Жил я с матерью и батей

На Арбате, век бы так!

А теперь я в медсанбате,

На кровати, весь в бинтах.

Что нам слава, что нам Клава

Медсестра и белый свет!

Помер тот сосед, что справа,

Тот, что слева - еще нет.

И однажды, как в угаре,

Тот сосед, что слева мне

Вдруг сказал: "Послушай, парень,

У тебя ноги-то нет!"

Как же так, неправда, братцы!

Он, наверно, пошутил!

Мы отрежем только пальцы,

Так мне доктор говорил!

Ну а тот, который слева,

Все смеялся, все шутил,

Даже ночью он все бредил,

Все про ногу говорил,

Что не встанешь, мол, с кровати,

Не увидишь, мол, жены,

Поглядел бы ты, приятель,

На себя со стороны!

Если б не был я калекой

И слезал с кровати вниз,

Я б тому, который слева,

Прямо б глотку перегрыз.

Умолял сестричку Клаву

Показать, какой я стал.

Был бы жив сосед, что справа,

Он бы правду мне сказал!

Я стою. Стою спиною к строю.

- Только добровольцы, шаг вперед!

Нужно провести разведку боем.

- Для чего? - Да кто ж сейчас разберет…

- Так, с кем идти?

Так, Борисов, так, Леонов,

Да еще этот тип

Из второго батальона.

Мы ползем, к ромашкам припадая.

- Ну-ка, старшина, не отставай,

Ведь на фронте два передних края

Наш, а вот он, их передний край.

- Так, кто со мной, с кем идти?

Так, Борисов, так, Леонов,

Да, еще этот тип

Из второго батальона.

Проволоку грызли без опаски,

Ночь, темно и не видать ни зги.

В двадцати шагах - чужие каски

С той же целью - защищать мозги.

- Кто со мной? С кем ползти?

Так, Борисов, так, Леонов,

Ой, еще этот тип

Из второго батальона.

Скоро будет Надя с шоколадом.

В шесть они подавят нас огнем.

Хорошо, нам этого и надо.

С богом! Потихонечку начнем.

- Так. С кем обратно ползти?

Так, Борисов, где, Леонов?

Эй, ты жив? Эй, ты, тип

Из второго батальона!

Пулю для себя не оставляю,

Дзот накрыт, и не рассекречен дот,

А этот тип, которого не знаю,

Очень хорошо себя ведет.

- Так, с кем обратно ползти?

Где Борисов, где Леонов?

Правда, жив этот тип

Из второго батальона.

Я стою спокойно перед строем,

В этот раз стою к нему лицом.

Кажется, чего-то удостоен,

Награжден и назван молодцом.

С кем в другой раз идти?

Где Борисов, где Леонов?

И парнишка затих

Из второго батальона…

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, помеха,

На кручах таких, на какие никто не проник, никто не проник,

Жило-поживало веселое горное эхо, горное эхо

Оно отзывалось на крик, человеческий крик.

Когда одиночество комом подкатит под горло, под горло,

И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет в обрыв упадет

Крик этот о помощи эхо подхватит, подхватит проворно

Усилит и бережно в руки своих донесет.

Должно быть не люди, напившись дурмана и зелья, и зелья,

Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, топот и храп,

Пришли умертвить, обеззвучить живое, живое ущелье,

И эхо связали и в рот ему сунули кляп.

Всю ночь продолжалась кровавая, злая потеха, злая потеха,

И эхо топтали, но звуки никто не слыхал, никто не слыхал,

К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо,

И брызнули слезы, как камни из раненных скал.

И брызнули слезы, как камни из раненных скал.

Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,

Значит, скоро и нам - уходить и прощаться без слов.

По нехоженным тропам протопали лошади, лошади,

Неизвестно, к какому концу унося седоков.

Значит, время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!

И в погоню за ним мы летим, убегающим, вслед.

Только вот, в этой скачке теряем мы лучших товарищей,

На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.

И еще будем долго огни принимать за пожары мы,

Будет долго казаться зловещим нам скрип сапогов.

Про войну будут детские игры с названьями старыми,

И людей будем долго делить на своих и врагов.

Но когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,

И когда наши кони устанут под нами скакать,

И когда наши девушки сменят шинели на платьица,

Не забыть бы тогда, не простить бы и не прозевать!

Небо этого дня - ясное,

Но теперь в нем броня - лязгает,

И по нашей земле - гул стоит,

И деревья в смоле - грустно им.

Разбрелись все от бед - в стороны.

Певчих птиц больше нет, - вороны.

Колос - цвет янтаря - успеем ли?

Нет, выходит, мы зря - сеяли.

Что там, цветом - янтарь, - светится!

Это в поле пожар - мечется.

И деревья в пыли - к осени.

Те, что песни могли, - бросили.

И любовь не для нас, - верно ведь?

Что нужнее сейчас? - ненависть!

И земля и вода - стонами.

Правда лес, как всегда, - кронами.

Правда, больше чудес - аукает

Довоенными лес - звуками.

Их восемь, нас двое, расклад перед боем

Не нам, но мы будем играть.

Сережа, держись, нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять.

Я этот набесный квадрат не покину

Мне цифры сейчас не важны,

Сегодня мой друг защищает мне спину,

А значит, и шансы равны.

Мне в хвост вышел «Юнкерс», но вот задымил он,

Надсадно завыли винты,

Им даже не надо крестов на могилу,

Сойдут и на крыльях кресты.

Я первый, я первый, они под тобою,

Я вышел им наперерез,

Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою,

В бою не бывает чудес.

Сергей, ты горишь, уповай, человече,

Теперь на надежность строп.

Нет, поздно, и мне вышел «Юнкерс» навстречу,

Прощай, я приму его в лоб.

Я знаю, другие сведут с ними счеты,

Но по облакам скользя,

Слетят наши души, как два самолета,

Ведь им друг без друга нельзя.

Архангел нам скажет: «В раю будет туго».

Но только ворота щелк,

Мы бога попросим: «Впишите нас с другом

В какой-нибудь ангельский полк».

И я попрошу бога, духа и сына,

Чтоб выполнил волю мою,

Пусть вечно мой друг защищает мне спину,

Как в этом последнем бою.

Мы крылья и стрелы попросим у бога,

Ведь нужен им ангел-ас,

А если у них истребителей много,

Пусть примут в хранители нас.

Хранить - это дело почетное тоже,

Удачу нести на крыле.

Таким, как при жизни мы были с Серегой,

И в воздухе и на земле.

Я полмира почти через злые бои

Прошагал и прополз с батальоном,

И обратно меня за заслуги мои

С санитарным везли эшелоном.

Подвезли все родимый порог

На полуторке к самому дому.

Я стоял и немел, а над крышей дымок

Поднимался не так - по-другому.

Окна словно боялись в глаза мне взглянуть.

И хозяйка не рада солдату

Не припала в слезах на могучую грудь,

А руками всплеснула - и в хату.

И залаяли псы на цепях.

Я шагнул в полутемные сени,

За чужое за что-то запнулся в сенях,

Дверь рванул - подкосились колени.

Там сидел за столом на месте моем

Неприветливый новый хозяин.

И фуфайка на нем, и хозяйка при нем,

Потому я и псами облаян.

Это значит, пока под огнем

Я спешил, ни минуты не весел,

Он все вещи в дому переставил моем

И по-своему все перевесил.

Мы ходили под богом - под богом войны,

Артиллерия нас накрывала.

Но смертельная рана зашла со спины

И изменою в сердце застряла.

Я себя в пояснице согнул,

Силу воли позвал на подмогу:

«Извините, товарищи, что завернул

По ошибке к чужому порогу.

Дескать, мир, да любовь вам, да хлеба на стол,

Чтоб согласье по дому ходило».

Ну а он даже ухом в ответ не повел:

Вроде так и положено было.

Зашатался некрашеный пол.

Я не хлопнул дверьми, как когда-то.

Только окна раскрылись, когда я ушел,

И взглянули мне вслед виновато.

Сегодня не слышно биенье сердец,

Оно для аллей и беседок.

Я падаю, грудью хватая свинец,

Подумать успев напоследок:

«На этот раз мне не вернуться,

Я ухожу, придет другой».

Мы не успели, не успели оглянуться,

А сыновья, а сыновья уходят в бой.

Вот кто-то решил: «после нас хоть потоп»,

Как в пропасть шагнул из окопа.

А я для того свой покинул окоп,

Чтоб не было вовсе потопа.

Сейчас глаза мои сомкнутся,

Я крепко обнимусь с землей.

Мы не успели, не успели оглянуться,

А сыновья, а сыновья уходят в бой.

Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?

Кто выйдет к заветному мосту?

И мне захотелось пусть будет вон тот,

Одетый во все не по росту.

Я успеваю улыбнуться,

Я видел кто придет за мной.

Мы не успели, не успели оглянуться,

А сыновья, а сыновья уходят в бой.

Разрывы глушили биенье сердец,

Мое же негромко стучало,

Что все же конец мой еще не конец,

Конец это чье-то начало.

Сейчас глаза мои сомкнутся,

Я крепко обнимусь с землей.

Мы не успели, не успели оглянуться,

А сыновья, а сыновья уходят в бой.

От границы мы землю вертели назад,

Было дело, сначала,

Но обратно ее закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и клоки,

Но мы помним как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на востоке.

Мы не меряем землю шагами,

Понапрасну цветы теребя,

Мы толкаем ее сапогами

От себя, от себя.

И от ветра с востока пригнулись стога,

Жмется к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направление удара.

Не пугайтесь, когда не на месте закат,

Судный день - это сказки для старших,

Просто землю вращают, куда захотят,

Наши сменные роты на марше.

Мы ползем, бугорки обнимаем,

Кочки тискаем зло, нелюбя,

И коленями землю толкаем

От себя, от себя.

Здесь никто не нашел, даже если б хотел,

Руки кверху поднявших.

Всем живым ощутимая польза от тел,

Как прикрытье используем павших.

Этот глупый свинец всех ли сразу найдет,

Где настигнет - в упор или с тыла?

Кто-то там, впереди, навалился на дот,

И земля на мгновенье застыла.

Я ступни свои сзади оставил,

Мимоходом по мертвым скорбя,

Шар земной я вращаю локтями

От себя, от себя.

Кто-то встал в полный рост

И, отвесив поклон,

Принял пулю на вздохе.

Но на запад, на запад ползет батальон,

Чтобы солнце взошло на востоке.

Животом по грязи, дышим смрадом болот,

Но глаза закрываем на запах.

Нынче по небу солнце нормально идет,

Потому что мы рвемся на запад!

Руки, ноги на месте ли, нет ли?

Как на свадьбе, росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли

На себя, под себя, от себя!

Какой был бал! Накал движенья, звука, нервов,

Сердца стучали на три счета вместо двух.

К тому же дамы приглашали кавалеров

На белый вальс, традиционный, и захватывало дух.

Ты сам, хотя танцуешь с горем пополам,

Давно решился пригласить ее одну…

Но вечно надо отлучаться по делам,

Спешить на помощь, собираться на войну.

И вот все ближе, все реальней становясь,

Она, к которой подойти намеревался,

Идет сама, чтоб пригласить тебя на вальс,

И кровь в висках твоих стучится в ритме вальса.

Ты внешне спокоен

Средь шумного бала,

Но тень за тобою

Тебя выдавала

Металась, ломалась, дрожала она

В зыбком свете свечей.

И, бережно держа

И бешено кружа,

Ты мог бы провести ее по лезвию ножа.

Не стой же ты руки сложа,

Сам не свой и ничей.

Был белый вальс, Конец сомненьям маловеров

И завершенье юных снов, забав, утех.

Сегодня дамы приглашают кавалеров

Не потому, что мало храбрости у тех.

Возведены на время бала в званье дам,

И кружит головы нам вальс, как в старину.

Но вечно надо отлучаться по делам,

Спешить на помощь, собираться на войну.

Белее снега белый вальс, кружись, кружись,

Чтоб снегопад подольше не прервался.

Она пришла, чтоб пригласить тебя на жизнь,

И ты был бел, белее стен, белее вальса.

Где б ни был бал - в лицее, в доме офицеров,

В дворцовой зале, в школе - как тебе везло!

В россии дамы приглашают кавалеров

Во все века на белый вальс, и было все белым-бело.

Потупя взоры, не смотря по сторонам,

Через отчаянье, молчанье, тишину

Спешили женщины прийти на помощь нам.

Их бальный зал - величиной во всю страну.

Куда б ни бросило тебя, где б ни исчез,

Припомни вальс, как был ты бел - и улыбнешься.

Век будут ждать тебя - и с моря и с небес

И пригласят на белый вальс, когда вернешься.

Ты внешне спокоен

Средь шумного бала,

Но тень за тобою

Тебя выдавала

Металась, ломалась, дрожала она

В зыбком свете свечей.

И, бережно держа

И бешено кружа,

Ты мог бы провести ее по лезвию ножа.

Не стой же ты руки сложа,

Сам не свой и ничей.

Сбивают из досок столы во дворе,

Пока не накрыли - стучат в домино.

Дни в мае длиннее ночей в декабре,

Но тянется время - и все решено.

Вот уже довоенные лампы горят вполнакала

И из окон на пленных глазела москва свысока…

А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,

А где-то разведчикам надо добыть «языка».

Вот уже обновляют знамена. и строят в колонны.

И булыжник на площади чист, как паркет на полу.

А все же на запад идут и идут эшелоны,

И над похоронкой заходятся бабы в тылу.

Не выпито всласть родниковой воды,

Не куплено впрок обручальных колец

Все смыло потоком народной беды,

Которой приходит конец наконец.

Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги.

Вот и шторы - долой! Затемненье уже ни к чему.

А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги,

Он все выгоняет - и холод, и страх, и чуму.

Вот от копоти свечек уже очищают иконы.

И душа и уста - и молитву творят, и стихи.

Но с красным крестом все идут и идут эшелоны,

Хотя и потери по сводкам не так велики.

Уже зацветают повсюду сады.

И землю прогрело, и воду во рвах.

И скоро награда за ратны труды

Подушка из свежей травы в головах.

Уже не маячат над городом аэростаты.

Замолкли сирены, готовясь победу трубить.

А ротные все-таки выйти успеют в комбаты,

Которых пока еще запросто могут убить.

Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,

Вот и клятвы слышны жить в согласье, любви, без долгов.

А все же на запад идут и идут эшелоны,

А нам показалось, совсем не осталось врагов.

На братских могилах не ставят крестов

И вдовы на них на рыдают,

К ним кто-то приносит букеты цветов

И вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,

А нынче - гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы

Все судьбы в единую слиты.

А в вечном огне виден вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий смоленск и горящий рейхстаг,

Горящее сердце солдата.

На братских могилах нет плачущих вдов,

Сюда ходят люди покрепче.

На братских могилах не ставят крестов,

Но разве от этого легче?

В ресторане по стенкам висят тут и там

«Три медведя», «Заколотый витязь».

За столом одиноко сидит капитан.

- Разрешите? - спросил я. - садитесь.

- Закури. - извините, «Казбек» не курю.

- Ладно, выпей. Давай-ка посуду.

- Да, пока принесут… - Пей, кому говорю.

Будь здоров! - Обязательно буду.

- Ну, так что же, - сказал, захмелев, капитан,

Водку пьешь ты красиво, однако

А видал ты вблизи пулемет или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок третьем, под Курском, я был старшиной,

За моею спиною такое…

Много всякого, брат, за моею спиной,

Чтоб жилось тебе, парень, спокойно.

Он ругался и пил, я за ним по пятам,

Только в самом конце разговора я обидел его, я сказал:

«Капитан, никогда ты не будешь майором.»

Он заплакал тогда, он спросил про отца,

Он кричал, тупо глядя на блюдо:

- Я всю жизнь отдал за тебя, подлеца,

А ты жизнь прожигаешь, паскуда.

А винтовку тебе. А послать тебя в бой.

А ты водку тут хлещешь со мною…

Я сидел, как в окопе под Курской дугой,

Там, где был капитан старшиною.

Я вам мозги не пудрю - уже не тот завод.

Меня стрелял поутру из ружей целый взвод.

За что мне эта злая, нелепая стезя?

Не то, что бы не знаю - рассказывать нельзя.

Мой командир меня почти что спас,

Но кто-то на расстреле настоял,

И взвод отлично выполнил приказ.

Но был один, который не стрелял.

Судьба моя лихая давно наперекос:

Однажды языка я добыл, но не донес.

И особист Суэтин, неутомимый наш,

Еще тогда приметил и взял на карандаш.

Он выволок на свет и приволок

Подколотый, подшитый материал

Никто поделать ничего не смог…

Нет, смог один, который не стрелял.

Рука упала в пропасть с дурацким криком «пли»

И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.

Но, слышу: - Жив, зараза. Тащите в медсанбат.

Расстреливать два раза уставы не велят.

А врач потом все цокал языком

И, удивляясь, пули удалял.

А я в бреду беседовал тайком

С тем пареньком, который не стрелял.

Я раны, как собака, лизал, а не лечил,

В госпиталях, однако, в большом почете был.

Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол:

Эй ты, недостреленный, давай-ка на укол!

Наш батальон геройствовал в Крыму,

И я туда глюкозу посылал,

Чтоб было слаще воевать ему,

Кому? - тому, который не стрелял.

Я пил чаек из блюдца, со спиртиком бывал,

Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.

В свой полк определили. Воюй, сказал комбат,

А что не дострелили, так я брат даже рад.

Я тоже рад бы, да присев у пня,

Я выл белугой и судьбину клял:

Немецкий снайпер дострелил меня

Убив того, который не стрелял.

Всего лишь час дают на артобстрел,

Всего лишь час пехоте передышки,

Всего лишь час до самых главных дел:

Кому - до ордена, ну, а кому - до «вышки».

За этот час не пишем ни строки.

Молись богам войны артиллеристам!

Ведь мы ж не просто так, мы - штрафники.

Нам не писать: «… считайте коммунистом».

Перед атакой - водку? вот мура!

Свое отпили мы еще в гражданку.

Поэтому мы не кричим «ура!»

Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников один закон, один конец:

Коли, руби фашистского бродягу.

И, если не поймаешь в грудь свинец,

Медаль на грудь поймаешь «за отвагу».

Ты бей штыком. а лучше - бей рукой.

Оно надежней, да оно и тише.

И, ежели останешься живой

Гуляй, рванина, от рубля и выше.

Считает враг: морально мы слабы,

За ним и лес и города сожжены…

Вы лучше лес рубите на гробы

В прорыв идут штрафные батальоны.

Вот шесть ноль-ноль. и вот сейчас обстрел.

Ну, бог войны, давай без передышки!

Всего лишь час до самых главных дел:

Кому - до ордена, а большинству - до «вышки».

Солдат всегда здоров,

Солдат на все готов,

И пыль, как из ковров,

Мы выбиваем из дорог!

И не остановиться,

И не сменить ноги.

Сияют наши лица,

Сверкают сапоги!

По выжженой равнине,

За метром - метр,

Идут по Украине

Солдаты группы Центр.

На первый-второй рассчитайсь!

Первый-второй!

Первый - шаг вперед - и в рай!

Первый - второй!

А каждый второй - тоже герой,

В рай попадет вслед за тобой,

Первый-второй,

Первый-второй,

Первый-второй.

А перед нами все цветет,

За нами все горит.

Не надо думать, с нами

Тот, кто все за нас решит.

Веселые, нехмурые,

Вернемся по домам,

Невесты белокурые

Наградой будут нам.

И все-то мы умеем,

Нам трусость не с руки.

Лишь только б не тускнели

Солдатские штыки!

По черепам и трупам,

За метром - метр,

Идут по Украине

Солдаты группы Центр…

Все - впереди, а ныне

За метром - метр.

Я «Як» - истребитель, мотор мой звенит

Небо - моя обитель.

А тот, который во мне сидит,

Считает, что он - истребитель.

В этом бою мною «Юнкерс» сбит,

Я сделал с ним что хотел,

А тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал.

А тот, который во мне сидит,

Опять заставляет в штопор.

Из бомбардировщика бомба несет

Смерть аэродрому.

А, кажется, стабилизатор поет:

«Мир вашему дому!»

Вот сзади заходит ко мне «Мессершмитт»,

Уйду, я устал от ран.

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу, решил на таран.

Что делает он?! вот сейчас будет взрыв!

Но мне не гореть на песке.

Запреты и скорости все перекрыв

Я выхожу из пике.

Я главный, а сзади, ну, чтоб я сгорел,

Где же он, мой ведомый?

Вот он задымился, кивнул и запел:

«Мир вашему дому!»

И тот, который в моем черепке,

Остался один и влип.

Меня в заблужденье он ввел и в пике

Прямо из мертвой петли.

Он рвет на себя и нагрузки вдвойне,

Эх, тоже мне, летчик-ас!

Но снова приходится слушаться мне

И это в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь,

Уж лучше лежать на земле.

Но что ж он не слышит как бесится пульс?

Бензин, моя кровь на нуле!

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.

И тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит, наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу,

Но что это, что?! Я в глубоком пике

И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезет другому.

Выходит, и я напоследок спел:

«Мир вашему дому!

Мир вашему дому!!!»

- Рядовой Борисов!

- Я.

- Давай как было дело.

- Я держался из последних сил.

Дождь хлестал, потом устал,

Потом уже стемнело.

Только я его предупредил.

На первый окрик: «Кто идет!»

Он стал шутить,

На встрел в воздух - закричал:

«Кончай дурить!»

Я чуть замешкался,

И не вступая в спор,

Чинарик выплюнул

И выстрелил в упор.

- Бросьте, рядовой, давайте правду,

Вам же лучше,

Вы б его узнали за версту.

- Был туман, узнать не мог, темно,

На небе тучи. кто-то шел,

Я крикнул в темноту.

На первый окрик: «Кто идет!»

Он стал шутить.

На выстрел в воздух - закричал:

«Кончай дурить!»

Я чуть замешкался,

И не вступая в спор,

Чинарик выплюнул

И выстрелил в упор.

Я вырос в ленинградскую блокаду,

Но я тогда не пил и не гулял,

Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,

В очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые,

А что ж тогда вы делали,

Когда наш город счет не вел смертям?

Вы ели хлеб с икоркою,

А я считал махоркою

Окурок с-под платформы

Черт-те с чем напополам.

От стужи даже птицы не летали,

А вору было нечего украсть,

Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,

А я боялся - только б не упасть.

Было здесь до фига голодных и дистрофиков,

Все голодали, даже прокурор.

А вы в эвакуации

Читали информации

И слушали по радио обзор Информбюро.

Блокада затянулась, даже слишком,

Но наш народ врагов своих разбил,

И можно жить, как у Христа за пазухой под мышкой,

Но только вот мешает бригадмил.

Я скажу вам ласково,

Граждане с повязкой,

В душу ко мне лапою не лезь,

Про жизнь мою личную

И непатриотичную

Знают уже органы и ВЦСПС.

Давно смолкли залпы орудий,

Над нами лишь солнечный свет.

На чем проверяются люди,

Если войны уже нет?

Приходится слышать нередко

Сейчас, как тогда:

«Ты бы пошел с ним в разведку?

Нет или да?»

Не ухнет уже бронебойный,

Не быть похоронной пальбе,

И, кажется, все спокойно,

И негде раскрыться тебе.

Приходится слышать нередко

Сейчас, как тогда:

«Ты бы пошел с ним в разведку?

Нет или да?»

Покой только снится, я знаю,

Готовься, держись и держись.

Есть мирная передовая,

Беда, и опасность, и риск.

Приходится слышать нередко

Сейчас, как тогда:

«Ты бы пошел с ним в разведку?

Нет или да?»

В полях обезврежены мины,

Но мы не на поле святом,

Вы поиски, взлеты, глубины

Не сбрасывайте со счетов.

Поэтому слышно нередко,

Если приходит беда,

«Ты бы пошел с ним в разведку?

Нет или да?»

Полчаса до атаки

Скоро снова под танки,

Снова слышать разрывов концерт.

А бойцу молодому

Передали из дома

Небольшой треугольный конверт.

И как будто не здесь ты,

Если почерк невесты,

Или пишут отец или мать,

Но случилось другое,

Видно, зря перед боем

Поспешили солдату письмо передать.

Там стояло сначала:

«Извини, что молчала.

Ждать не буду». И все. Весь листок.

Только снизу приписка:

«Уезжаю не близко

Ты спокойно воюй и прости, если что».

Вместе с первым разрывом

Парень крикнул тоскливо:

«Почтальон, что ты мне притащил?

За минуту до смерти

В треугольном конверте

Пулевое ренение я получил».

Он махнул из траншеи

С автоматом на шее,

От осколков беречься не стал,

И в бою под Москвою

Он обнялся с землею,

Только ветер обрывки письма разметал.