Фата-Моргана - ФАТА-МОРГАНА 9 (Фантастические рассказы и повести)

Кто-то вспомнил, что в «Yellow Pages» даже под редакцией «Thyselfheln» отсутствует список философов. Да, точно так оно и было. Ага, верно. Я сказал, что знаю одного философа. Он старше нас и думает обо всем, вникает во все, что касается человека, и довольно глубоко. Кому-то пришло в голову позвонить, и, мне думается, именно тогда я тебе и звонил. Но теперь это не так важно. Теперь, на мой взгляд, это может подождать. Важно, что ты уже не размахиваешь кулаками, и я могу отправиться спать, пока у меня сердце не схватило.
      — Подожди. Уж коли тебе так это интересно, то все дело в синовиальной жидкости.
      — Что, Гордон? Синовиа? Гитарист, «Фламенко»? А что с ним?
      — Это Сеговиа, а не Синовиа. Кроме того, речь идет о жидкостях, а не о музыкантах. Хруст имеет отношение к синовиальной жидкости.
      — Гордон, я не собираюсь торчать у телефона часами и обсуждать какие-то жидкости вплоть до коронарных. Господи! Если я говорю о костях, то нечего переводить разговор на жидкости. Прошу тебя. Я должен поспать, а то скоро начну синеть.
      — Вчера ночью вы ударились в панику. Паника может повториться. Лучше бы ты меня выслушал. Синовиальная жидкость бесцветная вязкая смазывающая субстанция. В ней содержится слизистое вещество. Жидкость отделена от всего остального синовиальными мембранами, суставными сумками, оболочками сухожилий. Их функция в предотвращении выброса жидкости из зазоров при работе суставов. Эта жидкость находится не только в суставах пальцев, но и в коленях, локтях, бедрах и так далее.
      — Гордон, ради бога, какое имеет отношение эта жидкость или ей подобное к хрусту, о котором я говорил?
      — Этого я не знаю, Квентин.
      — Ну вот!
      — Под таким углом я этот вопрос еще не рассматривал, так как думал о другом. Я говорил только о том, что если ты всерьез относишься к высказыванию «Познай себя», то должен знать о существовании такой жидкости в своем теле. Эта самая сокровенная твоя смазка, основа основ.
      — Ты грязный, испорченный, ничтожный, вонючий…
      Если принять во внимание, что мы теперь квиты, а также мое самонадеянное объяснение работы суставов, свидетельствующее, кстати, о том, что я сам о себе знаю слишком мало, ибо даже и не подозревал, что располагаю подобной информацией, если все это принять во внимание, то казалось логичным закончить разговор.
      Я знал Квентина в его лучшую пору, как принято говорить, но я бы так не сказал, потому что та пора, когда вы имеете дело с Квентином, независимо, на какие месяцы оно приходится, лучшей отнюдь не является.
      Остерегайтесь доброжелателей. Зачастую это люди, которые делают любое добро себе, злоупотребляя вашей любезностью, а расплачиваются с вами уже после вашей смерти, перечисляя на ваше имя кучу денег. Я думал, что именно такие доброжелатели после двадцати лет моей писательской деятельности предложили заняться обучением писательству молодежи. Все считали, что я должен контактировать с новым наэлектризованным поколением. И никого не интересовало, что это нарушает мою личную неприкосновенность.
      И я послушал их. Когда мне предложили читать лекции по литературному творчеству в Сантана Стэйт, недалеко от Лос-Анджелеса, согласился. Но получилось, что я читал свои лекции по литературному творчеству с нуля, а не просто по творчеству. Некоторые студенты изучали курс ради развлечения так же, как могли бы заниматься гимнастикой, народными танцами или плаванием. Другие много сил тратили на тщательнейшую проработку произведений Джойса, Хэмингуэя, Кафки, Денли, Томаса Дилана, не говоря уже об О’Генри и Альберте Пейсон Терне.
      Квентин приехал в Сантану из Нью-Йорка после того, как его исключили из четырех восточных университетов. В одних случаях за соблазнение девушек, в других — за попытку изготовить ЛСД в учебных химических лабораториях. И был исключением из остальных слушателей курса. Его не интересовало сочинение для развлечения, единственное, что его интересовало, это сочинение с целью получения денег. Он не собирался заниматься подражанием мастерам прозы. Его вообще проза не занимала. Он начал приносить мне, и много, текстов для рок-музыки.
      Квентин дружил с музыкантами, играющими психоделический рок, и сочинял тексты для одной из групп. Если тексты получались, то ему платили. Две его песни уже были записаны на пластинку, но сенсации не произошло. Он объяснил это тем, что придерживается моей методики сочинения текстов для рок-музыки. Обвинил меня в том, что я преднамеренно углубляю пропасть между поколениями. Я в свою очередь заявил, что даже если «рок-стихи» и не противоречивы в плане изложения, я не признаю упорядоченный лиризм, особенно сопровождаемый электронной музыкой.
      Квентин решил, что я философ космических масштабов, так называемый авторитет, а сталр быть, и самый подходящий советчик по части «рок-лирики».
      Лирика — это слово, не так ли?
      А я в этой области специалист, так?
      И что из этого следует? Почему бы мне было не помочь ему усовершенствоваться с тем, чтобы он мог увеличить доходы, несмотря на свою посредственность и всякие разные налоги.
      Чтобы продемонстрировать всю грандиозность проблемы, которую он воздвиг передо мной и литературой, не говоря об английском языке вообще, я приведу одно из его творений. Оно называется «После того, как ты сложишь в мешок все свои невзгоды, не посылай это старье» — и звучит следующим образом:
 
Огонь спустился с гор,
И пламя охватило твой дом и скарб.
Огонь спустился с гор
И сжег дотла твой дом и скарб.
Да, тот огонь спустился из высокогорной страны
И сжег все твое имущество.
А ты улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься.
Но если ты не перестанешь улыбаться
После того, как соберешь все невзгоды в старый мешок,
Тогда зачем же ты вообще их мне отправляешь?
И не оставишь ли ты всю эту гадость
в багажном отделении?
Зачем ты посылаешь это именно мне, а?
Жулик забрал все твои деньги,
Наглец увел у тебя жену.
Жулик скрылся от суда с твоими деньгами,
А наглец не стесняется с твоей женой.
Болтун удрал с твоими сбережениями,
Наглец попользовался лучшей твоей половиной,
А теперь можешь улыбаться нам, улыбаться, улыбаться.
Изобрази-ка что-нибудь иное на своем лице.
 
      — Взгляни, как бы все это подработать? — спросил Квентин однажды вечером, показав мне свое творение.
      — Лучше всего спали это первым же огнем, который спустится с гор. Если он сам не спустится, поднимись за ним.
      — Послушай, я действительно слышу здесь свой голос.
      — Я бы сказал замирающий хрип. Я считаю, что это твоя лучшая интерпретация Озарка. Полагаю, что это могло быть почерпнуто в сказках дядюшки Римуса, со стародавнего Юга или из Бруклина, не скажу точно.
      — Здесь очень мало и от того, и от другого.
      — Квентин, даже если и мало, то все равно чувствуется. Горец из Кентукки, негр, поющий на местном диалекте под звон гитар. Это не голос, это глоссолалия. Говорят, что это чувство языка, но для тебя — проклятие. Почти все твои языки нужно еще связать воедино.
      — Господи, может быть, эти звуки я и не слышал за семейным столом в Силкстокинг Дикстрит, но зато слышал их на пластинках, а пластинки — часть моей среды, моя же среда часть меня самого. Вы считаете меня снобом? И полагаете, что только члены юниорской лиги и биржевые маклеры изъясняются правильно?
      — Вот сейчас, Квентин, ты выражаешься больше как житель Силкстокинг Дикстрит, чем как помесь портового грузчика, сборщика хлопка и самогонщика. А жители Силкстокинга, так же как и Лэзастокинга, имеют право на место под солнцем лингвистики.
      — Мистер Рэнгз, посудите сами, когда я говорю только с одним человеком, то и выражаться должен как один человек. В песенной лирике ты разговариваешь со многими различными людьми. И весь фокус здесь в том, чтобы быть демократичным и разговаривать с ними их языком.
      — И все они никогда не поднимались выше жителей трущоб?
      — А почему бы тебе не обращаться также, скажем, к выпускникам колледжей? Смотри-ка, за всем этим стоит целая теория. Как правило, в так называемом плавильном котле все плавится совсем не так, как предполагалось. Пора бы дать, по крайней мере, возможность стать разговорным языкам и стилям немного мягче.
      — Смягчение — это одно, а дробление — совсем другое.
      — Я знаю, что вещи при плавлении переходят в жидкое состояние. А для того чтобы их раздробить, нужно, чтобы они были твердыми. Ты путаешь жидкость и кости, ты бы лучше оставил этот разговор, мистер Рэнгз.
      — Квентин, если ты не перестанешь донимать меня своими сумасшедшими стихами, то увидишь самое натуральное смешение жидкости и костей. Этот minestrone сейчас смешается с твоим черепом.
      Тогда мы сидели с ним в «Доме Гноши», кошмарном заведении итальянского типа на бульваре Санта-Моника в Голливуде. Это заведение нельзя было назвать ресторанчиком или вообще каким-либо пунктом питания. Водопроводные краны текли, а есть приходилось чуть ли не руками.
      Квентин настоял, чтобы мы посетили его любимое местечко, чтобы потолковать о литературных проблемах, которые невозможно было обсудить надлежащим образом в учебных аудиториях.
      — Создается впечатление, мистер Рэнгз, что вы не пользуетесь современной языковой мешаниной, которая скрывается за пропастью меж поколениями.
      — Ты не смешиваешь слова, Квентин, а просто заменяешь одно другим. Давай разберем твое последнее выражение. Как можно скрываться за пропастью? Это все равно что скрываться за пустотой или найти спасение в пустоте.
      — Пустота. Ты доказываешь то же, что и я. Что такое пропасть? Если следовать определению, то не что иное как ров. А ров — нечто такое, в чем ничего нет: ни вещей, ни людей. А если там никого нет, то там некому тебя увидеть, то есть ты можешь там спрятаться, скрыться.
      — Логично, Квентин. Только если вокруг никого нет, то какой же смысл прятаться?
      — Я хочу сказать, что если людей нет в канаве, то они могут оказаться по обеим ее сторонам.
      — В этом случае канава должна быть очень широкой, миль, скажем, десять шириной. Тогда в ней можно спрятаться.
      — Если ты будешь так ковырять эту несчастную канаву, она никогда не будет десять миль шириной.
      — Квентин, какими бы ни были размеры канавы, спрятаться за ней невозможно. В ней — пожалуй.
      — Я не могу с этим согласиться, мистер Рэнгз. Если в лесу падает дерево и никого нет, чтобы это услышать, то есть ли вообще звук падения? Это философия, не отрицай. Аналогично, если ты используешь канаву для того, чтобы спрятаться в ней, и то тебе удается, значит никого, кто мог бы тебя увидеть, поблизости нет. Некому знать, где ты: в канаве, за ней или под ней.
      — Если муха плавает в суповой тарелке в десяти милях от тебя, Квентин, то она именно в супе и находится, а не за ним, и не под ним. Я уж не говорю об этом пойле, которое передо мной, это даже не суп, а раствор, в котором купают овец, чтобы блохи не заводились.
      Потом мы пили забаглион, напоминающий по вкусу освежитель для помойного ведра. И тут Квентин вдруг заявил:
      — Моим стихотворением «Запах моего тела» интересуются музыканты группы «ОМЭН».
      Я заметил, что даже и не подозревал, что он написал песню, превозносящую запах собственного тела. Квентин ответил, что он время от времени обращается к накопленному им багажу познаний в области лирики, и там, в этом багаже, есть одна статейка на эту тему, к которой, кстати, постоянно обращается сэр Эрмунд Гиллари…
      Я прервал его:
      — Кроме того, когда речь идет о предмете в единственном числе, в данном случае о «Знамении», то необходимо и глагол употреблять соответствующий, то есть единственного числа. Повторите-ка правила склонения существительных в единственном и множественном числе.
      Тогда он взялся мне втолковывать, что хотя слово «ОМЭН» и стоит в единственном числе, но обозначает оно несколько человек, поскольку это название рэгги-рок группы, использующей также и фольклорные мотивы, но, в основном, работающей в стиле рэгги… и что играют они на гитарах и табулах.
      До меня стало доходить, что среди групп такое поветрие использовать в названиях имена существительные, нарицательные, в единственном числе, такие, которые символизировали бы коллективизм. Это мне показалось любопытным. Со временем это могло бы привести к созданию нового словаря собирательных имен: «Самолет лихих пройдох», «Акционерное общество отщепенцев», «Благодарное умолчание тамбуринистов», «Круговая чаша шизофрении».
      А сейчас мы, похоже, должны были проглотить новое, еще более настораживающее «Знамение волосатиков».
      — В нашем споре мы забываем, что хоть эта песня основана на подражании, но в результате получилось нечто новое, а именно — что-то вроде плача.
      — Может быть, ржание? Для тех, кто знает ту старую песню, которую ты переиначил?
      — Ты ее знаешь?
      — Нет, не знаю.
      — Не ври, ты ведь только что ее упоминал.
      — Это была пустая болтовня.
      — Ты хочешь сказать, что у тебя нет предрассудков против тех, кому меньше тридцати? Ну что ж, давай посмотрим, что ты скажешь о стихах, в которых нет языковой мешанины. Вот, читай.
      Он сунул мне листок, испещренный каракулями. Как я ни старался, но мне удалось разобрать всего два отрывка:
 
…представьте, что однажды
…придет спаситель к вам,
и поведет по лестнице,
указывая путь.
Его имя — Мао.
Готовы ли мы идти?
 
      И еще:
 
Если дьявол — огонь,
то как же жарко на седьмом небе?
 
      — Мне трудно вникать в политику и теологию на больной желудок, — сказал я. — По-моему, от забаглиона у меня возрос птомоин.
      — Птомоин, — встрененулся Квентин. — Замечательное слово. Оно наводит меня на мысль создать шуточную песню про туристов, которые едут куда-нибудь в Испанию. Вот, послушай: «Птомоин в Испании падает дождем на…»
      После всего этого, да еще учитывая резь в желудке, самое время было отправиться в мужской туалет.
      После такого начала обеда, быстро приведшего нас в самые кошмарные птомоиновые районы Испании, Квентин поинтересовался, можно ли ему продолжать учебу в моей группе во втором семестре. Я отказался категорически. Хоть он и научился совершенно потрясно работать со словами, но ни созданием литературных произведений, ни английским языком заниматься не мог. А именно в этих областях я и был специалистом.
      Квентин не возражал. Он только сказал, что, может быть, ему имеет смысл заняться тем, в чем я не компетентен, тогда он поможет мне в этом разобраться. На что я ответил; что отдал своей профессии так много, что менять что-либо уже поздно. Квентин решил, что он тоже не может кое от чего отказаться. Это значит от меня.
      Когда семестр закончился, он продолжал приходить. Теперь он не мог встречаться со мной в университете, зато почти регулярно появлялся у меня дома со своими Виршами. Однажды я высказался в том смысле, что его стихи рассчитаны на малолетних соплюх с птичьими мозгами.
      Он разъяснил, что группа «Birds» сама пишет для себя, а он старается для групп «Знамение», «ОМЭН». И я понял, что это «Знамение» было во мне, теперь оно занимает главное место в моей жизни и избавиться от него невозможно. Знамение в лице Квентина, неумолимое, зловещее и с песней на устах.
      Спустя несколько дней после разговора о костяшках и звуковых эффектах зазвонил телефон.
      — Хэлло, это мистер Рэнгз? У вас случайно нет Ивара?
      Голос показался знакомым, хотя было плохо слышно. У меня немедленно заныл язык.
      — Ивар?
      — Это мистер Гордон Рэнгз?
      — Да, но никакого Ивара здесь нет. Я не знаю никого по имени Ивар. Если хотите, я даже горжусь этим.
      Я потрогал пальцами кончик языка, словно хотел его вытащить. Это непроизвольное движение еще более расстроило меня. У меня не было никакого тика, вообще не было причин высовывать язык. Все этот чертов разговор. В голосе девушки слышались скверные нотки, и через пальцы это передалось моему языку.
      — Мистер Рэнгз, здесь какая-то путаница. Ведь это вы преподаете в Сантане? Вы хороший знакомый того парня, которого я пытаюсь найти, его единомышленник, соавтор.
      — Соавтор? По чему?
      — Конечно же по поэзии вместе с ним. Вы пишете замечательные стихи. Вы знаете?
      — Стихи? Какие еще стихи?
      — Для тяжелого рока, фолк-рока, кантри, джаза, соула, лирику и все, что потребуется.
      — Начинаю понимать. Вы ищите Квентина Сэкли?
      Пауза.
      — Как вы сказали? Квентина? А? Я не знаю никакого Квентина.
      Тут я так разозлился, что прикусил язык. Теперь я вспомнил этот голос.
      — Мисс, у меня нет никаких дел с Иваром, у меня нет ничего общего с Квентином Сэкли. Время от времени, когда он пристает ко мне, как псих с пистолетом, я тычу его носом в слабые места в его опусах.
      Снова пауза.
      — Мистер Рэнгз, вы не могли бы описать этого Квентина?
      — Пожалуйста. Рыжеватые волосы, падающие на глаза. Немного смахивает на питекантропа в уменьшенном виде. Решительная походка. Слегка сутулый. На правой щеке родника. Пожалуй, трусоват. Сочиняет тексты для группы «ОМЭН». Кроме того…
      — Это Ивар. Провалиться мне на этом месте, это он!
      — С удовольствием присоединюсь к вам, если будет, куда провалиться. Зачем вам Квентин?
      — Он должен был спать со мной. Мы договорились встретиться ровно в три, а он не появился. А меня все спрашивают.
      — Все? И много их?
      — Как обычно. По крайней мере их человек шесть. Они уже час ждут, когда мы начнем. Они не любят сидеть без дела.
      — Кто? Я не понимаю, где вы разузнали мое имя?
      — Ивар, или Квентин, много рассказывал о вас и о том, как вы помогаете сочинять стихи. Я знала, что вы преподаете в Сантане. Сейчас я в Калифорнийском университете и, естественно, позвонила в канцелярию, а у них есть справочник факультета в Сантане.
      — Вы в Калифорнийском университете? И там собирались встретиться в Квентином?
      Я вспомнил о синовиальной жидкости. Где-то в подсознании всплыла гитара фламенко. Нет, не гитара, ситар.
      — Разумеется. Мы это всегда делали здесь. Больше нище не получится. Именно здесь есть вся необходимая аппаратура. Короче, вы не знаете, где он сейчас может находиться?
      — Не знаю. Возможно, он нашел какое-нибудь другое место, где есть подходящая аппаратура.
      — Вряд ли, мистер Рэнгз. Такой нище больше не найдешь. Как только он даст о себе знать, скажите ему, чтобы он немедленно позвонил в «Слип Прожект». Это очень важно. Он срывает весь график.
      — «Слип Прожект». Конечно. Мне жаль ваш график.
      — Мистер Рэнгз, я знаю, что это нахальство, но вы не могли бы кое-что для меня сделать?
      — Конечно, мисс. Вы хотели бы войти в график, это естественно, но у меня завтра трудная лекция, и нужно к ней подготовиться. Она касается количества типов сломанных костей, упоминавшихся в собрании сочинений Хэмингуэя. Вы знаете, что только в его первых сорока девяти рассказах двадцать раз речь идет о физических увечьях. В пяти случаях о повреждениях ног, в пяти — руки, в четырех — паха и так далее.
      — Нет, я хотела бы вас попросить просто произнести несколько слов. Я начинаю кое-что припоминать об имени «Квентин». Будьте любезны, спросите «Хэллоу, можно Квентина?»
      — Сначала скажите мне вот что: «Сопляк-недоносок; грязный дегенерат; выдери свой язык; подушечка для булавок…»
      Возникла самая длинная пауза, во время которой слышно было только учащенное дыхание.
      — Меня трижды выдерут. Это вы звонили мне вчера ночью.
      — Вам триста лет.
      — Когда я просыпаюсь после глубокого сна, то говорю как шестисотлетняя. Я выматываюсь на классных занятиях, потом часами бываю в «Слип Прожект». К обеду я уже чувствую себя разбитой. Поэтому после обеда я иногда принимаю таблетку и заползаю в постель. Извините, что я так грубо с вами разговаривала, мистер Рэнгз. Я понятия не имела, с кем говорю. Вы можете мне поверить. Кроме того, я никогда не слышала ни о каком Квентине. Я знала парня по имени Ивар Налид. Минуточку. Откуда у вас взялся мой номер телефона? Почему вы звонили мне и требовали найти его под любым именем?
      — У меня была запись. Он просил, чтобы я ему позвонил. Номер оставил ваш.
      — Это действительно забавно, мистер Рэнгз. Во-первых, он никогда у меня не был, во-вторых, я никогда не давала ему свой номер, хотя, видит бог, он у меня его не раз спрашивал. Но я плохо знала его, так, иногда видела в «Слип Прожект», разговаривала о рок-поэзии, вот и все. Мой номер не внесен в справочник, а мои друзья никому его не дают. Они знают, что я не люблю, когда лезут в мою частную жизнь. Это рок.
      — Да, скажите мне, вы никак не могли всплыть в памяти в связи с мыслью о хрусте суставов пальцев? Мисс… боюсь, что не знаю вашего имени.
      — Виктория Пэйлоу, мистер Рэнгз. Вики. Так что там на счет суставов?
      — Мог ли Квентин как-нибудь связать вас с хрустом суставов, Вики? Именно этот вопрос его занимал, когда он оставил выл телефон.
      — Суставы. Мальчишка. Этой дурью занимаются в верхах, там, где приятно ходить в котелке. Я никогда не разговаривала с ним о суставах, по крайней мере, специально, честное слово. Я никогда ничего с ним не обсуждаю. Единственное, что мы делали вместе — это спали. Но, вообще-то, я припоминаю, что как-то видела сон, в котором что-то было о хрусте пальцев. И, может быть, не один. Я его почти забыла, но щелкающие, громкие звуки, похожие на пистолетные выстрелы, помню. И то, как они пугали меня. Но как мысль о суставах могла возникнуть у Ивара… Квентина? Наверняка не из моих снов. Ведь правила, а они довольно строги, не разрешают нам обсуждать свои мысли. Ну, ладно. А вы догадываетесь, почему у него два имени, мистер Рэнгз?
      — Нет, но это можно выяснить. Почему он посещает университет в Сантане под одним именем, а спит, принимает участие в исследованиях Калифорнийского университета — под другим?
      — Это смахивает на утонченное безумие, мистер Рэнгз. У вас есть относительно этого какие-нибудь предположения?
      — Трудно сказать, Вики. Может быть, в его суставах маловато жидкости, и он постоянно об этом думает.
      — Нет, это надо прекратить. Это сумасшествие. Кто-то хочет, чтобы я тоже свихнулась.
      — Вики, я сказал что-то, что вас расстроило?
      — Эти жидкость и кости, они доведут меня до белого каления. Ведь мне снятся сны на эту тему. Я не могу сейчас вспомнить какой-нибудь из этих снов, но они иногда мне снятся. Рассказывать содержание наших снов вообще против правил. Тогда как до него дошел один из них? Если где-то в моем подсознании засела вся эта чепуха, то как туда проник Квентин? Я клянусь…
      — Если я что-нибудь узнаю об этом. Вики, непременно тебе позвоню, у меня есть твой номер.
      На следующий день после ленча в дверь позвонил Квентин. Он принес очередные стихи. Я пригрозил ему, что отошлю всю его писанину в разведуправление, если он не объяснит мне, что означает имя Ивар Налид. Объяснение трудно было назвать простым, и оно не поддавалось анализу.
      Видите ли, Ивар — это не что иное как Рави наоборот, в честь Рави Шанкара. А Налид — это Дилан наоборот, в честь Боба Дилана, а отнюдь не Дилана Томаса. Квентин все свои песни подписывал этим именем. Он боялся, что если его семья узнает, что он таким способом сколачивает состояние, то часть его доходов отберет папаша. Квентин придерживался той точки зрения, что любая семья, и его тоже, полагает, что ежели их сын занимается искусством, то его доходов хватает не только на хлеб с маслом, но на хлеб с маслом да еще и с соусом. Хлеб, намазанный маслом и политый соусом.
      Я попытался понять, при чем здесь его доходы, и зачем для их сохранения надо выдавать себя перед Викторией за Ивара Налида.

 
      Он начал объяснять, запинаясь, рассматривая свои ногти и мямля что-то невразумительное.
      — Ты говоришь Виктория Пейлоу?
      — Верно.
      — Что ты хочешь, чтобы я объяснил, Гордон?
      — То, что она знает тебя как Ивара и спит с тобой в Калифорнийском университете, а в это время шесть человек наблюдают за вами. Кроме того, используется масса всяких приборов.
      — Где ты встретился с Вики, Гордон?
      — Она звонила сюда вчера. Искала тебя. Нужно научиться быть точным, когда имеешь дело с противоположным полом, Квентин. Если назначаешь свидание и не появляешься, они беспокоятся. Беспокоятся и те, кто заинтересован в том, чтобы это свидание состоялось.
      — Черт возьми, я же заходил и просил секретаршу передать, что не смогу быть. Она, наверное, забыла их предупредить. У «Знамения» была репетиция, и я должен был присутствовать на случай, если придется срочно переделать текст. Послушай, почему, разыскивая меня, Вики звонила тебе?
      — А с чего бы она стала искать тебя дома, если считала, что ты сочиняешь стихи с соавтором?
      — Соавтором?
      — Она совершенно определенно считает, что я выполняю в твоей жизни именно эту функцию, Квентин.
      — Я никогда так не говорил, Гордон, честное слово. Я сказал только, что ты редактируешь мою чепуху. Мне очень неловко, что она побеспокоила тебя.
      — Ей надо объяснить все как есть, Квентин. Надо сделать так, чтобы она поняла, что я никогда не был твоим соавтором и, более того, ты просто меня донимаешь своими виршами. Необходимо выяснить две вещи. Во-первых, почему ты оставил ее номер, чтобы я позвонил по нему именно Квентину, хотя она знала тебя как Ивара, а во-вторых, что там такое с этой «Слип Прожект».
      — Кто оставил номер Вики, Гордон? Ты что, совсем спятил?
      — Я хэчу, чтобы ты поднапряг память и вспомнил подробности той самой ночи, когда вы обсуждали хруст в суставах. Ты оставил номер Вики. А Вики сказала, что она никогда не слышала о Квентине, и это чистая правда. К чему эта несуразица?
      — Силлогизм, серенада, свитер. Это бездельник. Я был зол. Вот в чем дело. Должно быть, просто забыл, что она знала меня как Ивара. Неудивительно, что ты решил, будто это неправильный номер. Теперь я понял, что ошибся, потому что был зол. Вообще, было ошибкой оставлять этот номер. В подсознании у меня вертелась мысль пойти к ней домой, вот в чем деяо. Я щелкал пальцами, нервы мои были на взводе. Что-то подталкивало меня пойти к Вики, только не знаю что. Скорее всего, именно щелканье суставов, вот что. Я думаю, что был доведен до такого жуткого состояния, что решил, будто уже у нее, а не просто собрался туда идти. Перепутал желание и результат, поэтому я и оставил ее номер, даже не соображая, что делаю. Я действительно собирался поехать туда, а вместо этого отрубался.
      — Где ты узнал ее адрес и номер телефона? Она сказала, что не давала их тебе, а в телефонном справочнике ее нет.
      — Не в телефонной книге, нет. В ее личном деле в «Слип Прожект». Я давно собирался навестить ее. Глаз на нее положил, строил грандиозные планы. Кое в чем признаюсь: меня так допекло, что однажды слонялся я по «Слип Прожект», а секретарша куда-то вышла. Ну я и заглянул туда, где хранятся личные дела, отыскал дело Вики и запомнил наиболее существенные моменты ее биографии. Тут все не так просто. Я должен объяснить тебе ситуацию в целом. Все началось в «Слип Прожект».
      — Мне лучше знать все с самого начала. Попытайся рассказать все подробно, не исключая таких деталей, зачем им вообще понадобился секретарь.
      — Ты ничего не знаешь о «Прожект», Гордон? Тогда тебе все равно будет непонятно. Именно там, в «Прожекте», я встретил Вики. Они узнали, что мы по какой-то причине хорошо спим на пару, и включили нас в свой график, правда, не объяснили, почему. Я назвался там Иваром Налидом по той же причине, по какой подписываюсь этим именем под своими песнями.
      — Давай посмотрим, правильно ли я себе все это представляю. Тебе за работу в «Прожекте» платили?
      — Конечно, Гордон, иначе зачем бы я тратил на все это время? У меня была, конечно, приличная почасовая оплата, как и у Вики. Я решил, что если уж я там зарабатываю деньги, то лучше делать под псевдонимом, чтобы мой старик не пронюхал об этом и не стал требовать свою долю наличными. Слушай, сейчас мне надо бежать. Необходимо быть в «Прожекте». Как насчет того, чтобы пойти со мной и посмотреть все самому? Тебе это не покажется диким, а? Доктор Воланд любит посетителей. Это совершенно новый подход к смыслу человеческой жизни, Гордон. Вот смотри, это делается каждый день, но ничего об этом не знаешь. Вроде щелканья суставов. Это потаенный процесс, и ты не представляешь, как он протекает. Все это изучается в «Прожекте». Они проникают в глубину процесса и открывают человеку глаза на то, что в нем самом происходит.
      Конечно, надо было идти с ним. Между Квентином и Вики существовало бессознательное взаимодействие, возможно, не такое, как хотелось ему, но большее, чем хотела она. Они образовывали что-то вроде сэндвича, причем очень болтливого сэндвича, странным образом втиснутого в мою жизнь. А моя жизнь с любой стороны была открыта всем и каждому. Я чувствовал необходимость влезть в самую кухню этого сумасшедшего дома, почему-то получившего название «Слип Прожект». В ту самую кухню, где сварганили этот сэндвич. Чтобы уяснить всю картину, я должен докопаться до сути стихотворения Квентина «Mah Oun Tang» и последовать за ним на любое по счету небо, даже если температура там не поднимается выше семи градусов. Если бы его звали Мао, то и тогда мне пришлось бы последовать за ним.
      Пока мы ехали, Квентин рассказал мне кое-что о Виктории Пеилоу. Студентка последнего курса исторического факультета Калифорнийского университета, она работала над диссертацией по садомазохистским аспектам колдовства позднего средневековья, демонологии, алхимии. Хорошо играла на гитаре. Она везде носила ее с собой и исполняла для собственного удовольствия песни «ОМЭН». Она очень любила эти песни, особенно лирические, написанные им, Квентином, или, вернее, Иваром. Ей так нравились эти стихи, что можно себе представить, какую глубокую страсть она испытывала к Ивару и лишь пыталась прикрыть эту страсть, не давая ему своего телефона.