Он очнулся от того, что теплый солнечный луч коснулся его век. Макс открыл глаза и увидел встревоженное лицо Миланы. Оглядевшись, он понял, что находится в доме бабки Марии. Он лежал на кровати, обложенный пучками каких-то растений, на подушке рядом с его головой лежала икона Божьей Матери.
      – Он очнулся! - закричала Милана.
      – Отойди от него! - резко приказала Виктория, вбежав в дом вместе с Гольдштейном.
      Не поняв, чем он прогневал девушку, Макс приподнялся на локте. Милана в испуге отшатнулась.
      – Да он это, он! Собачье сердце не ошибается! - Роки с размаху вскочил на кровать и слюняво облобызал Макса в губы.
      Гольдштейн опасливо приблизился, положил руку Максу на лоб, прикрыл глаза, и через некоторое время сообщил:
      – Да, вроде бы, это он. Хотя… возможно, и не один.
      – Как ты себя чувствуешь? - спросила Виктория.
      Максу изрядно надоело, что друзья говорят загадками. Он попросил:
      – Может, и меня просветите, в чем дело?
      – Ты говорил чужим голосом, и кричал, и сказал, что ты убьешь тебя, и что мы тебя больше не увидим, потому что это будешь уже не ты, а ты в твоем теле…, -затараторила Милана.
      – Уймись, - прикрикнула Виктория.
      В дом вошла бабка Мария. Она присела на край кровати и протянула Максу кружку:
      – Попей, сынок, полегчает.
      – Да что происходит-то? - взвыл Макс.
      – Что последнее ты помнишь? - спросила Виктория.
      – Драка. Мы перебили всех наемников.
      – А потом?
      – Потом… У меня закружилась голова, и я как будто куда-то провалился. Я долго падал, потом - темнота.
      – Мы считаем, что в тебя вселился чей-то дух, - нахмурился Гольдштейн.
      – Кто-о-о? - изумился Макс, - Вы это серьезно?
      – Ты лишился сознания. Сначала мы испугались, что ты ранен, и перенесли тебя в дом бабки Марии. Она осмотрела тебя, и сказала, что ты цел, просто очень ослаб, и в обмороке. Мы думали, что это последствия драки - ну, стресс, и все такое. Но тут ты заговорил… - Лев Исаакович содрогнулся.
      – У тебя закатились глаза, исказилось лицо. Было такое чувство, что из-под твоего лица пытаются проступить черты другого человека. Все мышцы напряглись. Ты заговорил не своим голосом. Вернее, не так - это говорил не ты, а тот, кто внутри тебя, - сказала Виктория.
      – И что же он вам сообщил? Что все вокруг - матрица? - Макс пытался говорить иронически, все еще храня надежду, что друзья его разыгрывают.
      – Он сказал, что скоро завладеет твоим телом, и тогда твоя душа будет вечно скитаться без приюта. А он будет жить в тебе. Он выкрикивал страшные ругательства и проклятия всем нам, смеялся, корчил отвратительные гримасы.
      – И как вы его прогнали? - Максу стало страшно.
      – Бабушка Мария весь день над тобой сидела. Приказала нам с Гольдштейном держать тебя за руки, а сама шептала что-то, молилась, обложила тебя какими-то травками. Ты вырывался, скрипел зубами, а к вечеру затих, закрыл глаза и уснул. Мы всю ночь по очереди дежурили рядом с тобой, но ты спал спокойно, а утром очнулся.
      – Ты совсем ничего такого не помнишь? - спросил Гольдштейн.
      – Я помню… там, в деревне, слышал странный такой крик. Или клич. Да, это было похоже на чей-то боевой клич. Что-то вроде: "За Рамира!".
      Произнеся эти два слова, Макс почувствовал, как по всему телу прошел озноб. Ему стало холодно, в душе зашевелилось что-то непонятное, страшное и притягивающее одновременно. Он усилием воли подавил это чувство.
      – Ты слышал чей-то клич? - тихо переспросила Виктория, - Макс, это кричал ты сам.
      – Или тот, кто вселился в тебя, - добавил Лев Исаакович.
      – Идите, детки, погуляйте, я с ним поговорю, - вдруг вмешалась бабка Мария.
      Милана, Гольдштейн и Виктория беспрекословно подчинились и вышли из дома. Роки наотрез отказался покидать Макса.
      – Ничего, ничего. Верный пес, молодец. Ты тоже послушай, тебе-то, может, и придется хозяина из беды выручать! - одобрила старуха, - А ты, сынок, выпей настой, выпей, тебе полезно.
      Макс залпом осушил кружку с настоем, которую до сих пор держал в руках. Горьковатая жидкость с травяным запахом успокоила его. Он немного расслабился и откинулся на подушку, внимательно слушая то, что говорила ему бабка Мария:
      – Ты, сынок, знаешь, что есть на свете души неупокоенные? Отчего такое случается - я тебе не скажу - никому то неведомо. Может, у них дела еще на земле какие остались, может, отомстить кому-то хотят. А только бродят такие души по свету, да ищут себе пристанище. И всегда это души злых людей. Не принимает их ни земля, ни небо. Видел, небось, как пьяные ума лишаются? То душа злая в него вселилась, потому что ослаб пьяница, отпустил далеко свою душеньку, и взять его тело легче легкого. А есть еще люди, в которых как будто двое сидит. То один верх возьмет, то другой. Так что сегодня человек добрый, хороший, а завтра - злой да страшный, потом опять хороший. Их все боятся, умалишенными называют, а того не понимают, что не ума они лишились, а своя душа в них с чужой борется. Бывает еще: жил человек, жил, а потом вдруг говорит: "Я царь, мол, и все тут!" И говорят люди, дурачок, мол, блаженный. Нет, не блаженный он, а правда царь, потому что душа мертвого царя в него вселилась, а родную душеньку вытолкнула.
      Макс, услышав такую необычную трактовку раздвоения личности и шизофрении, только рот от удивления раскрыл, но ничего сказать не смог, только слушал:
      – Никто не хочет, чтобы его душа неупокоенной по свету шлялась, страшная кара это для души, страшнее не бывает. Уж лучше пусть в аду горит, и то легче. И души не по своей воле неупокоенными остаются. Только самые злые злодеи на это решаются. Редко такое бывает, раз в сто лет, а может, и реже. Есть одно колдовство, черное, страшное. Берет такой злодей свою вещь какую, и несет к колдуну. А тот накладывает на вещь страшное заклятие, такое, чтобы душа грешника после смерти в нее вселилась. И вот ждет злая душа своего часа, когда кто-то ее пристанище себе возьмет, а потом из него в человека переселяется. И тебе такая вещь досталась.
      – Какая? - прошептал Макс.
      – А ты, сынок, сам посуди: какие обновки у тебя появились? Может, кто подарки делал? И что в руках у тебя было, когда ты упал без сил?
      – Меч…
      – Вот то-то и оно, что меч. И друг твой, Левушка, говорит, что нехорошее твое оружие, мол, видел он что-то такое.
      – Почему же сразу этот дух в меня не вселился?
      – Ждал, когда душенька твоя ослабнет. Она слабой становится от грехов наших. Как обуяет тебя грех - так и потеснит душу твою злодей. Вот что с тобой было, когда ты без памяти упал?
      – Я дрался с наемниками.
      – Гневался, значит. А злой душе этот грех самый любезный - ей это роднее всего.
      – Что же мне теперь делать, бабушка? - жалобно спросил Макс.
      – Бросить тебе надо меч, авось, не поздно еще. Вот вставай-ка ты, да пойдем с тобой в чисто поле. Вот тебе одежа, я ее постирала, пока ты спал. Закопаем меч, помолясь, да то место травкой-бесогонкой присыплем. Вот и ладно будет. Глядишь - и оклемаешься.
      Макс спустил ноги с кровати. Чувствовал он себя нормально - о случившемся напоминала лишь легкая слабость. Бабка Мария сняла со стены пучок сухой травы, издающий резкий запах, и сказала:
      – Пойдем, Максимушка, и пес верный пусть с тобой идет. А друзья здесь обождут.
      Выйдя из дома с мечом в руках, Макс взял в старом сарайчике лопату и зашагал за бабкой в сторону луга. Еще издали он увидел Малыша, который приветствовал его бодрым ржанием. Макс подошел и ласково погладил крутую шею коня.
      – Когда в дорогу? - спросил Малыш, - Мы уже застоялись и травой объелись.
      – Скоро, вот только одно дело сделаю.
      Бабка Мария споро шагала через луг. Макс еще раз погладил коня и побежал вслед за ней. Догнав, спросил:
      – Куда мы идем?
      – А во-о-он, видишь, где луг заканчивается, есть пустырь. Там мы твоего злодея и похороним.
      Скоро они пересекли луг и вышли на ровное место, заросшее репейником и чертополохом.
      – Вот тут прямо и копай, сынок, - сказала бабка, - А я пока заговор прочитаю, от бесов.
      Она принялась что-то нашептывать, время от времени крестясь и крестя Макса. Тот очистил кусок земли от лопухов и взялся за лопату. Плотная слежавшаяся почва, пронизанная длинными корнями сорняков, поддавалась неохотно. Приходилось из всех сил налегать на лопату. Наконец, он выкопал яму глубиной около полуметра, и спросил:
      – Хватит?
      – Хватит, сынок. Если судьба тебе от меча избавиться, он и так тебя отпустит. А если нет - никакая глубь не спасет, - непонятно ответила бабка Мария, перекрестила его в последний раз и сказала, - Ну, с Богом! Клади его туда и закапывай.
      Сняв с пояса меч вместе с ножнами, Макс осторожно положил его в яму, ощущая что-то вроде жалости к прекрасному оружию, которое больше никогда не увидит света, не сверкнет на солнце, не споет свою смертельную песню. Он снова взял в руки лопату, и кинул в яму первую порцию земли.
      – Эй-а-а, за Рамира! - протяжный клич вонзился в мозг, причиняя невероятную боль.
      Обхватив обеими руками голову, Макс рухнул на колени рядом с ямой и застонал. В его голове звучали дикие голоса, звенели клинки, стучали конские копыта, и, перекрывая звуки боя, кто-то кричал тоскливо и затравленно. Чужая жизнь, жестокая, грешная, и давно прошедшая, не желала быть похороненной - меч не хотел отпускать его. Бабка Мария, прошептав слова молитвы, торопливо перекрестила Макса и сказала:
      – Давай, сынок, борись с ним, проклятым! Закидывай его землей-то!
      Из последних сил Макс, стоя на коленях, руками стал сталкивать в яму комья земли. Голос меча стал еще надрывнее - теперь он молил о пощаде, сулил богатство, любовь прекрасных женщин, огромную власть. Макс, стиснув зубы, упорно продолжал закапывать его. Роки, повернувшись к яме задом, помогал изо всех сил, сбрасывая землю задними лапами. Наконец, могила меча была закопана. Макс утоптал ее и уступил место бабке. Та, шепча слова заговора, густо посыпала утоптанное место взятой из дома травой. Все это время меч посылал страшные проклятия, угрожал, сулил жестокую кару, клялся отомстить. Голова Макса раскалывалась, он как будто разрывался на две части: одна понимала, что он поступает правильно, другая из всех сил тянулась к мечу, ставшему для него за это время другом и надежным партнером. Он почувствовал, что еще немного - и упадет без сознания, и пошел прочь от места захоронения, надеясь, что расстояние ослабит голоса внутри него и разорвет притяжение между ним и оружием.
      Каждый шаг давался ему с трудом, его тянуло назад. Голос, который он все время слышал внутри себя, становился все громче. Бабка Мария шла рядом с ним, все время что-то нашептывая и осеняя его крестом. Подойдя к коням, пасущимся на лугу, Макс оседлал Малыша и взял под уздцы Звезду. Двух других коней повела бабка Мария. Она что-то говорила Роки, бежавшему рядом с ней.
      Виктория, Милана и Гольдштейн ждали их около бабкиного дома. Спешившись с коня, Макс усадил Роки в мешок и снова вскочил в седло. Ему хотелось как можно скорее покинуть деревню. Он надеялся, что сумет наконец разорвать связь между собой и мечом с помощью расстояния.
      – В добрый путь, касатики, - бабка Мария перекрестила каждого и подала Гольдштейну узелок с припасами, - Дай вам Бог удачной дороги! Обогнете деревню, попадете на дорогу. А там и до Быстрицы - рукой подать.
      – Спасибо вам, бабушка! - ответила за всех Милана.
      Всадники поскакали к деревне. Отдохнувшие кони, радуясь движению, быстро уносили их от старенького домика, возле которого все еще стояла бабка Мария и глядела им вслед, натруженной рукой прикрывая глаза от солнца.
      У Макса не было сил ни поблагодарить бабку, ни разговаривать со своими спутниками. Он боролся с голосом, звавшим его назад. Обогнув деревню, он понял, что расстояние нисколько не ослабило его тягу к мечу: казалось, его соединяет с оружием проходящая прямо через душу тонкая незримая нить, которая все натягивается по мере удаления и тащит его обратно. Макс наклонил голову, как человек, движущийся против сильного ветра, закусил до боли губы, и погнал Малыша, ускакав далеко вперед от друзей. Он испытывал лишь одно чувство: желание снова увидеть меч, любоваться на его благородный клинок, слышать звон, раздающийся, когда он сталкивается с чужим оружием. Пытаясь подавить в себе это желание, Макс закричал во все горло. Вдруг его тело пронизала невероятной силы боль, и снова хриплый голос протяжно выкрикнул:
      – Эй-а-а, за Рамира!
      Вслед за этим в мозгу взорвался крик:
      – Вернись! Вернись! Вернись!
      Стало нечем дышать, перед глазами поплыл черный туман, уши как будто заложило ватой. Макс обессиленно опустил руки, рискуя упасть на землю, несколько секунд боролся с болью, затем резко развернул коня, и во весь опор помчался назад, не слыша крика Виктории:
      – Ты куда? Остановись! Не делай этого!
      С каждым шагом коня голос, зовущий его к себе, все усиливался. Боль в теле не утихала, но это не пугало Макса: его переполняла радость от того, что скоро в его руках вновь окажется лучшее в мире оружие. Он торопился, как влюбленный на свидание, и лишь подгонял Малыша, чувствуя, каким нетерпением наполняется меч. Галопом проскакав через луг, он спрыгнул на землю, и бросился к месту, в котором свежая земля была щедро присыпана сухой травой. Упав на колени, Макс руками, обдирая кожу, торопливо принялся разрывать землю. Не обращая внимание на кровь, текущую из царапин и смешивающуюся с землей, он достал из ямы ножны, обтер их краем своей куртки и вынул сверкнувший на солнце клинок. Тут же пришло ощущение того, что все в порядке, радость от встречи. Боль в теле утихла, голоса замолчали. Склонившись, Макс поцеловал холодный металл. Роки в мешке глухо зарычал.
      – И что ты теперь будешь делать? - спросила подъехавшая Виктория.
      – Не знаю. Но я не могу расстаться с ним, - ответил Макс.
      Сейчас он чувствовал себя бодрым, сердце наполнялось радостью, как будто он снова обрел очень дорогого ему человека, которого считал потерянным. И лишь где-то в глубине иглой кололо: он поступил неправильно, он должен был бороться, этот поступок приведет беде. Макс тряхнул головой, отгоняя непрошенную мысль, и вскочил на Малыша.
      – Так мы едем? - спросил он Викторию, давая ей понять, что разговор закончен, и его решение не обсуждается.
      Не дожидаясь ответа девушки. Макс поскакал в сторону деревни.

      Поравнявшись с Миланой и Гольдштейном, которые встретили его неодобрительным молчанием, Макс поехал медленнее. Вскоре их догнала Виктория, тоже не произнесшая ни слова. Снова обогнув деревню, выехали на дорогу. Первым не выдержал Гольдштейн:
      – Может, оно и к лучшему? Зато у нас теперь целых два непобедимых воина.
      – Давайте закроем эту тему, - сказал Макс, - Все равно у меня нет сил этому сопротивляться.
      Лошади быстро несли их по ровной широкой дороге. По обеим сторонам дороги колосилась спелая рожь, из которой тут и там выглядывали разноцветные васильки: голубые, синие, бордовые, белые, розовые, они послушно подавались вслед за легким ветерком, колыхавшим тяжелые колосья. Знойное августовское солнце припекало голову, и Макс подумал, что обязательно поплавает в этой самой Быстрице, как только туда попадет. Он представил, как погрузится в прохладную воду, смоет с себя пыль, усталость, и плохие воспоминания, и улыбнулся.
      – Я думаю, до реки осталось совсем немного, - подала голос Виктория, - к вечеру доберемся.
      Гольдштейн, странно сосредоточенный и серьезный, молча кивнул. Макс подумал, что, видимо, виной тому его поступок: Лев Исаакович, еще давно предупреждавший его об опасности, теперь сердится.
      Между тем, время близилось к вечеру: тени становились длиннее, жара понемногу начала спадать. Откуда-то потянуло свежестью, Милана оглянулась и воскликнула:
      – Вон она, Быстрица!
      Впереди голубой лентой сверкала в предвечернем солнце широкая река. Она не зря называлась Быстрицей - ее течение было стремительно, чистая вода реки неслась куда-то, захватывая и увлекая за собой все, что можно было унести с подмытых берегов. Дорога, свернув, пошла вдоль ее крутого берега.
      – Куда нам ехать? Вниз по течению, или вверх? - растерялся Макс.
      – Дом Синей должен быть где-то на берегу реки, но вот на каком, и как далеко - я не знаю, - сказала Виктория.
      Гольдштейн стал еще серьезнее. Остановив свою лошадь, он прикрыл глаза и некоторое время сосредоточено молчал. Затем уверенно проговорил:
      – Дом вниз по течению, на противоположном берегу.
      – Надеюсь, там все в порядке? - спросила Виктория, которой тоже не понравилось настроение Льва Исааковича.
      Тот тяжело вздохнул и потер виски:
      – Не вижу, мешает течение воды. Но у меня очень плохое предчувствие. Надо торопиться.
      Всадники медленно двинулись по дороге, вниз по течению реки, высматривая что-нибудь похожее на брод, или переправу. Но река везде была одинаково широкой и быстрой. Наконец, они увидели на краю дороги рыжего, покрытого веснушками мальчишку лет десяти.
      – Парень, - окрикнула его Виктория, - Ты не знаешь, где здесь мост?
      – Там, - махнул грязной рукой мальчишка, указывая вниз по течению, - Только вы на лошадях не проедете, он старый очень и узкий.
      – А где можно вброд реку перейти?
      – Это еще дальше, за мостом, - ответил мальчик, - Я могу показать.
      Наклонившись в седле, Виктория протянула парнишке руку, тот ловко вскарабкался и устроился впереди нее. Всадники поскакали быстрее. Берега становились более пологими, на них появились маленькие хижины. Похоже, здесь был рыбацкий поселок, но сейчас он выглядел опустевшим. Только колыхались на ветру развешенные для просушки сети.
      – Где же люди? - спросила Виктория.
      – В деревню ушли, - ответил мальчик, - На реке нынче жить нельзя, водяные завелись. Дядька мой пьяный полез купаться - они его и утащили.
      – Так может, он сам утонул? - предположил Макс.
      – Нет, я видел, водяной его схватил, и под воду утащил, а вокруг так и забурлило! А по ночам утопленники на берег вылезают, и людей топят. Мы с мамкой и папкой тоже в деревню подались.
      – Везде одно и то же: нечисть, нежить, - расстроено пробурчал Гольдштейн.
      – Вон он, мост! - крикнул мальчишка.
      Узенький деревянный мостик на сваях выглядел совсем хилым и ненадежным. Макс подумал, что после рассказа ребенка он не рискнул бы пройти по нему и один, а проехать на лошади было бы просто самоубийством.
      – Нет, не годится, - решила Виктория, - Показывай, где брод.
      Через некоторое время река стала уже, ее течение немного замедлилось.
      – Брод здесь, - мальчишка указал пальцем на самое узкое место, - Тут по колено.
      Всадники спешились, и подошли к воде.
      – Придется идти пешком и вести лошадей в поводу, - решила Виктория, - Если рассказ про водяных правда, верхом мы от них не отобьемся, утянут вместе с конями. А ты-то теперь куда? - спросила она мальчика.
      – В деревню, здесь близко, через поле, - махнул он рукой, указывая в противоположную от реки сторону.
      Мальчишка попрощался и убежал. Макс посмотрел на чистую, несущуюся мимо воду реки, и поежился. Он нисколько не сомневался, что она скрывает что-то недоброе и страшное: сталкиваться со всякими невозможными тварями уже вошло у него в привычку.
      Виктория взяла своего коня под уздцы, и первая вошла в воду. За ней двинулась Милана, потом Гольдштейн. Замыкал цепочку Макс с Малышом. Роки, не любивший воду, высунул голову из мешка, и опасливо осматривался по сторонам. Виктория уже пересекла реку до середины, когда ее конь испуганно заржал. Девушка выхватила меч и резко ткнула им в воду перед собой. Закричала Милана, Гольдштейн принялся размахивать кинжалом вокруг своих ног, будто что-то от них отсекая. Макс напряженно всмотрелся в воду и увидел, что к ногам Малыша тянется прозрачное извивающееся щупальце. Он ударил по щупальцу мечом, с удивлением наблюдая, как оно отделилось от чего-то, скрытого под водой, а затем, как червяк, уползло под камни на дне. Вода забурлила, и на поверхность поднялся обладатель щупальца. Тварь больше всего напоминала осьминога. Ее тело было почти прозрачным, что, видимо, помогало ей оставаться незаметной при охоте. Макс с отвращением увидел, что внутри тела находится полупереваренная рыба, в которой кишат черви. Он из всех сил рубанул по осьминогу мечом, раскроив его надвое. Обе части свернулись и скользнули под воду, которая уже кипела от появления все новых и новых монстров. Виктория, мечом прокладывая себе дорогу, сумела пройти большую часть реки. Резко крикнув, она шлепнула своего коня по крупу, и тот, сделав мощный рывок, выскочил на берег. Девушка развернулась и кинулась на помощь Милане, которую со всех сторон осаждали твари.
      – Садись на коня! - крикнула ей Виктория, размахивая мечом направо и налево.
      Милана, громко визжа, вскочила на коня, а Виктория взяла его левой рукой под уздцы, правой освобождая брод от осаждающих его монстров. Макс справлялся сам. Он был уже на середине реки, успешно отбиваясь от осьминогов, когда вода рядом с бродом вдруг выстрелила вверх высокий фонтан, а потом поднялась шапкой пузырей, и на поверхность всплыло нечто. "Осьминожий царь!" - растерянно подумал Макс, глядя на огромное пузатое чудовище, чьи трехметровые щупальца жадно тянулись к Малышу. Решив, что бояться некогда, можно и коня потерять, Макс изо всех сил рубанул мечом по одной из конечностей монстра. Щупальце отделилось от тела, и обвило Макса поперек груди, сжимая так, что перехватило дыхание. Заорав, он всадил меч в тело (или это была голова?) чудовища, метясь туда, где находилось что-то, похожее на пасть. Осьминог всколыхнулся, поднял щупальца и обрушил их на Макса. Задыхаясь, тот едва устоял на ногах, но продолжал рубить желеобразное скользкое тело, надеясь, что тварь наконец сдохнет. Роки, высунувшись из своего мешка, визгливо зарычал и цапнул конец щупальца, сжимавшего грудь Макса. Виктория, вытащив на берег Милану, снова ринулась в воду, крикнув Гольдштейну:
      – Выводи коней, - и тоже врубилась в тело чудовища.
      Видимо, монстр начал слабеть, его щупальца теперь хлестали людей уже не так яростно, а отрубленное щупальце, сжимавшее грудь Макса, разжалось и шлепнулось в воду. Осьминог вдруг содрогнулся и, оттолкнувшись от дна, быстро скрылся под водой, создав бурлящий водоворот. Вместе с ним скрылись и более мелкие твари.
      Макс с Викторией выбрались на берег. Гольдштейн, благополучно выведший Малыша и Звезду, успокаивающе гладил коней. Милана, дрожа от холода и пережитого страха, расцеловала Викторию.