Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 9 (Фантастические рассказы и повести)

      Было очень приятно засыпать рядом с ней. Более того, самые волнующие сны Квентин видел именно в «Прожекте». Кроме того, Вики была более импозантна, чем королева Марго.
      — Квентин, та ночь, когда вы прищелкивая пальцами… осторожно начал я. — Насколько я помню, ты говорил, что ты начал это делать, а потом присоединились и другие?
      — Да, все именно так и было.
      — Ты помнишь, почему начал это делать? О чем ты думал, когда начал щелкать пальцами?
      — Мне кажется, я думал о Вики. И все эти дни я думал в основном о ней.
      — А ты можешь вспомнить, что именно ты о ней думал?
      — М-мм… По-моему, я думал о ее юбке. Она ходила в «Слип Прожект» в мини-юбке. Это даже не мини, мини-юбка, какой-то фиговый листик, едва-едва прикрывающий то, что следует. Я думаю об этой юбочке постоянно. Об этой юбчонке, чуть прикрывающей попку. Я думал о ней и тогда: как только такие юбки не запрещаются законом, потом, что неплохо бы добыть ножницы, потом мысленно стал подрезать юбку. Да, последовательность была именно такая. Я отрезал по кусочку и что-то бормотал, думая при этом, обрати внимание, о стихотворении «La Brea Tar Pits», полагая, что оно должно называться «La Brea Ann Pits», и посмеивался про себя. И вдруг я услышал тот голос. Ее голос. Разумеется, мне это почудилось, вспомни, я был в отрубе и лежал на траве. Голос звучал громко, глубоко и напористо. Глубже, чем оперный бас. Голос сказал: «Режь дальше, а я дам тебе по рукам и твои суставы превратятся в кисель». Так и было сказано. Сначала голос пообещал этот самый кисель, а потом добавил: «Давай, волочись за мной, и я переломаю тебе сначала пальцы, а потом и все кости». Теперь уже грозили переломами. Когда я это услышал, то бросил воображаемую юбку и воображаемые ножницы. И все из-за этого воображаемого голоса, угрожающе грохотавшего у меня в ушах. Я уверен, что именно тогда и начал щелкать пальцами. Слушай, хорошо, что ты спросил меня, теперь многое прояснилось. Не удивительно, что я испугался этого хруста. На самом деле, я испугался угроз.
      — Итак, ты хочешь сказать, что этот нервный хруст начался в результате грез о Вики?
      — Гордон, я не хочу сказать, а уже сказал.
      Мы некоторое время ехали молча.
      — Квентин, ты обратил внимание, что мы все время разговариваем о всякого рода жидких субстанциях да о костях?
      — Не знаю. Об этом много болтают. Ведь эти штуки присутствуют в жизни каждого.
      — Я бы заметил, что в твоей жизни больше, чем в чьих-нибудь еще. Тебе надо, чтобы жидкости — это было одно, а кости — другое. И тебя раздражает, когда люди их смешивают. Я говорю об этом потому, что только ты вспомнил о том голосе, как сразу вспомнил, что тебе пригрозили превратить суставы в кисель. Сама мысль превращения костей в жидкость привела тебя в ужас. Я думаю, что это главное. Ты как-нибудь связываешь это с Вики?
      — Это абсурдная чепуха, Гордон. Правда, в голосе Вики звучала угроза, но ведь это были галлюцинации, голос звучал у меня в голове, а не вне меня.
      — Тоже верно. Но ведь именно ты вкладывал воображаемые слова в уста Вики. Автором был ты, но ты поставил эти слова в кавычки и приписал их Вики.
      — Гордон, не знаю, куда ты клонишь, задавая мне подобные вопросы. И все же, какое все эти твердые и жидкие штуки могут иметь отношение к Вики?
      — Я не знаю, Квентин. Но попрошу тебя перестать хрустеть пальцами и взяться за руль, пока ты не угробил нас обоих.
 
      Научность — не для меня. Все то, что называется Законами Природы, я воспринимаю как досужие домыслы. Вот говорят, что наполненный горячим воздухом шар поднимается вверх согласно закону Бойля, какой-то гравитации и тому подобное. Я считаю иначе, что наш шар поднимается из-за подпитки солнечной спермой. Как я додумался до этого? Моя собственная голова, из нее Солнце так сильно сосет энергию, что приходится почти все время напрягать шейные и плечевые мускулы, чтобы удержать ее там, где положено. Медики говорят, что это невротическое напряжение, а я считаю, что это нормальное желание не дать организму развалиться. Иногда мигрень, вызванная постоянным мускульным напряжением, даже полезна. Эта голова просто дает мне знать доступным только ей языком, что она помогает мне преодолеть космический саботаж. Вспомните, как необычно ведет себя вода при температуре ниже тридцати градусов по Фаренгейту. Меня всегда поражала та эмоциональная, хотя и болезненная реакция на неприятное воздействие. Словно бы отчуждение в некоторых случаях прогрессирующей шизофрении.
      Таким образом, если наука делает упор на материю, то искусство — на способ исполнения. Вероятно, это для вас не ново.
      Дело в том, что я не понял, куда же меня привел Квентин. Большая центральная комната была опутана проводами и кабелями, тянувшимися от настенных пультов с вращающимися барабанами и дисками. От этой комнаты отходил целый ряд небольших закутков, видных через стеклянные стены. В каждом стояла кровать и стол с пишущей машинкой. На некоторых кроватях лежали люди. Мужчины и женщины. Все они спали. К телам и головам были подключены контакты. Технический персонал в белых халатах сидел в главной комнате и следил за электрическими приборами, считывая данные, поступающие от спящих. В одной комнатушке сидел мужчина в пижаме. Он только что проснулся и торопливо печатал.
      Квентин объяснил мне, что это был Центр Сна, где всесторонним и доскональнейшим образом изучались критические моменты жизни человека — его сны.
      Квентин объяснил мне также, что лишь в часы бодрствования люди позволяют себе отличаться друг от друга. Они могут быть разных национальностей, у них может быть разный цвет кожи, различные политические взгляды, привычки, место жительства. Все остальное время они были как один. То есть они спали, и спали одинаково.
      Вы можете возразить, что сны различных людей едва ли можно привести к общему знаменателю. Но они универсальны. Солнце разлучает людей друг с другом и с самим собой. Но ночью возникает огромный союз людей. Ночные союзы. Человечество может открыть себя, и утвердиться в качестве истинной физиологической обязанности, лишь закрыв глаза. «Слип Прожект» собирался доказывать людям их взаимозависимость, исследуя природу сна человеческой расы. Нам хотели явить картину прочного единого мира, используя при этом не самого удачного союзника — Морфей с двумя правыми руками, дружками-подручными — снотворным и гипнозом. Впервые бы — мы открыли наши глаза в Танатополисе. В конце пути мы отказались бы от прежних фальшивых богов и полностью доверились Его Величеству Сну, обворожительным мгновениям Дремы, длящимся вечно. В общем, что-то в этом роде.
      Квентин горел желанием сочинить об этом песню. Я с трудом следил за его рассказом, буквально засыпая.
      Во время этой импровизированной лекции к нам присоединился главный психолог. Он подтвердил все, что мне сообщил Квентин который здесь, однако же, был уже не Квентином, а Иваром и являлся чемпионом лаборатории по сну. Хотя иногда излишне поэтизировал свою работу. Квентин нас представил. Это и был доктор Джером Воланд. Пухлый коротышка с черными как смоль волосами, одетый в накрахмаленный халат, он тем не менее вел себя в жесткой директорской манере.
      Доктор Воланд поздоровался со мной отнюдь не сонным голосом. Он набрал в грудь так много воздуха, что, казалось, из нагрудного кармана халата вот-вот посыплются на пол все ручки фирмы Пентел.
      — Гордон Рэнгз! — воскликнул он. — Нет! Не может быть!
      — Мне хотелось бы, чтобы мне прежде всего объяснили, что к чему, — ответил я.
      — Гордон Рэнгз! Как вовремя!
      — Может быть, мне удалиться, пока вы не успокоились?
      — Нет! Фантастика! Я же прочитал все, что вы написали!
      Квентин-Ивар решил, что сейчас самое время вставить какую-нибудь пакость, а не просто уйти, как подобает истинному чемпиону.
      — Доктор, если это единственное, что вы читали, то вам крупно повезло.
      — Я серьезно, мистер Рэнгз, — сказал Воланд. — Фактически именно ваша книга «Факты и домыслы» подтолкнула меня к занятиям психологией.
      Мне неприятно было даже подумать о том, что он, изучая психологию, пытался понять, что же заставило его читать мои произведения. Квентин объяснил все на свой манер.
      — Я понял вас, доктор. От той книги вас клонило в сон, и вы, чтобы не уснуть, занялись психологией сна.
      — Нет, работы этого человека не давали мне уснуть даже ночью, — возразил Воланд. — Он затрагивал много вопросов, связанных с тем, что люди досаждают друг другу до такой степени, что в конце концов доходят до войны. Я занялся психологией, чтобы найти на эти вопросы ответы и снова обрести сон. Конечно, для нас большая честь, что такой человек, как вы, проявил интерес к нашим исследованиям, мистер Рэнгз. Хотите верьте, хотите нет, в процессе этих исследований мы очень много узнаем о том, как и почему люди провоцируют друг друга.
      — Это некорректный подход, — сказал я. — Согласно вашей теории, если заставить людей побольше спать, то можно сохранить военные расходы?
      — Войны устраивают не те, которые спят, — напомнил мне Воланд. — По крайней мере, не тогда, когда спят. Ах, мистер Рэнгз, хорошо отдохнувшие люди не причиняют вреда друг другу независимо от того, спят ли они или бодрствуют. Если нам удастся получить снотворное и дать отдохнуть вечно суетящимся людям, то вы увидите, как это благотворно скажется в будущем. Величайшим девизом грядущего станет «Спящие всего мира, объединяйтесь!». Наверное, это единственный реальный способ объединить людей, какой можно придумать, если мы сможем заставить людей крепко спать. Я, конечно, не имею в виду «храпеть».
      Это безумное и совершенно утопическое рассуждение о сне было прервано появлением рослой, экстравагантно накрашенной девицы, занимавшей второе место по сну и по рангу соответствовавшей Ивару.
      Это, конечно, была Виктория Пэйлоу со своей неразлучной гитарой. Она вытаращила на меня свои голубые глазищи. Меня обескуражила эта способность расширять зрачки, одновременно щуря глаза. Я не знаю, как она умудрялась выражать открытость, готовность, сильную восприимчивость и так ехидно щуриться одновременно. Это воспринималось словно какой-то фокус из абсолютно ирреальной области, из той, где перемешивали жидкость и кости.
      Она действительно была одета в мини-юбку, длина которой была не больше йоты. Это была даже не юбка, а так, один намек на юбку. И эта штука действительно вызывала желание ее подрезать. Ивар изучал ее в благосклонной тишине.
      — Эй, мистер Рэнгз, — произнесла девица своим растянутым в обе стороны голосом, таким же эластичным, как ее глаза.
      Я подумал об эмоциональных безднах, сокрытых в этой женщине, которая могла сначала яростно угрожать вырвать язык, а через мгновение напевать веселую песенку «Будущие фермеры».
      — Мне нравится наблюдать за людьми, выдающимися в той или иной области, — сказал я.
      — Мы делаем это не стоя, — съехидничала она. — Стоя засыпают только дилетанты, да еще лошади.
      — Если ты так и будешь здесь околачиваться, мистер Рэнгз начнет задавать тебе вопросы профессионального характера, заметил Воланд.
      — Вперед, ребята. За дело!
      Квентин и Виктория помахали мне и выскользнули за дверь. Очень скоро они появились в двух свободных спальнях, расположенных по соседству. Теперь они были в пижамах. По деловому, в отработанной до автоматизма манере они заняли соответствующие кровати и лежали неподвижно, пока ассистенты присоединяли проводки к разным частям тела, в том числе и к голове. Казалось, они не замечают ни нас, ни друг друга. Воланд объяснил, что они находятся в аудиовизуальной изоляции, между ними была стена, а окна, через которые мы за ними наблюдали, изготовлены из стекла с односторонней прозрачностью. Вскоре они остались одни и закрыли глаза. И вот они уже спали.
      Воланд убеждал меня в этом, указывая на движение дискетов и теперь самописцев.
      — Сегодня вы увидите не просто сон, — сказал Воланд. — У Ивара и Вики для этого есть талант. Даже больший, чем они думают. Их сны резонируют друг с другом.
      Я вспомнил, что в Квентине течет довольно много ирландской крови, а в Вики была девическая живость. Я с трудом удержался, чтобы не высказать вслух предположение, что она, наверное, и есть ловушка для ирландцев.
      — Понимаете ли вы значение того, что здесь происходит, мистер Рэнгз?
      — Что-нибудь, что несет ущерб миру музыки? Ивар пишет стихи к песням. Вы знаете об этом. Так вот, я не могу поверить, что он делает это в состоянии бодрствования. Я считаю, что он пишет их во сне.
      — Ну, здесь дело не только в стихах. Вы слышали о нашем последнем открытии?
      — Вы открыли новую разновидность сна?
      — Нет, просто обычный сон в новом свете. Это сон при быстром движении глаз, мистер Рэнгз. Приблизительно каждые девяносто минут наши глаза проявляют признаки напряженной нервно-корковой активности. Альфа-ритмы коры головного мозга возбуждаются, и глаза начинают быстро двигаться, словно следят за чем-то. Да, они за чем-то наблюдают. В результате резкого увеличения церебральной энергии возникает сновидение. Как правило, каждые девяносто минут. Другими словами, каждые девяносто минут возникает альфа-волна, что приводит к быстрому движению глазных яблок. Одна из составляющих нашей работы состоит в том, чтобы каждые девяносто минут будить наших испытуемых и заставлять их как можно подробнее описывать свои сны. И мы узнаем о снах нечто совершенно новое. То, что, если энергию не израсходовать в момент альфа-волновой активности, она очень быстро превратит нас в сумасшедших.
      — Я это не совсем понимаю. Если Ивар является чемпионом по сну, то значит, у него за ночь бывает много периодов с быстрым движением глаз. Если считают, что при этом расходуется много психической энергии, то почему ему ее хватает на шизофренические стихи?
      — Возможно, он пишет их гораздо меньше, чем вы думаете и чем он сам считает. Вы умеете хранить секреты, мистер Рэнгз?
      — Так же, как и соблюдать дистанцию. Я чемпион по соблюдению дистанций. Мне не удается это делать с Иваром.
      — Очень важно, чтобы ни Ивар, ни Вики ничего об этом не знали. Вы не должны говорить им об этом ни слова, иначе может пропасть удивительная связь, существующая между ними. Она изумительна в том смысле, что возникает, когда они находятся в оцепеневшем состоянии. Изумительная также и потому, что приводит в истинное изумление нас, ученых. Мы просто рты разинули. Идемте со мной.
 
      Он провел меня из главной комнаты в кабинет, дверь которого открыл тремя различными ключами. Потом отпер несколько ящиков, набитых какими-то папками, каждый своим ключом и извлек оттуда два пухлых досье. Одно Ивара; другое — Вики. Он показал мне содержимое обоих досье. В них было вложено множество листов бумаги, на которых были напечатаны сны Ивара и Вики. Каждый сон был датирован, к каждому приложены показания приборов — соответствующая длина альфа-волн, пульс, частота дыхания и электрический потенциал кожи.
      — Я смогу лучше объяснить вам свою точку зрения, если попрошу вас сравнить некоторые из этих записей. Возьмите сон Ивара в какой-нибудь из дней и сравните его со сном Вики в тот же самый день. Прежде всего сравните время интересующих нас периодов быстрых движений глаз.
      Я взял по листку из каждого досье, судя по дате, двухнедельной давности. Первый сон Вики начался в 3.47, а у Квентина — в 3.49. Второй сон Вики в 5.31, а у Квентина — в 5.42. Я сравнил другие листы из папок — соответствие было таким же.
      — Они видят сон вместе? — спросил я.
      — Не совсем, — ответил Воланд, блестя глазами. — Вы заметили, что между началом их сновидений всегда существует разница в две—три—четыре минуты. Они близки, но не абсолютно, особенно вначале.
      — Вики всегда начинает видеть сон раньше Ивара?
      — Вот теперь мы кое-что нащупала, мистер Рэнгз! Да, последовательность всегда одна и та же. Вики начинает, потом подключается Ивар. Самым знаменательным является тот факт, что каждый раз ото дня в день у Вики возникают альфа-волновые возбуждения, которые порождают подобные возбуждения у Ивара. Неужели этого недостаточно, чтобы всерьез заняться этой проблемой, окунуться в нее с головой?
      Я даже более чем окунулся в эту проблему. Так окунулся, что мои глаза двигались, как руки чемпиона по плаванию австралийским кролем.
      — Таким образом, их альфа-волновые возбуждения хронологически совпадают. А есть какие-нибудь доказательства, что передается и содержание снов?
      — Мистер Рэнгз, вы рассуждаете, как истинный ученый! Я горжусь вами! Да, действительно, этот вопрос подобен удару молота. Что же касается ответа, то его, в свою очередь, можно сравнить с ударом копром. Я хочу сказать, да! Абсолютно, именно так. Во всех отношениях сон Вики порождает сон Ивара, а затем просачивается в него и соответствующим образом окрашивает его содержание. Этот поток психической энергии был всегда направлен в одну сторону, от Вики к Ивару, и никогда наоборот. Она все время бессознательно диктует ему, как бы он не сопротивлялся! При этом Вики всегда дает, а Ивар берет, берет, берет! Вы только почитайте некоторые их сны, те, которые они видели одновременно, и сами все увидите.
      Я выбрал наугад листок из папки Вики. Он был датирован мартом.

      «Груда человеческих костей, тающих и образующих лужи. На ней репетирует группа рок-музыкантов. Гитарист похож на Ивара, его волосы, как обожженный язык. Я говорю ему, что его пальцы слишком неуклюжи, звук должен быть напевным. 0н просит меня показать. Я снимаю с гитары гриф, зажав, кладу обезглавленный инструмент между ног. Открываю пеструю книгу тринадцатого века — руководство по заклинанию ведьм. Читаю рецепт приготовления состава для растворения костей. „К содержимому тонкой кишки кита добавить семь совиных клювов, пять слезных каналов гиены, тринадцать глаз летучих мышей, щепотку толченых лапок тарантула, каплю селезенки земного носорога… Все это перемешать и, продолжая помешивать, прочитать соответствующее заклинание: если в аду все кипит, то какова же температура солнечной короны, интересно, ноль градусов или ниже? Состав начинает кипеть…“
      Гитарист говорит, что он играет тяжелый рок для людей, а я просто пытаюсь напугать его. Нет, сказала я, я действительно собираюсь посадить тебя в котел. Чтобы продемонстрировать действие состава, я взяла из кучи человеческую берцовую кость, бросила ее в варево, кость с шипением растворилась. Я сказала, что звук должен быть именно таким — очень мягкий рок. Он прячет руки и орет, чтобы я не вздумала варить суп из его сустава. Называет меня потаскухой с берега Стикса. Я спросила, почему он постоянно стремится заполучить мой адрес и номер телефона, если и так знает, где я живу. И еще я спросила, что бы он смог сделать, если бы все-таки пришел ко мне с такими вот размягченными костями?
      Он говорит, что не обращает внимания на оскорбления. Это только камни и палки можно разрушить. Я говорю, зайди ко мне, приятель, и, я клянусь, что Стикс, который протекает сквозь мой дом, размоет все твои кости, по крайней мере, размягчит их. Я схватила его руку и засунула в котел с зельем до самой подмышки. Она с шипением растворилась. Он стоит без руки, впадина еще дымится, и скрашивает, как же он теперь будет играть на гитаре. Я советую использовать ступни, если они еще достаточно твердые, но зачем издавать твердые звуки, если ты сам становишься все мягче и мягче?»

      Я отыскал соответствующий сон Ивара. Судя по записи он начался примерно на две минуты позже, чем сон Вики.

      «„Дом Гноши“. Обедаю с Вики. Перед Вики стоит дымящаяся миска с страчиателла.
      Она спрашивает, не буду ли я против, если она опустит мои пальцы в свой суп, чтобы размягчить их, да и остальные кости тоже. Я отвечаю, что пусть она перестанет болтать глупости. Она говорит, что если я возражаю против того, чтобы она это сделала, то зачем тогда я пригласил ее в дом Гноши, ведь гноши — это, по сути дела, тоже суставы пальцев, только мелкие и сделаны из теста. Она помешала ложкой дымящийся суп. Я спрятал руки за спину. Она говорит, что мои кости слишком негибкие, это от тяжелой работы. Чтобы они вернулись в свое естественное состояние, стали гибкими и мягкими, нужно их смазать. Я спросил, почему она, когда речь заходит о костях, тут же вспоминает и жидкостях. Она отвечает, что мои кости именуют тенденцию к самосжиживанию. Она грозит доказать это. Бросает хлебный шарик в дымящийся суп, он становится мягким и расползается. Я смеюсь. Никакой хлебный мякиш не может разрушить мои кости. И не нужны мне ее проклятый адрес и номер телефона. Я хочу ударить ее костяшками пальцев, и тут мне в голову приходит новое стихотворение. Такие вот строчки: „Если в аду жарко, то какая же температура на седьмом небе?“ Она спрашивает, долго ли я буду торчать в ее доме? Я отвечаю, что нет ничего хуже, чем блоха в конуре. Она интересуется, как обстоят дела в доме Ниоки, Ниоки, Ниоки? И я снова прячу руки за спину…»

      Я тоже спрятал руки за спину. Ладони вспотели, стали липкими. Новеллисты написали бы «обильный пот выступил…»
      Мои мысли вернулись к решающей дате — двадцать второе апреля. Я не был уверен, что так уж хотел этого, но начал искать описание снов того дня. И я нашел их.

Сон Вики:

      «У меня меж коленями стоит котел. Я огромная, и котел соответствующий. Готовлю черное вязкое зелье, в котором плавают здоровенные кости. Пахнет дегтем. Глубоким басом выпеваю привычное заклинание: „Огонь, спустись с гор, с гор, с гор, приди ко мне на двор, двор, двор, принеси горячий жар, жар, жар, пусть вскипает мой отвар; подожги его дом, спали его скарб, его кости раствори, мое зелье довари“. Появляется Ивар. Он совсем маленький. Смотрит откуда-то снизу и спрашивает, почему я пою про горы. Я отвечаю, что потому., что сама живу на горе Кентукки и готовлю домашние отвары. Он просит спеть какую-нибудь другую песню, эта ему не нравится. Я пою еще из своего репертуара: „Если в День Спасения к нам придет Спаситель, чтобы взять нас туда, где все благоухает, и его будут звать Хо Ши Мин, будем ли мы от него защищаться?“ Он спрашивает, что я готовлю. Я говорю, что готовлю состав, который избавит меня от хруста в суставах. Он спрашивает, а как этот состав называется. Я отвечаю, что мы называем его „La Brea Arm Pits“. Он сомневается, что это варево может размягчить кости. Стоит только взглянуть на плавающие в нем ребра, и черепа, они ведь не растворяются. Я вытаскиваю несколько костей, бедро мастодонта, клыки саблезубого тигра. Спросила, он мастодонт или саблезубый тигр, если полагает, что его кости не растворятся? Он говорит, что отыщет мой адрес и номер телефона где-нибудь в другом месте. Я спрашиваю его, не позвонит ли он мне тогда, или, может быть, зайдет. У него такие легкоплавкие кости. Он отвечает, что ничего не получится, пока я держу это черное страшное варево между ног, оно на него не подействует. Я затягиваю новую песню. „Один заберет твои деньги, другой уведет жену, хоть та и совсем не красотка, а дело лишь в том, приятель, что то, что должно быть костью, висело, словно спагетти…“ Чтобы было понятней, я прищелкиваю пальцами. Щелканье звучит, как сухие пистолетные выстрелы. Он умоляет меня перестать. Я щелкаю все громче. Тогда со страшным воплем он бросается в кипящий котел вперед головой…»

      Нахожу сон Квентина с той же датой:

      «Поднимаюсь по лестнице в дом Вики. Меня не приглашали, она отказывалась дать мне свой адрес, но я выцыганил его у нашего гитариста. Этот хмырь продает ее горшки и кастрюли, да еще работает на ЦРУ. Открываю замок, вхожу. Она что-то стряпает на кухне. Спрашиваю — что? Отвечает — коктейль из креветок, старый эльзасский деликатес. Я спрашиваю, если это блюдо из креветок, то почему в нем столько костей. Она говорит, что это всего-навсего суставы господина Дона — для запаха, она любит все острое. Это рубаха-парень, но она почему-то произносит „рубаха“, да еще и сквозь зубы. Я спрашиваю, что это за Дон? Она отвечает, Дон Жуан, по буквам — Дон Ван — W, А, N. Что я, может быть, не знаю, но Дон Ван всегда сосал суставы пальцев. Все остальное как в тумане. Помню только какие-то куски. Она много пела. В одной из песен была строчка про агентов ФБР. Другая — что-то фольклорное, с рефреном — мой звон. Она отщелкивает ритм костяшками пальцев и спрашивает, не хочу ли я отведать кушанья из креветок. Я соглашаюсь, чтобы избавиться от этого кошмарного щелканья. Я прыгаю в огромный чан с вкусно пахнущим кипящим шоколадом, стоящий меж ее ног. В шоколаде плавают твердые орешки. Ныряя в третий раз, я слышу, как она распевает: „Ах, мэн, ах, мэн…“ Я пытаюсь крикнуть ей, что наша группа называется „ОМЭН“ — „Знамение“, но слишком поздно, получаются одни шоколадные пузыри. Шоколад пахнет, как деготь, и такой же на вкус. Я чувствую, как моя правая рука отваливается, я кричу, что тону в песне „Моя подмышка…“, а деготь — это моя песня „Мой Запах…“»

      Я отложил печатные листы. Мои вспотевшие пальцы оставили на них влажные следы.
      — Да, я понимаю, — сказал я. — Это какая-то дьявольская экстрасенсорная связь.
      — Мы пока что не готовы дать этому название, — сказал доктор Воланд. — Но относимся к этому очень серьезно.
      — Вы сказали, что у нее очень сильное подсознание. И оно влияет на других людей со все сокрушающей, непреодолимой силой. Режет на куски.
      — Мы знаем лишь то, что, когда они спят в соседних комнатах, и спят крепко, через стену идет какой-то ужасный обмен.
      — Ракетные пусковые установки, истребители Ф-105. Вы говорили, что когда они спят, то ничего не провоцируют, никаких войн.
      — По крайней мере, ничего, что могло бы сломать кому-нибудь кости, мистер Рэнгз.
      — Кости не ломаются, верно, но у всех здесь они размягчаются.
      — К тому времени, когда это необходимо, они затвердевают. А во Вьетнаме, скажем, этого не происходит.
      В центральной комнате раздались дикие крики. Квентин орал что-то матом, а Вики спорила с ним злым, нервным голосом. Треск, звон разбитого стекла, снова крики. Кто-то звал доктора Воланда. Но доктор, похоже, ничего не понимал. Шум и грохот нарушили привычный распорядок дня в этой цитадели сна. И снова дикий крик и визг. Воланд опомнился и поспешил туда. Я последовал за ним.
      Беспорядок исходил из спальной комнаты Вики. Вопль становился все громче. Лабораторная акустическая система придавала ему металлический оттенок.
      Квентин впал в буйство. Он, видимо, вломился в комнату Вики и ударил ее гитарой по голове. И теперь обломки гитары болтались у нее на плечах. Он схватил девушку за рыжие волосы и в ярости дергал ее голову из стороны в сторону. Он свирепствовал. Глаза выкатились, как у шального мамонта. Из его оскаленного рта, казалось, вот-вот пойдет пена.
      — Лжец, я лжец? — гремел он. — Я тебе покажу, сука, какой я лжец!
      Она пыталась вырваться, крича при этом:
      — Убирайся! Катись отсюда, псих ненормальный!
      В комнате неуклюже топтались несколько ассистентов, пытаясь схватить Квентина. Тот колотил их, расшвыривал, силы у него хватало на десятерых.
      — Покажи, кто записывает мои слова, сука паршивая! — жутко орал Квентин. — Я сам напишу тебе эпиграф прямо сейчас, на твоем поганом черепе, своими руками, каждое слово, тварь подзаборная. Оскорбления и еще раз оскорбления, пока я не проснусь. Это тебе они переломают кости, а не мне, сучий потрох!
      Она визжала и царапалась. Он отбрыкивался от ассистентов.
      — Что происходит? Что это за безобразие? — рявкнул доктор Воланд, обращаясь к сестре, склонившейся над энцефалограммой.
      — Я не знаю. Это было как взрыв, — пробормотала она, прижимая ладони х щекам. — У них у обоих наступил момент альфа-волнового возбуждения. Мы разбудили их, как обычно, почти одновременно, когда уровни энергии упали. Они подошли к столам и, как всегда, начали печатать. И вдруг Ивар начал гримасничать. Казалось, он все больше и больше приходил в ярость по мере того, как просыпался. Он вскочил, выкрикивая ругательства, выбежал в коридор, ворвался в комнату Вики с ее гитарой в руках. Видимо, он взял ее в раздевалке, никто не успел остановить его и… Просто кошмар!
      Воланд нахмурился.
      — Я предвидел это. Я в какой-то мере это предчувствовал. Просто не знал, что это произойдет так скоро, и держал свои догадки при себе.
      — Поострите насчет суставов! — ревел Квентин. — Валяйте дальше! Вот вам суставы! — И он ударил костяшками руки по левой щеке Вики, потом по правой, продолжая лягать ассистентов.
      — Ты просто здоровенная куча дерьма, ты пользуешься тем, что сильнее меня, — кричала Вики, хмурясь под его ударами и отчаянно пытаясь вырваться.
      — Сейчас это дерьмо вышибет тебе зубы, — рявкнул Квентин, ударил ее по губам. — Хочешь послушать, как хрустят твои зубы? Слушай! — Раздался хруст, и он продолжил: — Хочешь, чтобы зубы растаяли? Ну как, здорово? — И снова хруст.
      — Что мы здесь стоим? Надо что-то делать! — взмолилась сестра.
      — Не подходите к ним. Приготовьте гипосульфит, сильнейший транквилизатор, лошадиную дозу, — приказал Воланд. — Приготовьте и отойдите. Сейчас мы это прекратим.
      Он выбежал в коридор, я — за ним. Мы протолкались в комнату Вики, распихивая толпившихся там людей. Квентин чуть ли не волоком, рыча, тащил Вики по полу за рыжие волосы, вцепившись в них обеими рукам.
      — Ну и где эти твои вонючие смеси? Вылей себе их на башку, чтобы она не облезла. Это тебе совет, ты, кастрюля с костями.
      — Вся твоя сила в пальцах, поэтому у тебя и суставы хрустят. Что бы ты смог сделать с девчонкой, если бы у тебя не было таких здоровенных хрустящих мослов! — выкрикнула ему Вики.
      Воланд подал ассистентам знак, чтобы те подошли к Квентину, а мы прикрыли фланги. Они схватили его, мы же с Воландом отодрали его руки от Вики и прижали к бокам. Он корчился от боли, извивался змеей. Мы держались подальше от его лягающихся ног.
      — Ивар, все твои усилия напрасны, — как можно мягче сказал Воланд. — Ты просто все неправильно понял.
      — Успокойся, дружище, — шепнул я Квентину на ухо. — Ты же говорил, что эти часовые сеансы идут тебе на пользу. Так в чем же дело?
      — Гордон, ты и не догадываешься, до какой степени здесь пахнет чертовщиной. Все они замешаны в колдовстве. Они делают мне самые ядовитые инъекции в голову, пока я сплю…