Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 9 (Фантастические рассказы и повести)

      — Уходи, — повторил он.
      Если они развили свое боевое искусство так, как искусство танца, или, что еще хуже, искусство борьбы было составной частью искусства танца, то я попал в хороший переплет.
      — Иди, — сказал я Браксе. — Передай розу М’Квайе и скажи, что это я послал. Скажи, что я скоро приду.
      — Я сделаю так, как ты сказал. Вспоминай меня на Земле, Галлингер. Прощай!
      Я не ответил, и она прошла мимо Онтро в храм, унося с собой розу.
      — Теперь ты уйдешь? — спросил Онтро. — Если хочешь, я скажу ей, что мы боролись, и ты почти победил, но потом я ударил тебя, ты потерял сознание, и я отнес тебя на корабль.
      — Нет, — ответил я. — Так или иначе, но я пройду.
      Онтро встал в стойку, вытянул перед собой руки.
      — Грех поднять руку на святого человека, — пророкотал он, — и все же я остановлю тебя, Галлингер.
      Моя память прояснилась, как запотевшее стекло окна на свежем воздухе. Я смотрел сквозь него в прошлое, на шесть лет назад…

 
      Я изучал восточные языки в Токийском Университете, а по вечерам — стоял в тридцатифунтовом круге Кадокана. Кимоно перехвачено коричневым поясом. Я «ик-киу», одного дана не хватает мне до высшего звания мастера. На правой стороне груди у меня коричневый ромб с надписью «Джиу-джитсу» — результат одного моего приема, который я разработал, используя преимущество моего роста, и благодаря которому одержал много побед. Но с тех пор, как я тренировался последний раз, прошло пять лет. К тому же я знал, что сейчас далеко не в форме.
      Откуда-то из прошлого прозвучал голос: «Хаджиме — начинай». Я принял стойку кошки. Глаза Онтро странно блеснули. Он попытался быстро переменить свою стойку, и тут я на него бросился. Мой коронный прием.
      Моя длинная левая нога взлетела, как лопнувшая пружина, и на высоте семи футов столкнулась с челюстью как раз в тот момент, когда он приготовился увернуться. Голова его мотнулась назад, и он, тихо застонав, упал.
      «Вот и все, — подумал я. — Извини, старина».
      Но когда я перешагивал через него, он схватил меня, и я, не удержавшись, упал на него сверху. Я не мог поверить, что после такого удара он не только оказался в сознании, но еще и двигается. Я больше не хотел его бить. Но, прежде чем я успел оценить обстановку, его руки добрались до моей шеи.
      «Нет! Этому не бывать!»
      Стальной обруч сдавил горло. И тут я понял, что он без сознания, и это — просто рефлекс, приобретенный многолетними тренировками. Я видел такое однажды в школе. Человек умер, его задушили, но он продолжал сопротивляться. А противник, думая, что он еще жив, продолжал его душить. Но такое бывает крайне редко.
      Я ударил его локтем под ребро и затылком в лицо. Хватка несколько ослабла. Страшно не хотелось этого делать, но пришлось сломать ему мизинец. Рука разжалась, и я освободился.
      Он лежал с перекошенным лицом. Сердце мое сжималось от жалости к поверженному гиганту, который до конца защищал свой народ, свою религию, выполняя свой долг. Я проклинал себя за то, что решил перешагнуть через него, а не обошел стороной.
      Пошатываясь, я добрался до своих вещей в углу комнаты, сел на ящик с проектором и закурил сигарету. Я не мог идти в храм. Мне не с чем было туда идти. Я не знал, о чем говорить с народом, который решил умереть.
      И тут я подумал: «А что, если я прочту им Книгу Экклезиаста — эту жемчужину библейской мудрости, произведение более великое, чем написанное Локаром, еще более мрачное, еще более пессимистичное; если покажу им, что другая раса проделала это, что суета, которую он считал никчемной, вознесла нас в небеса, поверят ли они, изменят ли свое решение?»
      Я затушил сигарету о мозаичный пол и отыскал свой блокнот. Вставая, я почувствовал, как во мне просыпается непонятная ярость. И я вступил в храм, чтобы прочесть Черное Евангелие от Галлингера.
 
      В храме царила тишина.
      М’Квайе читала Локара. Все смотрели на розу, стоящую у нее по правую руку. Сотни босых людей сидели на полу. Мужчины, их было немного, были невысокого роста, как и женщины Марса.
      Я шел в ботинках.
      «Все равно — идти. Или все потеряешь, или все выиграешь». Дюжина старух сидела полукругом за М’Квайе. Матери.
      «Бесплодная земля, сухие чрева, сожженные огнем».
      Я шагнул к столу.
      — Почему вы хотите, чтобы вместе с вами ушли из жизни ваши соплеменники, — закричал я, — ведь они еще не прошли жизнь до конца, как вы, не познали всех радостей и печалей, той полной жизни, которую познали вы. И это неверно, что у вас нет будущего, — теперь я обращаюсь ко всем. — Те, которые говорят это, ошибаются. Бракса знает, потому что она носит ребенка под сердцем.
      Они сидели, как изваяния. М’Квайе переместилась назад, в полукруг.
      — Моего ребенка! — продолжал я. (Боже, что подумал бы мой отец о такой проповеди?) — И все ваши молодые женщины могут иметь детей. Бесплодны только ваши мужчины. А если вы позволите врачам экспедиции землян обследовать вас, то, может быть, и мужчинам можно будет помочь. Но если даже и нет, вы сможете породниться с людьми Земли. Мы не какой-нибудь захудалый народ, неизвестно откуда взявшийся. Тысячу лет назад Локар нашего мира говорил, что человек ничтожен. Он говорил, как ваш Локар, но мы не сдались, несмотря на чуму, войны и голод. Мы не ушли из жизни. Одну за другой мы победили болезни, мы ликвидировали голод, мы боролись с войнами и уже давно живем без них, может быть, навсегда покончили с ними. Мы пересекли миллионы миль пространства. Мы побывали в другом мире: А ведь наш Локар сказал: «Зачем, что в этом толку? Так или иначе… Все это суета». И дело в том, — я понизил голос, — дело в том, что он прав! Все в мире суета и нищета. И мы выступили против все время возвращающегося на стези свои космоса, против этого постоянного круговорота, против пророка, против мистики, против Бога. И именно это наше богохульство сделало нас великими, поддерживало нас в трудную минуту, и боги втайне восхищались нами.
      Я был как в горячке. Голова кружилась.
      — Вот Книга Экклезиаста, — объяснил я и начал: — «Суета сует, — сказал Экклезиаст. — Суета сует: все суета. Что пользы человеку от трудов его…»
      В задних рядах я заметил Браксу. О чем она думает?
      И я наматывал на себя ночные часы, как нить на катушку.
      О, как поздно! Наступил рассвет, а я все еще продолжал говорить. Я прочел Экклезиаста и продолжал проповедовать Галлингера. И когда я закончил, в храме по-прежнему царила тишина. Ряды изваяний за всю ночь ни разу не пошевелились.
      М’Квайе подняла руку. Одна за другой Матери повторили жест Матриарха.
      Я знал, что это значит. Я — проиграл.
      Я медленно вышел из храма, ноги подгибались; я еле добрался до своих вещей и буквально рухнул рядом.
      Онтро ушел. Хорошо, что я не убил его.
      Через тысячу лет вышла М’Квайе.
      — Ваша работа окончена, — сказала она.
      Я не двигался.
      — Пророчество сбылось. Мой народ возродится. Вы победили, святой человек. Теперь покиньте нас.
      Моя голова была пуста, как сдутый воздушный шар. Я накачал туда немного воздуха.
      — Я не святой, а всего лишь второсортный поэт. — Я закурил сигарету, потом спросил: — Какое такое пророчество?
      — Обещание Локара, — ответила она так, как будто это было совершенно очевидно. — Святой спустится с небес и спасет нас в самый последний час, когда все танцы Локара будут исполнены. Он победит кулак Маллана и вернет нам жизнь.
      — Как?
      — Как с Браксой, и как в храме.
      — В храме?
      — Вы читали нам слова проповеди, великие, как слова Локара. Вы читали: «…нет ничего нового под солнцем» и, читая их, издевались, смеялись над ними — и это было ново. На Марсе никогда не было цветов, — добавила она, — но мы научимся их выращивать. Вы — Святой Насмешник, — закончила она. Тот-Кто-Смеется-в-Храме. Вы шли обутым по священной земле.
      — Но ведь вы проголосовали против?
      — Это «нет» нашему прежнему решению. Это позволение жить ребенку Браксы.
      — О! — Я выронил сигарету. Как мало я знал! — А Бракса?
      — Она была избрана полпроцесса назад исполнить все танцы и ждать вас.
      — Но она сказала, что Онтро остановит меня.
      М’Квайе долго молчала.
      — Она никогда не верила в пророчество и убежала, боясь, что оно свершится. Оно все-таки сбылось благодаря вам, и мы проголосовали… Она знала.
      — Значит, она не любит меня и никогда не любила?
      — Мне жаль, Галлингер. Она просто исполнила свой долг.
      — Долг, — автоматически повторил я.
      — Она уже простилась с вами и больше не хотела бы вас видеть. Мы всегда будем помнить то, чему вы нас научили.
      Я вдруг понял, какой чудовищный парадокс заключается во всех чудесах. Я никогда не верил, что проповедью можно совершить чудо — сотворить мир. Пошатываясь, как пьяный, я встал и, пробормотав «M’Happa», вышел в свой последний день на Марсе.
      «Я выиграл, Маллан, но, выиграв, потерял все. Этот мир принадлежит тебе. Отдыхай спокойно в своей звездной постели. Проклятье!»
      Вернувшись на корабль, я заперся в своей каюте и проглотил сорок четыре таблетки снотворного.
 
      Когда я открыл глаза, то понял, что жив и нахожусь в медотсеке корабля. Двигатели монотонно гудели. Я с трудом встал и кое-как добрался до иллюминатора.
      Марс висел надо мной, как огромный надутый шар. И вот он затуманился и заструился слезами по моему лицу.
       Перевод с англ. М. Шпангиной

Фредерик Браун

ВЕЖЛИВОСТЬ

      Рэнс Гендрикс устало шагал по горячему песку. Специалист по психологии высших существ других миров, он прибыл на Венеру в составе третьей экспедиции. Задачей Рэнса было установить контакт с аборигенами: четыре раза он пытался сделать это и четыре раза терпел поражение. Эксперты двух предыдущих экспедиций тоже не добились успеха.
      Встретить венерианца не представляло особого труда, а вот установить контакт, тем более расположить к себе — такое не удалось еще ни одному землянину. Полное нежелание аборигенов общаться с членами экспедиций было тем более, удивительным, что никаких лингвистических трудностей контакт не представлял. Аборигены обладали телепатическими способностями, что позволяло им без труда понимать любой язык, на котором к ним обращались, и без труда отвечать на том же языке, с тем же акцентом, но… с неприкрытой враждебностью.
      И вот Гендрикс увидел очередного аборигена, шедшего по своим делам с лопатой на плече.
      — Здравствуй, венерианец! — радостно воскликнул Рэнс.
      — До свидания, землянин, — прозвучало в ответ.
      Это задело самолюбие Гендрикса, и он прибавил шаг, стараясь не отстать от длинного нелюбезного аборигена.
      — Почему вы не хотите говорить с нами? — спросил Рэнс.
      — Не хочу? Я говорю с вами, хотя мне это не приносит ни малейшего удовольствия, и будет лучше, если вы оставите меня в покое.
      С этими словами венерианец остановился и, демонстративно отвернувшись от Рэнса, принялся копать почву в поисках яиц корвила.
      «Ну вот, опять неудача, — подумал Гендрикс, разочарованно наблюдая за ним. — Похоже, на Венере не действует ни один из методов, изложенных в толстых научных трудах по экзопсихологии».
 
      Нестерпимая жара, отвратительный воздух, всепроникающий мелкий песок да еще это наплевательское, систематическое неприятие… Терпение Гендрикса истощилось.
      — Ну и засунь… в собственную…
      Подобное действие невозможно для мужчины по чисто анатомическим причинам, но жители Венеры двуполы.
      Абориген бросил лопату и радостно улыбнулся. Наконец-то хоть от одного из пришельцев довелось услышать вежливое приветствие! Он пожелал землянину того же и присел с приветливой улыбкой, чтобы завязать разговор со столь любезным собеседником.
      Так начались полные уважения дружба и взаимопонимание между Землей и Венерой.
       Перевод с англ. Л. Кобякова

АРМАГЕДДОН

      Все это случилось в Цинциннати. Ни где-нибудь, а именно в Цинциннати! Что можно сказать о Цинциннати? Конечно, конечно, это не центр Вселенной и даже не столица штата Огайо просто тихий, провинциальный городок, ничем не лучше и не хуже любого другого. Даже представители местной торговой палаты самокритично утверждают, что он не претендует на мировое значение. И то, что Джебер Великий (имя-то какое!) выступал именно в Цинциннати в критический для всего мира момент, было простым совпадением. Конечно, если бы эта история стала достоянием гласности, то Цинциннати вмиг бы приобрел мировую известность, а малыш Гэрби — славу Супермена или, по крайней мере, Георгия Победоносца. Но дело в том, что никто из невольных свидетелей — зрителей, присутствующих на представлении мага в театре, и даже главный участник событий, маленький Гэрби Уэстерман, ничего не помнят о случившемся, хотя у него и осталось вещественное доказательство — новый водяной пистолет.
      Гэрби так увлекся выступлением мага, демонстрировавшем очередной номер своей программы, что забыл даже о новом водяном пистолете, лежавшем в кармане.
      Пистолет был только что куплен по дороге к театру, и Гэрби пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить родителей пройти по Вайн-стрит, где находится базар. Но сейчас Гэрби, забыв обо всем, следил за фокусником на сцене. Его лицо выражало снисходительное одобрение. Протыкание карт насквозь не было для него тайной: он умел это делать. Видимо, фокусник пользовался картами «уменьшенная модель», продающимися в комплекте с магическим ящиком. Во всяком случае, Гэрби работал именно с ними, так как они подходили по размеру для руки девятилетнего мальчика. То, что было видно, как поворачивается карта в его руке, не смущало Гэрби, это не существенная деталь.
      На сцене Джебер Великий демонстрировал прокалывание семи карт одновременно, а это, как знал Гэрби по собственному опыту, требовало большой силы и гибкости пальцев. Одобрительно кивнув, Гэрби вспомнил, каков будет следующий номер программы, и тронул сидящую рядом мать за рукав:
      — Мам, попроси у папы носовой платок.
      Отвлекающий маневр был задуман и выполнен превосходно: мать еще только наклонялась к отцу, а Гэрби уже вскочил и бросился в проход.
      Однажды Гэрби уже видел это представление и знал, что для выполнения следующего фокуса магу потребуется помощник из зала.
      В прошлый раз Гэрби не повезло — он был десятым из желающих, поэтому сегодня постарался исключить все случайности. Возможно, мать и разрешила бы, а может быть, и нет. В вопросах такого рода не стоит полагаться на родителей, так как ход их мыслей непредсказуем. Поэтому он и устроил отвлекающий маневр с платком.
      — …захочет подняться на сцену? — закончил фразу фокусник, а нога Гэрби уже стояла на первой ступеньке.
      За спиной Гэрби раздавались разочарованные вздохи, когда он с улыбкой поднялся на сцену.
      Фокус с тремя голубями был едва ли не единственным, секрет которого Гэрби никак не мог разгадать. Наверняка в ящике было потайное помещение. Но где? И если он разгадает этот трюк, когда будет держать ящик, то потом ему останется лишь собирать дань восхищения друзей. Конечно, Гэрби не собирался разоблачать мага, об этом не могло быть и речи. Он тоже был магом и знал, что такое профессиональная этика, так что коллега может быть спокоен за свои секреты.
      С доверчивой улыбкой он поднял голову навстречу магу, однако улыбка угасла, и он невольно вздрогнул, встретившись глазами с фокусником. Вблизи Джебер Великий выглядел значительно старше и могущественней, чем из зала.
      Ассистент вынес на подносе ящик с голубями. Гэрби, оторвав взгляд от фокусника, почувствовал себя свободнее и сосредоточился на поставленной задаче. Помощник хромал. На всякий случай наклонив голову, мальчик заглянул под поднос там ничего не было. Джебер взял ящик, а ассистент заковылял за кулисы. Может, он нарочно хромает, чтобы отвлечь на себя внимание?
      Открытый ящик представлял собой четыре боковых стенки, соединенные шарнирами, к одной из которых, тоже шарнирами, крепилась крышка. И еще там были маленькие медные крючки.
      Гэрби поспешно отступил, что позволило ему увидеть заднюю стенку, пока фокусник демонстрировал публике внутренние. Так и есть! В крышке имелось маленькое отверстие, прикрытое зеркалом, расположенным под определенным углом, что и создавало иллюзию невидимости. Старый трюк. Ничего нового. Гэрби был даже чуточку разочарован.
      Маг сложил ящик, отделением с зеркалом внутрь и повернулся к Гэрби.
      — А сейчас, молодой человек…
 
      В это время на Тибете произошло событие, ставшее последним звеном в цепи. Всю неделю стояла необычайно теплая погода, что и вызвало таяние больших масс горных снегов. Разбухшие ручьи и реки неслись по склонам и ущельям с ужасающим грохотом. На людской памяти такое было впервые. Молитвенные мельницы, установленные на берегах ручьев, крутились все быстрее и быстрее, и либо лопались и останавливались, либо были затоплены. Ламы, передвигаясь по колено в ледяной воде, пытались перенести оставшиеся в пределах досягаемости мельницы к берегу.
      Одна очень старая маленькая мельница была установлена так давно, что ни один из ныне живущих там не знал, какая молитва записана на ее колесе. Вода дошла почти до оси этой мельницы, когда лама Клерет поднял ее, чтобы перенести на более высокое место, но поскользнулся на мокрых камнях и, упав, уронил мельницу. Поток воды подхватил ее и унес вниз.
      Дрожа от холода, лама встал и пошел к следующей мельнице. «Экая важность, — подумал он, — одной больше, одной меньше». Если бы он знал, что теперь, когда все остальные звенья цепи были разрублены, это маленькое вращающееся колесико является единственной преградой между Армагеддоном и Землей, то без раздумий бросился бы в поток вслед за мельницей.
      Поток ударил молитвенную мельницу Вамгур Упа о выступ скалы, и она прекратила вертеться.
      Это случилось в то мгновение, кота маг на сцене театра города Цинциннати произнес:
      — А теперь, молодой человек…
      Гэрби Уэстерман перевел взгляд на фокусника, удивляясь возникшей паузе, и увидел, как лицо мага сначала исказилось, словно от удара, а потом приняло совсем другое выражение, хотя черты его остались прежними.
      Маг тихо рассмеялся. В его смехе прозвучало нечто такое, что не оставило никаких сомнений даже у самых заядлых скептиков в том, кто он такой. В смехе звучало абсолютное зло.
      Зрители оцепенели. Им было даже не страшно, ибо страх рождается от неуверенности или неопределенности, а сидящим в зале все было ясно до конца. Смех стал громче; он гремел и, подобно урагану пронесясь по залу, достиг самых дальних рядов галерки. Никто не шевелился, даже тени застыли на потолке.
      И Сатана заговорил:
      — Благодарю публику за любезное внимание, оказанное скромному фокуснику. — Он насмешливо поклонился залу. Представление закончено. Все представления закончены, — добавил он, ухмыляясь.
      В зале потемнело, хотя лампы светили по-прежнему ярко. Послышался шелест крыльев невидимых существ, парящих в воздухе. Сцена озарилась багровым светом, на голове и плечах мага вспыхнули светлячки открытого пламени. Появились и другие огоньки по всей сцене, вдоль рампы. Один из них коснулся ящика, который все еще был в руках Гэрби. Гэрби отшвырнул его.
      Знаете ли вы, что Гэрби Уэстерман состоял в обществе Юных Пожарников? Он действовал инстинктивно. Даже девятилетний мальчик, который не слишком хорошо понимал, что такое Армагеддон, должен знать, что это пламя водой не погасишь. Поэтому, повторяю, он действовал инстинктивно. Выхватив из кармана водяной пистолет, он направил его на ящик и несколько раз нажал на спуск. Струя воды упала на ящик, срикошетила и обрызгала панталоны Джебера Великого, отвернувшегося в другую сторону. Но огонь погас!
      В мгновение ока все изменилось. Лампы осветили зал ярким светом, огоньки исчезли, шорох крыльев утонул в шуме публики.
      Фокусник прикрыл рукой глаза и сказал полузадушенным шепотом:
      — Никто и ничего не вспомнит о том, что здесь произошло. Это я еще могу. — Он наклонился, поднял ящик и протянул его Гэрби Уэстерману со словами: — Нужно быть более собранным, мой юный друг. Держи его крепче.
      Mar коснулся крышки своей палочкой. Дверца открылась, и в воздух поднялись три белых голубя, шорох крыльев которых даже отдаленно не напоминал шорох, звучавший в этом зале минуту назад.
 
      Отец Гэрби с решительным видом снял с гвоздя, вбитого в стену кухни, кожаный ремень, служивший для правки бритвы. Миссис Уэстерман, помешивающая кипящий на плите суп, подняла глаза.
      — Послушай, Генри… неужели ты собираешься выпороть его только за то, что он брызнул водой из пистолета в окно автомобиля?
      Генри Уэстерман отрицательно покачал головой.
      — Не за это. Ты вспомни: мы купили ему пистолет в городе, но парень не подходил ни к одной водонапорной колонке. Где, ты думаешь, он его наполнил? — И продолжил, не ожидая ответа: — Наш негодяй занялся этим в церкви, когда мы заходили договориться с отцом Рейком насчет конфирмации. Он наполнил пистолет из чаши со святой водой!
      Тяжело вздохнув, отец Гэрби вышел из кухни с ремнем в руке. Послышались хлесткие удары, чередовавшиеся с воплями. Гэрби, спаситель мира, получал награду — то, что ему причиталось.
       Перевод с англ. Л. Кобякова

БОГ

      Пожилой джентльмен приятной наружности с длинной седой бородой улыбнулся Питеру, как старому знакомому.
      — Добро пожаловать в Рай, тезка! Надеюсь, здесь тебе понравится.
      И четырехлетний Питер, войдя в перламутровые ворота, начал поиски Бога. Он долго бегал по кристально чистым улицам с ровными рядами блестящих домов, между прогуливающимися счастливыми людьми, но Бога среди них не было. Несмотря на усталость, Питер продолжал свои поиски.
      Наконец он уперся в сказочно прекрасное здание из чистого золота, возвышающееся над всеми прочими. Войдя в распахнувшуюся дверь, Питер очутился в огромном зале, посреди которого стоял трон. Он был пуст. На полпути от двери к трону Питер остановился и стал ждать Бога. Пол приятно пружинил под ногами и звал присесть. В зале царила тишина. И через некоторое время Питер улегся на полу и заснул. Сколько времени он спал, минуты или годы, только его разбудил звук приближающихся шагов. Конечно, это Его шаги, и Питер, обрадованный, проснулся.
      Бог подошел ближе, и улыбка засветилась в его глазах. Питер подбежал к нему.
      — Здравствуй, Пит! — ласково сказал Бог, положив руку ему на голову.
      Затем Бог повернулся к трону, и выражение его лица изменилось. Глаза, только что излучавшие радость, наполнились страхом. Он медленно встал на колени и покорно склонил голову.
      Питер понимал, что Бог не может бояться, значит; это всего лишь игра. И Питер принял эту игру. Он изо всех сил замахал обрубком хвоста, показывая, что все понимает, а затем повернулся и залаял на яркий свет, окутывающий трон.
       Перевод с англ. Л. Кобякова

Бернард Вульф
ДЕВУШКА С БЫСТРЫМИ ДВИЖЕНИЯМИ ГЛАЗ

 
      Ночью двадцать второго апреля я вернулся из FANNUS, где читал лекцию о творчестве Хэмингуэя («Психостатистический анализ переломов у „Папы“»). Мой автоответчик передал мне странное сообщение. Звонил Квентин от Кида Немисча и просил связаться с ним в любое время. Выяснилось, что звонить было совершенно бессмысленно, поскольку оставленный им номер был неправильным. Какая-то особа на другом конце провода с плейсидским акцентом сказала, что никакого Квентонина не знает, а если бы знала, то давно отправила бы спать, так как если мой друг похож на меня, то он наверняка замучил бы ее своей детской настырностью. Я ответил, что у нее нет особых оснований считать меня надоедливым ребенком, поскольку той, которой я якобы надоедал своими звонками, было лет триста как минимум, судя по старушечьему голосу. На что она заметила, что не так уж стара, чтобы не осознавать, что специалисты по назойливости смогут практиковаться — в чем именно, я не скажу, поскольку я все-таки леди, — если поблизости нет ребенка. Я сказала, что уж если она леди, то Бетти Гейбл — генерал Армии Спасения, и спросил, стоит ли угочнять, в чем она проявляет особые таланты. Мой вопрос мог относиться к любой представительнице ее пола, ложащейся спать до девяти. Она ответила, что если бы могла до меня добраться, то показала бы, в чем она сильна. Выдрала бы мой поганый ублюдочный язык и использовала бы его в качестве подушечки для булавок.
      Недовольно об этом разговоре. Я привожу здесь наиболее острые его моменты главным образом для того, чтобы показать насколько Вьетнамский кризис испортил людям нервы. Но вскипеть меня заставил не тон этой старой хрычовки, а, прежде всего, небрежность Квентина, оставившего неправильный номер и срочно просившего позвонить.
      Я не стал звонить ему на следующее утро. Я дал ему время до обеда, чтобы он сам почувствовал необходимость позвонить мне. Когда все же любопытство стало нестерпимым, я набрал его домашний номер. После доброго десятка гудков он наконец ответил. Его голос, казалось, исходил из самого нутра, словно из бочки с патокойа.
      — Гордон, гад, я чертовски хочу спать. Какого рожна тебе надо?
      — Ты звонил мне вчера ночью. Вот этого рожна…
      Трубка некоторое время молчала.
      — Ты псих, я тебе не звонил.
      — Хочешь сказать, что у моего автоответчика галлюцинации?
      — Может быть, он выдумывает звонки, чтобы у тебя не создавалось впечатления, что ты никому не нужен? А если серьезно, автоответчик действительно сообщил, что я звонил?
      — Да, было такое впечатление, что для тебя это вопрос жизни и смерти. Ты оставил номер, чтобы я позвонил тебе. Неправильный номер. В результате я получил кучу оскорблений, сам не знаю от кого.
      Прошло еще какое-то время.
      — Ты меня обижаешь, Гордон. Я помню, что я звонил в госпиталь «Цедар», мм-мм, и еще в информационное агентство «Таймс», точно. Но ты…
      — Вспомни обстоятельства. Где ты был?
      — У друзей в Лаурел Кантон. Я тебе рассказывал о них это группа «Омэн». Слушай, если это имеет отношение к делу, мы были все вдрабадан уже по третьему кругу. Мы так чудесно разлеглись на травке…
      — Не хочешь ли ты сказать, что вы валялись в газоне?
      — Возможно, это было в Форест Лоун. Возможно, я и сейчас там вдыхаю нежный аромат. Гордон, я буду здорово тебе обязан и даже согласен приплатить деньгами, и немало, если ты перестанешь меня терзать и дашь поспать. Когда ты меня допрашиваешь, это чертовски действует на нервы.
      — Я не могу дать спокойно спать людям, если точно знаю, что они, проводя вечер в компании друзей, разговаривали по телефону с «Цедаром» и информационным агентством «Таймс». Особенно, когда узнаю, что эти люди полагают, что я якобы ежедневно бываю в центральном госпитале и у старшего метранпажа. Я проверю, был ли ты действительно пьян, Квентин, и находился ли за городом, если ты не объяснишь мне, что к чему. Зачем тебе понадобилось звонить в госпиталь и газету?
      — Вроде, начинаю понимать. А, вон ты куда клонишь! Мы хрустели и щелкали пальцами.
      — Само собой, чем же еще вы могли заниматься!
      — Слушай, мы сидели, балдели под музыку, слушали диски и вдруг начали щелкать пальцами. Сначала я, потом все остальные. Сначала под музыку, потом просто так. Потом кто-то поинтересовался, что заставляет сустав хрустеть, и мы стали обсуждать это. Это жуткая штука. Гордон. Чем больше мы в это вникали, тем яснее становилось, что мы не так уж и умны, как полагали. Собственные суставы — они и есть собственные, а не Жана-Поля Сартра, к примеру. Мы знаем все о Сартре и ничего о собственных костяшках, у меня зубы выпадут… Гордон, а почему они все-таки хрустят?
      — Обычно это происходит, если их резко сгибают.
      — Знаю, как это делается, а вот почему хрустят? Слушай, мы так и эдак возились с этим вопросом, а механизма хруста все равно не поняли. Нам стало не по себе. Это все равно что услышать стук сердца до того, как вас предупредили о наличии у вас такого органа. Такое ощущение, будто внутри заседали шпионы, агенты врага. Тут кто-то и сказал, что надо позвонить в госпиталь «Цедар» и спросить кого-нибудь из врачей, кто мог бы объяснить все с профессиональной точки зрения. Но там никто не ответил. И это называется медицинским обслуживанием населения! Если учреждение действительно беспокоится о гражданах, то, как ты думаешь, неужели оно не заинтересовано в предостережении паники? Ты же знаешь, к чему может привести паника в нынешних условиях, стоит ей только возникнуть.
      — Поэтому вы решили обратиться в информационное агентство «Таймс»?
      — Гордон, у граждан есть право быть информированными, и долг газеты заключается в том, чтобы обеспечивать их информацией. Люди «Таймс» редкие жопы! Они посоветовали нам проспаться и заверили, что, когда мы проснемся, нас не будут интересовать ни костяшки, ни суставы. Такими разговорами обычно прикрывают всю неосведомленность.
      — И тогда ты позвонил мне?
      — Я?
      — Лучше вспомни, пока я не пустил твои хрящи и костяшки на ливерную колбасу, — наверное, правильнее было сказать «на суставную колбасу», но мне было не до анатомических нюансов. — Теперь думай.
      — Давай попробуем. Гм-м… Не стращай меня моими костяшками, Гордон, мне это обидно. Тогда произошло еще что-то. Смотри-ка, кажется, начинаю припоминать. Я перепугался до смерти. Меня аж в пот бросило. Кто-то произнес «Gnotli scaaton». Я сказал, что это что-то греческое, кто-то подтвердил, что основой мудрости греческих философов было это самое «Познай себя», а если вы не знаете даже, откуда берется звук при щелканьи пальцами, то о каком познании себя может идти речь. Дальше кто-то сказал, что если ни врачи, ни газетчики не могут нам помочь, и если философы пытаются познать себя, давайте позовем философа. Еще кто-то сказал, что вот Сартр, он философ, но ведь ни строчки не написал о костяшках. Другой заметил, что Сартр — не критерий, экзистенциалисты занимаются отстраненностью, поэтому, естественно, его больше интересовали переломы, а не суставы.