От первых проталин до первой грозы

      В этот день бабка Лизиха была сильно не в духе. Её линейка то и дело звонко шлёпала по спинам то одного, то другого нерадивого ученика. Линейка успешно делала своё дело - перепуганный ученик совсем сбивался с толку и забывал даже то, что раньше
      твёрдо знал.
      Я уже хорошо заметил, что Лизиха, когда бывала не в духе, обычно выбирала в качестве жертвы кого-нибудь одного из ребят, над ним и начинала "мудровать". На этот раз она особенно прицепилась к Васе Комарову. Это был угрюмый мальчик, всегда какой-то нелюдимый, замкнутый. Его мать была прачка,, стирала у Елизаветы Александровны бельё. А за это Лизиха учила Васю бесплатно.
      - Ты что ж, совсем учиться не хочешь? Становись на колени! - орала Лизиха, хватая Васю за плечо и пригибая к полу.
      Он всё так же молча стал на колени.
      - Ты пойми: твоя мать целый день стирает, целый день спину гнёт. А ты, мерзавец, не ценишь этого, учиться не хочешь! Ну да я из тебя дурь-то выбью! Отвечай: как разделить на десять?
      Вася молчал, исподлобья поглядывая на страшную старуху, наклонившуюся прямо над ним.
      _ Не хочешь отвечать? Я тебя спрашиваю: не хочешь?
      _ Я не понимаю,- угрюмо ответил Вася.
      _ Не понимаешь, тогда и учиться нечего, нечего на шее у матери висеть, обжирать её! Не понимаешь - в дворники иди.
      Стоя на коленях, мальчик изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать.
      - Ты чего мне рожи-то корчишь?!-закричала па него Елизавета Александровна.
      Вася не выдержал, уткнулся лицом в книжку и зарыдал.
      - Притворяйся больше, сирота казанская!..- цыкнула на него бабка Лизиха и принялась за других ребят.- Николай, отвечай!
      Черноглазый бедовый Коля вскочил с места и начал быстро отвечать правила деления.
      - Не тараторь! - оборвала его Лизиха.- Говори потише. Ничего не поймёшь. Коля стал говорить медленнее.
      - Ты что еле-еле тянешь, умираешь, что ли? Не знаешь - так и скажи. Стань столбом!
      Коля злобно сверкнул глазами, хотел что-то ответить, но сдержался и молча встал.
      - Митенька, ну ты-то хоть знаешь?
      - .Знаю, Елизавета Александровна.
      - Ну, порадуй хоть ты меня.
      Митя, не вставая с места, начал отвечать довольно бойко и уверенно.
      Елизавета Александровна слушала, одобрительно кивая головой.
      - Умница! - наконец сказала она.- А теперь, родной, я тебя вот что попрошу: помоги мне, голубчик, растолкуй этому олуху правила деления...- Иона ткнула концом линейки в спину всё ещё стоявшего на коленях Васи.- Иди, дурак, Митенька тебе
      всё объяснит!.. А вы все,- обратилась она к остальным ученикам,- будете сейчас решать задачи.
      Все сели по местам, а Вася мрачно поплёлся к Мите и сел рядом с ним на соседний стул.
      Прошло ещё около часа. Все сидели молча, решая задачи. И вдруг среди тишины раздался звонкий Митин голосок:
      - Елизавета Александровна, я не могу с Васей заниматься! Он меня совсем не слушает.
      Лизпха подняла от книги глаза. В них горело бешенство и негодование.
      - Ты что же это, подлец, выделываешь?!-задыхаясь от злости, крикнула она на Васю.
      Тот встал со стула и уставился на Лизиху глазами, полными неприязни.
      - Да он мне ничего не объясняет. Он сам не знает! - со злобой в голосе проговорил он.
      - Кто не знает? Это Митенька-то? Ах ты, неблагодарная скотина! Он на тебя время тратит, учит тебя. А ты вместо благодарности...
      - Ничего он не знает!-злобно перебил её Вася.- Он вам по шпаргалке отвечал и мне её переписать суёт. На кой она мне? Вот она!
      И он, встав с места, подал Лизихе листок бумаги, мелко исписанный рукой самого Митеньки.
      Елизавета Александровна небрежно взглянула на листок и отложила его в сторону.
      - Это неправда! - взвизгнул от злости Митенька, вскакивая с места.- Это не шпаргалка, это конспект. Я в него и не заглядывал. Я для себя написал. Утром на свежую голову ещё разок повторить.
      - "Утром, на свежую голову"!-передразнил его Вася.- А мне для чего совал, мне что сейчас говорил? Подлиза!
      - Молчать! - заорала Лизиха.- Я тебя, негодяй, вон выгоню! Учу бесплатно, из милости, из жалости к твоей матери учу, а ты ещё разговаривать! Ну, погоди у меня...
      Она вскочила со своего места, огромная, растрёпанная, как ведьма, схватила Васю за руку, потащила вокруг стола к своему креслу.
      - На колени! На колени, подлец!-орала она, тряся за плечи перепугавшегося мальчишку. И так толкнула его вниз, что он упал, ударился локтем об пол и даже взвизгнул от боли.
      - За что вы меня? - горько заплакал он.
      - За что? За то, что учиться не хочешь! А ещё Митеньку оболгать хотел! Погоди, я твоей матери всё расскажу. Она с тебя дома шкуру спустит! Дармоед проклятый!
      Вася уже ничего не говорил. Он только рыдал, не в силах больше сдерживаться.
      Все в комнате притихли. Такая отвратительная сцена разыгралась при мне в первый раз. Я был так потрясён, что сидел будто в каком-то оцепенении.
      - Ну, выучил таблицу? - злобно спросила Елизавета Александровна, обращаясь ко мне.
      - Не выучил. Не могу,- запинаясь, ответил я.
      - Это ещё что за новости?! Почему не можешь?
      - Голова очень болит,- с перепугу ответил я.
      - Ага! Сразу как учить, так и головка заболела. Иди сюда, встань столбом. Голова-то скорее пройдёт.
      Я подошёл и встал вместе с другими около страшного Лизихиного кресла. Это было моё первое наказание.
      "Если ударит, сейчас домой убегу!" - подумал я, с опаской поглядывая на крепкую дубовую линейку, которую бабка Лизиха держала в руках. Но она, видимо, устала от расправы с Васей и сидела в своём кресле не двигаясь и даже слегка прикрыв глаза. Какая она была противная, словно огромная сытая жаба! За что она била и мучила Васю? И сколько ещё придётся терпеть мне самому в этом ужасном, отвратительном доме?!
      Когда мы с Серёжей пошли домой, я спросил его;
      __ А что это за листочек Вася Лизихе отдал: шпаргалку или конспект?
      _. Эх ты, мумочка! - рассмеялся Серёжа.- Конечно, шпаргалка.
      _ А почему же Лизиха Митьку за неё не отодрала?
      - Потому что он "Митенька, умница, утешение наше"! - ядовито ответил Серёжа.- Да и зачем его драть, когда она уже Ваську за него отлупила? А Васька - дурак, так ему и поделом!
      - За что поделом?
      - За то, чтоб не лез. Знает ведь, что Митенька - "радость наша, солнышко наше". А он хотел это "солнышко" за ушко да на солнышко, вот и обжёгся, вперёд умнее будет.
      В эту ночь я долго не мог уснуть. Всё думал о случившемся в школе. Елизавета Александровна стала казаться мне ещё отвратительней. Она, значит, не только злобная, не только притворщица, а ещё и много хуже. За что она травит Васю? За то, что он бедный, что она его учит бесплатно, за то, что мать у него прачка и побоится вступиться за Васю.
      Как всё гадко и подло! Мне хотелось заплакать и рассказать кому-нибудь об этой большой несправедливости. Но кому рассказать? Серёжа и так всё знает и не видит тут ничего особенного. А мама? И вот, пожалуй, первый раз в жизни я подумал, что и мама ничего тут не поймёт, а может быть, и не захочет слушать. Ведь она всё время твердит, что Елизавета Александровна нас всех очень любит, ради нас только и живёт. И мне стало так тяжело на душе, так одиноко... Напротив меня, у соседней стены, мирно спал и посапывал во сне Серёжа. А я лежал с открытыми глазами, смотрел в мутно белевший надо мной потолок и всё думал и думал о том, почему в жизни иной Раз так плохо бывает.
      Я думал до тех пор, пока, ничего не придумав, под самое утро наконец заснул.
      ИНОЙ РАЗ ХОРОШО И ПОБОЛЕТЬ
      У меня заболело горло, поднялась немного температура. И мама сказала, что, как ни грустно, мне придётся несколько дней посидеть дома и не ходить в школу.
      Не знаю, может быть, маме и было от этого грустно, но мне ни чуточки. Наоборот, я очень обрадовался, что хоть несколько дней не буду видеть этой отвратительной обезьяньей рожи и отдохну от постоянного крика, ругательств и колотушек.
      Наступили хорошие дни. Утром Михалыч уходил на работу, Серёжа - в школу. И дома оставались только мы с мамой. Мама стряпала в кухне вместе с тёткой Дарьей, а потом что-нибудь шила или штопала Михалычу носки, которые он, по словам мамы, "просто нарочно каждый день продырявливал".
      А потом, к двум часам, приходил Серёжа из школы, Михалыч - из больницы, и мы садились обедать. За обедом Серёжа всегда рассказывал последние школьные новости: кого сегодня драли, кто полдня на коленях стоял, у кого Елизавета Александровна изорвала в клочки тетрадку за то, что на неё села клякса.
      Новости были обычно очень похожими одна на другую. В основном менялись только герои приключений. Сегодня Кольке попало, завтра - Ваське, а послезавтра - Ольге. Последней доставалось особенно часто, вероятно, за то, что она была уже взрослой и училась не по принуждению, а по доброй воле. Наверное, бабка Лизиха хотела её испытать, проверить, насколько действительно крепко сидит в ней желание учиться, а потом и самой стать учительницей. Бедная Ольга, самая большая, самая старшая из нас, уже совсем взрослая барышня, терпела от Лизихи великие муки! Обливаясь горючими слезами, вместе с нами, ребятами, она часами стояла на коленях, уча закон божий или правила грамматики. Наверное, её любовь к учению была действительно очень велика, а терпение и покорность собственной судьбе в образе злющей Лизихи прямо безграничны.
      На третий день моей счастливой болезни Серёжа принёс очень интересную новость.
      - Митеньку-то нашего вчера на улице камнем подшибли! - оживлённо рассказывал Серёжа.
      - Кто подшиб? Как? Куда попали? - посыпались нетерпеливые вопросы.
      - В самую морду, повыше глаза, всю бровь рассекли! Еще бы немножко - и глаз вон.
      _ "в морду"! Ну кто же так говорит? - неодобрительно покачала головой мама.
      - Простите, в личико,- с недоброй улыбкой поправился Серёжа.- Чуть всё личико на сторону не свернули и глазик не выбили.
      - Да кто же бросил камень? - заинтересовался Михалыч.
      - А это вот неизвестно,- весело сказал Серёжа и прибавил: - Елизавета Александровна прямо с ума сходит, хочет дознаться. Сегодня Ваську и Кольку весь день колотила. "Заживо, кричит, обдеру, а узнаю!"
      - Почему же именно их? - спросила мама.
      - На них думает. Только оба молчат.
      - Да разве сам Митя не видел, кто в него камнем швырнул? - удивился Михалыч.
      - Не видел. Вечером было, темновато. Шёл по переулку. Вдруг из-за угла -шлёп ему! -И Серёжа озорно рассмеялся.- Так ему, гаду, и нужно - не ябедничай другой раз!
      - А он ябеда? - спросил Михалыч.
      - Да ещё какая! - кивнул в ответ Серёжа.
      - Тогда поделом,- охотно согласился Михалыч.- Доносчиков и в наше время лупили.
      -- Ну уж извини, не камнем же в лицо! -возмутилась мама.- Так и кривым недолго остаться.
      - А уж это его дело,- ответил Михалыч.- Фискалов жалеть не приходится.
      Я молча слушал этот интересный разговор. И, кажется, первый раз в жизни был на стороне не мамы, а Серёжи и Михалыча. Я вспоминал, как Митенька всё время из кожи вон лез, чтобы выслужиться перед Лизихой и порисоваться перед всеми нами. Вот теперь и дорисовался! Но кто же его бил? Неужели Вася или Коля?
      После обеда я спросил Серёжу, что он об этом думает.
      - А откуда я знаю! - небрежно ответил он.
      Но мне вдруг показалось в его ответе что-то уж слишком небрежное. Может, он что-нибудь знает? Знает и скрывает от меня? Но почему же, разве я кого-нибудь выдавал? Наверное, он по-прежнему считает меня всё маленьким: свяжись, мол, с такими, ещё брякнет там, где не следует. Ну что ж, не хочет рассказать, и не нужно.
      А на следующий день ещё новость: у Митьки ботик пропал. Собрались мы в два часа домой уходить, глядь - ботика нет. Искали, искали, всю переднюю перешарили - нет, да и только. Елизавета Александровна прямо взбесилась.
      - Ищите,- кричит,- все ищите! Пока не найдёте, никого домой не пущу, сидите весь день не жравши!
      Митька разревелся. Он ведь жадный-прежадный, а ботики совсем новенькие, только на днях ему мать
      купила.
      - Мне,- говорит,- за них дома вот как достанется.
      Ну что ж, пропал - и всё, сколько его ни искали,
      как в воду канул!
      Елизавета Александровна поорала, а потом говорит:
      - Хорошо, пусть все уходят обедать, только трое останутся: Колька, Васька и Борис. Эти пускай хоть до вечера ищут.- Потом сходила в кладовку, принесла оттуда свои старые ботики и говорит Митьке: 
      Надень, голубчик, сегодня. К вечеру мы его всё равно найдем. А не найдём - за счет этих негодяев купим.
      Митька надевает старые ботики, а сам ревёт:
      _ Достанется мне!..
      Потом стал пальто надевать... Из рукава бултых его собственный ботик. Тут мы как загалдели:
      - Небось сам запрятал! Только всех на целый час без обеда оставил...
      Митька уж рад-радёхонек.
      - Зачем,- говорит,- мне его туда прятать? - Оделся - и марш домой.
      Над этой историей смеялись все: и Серёжа, и Михалыч, и мама.
      Смеялся и я, но в то же время с тревогой думал: "Какой смелый тот, кто всё это проделывает. Ведь попадись - и конец! Елизавета Александровна не помилует, до смерти заколотит".
      МЫ ГОТОВИМСЯ СТАТЬ ПТИЦЕЛОВАМИ
      На дворе была уже поздняя осень. Пошли дожди, а потом начало подмораживать, особенно по утрам. Идёшь, бывало, в школу, под ногами земля как каменная. А ветер такой холодный, резкий, хуже, чем зимой.
      Кончились наши с Серёжей воскресные охоты в саду. Дрозды улетели на юг, да и вообще никаких птиц не было видно, все куда-то от холода попрятались. По воскресным дням я стал опять частенько заглядывать к Петру Ивановичу. У него в домике и летом и осенью всегда было одинаково интересно.
      Монотонно стучит швейная машинка, и, стараясь её заглушить, на разные голоса заливаются птицы.
      Но теперь, осенью, у нас с Петром Ивановичем нашлось ещё одно очень интересное дело. Пётр Иванович готовился к зимней ловле птиц, а я ему помогал. Мы вместе чинили птицеловную сеть. Всё лето
      она пролежала в чулане, и её во многих местах погрызли мыши. Сеть мы расстелили на полу. Я ползал на четвереньках, выискивая дыры; пробовал крепки ли нитки, не подгнили ли. А Пётр Иванович все сомнительные места заделывал новыми прочными нитками.
      Кроме сетки, нужно было ещё подготовить западни, проверить, чутко ли настораживаются сторожки и крепко ли захлопываются дверцы.
      Следовало ещё наладить самоловные петли-волосянки. Их Пётр Иванович делал из конского волоса, прикрепляя каждую волосяную петлю к прочной тонкой верёвке. Когда петель привязано было достаточно, этой верёвкой туго обвязывался пучок конопли с созревшими семенами.
      - Вот воткнём в снег такой пучок,- говорил мне Пётр Иванович,- щеглы или синицы усядутся на него коноплю поклевать, ножками в волосянках и запутаются. Только при этой ловле надо ухо востро держать,- добавлял он.Такую волосянку без присмотра ни на минуту нельзя оставлять. Это тебе не западня. В западню птица попала и сидит в ней. Тут ей и корм под носом, ешь сколько душе захочется. А волосянка - другое дело. Попадёт птица лапкой в петлю, задёрнет и давай биться, рваться из неё. Если вовремя не подоспеть, может себе ножку попортить, вывихнуть её. А ещё хуже, если головой в петлю залезет: не подоспеешь вовремя - и удавится. Большой грех себе на душу тогда возьмёшь.
      С Петром Ивановичем мы не только проверяли и готовили снасти для будущей зимней ловли. Как только выдавалась погода получше, мы шли в ближайший лес, заготавливали на зиму для птиц разные лесные ягоды: калину, рябину. Этим делом Пётр Иванович занимался уже с самого начала осени.
      Придём, бывало, в лес, найдём дерево, где ягод побольше, и начинаем обрывать спелые грозди. Пётр Иванович рвёт, а сам всё время мне говорит:
      _ Смотри, сынок, не торопись, не ломай сучьев, деревце не порть, не уродуй. Оттого, что мы кончик ветки ножичком срежем, дереву вреда не будет. Оно весной новые побеги пустит. А сломаешь толстый сук - всю красоту испортишь.
      Наберём, бывало, целый мешочек разных ягод - и домой. А там в домике Петра Ивановича свяжем отдельные грозди верёвочкой и подвесим их в кладовке к жерди под потолком, чтобы провяли и подсохли немножко. Зимой, в бескормицу, птицы и таким ягодам очень обрадуются.
      Каждое воскресенье я почти целый день проводил у Петра Ивановича, прибегая домой только пообедать. Серёжа ловлей птиц совсем не интересовался.
      - Буду я с этими воробьями возиться! - презрительно говорил он.- Я лучше пойду с ребятами в футбол на выгоне поиграю.
      Приходя домой от Петра Ивановича, я с жаром рассказывал о наших приготовлениях к зимней ловле птиц. Мама к этому была равнодушна, зато Михалыч заинтересовывался всё больше и больше.
      - А знаешь, дружище,- однажды сказал он,- почему бы и нам с тобой в нашем саду не заняться этим делом? Я уж давно об этом подумываю. Только птиц, которых поймаем, будем держать не в клетках, а в вольере.
      - Что же это такое? - спросил я.
      - Вольера? Ну та же клетка, только очень большая, такая большая, что даже ты можешь в неё войти. Остов её мы сделаем из деревянных реек и обтянем его металлической сеткой. Ты понимаешь, как здорово это получится! воодушевился Михалыч.- Вольеру мы поставим одну в приёмной, а другую у меня в кабинете. Внутри них мы настоящие кустики или деревца в кадочках посадим, пол песком посыплем. Птицам там будет не жизнь, а просто рай. Продержим их зиму до весны, а весной, в день весеннего
      равноденствия, все дверцы настежь, окна в комнатах настежь - летите куда хотите.
      - Постойте, постойте! - вмешалась мама в наш разговор.- Я слышу: клетки строить, птиц заводить. А кто, осмелюсь узнать, кормить их будет, клетки им чистить, всю грязь за ними убирать?
      - Не беспокойтесь, мадам, всё, решительно всё будем делать мы сами,галантно раскланиваясь и даже отводя руку в сторону, заявил Михалыч.
      - Это уж я хорошо знаю, как вы всё сами делаете. И зайчат, и ежей, и галок - всех заводите, а как кормить, ухаживать, чистить - вас и след простыл, никого не найдёшь.
      - Нет, вы положительно способны убить всякий полёт мечты,- благодушно улыбаясь, сказал Михалыч.
      - Ах, поменьше бы вы мечтали да побольше за собой грязь убирали,недовольно ответила мама.
      - Мадам, да вы просто поэт. От гнева даже стихами заговорили.
      - От вас не только стихами заговоришь, запоёшь скоро! - ответила мама и невольно рассмеялась.
      - Разрешила! Разрешила! Раз смеётся, значит, разрешила! - в восторге закричал я.
      - Да уж делайте что хотите,- махнула мама рукой и отправилась в кухню.
      А мы с Михалычем перешли в кабинет и принялись обсуждать, как лучше сделать вольеру и где её удобнее всего поставить.
      - Отличная идея - устроить зимнюю квартиру для птиц,- говорил Михалыч.Кстати, и постолярничаем, а то мой верстак уже и пылью покрылся. Давай-ка сделаем точный чертёж вольеры.
      Мы принялись рассчитывать и чертить.
      - Дверку сделаем с таким расчётом, чтобы в вольеру можно было свободно войти, иначе внутри и убирать будет невозможно.
      - Чтобы я мог пролезать,- уточнил я.
      -- Ну да, чтобы ты, да и мама тоже...- уклончиво заметил Михалыч.
      _ А маме зачем? Мы же сами всё будем делать: и убирать и кормить.
      - Да, да, конечно,- поспешно согласился Михалыч.- Но всё-таки... Ну, может быть, и она когда-нибудь захочет туда заглянуть. Ведь это очень интересно: провести часок-другой в обществе разных
      птиц.
      - Хорошо,- согласился я.- Пусть и мама сможет туда залезть. Но ведь и вам тоже, наверное, туда захочется... в общество птиц...
      - Ну, я уж снаружи буду за птичками наблюдать. Мне туда лазить не нужно,- ответил Михалыч.- Мне хочется тебе и маме удовольствие доставить. А что обо мне толковать.
      КВАРТИРА УЖЕ НЕ ПУСТУЕТ
      И вот снова кабинет Михалыча превратился в весёлую столярную мастерскую. Опять мы таскали доски, отмеривали, пилили, строгали. И нужно сказать, что на этот раз, работа шла значительно успешнее. Может, это зависело оттого, что задание было попроше, а может быть, уже приобрели кое-какой навык.
      В общем, мы довольно ровно нарезали доски для пола вольеры, выстругали их и так же удачно заготовили тонкие рейки для деревянного каркаса самой вольеры. Зато с дверкой дело совсем не заладилось. Она получалась косой, кривой и никак плотно не входила в предназначенную для неё дверную раму.
      - Ну, не стоит тратить золотое время на пустяковые доделки,- решил Михалыч.
      Он позвал столяра, и тот прямо в кабинете разобрал весь наш каркас, выбросил из него две-три косившие рейки, заменил их новыми, немножко под
      строгал и перебрал пол, сделал новую дверную рамку и саму дверь. В общем, как выразился Михалыч, кое-что слегка подправил, подчистил. Потом он обтянул вольеру проволочной сеткой, и всё было готово. Оставалось только поставить в вольеру какие-нибудь кустики, насыпать в кормушку еду, налить в поилку воду и пригласить крылатых гостей занять приготовленную для них зимнюю квартиру.
      За кустиками дело не стало. В первый же тёплый день, когда земля вновь оттаяла, больничный сторож Дмитрий выкопал у нас в саду два куста смородины и вместе с корнями, с землёй поместил их в два деревянных ящика. Кусты были торжественно водружены в вольеру, которая заняла, как было уже заранее решено, угол в кабинете.
      - Но где же птицы? - вопрошал Михалыч.- Я не вижу птиц! Я не слышу их щебетанья, их песен!
      Михалыч был прав, да и мне самому хотелось как можно скорей заселить нашу просторную, светлую и тёплую квартирку крылатыми квартирантами.
      Снасти для ловли тоже были давно готовы, налажены и проверены.
      Оставалось только ждать зимы. Мой наставник по части птиц, Пётр Иванович, говорил мне:
      - Осенью земля открыта, открыты все травки, кустики и всюду достаточно разных семян. В это время ловить птиц нелегко, куда проще ловить их зимой. Укроет снег поля и леса, вот тогда всякая птаха и начинает кочевать, искать себе пристанища. Тогда её и ловить можно, и в клетку сажать. Тогда ты ей помогаешь от голода, от смерти спастись. А осенью она и без тебя проживёт. Зачем её осенью ловить, пусть до зимы погуляет, вольным воздухом подышит, на солнышке погреется.
      Но вот наконец пришла и зима. Пришла совсем неожиданно. С вечера ещё и земля, и деревья в .саду, и крыши соседних домов были все тёмные, отсыревшие. Уже дня два, как потеплело, и всё время моросил мелкий, противный дождь. И вдруг поздно вечером вместе с дождём стали падать на землю большие, лохматые снежинки.
      Михалыч вернулся домой от больных, вошёл в переднюю, и все мы ахнули: и шапка и пальто были совсем белые.
      - Поздравляю! Кажется, наступает зима,- весело сказал он.- Снег так и валит.
      - Растает ещё,- с сожалением ответила мама.- Первый снег всегда сходит.
      - Как сказать. По времени уже давно пора,- возразил Михалыч.- И учти, что он ложится не на мёрзлую, а на талую землю. Это тоже хороший признак.
      - Ну, дай бог,- ответила мама.
      Перед тем как улечься в кровати, мы с Серёжей потушили в комнате лампу и заглянули в окно. За окном всё было бело и мутно. Даже сарая и то не видать.
      - Зима! - сказали мы и легли спать. Михалыч оказался прав. За ночь нападало много снега, к утру разъяснело и чуть-чуть подморозило.
      Первое зимнее утро. Вся земля укрыта белым пушистым покрывалом, всё так и блестит на солнце. Это не просто утро, а праздник земли. И как ужасно, что нельзя его праздновать как полагается, нельзя достать из кладовки санки, лыжи и бежать кататься с горы. Вместо этого надо идти в школу - писать, читать и решать противные примеры по арифметике.
      Мучительно долго тянулся в школе этот светлый, по-зимнему радостный день.
      Пообедали и опять в школу - готовить уроки. Так и не пришлось как следует порадоваться первому снегу, слепить деда-снеговика, построить снежную крепость. Одно только и утешало, что до воскресенья остался всего один день.
      В субботу вечером я уже был у Петра Ивановича.
      - Ну, как дела? - волнуясь, спросил я.
      - Всё, сынок, в полном порядке,- отвечал тот.- Точок в саду расчистил, сетку приладил. На точок конопли насыплем да рябинки понакидаем. Глядишь, завтра с утра кто-нибудь и пожалует на наше угощение. Только ты, сынок, утром не мешкай, пораньше приходи. Птица, она с утра еду себе ищет. Утречком самое время её ловить.
      Я обещал прийти как можно раньше, распрощался и пошёл домой.
      Наутро я заявился к Петру Ивановичу ещё до восьми часов.
      - Вот молодец, сынок, что не проспал! - похвалил он меня.- Сейчас оденусь, и отправимся счастье попытать.
      Мы пришли в садик, подсыпали конопли на точок, подбросили туда же пригоршни две свежей рябины, попробовали, хорошо ли действует сеть, и, убедившись, что всё в порядке, отошли в сторонку шагов за тридцать от точка. Там стояла старая беседка. В неё мы и спрягались. Чтобы в беседке было удобнее сидеть и караулить птиц, Пётр Иванович устроил внутри низенькую широкую лавочку, а по сторонам между столбиками натянул какую-то старую холстину.
      Через холстину ветер не продувал, так что в беседке оказалось тепло и уютно.
      Мы уселись на лавку, приподняли немного с одного края холстину и стали наблюдать. На наших глазах занимался тихий зимний день. Было пасмурно. С низкого пепельно-серого неба изредка опускались вниз большие, похожие на клочья ваты, мохнатые снежинки.
      Ветви разросшихся яблонь и груш, казалось, были увешаны сплошной массой ослепительно белых цветов.
      В этот тихий зимний денёк старый сад вновь расцвёл; расцвёл, может быть, не так молодо, как весной, но зато не менее пышно и красиво.
      Мы сидели с Петром Ивановичем совсем рядом,
      прижавшись друг к другу, и молча всматривались в пушистые белые ветви деревьев. Не шевельнётся ли там что-нибудь живое. Но ветви деревьев были неподвижны.
      И вдруг одна из них качнулась; вниз с неё полетела серебристая снежная пыль.
      По оголившейся ветке над самым точном бойко запрыгала синица.
      Она поглядела вниз на дорожку, где так аппетитно темнели на белом снегу зёрнышки конопли и так ярко краснели разбросанные тут и там ягодки рябины.
      Но синицу, видно, что-то смущало. Может, она не понимала, откуда здесь на дорожке вдруг появилась такая пропасть конопли.
      "Чирвирик!" - пискнула синица. Это на её птичьем языке, вероятно, означало: "Что-то тут неладно, что-то подозрительно".
      К первой синичке откуда-то подлетела и вторая. "Цир-вир, цир-вир!" громко застрекотала она, видимо тоже выражая своё изумление и недоверие при виде такого количества неизвестно откуда взявшейся еды.
      Но соблазн был слишком велик. И обе синички, немного ещё посоветовавшись друг с другом, всё-таки решили попробовать позавтракать.
      Они, одна за другой, слетели на точок и с аппетитом принялись за коноплю. Схватит в клюв семечко, взлетит с ним на ближайший сучок, раздолбит, съест - и снова вниз.
      - Дёргайте, дёргайте! - зашептал я Петру Ивановичу, который держал в руках верёвку от снасти.
      Стоило только дёрнуть за эту верёвку - и два полотнища сетки взлетели бы над точком и, опустившись, укрыли его вместе с синичками.
      - Подождём!-также шёпотом ответил Пётр Иванович.- На что нам синицы, их полно. Может, кто другой прилетит.
      Мне очень хотелось поймать хоть что-нибудь. Но
      я в знак согласия кивнул головой и продолжал наблюдать за точком. Скоро обе птицы наелись и улетели "Вот,- подумал я,-неизвестно за кем погнались, а синиц прямо из рук упустили".
      Мы просидели ещё с полчаса. Ни одна птица больше не появлялась. Я совсем загрустил. "Ну хоть бы опять синица прилетела! - думал я.- Хоть бы воробей сел, и то интересно. А так сиди и смотри на снег. Разве это ловля?"
      Рассуждая сам с собой, я даже не заметил, как к точку подлетели два снегиря. Увидел я их, только когда они уселись на куст бузины, рядом с точком, уселись, распушились и замерли. Издали они походили на два больших ярких цветка. Один снегирь с красной грудкой и чёрной головкой, а другой немного поскромнее, с оранжевой грудкой.
      Птицы-цветы с полчаса, а может, и больше совершенно не подавали признаков жизни.
      - Врёте, проголодаетесь! - шептал мне в ухо Пётр Иванович.- Потерпи, сынок, вот увидишь, слетят на точок.
      Но снегири и не думали подлетать к еде. И вдруг снова на соседнем кусте показалась синичка. Может, одна из тех, что уже побывала недавно на точке, а может, и другая. Но бойкая птичка оказалась очень решительной. Ни минуты не раздумывая, она слетела на точок и принялась за еду.
      Этот пример подействовал и на вялых, сонных снегирей. Один из них вытянул шейку и стал глядеть вниз, будто раздумывал: стоит или не стоит слетать. Повертел головкой, подумал да и слетел на точок.
      "Чего же он ждёт, не ловит!" - возмущался я, от нетерпения сжимая в руке какой-то сучок.
      Но Пётр Иванович так и замер, держа наготове верёвочку от сетки.
      А снегирь спокойно сидел на снегу, то склёвывая зёрнышки, то поднимая головку и оглядываясь по сторонам. Синичка быстро наелась и улетела.
      "Сейчас и снегирь улетит",- мелькнула в Голове тревожная мысль.
      Но вместо этого и второй снегирь неожиданно тоже слетел на точок.
      В тот же миг Пётр Иванович дёрнул за верёвку - полотнища сетки взвились, как два огромных крыла, и накрыли точок.
      Перегоняя друг друга, мы понеслись туда, где под сеткой беспомощно трепыхались пойманные снегири.
      - Осторожней, сынок, осторожней, не торопись, лапку ему не повреди,запыхавшись от беготни и волнения, говорил Пётр Иванович, когда я пытался высвободить из сети запутавшуюся ножку птицы.
      Наконец оба снегиря были освобождены и посажены в переносную клеточку.
      - Ну, теперь домой! Пора дружков моих покормить, клетки почистить да и самим закусить.