В тот вечер я не пил не пел,

Я на нее вовсю глядел,

Как смотрят дети, как смотрят дети,

Но тот, кто раньше с нею был,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Что мне не светит.

И тот, кто раньше с нею был,

Он мне грубил, он мне грозил,

А я все помню, я был не пьяный.

Когда ж я уходить решил,

Она сказала: „Не спеши.”

Она сказала: „Не спеши.

Ведь слишком рано“.

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл

И как-то в осень

И как-то в осень

Иду с дружком, гляжу - стоят.

Они стояли молча в ряд

Они стояли молча в ряд

Их было восемь.

Со мною нож. Решил я: „Что ж.

Меня так просто не возьмешь.

Держитесь, гады!

Держитесь, гады!“

К чему задаром пропадать?

Ударил первым я тогда

Ударил первым я тогда,

Так было надо.

Но тот, кто раньше с нею был,

Он эту кашу заварил

Вполне серьезно,

Вполне серьезно.

Мне кто-то на плечи повис,

Валюха крикнул: „Берегись!“

Валюха крикнул: „Берегись!“,

Но было поздно.

За восемь бед один ответ.

В тюрьме есть тоже лазарет.

Я там валялся,

Я там валялся.

Врач резал вдоль и поперек.

Он мне сказал: „Держись, браток!“

Он мне сказал: „Держись, браток!“

И я держался.

Разлука мигом пронеслась,

Она меня не дождалась,

Но я прощаю, ее прощаю.

Ее, как водится, простил

Того ж, кто раньше с нею был,

Того ж, кто раньше с нею был,

Я не прощаю!

Ее, конечно, я простил,

Того ж, кто раньше с нею был,

Того ж, кто раньше с нею был,

Я повстречаю!

Нам ни к чему сюжеты и интриги,

Про все мы знаем, все, чего ни дашь,

Я, например, на свете лучшей книгой

Считаю кодекс уголовный наш.

И если мне неймется и не спится,

Или с похмелья нет на мне лица,

Открою кодекс на любой странице,

И не могу, читаю до конца.

Я не давал товарищам советы,

Но знаю я, разбой у них в чести,

Вот только что я прочитал про это:

Не ниже трех, не свыше 10.

Вы вдумайтесь в простые эти строки,

Что нам романы всех времен и стран,

В них есть бараки, длинные, как сроки,

Скандалы, драки, карты и обман.

Сто лет бы мне не видеть этих строчек,

За каждой вижу чью-нибудь судьбу,

И радуюсь, когда статья не очень:

Ведь все же повезет кому-нибудь.

И сердце стонет раненною птицей,

Когда начну свою статью читать,

И кровь в висках так ломится, стучится,

Как мусора, когда приходят брать.

Зачем мне считаться шпаной и бандитом,

Не лучше ль податься мне в антисемиты,

На их стороне, хоть и нету законов,

Поддержка и энтузиазм миллионов.

Решил я, и значит кому-то быть битым,

Но надо ж узнать, кто такие семиты,

А вдруг это очень приличные люди,

А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет.

Но друг и учитель, алкаш с бакалеи,

Сказал, что семиты - простые евреи,

Да это ж такое везение, братцы,

Теперь я спокоен, чего мне бояться.

Я долго крепился, и благоговейно

Всегда относился к Альберту Эйнштейну

Народ мне простит, но спрошу я невольно,

Куда отнести мне Абрама Линкольна.

Средь них пострадавший от Сталина Каплер,

Средь них уважаемый мной Чарли Чаплин,

Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,

И даже основоположник марксизма.

Но тот же алкаш мне сказал после дельца,

Что пьют они кровь христианских младенцев,

И как то в пивной мне ребята сказали,

Что очень давно они бога распяли.

Им кровушки надо, они без запарки

Замучили, гады, слона в зоопарке.

Украли, я знаю, они у народа

Весь хлеб урожая минувшего года.

По Курской, Казанской железной дороге

Построили дачи, живут там, как боги,

На все я готов, на разбой и насилье,

Бью я жидов, и спасаю россию.

Сгорели мы по недоразуменью,

Он за растрату сел, а я за ксению.

У нас любовь была, но мы рассталися,

Она кричала, б…, сопротивлялася.

На нас двоих нагрянула ЧК,

И вот теперь мы оба с ним „ЗК“,

„ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“

А в лагерях не жизнь, а темень тьмущая,

Кругом майданщики, кругом домушники,

Кругом ужасное к нам отношение

И очень странные поползновения.

Ну, а начальству наплевать, за что и как,

Мы для начальства те же самые „ЗК“

„ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“.

И вот решили мы, бежать нам хочется,

Не то все это очень плохо кончится,

Нас каждый день мордуют уголовники

И главный врач зовет к себе в любовники.

И вот в бега решили мы, ну, а пока,

Мы оставалися все теми же „ЗК“,

„ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“.

Четыре года мы побег готовили,

Харчей три тонны мы наэкономили,

И нам с собою даже дал половничек

Один ужасно милый уголовничек.

И вот ушли мы с ним в руке рука,

Рукоплескала нашей дерзости „ЗК“,

„ЗК“ Петрову и Васильеву „ЗК“.

И вот идем по тундре мы, как сиротиночки,

Не по дороге все, а по тропиночке.

Куда мы шли, в Москву или в Монголию,

Он знать не знал, паскуда, а я тем более.

Я доказал ему, что запад - где закат,

Но было поздно, нас зацапала ЧК,

„ЗК“ Петрова и Васильева „ЗК“.

Потом приказ про нашего полковника,

Что он поймал двух очень крупных уголовников.

Ему за нас и деньги, и два ордена,

А он от радости все бил по морде нас.

Нам после этого прибавили срока,

И вот теперь мы те же самые „ЗК“

„ЗК“ Васильев и Петров „ЗК“.

Вот раньше жизнь -

И вверх и вниз

Идешь без конвоира,

Покуришь план,

Пойдешь на бан

И щиплешь пассажира.

А на разбой

Берешь с собой

Надежную шалаву,

Потом берешь кого-нибудь

И делаешь „варшаву“.

Пока следят,

Пока грозят,

Мы это дело переносим.

Наелся всласть,

Но вот взялась

Петровка 38.

Прошел детдом, тюрьму, приют

И срока не боялся,

Когда ж везли в народный суд,

Немного волновался.

Зачем нам врут:

Народный суд, -

Народа я не видел.

Судье простор,

И прокурор

Тотчас меня обидел.

Ответил на вопросы я,

Но приговор с издевкой,

И не согласен вовсе я

С такой формулировкой.

Не отрицаю я вины,

Не в первый раз садился,

Но написали, что с людьми

Я грубо обходился.

Неправда, тихо подойдешь,

Попросишь сторублевку,

Причем тут нож,

Причем грабеж,

Меняй формулировку…

Эх, был бы зал,

Я б речь сказал:

„Товарищи родные,

Зачем пенять,

Ведь вы меня

Кормили и поили,

Мне каждый деньги отдавал,

Без слез, угроз и крови.

Огромное спасибо вам

За все на добром слове“.

Этот зал

Мне б хлопать стал,

И я, прервав рыданья,

И тихим голосом сказал:

"Спасибо за вниманье“.

Ну, правда ведь,

Ну правда ведь,

Что я грабитель ловкий,

Как людям мне в глаза смотреть

С такой формулировкой?

И это был воскресный день, и я не лазил по карманам,

В воскресенье отдыхать - вот мой девиз.

Вдруг свисток, меня хватают и обзывают хулиганом,

А один узнал, кричит: „Рецидивист“.

Брось, товарищ, не ершись,

Моя фамилия Сергеев,

Ну, а кто рецидивист,

Ведь я понятья не имею.

И это был воскресный день, но мусора не отдыхают,

У них тоже план давай, хоть удавись,

Ну, а если перевыполнят - так их там награждают,

На вес золота там вор-рецидивист.

С уваженьем мне: „Садись“

Угощают „Беломором“

„Значит ты рецидивист,

Распишись под протоколом“.

И это был воскресный дань, светило солнце, как бездельник,

И все люди - кто с друзьями, кто с семьей,

Ну, а я сидел, скучал, как в самый грустный понедельник,

Мне майор попался очень деловой.

„Сколько раз судились вы?“

„Плохо я считать умею“.

„Но все же вы рецидивист?“

„Да нет, товарищ, я - Сергеев“.

И это был воскрсный день, а я потел, я лез из кожи,

Но майор был в математике горазд,

Он чего то там сложил, потом умножил, подитожил,

И сказал, что я судился 10 раз.

Подал мне начальник лист,

Расписался, как умею,

Написал: „Рецидивист

По фамилии Сергеев“.

И это был воскресный день, я был усталым и побитым,

Но одно я знаю, одному я рад:

В семилетний план поимки хулиганов и бандитов

Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад.

О нашей встрече - что там говорить,

Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий,

Но мы с тобою сразу стали жить,

Не опасаясь пагубных последствий.

Я сразу сузил круг твоих знакомств,

Одел, обул и вытащил из грязи,

Но за тобой тащился длинный хвост,

Длиннющий хвост твоих коротких связей.

Потом я помню бил друзей твоих,

Мне с ними было как-то неприятно,

Хотя, быть может, были среди них

Наверняка отличные ребята.

О чем просила - делал мигом я

Я каждий день старался сделать ночью брачной.

Из-за тебя под поезд прыгнул я,

Но слава богу, не совсем удачно.

Если б ты меня ждала в тот год,

Когда меня отправили на дачу,

Я б для тебя украл весь небосвод,

И две звезды кремлевские впридачу.

И я клянусь, последний буду гад;

„Не ври, не пей, и я прощу измену,

И подарю тебе Большой театр,

И Малую Спортивную арену“.

И вот теперь я к встрече не готов,

Боюсь тебя, боюсь речей интимных,

Как жители японских городов

Боятся повторенья Хиросимы.

Я был душой дурного общества,

И я могу сказать тебе,

Мою фамилью, имя, отчество

Прекрасно знали в КГБ.

В меня влюблялася вся улица,

И весь Савеловский вокзал,

Я знал, что мной интересуются,

Но все равно пренебрегал.

Свой человек я был у скокарей, скокарей,

Свой человек у щипачей,

И гражданин начальник Токарев, падла Токарев

Из-за меня не спал ночей.

Ни разу в жизни я не мучился

И не скучал без крупных дел,

Но кто-то там однажды скурвился, ссучился

Шепнул, навел и я сгорел.

Начальник вел себя не въедливо,

Но на допросы вызывал,

А я всегда ему приветливо

И очень скромно отвечал.

Не брал я на душу покойников

И не испытывал судьбу,

И я, начальник, спал спокойненько,

И весь ваш МУР видал в гробу.

И дело не было отложено

И огласили приговор,

И дали все, что мне положено,

Плюс пять мне сделал прокурор.

Мой адвокат хотел по совести

За мой такой веселый нрав,

А прокурор просил всей строгости

И был, по-моему, неправ.

С тех пор заглохло мое творчество,

Я стал скучающий субъект,

Зачем же быть душою общества,

Когда души в нем вовсе нет.

Говорят, арестован добрый парень

За три слова,

Говорят, арестован Мишка Ларин

За три слова,

Говорят, что не помог ему заступник,

Честно слово,

Мишка Ларин, как опаснейший преступник

Арестован,

Ведь это ж правда несправедливо.

Говорю, невиновен,

Не со зла ведь,

А вино ведь,

Говорю, невиновен,

Ну ославить -

Разве новость,

Говорю, что не поднял бы Мишка руку

На ту суку,

Так возьмите ж вы Мишку на поруки,

Вот вам руку.

Говорят, что до свадьбы

Он придет, до женитьбы

Вот бы вас бы послать бы,

Вот бы вас бы погноить бы,

Вот бы вас на Камчатку, на Камчатку,

Нары дали б,

Пожалели бы вы нашего Мишатку,

Порыдали б,

А то ведь, правда, несправедливо.

Говорю, заступитесь, повторяю: на поруки.

Если ж вы поскупитесь, заявляю: ждите, суки,

Я ж такое вам устрою,

Я ж такое вам устрою,

Друга Мишку не забуду и вас в землю всех зарою,

А то ведь, правда, несправедливо.

Твердил он нам: „Она моя“,

Да ты смеешься, друг, да ты смеешься,

Уйди, пацан, ты очень пьян

А то нарвешься, друг, гляди, нарвешься.

А он кричал: „Теперь мне все равно,

Садись в такси, поехали кататься,

Пусть счетчик щелкает, пусть, все равно

В конце пути придется рассчитаться“.

Не жалко мне таких парней,

„Ты от греха уйди“, - твержу я снова,

А он ко мне и все о ней,

„А ну ни слова, гад, гляди, ни слова“.

Ударила в виски мне кровь с вином

И так же, продолжая улыбаться,

Ему сказал я тихо: „Все равно,

В конце пути придется рассчитаться“.

К слезам я глух и к просьбам глух,

В охоту драка мне, ох, как в охоту.

И хочешь, друг, не хочешь, друг,

Плати по счету, друг, плати по счету.

А жизнь мелькает как в цветном кино,

Мне хорошо, мне хочется смеяться.

Пусть счетчик щелкает, пусть, все равно

В конце пути придется рассчитаться.

Город уши заткнул и уснуть захотел,

И все граждане спрятались в норы,

А у меня в этот час еще тысяча дел,

Задерни шторы и проверь запоры.

Только зря, не спасет тебя крепкий замок,

Ты не уснешь спокойно в своем доме,

А потому, что я вышел сегодня на скок,

А Колька Демин на углу на стреме.

И пускай сторожит тебя ночью лифтер,

И ты свет не гасил по привычке,

Я давно уже гвоздик к замочку притер,

Попил водички и забрал вещички.

Ты увидел, услышал, как листья дрожат

Твои тощие, хилые мощи,

Дело сделал свое я и тут же назад,

А вещи теще в Марьиной Роще.

А потом до утра можно пить и гулять,

Чтоб звенели и пели гитары,

И спокойно уснуть, чтобы не увидать

Во сне кошмары, мусоров и нары.

Когда город уснул, когда город затих,

Для меня лишь начало работы.

Спите, граждане, в теплых квартирах своих,

Спокойной ночи, до будущей субботы.

Я в деле и со мною нож,

И в этот миг меня не трожь,

А после я всегда иду в кабак,

И кто бы что не говорил,

Я сам добыл и сам пропил,

И дальше буду делать точно так.

Ко мне подходит человек

И говорит: „В наш трудный век

Таких как ты хочу уничтожать“,

А я парнишку наколол,

Не толковал, а запорол,

И дальше буду так же поступать.

А хочешь мирно говорить,

Садись за стол и будем пить,

Вдвоем мы потолкуем и решим,

А если хочешь так, как он,

У нас для всех один закон,

И дальше он останется таким.

Передо мной любой факир, ну просто карлик,

Я их держу за просто мелких фраеров,

Подкиньте мне один билет до Монте-Карло,

Я потревожу ихних шулеров.

Не соблазнят меня ни ихние красотки

И на рулетку - только мне взглянуть,

Их банкометы мне вылижут подметки,

А я на поезд и в обратный путь.

Я привезу с собою массу впечатлений

Только понять, послушаю джаз-банд,

И привезу с собою кучу ихних денег,

И всю валюту сдам в советский банк.

Играть я буду и на красных, и на черных,

Я в Монте-Карло облажу все углы,

Останутся у них в домах игорных

Одни хваленые зеленые столы.

Я говорю про все про это без притворства,

Шутить мне некогда, расстрел мне на носу,

Но пользу нашему родному государству

Наверняка я этим принесу.

В этом доме большом раньше пьянка была

Много дней, много дней.

Ведь в Каретном ряду первый дом от угла

Для друзей, для друзей.

За пьянками, гулянками,

За банками, полбанками,

За спорами, за ссорами-раздорами

Ты стой на том, что этот дом,

Пусть ночью и днем, всегда твой дом,

И здесь не смотрят на тебя с укорами.

И пускай иногда недовольна жена,

Но бог с ней, но бог с ней.

Есть у нас нечто больше, чем рюмка вина,

У друзей, у друзей.

За пьянками, гулянками,

За банками, полбанками,

За спорами, за ссорами-раздорами

Ты стой на том, что этот дом,

Пусть ночью и днем, всегда твой дом,

И здесь не смотрят на тебя с укорами.

Все позади: и КПЗ, и суд,

И прокурор и даже судьи с адвокатом.

Теперь я жду, теперь я жду,

Куда, куда меня пошлют,

Куда пошлют меня работать за бесплатно.

Мать моя, давай рыдать,

Давай думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют,

Мать моя, давай рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

До Воркуты идут посылки долго,

До Магадана несколько скорей,

Но там ведь все, но там ведь все

Такие падлы, суки, волки,

Мне передач не видеть, как своих ушей.

Мать моя, давай рыдать,

Давай думать и гадать

Куда, куда меня пошлют,

Мать моя, давай рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

И вот уж слышу я, за мной идут,

Открыли двери, сонного подняли,

И вот сейчас, вот прям сейчас

Меня куда-то повезут,

А вот куда, опять паскуды не сказали.

Мать моя, опять рыдать,

Опять думать и гадать

Куда, куда меня пошлют,

Мать моя, давай рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

И вот на месте мы, вокзал Ибрань,

Но слава богу, хоть с махрой не остро,

И вот сказали нам, что нас везут туда, в Тьму-Таракань,

Куда-то там на Кольский полуостров.

Мать моя, опять рыдать,

Опять думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют,

Мать моя, кончай рыдать,

Давай думать и гадать,

Когда меня обратно привезут.

Кучера из МУР-а укатали Сивку,

Закатали Сивку в Нарьян-Мар

Значит, не погладили Сивку по загривку,

Значит дали полностью гонорар.

На дворе вечерит,

Сивка с Буркой чиферит.

Ночи по полгода за полярным кругом,

И, конечно, Сивка, ох, как заскучал,

Обзавелся Сивка Буркой, закадычным другом,

С ним он ночи длинные коротал.

На дворе вечерит,

Сивка с Буркой чиферит.

Сивка на работу, до седьмого поту,

За обоих вкалывал, конь-коняком,

И тогда у Бурки появился кто-то,

Занял место Сивкино за столом.

На дворе вечерит,

Бурка с кем-то чиферит.

Лошади, известно, тоже человеки,

Сивка долго думал, думал и решал,

И однажды Бурка с кем-то вдруг исчез навеки,

Ну, а Сивка в каторгу захромал.

На дворе вечерит,

Сивка в каторге горит.

У меня было сорок фамилий,

У меня было семь паспортов,

Меня семьдесят женщин любили,

У меня было двести врагов,

Но я не жалею.

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился,

Все равно, чтоб подраться,

Кто-нибудь находился.

И хоть путь мой и длинен и долог,

И хоть я заслужил похвалу,

Обо мне не напишут некролог

На последней странице в углу,

Но я не жалею.

Сколько я ни стремился,

Сколько я ни старался,

Кто-нибудь находился

И я с ним напивался.

Я всегда во все светлое верил,

Например, в наш советский народ,

Но не поставят мне памятник в сквере,

Где-нибудь у Петровских ворот,

Но я не жалею.

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился,

Все равно, чтоб подраться

Кто-нибудь находился.

И хоть пою я все песни о драмах

Из жизни карманных воров,

Мое имя не встретишь в рекламах

Популярных эстрадных певцов,

Но я не жалею.

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился,

Я всегда попадался

И все время садился.

И всю жизнь мою колят и ранят,

Вероятно, такая судьба,

Но меня все равно не отчеканят

На монетах заместо герба,

Но я не жалею.

Катерина, Катя, Катерина,

Все в тебе, ну все в тебе по мне,

Ты как елка стоишь, рупь с полтиной,

Нарядить - поднимешься в цене.

Я тебя одену в пан и бархат,

В пух и прах, и богу душу, вот

Будешь ты не хуже, чем Тамарка,

Что лишил я жизни прошлый год.

Ты не бойся, Катя, Катерина,

Наша жизнь, как речка потечет,

Что там жизнь, не жизнь наша - малина,

Я ведь режу баб не каждый год.

Катерина, хватит сомневаться,

Разорву рубаху на груди

Вот и все, поехали кататься,

Панихида будет впереди.

Мы вместе грабили одну и ту же хату,

В одну и ту же мы проникли щель,

Мы с ними встретились, как три молочных брата,

Друг друга не видавшие вообще.

За хлеб и воду, и за свободу,

Спасибо нашему советскому народу,

За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е

Спасибо нашей городской прокуратуре.

Нас вместе переслали в порт Находку,

Меня отпустят завтра, пустят завтра их,

Мы с ними встретились, как три рубля на водку,

И разошлись, как водка на троих.

За хлеб и воду, и за свободу,

Спасибо нашему советскому народу,

За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е

Спасибо нашей городской прокуратуре.

Как хорошо устроен белый свет,

Меня вчера отметили в приказе,

Освободили раньше на пять лет,

И подпись: „Ворошилов, Георгадзе“.

За хлеб и воду, и за свободу,

Спасибо нашему советскому народу,

За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е

Спасибо нашей городской прокуратуре.

Да это ж математика богов,

Меня ведь на двенадцать осудили,

Из жизни отобрали семь годов,

И пять теперь обратно возвратили.

За хлеб и воду, и за свободу

Спасибо нашему советскому народу,

За ночи в тюрьмах, допросы в МУР-е

Спасибо нашей городской прокуратуре.

Позабыв про дела и тревоги,

И не в силах себя удержать,

Так люблю я стоять у дороги,

Запоздалых прохожих пугать.

„Гражданин, разрешите папироску“,

„А я не курю, извините, пока“,

И тогда я так тихо, без спросу

Отминаю у дяди бока.

Сделав вид, что уж все позабыто,

Отбежав на полсотни шагов,

Обзовет меня дядя бандитом,

Хулиганом и будет таков.

Но если женщину я повстречаю,

У нее не прошу закурить,

А спокойно ей так намекаю,

Что ей некуда больше спешить.

Позабыв про дела и тревоги,

И не в силах себя удержать,

Так люблю я стоять на дороге,

Но только б лучше мне баб не встречать.

Весна еще в начале,

Еще не загуляли,

Но уж душа рвалася из груди,

Но вдруг приходят двое,

С конвоем, с конвоем,

„Оденься, - говорят, - и выходи“.

Я так тогда просил у старшины:

„Не уводите меня из весны“.

До мая пропотели,

Все расколоть хотели,

Но, нате вам, темню я сорок дней,

И вдруг, как нож мне в спину -

Забрали Катерину,

И следователь стал меня главней.

Я понял, понял, что тону

Покажьте мне хоть в форточку весну.

И вот опять вагоны,

Перегоны, перегоны,

И стыки рельс отсчитывают путь,

А за окном зеленым -

Березки и клены,

Как будто говорят: „Не позабудь“.

А с насыпи мне машут пацаны,

Зачем меня увозят от весны?

Спросил я Катю взглядом:

„Уходим?“ - „Не надо“.

Нет, Катя, без весны я не могу,

И мне сказала Катя:

„Что ж, хватит, так хватит“.

И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.

Как ласково нас встретила она,

Так вот, так вот какая ты, весна.

А на вторые сутки

На след напали суки,

Как псы на след напали и нашли,

И завязали суки

И ноги, и руки,

Как падаль по грязи поволокли.

Я понял, мне не видеть больше сны,

Совсем меня убрали из весны.

Ну правда, ведь обидно, если завязал,

А товарищ продал, падла, и за все сказал.

За давнишнюю за драку все сказал Сашок,

И двое в синем, двое в штатском, черный воронок.

До свиданья, Таня, а, может быть прощай,

До свиданья, Таня, если можешь, не серчай,

Но все-таки обидно, чтоб за просто так,

Выкинуть из жизни цельный четвертак.

На суде судья сказал: „Двадцать пять. До встречи“

Раньше б глотку я порвал за такие речи,

А теперь терплю обиду, не показываю виду,

Если встречу я Сашка, ой, как изувечу.

До свиданья, Таня, а, может быть прощай,

До свиданья, Таня, если можешь, не серчай,

Но все-таки обидно, чтоб за просто так

Выкинуть из жизни цельный четвертак.

Эй, шофер, вези в Бутырский хутор,

Где тюрьма, да поскорее мчи.

„А ты, товарищ, опоздал, ты на два года перепутал,

Разобрали всю тюрьму на кирпичи“.

Жаль, а я сегодня спозаранку

По родным решил проехаться местам,

Ну да ладно,

„Что ж, шофер, вези меня в Таганку,

Погляжу, ведь я и там бывал“.

„Разломали старую Таганку,

Подчистую всю, ко всем чертям“.

„Что ж, шофер, давай верти, крути-верти назад свою баранку,

Мы ни с чем поедем по домам.

Погоди, давай сперва закурим,

Или лучше выпьем поскорей,

Пьем за то, чтоб не осталось по России больше тюрем,

Чтоб не стало по России лагерей“.

Нам вчера прислали из рук вон плохую весть,

Нам вчера сказали, что Алеха вышел весь.

Как же так, он наде говорил, что пофартит,

Что сыграет свадьбу, на неделю загудит.

Этот свадебный гудеж

Потому что в драке налетел на чей-то нож,

Потому что плохо, хоть не первый раз уже,

Получал Алеха дырки новые в душе.

Для того ль он душу, как рубаху залатал,

Чтоб его убила в пьяной драке сволота,

Если б все в порядке, мы б на свадьбу нынче шли,

И с ножом в лопатке мусора его нашли.

Что ж, поубивается девчонка, поревет,

Чуть засомневается и слезы оботрет,

А потом без вздоха отопрет другому дверь,

Ничего, Алеха, все равно ему теперь.

Мы его схороним очень скромно, что рыдать,

Некому о нем и похоронную послать,