Книга 1

Аукаться через степь,

Для сердца - не для оваций

На два голоса спеть.

Чтоб кто-нибудь меня понял,

Не часто, но хоть разок,

И с раненых губ моих поднял

Царапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,

Забыв, что мы - сила вдвоем,

Меня, побледнев от соперничества,

Прирежет за общим столом.

Прости ему! он до гроба

Одиночеством окружен.

Пошли ему, бог, второго,

Такого как я и он.

Не хватайтесь за чужие талии,

Вырвавшись из рук своих подруг.

Вспомните, как к берегам Австралии,

Подплывал покойный ныне Кук.

Как в кружок, усевшись под азалией,

Поедом с восхода до зари,

Ели в этой солнечной Австралии

Друг дружку злые дикари.

Но почему аборигены съели Кука?

За что? Неясно, молчит наука.

Мне представляется совсем простая штука

Хотели кушать и съели Кука.

Есть вариант, что ихний вождь большая бука,

Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука.

Ошибка вышла, вот о чем молчит наука,

Хотели кока, а съели Кука.

И вовсе не было подвоха или трюка.

Вошли без стука, почти без звука,

Пустили в действие дубинку из бамбука,

Тюк прямо в темя и нету Кука.

Но есть, однако же, еще предположенье,

Что Кука съели из большого уваженья.

Что всех науськивал колдун, хитрец и злюка.

Ату, ребята, хватайте Кука.

Кто уплетет его без соли и без лука,

Тот сильным, смелым, добрым будет, вроде Кука.

Кому-то под руку попался каменюка,

Метнул, гадюка, и нету Кука.

А дикари теперь заламывают руки,

Ломают копья, ломают луки,

Сожгли и бросили дубинки из бамбука.

Переживают, что съели Кука.

Долго Троя в положении осадном

Оставалась неприступною твердыней,

Но троянцы не поверили Кассандре…

Троя, может быть, стояла б и поныне.

Без умолку безумная девица

Кричала: - Ясно вижу Трою, павшей в прах!

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

И в ночь, когда из чрева лошади на Трою

Спустилась смерть, как и положено, крылато,

Над избиваемой безумною толпою

Вдруг кто-то крикнул: - Это ведьма виновата!

И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту

Когда сбылись все предсказания на славу,

Толпа нашла бы подходящую минуту,

Чтоб учинить свою привычную расправу…

А вот конец, хоть не трагичный, но досадный:

Какой-то грек нашел кассандрину обитель,

И начал пользоваться ей, не как Кассандрой,

А как простой и ненасытный победитель…

Без умолку безумная девица

Кричала: - ясно вижу трою, павшей в прах!

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах!

В куски разлетелася корона,

Нет державы, нету трона,

Жизнь России и законы

Все к чертям!

И мы - словно загнанные в норы,

Словно пойманные воры,

Только кровь одна с позором

Пополам.

И нам ни черта не разобраться,

С кем порвать и с кем остаться,

Кто за нас, кого бояться,

Где пути, куда податься

Не понять!

Где дух? Где стыд? Где честь?

Где свои, а где чужие?

Как до этого дожили?

Неужели на Россию нам плевать?

Позор всем, кому покой дороже,

Всем, кого сомненье гложет:

Может он или не может

Убивать?

Сигнал - и по-волчьи, и по-бычьи

И, как коршун, - на добычу,

Только воронов покличем

Пировать.

Эй, вы, где былая ваша твердость,

Где былая ваша гордость?

Отдыхать сегодня - подлость!

Пистолет сжимает твердая рука.

Конец, всему - конец!

Все разбилось, поломалось,

Нам осталось только малость

Только выстрелить в висок иль во врага.

Сон мне снится: вот те на,

Гроб среди квартиры.

На мои похорона

Съехались вампиры.

Стали речи говорить,

Все про долголетие,

Кровь сосать решили погодить -

Вкусное на третье.

В гроб вогнали кое-как,

А самый сильный вурдалак

Все втискивал и всовывал,

И плотно утрамбовывал,

Сопел с натуги, сплевывал

И желтый клык высовывал.

Очень бойкий упырек

Стукнул по колену,

Подогнал и под шумок

Надкусил мне вену.

А умудренный кровосос

Встал у изголовья

И очень вдохновенно произнес

Речь про полнокровье.

И почетный караул

Для приличия всплакнул,

Но я чую взглядов серию

На сонную мою артерию.

Да вы погодите, слышите, братцы, спрячьте крюк,

Ну куда ж, чертовы,

Я же слышу, что вокруг,

Значит я не мертвый.

Яду капнули в вино, ну а мы набросились,

Опоить меня хотели, но опростоволосились.

Тот, кто в зелье губы клал,

И в самом деле дуба дал,

Ну, а на меня, как рвотное,

То зелье приворотное,

Потому что здоровье у меня добротное.

Так почему же я лежу,

Их не напугаю,

Почему я не заржу,

Дурака валяю.

Я ж их мог прогнать давно выходкою смелою,

Мне бы взять, пошевелиться, но глупостей не делаю.

Безопасный, как червяк,

Я лежу, а вурдалак

Все со стаканом носится,

Сейчас наверняка набросится.

Еще один на шею косится,

Ну, гад, он у меня допросится.

Кровожадно вопия,

Высунули жалы,

И кровиночка моя

Полилась в бокалы.

Да вы погодите, сам налью,

Знаю, вижу, вкусное.

Нате, пейте кровь мою,

Кровососы гнусные.

А сам я мышцы не напряг

И не попытался сжать кулак,

Потому что, кто не напрягается -

Тот никогда не просыпается,

Тот много меньше подвергается,

И много больше сохраняется.

Вот мурашки по спине

Смертные крадутся,

А всего делов-то мне

Было, что проснуться.

Что сказать, чего боюсь?

А сновиденья тянутся,

До того, что я проснусь,

А они останутся.

Мне такая мысль страшна,

Что вот сейчас очнусь от сна,

И станут в руку сном моим милые знакомые,

Такие живые, зримые, весомые,

Мои любимые знакомые.

А вдруг они уже стоят,

И жало наготове,

И что выпить норовят

По рюмашке крови.

Лучше я еще посплю,

Способ не единственный,

Но я во сне перетерплю,

Я во сне воинственный.

Нежная правда в красивых одеждах ходила,

Принарядившись для сирых блаженных калек,

Грубая ложь эту правду к себе заманила,

Мол, оставайся-ка, ты, у меня на ночлег.

И легковерная правда спокойно уснула,

Слюни пустила и разулыбалась во сне,

Хитрая ложь на себя одеяло стянула,

В правду впилась и осталась довольна вполне.

И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,

Баба, как баба, и что ее ради радеть.

Разницы нет никакой между правдой и ложью,

Если, конечно, и ту, и другую раздеть.

Выплела ловко из кос золотистые ленты

И прихватила одежды примерив на глаз.

Деньги взяла и часы, и еще документы,

Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.

Только к утру обнаружила правда пропажу

И подивилась себя оглядев делово.

Кто-то уже раздобыв где-то черную сажу,

Вымазал чистую правду, а так ничего.

Правда смеялась, когда в нее камни бросали.

„Ложь это все, и на лжи одеянье мое.“

Двое блаженных калек протокол составляли

И обзывали дурными словами ее.

Тот протокол заключался обидной тирадой,

Кстати, навесили правде чужие дела.

Дескать, какая то мразь называется правдой,

Ну, а сама пропилась, проспалась догола.

Голая правда божилась, клялась и рыдала,

Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах.

Грязная ложь чистокровную лошадь украла

И ускакала на длинных и тонких ногах.

Некий чудак и поныне за правду воюет,

Правда в речах его правды на ломаный грош,

Чистая правда со временем восторжествует,

Если проделает то же, что явная ложь.

Часто разлив по 170 граммов на брата,

Даже не знаешь куда на ночлег попадешь.

Могут раздеть, это чистая правда, ребята,

Глядь, а штаны твои носит коварная ложь,

Глядь, на часы твои смотрит коварная ложь,

Глядь, а конем твоим правит коварная ложь.

Жил-был добрый дурачина-простофиля,

Куда его только черти не носили.

Но однажды, как-то зло повезло,

И совсем в чужое царство занесло.

Слезы градом, - так и надо, простофиля:

Не усаживайся задом на кобыле.

Дурачина.

Посреди большого поля, глядь - три стула.

Дурачину в область печени кольнуло.

Сверху надпись: „Для гостей“, „Для князей“,

А на третьем - „Для царских кровей“.

Вот на первый стул уселся простофиля,

Потому, что он от горя обессилел.

Дурачина. только к стулу примостился дурачина,

Сразу слуги принесли хмельные вина.

Дурачина ощутил много сил,

Ел, и жадно пил, и много шутил.

Ощутив себя в такой бурной силе,

Влез на стул для князей простофиля,

Дурачина.

И сейчас же бывший добрый дурачина

Ощутил, что он ответственный мужчина.

Стал советы отдавать, кликнул рать,

И почти уже решил воевать.

Ощутив себя в такой буйной силе,

Влез на стул для царей простофиля,

Дурачина. сразу руки потянулись к печати,

Сразу топать стал ногами и кричати:

- Будь ты князь, будь ты хоть сам господь,

Вот возьму и прикажу запороть!

Если б люди в сей момент рядом были,

Не сказали б комплимент простофиле,

Дурачине.

Но был добрый этот самый простофиля:

Захотел издать указ про изобилье.

Только стул подобных дел не терпел:

Как тряхнет… и, ясно, тот не усидел.

И проснулся добрый малый простофиля

У себя на сеновале, в чем родили.

Дурачина.

Хорошо, что за ревом не слышалось звука,

Что с позором своим был один на один.

Я замешкался возле открытого люка

И забыл пристегнуть карабин.

Мой инструктор помог и коленом пинок

Перейти этой слабости грань.

За обычное наше: „Смелее, сынок“

Принял я его сонную брань.

И оборвали крик мой,

И обожгли мне щеки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И звук обратно в печень

Мне вогнали вновь на вздохе

Веселые, беспечные

Воздушные потоки.

Я попал к ним в умелые, цепкие руки,

Мнут, швыряют меня, что хотят, то творят.

И с готовностью я сумасшедшие трюки

Выполняю, шутя, все подряд.

Есть ли в этом паденьи какой-то резон

Я узнаю потом, а пока,

То валился в лицо мне земной горизонт,

То шарахались вниз облака.

И обрывали крик мой,

И выбривали щеки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки,

И вновь вгоняли в печень

Мне, упруги и жестоки,

Невидимые, встречные

Воздушные потоки.

Но рванул я кольцо на одном вдохновеньи,

Как рубаху от ворота или чеку.

Это было в случайном, свободном паденьи

Восемнадцать недолгих секунд.

А теперь некрасив я, горбат с двух сторон,

В каждом горбе спасительный шелк,

Я на цель устремлен, и влюблен, и влюблен

В затяжной, не случайный прыжок.

И обрывают крик мой,

И выбривают щеки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

И проникают в печень

Мне на выдохе и вдохе

Бездушные и вечные

Воздушные потоки.

Беспримерный прыжок из глубин стратосферы.

По сигналу „Пошел!“ я шагнул в никуда.

За невидимой тенью безликой химеры,

За свободным паденьем айда.

Я пробьюсь сквозь воздушную тьму,

Хоть условья паденья не те.

Но и падать свободно нельзя потому,

Что мы падаем не в пустоте.

И обрывают крик мой,

И выбривают щеки

Холодной острой бритвой

Восходящие потоки.

На мне мешки заплечные,

Встречаю руки в боки

Прямые, безупречные

Воздушные потоки.

Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:

„Не тяни за кольцо, скоро легкость придет“.

До земли триста метров, сейчас будет поздно.

Ветер врет, обязательно врет.

Стропы рвут меня вверх, выстрел купола, стоп.

И как не было этих минут,

Нет свободных падений с высот,

Но зато есть свобода раскрыть парашют.

Мне охлаждают щеки

И открывают веки,

Исполнены потоки

Забот о человеке.

Глазею ввысь печально я,

Там звезды одиноки,

И пью горизонтальные

Воздушные потоки.

В холода, в холода,

От насиженных мест

Нас другие зовут города.

Будь то Минск, будь то Брест,

В холода, в холода.

Неспроста, неспроста,

От родных тополей

Нас суровые манят места,

Будто там веселей.

Неспроста, неспроста.

Как нас дома ни грей,

Не хватает всегда

Новых встреч нам и новых друзей.

Будто с нами беда,

Будто с ними теплей.

Как бы ни было нам хорошо иногда,

Возвращаемся мы по домам.

Где же ваша звезда?

Может здесь, может там.

Сколько чудес за туманами кроется,

Не подойти, не увидеть, не взять.

Дважды пытались, но бог любит троицу,

Ладно, придется ему подыграть.

Выучи намертво, не забывай,

И повторяй, как заклинанье.

Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй.

Был ведь когда-то туман наша вотчина,

Многих из нас укрывал от врагов.

Нынче, туман, твоя миссия кончена,

Хватит тайгу запирать на засов.

Выучи намертво, не забывай,

И повторяй, как заклинанье.

Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй.

Тайной покрыто, молчанием сковано,

Заколдовала природа-шаман,

Черное золото, белое золото,

Сторож седой охраняет туман.

Выучи намертво, не забывай,

И повторяй, как заклинанье.

Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй.

Что же выходит и пробовать нечего,

Перед туманом ничто человек.

Но от тепла, от тепла человечьего

Даже туман поднимается вверх.

Выучи, вызубри, не забывай,

И повторяй, как заклинанье.

Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй.

То ли в избу и запеть,

Просто так, с морозу,

То ли взять и помереть

От туберкулезу.

То ли песенку без слов,

А может под гитару,

То ли в сани рысаков

И уехать к Яру.

Вот напасть понеслась

То ли в масть карту класть,

То ли счастье украсть,

То ли просто упасть.

Страсть…

Назло всем, навсегда, в никуда

В вечное стремление.

То ли с неба вода,

То ль разливы весенние.

Может песня без пловца,

А может без идеи.

А я строю печку в изразцах

Или просто сею.

Сколько лет счастья нет,

Все кругом красный свет,

Недопетый куплет,

Недодаренный букет.

Бред…

Назло всем, насовсем

Со звездою в лапах

Без реклам, без эмблем,

Мишек косолапых.

Не догнал бы кто-нибудь

И учуял запах.

Отдохнуть бы, продыхнуть

Со звездою в лапах.

У нее, без нее,

Ничего не мое.

Невеселое жилье,

И белье и то ее.

Е-мое…

В нашей комплексной бригаде

Прошел слушок о бале-маскараде.

Раздали маски кроликов,

Слонов и алкоголиков,

Назначили все это в зоосаде.

- Зачем идти при полном при параде,

Скажи мне, моя радость, христа ради,

Она мне: „Одевайся…

Мол, я тебя стесняюся…

Не то мол, как всегда, пойдешь ты сзади“.

Я платье, говорит, взяла у нади,

Я буду нынче, как Марина Влади

И проведу, хоть тресну я,

Часы свои воскресные,

Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде.

Зачем же я себя утюжил, гладил…

Меня поймали тут же в зоосаде,

Ведь массовик наш Колька

Дал мне маску алкоголика,

И на троих меня зазвали дяди.

Я снова очутился в зоосаде

Глядь две жены, ну две Марины Влади,

Одетые животными с двумя же бегемотами.

Я тоже озверел и встал в засаде.

Наутро дали премию в бригаде,

Сказав мне, что на бале-маскараде

Я будто бы не только

Сыграл им алкоголика,

А был у бегемотов я в ограде.

КАЛЕЙДОСКОП

На стол колоду, господа.

Крапленая колода.

Он подменил ее, когда,

Барон, вы пили воду.

Валет наколот, так и есть.

Барон, ваш долг погашен.

Вы - проходимец, ваша честь,

Вы - проходимец, ваша честь,

И я к услугам вашим.

Но я не слышу ваш ответ,

О, нет, так не годится…

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

Закончить не смогли вы кон.

Верните бриллианты.

А вы, барон и вы, виконт,

Пожалте в секунданты.

Ответьте, если я неправ,

Но наперед все лживо…

Итак, оружье ваше, граф?

Итак, оружье ваше, граф?

За вами выбор, живо!

Вам скоро будет не до карт,

Вам предстоит сразиться,

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

Да полно, предлагаю сам.

На шпагах? пистолетах?

Хотя сподручней было б вам

На дамских амулетах.

Кинжал? Ах, если б вы смогли.

Я дрался им в походах.

Но вы б, конечно, предпочли,

Но вы б, конечно, предпочли

На шулерских колодах.

Вы не получите инфаркт,

Вам предстоит сразиться,

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

Не поднимайте, ничего,

Я встану сам, сумею.

И снова вызову его,

Пусть даже протрезвею.

Барон, молчать! Виконт, не хнычь!

Плевать, что тьма народу.

Пусть он расскажет, старый хрыч,

Пусть он расскажет, старый хрыч

Чем он кропил колоду.

Когда раскроешь тайну карт,

Дуэль не состоится…

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

А коль откажется сказать,

Клянусь своей главою,

Графиню можете считать

Сегодня же вдовою.

И, хоть я шуток не терплю,

Но я могу взбеситься.

Тогда я графу прострелю,

Тогда я графу прострелю

Экскьюз ми, ягодицу.

Стоял весенний месяц март,

Летели с юга птицы.

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

Ах, граф, прошу меня простить!

Я вел себя бестактно.

Я в долг хотел у вас просить,

Но не решался как-то.

Хотел просить наедине,

Мне на людях неловко,

И вот пришлось затеять мне,

И вот пришлось затеять мне

Дебош и потасовку.

Ну да, я выпил целый штоф

И сразу вышел червой…

Дурак? вот как? - что ж я готов.

Итак, ваш выстрел первый.

Стоял июль, а может март,

Летели с юга птицы,

А в это время Бонапарт,

А в это время Бонапарт

Переходил границу.

О вкусах не спорят, есть тысяча мнений.

Я этот закон на себе испытал.

Ведь даже Эйнштейн, физический гений,

Весьма относительно все понимал.

Оделся по моде, как требует век

Вы скажете сами:

- Да это же просто другой человек.

А я - тот же самый.

Вот уж, действительно

Все относительно,

Все-все.

Все.

Набедренный пояс из шкуры пантеры…

О, да. неприлично. согласен, ей-ей!

Но так одевались все до нашей эры,

А до нашей эры им было видней.

Оделся по моде, как в каменный век

Вы скажете сами:

- Да это же просто другой человек.

А я - тот же самый.

Вот уж, действительно

Все относительно,

Все-все.

Все.

Оденусь, как рыцарь и после турнира

Знакомые вряд ли узнают меня.

И крикну, как Ричард я в драме шекспира:

- Коня мне. Полцарства даю за коня.

Но вот усмехнется и скажет сквозь смех

Ценитель упрямый:

- Да это же просто другой человек.

А я тот же самый.

Вот уж, действительно

Все относительно,

Все-все.

Все.

Вот трость, канотье… я из нэпа. - Похоже?

Не надо оваций! К чему лишний шум?

Ах, в этом костюме узнали?

Ну что же тогда я одену последний костюм.

Долой канотье! Вместо тросточки - стэк.

И шепчутся дамы:

- Да это же просто другой человек.

А я тот же самый.

Будьте же бдительны, все относительно,

Все-все.

Все.

В который раз лечу Москва - Одесса,

Опять не выпускают самолет.

А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса,

Надежная, как весь гражданский флот.

Над Мурманском ни туч, ни облаков,

И, хоть сейчас, лети до Ашхабада.

Открыты Киев, Харьков, Кишинев

И Львов открыт, но мне туда не надо.

Сказали мне: - Сегодня не надейся,

Не стоит уповать на небеса.

И вот опять дают задержку рейса на Одессу

Теперь обледенела полоса.

А в Ленинграде с крыши потекло,

И что мне не лететь до Ленинграда?

В Тбилиси - там все ясно, там тепло,

Там чай растет, но мне туда не надо.

Я слышу, ростовчане вылетают,

А мне в Одессу надо позарез.

И надо мне туда, куда три дня не принимают

И потому откладывают рейс.

Мне надо, где сугробы намело,

Где завтра ожидают снегопада.

Пусть где-нибудь все ясно и тепло,

Там хорошо, но мне туда не надо

Отсюда не пускают, а туда не принимают,

Несправедливо, муторно, но вот

Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,

Доступная, как весь гражданский флот.

Открыли самый дальний уголок,

В который не заманят и наградой.

Открыт закрытый порт Владивосток,

Париж открыт, но мне туда не надо.

Взлетим мы, распогодится, теперь запреты снимут,

Напрягся лайнер, слышен визг турбин.

Сижу, как на иголках, - а вдруг опять не примут,

Опять найдется множество причин.

Мне надо, где метели и туман,

Где завтра ожидают снегопада.

Открыты Лондон, Дели, Магадан,

Открыли все, но мне туда не надо.

Я прав, хоть плачь, хоть смейся, но опять задержка рейса,

И нас обратно к прошлому ведет,

Вся стройная, как „Ту“, та стюардесса мисс Одесса,

Похожая на весь гражданский флот.

Опять дают задержку до восьми,

И граждане покорно засыпают…

Мне это надоело, черт возьми,

И я лечу туда, где принимают.

В далеком созвездии тау Кита

Все стало для нас непонятно.

Сигнал посылаем: „Вы что это там?“

А нас посылают обратно.

На тау Ките живут в красоте,

Живут, между прочим, по-разному,

Товарищи наши по разуму.

Вот, двигаясь по световому лучу,

Без помощи, но при посредстве,

Я к тау Кита этой самой лечу,

Чтоб с ней разобраться на месте.

На тау Кита

Чего-то не так,

Там таукитайская братия

Свихнулась, по нашим понятиям.

Покамест я в анабиозе лежу,

Те таукитяне буянят,

Все реже я с ними на связь выхожу,

Уж очень они хулиганят!

У таукитов

В алфавите слов

Немного, и строй буржуазный.

И юмор у них безобразный.

Корабль посадил я как собственный зад,

Слегка покривив отражатель.

Я крикнул по-таукитайски: „Виват!“

Что значит по-ихнему „здрасте“.

У таукитян

Вся внешность - обман,

Тут с ними нельзя состязаться

То явятся, то растворятся.

Мне таукитянин - что вам папуас.

Мне вкратце о них намекнули.

Я крикнул: „Галактике стыдно за вас!“

В ответ они чем-то мигнули.

На тау Ките

Условья не те,

Здесь нет атмосферы, здесь душно,

Но таукитяне радушны.

В запале я крикнул им: „Мать вашу, мол!“

Но кибернетический гид мой

Настолько дословно меня перевел,

Что мне за себя стало стыдно.

Но таукиты

Такие скоты,

Наверно, успели набраться:

То явятся, то растворятся.

Мы - братья по полу, - кричу, - мужики!

Но тут-то мой голос сорвался.

Я таукитянку схватил за грудки:

А ну - говорю, - сознавайся!

Она мне: - уйди, говорит,

Мол, мы впереди, говорит,

Не хочем с мужчинами знаться,

А будем теперь почковаться.

Не помню, как поднял я свой звездолет,

Лечу в настроеньи питейном.

Земля ведь ушла лет на триста вперед,

По гнусной теории Эйнштейна.

Что, если и там,

Как на тау Кита,

Ужасно повысилось знанье?

Что, если и там - почкованье?

Вы мне не поверите, иль просто не поймете,

В космосе страшней, чем даже в дантовском аду!

По пространству-времени мы прем на звездолете,

Как с горы на собственном заду,

Но от земли до беты восемь ден,

Ну, а до планеты Эпсилон

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска. ох влипли как!

Наизусть читаем Киплинга,

А вокруг-космическая тьма.

На земле читали в фантастических романах

Про возможность встречи с иноземным существом.

Мы на земле забыли десять заповедей рваных,

Нам все встречи с ближним нипочем.

Нам прививки сделаны от грез и снов дешевых,

От дурных болезней и от бешеных зверей.

Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых,

На земле бывало веселей!

Но от Земли до беты восемь ден,

Ну, а до планеты Эпсилон

Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.

Вечность и тоска. Ох влипли как!

Наизусть читаем Киплинга,

А вокруг космическая тьма.

Прежнего, земного не увидим небосклона.

Если верить россказням ученых чудаков,

То, когда вернемся мы, по всем по их законам

На земле пройдет семьсот веков!

Ну, так есть смеяться отчего:

На земле бояться нечего,

На земле нет больше тюрем и дворцов.

На бога уповали, бедного,

Но теперь мы знаем: нет его.

Ныне, присно и во век веков.

Каждому хочется малость погреться,

Будь ты хоть гомо, хоть тля.

В космосе шастали как-то пришельцы,

Вдруг видят - Земля, наша родная Земля.

Быть может закончился ихний бензин,

А может заглохнул мотор,

Но навстречу им вышел какой-то кретин,

И затеял отчаянный спор.

Нет бы раскошелиться,

И накормить пришельцев,

Нет бы раскошелиться,

А он не мычит и не телится.

И не важно что пришельцы

Не ели черный хлеб,

Но в их тщедушном тельце

Огромный интеллект,

И мозгу у пришельцев килограмм примерно шесть,

Ну, а у наших предков только челюсти и шерсть.

И нет бы раскошелиться,

И накормить пришельцев,

И нет бы раскошелиться,

А он не мычит, не телится.

Обидно за предков.

Наши предки, люди темные и грубые,

Кулаками друг на дружку помахав,

Вдруг увидели: громадное и круглое

Пролетело всем загадку загадав.

А в спорах, догадках, дебатах,

Вменяют тарелкам в вину

Утечку энергии в Штатах