Мама ходила по комнате из угла в угол, прислушиваясь к вою ветра и шуму дождя.
      И вдруг мы услышали скрип колёс. К дому кто-то подъехал, кажется, на телеге.
      Растворилась входная дверь. В переднюю вошёл Михалыч. Весь его новый спортивный костюм был мокр до нитки, а франтоватое кепи напоминало шляпку старого, разбрюзгшего гриба. С усов у него стекали капли дождя.
      - Жив? Ну слава богу! - облегчённо вздохнула мама.- Где же ты до сих пор был?
      - Дай сперва переоденусь, всё расскажу потом. Михалыч оделся во всё сухое. Подали ужин. В комнате было тепло, светло. Все сразу повеселели.
      - Вот история-то вышла,- бодро сказал Михалыч.- Выехал я за город; машина работает идеально. Несусь по шоссе, только ветер посвистывает. Так незаметно откатил вёрст за пятнадцать. Ну, думаю, пора и домой. Остановился. Закатил мотоциклет на обочину, покурил, отдохнул и хочу обратно ехать. Включаю газ, что за ерунда - не включается. Туда-сюда- машина как мёртвая. А тут, вижу, тучи заходят, начал дождь накрапывать. Бился, бился, всё попусту. А как на грех, ни одной подводы на шоссе не видно. Пришлось пешком идти в ближайшую деревню и нанимать подводу. Еле втащили этого чёрта на телегу. Ужасно тяжёлый. Так и вернулся на лошадке домой.
      - А мотоциклет-то где? - спросила мама.
      - Да во дворе под навесом стоит.
      - Его бы вытереть нужно, а то весь заржавеет.
      - Ничего с ним, дураком, не случится!-сурово ответил Михалыч.- Не хочет ездить - и чистить его незачем.
      - Так, так! - грустно вздохнула мама.
      С каждым днём Михалыч всё более и более враждебно поглядывал на своего металлического коня.
      Из кабинета его перевели в переднюю и поставили в сторонке в тёмный угол. Но и тут он казался Михалычу не у места.
      - Всю переднюю загородил! - частенько ворчал он, раздеваясь.Превратили квартиру в каретный сарай. Скоро совсем жить негде будет.
      На такую воркотню мама обычно ничего не отвечала, только негодующе пожимала плечами. Этот жест ясно говорил без всяких слов: "Сам же завёл, и сам же на кого-то злится. Потеха, право!"
      Приходя с работы, Михалыч обычно делал вид"; что и забыл "об этой дурацкой машине".
      Но иногда у него вдруг будто рождалась какая-то надежда: "А что, как заведётся да и поедет?"
      И вот как-то раз Михалыч вновь после долгого перерыва решил попытать счастья.
      Машина покапризничала, но всё-таки завелась.
      - Только, ради бога, далеко не уезжай! - просила его мама.- Ну, сделай круга два по городу и возвращайся.
      В этот день Михалыч был в отличном настроении.
      - Не беспокойтесь, мадам! - сказал он.- На сей раз всё будет в порядке. Я, кажется, в конце концов перехитрил этого упрямца.- И он ласково похлопал по кожаному седлу машины.
      Я попытался заговорить о том, что раз конь объезжен, нельзя ли и мне сегодня прокатиться.
      Но мама грозно взглянула на меня и как отрезала:
      - Ни в каком случае!
      - Не горюй, Юра,-подмигнул мне Михалыч.- Теперь мы его обуздали. Скоро и мама на нём кататься будет.
      Я проводил Михалыча и побежал в сад играть в охотника. Уже начало темнеть, когда мама позвала меня пить чай.
      - А Михалыч ещё не приехал? - спросил я.
      - Нет. Опять, наверное, посреди дороги сидит.
      - Теперь этого быть не может,- уверенно отвечал я.
      - То есть почему не может?
      - Потому что Михалыч разгадал, в чём дело. Теперь коняшка у него не закапризничает.
      - Дай-то бог,- недоверчиво ответила мама. Но вот настал вечер, настала ночь, а Михалыч не возвращался.
      - Хорошо, хоть дождя нет,- говорила мама.- Погода тёплая. В крайности костерок разведёт, переночует у дороги, а утром с попутной и приедет. Только бы не взорвался и ноги себе не сломал,-тревожно добавляла она.
      Домой Михалыч явился за полночь. Он пришёл очень сердитый, отказался от ужина и сразу прошёл к себе в кабинет.
      - А где же машина? - робко спросила мама.
      - Там валяется! - буркнул Михалыч.
      - То есть где это - там?
      - У Цурика в лесу. Мама совсем растерялась:
      - Ты что ж, её бросил, а сам уехал?
      - Не уехал, а пешком ушёл, нигде подводы нет! - раздражённо отвечал Михалыч.- А ты что же хотела, чтобы я цыганский табор у дороги разбил?
      - Но ведь её могут ночью украсть,-сказала мама.
      - Да кто её там возьмёт! - махнул рукой Михалыч.- Не заводится, и заднее колесо заело. Совсем не крутится.
      - Боже мой, нужно чем свет подводу за ней послать!- забеспокоилась мама.- Теперь ночью кого наймёшь?
      - Никуда не денется,- решил Михалыч.- А украдут - туда ей и дорога.- И он, даже как будто повеселев, отправился спать.
      Мотоциклет не украли. Мама утром наняла подводу, и машину привезли домой. Но после этого случая Михалыч больше не хотел её даже видеть. Он отправил её в мастерскую Ветрова, чтобы там исправили не пожелавшее двигаться заднее колесо.
      Из мастерской мотоциклет больше не вернулся.
      - Я его продал там,- сказал Михалыч, когда мама начала интересоваться, скоро ли, наконец, машину починят.
      - Продал? За сколько?
      - Ну, это уж, мадам, моё дело,- неохотно ответил Михалыч.
      - Так я и знала! - вздохнула мама.- Лучше бы на эти деньги дельное что-нибудь себе купил.
      Больше об этом злосчастном мотоциклете у нас в доме старались не вспоминать.
      ЧУДЕСА В ЛУЖЕ
      Несмотря ни на какие помехи, мы с Михалычем всё лето продолжали собирать и засушивать разных бабочек, жуков, стрекоз. Коллекция быстро увеличивалась.
      Но в,от что нас огорчало: частенько мы совершенно не знали, как называется пойманное нами насекомое. Единственно, кто нам в этом деле мог помочь,- это книги Брема. Мы перелистывали девятый том, где были всевозможные насекомые, и старались сличить то, что мы поймали, с изображениями на картинках. К сожалению, большинство картинок были не цветные, и по ним очень трудно было судить - похоже ли наше насекомое на изображённое в книге или не похоже.
      Однажды, просматривая картинки в книге, Михалыч сказал:
      - Вот, Юра, мы всё ловим то, что по воздуху летает или по земле ползает, а ни разу не заглянули в воду. Ты только взгляни, сколько там интересного.
      И Михалыч показал мне обитателей глубокой заросшей лужи: личинок водяных жучков, стрекоз, гладышей, водомерок, вертячек...
      В тот же вечер мы решили назавтра двинуться в заречные луга. Там, в глубоких впадинах, среди кустов лозняка, всё лето не пересыхали глубокие лужи- настоящие крохотные озёрца, густо заросшие по берегам осокой и тростником.
      К такому походу надо было немножко подготовиться: сделать из крепкой марли сачок для ловли в воде и взять с собой несколько банок, чтобы сажать в них свой улов.
      Марля у Михалыча оказалась в шкафу, банки тоже нашлись. Сборы были закончены в тот же вечер.
      На следующий день после обеда мы отправились на новую для нас охоту за всякими обитателями глубокой лужи.
      Перешли через мост, выбрались в заречные луга.
      - Пойдём-ка вон к тем кустам,- сказал Михалыч, указывая на низинку, по краям которой росли кусты лозняка.
      Действительно, в низинке, у самых кустов, оказалась довольно большая лужа. У берегов она была совсем мелкая, и на мели прямо из воды торчали толстые зелёные стебли каких-то растений. На конце
      каждого стебля виднелся зелёный листок, заострённый, как стрела.
      Михалыч сказал, что это растение и называется "стрелолист".
      - А вот это ежеголовка.- И Михалыч показал мне рядом со стрелолистом другое растение, на стебле которого торчали зелёные шарики, усаженные длинными колючками.
      - Как будто зелёные ёжики,- сказал я.
      - Да, похоже,- согласился Михалыч.- А теперь посмотри-ка сюда. Видишь, у самой воды растение, на верхушке стебля будто белое крылышко. Его и зовут белокрыльник.
      Много ещё разных растений показал мне Михалыч, только я тут же и забыл их названия. Я слушал его плохо-мне хотелось поскорее подобраться к самой луже и заглянуть в воду, что там делается.
      Мы выбрали один бережок покруче, уселись и стали наблюдать.
      Вода была совсем прозрачная, всё видно до самого дна. И дно тоже видно, только оно было сплошь укрыто какими-то подводными растениями с длинными, как зелёные нити, стеблями. На них пучками торчали в разные стороны тонкие жёсткие волосочки. Михалыч сказал, что это элодея, или водяная чума, а зовётся она так потому, что засоряет все водоёмы, куда только попадает.
      Сидя на берегу, я осматривал всё кругом. Передо мной всюду кипела жизнь. Над водой то и дело пролетали тоненькие, будто травинка, стрекозы с чудесными тёмно-синими крылышками. На лету они взмахивали крыльями, точно бабочки, а когда присаживались отдохнуть на какой-нибудь стебелёк, не распластывали крылья, как другие стрекозы, а так же, как бабочки, складывали их над спинкой. Я хорошо знал этих стрекоз. У нас в коллекции уже были такие. Называются они "красотки". Вот уж верно -настоящие красавицы!
      Кроме красоток, над водой носились и другие стрекозы: огромные коромысла и крохотные зелёные лютки. Тут же порхали и разные бабочки. Но всех этих стрекоз и бабочек я видел уже много раз. Куда интереснее было глядеть на воду и в глубь её.
      По поверхности лужи, будто танцоры, скользили и ловко расшаркивались забавные длинноногие водомерки.
      Мы с Михалычем уже читали про них, и я знал, что они не тонут, а бегают по воде, как по льду, потому что их лапки смазаны жиром. Смажьте жиром иголку, бросьте на воду, она тоже не утонет. Этот забавный опыт я не один раз проделывал.
      Смотреть на водомерок было очень интересно. Они ведь не просто так, от скуки, бегали по воде -они охотились. Вот какая-то мушка упала с ветки на воду. В один миг несколько водомерок, перегоняя друг друга, бросились к добыче.
      Та, что подоспела первой, схватила мушку передними лапками, как руками, приподняла и вонзила в неё свой острый хоботок.
      -Я совсем свесился над водой и так засмотрелся на водомерку, что чуть сам в лужу не кувырнулся. Михалыч уж меня за рубашку схватил:
      - Что ты делаешь? Свалишься сейчас.
      - Не свалюсь,-ответил я, устраиваясь попрочнее и продолжая наблюдать.
      Кроме водомерок, по поверхности лужи носилась кругами, будто играя в догонялки, целая стайка крошечных чёрных жучков-вертячек. Они весело поблёскивали на солнце металлическим блеском. И эти забавные жучки тоже не просто резвились, а искали добычу ещё более крошечную, чем они сами.
      А вот из глубины поднимается большой чёрный жук-водолюб. Он приникает ртом к поверхности воды. Водолюб набирает в свои воздушные мешки запас свежего воздуха. Набрал и снова исчез в глубине.
      Но на смену ему уже спешит со дна другой жук. Нет, это не водолюб, он плоский, коричневатый, со светлой каймой по бокам. Недаром его и прозвали "плавунец окаймлённый". Он тоже поднимается к самой поверхности, чтобы набрать запас воздуха. Только он выставляет наружу не переднюю, а заднюю часть своего тела. Так, перевернувшись вниз головой, он и запасается воздухом для своих дальнейших скитаний среди подводных зарослей. Жук-плавунец - это хищник. Он нападает на разных личинок, червячков, даже головастикам, даже мелким рыбёшкам нет от него спасения.
      Водолюб - совсем другое дело. Он хоть и страшен на вид и крупней плавунца, зато очень миролюбивое существо: он питается мелкими подводными растениями.
      Всё это мы только накануне вечером прочли с Михалычем у Брема. И как интересно мне было теперь видеть всех этих плавунцов, водомерок, вертячек своими глазами. Жаль только, что плавунец при мне сейчас никого не схватил, только набрал воздуха и, ловко заработав лапками-вёслами, быстро пошёл в глубину.
      Потом мы видели, как выплывал из глубины, чтобы тоже глотнуть свежего воздуха, длиннохвостый тритон, похожий на маленькую ящерицу. Потом видели ещё пиявок, проворных гладышей, похожих на крупную муху с белыми крыльями. Очень забавно было глядеть, как гладыши, выплыв к поверхности, замирали в воде спинкой вниз, а брюшком вверх. Точно поверхность воды была для них прозрачным потолком, и они сидели на нём, как мухи, вниз головой.
      А вот большой мохнатый паук-серебрянка уселся на плавучий лист и греется на солнышке. Он не двигается.
      Я сорвал длинный стебелёк травы и дотронулся до паука. В тот же миг он ожил, бросился к краю листа и нырнул под него прямо в воду,
      Пауку-серебрянке вода не страшна: у него в глубине среди водорослей имеется воздушный колокол, как у настоящего водолаза. Устроен колокол очень занятно: сплетёт серебрянка тоненькую паутину в глубине среди подводных стеблей и листьев; как только паутина готова, паук начинает таскать под неё пузырьки воздуха. Когда он ныряет с поверхности в глубину, весь бывает облеплен воздухом, с виду будто серебряный шарик. Его и зовут потому серебрянкой. Так на себе и таскает паук воздушные пузырьки в глубину под свою паутину. Много-много натащит; скопятся они в один большой пузырь, разопрёт он вверх и в стороны подводную паутину, вот и получается водолазный колокол, похожий на серебряный колпачок. В своём колоколе серебрянка от врагов спасается.
      На картинке у Брема такой колокол нарисован. Я его хорошо рассмотрел. А вот теперь на дне лужи никак не мог увидеть подводное жилище паука. Так и не нашёл.
      - Ну что ж, посидели, посмотрели - и хватит,- сказал Михалыч.- Пора и за ловлю приниматься.
      - Правильно!-обрадовался я. Поддёрнул повыше штанишки, сбросил туфли и с наслаждением залез по колено в тёплую, прогретую солнцем воду.
      - Ты поводи сачком у самого дна среди растений, а весь улов тащи сюда, на бережок.
      Так я и сделал: принялся водить сачком под водой, воображая, что я ловлю в океане осьминогов, крабов, акул...
      В один миг весь сачок оказался полон зелёной массой подводных растений.
      Я с трудом вытащил его на берег и вытряхнул всё содержимое на сухое местечко около Михалыча.
      - Вот это дело! - одобрил он, надевая очки и начиная разбирать мокрые зелёные стебли.
      Чего-чего только там не оказалось: и водяные жуки, и гладыши, и улитки-прудовики с длинной остроконечной, как колпачок, раковиной, и улитки-катушки с раковиной в виде туго свёрнутой трубочки, и улитки-живородки, у которых широкая часть их изогнутой раковины закрыта плоской крышечкой.
      Но особенно нравились мне личинки стрекоз - серые, неповоротливые, с огромной головой и длинным толстым телом. Они походили на каких-то страшных бескрылых насекомых. Медленно передвигая ногами, они ворочались и еле-еле ползали среди массы стеблей. Вдруг в этой зелёной массе я заметил что-то белое, блестящее. "Да это рыбка, совсем крохотная. А вот и другая, и третья". Я осторожно их выбрал и выпустил обратно в водоём.
      - Откуда же здесь они? - спросил я Михалыча.
      - А весной, когда река разлилась, рыбы зашли сюда, икру отложили. Потом луг обсох, остались только эти озерки. Вот в них мальки из икры и вывелись.
      - Как же им теперь в речку попасть?
      - До будущей весны никак не попадёшь,- отвечал Михалыч.- Счастье их, если за зиму водоёмчики эти не промёрзнут до самого дна, да ещё если свежего воздуха в воде до весны хватит. Тогда по весне река опять разольётся, и вся рыбья молодь туда убежит. Только мало кому этак посчастливится, большинство либо летом в засуху, либо зимой подо льдом погибнет.
      - А если я их сейчас выловлю сачком да в банке с водой отнесу в реку?
      - Тогда они выживут и тебя поблагодарят, что из плена их спас,- весело ответил Михалыч.
      Мы рассадили по банкам весь наш улов. Я снова залез в лужу и принялся уже за настоящую рыбную ловлю.
      Всех мальков, которые мне попадались, мы бережно сажали в банку с водой. И, когда добычи накапливалось достаточно, я бежал к реке и выпускал малышей прямо в воду. Ух, как они припускались вглубь, только сверкнут, будто искорки, и уже след простыл.
      Обловив одну лужу, мы с Михалычем перешли ко второй, потом к третьей. Дело шло быстро на лад.
      Штаны у меня были все до нитки мокрые, но день жаркий, и Михалыч разрешил полоскаться в воде. Он Только посоветовал снять мокрую одежду и посудить её на солнышке. А чтобы все швы скорее просохли, я даже вывернул штаны наизнанку и положил на бугорок.
      - Высушим всё,-сказал Михалыч,- "начальство" и не узнает про наши с тобой проделки.
      Мы уже перешли к облову четвёртой лужи. Она была поглубже прежних, и вода в ней попрохладней. Я с наслаждением бродил в воде выше пояса, но рыбёшки здесь попадались гораздо реже.
      - Воды много, вот они и удирают,- сказал Михалыч.- Ну-ка, попробуй черпани в зарослях у бережка.
      Я черпанул, и вдруг в сачке что-то заплескалось.
      Даже с берега Михалыч это увидел.
      - Подними вверх, тащи, тащи на берег!-закричал он.
      Я с трудом выхватил сачок из воды. Внутри его среди водорослей ворочалось что-то живое.
      - Щука, щука! - не своим голосом завопил я, выскакивая на берег.
      - Молодец, молодчина! - кричал Михалыч, спеша мне навстречу.- Неси от воды, а то уйдёт.
      Мы отбежали от берега подальше к кустам, и там я вытряхнул прямо на траву порядочную щучку, пожалуй, не меньше фунта весом.
      Вся ещё мокрая, блестящая на солнце своей зеленовато-жёлтой бисерной чешуёй, она запрыгала среди уцелевших от покоса ромашек, приминая их тонкие стебельки и белые глазастые головки.
      После такой удачи нам захотелось поскорее домой. Я надел уже высохшие штаны. И мы поспешили к
      в обратный путь, чтобы похвастаться своим неожиданным уловом.
      Мама обрадовалась нашей удаче не меньше нас самих. Она обещала сегодня же поджарить щуку на сковородке, с картошкой, со сметаной.
      - Молодцы, молодцы! - хвалила нас она и вдруг изумлённо взглянула на мои ноги.- Позвольте, а почему же у вас штаны наизнанку?
      Тут я взглянул на себя и сразу всё понял. Как штаны на солнце сушились, вывернутые наизнанку, так я их впопыхах и надел.
      Но мама не рассердилась, что я без её позволения раздевался и лазил в воду. Она только засмеялась, говоря:
      - Хорошо, что вообще надеть не забыл.
      Да и можно ли было портить мне какими-то штанами такой замечательный день, день моего настоящего торжества!
      ОЗОРНИК
      С тех пор как я побывал один раз с Петром Ивановичем на ловле перепелов, я стал частенько к нему заглядывать. Мне у него всё нравилось: и тенистый садик, и его крохотный домик, и он сам, всегда такой приветливый, ласковый. Даже швейная машинка, за которой он сидел большую часть дня, и та мне нравилась, но особенно потому, что, как только он принимался на ней строчить, все птицы в клетках начинали петь одна громче, задорнее другой. Ровный, ритмичный стук машинки и разноголосое пение птиц сливались в оглушающую, но на мой слух необыкновенно приятную музыку.
      Когда я приходил к Петру Ивановичу, он обычно старался поскорее закончить своё шитьё, затем откладывал его в сторону и, потянувшись, вставал со своей рабочей табуретки.
      - Пришёл, сынок? - ласково говорил он.- Надумал старика проведать, хорошо, что надумал,
      умница.
      Он ещё разок, вероятно уже в двадцатый раз, проверял, у всех ли птиц есть еда и питьё, кого следует, выпускал полетать по комнатке, а тех, кто уже слишком долго загулялся, наоборот, приглашал домой, в клетку.
      - Иди, иди, гуляка. Не налетался ещё за целый день,- ласково говорил он какому-нибудь дрозду или щеглу, легонько помахивая палкой, на конце которой была привязана тряпочка.
      Завидя это "страшное" пугало, птица обычно делала по комнате два-три круга и потом сама залетала в свою клетку.
      - Ну, вот и умник!-одобрял старичок.- Вот и молодец, что послушался. А я тебе уже водицы свежей налил, поесть приготовил. Закуси, отдохни, дружочек.
      Когда все клетки бывали проверены и всё приведено в порядок, Пётр Иванович ставил самовар, и мы шли в его садик пить чай со свежими ягодами смородиной, малиной, крыжовником. Мы их тут же срывали с кустов.
      В чаепитии обычно принимал участие и наш неизменный друг - скворушка. Ножка у него давно зажила, и он чувствовал себя превосходно.
      Скворец почти ни на шаг не отставал от своего хозяина: куда Пётр Иванович - туда и его крылатый друг. Либо летит за ним, либо сядет на плечо и едет. А сам ещё за ухо клювом ухватит, держится.
      - Озорник, да и только,- скажет про него Пётр
      Иванович.
      Помню, один раз сидели мы в саду, пили чай. Скворец тут же по столу разгуливал, ягоды с тарелки
      поклёвывал.
      Пётр Иванович налил себе в блюдце чай, остудил, поднёс блюдце к губам; только хотел отхлебнуть,
      вдруг скворец: "Фр-р-р-р-р"- со стола и прямо ца краешек блюдца, будто на жёрдочку.
      Блюдце -из рук, об стол и вдребезги. Чай по столу разлился, течёт. А скворцу хоть бы что. Сел на стол и хитро так на хозяина посматривает.
      Пётр. Иванович рассердился.
      - -Ах ты озорник! - кричит. А скворец на него: "Азрник, азрник!" Тут, конечно, всякая злость у старика сразу прошла, сахарцу скворцу предлагает, радуется:
      -Ишь ты, новое словечко выучил, да как чисто, как хорошо говорит!
      Скворец сахаром полакомился, потом взлетел со стола на ближайшую яблоню и оттуда опять: "Азрник, азрник!" Видно, самому это слово понравилось. Раз пять подряд его повторил, всё чаще, чаще да вдруг затрещал, затрещал и запел, будто весной.
      И так это хорошо получилось. Сидит среди зелёных ветвей, вечернее солнце его освещает, все перышки ему золотит, а он поёт, заливается.
      Послушал его Пётр Иванович, вздохнул и говорит:
      - Вот к чему он так растрещался, значит, скоро и лету конец.
      - Почему конец? - не понял я.
      - Потому что скворец всегда в конце лета в беспокойство приходит, чувствует, недолго ему в родном краю оставаться, настаёт пора в чужие края лететь. Вот он и волнуется, не знает уж, чем ему свою любовь к родным местам доказать. А чем птица эту любовь доказать может? Только песней.
      Долго ещё распевал скворец, сидя на дереве, а мы сидели и слушали. Потом он наконец умолк. Начал охорашиваться, чистить перышки. И в саду стало очень тихо; только, не нарушая этой вечерней тишины, монотонно трещит в траве кузнечик.
      - А стрижей уже не слыхать, первыми на юг подались,- неожиданно сказал Пётр Иванович.
      И я вдруг понял - вот почему так тихо. Не слышно пронзительных визгов стрижей. Уже улетели.
      Мне стало грустно. Жаль уходящего лета. Вспомнилось: ведь этой осенью уже в школу пойду.
      "А-зр-ник, а-зр-ник!" - неожиданно громко закричал скворец.
      - Верно, что озорник,- ответил ему Пётр Иванович.
      МЫ ПОТРУДИЛИСЬ НЕДАРОМ
      Всё лето мы пользовались зеленью из собственного огорода, который ещё весной возделали своими руками. Перед обедом и перед ужином мы с Михалычем отправлялись туда, чтобы сорвать лучку или укропцу. Правда, зловредная тётка Дарья делала вид, что не замечает наших овощей, и ежедневно лук, укроп и всё прочее покупала на рынке.
      - Зачем она это делает? - с возмущением спрашивал Михалыч маму.Покупает то, что у самих есть, только лишние деньги даром тратит.
      - Наконец-то и ты о деньгах вспомнил,- улыбалась мама и спокойно добавляла: - Вся зелень на день стоит пятачок. А если Дарья начнёт её с вашего огорода для готовки брать, так в неделю там ничего не останется.
      - Ну, не хотите, и не надо,- отвечал Михалыч.- А мы с Юрой отлично обходимся собственными овощами. Для нас просим ничего не покупать.
      - Вот и прекрасно! - соглашалась мама.
      С огорода мы с Михалычем пользовались не только овощами. На грядах завелось множество жирных гусениц. Я их ежедневно собирал и кормил ими нашу ручную галку, от этого получалась двойная польза: и вредителей уничтожаем, и Галя очень довольна.
      Кроме гусениц, которые портили наш урожай, были у нас и другие враги мамины куры. Но с ними мы быстро справились, устроив при помощи собственного верстака и знакомого столяра отличную ограду Даже калитку в ней сделали.
      В конце лета у нас на грядах появились огурцы и выросла одна довольно большая тыква. Эту тыкву мы специально выращивали для замечательного опыта, который Михалыч решил проделать. Не знаю, сам ли он его выдумал или услышал от кого-нибудь.
      Как только тыква выросла довольно солидных размеров, мы и приступили к опыту. В один её бочок Михалыч воткнул иглу с толстой шерстяной ниткой. Другой конец этой нитки он опустил в баночку с сахарным сиропом. Этот сосуд мы поставили на землю рядом с тыквой.
      - Понимаешь, в чём вся суть дела? - говорил мне Михалыч.- По этой нитке, как по фитилю, сладкий сироп будет втягиваться в тыкву, и она станет сладкой, как дыня. Только пока никому ни слова. Подождём недельку, а потом и преподнесём на стол наше произведение. Вот мама-то с Дарьей ахнут!
      Устроив всё как нужно, мы закрыли от посторонних любопытных глаз будущую дыню травой и листьями. Пусть лежит себе в холодке да наливается сладким соком.
      Мне страшно хотелось поскорее отведать этот чудесный фрукт. Я прямо считал каждый день, долго ли ещё ждать осталось. Михалыч не разрешал мне трогать нашу толстенькую питомицу и даже совсем не раскрывал листья, не глядел на неё.
      Наконец неделя прошла, опыт был закончен. В этот день мы, как заговорщики, пробрались в огород, сбросили листья и траву, закрывавшие наше детище.
      Но что же случилось? За эту неделю тыква не только не выросла и не налилась сладким соком, наоборот, она стала совсем маленькая и сморщенная, как старушка, а в том месте, где у неё была воткнута игла, её бок совсем сгнил. Куда же тогда девался сахарный сироп, почему он не напоил тыкву? Мы взглянули на банку. Она была полна утонувших муравьев. Собственно, это был уже не сахарный сироп, а какая-то тёмная, очень густая каша. Вот, значит, кто отведывал наш сладкий напиток. Мы с грустью переглянулись.
      - Любой опыт может и не удаться,- вразумительно сказал Михалыч.- На то он и опыт.- И, лукаво улыбнувшись, добавил: - А хорошо, брат, что мы заранее ничего не рассказали "нашим врагам". Давай же сохраним всё это в тайне.
      О нашем неудавшемся опыте мы ни слова не сказали ни маме, ни тётке Дарье.
      Ну что ж, дыни из тыквы у нас не получилось, а всё-таки все остальные овощи имеются, даже собственные свежие огурцы. Только было непонятно, почему они совершенно горькие.
      - А ты знаешь, брат, когда огурец слегка горчит, это даже приятно,говорил мне Михалыч.- Понимаешь, придаёт какой-то особый вкус, особую остроту.
      Я был с этим совершенно согласен и, преодолевая отвращение, ел горькие, как хина, огурцы.
      Всё шло как нельзя лучше. Огород наш так разросся, что походил теперь на тропические джунгли. Мы его совсем не пропалывали. Особенно буйно разрослись на грядах и между ними крапива и лебеда.
      - Ничего, это даже к лучшему,- уверял Михалыч,- создаётся естественная затенённость. А то на солнце вся зелень начала бы вянуть и сохнуть.
      Мы были очень довольны нашим огородом и уже подумывали о том, что скоро надо будет снимать основной осенний урожай.
      И вот как-то раз Михалыч, как обычно, пошёл на огород, чтобы принести "кое-что" к ужину. Мы с мамой сидели за столом и ждали.
      Неожиданно дверь с шумом распахнулась, и в столовую вбежал Михалыч. Он был весь красный, глаза метали молнии.
      - Застрелю, собственными руками застрелю! - закричал он, задыхаясь от гнева.
      - Кого, кого застрелишь? - перепугалась мама.
      -- Эту негодную тварь.
      - Какую тварь?
      - Корову! Твою корову! - Михалыч еле перевёл дух.- Тысячу раз говорил: "На чёрта она нужна! И молоко и масло - всё есть на рынке". Так нет, нарочно держите это чудовище!..
      - Подожди, успокойся,- перебила мама.- Что ж она сделала?
      - Съела, весь огород съела! - в полном отчаянии проговорил Михалыч.Сколько работы, сколько трудов - и вот результат!
      Я выскочил из-за стола и побежал взглянуть на всё своими глазами. Действительно, на месте нашего пышного огорода торчали какие-то жалкие, объеденные стебельки. Все гряды были перетоптаны, перемяты. Я с горечью поглядел на этот ещё недавно цветущий уголок. Увы, от него ничего не осталось.
      Пришёл и Михалыч, закурил, молча стоял у открытой калитки.
      - Да как же она сюда забралась? - недоумевал я.
      - Забыл, я сам забыл запереть калитку, когда перед обедом сюда заходил,- мрачно пояснил Михалыч.
      Так нам и не удалось собрать осенний урожай с нашего огорода.
      Но корову Михалыч всё-таки не застрелил и даже очень скоро перестал на неё сердиться.
      - А наши с тобой труды в огороде всё-таки не пропали даром,- однажды весело сказал он.
      - То есть как не пропали?
      - Очень просто: ты пьёшь молоко, ешь сметану, масло, а почему они такие вкусные, жирные стали? Потому что корова нашими овощами питалась. Это брат, совсем не то, что какая-нибудь трава-мурава.
      Действительно, с тех пор как корова побывала в нашем .огороде, мне стало казаться, что её молоко, и сметана, и масло стали особенно вкусные.
      Мама тоже с этим вполне согласилась.
      ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ
      Лето кончалось. В зелёной листве берёз уже появились жёлтые прядки. Грачи и ласточки сбились в огромные стаи. Грачи целые дни разгуливали за рекой по скошенному лугу, добывая разных жучков, червячков. А ласточки с утра до ночи носились над тем же лугом, над речкой, над пустошью за городом, охотясь за мошками и комарами.
      А иной раз будто тёмная тучка покажется издалека и быстро приближается. Но я хорошо знал, что это вовсе не тучка, а несметное скопище скворцов летит плотной стаей, чтобы с оглушительным криком, свистом и щебетом опуститься вдруг на кусты прибрежного лозняка, сразу укрыв их словно чёрной густой листвой.
      А улетят птицы, пусто станет в лугах, пусто и в поле. Зато лес оставался всё так же хорош, даже теперь ещё лучше стал, потому что в нём появились грибы.
      Собирать грибы и Михалыч и мама были большие охотники! А про меня и говорить нечего- мне бы лучше всего и совсем из леса не уходить. Поэтому каждое воскресенье, когда Михалыч не должен был идти на работу, с утра запрягали лошадь в тележку, и мы все отправлялись на целый день в лес.
      Приедем, бывало, в деревню Ивановку, которая стоит на самой опушке Бековского леса, оставим лошадь в крайнем домике, кошёлки в руки -и на полдня за грибами. К обеду полны кошёлки наберём, отнесём их в деревню, выложим в свою тележку, отдохнём немного, закусим и снова в лес до самого вечера.