Книга 1

Спокойно я должен уйти, улыбаясь,

Но все-таки я допою до конца.

Все нужные ноты давно заиграли,

Сгорело, погасло вино в бокале.

Тусклей, равнодушней оскал зеркал,

И лучше мне молча допить бокал.

Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты,

Даже в самой невинной игре

Не давай заглянуть в свои карты

И до срока не сбрось козырей.

Отключи посторонние звуки

И следи, чтоб не прятал глаза,

Чтоб держал он на скатерти руки

И не смог передернуть туза.

Никогда не тянись за деньгами,

Если ж ты, проигравши, поник

Как у пушкина в «Пиковой даме»,

Ты останешься с дамою пик.

Если ж ты у судьбы не в любимцах,

Сбрось очки и закончи на том.

Крикни: - Карты на стол! Проходимцы!

И уйди с отрешенным лицом.

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память как колодец глубока,

Попробуй заглянуть - наверняка

Лицо - и то - неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,

Может только беспристрастный суд.

Осторожно с прошлым, осторожно,

Не разбейте глиняный сосуд.

Одни его лениво ворошат,

Другие неохотно вспоминают,

А третьи даже помнить не хотят,

И прошлое лежит, как старый клад,

Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы

Стрелки - указатели пути,

Очень просто в прошлом заблудиться

И назад дороги не найти.

С налета не вини - повремени!

Есть у людей на все свои причины.

Не скрыть, а позабыть хотят они:

Ведь в толще лет еще лежат в тени

Забытые заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться

Лучше без ошибок, потому,

Что на минном поле ошибаться

Просто абсолютно ни к чему.

Один толчок - и стрелки побегут,

А нервы у людей не из каната,

И будет взрыв, и перетрется жгут…

Ах, если люди вовремя найдут

И извлекут до взрыва детонатор!

Спит земля спокойно под цветами,

Но когда находят мины в ней,

Их берут умелыми руками

И взрывают дальше от людей.

Я изучил все ноты от и до,

Но кто мне на вопрос ответит прямо?

Ведь начинают гаммы с ноты «до»

И ею же заканчивают гаммы.

Пляшут ноты врозь и с толком,

Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока

Разбросает их по полкам

Чья-то дерзкая рука.

Известно музыкальной детворе,

Я впасть в тенденциозности рискую,

Что занимает место нота «ре»

На целый такт и на [.

Какую ты тональность не возьми,

Неравенством от звуков так и пышет.

Одна и та же нота, скажем «ми»

Звучит сильней чем даже нота выше.

Пляшут ноты врозь и с толком,

Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока

Разбросает их по полкам

Чья-то дерзкая рука.

Выходит все у нот, как у людей,

Но парадокс имеется, да вот он:

Бывает нота «фа» звучит сильней

Чем высокопоставленная нота.

Вот затесался где-нибудь «бемоль»

И в тот же миг как влез он беспардонно.

Внушавшая доверье нота «соль»

Себе же изменяет на полтона.

Пляшут ноты врозь и с толком,

Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока

Разбросает их по полкам

Чья-то дерзкая рука.

Сел композитор, жажду утоля,

И грубым знаком музыку прорезал,

И нежная, как бархат, нота «ля»

Свой голос повышает до «диеза».

И, наконец, бетховена спроси,

Без ноты «си» нет ни игры, ни пенья.

Возносится над всеми нота «си»

И с высоты взирает положенья.

Пляшут ноты врозь и с толком,

Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока

Разбросает их по полкам

Чья-то дерзкая рука.

Не стоит затевать о нотах спор,

Есть у них тузы и секретарши.

Считается, что в «си-бемоль минор»

Звучат прекрасно траурные марши.

А кроме этих подневольных нот

Еще бывают ноты-паразиты.

Кто их сыграет, кто их пропоет?

Но с нами бог, а с ними композитор.

Пляшут ноты врозь и с толком,

Что «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока

Разбросает их по полкам

Чья-то дерзкая рука.

Истома ящерицей ползает в костях,

И сердце с трезвой головой не на ножах,

И не захватывает дух на скоростях,

Не холодеет кровь на виражах.

И не прихватывает горло от любви,

И нервы больше не в натяжку, хочешь - рви,

Повисли нервы, как веревки от белья,

И не волнует, кто кого - он или я.

Я на коне, толкни - и я с коня,

Только «не», только «ни» у меня.

Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой,

И ни событий, ни людей не тороплю,

Мой лук валяется со сгнившей тетивой,

Все стрелы сломаны, я ими печь топлю.

Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как то так,

Не вдохновляет даже самый факт атак,

Я весь прозрачный, как раскрытое окно,

Я неприметный, как льняное полотно.

Я на коне, толкни - и я с коня,

Только «не», только «ни» у меня.

Не ноют раны, да и шрамы не болят,

На них наложены стерильные бинты,

И не волнуют, не свербят, не теребят,

Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Устал бороться с притяжением земли,

Лежу - так больше расстоянье до петли,

И сердце дергается, словно не во мне,

Пора туда, где только «ни» и только «не».

Пора туда, где только «ни» и только «не».

Подумаешь, с женой не очень ладно.

Подумаешь, неважно с головой.

Подумаешь, ограбили в парадном.

Скажи еще спасибо, что живой.

Ну что ж такого, мучает саркома?

Ну что ж такого, начался запой.

Ну что ж такого, выгнали из дома?

Скажи еще спасибо, что живой.

Плевать, партнер по покеру дал дуба.

Плевать, что снится ночью домовой.

Плевать, соседи выбили два зуба.

Скажи еще спасибо, что живой.

Да ладно, ну уснул вчера в опилках.

Да ладно, в челюсть врезали ногой.

Да ладно, потащили на носилках.

Скажи еще спасибо, что живой.

Да, правда, тот, кто хочет, тот и может.

Да, правда, сам виновен. Бог со мной.

Да, правда, но одно меня тревожит:

Кому сказать спасибо, что живой?

Свои обиды каждый человек,

Проходит время - и забывает,

А моя печаль, как вечный снег,

Не тает, не тает.

Не тает она и летом,

В полуденный зной,

И знаю я - печаль-тоску мне эту

Век носить с собой.

Сто тысяч дорог позади,

Далеко, далеко, далеко.

А что там еще впереди?

Дорога, дорога, дорога.

Ты сердце свое успокой,

Напрасна, напрасна тревога,

У нас просто адрес такой

Дорога, дорога, дорога.

Я выйду живым из огня,

А если погибну до срока,

Останется после меня

Дорога, дорога, дорога.

Вот это да, вот это да,

Сквозь мрак и вечность решето,

Из зала вечного суда

Казалось то, не знаю что.

Но кто же он, хитрец и лгун,

Или шпион, или колдун.

Каких дворцов он господин,

Каких отцов заблудший сын?

Вот это да, вот это да,

Явилось то, не знаю что,

Как свет на голову суда,

Упал тайком инкогнито.

Играйте тут, быть может он

Умерший муж несчастных жен,

Больных детей больной отец,

Плохих вестей шальной гонец.

Вот это да, вот это да,

И я спросил, как он рискнул,

Из ниоткуда в никуда

Перешагнул, перешагнул.

Он мне: «Внемли» - и я внимал,

Что он с земли вчера сбежал,

Сказал: «Верну я злобе тишь»,

Но в тишину без денег шиш,

Мол, прошмыгну, как мышь, как вошь,

Но в тишину не прошмыгнешь.

Вот это да, вот это да,

Он повидал печальный край,

Но там бардак и лабуда,

И он опять в наш грешный рай.

Итак, откуда он удрал,

Его Иуда обыграл,

И в тридцать три, и в сто одно,

Смотри, смотри, он видел дно,

Он видел ад, но сделал он

Свой шаг назад и воскрешен.

Вот это да, вот это да,

Вскричал петух и пробил час.

Мак-Кинли, бог, суперзвезда,

Мессия наш, мессия наш.

Владыка тьмы его отверг,

Но примем мы, он человек,

Душ не губил сей славный муж,

Самоубийство - просто чушь.

Хоть его дешево и в раз,

Не проведешь его и нас,

Вот это да, вот это да.

Я помню, я помню тот вечер.

Не встречу с любимой,

Не праздничный стол.

Сегодня я там самый главный диспетчер,

И стрелки сегодня я сам перевел.

И пусть отправляю я поезд в пустыню,

Где только барханы в горячих лучах.

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

И вновь отправляю я поезд по миру,

Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.

Их мне не навяжут, чужих пассажиров,

Сажаю я в поезд кого захочу.

И пусть отправляю я поезд в пустыню,

Где только барханы в горячих лучах.

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

Вот и разошлись пути-дороги вдруг.

Один на север, другой на запад.

Грустно мне, когда уходит друг

Внезапно, внезапно.

Ушел - невелика потеря

Для многих людей.

Но все-таки я верю,

Верю в друзей.

Наступило время неудач.

Следы и души заносит вьюга.

Все из рук плохо,

Плач - не плач,

Нет друга, нет друга.

Ушел - невелика потеря

Для многих людей.

Не знаю как другие, а я верю,

Верю в друзей.

А когда вернется он назад

И скажет: «Ссора была ошибкой»,

Бросим мы на прошлое с ним взгляд

С улыбкой, с улыбкой.

Что, мол, невелика потеря

Для многих людей.

Но все-таки я верю,

Верю в друзей.

Долго же шел ты в конверте, листок,

Вышли последние сроки.

Но потому он и Дальний Восток,

Что далеко на востоке.

Ждешь с нетерпеньем ответ ты,

Весточку в несколько слов.

Мы здесь встречаем рассветы

Раньше на восемь часов.

Здесь до утра пароходы ревут,

Рейд океанский шумит.

Но потому его тихим зовут,

Что он действительно тих.

Ждешь с нетерпеньем ответ ты,

Весточку в несколько слов.

Мы здесь встречаем рассветы

Раньше на восемь часов.

Что говорить, здесь, конечно, не рай,

Невмоготу переписка.

Знаешь что, милая, ты приезжай,

Дальний Восток - это близко.

Скоро получишь ответ ты

Весточку в несколько слов.

Вместе мы встретим рассветы

Раньше на восемь часов.

Вы думаете мне не по годам,

Я очень редко раскрываю душу,

Я расскажу тебе про Магадан. слушай…

Я видел нагайскую бухту да тракты,

Улетел я туда не с бухты Барахты.

Однажды я уехал в Магадан,

Не от себя бежал, не от чахотки.

Я вскоре там напился вдрабадан водки…

Но я видел Нагайскую бухту да тракты,

Улетел я туда не с бухты Барахты.

За мной летели слухи по следам,

Опережая самолет и вьюгу,

Я все-таки уехал в Магадан к другу…

Ты не видел Нагайской бухты, дурак ты.

Улетел я туда не с бухты Барахты.

Я повода врагам своим не дал,

Не срезал вену, не порвал аорту,

Я взял да как уехал в Магадан к черту…

Я видел Нагайскую бухту да тракты,

Улетел я туда не с бухты Барахты.

Я, правда, здесь оставил много дам,

Писали мне: «Все дамы твои биты».

Ну что ж, а я уехал в Магадан, квиты…

Ты не видел Нагайской бухты, дурак ты.

Улетел я туда не с бухты Барахты.

Теперь подходит дело к холодам,

И если так случится, пусть досадно,

Я снова враз уеду в Магадан, ладно…

Я увижу Нагайскую бухту, да тракты,

Улечу я туда не с бухты Барахты.

Мой друг уехал в Магадан.

Снимите шляпу, снимите шляпу.

Уехал сам, уехал сам,

Не по этапу, не по этапу.

Не то, чтоб другу не везло,

Не чтоб кому-нибудь назло,

Не для молвы, что, мол, чудак,

А просто так, а просто так.

Быть может кто-то скажет: зря,

Как так решиться, всего лишиться,

Ведь там сплошные лагеря,

А в них убийцы, а в них убийцы.

Ответит он: «Не верь молве,

Их там не больше, чем в Москве».

Потом уложит чемодан,

И в Магадан, и в Магадан.

Не то, чтоб мне не по годам,

Я б прыгнул ночью с электрички,

Но я не еду в Магадан,

Забыв привычки, закрыв кавычки.

Я буду петь под струнный звон

Про то, что будет видеть он,

Про то, что в жизни не видал,

Про Магадан, про Магадан.

Мой друг поехал сам собой,

С него довольно, с него довольно,

Его не будет бить конвой,

Он добровольно, он добровольно.

А мне удел от бога дан,

А может тоже в Магадан,

Уехать с другом заодно,

И лечь на дно, и лечь на дно.

Торопись, тощий гриф над страною кружит.

Лес, обитель свою по весне навести.

Слышишь, гулко земля под ногами дрожит,

Видишь, плотный туман над полями лежит.

Это росы вскипают от ненависти.

Ненависть в почках набухших томится

И затаенно бурлит,

Ненависть потом сквозь кожу сочится,

Головы наши палит.

Погляди, что за рыжие пятна в реке,

Зло решило порядок в стране навести.

Рукоятки мечей холодеют в руке,

И отчаянье бьется, как птица в силке,

И заходится сердце от ненависти.

Ненависть юным уродует лица,

Ненависть просится из берегов,

Ненависть жаждет и хочет напиться

Черною кровью врагов.

Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,

Но не злоба нас будет из плена вести,

Не слепая, не черная ненависть в нас,

Свежий ветер нам высушит слезы у глаз

Справедливой и подлинной ненависти.

Ненависть - ей переполнена чаша,

Ненависть требует выхода, ждет.

Но благородная ненависть наша

Рядом с любовью живет.

Стоял тот дом, всем жителям знакомый,

Его еще Наполеон застал,

Но вот его назначили для слома,

Жильцы давно уехали из дома,

Но дом пока стоял.

Холодно, холодно, холодно в доме.

Парадное давно не открывалось,

Мальчишки окна выбили уже,

И штукатурка всюду осыпалась,

Но что-то в этом доме оставалось

На третьем этаже.

Ахало, охало, ухало в доме.

И дети часто жаловались маме

И обходили дом тот стороной,

Объединясь с соседними дворами,

Вооружась лопатами, ломами,

Пошли туда гурьбой

Дворники, дворники, дворники тихо.

Они стоят и недоумевают,

Назад спешат, боязни не тая,

Вдруг там Наполеона дух витает,

А может это просто суховая

Галлюцинация.

Боязно, боязно, боязно дворникам.

Но наконец приказ о доме вышел,

И вот рабочий, тот, что дом ломал,

Ударил с маху гирею по крыше,

А после клялся, будто бы услышал,

Как кто-то застонал.

Жалобно, жалобно, жалобно в доме

От страха дети больше не трясутся,

Нет дома, что два века простоял.

И скоро здесь по плану реконструкций

Ввысь этажей десятки вознесутся,

Бетон, стекло, металл.

Весело, здорово, красочно будет.

Власть исходит от народа,

Но куда она приходит,

И откуда происходит,

До чего ж она доходит?

Что за митинг? Живо слазьте.

Кто-то спрашивает что-то,

Задает вопросы кто-то,

Почему-то отчего-то.

Тут, конечно дали власти

Очередь из пулемета,

И тогда свалился кто-то,

Как-то сразу, отчего-то,

Повалился наземь кто-то.

Власти ходят по дороге.

Кто лежит там на дороге?

Кто-то протянул тут ноги,

Труп какой-то на дороге,

Эй, да это ведь народ!

Из радиоспектакля «Зеленый фургон»

Нет друга. но смогу ли

Не вспоминать его:

Он спас меня от пули

И многого чего…

Ведь если станет плохо

С душой иль головой,

То он в мгновенье ока

Окажется со мной.

Где бы он ни был, куда б ни уехал,

Как прежде в бою, и в огне, и в дыму

Я знаю, что он мне желает успеха,

Я тоже желаю успеха ему…

Я при жизни был рослым и стройным,

Не боялся ни слова, ни пули,

И в обычные рамки не лез.

Но с тех пор, как считаюсь покорным,

Охрамили меня и замкнули (согнули),

К пьедесталу прибив «Ахиллес».

Не стряхнуть мне гранитного мяса,

И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту.

И железные ребра каркаса

Мертво схвачены слоем цемента

Только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью

Нате, смерьте.

Я не знал, что подвергнусь суженью

После смерти.

Но в обычные рамки я всажен,

На спор вбили,

А косую неровную сажень

Распрямили.

И с меня, когда взял я, да умер,

И считал я, что мне не грозило

Оказаться всех мертвых мертвей.

Но поверхность на слепке лоснилась,

И могильною скукой сквозило,

Из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,

В пасти палец.

Подойти ко мне с меркой обычной

Опасались.

Но по снятии маски посмертной,

Тут же, в ванной,

Гробовщик подошел ко мне с меркой

Деревянной.

А потом, по прошествии года,

Как венец моего исправленья,

Крепко сбитый, литой монумент

При огромном скопленьи народа

Открывали под бодрое пенье,

Под мое, с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась,

Из динамиков хлынули звуки,

С крыш ударил направленный свет.

Мой, отчаяньем взорванный голос,

Современные средства науки

Превратили в приятный фальцет.

Я синел, в покрывала упрятан

Все там будем.

Я орал в тоже время кастратом в

Уши людям.

Саван сдернули. как я обужен

Нате, смерьте.

Неужели такой я вам нужен

После смерти?

Командора шаги злые гулки.

Я решил, как во времени оном:

Не пройтись ли по плитам звеня?

И шарахнулись толпы в проулки,

Когда вырвал я ногу со стоном,

И осыпались камни с меня.

Накренился я, гол, безобразен,

Но и, падая, вылез из кожи,

Дотянулся железной клюкой,

И, когда уже грохнулся наземь,

Из разодранных рупоров все же

Прохрипел я: «похоже живой…»

И паденье меня и согнуло,

И сломало,

Но торчат мои острые скулы

Из металла.

Не сумел я, как было угодно,

Шито-крыто.

Я, напротив, ушел всенародно

Из гранита.

И душа и голова, кажись, болит,

Верьте мне, что я не притворяюсь.

Двести тыщ тому, кто меня вызволит,

Ну и я, конечно, попытаюсь.

Нужно мне туда, где север с соснами,

Нужно мне в тайгу, там интереснее.

Поделюсь со всеми папиросами

И еще вдобавок тоже песнями.

Дайте мне глоток другого воздуха,

Смею ли роптать? Наверно, смею.

Запах здесь… А может быть вопрос в духах?

Отблагодарю, когда сумею.

Нервы у меня луженые,

Кончилось спокойствие навеки.

Эх, вы мои нервы обнаженные,

Ожили б - ходили, как калеки.

Не глядите на меня, что губы сжал.

Если слово вылетит, то злое.

Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал,

Где-нибудь зароюсь и завою.

Гололед на земле, гололед,

Целый год напролет гололед,

Будто нет ни весны ни лета.

Чем-то скользким покрыта планета,

Люди, падая бьются об лед,

Гололед на земле, гололед,

Целый год напролет гололед.

Даже если планету в облет,

Не касаясь планеты ногами,

То один, то другой упадет,

И затопчут его сапогами.

Гололед на земле, гололед,

Целый год напролет гололед,

Гололед на земле, гололед,

Будто нет ни весны, ни лета.

Чем-то скользким планета одета,

Люди, падая бьются об лед,

Гололед на земле, гололед.

ГДЕ ТРЕТИЙ ДРУГ

Не покупают никакой еды,

Все экономят вынужденно деньги.

Холера косит стройные ряды,

Но люди вновь смыкаются в шеренги.

Закрыт Кавказ, горит Аэрофлот,

И в Астрахани лихо жгут арбузы.

Но от станка рабочий не уйдет,

И крепнут, как всегда, здоровья узы.

Убытки терпит целая страна.

Но вера есть! Все зиждется на вере.

Объявлена народная война

Одной несчастной, бедненькой холере.

На трудовую вахту встал народ

В честь битвы с новоявленною порчей.

Но пасаран! Холера не пройдет!

Холеры нет! И все, и бал окончен.

Я погадал вчера на даму треф,

Назвав ее для юмора холерой.

И понял я: холера - это блеф,

Она теперь мне кажется химерой.

А мне теперь прибавилось ума,

Себя я ощущаю Гулливером,

Ведь понял я: холера - не чума,

У каждого всегда своя холера.

Уверен я - холере скоро тлеть.

А ну-ка залп из тысячи орудий!

Вперед! Холерой могут заболеть

Холерики, несдержанные люди.

Дорогая передача!

Во субботу, чуть не плача,

Вся Канатчикова дача

К телевизору рвалась,

Вместо чтоб поесть, помыться,

Уколоться и забыться,

Вся безумная больница

У экрана собралась.

Говорил, ломая руки,

Краснобай и баламут

Про бессилие науки

Перед тайною Бермуд,

Все мозги разбил на части,

Все извилины заплел,

И канатчиковы власти

Колят нам второй укол.

Уважаемый редактор,

Может лучше про реактор, а?

Про любимый лунный трактор?

Ведь нельзя же, год подряд

То тарелками пугают,

Дескать, подлые, летают,

То у вас собаки лают,

То у вас руины говорят.

Мы кое в чем поднаторели,

Мы тарелки бьем весь год

Мы на них уже собаку съели,

Если повар нам не врет,

А медикаментов груды

Мы в унитаз, кто не дурак,

Вот это жизнь, а вдруг Бермуды.

Вот те раз. Нельзя же так!

Мы не сделали скандала,

Нам вождя недоставало.

Настоящих буйных мало,

Вот и нету вожаков.

Но на происки и бредни

Сети есть у нас и бредни,

И не испортят нам обедни

Злые происки врагов.

Это их худые черти бермутят

Воду во пруду,

Это все придумал Черчилль

В восемнадцатом году.

Мы про взрывы, про пожары

Сочиняли ноту ТАСС,

Тут примчались санитары

И зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек,

Прикрутили к спинкам коек.

Бился в пене параноик,

Как ведьмак на шабаше:

«Развяжите полотенцы,

Иноверы, изуверцы.

Нам бермуторно на сердце

И бермутно на душе».

Сорок душ посменно воют,

Раскалились добела.

Вот как сильно беспокоят

Треугольные дела,

Все почти с ума свихнулись,

Даже кто безумен был,

И тогда главврач Маргулис

Телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит,

За спиною штепсель прячет

Подал знак кому-то, значит:

«Фельдшер, вырви провода».

И нам осталось уколоться

И упасть на дно колодца,

И там пропасть на дне колодца,

Как в Бермудах - навсегда.

Ну а завтра спросят дети,

Навещая нас с утра:

«Папы, что сказали эти

Кандидаты в доктора?»

Мы откроем нашим чадам

Правду - им не все равно:

Удивительное рядом,

Но оно запрещено.

А вон дантист-надомник, Рудик,

У него приемник «Грюндиг»

Он его ночами крутит,

Ловит, контра, ФРГ

Он там был купцом по шмуткам

И подвинулся рассудком,

А к нам попал в волненьи жутком

И с растревоженным желудком,

И с номерочком на ноге.

Он прибежал взволнован крайне

И сообщеньем нас потряс,

Будто наш уже научный лайнер

В треугольнике погряз.

Сгинул, топливо истратив,

Весь распался на куски,

Но двух безумных наших братьев

Подобрали рыбаки.

Те, кто вышел, в катаклизме,

Пребывают в пессимизме,

Их вчера в стеклянной призме

К нам в больницу привезли.

И один из них, механик,

Рассказал, сбежав от нянек,

Что бермудский многогранник -

Незакрытый пуп земли.

Что там было, как ты спасся? -

Каждый лез и приставал,

Но механик только трясся

И чинарики стрелял.

Он то плакал, то смеялся,

То щетинилсяя как еж,

Он над нами издевался.

Ну сумасшедший, что возьмешь?

Взвился бывший алкоголик,

Матерщинник и крамольник,

Говорит: «Надо выпить треугольник.

На троих его, даешь!»

Разошелся - так и сыплет:

«Треугольник будет выпит.

Будь он паралелепипед,

Будь он круг, едрена вошь!»

Пусть безумная идея -

Не решайте сгоряча,

Отвечайте нам скорее

Через доку главврача.

С уваженьем, дата, подпись.

Отвечайте нам, а то,

Если вы не отзоветесь

Мы напишем в «Спортлото».

Я был и слаб, и уязвим,

Дрожал всем существом своим,

Кровоточил своим больным

Истерзанным нутром.

И, словно в пошлом попурри,

Огромный лоб возник в двери,

И озарился изнутри здоровым недобром.

Но властно дернулась рука

Лежать лицом к стене,

И вот мне стали мять бока

На липком тапчане.

А самый главный сел за стол,

Вздохнул осатанело,

И что-то на меня завел

Похожее на дело.

Вот в пальцах цепких и худых

Смешно задергался кадык,

Нажали в пах, потом по дых,

На печень-бедолагу.

Когда давили под ребро

Как екнуло мое нутро,

И кровью каркало

Перо в невинную бумагу.

В полубреду, в полууглу

Разделся донага,

В углу готовила иглу

Мне старая карга,

И от корней волос до пят

По телу ужас плелся,

А вдруг уколом усыпят,

Чтоб сонный раскололся.

Он, потрудясь над животом,

Сдавил мне череп, а потом

Предплечья мне стянул жгутом,

И крови ток прервал,

Я было взвизгнул, но замолк,

Сухие губы на замок,

А он кряхтел, кривил замок

И в залу ликовал.

Он в раж вошел, в знакомый раж,

Но я как заору,

Чего строчишь, а ну, покажь

Секретную муру.

Подручный, бывший психопат,

Связал мои запястья,

Тускнели, выложившись в ряд,

Орудия пристрастья.

Я терт, я бит и нравом крут,

Могу в разнос, могу в раскрут,

Но тут смирят, и тут уймут,

Я никну и скучаю,

Лежу я, голый как сокол,