Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 9 (Фантастические рассказы и повести)

      Она пересекла мостик, свернула и…
      Место, куда она попала, было сумрачным, почти темным. Как в подземелье пахло плесенью и сыростью и еще чем-то знакомым, но неопределенным. То, что она оказалась глубоко под землей, ее не удивило и не испугало. Ее мозг, мозг девятилетней девочки, воспринимал подобное как само собой разумеющееся.
      Странно, но путь показался ей знакомым. С одной стороны, она блуждала по замкнутому помещению, с другой — проходила через бесчисленные туннели и переходы. О подобных местах даже думать противно, не то что блуждать по ним. Да еще в обнимку с кувшином сырого мяса.
      ОНО решило, что мясо отличное.
      Позже, вспоминая свое путешествие, Джейн так и не смогла понять, каким образом ОНО попробовало пищу и как съело ее. Также она оказалась не в силах понять, что же из себя представляет убежище монстра, в котором чудовище отлеживалось, грезя о чуждых мирах.
      Девочка могла только вспомнить, как тьма вокруг нее закружилась и замигала разноцветными искрами в тот момент, когда чудище добралось до еды.
      И вновь воспоминания о жизни монстра в иных мирах заполнили ее мозг. На этот раз все было четче. Она увидела гигантское существо с крыльями, заключенное в блестящую клетку невообразимых размеров. Она прыгнула вместе с Руггедо и ощутила биение мощных крыльев, почувствовала волну неодолимого голода, а затем сытость и солоноватость упруго бьющей струи.
      То было смешанное видение: разнообразные существа бились в когтях страшного хищника, гонимого голодом.
      Самое последнее видение оказалось и самым сильным. Джейн увидела сад, полный цветов, любой из цветов был выше ее роста. Среди цветов бродили фигуры, закутанные в бесформенные балахоны с капюшонами, а в чашечке самого большого цветка лежала жертва. Жертвой был человек со светлыми волосами, скрывавшими лицо.
      То было первым воспоминанием Руггедо о человеческой жертве. Джейн захотелось побольше узнать об этом. Это было простым детским любопытством. Еда есть еда. Но видение сменилось другим, и она так и не узнала окончания этой трагедии. Впрочем, этого и не требовалось. Все ЕГО воспоминания имели один страшный конец. Скорее всего, ей крупно повезло, что Руггедо решил не задерживаться на этом воспоминании.
 
…Пора собираться,
Девятнадцать, двадцать.
 
      Она вновь балансировала на балке, прижимая пустой кувшин. Запах чердачной пыли окончательно прояснил ее мозг от обрывков ЕГО воспоминаний…
 
      Первое, что спросила Беатрис, вернувшись от стоматолога, было:
      — Сделала?
      Джейн молча кивнула. Табу по-прежнему сохранялось. Вслух на эту тему разрешалось говорить только в случае крайней необходимости, а томительно дремотный жар дома плюс пустота поддельного дяди говорили красноречивее всяких слов: ОПАСНОСТЬ ВРЕМЕННО МИНОВАЛА.
      — Бабушка, почитай мне книжку про Маугли, — попросил Бобби.
      Бабушка взяла Киплинга, поудобнее уселась в кресле и надела очки. Довольные дети устроились рядом с ней. Бабушка читала о том, как Маугли победил Шерхана, о том, как звери загнали хищника в узкое ущелье, из которого тот не мог вырваться на свободу, и как стадо бегущих буйволов превратило нарушителя Закона Джунглей в шерстяной блин.
      — Ну вот, — подытожила бабушка, закрывая книгу. — Теперь Шерхан мертв и не сможет творить свои злые дела.
      — Нет, — возразил сонным голосом Бобби.
      — Да. Стадо растоптало его.
      — Это, бабушка, только в конце, а если начать читать книгу сначала, то Шерхан оживет снова.
      Для того, чтобы понять, что же такое смерть, Бобби был еще слишком мал. Ведь в детских играх так часто кричат: «Падай, ты убит», — и ты лежишь, изображая из себя мертвого. А потом весело бежишь пить чай с конфетами. Смерть в понимании ребенка просто один из терминов для игры.
      В комнате все было лениво и сонно. Дядя Лью обыгрывал дядю Саймона в шахматы. Дядя Джеймс подмигнул тете Гертруде и предложил ей составить ему компанию и прогуляться. Тетя согласилась.
      Как только они ушли, тетя Берта оторвалась от вязания и презрительно фыркнула:
      — Мама, понюхай, чем от них будет пахнуть, когда они вернутся. И почему ты это им позволяешь?
      Но бабушка лишь улыбнулась в ответ и погладила внучонка по волосам. Набегавшись за день, Бобби уснул прямо у нее на руках. Щеки малыша разрумянились, ручки сжались в кулачки.
      Дядя Саймон подошел к окну и долго в задумчивости, молчаливо вглядывался в проплывающие облака.
      — Если ты собираешься завтра на премьеру в Санта-Барбару, — сказала тетя Бетти, — то нужно лечь спать пораньше.
      Так и сделали. Когда дядя Джеймс и тетя Гертруда вернулись, все давно уже спали.
 
      К утру Бобби затемпературил, и бабушка решила не рисковать и не возить его в Санта-Барбару. От этого Бобби с раннего утра опечалился. Но зато сразу же решилась задача, кому кормить Руггедо, пока дети будут в отъезде. Затем позвонил отец Джейн и сказал, что у девочки появился младший братик и сегодня он приедет за ней, чтобы забрать домой. Джейн обрадовалась, наконец-то она достойно удерет из этого дома, да и мама теперь должна перестать болеть.
      Перед завтраком в комнате Бобби провели маленькое совещание.
      — Бобби, ты отлично знаешь, что тебе делать, — начала Беатрис. — Обещай, что все выполнишь в точности.
      — Угу.
      — Дженни, если твой папа задержится, пожалуйста, помоги ему. Да и за мясом тебе лучше сходить самой.
      — Я не могу купить мяса. У меня нет денег, — плаксиво отозвался Бобби.
      Как-то медленно и осторожно, словно боясь ошибиться, Беатрис пересчитала то, что осталось от маленького капитала Джейн, и отдала брату. Бобби спрятал деньги под подушку и поправил красный шарф, которым бабушка обвязала его горло.
      — Кусается, — пожаловался малыш. — Но все равно… Я здоров?
      — Это все от неспелых груш, которые ты съел вчера, — съязвила Эмили. — Думаешь, я не видела?
      Снизу прибежал Чарльз, которого забыли, позвать на совещание.
      — Эй, слушайте, что случилось… — затараторил он, не успев переступить порог. — Он ушиб ногу и теперь не поедет в Санта-Барбару. Держу пари, что он притворяется.
      — Этого нам не хватало, — огрызнулась Джейн. — Но зачем?..
      — Может быть, он просто не хочет ехать? — предположила Беатрис, руководствуясь своей детской интуицией. Они никогда раньше не обсуждали эту тему, но и раньше каждый предполагал, что поддельный дядя не захочет ехать на премьеру.
      Чтобы смогли уехать все да еще увезти кучу абсолютно ненужных, по мнению детей, вещей, пришлось вызвать целых два такси. Бабушка, поддельный дядя и Джейн помахали вслед отъезжавшим, и машины скрылись в облаках придорожной пыли. Джейн забрала у Бобби доллар и отправилась покупать мясо. Через полчаса она вернулась с большим свертком под мышкой.
      Поддельный дядя сидел на террасе, греясь в лучах утреннего солнца, бабушка Китон готовила для Бобби очень полезное, но омерзительное на вкус питье. Все было так спокойно, что Джейн решила отложить поход на чердак до полудня и отправилась в комнату Бобби, которого застала за чтением Книги Джунглей. Малыш спотыкался на словах, путал буквы и настолько был поглощен своим занятием, что не заметил прихода сестры.
      Все последующее запечатлелось в памяти Джейн, словно дурной сон. Особенно отчетливо ей запомнились запахи: поджаривающегося на плите хлеба, цветов в саду, запахи мебели и ковров…
      Затем ей всегда вспоминалась бабушка Китон, отправившаяся к себе в комнату смазать кремом свои потрескавшиеся руки. Джейн примостилась на пороге и, не зная, чем заняться, наблюдала за ней.
      Бабушкина комната была небольшой, но очень уютной. Каждая вещь в ней имела свое годами обжитое место. А сколько там было всяких интересных вещей! Подушечек для булавок, сделанных в форме маленьких кукол, фотографии, на которых можно было увидеть и совсем маленькую бабушку, и бабушку с дедушкой…
 
      Сразу после ленча раздался звонок. Оказалось, что звонит папа Джейн, приехавший из Сан-Франциско. Он торопился на поезд и даже не отпускал такси, попросив водителя подождать. Времени было только на минутные сборы и на короткое прощание. Но все-таки Джейн, забежала попрощаться с Бобби и сказать, куда она спрятала мясо.
      — Джейн, я все сделаю, — заверил малыш. — До встречи.
      Она прекрасно знала, что нельзя доверять Бобби такого ответственного дела, и по пути к вокзалу все думала, правильно ли она поступила. И как сквозь дымку слышала голоса взрослых, обсуждавших опоздание поезда. Говорили, что поезд придет только к ночи…
      И тут отец сказал, что в городе выступает цирк.
      Цирк, как и любой другой цирк на земле, сверкал великолепием. Джейн почти совсем забыла о Бобби и о том, что случится, если ЕГО вовремя не накормить. Когда закончилось представление, уже наступал вечер. А в следующую минуту девочка увидела среди толпы взрослых маленькую, хорошо знакомую фигурку… у нее внутри что-то оборвалось… Она поняла — СЛУЧИЛОСЬ НЕПОПРАВИМОЕ.
      Мистер Ларкин заметил Бобби одновременно с дочерью и окликнул малыша. Спустя мгновение дети стояли рядом и многозначительно переглядывались. Бобби стоял насупленный и угрюмый.
      — А бабушка знает о том, что ты здесь? — поинтересовался мистер Ларкин.
      — Скорее всего, нет, — ответил простодушный мальчуган.
      — Тебя надо хорошенько отшлепать, вот так-то, молодой человек. А ну, пошли. Надо немедленно позвонить. Бабушка, наверное, страшно беспокоится…
      В аптеке, пока отец звонил, Джейн смотрела на двоюродного брата взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, но молчала, так как полностью осознавала всю меру своей ответственности за случившееся.
      — Бобби, — заговорила она наконец, немного успокоившись, — ты все сделал?
      — Ты уехала и оставила меня одного, — мрачно ответил малыш. Подошел мистер Ларкин.
      — Почему-то никто не отвечает. Я вызвал такси. Мы завезем тебя домой и как раз успеем на поезд.
      Почти всю дорогу до дома они провели в молчании. Джейн старалась не думать о том, что могло произойти в доме. Такова была защитная реакция детского мозга. Как бы там ни было, но было слишком поздно что-нибудь предпринимать…
      Когда они подъехали, то увидели, что дом ярко освещен, а на крыльце стоит много людей. Свет блестел на кокардах полицейских фуражек…
      — Ребята, подождите меня в машине, — с тревогой в голосе сказал отец. — Никуда не выходите.
      Шофер пожал плечами и углубился в чтение журнала. Мистер Ларкин почти бегом направился к крыльцу. Джейн шепотом спросила Бобби:
      — Ты что, так и не накормил его?..
      — Мне все равно, — так же шепотом ответил малыш. — Эта игра мне давно надоела. Я хочу играть во что-нибудь новое. Он захихикал. — А вообще, я его одолел, — с гордостью закончил малыш.
      — Как? Что ты сделал?
      — Полиция приехала, а я точно знал, что они приедут. Он не знал о полиции, вот я и победил…
      — Но как?
      — Ну, это как в «Книге Джунглей», помнишь? Нам вчера читала бабушка, как охотятся на тигра. Привязывают к дереву детеныша, а как только появляется тигр — БУХ!!! А все дети уехали на спектакль, и ты тоже уехала. И тогда я решил вместо детеныша подставить бабушку. Думаю, что она, если бы даже знала, не стала бы возражать. Она так много с нами играла. Да и потом, все равно никого не было, кроме нее.
      — Но, Бобби, слово «детеныш» вовсе не означало настоящего ребенка, как мы. Имелся в виду детеныш какого-нибудь животного, например, козы… И потом…
      — О! — прошептал Бобби. — Ну да, конечно. Но я подумал, что бабушка подойдет. Она толстая и не может быстро бегать. — Он мрачно усмехнулся. — Он думал… — продолжил мальчуган, — он должен бы знать, что, когда привязывают в качестве приманки козленка — где-то рядом прячутся охотники. А он ничего не знал. Я боялся, что он обо всем догадается, лишь только я ему скажу, что бабушка заперта в своей спальне и больше дома никого нет. — Бобби сидел довольный и гордый собой. — Я хитрый. Я ему через окошко сказал. Я боялся, что он подумает, не я ли детеныш. Но он сразу пошел наверх, очень быстро, даже про хромоту забыл. Скорее всего, к тому времени он очень хотел есть. — Бобби покосился на крыльцо, на котором царило необычайное оживление. — Скорее всего, его уже арестовала полиция, — добавил он после секундных размышлений. — В общем, я победил.
      Джейн молчала. Потом задала вопрос, постоянно вертевшийся у нее на языке в течение последних минут:
      — Она умерла?
      Бобби не понял. Слово «смерть» еще не воспринималось им в своем подлинном значении. Оно было просто одним элементом в его детских играх. И потом, в книжках, которые он читал, тигр никогда не успевал добраться до детеныша.
      Папа вернулся к такси. Походка у него была какая-то скованная, неживая. Джейн так и не смогла увидеть выражение его лица. На улице уже наступила ночь.
 
      Разумеется, дело замяли. Детей, знавших о подробностях драмы гораздо больше, чем взрослые, старались всячески уберечь. И попытки взрослых оградить детей от деталей случившегося очень сильно походили на попытки детей спасти взрослых. Впрочем, драма заботила только старших девочек, остальные восприняли ее, как один из элементов игры. В игру сыграли, и она закончилась. Бабушка уехала в долгое путешествие, из которого ей не суждено вернуться.
      Они прекрасно понимали, что ЭТО означает.
      Но с другой стороны, и поддельному дяде пришлось переехать в большую больницу, где о нем заботятся и будут заботиться впредь…
      Их и это не слишком озадачило, так как они мало что знали о больницах… Смерть они воспринимали только наполовину, все же остальное ими еще просто не воспринималось, находясь за границами их жизненного опыта.
      Спустя неделю они вообще мало вспоминали о пережитом. Лишь Бобби иногда с необычайным вниманием слушал «Книгу Джунглей» и каждый раз ожидал, не уведут ли куда-нибудь тигра вместо того, чтобы убить на месте. Но, разумеется, этого никогда не случалось. Видимо, в реальной жизни тигры были совсем другими…
      Но долго в ночных кошмарах воображение Джейн устремлялось к тем вещам, которые она запретила себе вспоминать наяву. Ей виделась бабушкина спальня, такая, какой она ее видела в последний раз: с белыми занавесками, солнечными зайчиками на стенах, красными китайскими башмачками и куклами-игольницами. Бабушка аккуратно втирала крем в потрескавшиеся морщинистые руки и все больше нервничала по мере того, как волны голода наполняли дом, они исходили из кокона, спрятавшегося глубоко под землей.
      Наверное, чудовище очень проголодалось, и поддельный дядя ворочался в кресле на веранде и не мог найти себе места. Этот придаток не знал, что делать, когда его мозг, спрятавшийся в своем гнезде, выл от голода, требуя пищи.
      Бобби поступил очень мудро, заговорив через окно…
      А запертая, как приманка в ловушке, бабушка, наверное, уже выяснила, что не может открыть дверь. Ее толстые, морщинистые пальцы, скользкие от крема, должно быть, тщетно вращали ручку…
      Во сне Джейн часто слышала, звуки шагов подымавшегося поддельного дяди. Эти шаги, звук которых она никогда не слышала наяву. Для нее они были громче и реальнее, чем все остальные шаги в мире. Она знала в точности, какими они должны были быть: ТОП-ТОП, ТОП-ТОП, — две ступеньки за шаг, и бабушка с тревогой прислушивается, зная, что у дяди болит нога и он хромает. Тогда она думает, что это вор и вскакивает со стула.
      Все произошло очень быстро. Одного биения сердца было достаточно, чтобы шаги пересекли коридор от лестницы до двери. В это время, наверное, весь дом пульсировал от трубного, голодного рева. И шаги поддельного дяди совпадали с ритмом этого жуткого вопля чудовища. Они звучали в коридоре все ближе… ближе… Затем в замке повернулся ключ. А потом…
      Потом Джейн просыпалась в холодном поту…
      Маленькие дети не несут и не могут нести ответственности, часто повторяла Джейн сама себе и тогда, и много позже. Бобби после того происшествия она долго не видела, а увидев, поняла, что он успел обо всем забыть — слишком много впечатлений обрушивается на маленький мозг ребенка. На Рождество ему подарили игрушки, а осенью он пошел в школу. Когда он узнал о том, что поддельный дядя умер в больнице, то с трудом понял, о ком идет речь. Ведь поддельный дядя никогда не был членом их многочисленной семьи, он был просто одной из игр, в которую они играли и выиграли.
      Мало-помалу депрессия, угнетавшая домочадцев, исчезла. После смерти бабушки она ненадолго усилилась, но все решили, что это просто шок от пережитого, И когда она исчезла, то все решили, что это лучшее подтверждение тому.
      Как ни удивительно, но детская логика Бобби была верна. Руггедо нарушил бы правила, если бы надумал создать нового поддельного дядю, а Бобби верил, что он будет соблюдать правила игры. И Руггедо их соблюдал, ибо правилами были сами законы природы, обойти которые он не мог при всем желании. Ведь Руггедо был одним целым с поддельным дядей, и связь между этими частями не могла оборваться до того, как закончится очередной цикл.
      В психиатрической больнице поддельный дядя начал голодать. Он не ел ничего из того, что ему предлагали. В результате голова и тело умерли одновременно.
      Вспоминал ли Бобби о содеянном — никто об этом так и не узнал. Он действовал согласно своему небогатому опыту: если ты сделаешь что-нибудь дурное, то придет полисмен и арестует тебя… Игра ему надоела, а чувствительный детский инстинкт подсказал, что эту игру просто так бросить нельзя.
      Он захотел выиграть и победил.
      Ни одному взрослому не удалось бы сделать то, что получилось у него. Но ребенок — существо особенное. Если исходить из взрослых понятий, то ребенка никак нельзя посчитать здравомыслящим. Пути его мыслей неисповедимы… А все оттого, что он делает только то, что хочет.
      И поэтому назовем его ДЕМОНОМ.
       Перевод с англ. К. Маркеева

ОДИН ИЗ НЕСУЩИХ РАСХОДЫ

       Волосатые мордочки гномов высовывались из заросших травой щелей в камнях и внимательно следили за взбиравшимся на гору Зеленым Человеком.
       Зеленый Человек по их понятиям выглядел омерзительно: мускулистое, отлично сложенное тело, высокий рост и, в придачу, полное отсутствие волос на теле. Никто и нигде не мог остановить его. Ни жители Обезьяньего городка из Огненной страны в краю Изменяющихся Пространств, ни тролли, владевшие тайнами колдовства.
       Бесконечная одиссея Зеленого Человека продолжалась. Он взбирался на гладкую гору… а волосатые гномы следили за ним из заросших травой щелей в камнях злыми, полными зависти глазками.

1

      Со времени взрыва последней бомбы минуло два поколения, и Эл Букхалтер очень радовался, что его сын относится ко второму. Сам он родился лет через десять после войны. Но и рассказы, услышанные из вторых рук, в полной мере передавали все ужасы происшедшего.
      Эл Букхалтер, в свою очередь, тоже достиг солидного возраста — восьми лет, и, сосредоточенно пережевывая травинку, предавался мечтам, развалившись под деревом. Он был столь увлечен этим полезным занятием, да и день как нельзя более подходил: жаркое солнце, слабый восточный ветерок, несший со снежных вершин Сьерры запах спелой травы, так что отцу пришлось легонько толкнуть его в бок, тем самым привлекая к себе внимание сына.
      — Привет, — улыбнулся он, когда Эл поднял на него глаза.
      — Привет, па.
      — Хочешь прокатиться в нижний город?
      — Нет.
      Букхалтер нахмурил брови и собрался уходить, но неожиданно передумал и чисто импульсивно совершил то, чего обычно никогда не делал без согласия другой стороны — воспользовался своими телепатическими способностями и заглянул в сознание сына. Там царило сомнение. Сын не был уверен в том, что поступил правильно, отказавшись от прогулки с отцом. Но все колебания перекрывали яркие, радужные мечты.
      Букхалтер решил, что все в порядке, и оставил сына валяться в тени дерева и, пережевывая травинку, предаваться мечтам. Он отправился в город, размышляя о том, что все попытки расшевелить сознание сына и помочь ему в жизни, по сути, безнадежны. Жизнь слишком сложна и невозможно предусмотреть всех сюрпризов, которые она готовит для входящего в нее человечка.
      Конфликт, конкуренция, ненависть. Казалось бы, что война, поглотившая большую часть человечества, должна была уничтожить и эти понятия. Но они остались… С Элом было даже сложнее, чем с большинством его сверстников… Он был «лысым» и сыном «лысого». Для «лысых» не существовало языковых барьеров… Они свободно читали мысли себе подобных и всех прочих людей, но это вызывало у окружающих неприязнь и лишние поводы для тех же конфликтов.
      Шагая по прорезиненной дороге, ведущей к центру города, Букхалтер-старший невесело улыбался, приглаживая великолепно сидящий парик.
      Те, что были с ним не знакомы, очень удивлялись, узнавая, что этот человек «лысый» — телепат. А узнав, начинали рассматривать его с нескрываемым любопытством, гадая, отчего он стал уродом. Букхалтеру, неплохому дипломату, приходилось самому просвещать любопытствующих:
      — Мои родные жили в окрестностях Чикаго…
      — О… — Многозначительный взгляд на его парик. — Я слышал, что из-за этого очень многие…
      — Совершенно верно. Произошло множество мутаций. Появились настоящие уроды и просто мутанты… Лично я до сих пор не знаю, представителем какой из этих двух разновидностей являюсь, — добавлял он с обезоруживающей откровенностью.
      — О… Нет! Вы не урод! — Впрочем, особых протестов не было.
      — Да… Из мест выпадения радиоактивных осадков вышли самые разнообразные разновидности. С хромосомами происходили самые непредсказуемые изменения… К счастью, по большей части появившиеся мутанты оказывались не жизнеспособны, но некоторые живут в специальных санаториях до сих пор. Например, двухголовые…
      Но собеседники все равно волновались до крайности.
      — Вы что, можете читать мои мысли… прямо здесь, сейчас?..
      — Могу, но делать этого никогда не буду, во всяком случае, без вашего согласия… Поймите… это очень тяжелая работа… за исключением тех случаев, когда твой собеседник тоже телепат. А мы, «лысые», очень не любим подслушивать… Это то же самое, как, к примеру… очень хорошо натренированный боксер стал бы ходить по улицам и валить с ног всех встречных прохожих… Он будет драться лишь в том случае, если другие принудят его к этому… «Лысые» всегда обладали инстинктом самосохранения и чувствовали, что если они начнут злоупотреблять своими способностями, то их могут попросту линчевать. Поэтому наиболее осторожные вообще стараются по возможности скрывать свои экстрасенсорные способности.
      Но несмотря на все объяснения, постоянно возникал, хотя и не всегда высказывался, еще один вопрос: «Если бы я был телепатом, то… Сколько вы зарабатываете?» Ответ поражал собеседников, как гром. По их мнению, умеющий читать в чужих умах должен был без проблем сколотить себе весьма солидное состояние… Но почему же тогда Эд Букхалтер продолжал работать все тем же экспертом по семантике в «Модок-Таун»? Ведь ему достаточно было сесть в поезд и съездить в один рейс, из которого он получил бы сумму, значительно превышающую его оклад за десять лет безупречной работы. Но для этого были самые элементарные причины. В частности, все тот же инстинкт самосохранения, из-за которого «лысые» носили парики. Впрочем, были и такие, которые ездили в научные городки, и такие, которые презирали парики и выставляли всем свои способности.

2

      Модок почти в точности походил на Пуэбло, да и на все прочие городки, располагавшиеся к югу от равнины за горной цепью, с той лишь разницей, что в Пуэбло находилась мощная типография, а Модок, лишенный подобной роскоши, довольствовался простой редакцией и готовил книги для Пуэбло.
      Управляющий Олфилд уже неделю как требовал рукопись «Психоистории», написанную одним из жителей Нью-Йеля, человеком, предпочитавшим сделать труд эмоциональным, пусть и в ущерб словесной ясности. Но это было не так уж и страшно по сравнению с тем, что автор не доверял Букхалтеру. С человеком, который тебе не доверяет, работать почти невозможно, так что бедному эксперту по семантике пришлось в тайне от клиента возложить на себя дополнительный груз священника и психолога.
      Авторы вообще были странными людьми. Прежде чем удавалось начать работать с ними по-настоящему, приходилось подталкивать их пройти курс гидротерапевтического лечения. Как правило, лишь после этого они, наконец, входили в надлежащую форму для работы с семантическим экспертом.
      Никто не собирался их кусать или загонять им под ногти иголки, но они словно не понимали этого и затравленно жались по углам или грубо рвались вперед, используя никому не понятный язык собственного изобретения.
      Джим Кейли, автор «Психоистории», не входил ни в одну из названных групп, а просто загнал себя в угол собственным исследованием. Да и его личная история способствовала тому а когда имеешь дело с подобным человеком, это обстоятельство весьма важно.
      Доктор Мун, находившийся в Правлении, сидел около «южного входа» и увлеченно поедал яблоко, отрезая от него кусочек за кусочком при помощи небольшого кинжала с серебряной рукояткой. Мун был маленьким и толстым, с редкими волосами на макушке. Но телепатом он не был. Как правило, телепаты были от рождения абсолютно лысы. Доев яблоко, доктор помахал рукой Букхалтеру:
      — Э… в общем… понимаешь… хочу с тобой поговорить… посоветоваться.
      — Пожалуйста, — улыбнулся Букхалтер, подходя и присаживаясь на соседний стул. — Что случилось?
      — Понимаешь… Вчера в магазин завезли яблоки, сказка. Нужно попросить Этель, чтобы купила, пока они еще есть. Вот, попробуй. — Мун отрезал ломтик от очередного яблока и протянул собеседнику. Затем, молча стал ждать, пока тот прожует и кивнет в знак согласия.
      — Подходящее. Я передам ей, хотя сегодня сломался наш коптер. Этель нажала какую-то не ту кнопку.
      — Вот тебе и гарантия, — огорчился Мун. — Хурон выпускает неплохие модели. Я заказал новую модель в Мичигане и надеюсь скоро ее получить. Да, кстати, сегодня утром мне опять звонили из Пуэбло насчет книга Кейли.
      — Олфилд?
      — Наш человек, — кивнул Мун. — Он говорит, что им требуется хотя бы несколько глав.
      Букхалтер покачал головой.
      — Не думаю. В начале книги такие абстрактные главы, что на них требуется пролить свет, а автор… Понимаешь, он колеблется…
      — Что?!
      Телепат подумал о едином комплексе, обнаруженном в разуме Кейли, но это святое дело, хотя и мешает интерпретировать «Дариус» с холодной логикой. Процесс мышления в этом комплексе мог свести с ума кого угодно. И это было невозможно проигнорировать.
      — Издавать ее еще рано. Вчера я попробовал читать главы из нее трем разным слушателям и получил от каждого разные мнения. Она слишком сырая и неоднозначная. Если мы издадим «Психоисторию», то критики попросту нас разнесут в пух и прах. Попробуй, может быть, удастся попридержать ее еще капельку?
      — Может быть, — проворчал Мун с сомнением. — У меня завалялся субъективный роман и разобраться с ним не составит труда… Немного эротики, но все вполне безобидно, а главное, в нем все о’кей по части семантики. Я хотел придержать его для хорошего художника. Но для этого дела в подобной ситуации вполне подойдет Дьюман. Да, пожалуй, я так и поступлю. За неимением других вариантов перепихну эту рукопись в Пуэбло. Потом займемся печатью… Вообще, веселая у нас жизнь… сущий ад!
      — Более чем… — согласился Букхалтер, поднимаясь со стула, чтобы отправиться на поиски Кейли, отдыхавшего в одном из соляриев.
      Кейли был высоким, худым человеком с растерянным взглядом черепахи, потерявшей свой панцирь. Он возлежал на мягкой кровати так, чтобы солнце поливало его тело своими лучами под прямым углом. Букхалтер стянул майку и уселся на коврик подле Кейли. Внимательно взглянув на автора, телепат уловил обрывки фраз: «Лысый… невозможно уединиться… не его дело… брови и ресницы фальшивые… он еще…» А за этим пошло что-то вообще не укладывающееся в понятия экстрасенса.
      Букхалтер решил прервать этот поток неразберихи и дипломатично нажал кнопку включения экрана. На потолке засветилось изображение страницы «Психоистории», читаемой на удивление легко. Кейли внимательно прочитал текст, сплошь испещренный пометками, сделанными читателями и распознанными Букхалтером как различные реакции на то, что требует реакции однозначной.
      Если три читателя дают три различные интерпретации этому параграфу — что же, в таком случае, хотел сказать автор?
      Экстрасенс вновь осторожно прикоснулся к сознанию Кейли, прекрасно почувствовав присутствие искусственных барьеров, созданных против возможного вторжения, безумных баррикад, через которые его тренированное сознание перескочило подобно легкому, майскому ветру. Ни один обыкновенный человек не мог оказать «лысому» достойного отпора. Но сами «лысые» умели охранять свое «я» от вторжения других телепатов. Существовало что-то типа психического селекторного кольца…
      Вот оно. Но несколько запутанное. «Дариус» — это не просто слово и не просто картина; то была воистину вторая жизнь, но рассеянная, фрагментная. Лишь слабые мазки запахов и звуков, воспоминаний и эмоциональных реакций. Восхищение и ненависть. Горящее бессилие. Черный ураган, пахнущий соснами, летящий через Европу и Азию. Затем сосновый запах усиливается, жуткое унижение… воспоминание о муках… глаза… ВОН!!!
      Букхалтер отложил диктофон и лег, глядя на окружающее через темные защитные очки.
      — Я покинул ваше сознание, лишь только вы попросили меня, — начал он. — И я по-прежнему вне…
      Кейли лежал, тяжело дыша.
      — Спасибо, — прошептал он. — Простите меня. Отчего вы не потребуете дуэли…
      — Я не хочу сражаться с вами, — ответил экстрасенс. — Я никогда не обагрил своего кинжала кровью. К тому же я знаю вашу роль во всем этом… Поймите, это моя работа, и я знаю множество вещей… но, узнав, я забываю их вновь.
      — Я понимаю, что это вторжение… Я говорю «все неважно»… Но это мой личный мир…
      Букхалтер терпеливо продолжил:
      — Мы должны опробовать все подходы, пока не найдем тот, который не будет настолько личным… Предположим, к примеру, я вас спрошу, восхищаетесь ли вы «Дариусом».