Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно,

Киоск звукозаписи около Сочи.

И голос знакомый с хрипинкой несется,

И наглая надпись: „В продаже Высоцкий…“

Володя, ах как тебя вдруг полюбили

Со стереомагами автомобили!

Толкнут прошашлыченным пальцем кассету

И пой, даже если тебя уже нету.

Торгаш тебя ставит в игрушечке „Ладе“

Со шлюхой, измазанной в шоколаде

И цедит, чтобы не задремать за рулем:

„А ну-ка Высоцкого мы крутанем“.

Володя, как страшно мне адом и раем

Крутиться для тех, кого мы презираем,

Но, к счастью, магнитофоны

Не выкрадут наши предсмертные стоны.

Ты пел для студентов Москвы и Нью-Йорка,

Для части планеты, чье имя галерка

И ты к приискателям на вертолете

Спустился и пел у костра на болоте.

Ты был полугамлет и получелкаш,

Тебя торгаши не отнимут - ты наш

Тебя хоронили, как будто ты гений

Кто гений эпохи, кто гений мгновений.

Ты бедный наш гений семидесятых,

И бедными гениями небогатых.

Для нас Окуджава был Чехов с гитарой.

Ты - Зощенко песни с есенинским яром.

И в песнях твоих раздирающих душу,

Есть что-то от сиплого хрипа чинуши!

Киоск звукозаписи около пляжа…

Жизнь кончилась и началась распродажа.

Всего пяток прибавил ты к той цифре 37,

Всего пять лет накинул к жизни плотской.

И в 42 закончил Пресли и Дассен,

И в 42 закончил жизнь Высоцкий.

Не нужен нынче пистолет, чтоб замолчал поэт.

Он сердцем пел и сердце разорвалось,

У самого обрыва, на краю простора нет,

Поэтому и жизнь короткая досталась.

Но на дворе ХХ век - остался голос жить:

Записан он на дисках и кассетах.

И пленки столько по стране, что если разложить,

То ею можно обернуть планету.

И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,

И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.

Что нам Дассен, о чем он пел - не знаем мы совсем,

Высоцкий пел о жизни нашей скотской.

Он пел, о чем молчали мы, себя сжигая пел,

Свою большую совесть в мир обрушив,

По лезвию ножа ходил, вопил, кричал, хрипел,

И резал в кровь свою и наши души.

И этих ран не залечить и не перевязать,

Вдруг замолчал и холодом подуло.

Хоть умер от инфаркта он, но можем мы сказать,

За всех за нас он лег виском на дуло.

Хоть в стенку башкой,

Хоть кричи не кричи,

Я услышал такое

В июльской ночи,

Что в больничном загоне,

Не допев лучший стих,

После долгих агоний

Высоцкий затих.

Смолкли лучшие трели,

Хоть кричи не кричи,

Что же вы просмотрели,

Друзья и врачи?

Я бреду, как в тумане,

Вместо компаса - злость,

Отчего, россияне,

Так у вас повелось?

Только явится парень

Неуемной души,

И сгорит, как Гагарин,

И замрет, как Шукшин,

Как Есенин повиснет,

Как Вампилов нырнет,

Словно кто, поразмыслив,

Стреляет их влет.

До свидания, тезка,

Я пропитан тобой,

Твоей рифмою хлесткой,

Твоей жесткой судьбой.

Что там я - миллионы,

А точнее - народ,

Твои песни-знамена

По жизни несет.

Ты был совесть и смелость,

И личность и злость,

Чтобы там тебе пелось

И, конечно, пилось.

В звоне струн, в ритме клавиш

Ты навеки речист,

До свидания, товарищ,

Народный артист!

Россия ахнула от боли,

Не Гамлета - себя сыграл,

Когда почти по доброй воле,

В зените славы умирал.

Россия, бедная Россия,

Каких сынов теряешь ты?!

Ушли от нас навек шальные

Есенины и Шукшины.

Тебя, как древнего героя,

Держава на щите несла,

Теперь неважно, что порою

Несправедливою была.

Тебя ругали и любили,

И сплетни лезли по земле,

Но записи твои звучали

И в подворотне и в Кремле.

Ты сын России с колыбели,

Зажатый в рамки и тиски,

Но умер ты в своей постели

От русской водки и тоски.

Пылали восковые свечи

И пел торжественный хорал,

И очень чувственные речи

Герой труда провозглашал.

Ах, нам бы чуточку добрее,

Когда ты жил, мечтал, страдал,

Когда в Париж хотел быстрее -

В Читу иль Гомель попадал.

Теперь не надо унижений,

Ни виз, ни званий - ничего!

Ты выше этих низвержений,

Как символ или божество.

Но привередливые кони

Тебя умчали на погост,

Была знакомая до боли

Дорога чистых горьких слез.

Иди, артист, судьба-шалунья

Теперь тебя благословит,

И сероглазая колдунья

К тебе на Боинге летит.

Вся олимпийская столица

Склонилась скорбно пред тобой

И белый гроб, парит как птица,

Над обескровленной толпой.

Но вот и все, по божьей воле,

Орфей теперь спокойно спит,

И одинокая до боли

Гитара у двери стоит.

„Погиб поэт - невольник чести“

В который раз такой конец!

Как будто было неизвестно

Талант в России - не жилец.

Да, был талант, талант высокий,

Так оценил ХХ век.

Каким он был твой сын Высоцкий,

Певец, артист и человек?

Будь ты проклят, день вчерашний - 25 июля!

Может это все неправда,

Может, просто обманули?

У таланта век недолог,

А у гения - подавно.

Он ведь жил совсем недавно,

А теперь висит некролог.

Добрый бог, обманут только

Иль тебя уговорили?

Он обязан жить был долго.

Что ж вы, черти натворили?!

Нет, володя, не верю, ты не мог умереть!

Это бред! Это ложь! Это зла круговерть!

Под огнем, над обрывом ты боролся за нас. -

Где вы, волки? - кричал, мы твердили, - Сейчас…

Нам потери знакомы: Пушкин, Хармс, Гумилев,

Пастернак и Платонов, Мандельштам и Рубцов,

Маяковский, Есенин, друг твой - Вася Шукшин.

Был Михоэлс расстрелян. список незавершим.

Из столетья в столетье вас хоронят тайком,

Высылают, поносят, песню бьют каблуком.

Список тянется дальше, и спасти не смогли.

Виктор Хара и Галич - вот предтечи твои.

Евтушенко не влезет на трон твой пустой.

Он пытался уже… правда трон был другой.

Весь иззябший, простывший и в ненастье ты пел,

Постоять на краю - нас прости - не успел…

Если сердце большое, - боль свирепствует в нем,

Значит, боремся, бьемся, значит, любим, живем!

Мы клянемся: продолжим все отрезки пути,

Кто-то все-таки должен через пули пройти.

Как мало постоял он „На краю“,

Как зыбко в этом тексте слово „Мало“.

Ему бы петь, хрипеть бы песнь свою

О том, что всем нам и ему мешало. Как сжат,

Как горек, страшен некролог,

Как тесно в нем земле, боям, Шекспиру,

Бессмысленным словам: о, как я мог

Вонзить в наш быт разящую рапиру?

Куда ж, куда ж вы, кони, занесли?

Ведь только в песне вас кнутом стегали,

А вы по краешку по самому земли

Рванули, и его не удержали!

На струнах замерли бессмертные стихи,

Оделись в траур все деревья леса.

Он спит! и сны его легки,

Его баюкают Москва, Париж, Одесса.

Не называйте его бардом,

Он был поэтом по природе,

Меньшого потеряли брата

Всенародного володю.

Остались улицы Высоцкого,

Осталось племя в „Лев и страус“,

От Черного и до Охотского

Страна неспетая осталась.

Все, что осталось от Высоцкого,

Его кино и телесерии

Хранит от года високосного

Людское сердце милосердное.

Вокруг тебя за свежим дерном

Растет толпа вечно живая,

Так ты хотел, чтоб не актером,

Чтобы поэтом называли.

Правее входа на Ваганьково

Могила вырыта вакантная,

Покрыла Гамлета таганского

Землей есенинской лопата.

Дождь тушит свечи восковые…

Все, что осталось от Высоцкого

Магнитофонной расфасовкою

Уносят, как бинты, живые.

Ты жил, играл и пел с усмешкою,

Любовь российская и рана,

Ты в черной рамке не уместишься,

Тесны тебе людские рамки.

С такой душевной перегрузкою

Ты пел Хлопушу и Шекспира,

Ты говорил о нашем, русском

Так, что щипало и щемило.

Писцы останутся писцами

В бумагах тленных и мелованых.

Певцы останутся певцами

В народном вздохе миллионном.

Обложили его, обложили…

Не отдавайте гения, немочи!

Россия, растерзанная от подлости,

Знает, кто он, и знает, чей он

Врубите Высоцкого!

Врубите Высоцкого настоящего,

Где хрипы, и родина, и горести,

Где восемнадцать лет нам товарищем

Был человек отчаянной совести.

Земля святая, его хранящая,

Запомнит эту любовь без измен.

Врубите Высоцкого настоящего!

Немногим дано подниматься с колен!

Ты жил, играл и пал с усмешкою,

Любовь российская и рана,

Ты в черной рамке не уместишься,

Тесны тебе людские рамки.

Твой последний сон не запрятали

На престижное Новодевичье.

Там Христос окружен Пилатами,

Там победы нет, одни ничьи.

Там Макарыча зажали меж сановников

Не истопите баньку вы…

Ты туда не ходи на новенького,

Спи среди своих на Ваганьково.

Я к тебе приду просто-запросто,

Не потребует ВОХР пропуска

Уроню слезу - будь слеза пропуском

На могильный холм брошу горсть песка.

Не могу понять я больше

Что за странная нынче пора?

Почему о твоей кончине

Мы узнали „из-за бугра“?

Не Америка плачет - Россия!

Русь рыдает о кончине своей.

В кровь изранены души босые

Самых лучших ее сыновей.

Пророков нет в отечестве моем,

А вот ушла теперь и совесть.

Он больше не споет нам ни о чем

И можно жить совсем не беспокоясь

Лишь он умел сказать, и спеть умел,

Что наших душ в ответ дрожали струны.

Аккорд его срывался и звенел,

Чтоб нас заставить мучаться и думать.

Он не допел, не досказал всего,

Что было пульсом и в душе звучало,

И сердце разорвалось от того,

Что слишком долго отдыха не знало.

Он больше на эстраду не взойдет,

Так просто, вместе с тем и так достойно.

Он умер! Да! И все же он поет,

И песни не дадут нам жить спокойно.

Прошло каких-то сорок лет

И два младенческих довеска…

Он был и вот его уж нет,

Как будто выключили свет

И темнота спустилась резко.

И погрузился мир во тьму,

Где обитают полутени,

Где хаос вяжет кутерьму,

Нанизывая на кайму

Нечистоплотности стремлений.

Но продолжаются века

И прождолжаться будут вечно

Пока забвенная река

Стремит свой бег издалека

В водоворотах бесконечных.

Пока вдруг поперек пути

С небес упавший волнорезом

Вонзится ангел во плоти

Не поднырнуть, не обойти

И судьбы вскроются надрезом.

Взгляд обретя зрачками внутрь,

Где все черно от унижений,

Где плесенью покрылась суть

И прессом осадилась муть

Отфильтровавшихся суждений.

Разрезом кесаревым стон

Наружу вырвется из чрева.

И совесть - вечный эшелон

Цивилизованных племен

Созреет отголоском гнева.

Всем, кто отмечен властью слов

И равнодушием зловещим

Им было тысячи голгоф,

Невинно сложенных голов

Свой счет предъявит человечность.

Объединится стук сердец

Проникновенностью могилы,

Привычною для наших мест

И возродится павший крест

Величием духовной силы.

И утвердится в мире стыд

За немоту и ущемленность,

Что светоч наш умолк и спит,

И на земле, где он зарыт,

Справляет тризну приземленность.

Пусть сорок дней - не сорок лет,

Нам память сохранит пришельца,

И не исчезнет в душах след

Целителя невзгод и бед

И слова русского умельца.

О певце ни стихов, ни заметок,

Не отыщешь в газетном столбце.

Мой редактор глотает таблетки

И вздыхает и мрачен в лице.

Не податься ль куда на вакантное?

Понимает, не глуп старина,

Почему у могилы в Ваганьково

Сорок суток дежурит страна.

Стыдно старому думать, что скоро

Каждый и без печати поймет,

Что не просто певца и актера

Так чистейше оплакал народ.

Мало ль их, что играют играючи,

Что поют и живут припеваючи?

Нет! Ушел надорвавшийся гений,

Раскаляющий наши сердца,

Поднимающий трусов с коленей

И бросающий в дрожь подлеца.

Как Шукшин, усмехнувшись с экрана,

Круто взмыл он в последний полет.

Может кто-то и лучше сыграет,

Но никто уже так не споет…

Уникальнейший голос России

Оборвался басовой струной.

Плачет лето дождями косыми,

Плачет осень багряной листвой.

На могиле венки и букеты

О народной любви кричат.

А газеты? Молчат газеты!

Телевизоры тоже молчат.

Брызни солнышко светом ярким,

Душу выстуди крик совы!

Воскресенский прекрасно рявкнул!

Женя, умница, где же вы?

Подлость в кресле сидит, улыбается

Славу, мужество - все поправ.

Неужели народ ошибается,

А дурак политический прав?

Мы стоим под чужими окнами,

Жадно слушаем, рот разинув

Как охрипшая совесть россии,

Не сдаваясь кричит о своем…

Она пришла и встала у березы,

Склонила голову на грудь,

В ее руках одна лишь роза,

И белая притом - не позабудь!

Прошла походкой тонкой, нежной,

Под взглядами толпы людской,

Со вздохом скорби неизбежной

Со взглядом, скованным тоской.

Народ пред нею расступился,

И замер весь поток живой.

И та далекая, чужая

Вдруг стала близкой и родной.

Ее печаль и наше горе

Хотелось вместе разделить.

(Хоть кто-нибудь бы догадался

Зонт от дождя над ней раскрыть).

Под проливным дождем стояла,

В глазах и слезы, и печаль,

В немой тоске не замечала,

Как мокла траурная шаль.

Умчалось время золотое

В беде и в радости вдвоем

Была и другом и женою

И музой доброю при нем.

Все в прошлом, как беда случилась?

Себе простить ты не смогла,

Как что-то в жизни упустила

И как его не сберегла.

Теперь ничто уж не исправишь,

Тех дней счастливых не вернуть,

Последний поцелуй, последний взгляд оставить,

Прощай, мой друг, не позабудь!

А как тут жизнь в вине не утопить,

Коль мир такой порочный и бездушный?

Гитара в розах, ты сгорел „в огне“,

Что будет с нами, стадом равнодушных?

Не уходи! Не покидай мой город!

Он без тебя тобой не будет полон

Без струн твоей гитары и без песен

Он будет неудобен, будет пресен.

И страшно мне в театр войти, на полутемной сцене

Мне больше не найти тебя и твоей тени.

Не слышать голос твой, надорванный страданьем

И той, что рядом нет, и долог путь к свиданью.

Ума не приложу, как свыкнусь с этой мыслью

Незаменимы все, кто дорог нам и близок.

Спасибо, друг, что посетил

Последний мой приют.

Постой один среди могил,

Почувствуй бег минут.

Ты помнишь, как я петь любил,

Как распирало грудь.

Теперь ни голоса ни сил,

Чтоб губы разомкнуть.

И воскресают словно сон

Былые времена

И в хриплый мой магнитофон

Влюбляется струна.

Я пел и грезил, и творил,

Я многое сумел.

Какую женщину любил!

Каких друзей имел!

Прощай Таганка и кино,

Прощай зеленый мир.

В могиле страшно и темно,

Вода течет из дыр.

Спасибо, друг, что посетил

Приют последний мой,

Мы все здесь узники могил

А ты один живой.

В друзьях богат он был, на всех хватало

Его надежной дружеской руки,

Вот о врагах он думал слишком мало.

Охота кончена. он вышел на флажки.

Таганка в трауре, открыли доступ к телу.

К его душе всегда он был открыт.

С ним можно было просто, прямо к делу.

И вот таким не будет он забыт.

Шли, опершись на костыли и клюшки,

С женой, с детьми, не смея зарыдать.

И кто-то выговорил все же: „Умер Пушкин“

Ведь не хватало смерти, чтоб сказать!

Мы, взявшись за руки, стоим перед обрывом,

Земля гудит от топота копыт,

А он в пути смертельном и счастливом.

И вот таким не будет он забыт.

Мы постояли по-над пропастью, над краем,

Где рвется нить, едва ее задеть.

И этот день - днем памяти считаем,

А также каждый следующий день.

Как плод граната зреет мерзость

Под красной меткой на груди.

Моя оскаленная трезвость

Маячит зверем впереди.

Я ногу выдерну из стремени,

Чтобы умчался конь в поля,

Я мягко выпаду из времени

И прикоснусь к тебе, земля.

Зеленый дым вольется в очи,