От первых проталин до первой грозы

      было.
      - Не моя. Сам для тебя выпросил. У товарища выпросил,- говорил Пётр Иванович, передавая мне клетку со зверьком.- Она ручная, совсем ручная. По комнате бегает и сама в клетку заходит, И загонять
      не нужно.
      Я не знал, как и благодарить за такой подарок. Хотел тут же выпустить белку из клетки, но Пётр Иванович сказал, что не нужно. Пусть денёк-другой оглядится в новом месте, попривыкнет, да и до ёлки её допускать нельзя, украшения может сбросить, побить, попортить.
      - Вот нам отличный объект для фотографии,- сказал Михалыч.- С него мы и начнём наши съёмки
      живой природы.
      Я взял клетку с белкой, понёс в спальню. И Петра Ивановича потащил с собой, чтобы показать свой фотографический аппарат и все принадлежности.
      Пётр Иванович сказал, что это замечательная вещь и очень нам нужная.
      - Мы теперь, сынок, всех наших пташек переснимаем. Весной выпустим каких на волю - они улетят, а карточки их на память останутся.
      Мы с Петром Ивановичем уселись на диванчик.
      На столе перед нами лежали все мои сокровища: и аппарат, и принадлежности для проявления, и клетка с белкой.
      Я приоткрыл дверцу клетки, просунул туда руку, угостил зверька кедровыми орешками.
      Белка сейчас же уселась рядом, начала брать с ладони орешек за орешком и тут же ловко их разгрызала.
      Наевшись, она встряхнулась и принялась умывать мордочку передними лапками. Потом она обнюхала мою пустую ладонь и вдруг стала вылизывать её своим влажным крохотным язычком.
      - Это она благодарит меня за угощение,- обрадовался я.
      - Нет, сынок,- покачал головой Пётр Иванович.- Ты, верно, в руке конфетку держал, вот она сладкое и учуяла. Страсть какая сластёна!
      Я сейчас же сбегал в столовую и принёс белке конфету.
      Зверёк взял её в передние лапки и с аппетитом
      съел.
      Затем белочка напилась воды из поилки и, видимо вполне довольная угощением, улеглась, свернувшись клубочком, в уголке клетки. А сверху накрылась, как одеялом, своим большим пушистым хвостом.
      В этот вечер я лёг спать очень поздно. Раздеваясь и укладываясь в постель, я всё поглядывал на клетку, в которой мирно спал мой новый четвероногий приятель.
      - Спокойной ночи, белочка! - сказал я и нырнул под одеяло.
      ФОТОГРАФИЯ ТВОРИТ ЧУДЕСА
      Я никогда раньше даже не мог себе представить, что заниматься фотографией так интересно. Думал, наведёшь аппарат на то, что хочешь снять, щёлкнешь -и всё готово, получится фотокарточка. Ну, а как она получается, как проявляют, закрепляют, печатают,- обо всём этом я имел очень слабое представление.
      И вот мы с Михалычем на следующий же день
      приступили к фотографированию.
      Правда, тут сразу возникло затруднение. Возникло оно в связи с тем, что в комнатах не хватило
      света.
      Оказалось, что снять можно далеко не всё, что видишь глазами. Кажется, в любой комнате очень светло и всё хорошо видно, а вот для пластинки света не хватает. Пришлось нашу деятельность перенести в основном на улицу. Вот тут дело сразу пошло на лад. Но с кого же начать фотосъёмку? Конечно, с мамы.
      Мама надела свою домашнюю, невыходную шубку, тёплый платок на голову, взяла ведро с куриным кормом и вышла во двор. Её сейчас же со всех сторон обступили куры. Сценка получилась очень живая.
      Мы с Михалычем приступили к съёмке. Собственно, снимал Михалыч, а я ему ассистировал.
      Закрепили в снегу треножник, привинтили аппарат, стали наводить по матовому стеклу на фокус.
      Дело это совсем не лёгкое: то мама получается в фокусе чётко, ясно, но все куры мутно, будто в дыму, то куры отчётливо, зато мама словно в тумане. А то вовсе либо мама, либо куры не умещаются на
      стекле.
      Михалыч сердится:
      - Собери ты их поближе к себе! Не могу же я сразу весь двор крупным планом взять. Мама покорно зовёт:
      - Цып, цып, цып! - и сыплет на снег куриное
      угощение.
      Куры собираются в кучу, хлопочут, клюют, одна
      перед другой стараются.
      Но Михалыч опять недоволен:
      - Нет композиции в кадре. Какая-то толчея, куриные крылья, хвосты... и твои ноги. Ты присядь на снег.
      Мама садится. Куры в полном восторге. Они бросаются в ведро, лезут прямо в него. Петух взлетает маме на колени.
      - Чудесно! - восторгается Михалыч. - Вот так и сидите. Я сейчас кассету вставлю.
      Но петух, видно, сниматься не хочет. Он соскакивает с маминых колен и лезет головой в ведро.
      - Ну неужели же вы и минуты спокойно не можете посидеть?! - негодует Михалыч, - Я же просил!
      - Кого ты просил? Петуха просил? - отвечает мама. - Да разве он может понять?
      - Когда тебе нужно, отлично всё понимает, - ворчит Михалыч, - по часу у тебя на голове сидит. А конечно, если я прошу,,,
      Он не успевает договорить, Петух взлетает маме на плечо.
      - Хорошо! Держи, держи его! - умоляет Михалыч. - Минутку вот так подержи!
      Мама в переполохе хватает петуха за хвост. Петух вырывается, летит прочь, оставляя в маминой руке часть своего хвоста.
      - - А ну тебя, с твоей фотографией! - возмущается мама. - Весь хвост петуху из-за тебя выдернула. - Она решительно встаёт, забирает ведро и отправляется домой.
      - Ну как, получилось что-нибудь? - с надеждой и сомнением спрашиваю я.
      - Кажется, получилось, - кивает головой Михалыч. - Щёлкнул как раз, когда она его за хвост ухватила. Отличный снимок должен получиться. А теперь пошли. Давай займёмся более мирными сюжетами.
      Мы прошлись по двору, вышли на улицу, сфотографировали наш дом, потом сарай, сад, усыпанный снегом.
      Вернулись опять во двор и тут неожиданно столкнулись с тёткой Дарьей. Она выносила мусорное
      ведро.
      - Давай я тебя сниму,-предложил ей Михалыч.
      - Да ну уж, зачем меня-то снимать? -нерешительно ответила она.-Кому я нужна-то, старая,
      страшная?
      - Как кому? -возразил Михалыч.-В деревню своим карточку пошлёшь и себе на память
      оставишь.
      - А то и верно! -вдруг оживилась тетка Дарья.-И вправду сними. В деревню пошлю. Вот дивиться-то будут. _
      Михалыч приладил аппарат. И тетка Дарья вытянулась перед ним, будто солдат на часах. Вытянулась и замерла, словно окаменела.
      - Да ты лицо повеселей сделай,- посоветовал ей Михалыч.- И стань повольнее. А то точно аршин проглотила.
      Но тётка Дарья не шевельнулась.
      - Снимай, снимай! - сурово ответила она каким-то напряжённым, замогильным голосом.- Уж раз взялся, действуй, не томи.
      Михалыч пожал плечами и снял.
      - Всё? - с замиранием спросила тётка Дарья.
      - Всё,- ответил Михалыч.
      - Ну, спасибо тебе.- И тётка Дарья, захватив мусорное ведро, рысью побежала в кухню. На ходу она обернулась и ещё раз крикнула: -Спасибо тебе!
      Мы с Михалычем тоже остались очень довольны, довольны тем, что совершенно нежданно-негаданно смягчили сердце нашего всегдашнего "врага" и притеснителя.
      - Теперь она шёлковая будет! - подмигнул мне Михалыч.- Напечатаем её получше, сразу приручим. Погляди, как ещё подлаживаться к нам начнёт. Теперь она навеки наш верный союзник.
      Михалыч оказался прав. Чудодейственная сила фотографии выявилась уже за обедом.
      Мне, как всегда, не захотелось есть супа. Я поболтал в нём ложкой и отодвинул тарелку в сторону.
      - Ты опять фокусничаешь! - рассердилась мама.- Ешь сейчас же, а то сладкого не получишь.
      В это время тётка Дарья принесла из кухни котлеты.
      Услышав, что мама на меня сердится, она вдруг вступилась:
      - Да чего ты на него нападаешь? Ну, не хочет есть, значит, аппетиту ребёнок лишился. Не хочет- и не надо. Я ему потом яишенку с сухариками поджарю.
      Мама так и замерла от удивления. Я тоже не верил своим ушам. Что сталось с вечно разгневанной тёткой Дарьей? Её будто подменили.
      Но чудеса продолжались и далее: поставив сковородку с котлетами на стол, тётка Дарья ушла в кухню и тут же вернулась обратно. Подошла к Михалычу и, конфузливо улыбаясь, поставила перед ним другую сковородочку с ростбифом, который аппетитно плавал в собственном соку.
      - Поешь, ты ведь это любишь,- потупив глаза,
      сказала она и удалилась.
      - Господи помилуй! - прошептала в изумлении мама.- Да что с ней сегодня случилось? Прямо из ведьмы в сущего ангела превратилась.
      Мы с Михалычем многозначительно переглянулись и ничего не ответили.
      После обеда началось самое интересное - проявление фотопластинок. В кабинете завесили одеялами оба окна. Даже под дверь подложили свёрнутый в трубку половик, чтобы из-под двери не засвечивало. С письменного стола убрали все принадлежности, постелили клеёнку и поставили на неё ванночки с проявителем, водой и закрепителем. Потом погасили лампу и зажгли специальный красный фонарь.
      И сразу всё стало таинственно и необычно, как в сказке. Весь кабинет погрузился в красноватый полумрак. Из темноты выступали причудливые очертания каких-то непонятных предметов. Что это - оленьи рога на стене или сучья и ветви диковинного дерева? А это лампа свешивается с потолка или кружит над нами огромная фантастическая птица?..
      Но глядеть по сторонам и фантазировать мне было некогда. Самое интересное совершалось вот тут, передо мной на столе.
      Михалыч осторожно вынул из кассеты белую матовую пластинку и положил в ванночку с проявителем.
      Очень скоро на пластинке стали вырисовываться тёмные очертания каких-то предметов. Каких именно, я не успел разглядеть, потому что пластинка быстро вся потемнела. Михалыч прополоскал её в ванночке с водой и положил в раствор закрепителя.
      - Пусть закрепляется,- сказал он,- а мы займёмся пока следующей.
      И вторая пластинка вела себя так же, как и первая: быстро потемнела и, искупавшись в ванночке с водой, тоже была положена в закрепитель.
      Так мы с Михалычем проявили все шесть пластинок. Только одна из них оказалась какой-то странной: сколько её ни проявляли, она так и не захотела чернеть.
      -- Чудеса, да и только! - удивлялся Михалыч.- Может, мы на ней ничего не снимали? Да нет, как будто все шесть засняли. Ну да поглядим при свете, что там вышло.- И Михалыч, всполоснув белую пластинку, тоже положил её в закрепитель.
      Наконец проявление было закончено. Мы с Михалычем посидели впотьмах ещё с четверть часика, чтобы дать всем пластинкам получше закрепиться, а потом зажгли обычную лампу, так как на дворе уже стемнело.
      - Посмотрим, посмотрим, что у нас тут получилось,- говорил Михалыч, надевая очки и бережно вынимая из закрепителя и снова ополаскивая в воде одну за другой все пластинки.
      Теперь они были уже не белые, матовые, а чёрные и прозрачные. На каждой виднелись какие-то силуэты. Вот силуэт нашего дома, вот очертания сарая, деревьев. Только всё белое получается чёрным, а чёрное, наоборот, белым.
      Пришла мама, тоже с интересом рассматривала проявленные пластинки. Тётка Дарья робко жалась в дверях.
      - Да пойди погляди,- пригласил её Михалыч.- Только это ещё негатив, тут всё наоборот.
      - Нет, уж я потом погляжу, когда всё как положено будет,- сказала она и ушла в кухню.
      - А где же я с петухом?-спросила мама. Михалыч внимательно всматривался в негативы.
      - Вот ты. А вот эти крючки - это крылья, хвосты куриные. Да на негативе трудно всё разглядеть. Завтра высохнет, напечатаем, тогда всё увидишь,
      - А где же Дарья? - спросил я. Михалыч пожал плечами:
      -- Что-то сам не вижу. Неужели я её с закрытой кассетой снял? Вот скандал-то будет. Да не может быть. Я твёрдо помню, что открывал кассету.
      - А вот эта совсем пустая, на ней что снимали?
      - Она-то меня и смущает,- нерешительно ответил Михалыч.- Ну да утро вечера мудреней, к завтрему высохнут, тогда разберёмся.
      К утру действительно все пластинки высохли, и мы приступили к ещё более интересному делу - к печатанию карточек. Для этого каждую пластинку помещали в особую рамочку и прикладывали к ней светочувствительную бумагу. Рамочки с пластинками и бумагой выставили на подоконнике на самое солнце. К счастью, утро было солнечное.; Прошло минут
      десять.
      - Ну, можно вынимать снимки и класть их в закрепитель.
      Всё это делалось уже не в темноте, а на свету, Я глядел на получившиеся отпечатки и замирал от восторга. Вот наш дом, наш сарай, наш сад. А это что же такое? Как будто мама, и петух летит от неё. И тут же какой-то столб, не то ствол дерева. Но почему же петух пролетает сквозь него, будто этот столб прозрачный, вроде как облако? Батюшки! Да это вовсе не столб и не облако это тётка Дарья! Но как же она попала к маме в курятник, зачем она здесь?!
      - Всё кончено! -убитым голосом промолвил Михалыч.- Я нечаянно маму и Дарью на одну и ту же пластинку снял. Вот почему одна пустая, неснятая и осталась.
      Мама отнеслась к нашей неудаче довольно спокойно.
      - Зря только петуху хвост выщипала! - вздохнула она,
      Зато тётка Дарья, узнав, что она почему-то не вышла на снимке, пришла в негодование. А тут ещё мама "подлила масла в огонь" - подшутила над Дарьей, что сквозь неё, как сквозь облако, петух на карточке пролетел.
      Зачем мама так неосмотрительно сказала?
      - Это я-то облако? Это сквозь меня-то петух пролетел?! - взревела тётка Дарья.- Когда он летел? Да что же я, мёртвая, что ли? Что ж, я не учуяла бы его?
      Мама уж и не рада была, что пошутила.
      - Успокойся, никуда он сквозь тебя не пролетал. Только на снимке так получилось.
      - Ах он старый греховодник! - не унималась Дарья, грозя в сторону Михалычева кабинета.- Ишь непутёвый какой! Насмешку надо мной учинил, петуха сквозь меня пропустил. Ну погоди, я ему это попомню, я ему покажу петуха!..
      Фотография продолжала творить чудеса - к ужину Михалычева прибора на столе вовсе не оказалось.
      - Дарьюшка, а где же Алексею Михалычу тарелка, ложка, вилка? удивлённо спросила мама.
      - Нет ему ничего! - сурово отрезала Дарья.- Пусть своих петухов ловит и ест.
      Михалыч сидел притихший, даже какой-то подавленный. Он чувствовал, что впереди его ждёт ещё немало бурь и гроз. Я тоже совсем приуныл.
      ХВОСТАТАЯ ПРОКАЗНИЦА
      Кроме фотографии, которая доставила нам с Михалычем столько переживаний, столько волнений, у нас на праздниках оказалось и ещё одно интересное занятие - приручение белочки, которую мне подарил Пётр Иванович.
      Хотя она выросла среди людей и совсем никого не боялась, но нам предстояло приучить её к новому помещению и познакомить не только с нами"-с людьми, но и с другими обитателями нашей квартиры: с Джеком, с котом Иванычем, вообще, как выразился Михалыч, со всеми нашими чадами и домочадцами.
      На все эти ознакомления уходило тоже немало времени. Дело упростило только то, что белочка была очень общительна, нетруслива и охотно знакомилась со всеми обитателями нашего дома.
      С Иванычем она тут же подружилась. Наверное, в той квартире, где она выросла, тоже была кошка, и белочка по опыту знала, что это зверь совсем не
      страшный.
      В первый же день, когда я выпустил белку из клетки, она сразу обследовала всю комнату, побывала на шкафу, на оконной занавеске, на полке с книгами, потом она спрыгнула на диван, где, по своему обыкновению, отдыхал Иваныч, и, не задумываясь,
      подскочила к нему.
      Иваныч открыл заспанные глаза, глянул на белку,
      потянулся и замурлыкал.
      "Хорошо, что они так мирно встретились",- подумал я и побежал в другую комнату к маме, чтобы рассказать ей о состоявшемся знакомстве.
      Когда я вернулся к себе, Иваныч уже снова спал, лёжа на боку и свернувшись в клубок.
      А где же белка? Я осмотрелся - белки нигде не было видно. Фортка закрыта, дверь я тоже, уходя из комнаты, плотно закрыл. Куда же она девалась?
      В полном недоумении я обыскал все уголки, заглянул под кровать, на шкаф, на полку - нигде нет, будто сквозь землю провалилась.
      Очень изумлённый и расстроенный, я сел на диван
      рядом с Иванычем.
      - Куда же наша белочка пропала? - спросил я
      его.
      Иваныч слегка пошевелился. И вдруг из-под его
      лап, как из гнезда, выглянула серенькая ушастая мордочка, выглянула и снова спряталась.
      - Так вот ты где! -обрадовался я.-У Иваныча прячешься.
      Я осторожно раздвинул его лапы. Там, у тёплого Иванычева живота, уютно примостилась белочка., И вправду, словно в тёплом гнезде.
      С этих пор белочка постоянно спала, угревшись в мягкой шерсти доброго, флегматичного Иваныча, Старому коту это, видимо, тоже нравилось, потому что, свёртываясь в клубок, он обычно напевал колыбельную песенку, будто убаюкивал своего маленького лесного друга.
      На зайца белка не обращала никакого внимания, так же как и он на неё. А вот Джека первое время очень побаивалась. Как только увидит, в один миг стрелой взлетит на шкаф или на полку, бегает там наверху, волнуется, хвостиком вздёргивает, а сама сердито так цокает: "Цок, цок, цок!"
      Джек, бывало, остановится, поднимет вверх голову, посмотрит на сердитого зверька и дальше по своим делам отправится. Такие натянутые, враждебные отношения между белочкой и Джеком меня очень огорчали, но я не знал, как их исправить.
      Прошло несколько дней, всё оставалось по-прежнему.
      За эти дни белка совсем освоилась с нашим домом. Она беспрепятственно путешествовала по всем комнатам, кроме кабинета Михалыча. Там стояла наряженная ёлка, и белочка туда не допускалась.
      Но вот однажды пришёл я с прогулки. Гляжу- дверь в кабинет распахнута; верно, её Джек отворил. Заглянул в комнату. Ой, ой, что там творится! На полу под ёлкой игрушки валяются: звёзды, шары, половина из них побита. Вокруг ёлки носится Джек, наверх поглядывает. А наверху по веткам прыгает белка. Это она, значит, нечаянно и посбрасывала на пол разные украшения.
      Но почему Джек так волнуется и всё наверх глядит?
      Я остановился в дверях, жду, что дальше будет. Гляжу - белка схватила в лапы конфету в бумажке. Бумажку разгрызла, разорвала, конфету достала, куснула раз-другой и бросила -не понравилась, видно. Зато Джек её прямо на лету поймал, сразу проглотил - ему понравилась. А белка уже на другой сучок перепрыгнула, за другую конфету взялась. Джек внизу стоит, хвостом виляет, свою долю ждёт. Вот, значит, как они вдвоём на ёлке угощаются.
      Насилу я согнал белку с дерева и вытурил из кабинета. Джека и гнать не пришлось. Он следом за белкой побежал. Наверное, решил, что она и в других комнатах будет его конфетами угощать.
      В этот вечер пришлось снять с ёлки все украшения. Разве за белкой уследишь? Опять в кабинет заберётся, последнее поколотит.
      Но проказы белки на этом не кончились. Помню, один раз утром хватились её -нигде нет. Мама говорит:
      - Наверное, форточку открыли, она и убежала. Теперь не найдёшь.
      Так и решили, что белка в форточку удрала.
      Михалыч собрался идти на работу в больницу. Надел шубу. Сунул руку в карман да как отдёрнет. А из кармана белка выглядывает. Мордочка сонная, зевает, будто хочет скзать: "Ну, зачем вы меня разбудили? Я же так хорошо здесь устроилась".
      А через несколько дней вот что случилось. Собралась мама вечером свою постель расстелить; взяла подушку, только встряхнула, а та словно бомба разорвалась. Вся комната в белом дыму. Мама с испугу подушку выронила. Из подушки что-то тёмное выскочило и прямо на шкаф. Понемногу "дым" стал рассеиваться, оседать на пол, на стулья белыми хлопьями. Да ведь это вовсе не дым, а пух из подушки! Сбоку в наволочке огромная дыра. А виновница переполоха - белочка - сидит себе на шкафу, пушинки со шкурки, с хвоста счищает. Это она прогрызла
      подушку и улеглась спать в тёплом пуховом гнёздышке.
      За такую проделку мама очень рассердилась:
      - Убирайте её куда хотите! Она так все вещи перепортит.
      Мы с Михалычем вступились было в защиту зверька, но мама и слушать ничего не захотела.
      Наконец после долгих просьб и уговоров порешили так: белку у нас оставить, но запереть в клетку и выпускать только под строгим наблюдением.
      Таким решением больше всех осталась недовольна сама белка. Она очень сердилась, сидя в клетке, и всё старалась зубами и лапками открыть дверцу.
      Но ничего не поделаешь, на этот раз мама осталась неумолима.
      ЕМУ НЕМНОЖКО НЕЗДОРОВИТСЯ
      Как медленно тянется время, когда ходишь в школу, и как быстро проходят праздничные дни. Не успел оглянуться - уже и кончаются зимние каникулы.
      Мы со дня на день поджидали приезда Серёжи, но вдруг получили из Москвы тревожное известие: Серёжа заболел воспалением лёгких, значит, приедет не скоро. Я был этим очень огорчён. Думал: вместе будем в школу ходить, вместе заниматься фотографией, и вот всё пропало. Нужно хоть перед началом учения к Петру Ивановичу сбегать.
      За время праздников я так был занят фотографией и своей белочкой, что даже не заглянул к моему приятелю, но и он тоже почему-то с самого нового года ни разу к нам не зашёл.
      Собрался я к Петру Ивановичу только в один из последних праздничных дней. Захожу, а он, одетый по-домашнему - в пиджачке, в брюках,- на постели лежит. Увидел меня, привстал, обрадовался:
      - Заходи, заходи, сынок! Давненько меня не навещал.
      Я очень удивился, что Пётр Иванович белым днём и вдруг отдохнуть улёгся. Раньше он этого никогда не
      -Вам, может, нездоровится? - спросил я у него.
      - Нет ничего, так, устал, вот и прилег.- Петр Иванович грустно взглянул на меня и добавил: - Дело сынок, не молодое. Вот и полежать хочется.
      Я слушал и с изумлением глядел на своего старого друга: "Что с ним? Никогда он прежде так не говорил".
      Заметя мой удивлённый взгляд, Пётр Иванович тут же приободрился и будто сам с собой заговорил:
      - Ничего, ничего, всё пройдёт, всё в жизни бывает.
      Больше мы в тот день об этом не говорили, занялись более интересным делом: стали чистить клетки, менять птицам корм и воду.
      И это меня тоже удивило. Прежде, бывало, Пётр Иванович занимался уборкой птиц с самого утра, а сейчас ведь уже и обед давно кончился. Да и обычная наша работа шла не так весело, как всегда.
      Пётр Иванович совсем не разговаривал, не шутил со своими питомцами, даже скворушку прогнал, когда тот хотел, по обыкновению, сесть ему на плечо.
      - Уходи, уходи, не до тебя сейчас! - устало сказал Пётр Иванович и тут же загнал скворца в клетку.
      Потом мы вскипятили самоварчик, сели пить чай с мёдом, с вареньем. Собственно, пил только я один, а Пётр Иванович налил себе стаканчик да и не выпил.
      - Не хочется что-то, сынок! - как будто извиняясь, сказал он.- Какой уж день сосёт под ложечкой, ни пить, ни есть нет охоты.
      Вечером я простился с Петром Ивановичем и ушёл.
      На душе у меня было очень грустно. Вот и праздники кончаются, и Пётр Иванович совсем невесёлый; может, заболел немножко, да не хочет сознаться.
      Вскоре начались обычные занятия в школе. И утро и вечер, как всегда, учение, ругань, колотушки.
      Насилу дождался первого воскресенья. Пораньше утром побежал к Петру Ивановичу. Наверное, точок у него расчищен, можно будет птиц половить, давненько мы их не лавливали.
      Прибегаю, а Пётр Иванович опять на постели одетый лежит. В комнате не прибрано и очень холодно, будто печь совсем не топили, воздух какой-то тяжёлый, душный.
      - Пётр Иванович, что с вами, заболели? Улыбнулся, привстал с кровати:
      - И сам не разберу, сынок, ничего не болит, а вот еле ноги таскаю.
      - А вы сегодня кушали?
      - Кушал, кушал, сынок.
      Гляжу: на столе никаких остатков еды, только кусочек хлеба валяется.
      -Пётр Иванович, а что вы кушали? Опять как-то виновато улыбнулся.
      - Да я, сынок, вот хлебца поел. Не тянет меня к еде. Сосёт и сосёт под ложечкой. Ну, да всё пройдёт, сейчас самоварчик поставим.
      Он с трудом встал с кровати. Вместе поставили самовар.
      - Давайте я вам помогу клетки почистить,
      предложил я.
      Пётр Иванович растерянно взглянул на меня:
      - Чистить-то, сынок, нечего.
      - Как - нечего? - Я взглянул на клетки. Все пустые.- А птицы где?
      - Отпустил их, на волю выпустил.
      - Зачем же посреди зимы? Они же к теплу привыкли. Замёрзнут, с голоду умрут.
      - Не умрут, бог даст. Я их кормлю: коноплю, ягодки на снег бросаю. Они меня навещают.
      - Да зачем же вы их выпустили?
      - Силы нет, сынок, клетки чистить, за всеми ухаживать. Бог с ними, пусть на воле живут.
      - Лучше бы мне их отдали. Я бы в вольере до
      весны подержал.
      - Я и сам так подумывал,- виновато ответил Пётр Иванович.- Да вот, на-поди, как тебе отдать-то их? Отнести - силушки нет, а сам ты не больно часто ко мне заглядываешь.
      Мне стало вдруг очень грустно и стыдно, что я за всю неделю ни разу не навестил старика.
      - Я, Пётр Иванович, целый день учусь, ни минутки свободной нету.
      - Я понимаю, понимаю,- заторопился Пётр Иванович.- Учение - это не шутка, это важное, очень важное дело.- Он помолчал и тихонько добавил:- Вот и выпустил их, простился и выпустил.
      - А скворушка где?
      - Этот дома. Где-нибудь на шкафу сидит. Я уж его в клетку не загоняю. Пусть по комнате летает. И ему вольготней, и мне легче - клетку не убирать, корм не ставить. Он теперь прямо со мной обедает - что я, то и он.
      Я украдкой взглянул на пустой стол, где валялся кусочек хлеба, и ничего не сказал.
      Помолчали. Петру Ивановичу, видимо, хотелось занять меня чем-нибудь интересным, но чем, он не мог придумать. Я тоже не знал, чем заняться.
      Так мы и сидели друг против друга. Он на кровати, я на табуретке. Сидели какие-то растерянные, даже чем-то сконфуженные.
      И вот первый раз за все мои посещения этого уютного домика я вдруг почувствовал, что мне хочется поскорее отсюда уйти.
      Петру Ивановичу, видимо, тоже было тяжело сидеть и говорить со мной.
      - Да вы лягте лучше, полежите,- предложил я.
      - Ох, сынок, чего ж всё лежать да лежать! Я и так и ночь и день всё лежу, отдыхаю.
      "Творрра, творрра!" - неожиданно заскрипел откуда-то сверху скворец. Он слетел со шкафа на стол и начал подбирать крошки хлеба.
      - Прости, дружок! - виновато сказал ему мой приятель.- Творожку-то у меня нонче для тебя и нету.
      - Пётр Иванович, давайте я в лавку сбегаю! - обрадовался я возможности пробежаться по улице.
      - Не надо, не надо! - замахал рукой старичок.- Куда там ещё бегать, зачем это? И без творогу обойдётся, не велика птица!
      - Нет, нет, я сбегаю, я мигом! Давайте деньги! Я вскочил и взялся за свою куртку. Пётр Иванович совсем растерялся:
      - Вот с деньгами-то у меня немножко осечка, издержался малость.- Он печально взглянул на свою швейную машинку в углу и на ворох тряпья возле неё.- Остановилась фабрика, почитай, третью неделю стоит, деньжонки-то и поизрасходовались.
      - Да как же вы сами?..- начал я и не кончил.
      - Ничего, ничего, сынок! - поспешно перебил меня Пётр Иванович.- Теперь скоро поправлюсь, опять фабрику заведу, опять всё наладится.
      "Творрра, творрра!" - снова заскрипел скворец.
      - Молчи ты. Ишь какой надоеда! - махнул на него рукой мой приятель.
      Скворец взлетел обратно на шкаф и угрюмо уселся на самом его краешке. Он нахохлился, опустил книзу длинный жёлтый клюв и стал вдруг удивительно похож на своего старого хозяина: такой же встрёпанный, такой же тощий, несчастный.
      - Пётр Иванович, дайте его мне, пусть у меня поживёт, пока вы поправитесь.
      Не то испуг, не то горькая усмешка появились на исхудавшем лице моего друга.
      - Что ты, что ты, сынок? А я-то с кем же останусь? Лежу, лежу один, и поговорить не с кем. Он хоть и птица, может, и не понимает ничего, а всё-таки что-то лопочет. Послушаю - мне и радостней на душе. Будто кто со мной разговаривает. И я с ним тоже поговорю.- Пётр Иванович ласково взглянул на своего маленького крылатого друга и добавил: - Нет, сынок, пускай уж со мной век доживает. Оба мы старики. Много ли теперь осталось.
      Опять замолчали.
      В комнате было как-то необычно тихо, тихо по-особенному, будто случилось какое-то большое несчастье.
      И вдруг я понял, почему это так тихо: не слыщно птиц. Ведь в комнатке Петра Ивановича всё время, бывало, раздавалось их весёлое щебетанье.
      - Эх, сынок, а про самоварчик-то мы с тобой и забыли,- вдруг встрепенулся Пётр Иванович.- Как бы не выкипел, не распаялся!
      Я побежал посмотреть, что с самоваром. Он давно уже заглох, видно даже не закипев.
      - Давай опять разведём пары,- предложил Пётр Иванович.
      Мне пить чай совсем не хотелось.
      Пётр Иванович не настаивал. Посидели ещё немного. Говорить было не о чем. Пётр Иванович, видно, очень устал.
      - Ну, я пойду,- нерешительно сказал я.
      - Иди, сынок, иди погуляй по свежему воздуху,- даже будто обрадовался Пётр Иванович.
      Я простился и ушёл.
      Выбежал на улицу, всей грудью вдохнул чистый морозный воздух.
      Светило солнце. Сверкали огромные снежные сугробы. Снег весело поскрипывал под ногами. Я обернулся, взглянул на уютный знакомый домик. Он, как и прежде, приветливо поглядывал своими маленькими окошечками. Только из трубы не вился сизый дымок и дорожка к калитке была давно не расчищена. Казалось, в домике уже никто не живёт. "Хоть бы скорей Пётр Иванович поправился,- подумал я.- Опять будем вместе ловить птиц, опять будет всё хорошо и весело".
      Я огляделся по сторонам, посмотрел на спрятавшиеся в сугробах деревянные домики, на заснеженные просторы полей за рекой, на распушившихся важных ворон, сидящих на заборах. Поглядел на всё это такое привычное, спокойное, дорогое, поглядел и даже не подумал, а как-то почувствовал: разве может
      случиться что-нибудь плохое, когда кругом всё так спокойно, тихо и радостно?
      И я, уже позабыв о печальном свидании со своим другом, вприпрыжку побежал домой.
      ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
      Когда я за обедом рассказал о том, что Пётр Иванович немножко заболел и даже выпустил всех своих птиц, мама и Михалыч вдруг забеспокоились. Они начали меня подробно обо всём расспрашивать.
      Узнав, что Пётр Иванович уже третью неделю не работает и у него нет денег даже на творог для скворушки, мама укоризненно взглянула на меня и сказала: