Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На берег тихо выбралась любовь.

И растворилась в воздухе до срока

Над грешною землей материков,

И чудаки еще такие есть,

Вдыхают полной грудью эту смесь.

И ни наград не ждут, ни наказанья,

И, думая, что дышат просто так,

Они внезапно попадают в такт

Такого же неровного дыханья.

Только чувству, словно кораблю,

Долго оставаться на плаву,

Прежде чем узнать, что я люблю

То же, что дышу, или живу.

И вдоволь будет странствий и скитаний,

Страна любви великая страна,

И рыцарей своих для испытаний

Все строже станет спрашивать она.

Потребует разлук и расстояний,

Лишит покоя, отдыха и сна,

Но вспять безумцев не поворотить,

Они уже согласны заплатить.

Любой ценой и жизнью бы рискнули,

Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить

Волшебную невидимую нить,

Которую меж ними протянули.

Снег и ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал

Потому, что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал.

Но многих захлебнувшихся любовью

Не докричишься, сколько не зови,

Им счет ведут молва и пустословье,

Но этот счет замешан на крови.

Но мы поставим свечи в изголовье

Погибшим от невиданной любви.

Их голосам всегда сливаться в такт,

И душам их дано бродить в цветах.

И вечностью дышать в одно дыханье,

И встретиться со вздохом на устах,

На хрупких переправах и мостах,

На узких перекрестКах мирозданья.

И я поля влюбленным постелю,

Пусть пьют во сне и наяву,

И я дышу, и значит, я люблю,

Я люблю, и, значит, я живу.

Может быть выпив поллитру,

Некий художник от бед

Встретил чужую палитру и

Посторонний мольберт.

Дело теперь за немногим,

Нужно натуры живой,

Глядь, симпатичные ноги

Гордо идут с головой.

Он подбегает к Венере:

„Знаешь ли ты, говорят,

Данте к своей Алигьери

Запросто шастает в ад.

Ада с тобой нам не надо

Холодно в царстве теней.

Кличут меня Леонардо,

Так раздевайся скорей.

Я тебя даже нагую

Действием не оскорблю.

Ну дай я тебя нарисую

Или из глины слеплю“.

Но отвечала сестричка:

„Как же вам не ай-яй-яй,

Честная я католичка

И не согласная я.

Вот испохабились нынче,

Так и таскают в постель.

Ишь, Леонардо да Винчи,

Тоже какой Рафаэль.

С детства я против распутства,

Не соглашуся ни в жизнь.

Да мало, что ты для искусства

Сперва давай-ка женись.

Там и разденемся в спальной,

Как у людей повелось.

Да мало, что ты гениальный,

Мы не глупее небось“.

„Что ж, у меня вдохновенье,

Можно сказать, что экстаз“,

Крикнул художник в волненьи,

Свадьбу сыграли нараз.

Женщину с самого низа

Встретил я раз в темноте.

Это была Монна Лиза,

В точности как на холсте.

Бывшим подругам в сорренто

Хвасталась эта змея:

„Ловко я интеллигента

Заполучила в мужья“.

Вкалывал он больше года.

Весь этот длительный срок

Все ухмылялась Джоконда,

Мол, дурачок, дурачок.

В песне разгадка дается

Тайны улыбки, а в ней

Женское племя смеется

Над простодушьем мужей.

День-деньской я с тобой, за тобой,

Будто только одна забота,

Будто выследил главное что-то то,

Что снимет тоску как рукой.

Это глупо - ведь кто я такой?

Ждать меня - никакого резона,

Тебе нужен другой и покой,

А со мной - неспокойно, бессонно.

Сколько лет ходу нет - в чем секрет?!

Может я невезучий? Не знаю!

Как бродяга гуляю по маю,

И прохода мне нет от примет.

Может быть, наложила запрет?

Я на каждом шагу спотыкаюсь:

Видно, сколько шагов - столько бед.

Вот узнаю, в чем дело, - покаюсь.

Запомню, запомню, запомню тот вечер,

И встречу с любимой, и праздничный стол.

Сегодня я сам самый главный диспетчер,

И стрелки сегодня я сам перевел.

И пусть отправляю я поезд в пустыню,

Где только барханы в горячих лучах,

Мои поезда не вернутся пустыми,

Пока мой оазис совсем не зачах.

И вновь отправляю я поезд по миру,

Я рук не ломаю, навзрыд не кричу.

И мне не навяжут чужих пассажиров

Сажаю в свой поезд кого захочу.

То была не интрижка,

Ты была на ладошке,

Как прекрасная книжка

В грубой супер-обложке.

Я влюблен был, как мальчик.

С тихим трепетом тайным

Я читал наш романчик

С неприличным названьем.

Были слезы, угрозы,

Все одни и все те же,

В основном была проза,

А стихи были реже.

Твои бурные ласки

И все прочие средства,

Это странно, как в сказке

Очень раннего детства.

Я надеялся втайне,

Что тебя не листали,

Но тебя, как в читальне,

Очень многие брали.

Не дождуся я, видно,

Когда я с опозданьем

Сдам с рук на руки книгу

С неприличным названьем.

Она во двор - он со двора,

Такая уж любовь у них.

А он работает с утра,

Всегда с утра работает.

Ее никто и знать не знал,

А он считал пропащею,

А он томился и страдал

Идеею навязчивой.

Что у нее отец - полковником,

А у нее - пожарником.

Ну в общем ей не ровня был,

Но вел себя нахальником.

Роман сложился просто так,

Роман так странно начался.

Он предложил ей четвертак,

Она давай артачиться.

А черный дым все шел и шел,

А черный дым взвивался вверх,

И так им было хорошо,

Любить ее он клялся век.

А клены длинные росли,

Считались колокольными.

А люди шли, а люди шли,

Путями шли окольными.

Какие странные дела

У нас в России лепятся.

Как она ему дала,

Расскажут, не поверится.

А после дела темного,

А после дела крупного

Искал места укромные,

Искал места уютные.

Она была чиста, как снег зимой.

В грязь соболя. Иди по ним по праву.

Но вот мне руки жжет ее письмо,

Я узнаю мучительную правду.

Не ведать мне страданий и агоний,

Мне встречный ветер слезы оботрет,

Моих коней обида не догонит,

Моих следов метель не заметет.

Не ведал я, что это только маска.

И маскарад закончился сейчас.

На этот раз я потерпел фиаско,

Надеюсь, это был последний раз.

Не ведать мне страданий и агоний,

Мне встречный ветер слезы оботрет,

Моих коней обида не догонит,

Моих следов метель не заметет.

Итак, я оставляю позади,

Под этим серым, неприглядным небом,

Дурман фиалок, наготу гвоздик,

И слезы вперемежку с талым снегом.

Не ведать мне страданий и агоний,

Мне встечный ветер слезы оботрет,

Моих коней обида не догонит,

Моих следов метель не заметет.

Мне каждый вечер зажигает свечи

И образ твой окуривает дым…

Но не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

Теперь я не избавлюсь от покоя,

Ведь все, что было на душе на год вперед,

Не ведая, взяла она с собою

Сначала в порт, потом - на пароход…

Душа моя - пустынная пустыня.

Так что ж стоите над пустой моей душой?

Обрывки песен там и паутина

Все остальное увезла с собой.

Теперь в душе все цели без дороги,

Поройтесь в ней - и вы найдете лишь

Две полуфразы, полудиалоги,

Все остальное - Франция, Париж.

Мне каждый вечер зажигает свечи

И образ твой окутывает дым…

Но не хочу я знать, что время лечит

Оно не исцеляет, а калечит,

Ведь все проходит вместе с ним.

Люблю тебя сейчас не тайно - напоказ.

Не „после“ и не „до“ в лучах твоих сгораю.

Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,

А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю.

В прошедшем „я любил“ печальнее могил.

Все нежное во мне бескрылит и стреножит,

Хотя поэт поэтов говорил: -

Я вас любил, любовь еще, быть может…

Так говорят о брошенном, отцветшем

И в этом жалость есть и снисходительность,

Как к свергнутому с трона королю.

Есть в этом сожаленье об ушедшем,

Стремленье, где утеряна стремительность,

И как бы недоверье к „я люблю“.

Люблю тебя теперь без обещаний: „Верь!“

Мой век стоит сейчас - я вен не перережу!

Во время - в продолжении „теперь“

Я прошлым не дышу и будущим не грежу.

Приду и вброд и вплавь к тебе - хоть обезглавь!

С цепями на ногах и с гирями по пуду.

Ты только по ошибке не заставь,

Чтоб после „я люблю“ добавил я и „буду“.

Есть в этом „буду“ горечь, как ни странно,

Подделанная подпись, червоточина

И лаз для отступления в запас,

Бесцветный яд на самом дне стакана

И, словно настоящему пощечина,

Сомненье в том, что я люблю сейчас.

Смотрю французский сон с обилием времен,

Где в будущем - не так и в прошлом - по-другому.

К позорному столбу я пригвожден,

К барьеру вызван я языковому.

Ах, - разность в языках! Не положенье - крах!

Но выход мы вдвоем поищем и обрящем.

Люблю тебя и в сложных временах

И в будущем, и в прошлом настоящем!

Наверно, я погиб: глаза закрою - вижу,

Наверно, я погиб: робею, а потом,

Куда мне до нее? Она была в Париже,

И я вчера узнал, не только в нем одном.

Блатные песни пел я ей про север дальний.

Я думал, вот чуть-чуть, и будем мы на „ты“.

Но я напрасно пел о полосе нейтральной

Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда еще, я думал, это ближе:

Про юг и про того, кто раньше с нею был.

Но что ей до меня - она была в Париже,

Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

Я бросил свой завод, хоть вобщем, был не вправе,

Засел за словари на совесть и на страх,

Но что ей до меня? Она уже в Варшаве,

Мы снова говорим на разных языках.

Приедет - я скажу по-польски: „Проше пани“.

Прими таким, как есть, не буду больше петь.

Но что ей до меня? Она уже в Иране.

Я понял, мне за ней, конечно, не успеть.

Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле

Да, я попал впросак, да я попал в беду.

Кто раньше с нею был и тот, кто будет после,

Пусть пробуют они. Я лучше пережду.

Теперь я не избавлюсь от покоя,

Ведь все, что было на душе на год вперед,

Не ведая, она взяла с собою,

Сначала в порт, а там - на пароход.

Теперь мне вечер зажигает свечи,

И образ твой окутывает дым…

И не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

В моей душе - пустынная пустыня.

Так что ж стоите над пустой моей душой?

Обрывки песен там и паутина,

А остальное все она взяла с собой.

Мне каждый вечер зажигает свечи,

И образ твой окутывает дым…

И не хочу я знать, что время лечит,

Что все проходит вместе с ним.

В моей душе все цели без дороги.

Пройдитесь в ней, и вы найдете там

Две полуфразы, полудиалоги,

А остальное все пошло ко всем чертям.

И пусть мне вечер зажигает свечи,

И образ твой окутывает дым…

Но не хочу я знать, что время лечит,

Оно не лечит - оно калечит.

И все проходит вместе с ним.

У нее все свое, и белье, и жилье.

Ну, а я ангажирую угол у тети.

Для нее все свободное время мое,

На нее я гляжу из окна, что напротив.

У нее каждый вечер не гаснет окно,

И вчере мне лифтер рассказал за полбанки,

Что у нее два знакомых артиста кино

И один популярный артист из Таганки.

И пока у меня в ихнем ЖЭК-е рука,

Про нее я узнал очень много нюансов:

Что у нее старший брат - футболист „Спартака“,

А отец - референт в министерстве финансов.

Я скажу, что всегда на футболы хожу,

На „Спартак“, и слова восхищенья о брате.

Я скажу, что с министром финансов дружу

И что сам, как любитель, играю во МХАТ-е.

У нее, у нее на окошке герань,

У нее, у нее занавески в разводах.

А у меня, у меня на окне ни хрена,

Только пыль, только старая пыль на комодах.

Темная ночь молчаливо потупилась,

Звезды устало зарылись во мглу.

Ну, что ты шепчешь? „Вздохнуть бы,

Измучилась. Милый, поверь, больше я не могу“.

Ветер поет свою песнь бесполезную,

Где-то ручей торопливо журчит.

Ночь тяжело распласталась над бездною,

Голос твой тихо и странно звучит.

Все затихает. Не знаю, проснусь ли я,

Слышится сердца прерывистый стук,

Силы уходят, и снова конвульсия,

Ночь, тишина, все затихло вокруг…

Было так, я любил и страдал

Было так, я о ней лишь мечтал.

Я ее видел часто во сне

Амазонкой на белом коне.

Что мне была вся мудрость скучных книг,

Когда к следам ее губами мог припасть я?

Что с вами было, королева грез моих?

Что с вами стало, мое призрачное счастье?

Наши души купались в весне.

Наши головы были в огне.

И печаль с ней, и боль далеки

И, казалось, не будет тоски.

Ну, а теперь хоть саван ей готовь,

Смеюсь сквозь слезы я и плачу без причины.

Вам вечным холодом и льдом сковало кровь

От страха жить и от предчувствия кончины.

Понял я, больше песен не петь.

Понял я, больше снов не смотреть.

Дни тянулись с ней нитями лжи,

С нею были одни миражи.

Я жгу остатки праздничных одежд,

Я струны рву, освобождаясь от дурмана,

Мне не служить рабом у призрачных надежд,

Не поклоняться больше идолам обмана.

Если я богат, как царь морской,

Крикни только мне: - Лови блесну.

Мир подводный и надводный свой

Не задумываясь выплесну.

Дом хрустальный на горе для нее.

Сам, как пес бы, так и рос в цепи…

Родники мои серебрянные,

Золотые мои россыпи.

Если беден я - как пес один,

И в дому моем шаром кати.

Ведь поможешь ты мне, господи!

И не дашь мне жизнь скомкати…

Дом хрустальный на горе для нее.

Сам, как пес бы, так и рос в цепи…

Родники мои серебрянные,

Золотые мои россыпи.

Не сравнил бы я любую с тобой,

Хоть казни меня, расстреливай.

Посмотри, как я любуюсь тобой,

Как мадонной рафаэлевой.

Дом хрустальный на горе для нее.

Сам, как пес бы, так и рос в цепи…

Родники мои серебрянные,

Золотые мои россыпи.

Здесь лапы у елей дрожат на весу,

Здесь птицы щебечут тревожно.

Живешь в заколдованном, диком лесу,

Откуда уйти невозможно.

Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,

Пусть дождем опадают сирени,

Все равно я отсюда тебя заберу

Во дворец, где играют свирели.

Твой мир колдунами на тысячи лет

Укрыт от меня и от света,

И думаешь ты, что прекраснее нет,

Чем лес заколдованный этот.

Пусть на листьях не будет росы поутру

Пусть луна с небом пасмурным в ссоре,

Все равно я отсюда тебя заберу

В светлый терем с балконом на море

В какой день недели, в котором часу

Ты выйдешь ко мне осторожно?

Когда я тебя на руках унесу

Туда, где найти невозможно?

Украду, если кража тебе по душе,

Зря ли я столько сил разбазарил?

Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,

Если терем с дворцом кто-то занял!

Все годы и века и эпохи подряд

Все стремится к теплу от морозов и вьюг.

Почему ж эти птицы на север летят,

Если птицам положено только на юг!

Слава им не нужна и величье,

Вот под крыльями кончится лед,

И найдут они счастье птичье,

Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Нам сиянья пока наблюдать не пришлось,

Это редко бывает: сиянье в цене.

Тишина, только чайки, как молнии.

Пустотой мы их кормим из рук,

Но наградою нам за безмолвие

Обязательно будет звук.

Как давно снятся нам только белые сны!

Все другие оттенки снега занесли.

Мы ослепили давно от такой белизны,

Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,

Наша слабость растает, как тень,

И наградой за ночи отчаянья

Будет вечный полярный день.

Север. Воля. Надежда. Страна без границ.

Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому, что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,

В снег не лег ни на миг отдохнуть,

Тем наградою за одиночество

Должен встретиться кто-нибудь.

Для меня эта ночь вне закона,

Я пишу по ночам больше тем.

И хватаюсь за диск телефона

И набираю вечное 07.

Девушка, здравствуйте, как вас звать? - Тома.

Семьдесят вторая. - жду, дыханье затая.

Повторите, быть не может, я уверен, дома.

А, вот уже ответили… ну, здравствуй, это я!

Эта ночь для меня вне закона,

Я не сплю, я кричу: поскорей!

Почему мне в кредит, по талону

Предлагают любимых людей?

Девушка, слушайте, семьдесят вторая,

Не могу дождаться, и часы мои стоят.

К дьяволу все линии, я завтра улетаю!

А, вот уже ответили… ну, здравствуй, это я!

Телефон для меня, как икона,

Телефонная книга - требник,

Стала телефонистка мадонной,

Расстоянья на миг сократив.

Девушка, милая, я прошу, продлите,

Вы теперь, как ангел, не сходите ж с алтаря!

Самое главное впереди, поймите,

Вот уже ответили… ну, здравствуй, это я!

Что, опять поврежденье на трассе?

Что, реле там с ячейкой шалят?

Все равно, буду ждать, я согласен

Начинать каждый вечер с нуля!

07. Здравствуйте, повторите снова.

Не могу дождаться, жду, дыханье затая,

Да, меня. Конечно, я. Да, я, конечно, дома!

Вызываю. Отвечайте. Здравствуй, это я!

Камнем грусть висит на мне,

В омут меня тянет.

От чего любое слово

Больно нынче ранит…

Просто где-то рядом стали табором цыгане

И тревожат душу вечерами. и, как струны, звенят тополя

И звенит, как гитара, земля.

Утоплю тоску в реке, украду хоть ночь я,

Там в степи костры горят и пламя меня манит.

Душу и рубаху… эх, искромсаю в клочья,

Только помогите мне, цыгане.

Прогуляю я все до рубля.

Пусть поет мне цыганка, шаля.

Все уснувшее во мне струны вновь разбудят,

Все поросшее быльем расцветет цветами…

Люди добрые простят, а злые пусть осудят,

Я, цыгане, жить останусь с вами.

Ты меня не дождешься, петля

Лейся, песня, как дождь, на поля.

Дорога, дорога, счета нет столбам,

И не видно, где конец пути…

По дороге мы идем по разным сторонам

И не можем ее перейти.

Но на других не гляди, не надо.

Улыбнись только мне, ведь я рядом.

Нам бы поговорить, ведь наш путь так далек.

Перейди, если мне невдомек.

Шагаю, шагаю, кто мне запретит?

И лишь столбы отсчитывают путь.

За тобою я готов до бесконечности идти,

Только ты не сверни где-нибудь.

Но на других не гляди, не надо.

Улыбнись только мне, ведь я рядом.

Нам бы поговорить, ведь наш путь так далек.

Перейди, если мне невдомек.

Улыбка, улыбка… для кого она?

А вдруг тому, кто впереди идет?

Я замер, я глаза закрыл, но снова ты одна,

И я опять прозевал переход.

Но на других не гляди, не надо.

Улыбнись только мне, ведь я рядом.

Нам бы поговорить, ведь наш путь так далек.

Перейди, если мне невдомек.

Я только малость обьясню в стихе,

На все я не имею полномочий…

Я был зачат, как нужно, во грехе

В поту и нервах первой брачной ночи.

Да, знал я, отрываясь от земли:

Чем выше мы, тем жестче и суровей;

Я шел спокойно прямо в короли

И вел себя наследным принцем крови.

Я знал- все будет так, как я хочу.

Я не бывал в накладе и в уроне.

Мои друзья по школе и мечу

Служили мне, как их отцы - короне

Не думал я над тем, что говорю,

И с легкостью слова бросал на ветер.

Мне верили и так, как главарю,

Все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,