От первых проталин до первой грозы

      - Мы, Петр Иванович,- ответил Михалыч.- Пришли больного навестить.
      _ А, доктор, да ещё с сынком! - воскликнул старичок.- Проходите, проходите. Я сейчас...- И, обращаясь к скворцу, сурово добавил: -Уродничаешь, не хочешь есть, и не надо!
      - Хочу, хочу! - хрипло закричал скворец, пытаясь щипнуть хозяина за палец.
      - Ничего ты не хочешь! - сердито ответил тот.- Только балуешься!
      Мы сели возле стола на табуретки.
      - Ну вот и всё моё хозяйство! - сказал, улыбаясь, Пётр Иванович, показывая рукой на птичьи клетки.-Так с этими дурачками и живу весь свой век. Я их пою, кормлю, а они мне песенки распевают. А вот это - ваш больной. Видите, какой озорник.
      Пётр Иванович подставил скворцу ладонь. Тот сейчас же вскочил на неё и принялся щипать клювом за пальцы.
      Михалыч надел очки, желая получше разглядеть, как держится гипсовая повязка на ножке птицы.
      Пётр Иванович пододвинул руку поближе.
      Тут скворец оставил в покое пальцы хозяина. Он приподнял головку, поглядел на Михалыча и потянулся клювом к его очкам.
      - Стащит, стащит! - заволновался Пётр Иванович, отдёргивая руку вместе со скворцом.
      - Ах ты, плутишка этакий!-засмеялся Михалыч. Он внимательно осмотрел больную ножку птицы и остался доволен.
      - Всё в порядке, зажило отлично,- сказал Михалыч.- Но повязку снимать, пожалуй, рано. Пусть походит в ней ещё с недельку. Ножку она не давит, а всё-таки это поддержка, на кости меньше нагрузки.
      Потом мы стали осматривать других птиц. Кого-кого тут только не было: чижи, щеглы, синицы, овсянки, поползни... Я уж всех и не упомню. Очень многие жили у Петра Ивановича по нескольку лет. Они были совсем ручные: вылетали из клеток, носились по всей комнате, а потом сами же возвращались обратно в свой домик.
      - Они у меня и по воле летают,- сказал Пётр Иванович.- Я их почти каждое утро прямо в клетках в сад выношу. Открою дверцы - пусть погуляют, крылышки поразомнут.
      - А не бывало такое, что совсем улетят? - спросил Михалыч.
      - Как не бывало! Всякое случается,- добродушно отвечал Пётр Иванович.Иная по дурости улетит, а иная с пути собьётся, дорогу обратно в свой дом не найдёт. А какую ястреб на грех поймает. этого, чтобы совсем не пропадали, никак нельзя.
      - А как же вы их ловите? - заинтересовался я.
      - Ловлю-то как? Да по-разному: и сеткой, и западнями, и плёнками. Для разных птиц разные способы имеются. Вот если интересуешься этим делом! сынок, отпросись у папаши да приходи ко мне пораньше утречком, на зорьке. Вместе на ловлю сходим, тогда и сам увидишь.
      - Михалыч, можно сходить? - тут же попросил я.
      - Я-то считаю, что можно,- ответил он.- Boт только, как "главное начальство" на это дело посмотрит. Попробуем уговорить, может, и отпустит.
      - Это какое же начальство?-осведомился Пётр Иванович.
      - Да мама, мама моя! Ну-ка не пустит. Скажет куда такую рань, ещё спать надо.
      - Ага, мамаша, значит! - закивал головой старичок.- Это верно, раненько вставать приходится! Ну, да ничего. Я сам за тобой уж зайду, вместе попросим мамашу, может, и разрешит.
      - А не жаль вам, Пётр Иванович, круглый год птиц в неволе держать? -спросил Михалыч.- Ведь на воле-то, особенно летом, куда им привольней, чем в тесной клетке.
      _ Это так, это действительно так! - сейчас же согласился Пётр Иванович.- Действительно, много жестокости в том, что мы вольную птицу воли лишаем.
      Он вздохнул, помолчал и вдруг добродушно усмехнулся:
      - Вот так я и сам вроде той птицы. Мне бы бродить да бродить по лесам, по лугам. Ан нет, приходится работой заниматься.- И он кивнул головой на угол комнаты, где стояла портняжья швейная машина и валялся целый ворох какого-то тряпья.- Пожалуй, похуже всякой клетки,- улыбнулся он. И тут же с грустью добавил: - Видать, не всё в жизни выходит так, как захочется. Вот и у птиц тоже... Иная птица живёт, живёт, ан в клеточку и попадёт. Что же, видно, ей так на роду написано. Только большой жестокости я в том не вижу, что птиц в клетках держу,- продолжал он.- Во-первых, как только они попривыкнут, я их и по комнате, и по воле летать пускаю. Сами ведь ко мне назад возвращаются. Какая же тут неволя? А кроме того, не круглый ведь год солнышко греет, да травка зелёная, да букашки разные. Придёт осень, а за ней зима. Вот тут-то куда похуже птицам приходится. Кто в холоде, в голоде у нас мучается, а кто на юг в дальние страны летит. Сколько их, горемычных, в дороге погибает, и не сочтёшь!
      Пётр Иванович подошёл к окну, снял клетку и поставил на стол.
      - Видите - чижик,- сказал он.- А обратите внимание на него. Головка-то лысенькая и сам весь будто подсушенный. Этот чижик у меня уж лет восемь живёт. По-птичьему - старичок древний. Ведь мелкой птице годок прожить-всё равно что нам с вами целый десяток. А разве на воле он до таких почтенных лет бы прожил? Да никогда! Давно бы уж
      ястреб его задрал или какому зверю попался. А у меня вот живёт и живёт, в тепле, в сытости живёт да солнышку радуется. Я его и на волю пускал. Раньше летал, а теперь не хочет, только иной раз вылетит, сядет на клетку, почистится, отряхнётся и назад к себе домой. Вот! А вы говорите - неволя! Всё дело в том, чтобы птицу любить, жалеть, ухаживать за ней. Тогда она сама от вас никуда не улетит.
      - Это верно! - согласился Михалыч.-Любовь всё на свете скрашивает.
      На прощание Пётр Иванович подарил мне ручного щегла вместе с клеточкой.
      - Как придёшь домой,- сказал он,- первые дни не выпускай, в клетке корми, пои его. Пускай он к новому месту, к новым людям привыкнет. Потом выпустишь разок-другой по комнате полетать. А там отворяй окно. Пусть куда хочет, туда и летит. Не бойся - совсем не улетит. Птица умная, она добро хорошо помнит.
      Мы с Михалычем вышли из птичьего терем-теремка на улицу. Уже вечерело. В воздухе пахло нагретой за день травой. С пронзительным свистом носились вокруг соборной колокольни быстрокрылые стрижи.
      Я шёл посреди дороги, держа в руках клетку со щеглом. Он прыгал с жёрдочки на жёрдочку и совсем меня не боялся.
      Счастью моему не было границ.
      ДУДОЧКА-ПЕРЕПЕЛОЧКА
      Пётр Иванович зашёл к нам дня через два. Он пришёл посмотреть, как живёт у меня его щегол. Внимательно осмотрел клетку. Она была чистая, в кормушке лежал свежий корм, в поилке свежая вода.
      - Молодец, сынок! - похвалил меня Пётр Иванович.- Любишь птицу, жалеешь её. И всяческая птица тебя тоже полюбит, будет у тебя водиться.
      Я сиял от счастья. Заслужить похвалу старика птицелова- А это что-нибудь да значило!
      Вошла мама, познакомилась с Петром Ивановнам, поблагодарила за щегла, справилась о здоровье
      скворца.
      _ Благодарю вас,- весело отвечал Петр Иванович-Скворец молодец, совсем поправился. Пуще прежнего озорничает.
      Потом мама расспрашивала старика о других его птицах и вообще о разных делах: с кем он живёт, кто ему стирает, еду готовит.
      - Сам, всё сам, сударыня, делаю,- отвечал Пётр Иванович.- Никого у меня, окромя птиц, на свете не осталось. Всех своих родных пережил, ужо восьмой десяток на свете живу, пора бы и на покой.- Он помолчал и вдруг, улыбнувшись, добавил: - А помирать всё не хочется, думаю, ну ещё бы годок прожить, ну ещё другой и третий... Вот ведь как на свете прижился.
      Мама сидела, внимательно слушая неторопливую речь старичка. Он, видимо, ей очень понравился.
      Я решил использовать удобный момент и попросил разрешения пойти с Петром Ивановичем половить птиц. К моей радости, мама охотно согласилась. Её даже не испугало, что придётся рано вставать.
      - Вы только уж, Пётр Иванович, потрудитесь, пожалуйста, зайдите сами за ним. А то в такую рань одному как по городу бегать, ещё собака какая бросится.
      - Зайду, зайду,- охотно согласился Пётр Иванович.- Мы первый-то разок на поле за перепелами сходим.
      -- Ну что же, сходите,- кивнула головой мама, ушла по своим делам.
      - Пётр Иванович, вот спасибо-то! - бросился я обнимать старика.
      - Да за что же спасибо, подумаешь, дело какое! - смеялся он, гладя меня по голове,
      Мы тут же решили не откладывать дело в долгий ящик и, если не будет дождя, завтра же отправиться на ловлю.
      Весь остаток дня я только и делал, что смотрел, не собираются ли на небе тучи. Небо было чисто. Всю ночь я, конечно, не спал, всё боялся шевельнуться, чтобы мама не услыхала и не рассердилась за безрассудность. "Ещё не пустит тогда, пожалуй",- думал я, лёжа в своей кровати и глядя, как постепенно светлеет, синеет в окне ранний летний рассвет. Наконец, когда уже как следует рассвело, я и сам не заметил, как заснул.
      Лёгкий стук в стекло мигом разбудил меня. Сна как не бывало. Я выскочил из кровати и подбежал к окну. Под ним стоял Пётр Иванович, одетый в пиджачок, в кепку, с каким-то мешком за спиной.
      - Я сейчас, я мигом!
      Пётр Иванович кивнул головой и уселся на лавочке.
      Действительно, я оделся в один миг.
      - Не забудь выпить молоко с хлебом и взять с собой бутерброды,- сказала мама.
      Ах, это несносное молоко! В такую рань спросонья его пить вовсе не хочется. Но делать нечего. Иначе мама в другой раз не пустит. Пью одну и даже вторую кружку, больше сил нет. Надеваю курточку, в карманы сую бутерброды. Ну, теперь всё. Ура, можно идти! Выбегаю на крыльцо.
      Какое утро! Ни облачка! Солнце ещё очень низко. Его лучи просвечивают через зелень соседнего сада. Светят точь-в-точь как вечером на закате, но только совсем с другой стороны.
      Трава мокрая от росы, и пыль тоже росой прибита. Она вся в тёмных влажных кружочках. В воздухе пахнет отсыревшими лопухами, укропом и яблоками.
      Я здороваюсь с Петром Ивановичем. И мы отправляемся в путь по спящим улицам городка.
      Громкое щёлканье пастушьего кнута и мычанье
      коров нарушают предутреннюю тишину. Навстречу нам пастух гонит стадо. Тут и там распахиваются калитки, и заспанные женщины выгоняют всё новых и новых коров, которые присоединяются к идущим. Коровы идут медленно, поминутно наклоняясь и срывая с земли листья подорожника. От коров уютно попахивает навозцем и тёплым хлевом.
      Стадо скрывается в переулке. Мы выходим на мост. Внизу река. По ней плывёт голубоватый туман. Из тумана, будто всклокоченные спросонья головы, выделяются старые ветлы. Под одной из них уже сидит рыболов.
      За мостом луг, а дальше - хлебное поле. Воздух над ними как-то особенно чист и по-утреннему прохладен. И оттуда, из этой прохладной синей глубины, звеня и переливаясь, доносятся песни жаворонков. Из города на разные голоса отвечают им петухи.
      - Вот и пришли! - сказал Пётр Иванович, когда мы миновали росистый луг и очутились на краю поля.- Теперь посидим здесь да послушаем.
      Пётр Иванович снял со спины мешок, развязал его и вынул оттуда кусок старой клеёнки. Он расстелил его на земле:
      - Садись, сынок.
      - А вы как же?
      - Мне не надо, я привычный. Для тебя только подстилочку захватил, чтобы мамаша не тревожилась.
      Мы уселись и стали слушать.
      В вышине по-прежнему пели жаворонки, а на лугу кто-то надрывно кричал, будто раздирали на части туго натянутую материю.
      - Кто это? - спросил я.
      - Коростель, его ещё дергачом зовут,- ответил Пётр Иванович.- Сидит в густой траве да поскрипывает. Подойдёшь к тому месту-его и след простыл, убежал куда-нибудь. Постоишь послушаешь, а уж он в стороне опять свою музыку заведёт. Так и гоняйся за ним сколько хочешь, редко когда его увидишь. Если только где-нибудь в кустах прижмёшь, деваться некуда - ну, тогда он вылетит, а то так и будет с места на место в траве бегать. Он ух какой проворный, быстрее мыши в траве между стеблями бегает.
      - А какой он с виду? - спросил я.
      - Да так, рыженький, бесхвостый. Ноги длинные. На цыплёнка похож, когда тот из пуха в перо ходит... Стой, слушай, сынок! - прервал сам себ5 Пётр Иванович.
      Я прислушался. Где-то в поле, невдалеке от нас, звонко закричал перепел. Он будто выговаривал: "Пить-перпить, пить-перпить!" Его голосок я давно уже знал.
      Пётр Иванович быстро и совсем неслышно встал с земли, сунул руку в мешок и вытащил оттуда свёрнутую сетку.
      Я хотел ему помочь её развернуть, но он знаками показал, чтобы я сидел на месте. В один миг он расправил сеть и ловко раскинул на поле перед нами. Тонкая сетка, как паутинка, легла на головки хлебных стеблей, только едва-едва их наклоняя. Затем мы перебрались на межу и улеглись там с таким расчётом, чтобы сеть очутилась как раз между нами и кричащим где-то впереди перепелом.
      Затем Пётр Иванович вынул из кармана какую-то кожаную трубочку, всю в складках, вроде гармошки. Один конец её был забит пробкой, а к другому привязана тонкая полая косточка - свистулька.
      Пётр Иванович взял кожаную трубку в одну руку и стал тихонько постукивать по ней пальцами другой руки, Из свистульки послышались негромкие звуки - будто кто-то еле слышно насвистывал: "Трю-трю-трю-трю".
      - Так самочка-перепёлка кричит, петушка к себе подзывает,- шёпотом пояснил мне старичок.- Слушай, он сейчас к нам подаваться будет.
      Действительно, не прошло и минуты, как я услышал ответный крик перепела. Он слышался уже гораздо громче, чем в первый раз.
      Пётр Иванович ещё поманил своей дудочкой. И перепел снова ответил, ещё громче.
      Он бежал к нам на зов невидимой курочки-перепёлки.
      Лёжа в траве, я изо всех сил напрягал зрение, стараясь увидеть перепела. Но сквозь густую зелёную массу растений ничего не было видно.
      И вдруг совсем близко впереди нас из этой зелёной массы послышались какие-то хриплые странные звуки. "Ва-ва, ва-вай!" - яростно закричал кто-то.
      Змея или зверь? Я вскрикнул, вскочил с земли.
      В тот же миг почти из-под сетки с треском взлетела серая кургузая птица и полетела прочь.
      Пётр Иванович тоже вскочил, испуганно глядя на меня:
      -- Ты что, сынок, что с тобой?
      - Кто там шипит так? Змея?
      Пётр Иванович махнул рукой и добродушно рассмеялся:
      - Да какая же там змея? Это же перепел!..
      - Нет, не перепел,- перебил я его, с опаской поглядывая на зелёные травяные заросли.- Перепел: "спать-пора, спать-пора". Я знаю. А этот хрипит...
      - Да говорю ж тебе - перепел. Он на два тона кричит: и "спать-пора" и "вавакает". Только вава-канья издали не слышно. А жаль - упустили,- покачал головой Пётр Иванович.- К самой ведь сетке подбежал, ещё два шага - и под ней. Взлетел бы вверх, запутался, вот и попался, дурашка. Ну, не беда. Моя вина - я же тебя не предупредил, что он на два манера кричит. А не знамши, услышать, как он зававакает, пожалуй, кто хочешь сробеет.
      Мы собрали сеть, положили её в мешок и пошли искать других перепелов. Но охота в это утро так и не удалась.
      Скоро солнышко стало уже припекать. Перепела кричали вяло, а потом и совсем замолчали.
      - Ну, первый блин обязательно комом,- весело сказал Пётр Иванович,- так всегда бывает. Не печалься, сынок, не вешай носа. Мы этого перепела непременно в другой раз поймаем, а не этого, так другого. А теперь идём-ка домой. Слышишь - погромыхивает? Кабы грозу с дождичком не натянуло.
      Действительно, когда мы уже подходили к дому, небо вдруг заволокло тучей и крупные капли стали с силой шлёпаться в мягкую дорожную пыль.
      СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
      Михалыч не любил копить деньги. Из-за этого мама с ним частенько ссорилась.
      - Пойми,- говорила она,- ну, заболеешь или
      мало что может случиться, а у тебя хоть шаром покати. Что заработаешь, то и истратишь. Хоть бы по десять рублей в месяц на всякий случай откладывал.
      Михалыч с этим всегда соглашался - и не откладывал ни копейки. Но вот однажды земство выдало ему сто рублей наградных. Эти деньги мама тут же отобрала, купила на них выигрышный билет и заперла в шкаф.
      Михалыч поворчал-поворчал и наконец смирился. Потом все мы про этот билет и забыли. И вдруг случилось чудо: билет выиграл, выиграл целых шестьсот рублей! Тут уж Михалыч пришёл в большое волнение. Он говорил, что эти деньги сами с неба свалились и прямо грех не истратить их на что-нибудь интересное. Мама протестовала. Михалыч настаивал. Наконец решено было выигрыш разделить пополам. Половину мама откладывала на какой-то "чёрный день", а половина поступала в руки Михалыча для бесконтрольной траты.
      - Ну, брат, что мы на эти деньги купим? - говорил Михалыч, сидя в своём кабинете.
      Я даже не мог себе представить - что можно купить на такую огромную сумму.
      - А я знаю,- таинственно сказал Михалыч.- Я пока отвоёвывал у Самой нашу долю, давно уже решил.- Он помолчал, глядя на меня сияющими, совсем мальчишескими глазами, и вдруг сказал: - Мы купим на них мо-то-цик-лет! Ну как, одобряешь?
      Вместо ответа я издал пронзительный ликующий крик и закружился в диком танце. Даже Михалыч не выдержал, встал с кресла и прошёлся по комнате, лукаво подмигивая и поводя усами, будто царь водяной из "Садко".
      На шум прибежала мама взглянуть, не случилось ли что-нибудь, но, увидя, что мы просто танцуем, махнула рукой и ушла, затворив за собой поплотнее Дверь.
      Когда танец восторга был закончен, мы сели рядышком около письменного стола, и Михалыч достал из ящика книжку. Называлась она "прейскурант". Это была, пожалуй, одна из самых интересных, самых лучших книг, которые я видел за всю мою жизнь. На толстой глянцевитой бумаге были изображены разные мотоциклеты.
      Там были ещё и велосипеды, но на эти страницы мы не обратили внимания.
      Нам предстояло решить важное дело: выбрать самый лучший из указанных в прейскуранте мотоциклетов и чтобы он стоил не дороже трёхсот рублей. Выбор машины затянулся до самой ночи. Мама несколько раз входила в кабинет, говоря, что мне давно пора спать, но мы просили в таком серьёзном вопросе нам не мешать.
      Наконец мама рассердилась и пригласила на помощь тётку Дарью. Та, как всегда, не захотела слушать никаких доводов.
      - Буду я с вами тут ещё канителиться! - сурово заявила она, забирая со стола и унося в кухню лампу.
      - Это же просто возмутительно! - негодовал Михалыч.- В своём доме и нельзя ни над чем подумать.
      - А не возмутительно никому не давать ночью покоя?..- гневно отвечала мама.- Юра, сейчас же умываться и спать!
      Так в этот вечер мы с Михалычем и не успели ничего решить. Но зато мы имели возможность вернуться к этому интереснейшему вопросу и на следующий день, и ещё через день.
      Наконец выбор был сделан, машина намечена и в Москву в магазин послано заявление с просьбой выслать мотоциклет за таким-то номером. Деньги переводом. Всё, кажется, сделано, оставалось только ждать, когда прибудет сама машина.
      Но ждать сложа руки нам было некогда, предстояла ещё уйма дел. Во-первых, мы сходили к
      портному, и там Михалыч заказал себе спортивную куртку и брюки, а у картузника - кепи.
      Узнав об этом, мама только пожала плечами.
      - Воображаю,- сказала она,- на кого ты, Алексей Михайлович, будешь похож со своим животом в спортивной курточке.
      - Не в курточке, а в куртке,- поправил её Михалыч.- И потом, я не вижу тут ничего особенного. Не могу же я ездить на мотоциклете в шляпе и в пиджаке.
      - По-моему, это вообще будет бесплатное представление для всего города,- недовольно ответила мама.- Впрочем, ты сразу же и весь мотоциклет раздавишь, и ездить будет не на чем.
      - Перестань, пожалуйста, глупости говорить! - возмутился Михалыч.- В прейскуранте ясно сказано, что он рассчитан на пятнадцать пудов. Что ж, я слон, что ли, по-твоему?
      - Делай как знаешь,- уклончиво ответила мама.
      Подобные небольшие стычки Михалыча с мамой случались частенько.
      - Нет, брат, об этих вещах с женщинами беседовать невозможно,- бодро говорил мне Михалыч.-Пойдём-ка лучше в кабинет, разберём систему зажигания да тормоза повторим.
      И мы шли изучать руководство по устройству и работе мотоциклета. Михалыч читал его вслух; потом мы оба рассматривали какие-то картинки, чертежи,
      Я не понимал ни одного слова, но делал вид, что отлично во всём разбираюсь. Боюсь, что и сам Михалыч понимал в этой путанице колесиков, гаек, поршней... немногим больше меня.
      Иногда он переставал читать, закуривал и говорил:
      - М-да, мудрено что-то. Ну, не беда. Это мудрено только в книге, а как сама машина будет перед глазами, мы сразу, брат, разберёмся, что к чему.
      И вот наконец прибыла сама машина. Её прислали в ящике из досок и фанеры.
      Ящик с мотоциклетом втащили прямо в кабинет и начали распаковывать с особой осторожностью. Внутри ящика машина была ещё завёрнута в провощённую бумагу, в паклю, в стружки.
      - Вот это упаковка! - восхищался Михалыч.- Хоть с горы бросай - ничего не погнётся, не поломается.
      Наконец все "одёжки" были сняты, и мотоциклет предстал перед нашими глазами во всём своём великолепии. Он так блестел, что мне показалось, будто даже в комнате посветлело.
      Михалыч надел на себя серый халат, который специально сшил для ухода за машиной. Он ходил вокруг неё и чистой белой тряпочкой стирал все соринки, все пылинки.
      Вошла мама. Остановилась, поражённая.
      - Ну как, нравится? - спросил её Михалыч.
      - Да, красивая вещь! - со вздохом отвечала мама.
      - Я же говорил, что тебе понравится! - торжествовал Михалыч.- Подожди, ещё сама будешь просить, чтобы прокатил тебя с ветерком.
      - Нет уж, озолоти меня, а на такую страсть ни за что не сяду: тут и бензин и огонь. Ну как взорвётся!
      - Для этого-то я всё заранее и изучил, чтобы исключить возможность всякой аварии,- солидно ответил Михалыч.- Он поглядел на меня и добавил:- Мы теперь с Юрой эту машинку как свои пять пальцев знаем. Верно, братец?
      Я кивнул головой.
      Весь остаток дня и весь вечер мы провели около машины. Михалыч снова и снова читал руководство и пытался разобраться, к каким частям что относится. Но, кроме руля, колёс, седла и багажника, мы, кажется, не усвоили ни одну из прочих частей.
      Наконец Михалыч сказал:
      _ Ну, утро вечера мудренее. Я полагаю, что всё остальное мы разберём и усвоим во время самой езды. А теперь пора спать.
      На том мы и порешили.
      ИТАК, ПОЛЕТИМ, КАК ПТИЦЫ!
      Как жаль, что следующий день был не праздничный. Я даже сам не пойму, как я дождался той минуты, когда Михалыч пришёл из больницы.
      Наконец закончен несносный обед, и Михалыч пошёл к себе переодеваться. Спортивный костюм как раз только что был принесён от портного. Я не отставал от Михалыча ни на шаг.
      Вот уже надеты довольно узкие брюки, концы их заправлены в сапоги, надета спортивная куртка, кепи. И Михалыч, несколько смущённый своим столь необычным видом, быстро проходит через кабинет и переднюю. В последней он как бы случайно на секунду задерживается и взглядывает на себя в зеркало. Нечто похожее на испуг отражается на его добродушном лице.
      Действительно, даже я, глядя на него, еле сдерживаю улыбку. В своём спортивном новом наряде Михалыч больше всего похож на бегемота с картинки из моей книжки, когда тот вздумал кататься на велосипеде.
      Михалыч отворачивается от зеркала, с отчаянно независимым видом отворяет дверь и, обернувшись ко мне, говорит:
      - Итак, полетим, как птицы!
      Выходим во двор. Мотоциклет уже на месте. Он ждёт спортсмена.
      Увидя Михалыча в узких брюках, в куртке и в кепи, мама просто остолбенела. Потом, оправившись, она подошла к нему:
      - Ты видел себя в зеркале?
      - А в чём дело, мадам? -стараясь придать голосу игривый тон, но не без робости спрашивает Михалыч.
      - Да на кого ты похож? Неужели вот в таком виде поедешь по городу?
      - Ничего не понимаю. Спортивный костюм, и только.
      - А живот, а зад, а усы? И эта шапочка. Боже мой! Нет, я тебе сейчас зеркало принесу, сам погляди.
      Лицо Михалыча выразило решимость человека, готовящегося прыгнуть в бездну.
      - Не приноси, я и глядеть не буду,- сурово ответил он. Потом перевёл дух и уже с укоризной добавил:- Как тебе не стыдно отвлекать меня по пустякам! Я ведь первый раз берусь за руль этой машины. Тут нужна сосредоточенность, уверенность, а ты про какие-то животы толкуешь.
      Теперь уже на мамином лице появился испуг.
      - Да, да, ты прав,- заговорила она.- Теперь уже поздно о животах думать. Ради бога, осторожнее будь. Не лети сломя голову. Сперва потихоньку, шажком попробуй. Ведь это не лошадь - машина, мало ли что ей придёт в голову. Ещё, не дай бог, стрельнёт и взорвётся.
      - Ну ладно, там увидим,- неопределённо ответил Михалыч и решительно подошёл к мотоциклету. Опёрся на руль, крякнул и, с трудом перекинув ногу через багажник, сел наконец в седло.
      - Отойдите в сторону, отворите ворота!- скомандовал он.
      Все отбежали. Тётка Дарья распахнула настежь ворота.
      Михалыч нажал на что-то ногой, и мотоциклет выстрелил так громко, что мы ахнули от испуга. "Неужто взорвался?" Но машина была цела,' и Михалыч, несколько озадаченный, всё же сидел на месте.
      За первым выстрелом последовал второй, третий, машина палила, как пулемёт, тряслась, дрожала, будто живая, но не двигалась с места.
      четвёртый... Во дворе закудахтали перепуганные куры и в ужасе полетели через забор. А машина палила, как пулемёт, тряслась, дрожала, будто живая, но не двигалась с места.
      На такую пальбу сбежались все соседи, потом вообще все жители переулка. Целая толпа народа стояла на мостовой напротив наших ворот в ожидании чего-то сверхъестественного.
      - Дарья! - крикнул Михалыч.- Скажи им, чтобы мостовую освободили, а то как рванёт машина, всех подавлю.
      - Разойдись, ребята! - сурово приказала старуха.- Сейчас доктор поедет, как бы греха не вышло.
      Любопытные подались поближе к заборам, но не расходились.
      Стрельба продолжалась, машина не двигалась. Наконец Михалыч что-то повернул, и всё затихло.
      - Аккумулятор шалит! - сказал он, слезая с седла.- Нужно пойти посмотреть, в чём там дело.
      Михалыч пошёл в кабинет разобраться с помощью руководства, в чём причина столь странного явления. Я побежал за ним. Ворота закрыли, зрители стали понемногу расходиться.
      Михалыч долго, сосредоточенно что-то читал, потом закрыл книгу.
      - Всё ясно! - сказал он.- Слишком много бензину дал. Нужно сначала поменьше давать.
      Снова все вышли во двор. Снова открыли ворота. Но на этот раз машина только как-то странно пыхтела, изредка негромко постреливая, и наконец совсем замерла. Сколько Михалыч ни бился, мотор молчал как мёртвый.
      - Наверное, всё сломалось,- уныло сказала мама.- Я уж. заранее это знала.
      - Оставь, пожалуйста, свои предсказания! - раздражённо ответил Михалыч.- Это на кофейной гуще предсказывать можно, а здесь техника - не гаданье.
      - Я и вижу, что техника,- махнула мама рукой, уходя в курятник.- Где теперь кур собирать? - ворчала она.- Всех своей стрельбой разогнал.
      Сколько Михалыч ни бился, мотоциклет завести так и не удалось. Пришлось тащить его обратно в дом.
      - Да, брат, плохи наши дела,- грустно говорил Михалыч, снимая с себя спортивный наряд и облачаясь в обычное платье.-Придется, видно, "куму" в город Мценск писать, пусть пришлёт кого-нибудь, кто понимает в машинах. Без мастера тут не обойтись.
      Михалыч тут же сел за стол и написал в Мценск одному знакомому, которого в шутку называл кумом и который имел мотоциклет, чтобы тот прислал механика наладить машину.
      Механик явился через несколько дней. Это был молодой парнишка, звали его Миша. Снова выкатили машину во двор. Миша проверил зажигание, подачу бензина, сел в седло и нажал на что-то ногой. Мотоциклет начал палить, но Миша не испугался. Не слезая с седла, он упёрся ногами в землю и сдвинул машину с места. А дальше она сама пошла. Быстрее, быстрее - и вот уже понеслась вниз по улице, завернула на Соборную и скрылась из глаз.
      - Вот что значит специалист! - сказал Михалыч.- Хоть и мал, да удал.
      Снова послышалась откуда-то издалека трескотня мотора, и мотоцикл, вынырнув из-за церкви Николы, лихо подкатил к нашему дому.
      - Почему же у меня никак не двигался? - спросил Михалыч.
      - А вы ему помогали ногой с места сдвинуться?
      - Нет, не помогал. Я думал, он сам возьмёт.
      - Обязательно надо помочь,- ответил Миша.- Садитесь, попробуйте.
      - Да я не в таком костюме,- сказал Михалыч.- Ну да ладно, попробую.
      Он сел в седло прямо как был, в шляпе, пиджаке, в брюках навыпуск. Теперь он походил на весёлого старого шутника, который забрался на карусель и хочет прокатиться верхом на лошадке.
      Но зато машина завелась сразу.
      - Ногами, ногами помогайте! - закричал Миша, подталкивая сзади мотоциклет.
      И вот Михалыч, на удивление всему переулку, выкатил из ворот и, подпрыгивая на неровной мостовой, не спеша поехал вдоль по улице.
      Мама выскочила за ворота, кричала вслед:
      - Не торопись, ради бога, не торопись!
      Целая толпа мальчишек с криком и свистом понеслась догонять машину.
      Сделав небольшой круг по городу, Михалыч благополучно подъехал к дому.
      Вечером за ужином я робко его спросил:
      - А когда же меня на багажнике покатаете?
      - Подожди,- отвечал Михалыч,- вот овладею как следует этим конём, чтобы в руках играл, тогда мы с тобой махнём вёрст за двадцать в деревню с ночёвкой.
      Итак, техника вождения машины была освоена. Михалыч торжествовал.
      МЕЧТЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
      Мои мечты покататься на мотоциклете пока что не осуществлялись.
      Как только механик уехал обратно в Мценск, машина начала капризничать. Она никак не заводилась, сколько Михалыч ни крутил какие-то винты и ни прочищал какие-то трубочки и канальцы.
      Но вот однажды в хороший летний вечер Михалыч решил в сотый раз попробовать "объездить своего строптивого коня".
      И вдруг, ко всеобщему удивлению, машина сразу же завелась. Она покорно выехала из ворот, вывозя на себе грузного седока.
      Михалыч укатил. Прошёл час, другой. Погода начала портиться, пошёл дождь. Мама не на шутку забеспокоилась.
      - Да где же он? Может, упал, разбился? Может, дорогой машина взорвалась? Ведь все слышали, как она страшно стреляет.
      Настала ночь, тёмная, ненастная. Михалыча всё не было. Ни мама, ни я, конечно, не спали. Было ясно, что с Михалычем что-то случилось. Но что и где, как это узнать? Ведь мы даже не знали, куда он решил поехать.