, и лемуры, собравшись кругом, жалобно попискивали и охали. Но Рэй видел, что его щадили. Медтех выбрал хлыст, которым можно выпустить много крови, но нельзя изувечить. Морлок, вполне способный когтями вырвать внутренности, нанес неглубокие раны. Все это оставляло надежду, что Дик как-нибудь выкарабкается сам. Что скоро ему станет лучше.

Лемуры уже и сами сообразили, что раненому нужно горячее питье и заварили белковую смесь. Ее давали им тэка, и был это, в общем, тот же бустер, только жидкий.

Когда Рэй закончил с перевязкой (возни было много — Дик то и дело вдруг начинал метаться), Рэй попробовал напоить юношу. Без толку — он не смог глотать, а когда бело-желтая жидкость наполнила рот — чуть не захлебнулся.

Рэй хотел было рыкнуть на лемуров «Ложку!», но тут один из них сам сообразил, что нужно, и всунулся ему под локоть с пластиковой ложечкой. Рэй взял ее, и тут силы его опять кончились: рука задрожала, смесь расплескалась по подстилке.

— Мне дай, — осмелевший лемур забрал ложку и миску, и осторожными движениями начал понемножку поить раненого.

А они не такая уж бестолочь, подумал Рэй; отполз в угол, где у них было вроде кухни (остальные порскнули оттуда при его приближении) и набрал в горсти сырого бустера из корзины. Есть хотелось зверски. Закусив, он нашел одеяло побольше, обернул им торс и устроился рядом с Диком.

Когда глубокий сон без сновидений сменился чуткой сторожевой дремотой, Рэй услышал надрывный кашель и заставил себя открыть глаза.

Кашлял, само собой, Дик. Кашлял так, что раны открывались, а сонных лемуров, которые притиснулись к нему со всех сторон, расталкивал руками. Лемуры во сне сбиваются в кучу вокруг самого крупного. Морлок был уже слишком велик, чтобы лемуры хотя бы в дрёме приняли его за своего — а Дик еще подходил под их стандарты. Не успевшие проснуться лемуры, в основном — детёныши, продолжали под него подкатываться — для них он был большой и теплый.

Рэй бросился водворил капитана обратно на подстилку, с которой от сполз почти наполовину — приступ кашля как раз прекратился — вытер мокрый лоб, завернул в тряпки: Дик теперь дрожал и стучал зубами от холода. Сонные лемуры снова начали проталкиваться к нему, и Рэй решил их не отгонять — пусть греют его и дальше.

Он вернулся к «кухне», набрал бустера и начал есть, усевшись рядом с Диком. Ему было тревожно. Время прошло — а никакого просвета не наступило. Дик то метался в жару, то мерз, то тихо стонал, то бредил, говоря на трех языках обрывки фраз, в которых едва ли три слова подряд были связны — но из того, что было связно, Рэй кое-что понял, и от горечи у него свело лицо. Сэнтио-сама не узнавал его, хотя несколько раз звал в бреду. Он звал и Бет, и капитана Хару, и шеэда, и леди Констанс, и говорил с ними так, словно они были здесь — но говорил всякую бессвязицу.

Упросив лемуров сварить еще белковой смеси, Рэй опять попробовал накормить Дика — но вышло хуже, чем в прошлый раз: раненого вырвало. Рэй сделал вторую попытку — с тем же успехом: ничего питательнее воды желудок Дика не принял. Вода почти мгновенно выступила потом, и от нового приступа кашля шарахнулись сонные лемуры. Рэй больше не смыкал глаз — едва усталость и собственные раны заставляли его хоть немного забыться, как его будил кашель, или вскрик в бреду, или непроизвольное движение руки. Рэй вскидывался каждый раз — ну, хоть что-нибудь, хоть проблеск сознания! — бесполезно.

У лемуров началась новая рабочая смена — пришли с работы те, кто их нашел и устроил. Значит, уже сутки они здесь… Сутки — и сказать, что капитану за это время стало лучше, значило бессовестно солгать. Рэй грыз свои когти, потом начал молиться.

— Бог, ты меня слышишь? Это я, Порше Раэмон, говорю с тобой. Вот уже восемь лет, как я решил служить тебе, и ни разу не обманул. Ты мне помогал сейчас, я знаю. Без твоей помощи мы бы не выплыли. Но неужели ты дал мне спасти капитана только для того, чтобы он умер в моих руках? Послушай, Бог, это же несправедливо, чтобы я остался жить, а он умер. Он лучше меня, и лучше многих из людей. Может быть, ты решил забрать его, чтобы он стал твоим святым? Может быть, ему уже пора? Но зачем тогда так мучить его и меня — пусть бы меня на арене убили, и кто-то из морлоков прикончил его быстро. Неужели ты избавил нас из рук этой сволочи только для того, чтобы он сгорел здесь? Ты же умеешь творить чудеса, Бог, ну так вылечи его. Пошли своего ангела, чтобы он нам помог. Или придумай еще что-то, ты ведь все можешь, я знаю. Я верю…

Но чуда не происходило. Приступы кашля у Дика учащались и удлинялись, и сам кашель сделался сухим. Лицо истончилось, глаза ввалились, а губы посерели — но скулы были тронуты красным. В бреду капитан почти не говорил, только шевелил губами — пропал голос. Рэй знал, что это признак близкого конца. Самое большее, на что можно рассчитывать — двое суток.

Что-то теплое и мохнатое подвернулось ему под локоть. Морлок оглянулся и увидел давешнего лемура.

— Хито-сама плохо совсем, — сказал лемур. — Он три смены воду не пускал, и голоса нет уже — куда это годится?

Рэй сжал кулак. Не мочиться целые сутки — плохо даже для морлока, это значит, что жар уже опасен для жизни. Случись такое с Рэем — он бы «замедлился», как его учили, остыл весь и впал в спячку, надеясь протянуть подольше до подхода медицинской помощи. А сэнтио-сама был человеком и не умел замедляться. Лемуры обтирали его влажными тряпочками, чтобы унять жар. Они все время толклись возле него, что безумно раздражало Рэя — и ладно бы только помогали, так нет: двое-трое постоянно искали у него в волосах, пытались зализывать его раны, как будто он из их мартышечьей породы, повторяли обрывки фраз, которые он бросал в бреду, сами чирикали между собой о чем-то…

— Хито-сама настоящие лекарства нужны. Отнесем его к тэка, — продолжал лемур. Остальные мусорщики подхватили последние слова своего старшины и начали повторять их на все лады — они часто так делали, если нечего было говорить — просто перебрасывались одним и тем же словом или напевали дурацкие песенки, будто минуты не могли высидеть, закрыв рты.

— Нельзя, — прошептал Рэй. — Нельзя! Тэка скажут людям, люди убьют его!

— Он все равно умрет, слабый такой, — лемур покачал головенкой. — Жалко его так. Морлоки плохие, злые. Любят бить, убивать…

Снова эхо писклявых голосочков принялось перепевать последние слова старшины. Рэй зарычал, ударил в пол хвостом — лемуры скукожились, ссунулись назад, умолкли. Только старшина остался возле Рэя, хотя и втянул голову в плечи, и от страха зажмурил глаза, а шерсть по всему его щуплому тельцу пошла дыбом — но все же он остался, не убежал. Рэй почувствовал к нему какое-то тепло: значит, на свой лемурский лад он был отважен.

— Слушай, — Рэй легонько встряхнул его за плечи, заставив открыть один глаз. — Ты… как тебя кличут?

Лемур открыл оба глаза, подозрительно нахмурил седые бровки.

— Я — Рэй, — морлок постучал себя пальцем по груди. — Порше Раэмон. А ты?

— Мару, — несмело ответил лемур. — «Шарик». Морлок сказал, убьет Мару. Мару в гнезде самый старый. Скоро уходить в землю. Мару не боится. Пускай. Человека жалко. Плохо смотреть, как болеет. Мару пойдет к тэка. Морлоку не жалко — пусть умирает человек, пусть умирает Мару…

— Мару, разве это имя? — поморщился Рэй. — Шарик… Это не имя, это вещь. У меня настоящее имя есть, Раэмон. И я — человек. Уже не морлок. Хито-сама — друг мне, понимаешь? Большой друг. Он умирает — я умираю тоже. Он будет жить — тебе имя даст. Настоящее имя. Он может, правда. И ты не уйдешь в землю. Уйдешь к звездам.

Лемур поморгал.

— Он колдун?

— Большой колдун. Но ты же видишь, он себя не помнит! — Рэй выпустил мусорщика.

— Тэка умные, — сказал лемур, почесавшись. — Они помогут. Отнесем его к тэка.

— Тэка во всем слушаются господ, — покачал головой Рэй. — а господа не любят такого колдовства, когда мы уходим к звездам и становимся там людьми. Они убивают за такое.

— Тэка тоже не хотят в землю. Они не скажут господам.

Рэй глухо застонал. Он сам прекрасно помнил, как ненароком выдавал армейским этологам свои морлочьи тайны — не все, многие он умел хранить, но они хитро расспрашивали, а тэка еще хуже умели врать, чем морлоки. Они и не хотят, да разболтают. Здесь было безопаснее, сюда люди почти не спускались, и лемуры пользовались большой свободой, потому что из-за своей тупости никак не могли ею злоупотребить.

— Нет, не так надо, — сказал он. — Мару пойдет к тэка, как ходит за лекарствами. Попросит у медтеха антибиотик. Скажет — в гнезде воспаление легких. А у кого — не скажет.

— Медтех тогда сам придет.

Рэй засопел, ища выход из положения. Он был убежден, что просить помощи у тэка — это верная смерть для обоих. Тэка были лояльны даже против своей воли. Но оставить капитана здесь — тоже верная смерть.

— Ладно, — сказал Рэй. — Мару меня отведет к тэка, сам идти не будет. Я принесу лекарство.

— Морлоку никто не даст, — боязливо покачал головой лемур.

— Морлок сам возьмет.

Лемур снова помотал головой и зачирикал что-то так быстро, что даже Рэй с трудом разбирал слова. В общем, понял Рэй, лемур был категорически против воровства и боялся, как бы Рэй там кого не обидел. Морлок стиснул зубы и подумал еще немного, потом сказал:

— Ладно. Отнесем его.

Он завернул Дика в тряпки — думал, что из-за своих ран будет нести его с трудом, но болезнь словно выпила из юноши все соки — он был легким, как высушенное дерево.

От гнезда несколько дорог были помечены светящимися маркерами — старые лемуры по ним ориентировали молодых, куда идти на какую работу, куда — помыться, куда — в туалет, а куда — к тэка, за медицинской помощью, едой, инструментами взамен сломанных или потерянных подрастающей сменой. Сейчас по этим маркерам Мару ориентировал Рэя, временами забывая, что перед ним морлок, а не маленький лемур-несмышленыш. Но, оглядываясь, он спохватывался и видно было, как его разрывает между двумя желаниями — выполнить обещание или рвануть от Рэя что есть духу, пользуясь тем, что раненый морлок в тесном коридоре не сможет равняться прытью с лемуром.

Потом впереди показались огни — и через короткое время они вошли в освещенный коридор. Здесь была уже рабочая зона, здесь тэка обслуживали водопровод, кабели, воздушные фильтры. И сейчас, напевая рабочую песенку, к ним приближался один из этой расы — одетый в темно-синюю куртку и такого же цвета бесформенные штаны, с ящиком инструментов через плечо и сканером в руках — видно, какой-то узел дал слабину.

Увидев странную пару — морлока и лемура — тэка остолбенел. Рэй, в свою очередь, остолбенел, узнав его.

Только поверхностному взгляду белого человека все гемы одной серии кажутся на одно лицо. Возраст неизбежно накладывает на клонов отпечаток, на каждого свой, и чем старше гем — тем больше выражена его индивидуальность.

Рэй узнал Тома.

Осторожно-осторожно он положил Дика на землю и сделал шаг к старому товарищу по несчастью.

— Тома-кун, — проговорил он, все еще не веря себе. — Тома-кун, так ты жив! Подойди сюда. Посмотри — сэнтио-сама здесь. Тома-кун, какая же это удача, что мы встретились!

— Н-не подходи, ты… — пробормотал Том. — Не знаю тебя. Не хочу помнить. От тебя плохо.

— Как это плохо? — начал было злиться Рэй, но тут вспомнил, что говорили о том, как меняют память рабочим гемам. Самого Рэя такому подвергали лишь единожды в жизни — после этого перепрограммировать его память было невозможно, любая попытка вызвала бы смерть. Рабочими же можно было крутить как угодно, и Рэй в душе немного струхнул — а ну как Том забыл все начисто?

— Тома-кун, — он подошел к тэка еще на шаг. — Иди сюда. Иди посмотри — эти сэнтио-сама, это капитан Дик. Он умирает, Том. Мы еле спаслись, но он все равно умирает. Ты что, дашь ему так умереть?

— Человеку плохо, — пробормотал тэка, и глаза у него «поплыли», как после сильного удара по голове. — Стри тридцать пятому тоже плохо… Не говори «Том», плохо от этого… Нет Тома, не было никогда, Сто Тридцать Пятый есть… Голова болит…

«А вдруг он умрет?» — ужаснулся Рэй; но дороги назад уже не было. Он взял руку Тома и вложил ее в горячую ладонь Дика. Юноша тут же сжал пальцы, да почему-то так сильно, что Том, попытавшись высвободиться, не смог.

— Ты помнишь?! — крикнул Рэй. — Когда нас вытащили из разбитого корабля, он тебя точно так же схватил за руку! Помнишь — «Паломник»? Капитан Хару? Леди Констанс?! Джек маленький?! Майлз?!

— Майлз, — просипел вдруг без голоса Дик. — Не кричи так. Здесь все мертвые. Надо тихо…

— Сэнтио-сама… — тихо проговорил тэка, а потом со стоном согнулся в рвотном спазме. Его выворачивало довольно долго, но когда это прекратилось — он поднял на Рэя вполне уже осмысленные глаза.

— Я помню. Тебя помню. Ты Порше Раэмон. Его помню — это Суна Ричард.

— А себя? Какую фамилию тебе дал пресвитер?

Тэка напрягся.

— Аквилас. Томас Аквилас. Свое звено помню. Корабль. Ты говоришь — нас спасли. Мы разве сюда летели?

Рэй почувствовал облегчение.

— Джебел-Кум, — сказал он. — Мы летели с Джебел-Кум на Ракшас. Вспоминай!

— Плохо, — Том снова застонал и согнулся, но на этот раз из него уже ничего не могло выйти. — Заставили забыть… многое… Бат… Помнишь его?

— Он тоже здесь?

Том покачал головой.

— Застрелили его.

— Кто? — оскалился Рэй. Том показал пальцем на Дика.

— Под шлемом, — объяснил он. И, прерываясь, чтоб переждать приступ рвоты или головной боли, рассказал Рэю, как встречался с Диком в последний раз перед тем, как все забыть. Как умерла Эстер Нейгал. Как умер Батлер и как все остальные струсили, увидев, что чуда нет… Как потом остаток звена продали муниципалитету Картаго — и вот уже месяц они здесь, чинят и чистят системы жизнеобеспечения.

— Но вы трое живы, Том, — подбодрил его Рэй. — Посмотри: мы тоже выжили и мы здесь. Капитану нужна помощь, Том. Он умирает.

Тэка подобрался к Дику поближе и осторожно погладил его по лицу.

— Его нельзя к нам, — сказал он. — Негде спрятать. Дай немножко времени подумать.

Некоторое время они сидели так — Том держал Дика за одну руку, Рэй — за другую, а Мару копошился у него в волосах. Рэй размышлял над рассказом Тома, которым был сильно удивлен и слегка уязвлен. Он привык считать, что только морлоки способны на отвагу. На этом основании морлоки презирали остальные касты гемов. Но вот только что он услышал о том, как тэка сопротивлялись ментопограммированию и самым настоящим пыткам. А прежде он увидел, как лемур испугался до судороги и чуть ли не лужу сделал под собой — но все же намерен был настоять на своем. Это было как-то по-новому и удивительно…

— Вот что придумал, — сказал Том и улыбнулся. — Отнесем его к дзё.

— А они сумеют вылечить? — засомневался Рэй.

— Когда у них болеют детеныши, они чаще всего лечат сами. Медтехов зовут только если совсем тяжело. Пойдем, пойдем туда!

Рэй поморщился.

— Дело говорит, — сказал лемур. — Дзё добрые. Умеют лечить. Туда неси.

«Вот тебя не спрашивали», — хотел сказать Рэй, но почему-то промолчал.

Дзё — это были женщины из вида тэка, плодные и не занятые на других работах кроме детских комбинатов. Рабочие женщины-тэка тоже жили в детских комбинатах, когда зачинали и рожали, но дзё жили там постоянно. Если у какого-нибудь гема когда-нибудь было место, про которое он мог бы сказать «милый дом» — то это был детский комбинат. Там он узнавал ласку, нежность и заботу — которых в дальнейшей жизни почти никто, кроме собратьев-гемов, к нему не проявлял. Как морлоки обладали врожденной агрессивностью, так дзё были наделены врожденной способностью и потребностью любить. Их ласки — единственные ласки, которые знал в жизни Рэй — не считая ласк Сейры, поэтому когда Том сказал о дзё, по сердцу Рэя провели чем-то теплым и мягким. Он сразу понял, что Тома-кун прав, но он также знал, что в детском комбинате не потерпят здоровенного грубого морлока — ему придется видеть Дика только изредка, если вообще придется. Он должен будет оставить капитана и полностью положиться на волю и сообразительность дзё. Это был гораздо меньший риск, чем с тэка, потому что дзё проверяли реже. Как и лемуры, они были настолько покорны и лояльны, что их надолго предоставляли самим себе. За все свое короткое детство — два здешних года, проведенных в детском комбинате — Рэй считанные разы видел белые лица (отделение, где содержали маленьких морлоков, было не самым чистым и не самым тихим). Но все-таки это был риск. Если Дика там обнаружат люди, дзё никак не смогут защитить его.

За тот месяц, что Рэй провел с Шастаром, он настолько устремил и нацелил себя на месть Моро и спасение Дика, что теперь, добившись одной из своих целей он уже не мыслил себе дальнейшей жизни. Ну хорошо, вот я сейчас отдам его дзё — а что я стану делать без него?

«А что ты станешь делать с ним?» — спросил внутренний голос. Рэй не знал ответа. Он не рассчитывал выжить, спускаясь на арену, и просто не спрашивал себя — а что будет после.

Он вслушался в хриплое, затрудненное дыхание Дика — нет, тут и думать не о чем. Мысли о будущем нужны лишь тем, у кого будущее есть. Рэй поднял Дика на руки и велел Тому:

— Веди.

* * *

В горячей темноте его било и вертело, как щепку в водовороте, волны черного огня сходились и расходились над ним, и сам он горел, то поднимаясь на поверхность, к тому свету, который мрак, то опускаясь в глубину, где мрак был еще гуще. Распадающаяся на куски память еще хранила другую, ледяную муку. Огненная была не намного лучше, но здесь он мог хотя бы бороться, здесь было что-то еще, кроме пустоты. В основном боль, но боль — это лучше, чем совсем ничего, и поэтому, собравшись с силами, он стремился наверх, к темно-красному, цвета спекшейся крови, солнцу Чистилища. Что это Чистилище — он понимал в те минуты, когда мог что-то понимать. Он слышал шум множества голосов, грохот каких-то адских машин, перед ним проносились неясные образы, и иногда он узнавал кого-то и говорил с ним — хотя обменяться словом удавалось не всегда: уже само узнавание требовало такого сосредоточения, что оно отнимало все силы — и тогда течение огня утаскивало его вниз, в темноту.

Но была еще одна причина стремиться наверх — руки. Прохладные и мягкие, они порой встречали его там. Влажная губка касалась лба, шеи, груди, что-то теплое вливалось в рот маленькими порциями — у напитка был приятный вкус, но какое-то мерзкое послевкусие, словно жуешь затхлую тряпку. И все же это была влага в море огня, и он был благодарен до полного изнеможения. Та, кому принадлежали эти руки, была невидима — но он узнал ее и звал по имени.