Книга 1

Может я без заграницы обойдусь?

Я ж не ихнего замеса, я сбегу.

Я ж на ихнем ни бельмеса, ни гу-гу“.

Дуся дремлет, как ребенок, накрутивши бигуди.

Отвечает мне спросонок: „знаешь, Коля, не зуди.

Что-то, Коль, ты больно робок. Я с тобою разведусь.

Двадцать лет живем бок о бок, и все время Дусь, да Дусь.

Обещал, забыл ты, верно, о, хорош!

Что клеенку с бангладешта привезешь.

Сбереги там пару рупий, не бузи.

Хоть чего, хоть черта в ступе привези“.

Я уснул, обняв супругу, дусю нежную мою.

Снилось мне, что я кольчугу, щит и меч себе кую.

Там у них другие мерки, не поймешь - съедят живьем.

И все снились мне венгерки с бородами и ружьем.

Снились дусины клеенки цвета беж

И нахальные шпионки в Бангладеш.

Поживу я, воля божья, у румын.

Говорят, они с поволжья, как и мы.

Вот же женские замашки: провожала - стала петь.

Отутюжила рубашки - любо-дорого смотреть.

До свиданья, цех кузнечный, аж до гвоздика родной.

До свиданья, план мой встречный, перевыполненный мной.

Пили мы, мне спирт в аорту проникал.

Я весь путь к аэропорту проикал.

К трапу я, а сзади в спину, будто лай:

„На кого ты нас покинул, Николай!“

Перед выездом в загранку

Заполняешь кучу бланков,

Это еще не беда.

Но в составе делегаций

С вами едет личность в штатском,

Завсегда.

А за месяц до вояжа

Инструктаж проходишь даже

Как там проводить все дни,

Чтоб поменьше безобразий,

А потусторонних связей

Ни - ни - ни.

Личность в штатском, парень рыжий,

Мне представился в париже:

- Будем с вами жить,

Я - Никодим, жил в Бобруйске,

Нес нагрузки, папа русский,

Сам я русский,

Не судим.

Исполнительный на редкость,

Соблюдал свою секретность

И во всем старался мне помочь.

Он теперь по долгу службы,

Дорожил моею дружбой

День и ночь.

На экскурсию по Риму

Я решил - без Никодима…

Он всю ночь писал, и вот уснул,

Но личность в штатском, оказалось,

Раньше боксом занималась

Не рискнул.

Со мною завтракал, обедал

И везде за мною следом,

Будто у него нет дел.

Я однажды для порядку,

Заглянул в его тетрадку

Обалдел.

Он писал, такая стерва,

Что в Париже я на мэра

С кулаками нападал,

Что я к женщинам несдержан

И влияниям подвержен

Запада.

Значит, что ж, он может даже

Заподозрить в шпионаже.

Вы прикиньте, что тогда?

Это значит не увижу

Я ни Риму, ни Парижу

Никогда.

Мишка Шихман башковит,

У него предвиденье,

Что мы видим, говорит,

Кроме телевиденья?

Смотришь конкурс в Сопоте

И глотаешь пыль,

А кого ни попадя

Пускают в Израиль.

Мишка также сообщил

По дороге в Мневники:

„Голду Меир я словил

В радиоприемнике“.

И такое рассказал,

До того красиво,

Что я чуть было не попал

В лапы Тель-Авива.

Я сперва-то был не пьян,

Возразил два раза я.

Говорю, - Моше Даян

Стерва одноглазая.

Агрессивный, бестия,

Чистый фараон,

Ну, а где агрессия,

Там мне не резон.

Мишка тут же впал в экстаз

После литры выпитой.

Говорит: „Они же нас

Выгнали с Египета.

Оскорбления простить

Не могу такого,

Я позор желаю смыть

С рождества Христова“.

Мишка взял меня за грудь,

Мол, мне нужна компания,

Мы с тобой не как-нибудь,

Здравствуй - до свидания.

Мы побредем, паломники,

Чувства подавив.

Хрена ли нам Мневники,

Едем в Тель-Авив!

Я сказал, - я вот он весь,

Ты же меня спас в порту,

Но, говорю, загвоздка есть,

Русский я по паспорту,

Только русские в родне,

Прадед мой - самарин,

Если кто и влез ко мне,

Только что татарин.

Мишку Шихмана не трожь,

С Мишкой прочь сомнения:

У него евреи сплошь

В каждом поколении.

Вон, дед параличом разбит,

Бывший врач-вредитель,

А у меня - антисемит

На антисемите.

Мишка - врач, он вдруг затих,

В израиле бездна их.

Там гинекологов одних,

Как собак нерезаных.

Нет зубным врачам пути,

Слишком много просятся.

Где ж на всех зубов найти?

Значит, безработица.

Мишка мой кричит: „К чертям!

Виза или ванная!

Едем, коля, море там

Израилеванное“.

Видя Мишкину тоску,

(А он в тоске опасный),

Я еще хлебнул кваску

И сказал: „Согласный!“

Хвост огромный в кабинет

Из людей, пожалуй, ста,

Мишке там сказали: „Нет“,

Ну а мне: „Пожалуйста“.

Он кричал: „Ошибка тут,

Это я еврей!“,

А ему: „Не шибко тут,

Выйди из дверей!“

Мишку мучает вопрос,

Кто тут враг таинственный,

А ответ ужасно прост

И ответ единственный.

Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,

Мишка пьет проклятую.

Говорит, что за графу

Не пустили пятую.

Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,

Приходит ли знакомая блондинка,

Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,

Но только не простой, а невидимка.

Иногда срываюсь с места,

Будто тронутый я,

До сих пор моя невеста

Мной не тронутая.

Про погоду мы с невестой

Ночью диспуты ведем,

Ну, а что другое если, -

Мы стесняемся при нем.

Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.

Однажды выпиваю, да и кто сейчас не пьет?

Нейдет она: как рюмка - так в отрыжку.

Я чувствую, сидит, подлец, и выпитому счет ведет

В свою невидимую книжку.

Побледнев, срываюсь с места,

Как напудренный я,

До сих пор моя невеста

Целомудренная.

Про погоду мы с невестой

Ночью диспуты ведем,

Ну, а что другое если, -

Мы стесняемся при нем.

Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.

Я дергался, я нервничал, на хитрости пошел:

Вот лягу спать и поднимаю храп, ну

Коньяк открытый ставлю и закусочку на стол,

Вот сядет он, тут я его и хапну.

Побледнев, срываюсь с места,

Как напудренный я,

До сих пор моя невеста

Целомудренная.

Про погоду мы с невестой

Ночью диспуты ведем,

Ну, а что другое если, -

Мы стесняемся при нем.

Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.

К тому ж он мне вредит. да вот не дале, как вчера,

Поймаю, так убью его на месте,

Сижу, а мой партнер подряд играет мизера,

А у меня - гора, три тыщи двести.

Иногда срываюсь с места,

Будто тронутый я,

До сих пор моя невеста

Мной не тронутая.

Про погоду мы с невестой

Ночью диспуты ведем,

Ну, а что другое если, -

Мы стесняемся при нем.

Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.

А вот он мне недавно на работу написал

Чудовищно тупую анонимку.

Начальник прочитал и показал,

А я узнал по почерку родную невидимку.

Оказалась невидимкой -

Нет, не тронутый я

Эта самая блондинка

Мной не тронутая.

Эта самая блондинка -

У меня весь лоб горит.

Я спросил: - Зачем ты, Нинка?

- Чтоб женился, - говорит.

Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.

А ну, отдай мой каменный топор

И шкур моих набедренных не тронь,

Молчи, не вижу я тебя в упор.

Иди в пещеру и поддерживай огонь.

Выгадывать не смей на мелочах,

Не опошляй семейный наш уклад.

Неубрана пещера и очаг.

Избаловалась ты в матриархат.

Придержи свое мнение.

Я глава и мужчина я.

Соблюдай отношения

Первобытно-общинные.

Там мамонта убьют, поднимут вой,

Начнут добычу поровну делить.

Я не могу весь век сидеть с тобой,

Мне надо хоть кого-нибудь убить.

Старейшины сейчас придут ко мне,

Смотри еще: не выйди голой к ним.

Век каменный, а не достать камней,

Мне стыдно перед племенем моим.

Пять бы жен мне, наверное,

Разобрался бы с вами я.

Но дела мои скверные,

Потому - моногамия.

А все твоя проклятая родня.

Мой дядя, что достался кабану,

Когда был жив, предупреждал меня:

Нельзя из людоедов брать жену.

Не ссорь меня с общиной, это ложь,

Что будто к тебе кто-то пристает.

Не клевещи на нашу молодежь,

Она надежда наша и оплот.

Ну, что глядишь? Тебя пока не бьют.

Отдай топор, добром тебя прошу.

И шкуры где? Ведь люди засмеют.

До трех считаю, после задушу.

Возвращаюсь я с работы,

Рашпиль ставлю у стены.

Вдруг в окно порхает кто-то,

Из постели, от жены.

Я, конечно, вопрошаю: „Кто такой?“

А она мне отвечает: „Дух святой“

Ох, я встречу того духа,

Ох, отмечу его в ухо,

Дух он тоже духу рознь,

Коль святой, так машку брось.

Хоть ты кровь голубая,

Хоть ты белая кость,

До Христа дойду я знаю -

Не пожалует Христос.

Машка - вредная натура,

Так и лезет на скандал,

Разобиделася, дура,

Вроде, значит, помешал.

Я сперва сначала с лаской: то да се,

А она к стене с опаской; Вот и все.

Я тогда цежу сквозь зубы,

Но уже, конечно, грубо.

Хоть он возрастом и древний,

Хоть годов ему тыщ шесть,

У него в любой деревне

Две-три бабы точно есть.

Я к Марии с предложеньем,

Я ж на выдумки мастак:

Мол, в другое воскресенье

Ты, маруся, сделай так:

Я потопаю под утро, мол, пошел,

А ты прими его как будто хорошо.

Ты накрой его периной

И запой. Тут я с дубиной

Он крылом, а я колом,

Он псалмом, а я кайлом.

Тут, конечно, он сдается,

Честь Марии спасена,

Потому что мне сдается

Этот ангел - сатана.

Вот влетаю с криком с древом,

Весь в надежде на испуг.

Машка плачет. Машка, где он?

Улетел желанный дух.

Но как же это, я не знаю, как успел?

А вот так вот, отвечает, улетел.

Он, говорит, псалмы мне прочитал,

И крылом пощекотал.

Ты шутить с живым-то мужем,

Ах, ты скверная жена.

Я взмахнул своим оружьем.

Смейся, смейся, сатана.

Как-то вечером патриции

Собрались у Капитолия,

Новостями поделиться

И выпить малость алкоголия,

Не вести ж бесед тверезыми.

Марк-патриций не мытарился:

Пил нектар большими дозами

И ужасно нанектарился.

И под древней под колонною

Он исторг из уст проклятия:

- Эх, с почтенною Матреною

Разойдусь я скоро, братия.

Она спуталась с поэтами,

Помешалась на театрах,

Так и шастает с билетами

На приезжих гладиаторов.

„Я, - кричит, - от бескультурия

Скоро стану истеричкою.“

В общем злобствует, как фурия,

Поощряема сестричкою.

Только цыкают и шикают, -

Ох, налейте снова мне двойных.

Мне ж рабы в лицо хихикают…

На войну бы мне, да нет войны.

Я нарушу все традиции,

Мне не справиться с обеими.

Опускаюсь я, патриции.

Дую горькую с плебеями.

Я ей дом оставлю в персии,

Пусть берет сестру-мегерочку,

А на отцовские сестерции

Заведу себе гетерочку.

У гетер, хотя безнравственней,

Но они не обезумели.

У гетеры пусть все явственней,

Зато родственники умерли.

Там сумею исцелиться и

Из запоя скоро выйду я… и

Пошли домой патриции,

Марку пьяному завидуя.

Сто сарацинов я убил во славу ей,

Прекрасной даме посвятил я сто смертей.

Но наш король, лукавый сир,

Затеял рыцарский турнир.

Я ненавижу всех известных королей!

Вот мой соперник, рыцарь круглого стола.

Чужую грудь мне под копье король послал,

Но в сердце нежное ее, мое направлено копье.

Мне наплевать на королевские дела!

Герб на груди его - там плаха и петля,

Но будет дырка там, как в днище корабля.

Он самый первый фаворит, к нему король благоволит.

Но мне сегодня наплевать на короля!

Король сказал: - он с вами справится шаля.

И пошутил: - пусть будет пухом вам земля.

Я буду пищей для червей, тогда он женится на ней.

Простит мне бог, я презираю короля!

Вот подан знак. друг друга взглядом пепеля,

Коней мы гоним, задыхаясь и пыля.

Забрало поднято - изволь.

Ах, как волнуется король!

Но мне, ей-богу, наплевать на короля!

Итак, все кончено. пусть отдохнут поля.

Вот льется кровь его на стебли ковыля.

Король от бешенства дрожит, но мне она принадлежит.

Мне так сегодня наплевать на короля!

Но в замке счастливо мы не пожили с ней:

Король в поход послал на сотни долгих дней.

Не ждет меня мой идеал.

Ведь он - король, а я - вассал,

И рано, видимо, плевать на королей.

В томленьи одиноком,

В тени, не на виду,

Под неусыпным оком

Цвела она в саду.

Маман всегда с друзьями,

Папа от них сбежал,

Зато каштан ветвями

От взглядов укрывал.

Высоко или низко

Каштан над головой,

Но роза-гимназистка

Увидела его.

Нарцисс - цветок воспетый,

Отец его - магнат

У многих роз до этой

Вдыхал он аромат.

Он вовсе был не хамом, -

Изысканных манер.

Мама его - гранд-дама,

Папа - миллионер.

Он в детстве был опрыскан,

Не запах, а дурман

И роза-гимназистка

Вступила с ним в роман.

И вот, исчадье ада,

Нарцисс тот, ловелас, -

Иди ко мне из сада. -

Сказал ей как-то раз.

Когда еще так пелось?

И роза в чем была,

Сказала: - ах, - зарделась

И вещи собрала.

И всеми лепестками

Он завладел, нахал…

Маман была с друзьями,

Каштан уже опал.

Искала роза счастья

И не видала как

Сох от любви и страсти

Почти что зрелый мак.

Но думала едва ли,

Как душит пошлый цвет…

Все лепестки опали

И розы больше нет.

И в черном цвете мака

Был траурный покой…

Каштан ужасно плакал,

Когда расцвел весной.

ЧЕРНОЕ ЗОЛОТО

Не космос, метры грунта надо мной,

И в шахте не до праздничных процессий,

Но мы владеем тоже внеземной

И самою земною из профессий.

Любой из нас, ну чем не чародей,

Из преисподней наверх уголь мечем.

Мы топливо отнимем у чертей,

Свои котлы топить им будет нечем.

Сорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Да, сами мы, как дьяволы в пыли,

Зато наш поезд не уйдет порожний.

Терзаем чрево матушки-земли,

Но на земле теплее и надежней.

Вот вагонетки, душу веселя,

Проносятся, как в фильме о погонях,

И шуточку: даешь стране угля!

Мы чувствуем на собственных ладонях.

Сорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Воронками изрытые поля

Не позабудь и оглянись во гневе.

Но нас, благословенная земля,

Прости за то, что роемся во чреве.

Да, мы бываем в крупном барыше,

Но роем глубже, словно не насытясь.

Порой копаться в собственной душе

Мы забываем, роясь в антраците.

Сорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Не боялся заблудиться в темноте

И захлебнуться пылью - не один ты.

Вперед и вниз - мы будем на щите,

Мы сами рыли эти лабиринты.

Сорвано, уложено, сколото

Черное надежное золото.

Мы без этих колес, словно птицы без крыл.

Пуще зелья нас приворожила

Пара сот лошадиных сил

И, наверно, нечистая сила.

Говорят, все конечные пункты земли

Нам маячат большими деньгами.

Километры длиною в рубли,

Говорят, остаются за нами.

Хлестнет по душам

Нам конечный пункт.

Моторы глушим

И плашмя на грунт.

Пусть говорят - мы за рулем

За длинным гонимся рублем,

Да, это тоже, но суть не в том.

Нам то тракты прямые, то петли шоссе.

Эх, еще бы чуток шоферов нам!

Не надеюсь, что выдержат все

Не сойдут на участке неровном.

Но я скатом клянусь - тех, кого мы возьмем

На два рейса на нашу галеру,

Живо в божеский вид приведем

И, понятно, в шоферскую веру.

И нам, трехосным,

Тяжелым на подъем

И в переносном

Смысле и в прямом,

Обычно надо позарез,

И вечно времени в обрез!

Оно понятно - далекий рейс.

В дальнем рейсе сиденье - то стол, то лежак,

А напарник считается братом.

Просыпаемся на виражах,

На том свете почти, правым скатом.

На колесах наш дом, стол и кров за рулем

Это надо учитывать в сметах.

Мы друг с другом расчеты ведем

Общим сном в придорожных кюветах.

Земля нам пухом,

Когда на ней лежим,

Полдня под брюхом,

Что-то ворожим.

Мы не шагаем по росе

Все наши оси, тонны все

В дугу сгибают мокрое шоссе.

Обгоняет нас вся мелкота,

И слегка нам обгоны, конечно, обидны.

Но мы смотрим на них свысока,

А иначе нельзя из кабины.

Чехарда дней, ночей, то лучей, то теней…

Но в ночные часы перехода

Перед нами стоит без сигнальных огней

Шоферская лихая свобода.

Сиди и грейся

Болтает, как в седле,

Без дальних рейсов

Нет жизни на земле.

Кто на себе поставил крест,

Кто сел за руль, как под арест,

Тот не способен на дальний рейс.

Я вышел ростом и лицом

Спасибо матери с отцом.

С людьми в ладу, не понукал, не помыкал,

Спины не гнул, прямым ходил,

Я в ус не дул, и жил, как жил,

И голове своей руками помогал.

Но был донос и был навет.

(Кругом пятьсот и наших нет).

Был кабинет с табличкой: „Время уважай“.

Там прямо без соли едят,

Там штемпель ставят наугад,

Кладут в конверт и посылают за Можай.

Потом зачет, потом домой

С семью годами за спиной,

Висят года на мне, не бросить, не продать.

Но на начальника попал,

Который бойко вербовал,

И за Урал машины стал перегонять.

Дорога, а в дороге МАЗ,

Который по уши увяз.

В кабине тьма, напарник третий час молчит,

Хоть бы кричал, аж зло берет.

Назад пятьсот, вперед пятьсот,

А он зубами танец с саблями стучит.

Мы оба знали про маршрут,

Что этот МАЗ на стройке ждут.

А наше дело - сел, поехал, ночь-полночь.

Ну, надо ж так, под новый год!

Назад пятьсот, вперед пятьсот,

Сигналим зря, пурга и некому помочь.

„Глуши мотор, - он говорит,

Пусть этот МАЗ огнем горит“,

Мол, видишь сам, тут больше нечего ловить,

Мол, видишь сам, кругом пятьсот,

А к ночи точно занесет, так заровняет,

Что не надо хоронить. я отвечаю:

„Не канючь“, а он за гаечный за ключ,

И волком смотрит. он вообще бывает крут.

А что ему - кругом пятьсот,

И кто кого переживет,

Тот и докажет, кто был прав, когда припрут.

Он был мне больше, чем родня,

Он ел с ладони у меня,

А тут глядит в глаза и холод на спине.

А что ему - кругом пятьсот,

И кто там после разберет,

Что он забыл, кто я ему и кто он мне.

И он ушел куда-то вбок.

Я отпустил, а сам прилег,

Мне снился сон про наш веселый оборот.

Что будто вновь кругом пятьсот,

Ищу я выход из ворот,

Но нет его, есть только вход И то не тот.

Конец простой: пришел тягач,

И там был трос, и там был врач,

И МАЗ попал куда положено ему.

А он пришел - трясется весь,

А там опять далекий рейс,

Я зла не помню, я опять его возьму.

Наш Федя с детства связан был с землею,

Домой таскал и щебень, и гранит.

Однажды он принес домой такое,

Что мама с папой плакали навзрыд.

Он древние строения искал с остервенением

И часто диким голосом кричал,

Что, дескать, есть еще тропа,

Где встретишь питекантропа,

И в грудь себя при этом ударял.

Студентом Федя очень был настроен

Поднять археологию на щит.

Он в институт притаскивал такое,

Что мы вокруг все плакали навзрыд.

Привез однажды с практики

Два ржавых экспонатика

И уверял, что это - древний клад.

А на раскопках в Элисте

Нашел вставные челюсти

Размером с самогонный аппарат.

Он жизнь решил закончить холостую

И стал бороться за семейный быт,

Я, говорил, жену найду такую

От зависти заплачете навзрыд!

Он все углы облазил,

В Европе был и в Азии

И все же откопал свой идеал.

Но идеал связать не мог

В археологии двух строк

И Федя его снова закопал.

Он не вышел ни званьем, ни ростом,

Ни за славу, ни за плату,

На свой необычный манер

Он по жизни шагал над помостом

По канату, по канату, натянутому, как нерв.

Посмотрите, вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон - упадет, пропадет!!

Чуть левее наклон - все равно не спасти!!

Но должно быть ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути!

И лучи его с шага сбивали

И кололи, словно лавры.

Труба надрывалась, как две.

Крики „Браво!“ его оглушали,

А литавры, а литавры, как обухом по голове!

Посмотрите, вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон - упадет, пропадет!

Чуть левее наклон - все равно не спасти!

Но теперь ему меньше осталось пройти:

Всего три четверти пути!

- Ах, как жутко, как смело, как мило

Бой со смертью три минуты!

Раскрыв в ожидании рты, лилипуты, лилипуты

Казалось ему с высоты.

Посмотрите, вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон - упадет, пропадет!

Чуть левее наклон - все равно не спасти!

Но спокойно, ему остается пройти

Всего две четверти пути!

Он смеялся над славою бренной,

Но хотел быть только первым.

Такого попробуй угробь!

По проволоке над ареной

Нам по нервам, нам по нервам

Шел под барабанную дробь!

Посмотрите, вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон - упадет, пропадет!!

Чуть левее наклон - все равно не спасти!

Но замрите: ему остается пройти

Не больше четверти пути!

Закричал дрессировщик, и звери

Клали лапы на носилки,

Но строг приговор и суров.

Был растерян он или уверен,

Но в опилки он пролил досаду и кровь!

И сегодня другой без страховки идет.

Тонкий шнур под ногой - упадет, пропадет!

Вправо, влево наклон - и его не спасти,

Но зачем-то ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути!

Кто старше нас на четверть века, тот

Уже увидел близости и дали.

Им повезло - и кровь, и дым, и пот

Они понюхали, хлебнули, повидали.

И ехали в теплушках, не в тепле,

На стройки, на фронты и на рабфаки.

Они ходили в люди по земле

И в штыковые жесткие атаки.

Но время эшелонное прошло

В плацкартах едем, травим анекдоты.

Мы не ходили - шашки наголо,

В отчаянье не падали на доты.

И все-таки традиция живет,

Взяты не все вершины и преграды.

Не потому ли летом каждый год

Идем в студенческие наши стройотряды.

Песок в глазах, в одежде и в зубах

Мы против ветра держим путь на тракте,

На дивногорских каменных столбах

Хребты себе ломаем и характер.

Мы гнемся в три погибели, ну что ж,

Такой уж ветер. Только, друг, ты знаешь

Зато ничем нас после не согнешь,

Зато нас на равнине не сломаешь.

Один чудак из партии геологов

Сказал мне, вылив грязь из сапога:

„Послал же бог на голову нам олухов,

Откуда нефть, когда кругом тайга?

А деньги вам отпущены, на тыщи

Те построить ресторан на берегу.

Вы ничего в Тюмени не отыщите,

В болото вы вгоняете деньгу!“

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

„Дела идут, все более-менее“.

Мне отвечают, что у них сложилось мнение,

Что меньше „более“ у нас, а больше „менее“.

А мой рюкзак пустой на треть…

А с нефтью как? Да будет нефть!

Давно прошли открытий эпидемии,

И с лихорадкой поисков борьба,

И дали заключенье в академии:

„В Тюмени с нефтью полная труба“.

Нет бога нефти здесь, перекочую я,

Раз бога нет, не будет короля…

Но только вот нутром и носом чую я,

Что подо мной не мертвая земля.

И шлю депеши в центр из тюмени я,

„Дела идут, все более-менее“

Мы роем землю, но пока у многих мнение,

Что меньше „более“ у нас, а больше „менее“.

Пустой рюкзак, исчезла снедь.

А с нефтью как? Да будет нефть!

И нефть пошла, мы по болотам рыская,

Не на пол-литра выиграли спор:

Тюмень, Сибирь, земля Ханты-Мансийская

Сквозила нефтью из открытых пор.

Моряк, с которым столько переругано,

Не помню уж с какого корабля,

Все перепутал и кричал испуганно:

„Земля! Глядите, братики, земля!“

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

„Дела идут, все более-менее“.

Что прочь сомнения, что есть месторождения,

Что больше „менее“ у нас и меньше „более“.

Так я узнал, бог нефти есть,

И он сказал: „бурите здесь“.

И бил фонтан и рассыпался искрами,

При свете их я бога увидал

По пояс голый он, с двумя канистрами,

Холодный душ из нефти принимал.

И ожила земля, и, помню, ночью я

На той земле танцующих людей.

Я счастлив, что превысив полномочия,

Мы взяли риск и вскрыли вены ей.

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

«Дела идут, все более-менее».

Мне поверили, и осталось мнение,

Что больше «более» у нас и меньше «менее».

Но подан знак: «Бурите здесь».

А с нефтью как? Да будет нефть!

Потом пошел и постучался в двери я,

А вот канистры в цель попали, в цвет,

Одну привез я к двери недоверия,

Другую внес в высокий кабинет.

Один чудак из партии геологов

Сказал мне, вылив грязь из сапога:

«Послал же бог на головы нам олухов,

Откуда нефть, когда кругом тайга?»

Сидели, пили вразнобой мадеру, старку, зверобой,

И вдруг нас всех зовут в забой - до одного!

У нас стахановец, гагановец, загладовец, и надо ведь,

Чтоб завалило именно его.

Он в прошлом - младший офицер,

Его нам ставили в пример.

Он был, как юный пионер,

Всегда готов!

И вот он прямо с корабля

Пришел стране давать угля,

А вот сегодня наломал, как видно, дров.

Спустились в штрек,

И бывший зек,

Большого риска человек,

Сказал: «Беда для всех для нас одна:

Вот раскопаем - он опять

Начнет три нормы выполнять,

Начнет стране угля давать - и нам хана!

Давайте ж, братцы, не стараться,

А поработаем с прохладцей,

Один за всех - и все за одного!»

Служил он в Таллине, ох в Таллине,

Теперь лежит заваленный.

Нам жаль по-человечески его.

Тропы еще в антимир не протоптаны,

Но как на фронте держись ты,