Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,

Но чтобы душу дьяволу - ни-ни!

Зачем цыганки мне гадать затеяли?

День смерти называли мне они.

Ты эту дату, боже сохрани,

Не отмечай в своем календаре - или

В последний час возьми и измени,

Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли

И ангелы чтоб жалобно не блеяли,

Чтоб люди не хихикали в тени,

Скорее защити и охрани!

Скорее! Ибо душу мне они

Сомненьями и страхами засеяли…

Немногого прошу взамен бессмертия:

Широкий тракт, да друга, да коня.

Прошу, покорно голову склоня,

В тот день, когда отпустите меня,

Не плачьте вслед, во имя милосердия!

Я дышал синевой,

Белый пар выдыхал…

Он летел становясь облаками.

Снег скрипел подо мной,

Поскрипев- затихал,

А сугробы прилечь завлекали.

И звенела тоска,

Что в безрадостной песне поется,

Как ямщик замерзал

В той глухой незнакомой степи…

Усыпив,

Ямщика

Заморозило желтое солнце.

И никто не сказал:

Шевелись, подымайся, не спи!

Я шагал по Руси

До макушек в снегу,

Полз, катился,

Чтоб не провалиться.

Сохрани и спаси!

Дай веселья в пургу!

Дай не лечь, не уснуть,

Не забыться.

Тот ямщик-чудодей

Бросил кнут и

Куда ему деться?!

Помянул о Христе,

Ошалев от заснеженных верст.

Он хлеща лошадей,

Мог бы этим немного

Согреться…

Ну, а он в доброте их жалел,

И не бил,

И замерз.

Отраженье свое

Увидал в полынье

И взяла меня оторопь: в пору б

Оборвать житие,

Я по грудь во вранье!

Выпить штоф напоследок

И в прорубь.

Хоть душа пропита

Ей там, голой, не выдержать

Стужу.

В прорубь надо, да в омут,

Но - сам, а не руки сложа.

Пар валит изо рта…

Эх, душа моя рвется наружу!

Выйдет вся - схороните,

Зарежусь - снимите с ножа.

Снег кружит над землей,

Над страною моей.

Мягко стелет, в запой

Зазывает…

Ах, ямщик удалой!

Пьет и хлещет коней!

А не пьяный ямщик замерзает…

Кто-то высмотрел плод, что неспел, неспел,

Потрусили за ствол - он упал, упал,

Вот вам песня о том, кто не спел, не спел,

И что голос имел - не узнал, не узнал.

Может, были с судьбой нелады, нелады

И со случаем плохи дела, дела.

А тугая струна на лады, на лады

С незаметным из яном легла.

Он начал робко с ноты „до“,

Но не допел ее, не до

Не дозвучал его аккорд,

И никого не вдохновил:

Собака лаяла, а кот

Мышей ловил…

Смешно, не правда ли, смешно…

А он шутил, не дошутил,

Недораспробовал вино

И даже недопригубил.

Он пока лишь затеивал спор, спор,

И уверенно, и не спеша, не спеша,

Словно капельки пота из пор, из пор,

Из-под кожи сочилась душа, душа.

Только начал дуэль на ковре, на ковре,

Еле-еле едва приступил,

Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,

И судья еще счет не открыл

Он знать хотел все от и до,

Но не добрался он ни до

Ни до догадки, ни до дна, до дна,

Не докопался до глубин,

И ту, которая одна,

Не долюбил, не долюбил, не долюбил! Не долюбил…

Смешно, не правда ли, смешно, смешно…

А он шутил, не дошутил,

Осталось недорешено,

Все то, что он не дорешил.

Ни единою буквой не лгу, не лгу,

Он был чистого слога слуга, слуга,

Он писал ей стихи на снегу, на снегу.

К сожалению, тают снега, снега.

Но тогда еще был снегопад, снегопад

И свобода писать на снегу,

И большие снежинки и град

Он губами хватал на бегу.

Но к ней в серебряном ландо

Он не добрался и не до

Не добежал, бегун, беглец, беглец,

Не долетел, не доскакал,

А звездный знак его, телец,

Холодный млечный путь лакал.

Смешно, не правда ли, смешно, смешно,

Когда секунд недостает,

Недостающее звено

И недолет, и недолет, и недолет!..

Смешно, не правда ли? Ну вот,

И вам смешно, и даже мне.

Конь на скаку и птица влет

По чьей вине? По чьей вине? По чьей вине?

Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал,

Меня, должно быть, ловко разыграли

Крючки носов и до ушей оскал,

Как на венецианском карнавале.

Что делать мне? Бежать да поскорей,

А может вместе с ними веселиться?

Надеюсь я, под масками зверей

У многих человеческие лица.

Все в масках, в париках, все как один,

Кто сказочен, а кто литературен.

Сосед мой слева - грустный арлекин,

Другой - палач, а каждый третий - дурень.

Я в хоровод вступаю хохоча,

Но все-таки мне неспокойно с ними,

А вдруг кому-то маска палача

Понравится, и он ее не снимет.

Вдруг арлекин навеки загрустит,

Любуясь сам своим лицом печальным,

Вдруг дурень свой дурацкий вид

Так и забудет на лице нормальном.

Вокруг меня смыкается кольцо,

Меня хватают, вовлекают в пляску.

Так-так, мое нормальное лицо

Все остальные приняли за маску.

Петарды, конфетти, но все не так,

И маски на меня глядят с укором.

Они кричат, что я опять не в такт

И наступаю на ногу партнерам.

Смеются злые маски надо мной.

Веселые - те начинают злиться.

За маской пряча, словно за стеной,

Свои людские, подлинные лица.

За музами гоняюсь по пятам,

Но ни одну не попрошу открыться,

Что если маски сброшены, а там

Их подлинные, подленькие лица?

Я в тайну масок, видимо, проник,

Уверен я, что мой анализ точен,

И маски равнодушия у них

Защита от плевков и от пощечин.

Но если был без маски подлецом,

Носи ее. А вы? У вас все ясно!

Зачем скрываться под чужим лицом,

Когда свое воистину прекрасно.

Как доброго лица не прозевать,

Как честных угадать наверняка мне?

Они решили маски надевать,

Чтоб не разбить свое лицо о камни.

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров,

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от детских своих катастроф.

Детям вечно досаден их возраст и быт

И дрались мы до ссадин, до смертных обид

Но одежды латали нам матери в срок,

Мы же книги глотали, пьянея от строк.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фраз.

И кружил наши головы запах борьбы,

Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь мы, не знавшие войн,

За воинственный крик принимавшие вой,

Тайну слова, приказ, положенье границ,

Смысл атаки и лязг боевых колесниц.

А в кипящих котлах прежних войн и смут

Столько пищи для маленьких наших мозгов,

Мы на роли предателей, трусов, иуд

В детских играх своих назначали врагов.

И злодея слезам не давали остыть,

И прекраснейших дам обещали любить.

И друзей успокоив и ближних любя,

Мы на роли героев вводили себя.

Только в грезы нельзя насовсем убежать,

Краткий бег у забав, столько поля вокруг.

Постараться ладони у мертвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев еще теплым мечом,

И доспехи надев, что почем, что почем?!

Испытай, кто ты - трус иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус настоящей борьбы.

И когда разом рухнет израненный друг

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг,

Оттого, что убили его, не тебя.

Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,

По оскалу забрал - это смерти оскал,

Ложь и зло, погляди, как их лица грубы,

И всегда позади воронье и гробы.

Если путь прорубая отцовским мечом,

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почем,

Значит, нужные книги ты в детстве читал.

Если мяса с ножа ты не ел ни куска,

Если руки сложа, наблюдал свысока,

И в борьбу не вступил с подлецом, палачом,

Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.

Если рыщут за твоею непокорной головой,

Чтоб петлей худую шею сделать более худой,

Нет надежнее приюта: скройся в лес - не пропадешь!

Если продан ты кому-то с потрохами ни за грош.

Путники и бедолаги, презирая жизни сны,

И бездомные бродяги, у кого одни долги,

Все, кто загнан, неприкаян, в этот вольный лес бегут,

Потому что здесь хозяин славный парень Робин Гуд.

Здесь с полслова понимают, не боятся острых слов,

Здесь с почетом принимают оторви-сорвиголов.

И скрываются до срока даже рыцари в лесах.

Кто без страха и упрека - тот всегда не при деньгах.

Знают все пути и тропы, словно линии руки,

В прошлом суки и холопы, ныне вольные стрелки.

Здесь того, кто все теряет, защитят и сберегут:

По лесной стране гуляет славный парень Робин Гуд.

Замок временем срыт и укутан, укрыт

В нежный плед из зеленых побегов.

Но развяжет язык молчаливый гранит,

И холодное прошлое заговорит

О походах, боях и победах.

Время подвиги эти не стерло,

Оторвать от него верхний пласт

Или взять его крепче за горло,

И оно свои тайны отдаст.

Упадут сто замков и спадут сто оков,

И сойдут сто потов целой грудой мехов,

И польются легенды из сотен стихов

Про турниры, осады, про вольных стрелков.

Ты к знакомым мелодиям ухо готовь

И гляди понимающим оком.

Потому что любовь - это вечно любовь,

Даже в будущем вашем далеком.

Звонко лопалась сталь под напором меча,

Тетива от натуги дымилась,

Смерть на копьях сидела, утробно урча,

В грязь валились враги, о пощаде крича,

Победивщим сдаваясь на милость.

Но не все, оставаясь живыми,

В доброте сохраняли сердца.

Защитив свое доброе имя

От заведомой лжи подлеца.

Хорошо, если конь закусил удила,

И рука на копье поудобней легла,

Хорошо, если знаешь откуда стрела,

Хуже, если по-подлому, из-за угла.

Как у вас там с мерзавцем? Бьют? Поделом!

Ведьмы вас не пугают шабашем?

Но неправдв ли: зло называется злом

Даже там, в светлом будущем вашем?

И во веки веков и во все времена трус,

Предатель всегда презираем. враг

Есть враг и война все равно есть война,

И темница тесна, и свобода одна,

И всегда на нее уповаем.

Время эти понятья не стерло,

Нужно только поднять верхний пласт,

И дымящейся кровью из горла

Чувства вечные хлынут на нас.

Ныне, присно, и во веки веков, старина,

И цена есть цена, и вина есть вина,

И всегда хорошо, если честь спасена,

Если другом надежно прикрыта спина.

Чистоту, простоту мы у древних берем,

Саги, сказки из прошлого тащим,

Потому что добро остается добром

В прошлом, будущем и настоящем.

Водой наполненные горсти

Ко рту спешили поднести впрок

Пили воду черногорцы

И жили впрок - до тридцати.

А умирать почетно было

От пуль и матовых клинков

И уносить с собой в могилу

Двух-трех врагов, двух-трех врагов.

Пока курок в ружье не стерся,

Стреляли с седел и с колен.

И в плен не брали черногорца

Он просто не сдавался в плен.

А им прожить хотелось до ста,

До жизни жадным, - век с лихвой,

В краю, где гор и неба вдосталь.

И моря - тоже - с головой.

Шесть сотен тысяч равных порций

Воды живой в одной горсти…

Но проживали черногорцы

Свой долгий век до тридцати.

И жены их водой помянут,

И спрячут их детей в горах

До той поры, пока не станут

Держать оружие в руках.

Беззвучно надевали траур,

И заливали очаги,

И молча лили слезы в травы,

Чтоб не услышали враги.

Чернели женщины от горя,

Как плодородные поля.

За ними вслед чернели горы,

Себя огнем испепеля.

То было истинное мщенье

Бессмысленно себя не жгут!

Людей и гор самосожженье

Как несогласие и бунт.

И пять веков как божьей кары,

Как мести сына за отца

Пылали горные пожары

И черногорские сердца.

Цари менялись, царедворцы,

Но смерть в бою всегда в чести…

Не уважали черногорцы

Проживших больше тридцати.

Мне одного рожденья мало,

Расти бы мне из двух корней…

Жаль, Черногория не стала

Второю родиной моей.

Проделав брешь в затишье,

Весна идет в штыки,

И высунули крыши

Из снега языки.

Голодная до драки,

Оскалилась весна.

Как с языка собаки,

Стекает с крыш слюна.

Весенние армии жаждут успеха,

Все ясно, и стрелы на карте прямы.

И воины в легких небесных доспехах

Врубаются в белые рати зимы.

Но рано веселиться!

Сам зимний генерал

Никак своих позиций

Без боя не сдавал.

Тайком под белым флагом

Он собирал войска

И вдруг ударил с фланга

Мороз исподтишка.

И битва идет с переменным успехом:

Где свет и ручьи - где поземка и мгла,

И воины в легких небесных доспехах

С потерями вышли назад из котла.

Морозу ударить бы,

А он впадает в раж:

Играет с вьюгой свадьбу

Не свадьбу, а шабаш.

Окно скрипит фрамугой

То ветер перебрал.

Но он напрасно с вьюгой

Победу пировал.

Пусть в зимнем тылу говорят об успехах

И наглые сводки приходят из тьмы,

Но воины в легких небесных доспехах

Врубаются клиньями в царство зимы.

Откуда что берется

Сжимается без слов

Рука тепла и солнца

На горле холодов.

Не совершиться чуду

Снег виден лишь в тылах,

Войска зимы повсюду

Бросают белый флаг.

И дальше на север идет наступленье,

Запела вода, пробуждаясь от сна.

Весна неизбежна, ну, как обновленье,

И необходима, как просто весна.

Кто сладко жил в морозы,

Тот ждет и точит зуб

И проливает слезы

Из водосточных труб.

Но только грош им, нищим,

В базарный день цена

На эту землю свыше

Ниспослана весна.

Два слова войскам: - несмотря на успехи,

Не прячьте в чулан или старый комод

Небесные легкие ваши доспехи

Они пригодятся еще через год.

Свет новый не единожды открыт,

А старый - весь разбили на квадраты.

К ногам упали тайны пирамид,

К чертям пошли гусары и пираты.

Пришла пора всезнающих невежд,

Все выстроено в стройные шеренги.

За новые идеи платят деньги,

И больше нет на „эврику“ надежд.

Все мои скалы ветры гладко выбрили,

Я опоздал ломать себя на них.

Все золото мое в клондайке выбрали,

Мой черный флаг в безветрии поник.

Под илом сгнили сказочные струги,

И могикан последних замели.

Мои контрабандистские фелюги

Сухие ребра сушат на мели.

Висят кинжалы добрые в углу

Так плотно в ножнах, что не втиснусь между.

Мой плот папирусный - последнюю надежду

Волна в щепы разбила о скалу.

Вон из рядов мои партнеры выбыли

У них сбылись гаданья и мечты.

Все крупные очки они повыбили

И за собою подожгли мосты.

Азартных игр теперь наперечет.

Авантюристы всех мастей и рангов

По прериям пасут домашний скот,

Там кони пародируют мустангов.

И состоялись все мои дуэли,

Где б я почел участие за честь.

И выстрелы и эхо - отгремели…

Их было много - всех не перечесть.

Спокойно обошлись без нашей помощи

Все те, кто дело сделали мое.

И по щекам отхлестанные сволочи

Фалангами ушли в небытие.

Я не успел произнести: „К барьеру!“

А я за залп в Дантеса все отдам.

Что мне осталось? Разве красть химеру

С туманного собора Нотр-Дам?!

В других веках, годах и месяцах

Все женщины мои отжить успели,

Позанимали все мои постели,

Где б я хотел любить - и так, и в снах.

Захвачены все мои одры смертные,

Будь это снег, трава иль простыня.

Заплаканные сестры милосердия

В госпиталях обмыли не меня.

Ушли друзья сквозь вечность-решето.

Им всем досталась лета или прана.

Естественною смертию - никто:

Все противоестественно и рано.

Иные жизнь закончили свою,

Не осознав вины, не скинув платья.

И, выкрикнув хвалу, а не проклятье,

Спокойно чашу выпили сию.

Другие знали, ведали и прочее,

Но все они на взлете, в нужный год

Отплавали, отпели, отпророчили…

Я не успел. и прозевал свой взлет.

Сон мне: желтые огни,

И хриплю во сне я:

Повремени, повремени,

Утро мудренее,

Но и утром все не так,

Нет того веселья,

Или куришь натощак,

Или пьешь с похмелья.

Эх, раз…

В кабаках зеленый штоф,

Белые салфетки.

Рай для нищих и шутов,

Мне ж, как птице в клетке!

В церкви смрад и полумрак,

Дьяки курят ладан.

Нет и в церкви все не так,

Все не так, как надо.

Эх, раз…

Я на гору впопыхах,

Чтоб чего не вышло,

А на горе стоит ольха,

А под горою вишня.

Хоть бы склон увить плющом,

Мне б и то отрада,

Мне бы что-нибудь еще,

Все не так, как надо!

Эх, раз…

Эх, да по полю вдоль реки

Света тьма, нет бога,

А в чистом поле васильки

И дальняя дорога.

Вдоль дороги лес густой

С бабами-ягами,

А в конце дороги той

Плаха с топорами.

Эх, раз…

Где-то кони пляшут в такт,

Нехотя и плавно.

Вдоль дороги все не так,

А в конце - подавно.

И ни церковь, ни кабак,

Ничего не свято!

Нет, ребята, все не так,

Все не так, ребята!

Дурацкий сон как кистенем

Избил нещадно.

Невнятно выглядел я в нем

И неприглядно

Во сне я лгал и предавал

И льстил легко я…

А я и не подозревал

В себе такое.

Еще сжимал я кулаки

И бил с натугой.

Но мягкой кистию руки,

А не упругой.

Тускнело сновиденье, но

Опять являлось.

Смыкались веки, и оно

Возобновлялось.

Я не шагал, а семенил

На ровном брусе,

Ни разу ногу не сменил,

Трусил и трусил.

Я перед сильным лебезил,

Пред злобным гнулся.

И сам себе я мерзок был,

Но не проснулся.

Да, это бред! Я свой же стон

Слыхал сквозь дрему,

Но это мне приснился он,

А не другому.

Очнулся я и разобрал

Обрывок стона.

И с болью веки разодрал,

Но облегченно.

И сон повис на потолке

И распластался.

Сон в руку ли? И вот в руке

Вопрос остался.

Я вымыл руки - он в спине

Холодной дрожью.

Что было правдою во сне,

Что было ложью?

Коль это сновиденье -

Мне еще везенье.

Но если было мне во сне

Ясновиденье?

Сон - отраженье мыслей дня?

Нет, быть не может!

Но вспомню - и всего меня

Перекорежит.

А вдруг - в костер?! И нет во мне

Шагнуть к костру сил.

Мне будет стыдно, как во сне,

В котором струсил.

Иль скажут мне: - Пой в унисон,

Жми что есть духу!..

И я пойму: вот это сон,

Который в руку.

Беда!

Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой

Всегда

А как будто в очередь встаю за судьбой.

Дела!

Меня замучили дела - каждый миг, каждый час, каждый день.

Дотла

Сгорело время, да и я - нет меня, только тень.

Ты ждешь.

А может, ждать уже устал и ушел или спишь…

Ну что ж,

Быть может, мысленно со мной говоришь.

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить

Поверь,

Мы будем много говорить.

Опять

Все время новые дела, у меня, все дела

Догнать,

Или успеть, или найти - нет, опять не нашла.

Беда!

Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой.

Всегда к

Ак будто в очередь встаю за тобой…

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить

Поверь,

Мы будем только говорить.

Подруг

Давно не вижу, все дела у меня, все дела…

И вдруг

Сгорели пламенем дотла - не дела, а зола.

Весь год

Он ждал, но больше ждать ни дня не хотел,

И вот

Не стало вовсе у меня добрых дел.

Теперь

Ты должен вечер мне один подарить, подарить

Поверь

Что мы не будем говорить.

Мне в ресторане вечером вчера

Сказали с юмором и с этикетом,

Что киснет водка, выдохлась икра

И что у них ученый по ракетам.

И многих с водкой помня пополам,

Не разобрав, что плещется в бокале,

Я, улыбаясь, подходил к столам

И отзывался, если окликали.

Вот он, надменный, словно Ришелье,

Почтенный, словно папа в старом скетче.

Но это был директор ателье,

И не был засекреченный ракетчик.

Со мной гитара, струны к ней в запас,

И я гордился тем, что тоже в моде.

К науке тяга сильная сейчас,

Но и к гитаре тяга есть в народе.

Я выпил залпом и разбил бокал,

Мгновенно мне гитару дали в руки.

Я три своих аккорда перебрал,

Запел и запил от любви к науке.

И, обнимая женщину в колье,

И, сделав вид, что хочет в песню вжиться,

Задумался директор ателье,

О том, что завтра скажет сослуживцам.

Я пел и думал: вот икра стоит,

А говорят кеты не стало в реках,

А мой ученый где-нибудь сидит

И мыслит в миллионах и парсеках.

Он предложил мне где-то на дому,

Успев включить магнитофон в портфеле:

Давай дружить домами. Я ему

Сказал: мой дом - твой Дом моделей.

И я нарочно разорвал струну.

И, утаив, что есть запас в кармане,

Сказал: привет, зайти не премину,

Но только, если будет марсианин.

Я шел домой под утро, как старик.

Мне под ноги катались дети с горки,

И аккуратный первый ученик

Шел в школу получать свои пятерки.

Ну что ж, мне поделом и по делам:

Лишь первые пятерки получают.

Не надо подходить к чужим столам

И отзываться, если окликают.

Один музыкант объяснял мне пространно,

Что будто гитара свой век отжила,

Заменят гитару электроорганы,

Элекророяль и электропила.

Но гитара опять

Не хочет молчать,

Поет ночами лунными,

Как в юность мою,

Своими семью

Серебряными струнами.

Я слышал вчера, кто-то пел на бульваре,

И голос уверен, и голос красив,

Но мне показалось, устала гитара

Звенеть под его залихватский мотив.

И все опять

Не хочет молчать,

Поет ночами лунными,

Как в юность мою,

Своими семью

Серебряными струнами.

Электророяль мне, конечно, не пара,

Другие появятся с песней другой,

Но кажется мне, не уйдем мы с гитарой

На заслуженный но нежеланный покой.

Гитара опять

Не хочет молчать,

Поет ночами лунными,

Как в юность мою,

Своими семью

Серебряными струнами.

Мне судьба - до последней черты, до креста

Спорить до хрипоты, а за ней - немота,

Убеждать и доказывать с пеной у рта,

Что не то это вовсе, Не тот и не та…

Что лабазники врут про ошибки Христа,

Что пока еще в грунт не влежалась плита,

Что под властью татар жил Иван Калита

И что был не один против ста.

Триста лет под татарами - жизнь еще та,

Маета трехсотлетняя и нищета.

И намерений добрых, и бунтов тщета,

Пугачевщина, кровь и опять - нищета.

Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,

Повторю, даже в образе злого шута…

Но не стоит предмет, да и тема не та:

„Суета всех сует - все равно суета“.

Только чашу испить - не успеть на бегу,

Даже если разлить - все равно не смогу.

Или выплеснуть в наглую рожу врагу?

Не ломаюсь, не лгу - не могу. Не могу!

На вертящемся гладком и скользком кругу

Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!

Что же с ношею делать - разбить? Не могу!

Потерплю и достойного подстерегу.

Передам, и не надо держаться в кругу,

И в кромешную тьму, и в неясную згу,

Другу передоверивши чашу, сбегу…

Смог ли он ее выпить - узнать не смогу.

Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,

Я о чаше невыпитой здесь ни гугу,

Никому не скажу, при себе сберегу.

А сказать - и затопчут меня на лугу.

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.

Может, кто-то когда-то поставит свечу,

Мне за голый мой нерв, на котором кричу,

За весёлый манер, на котором шучу.

Даже если сулят золотую парчу

Или порчу грозят напустить - не хочу!

На ослабленном нерве я не зазвучу,