заболел.
      - Это от пирогов, а не от танцев,- пояснила Лизиха.- Потанцуешь, всё внутри утрясётся и пройдёт. Иди, иди сюда, становись вот так... Теперь обними меня за талию.
      - За какую? - забормотал Борис.
      - Дурак! - Лизиха схватила Борькину руку и обвила ею вокруг своего необъятного туловища.- Вот это и есть у женщин талия. А теперь начали! Ольга, играй: раз, два, три... раз, два, три...
      Мы снова задвигались. Но теперь двигаться было уже не так страшно никто ни за чем не следил, всё внимание было обращено на первую танцующую пару.
      Я смотрел на Лизиху и Бориса и вспоминал, как к нам в Чернь один раз приехал балаган. Там, среди прочих номеров, был тоже танец. Под шарманку танцевали медведица с поросёнком. Теперь Лизиха с Борисом очень походили на ту самую танцующую пару. Оба были толстые, оба красные от напряжения. У Бориса на лице написан ужас, а у Лизихи такое выражение, будто она его сейчас съест,
      - Раз, два, три... Раз, два, три... Борька, шевели ногами, а то выпорю!
      - Я же шевелю.
      - Не в такт шевелишь.
      - Я не знаю, что вам от меня нужно. Отпустите бога ради!
      - А вот сейчас узнаешь...
      Лизиха правой рукой привычно взялась за Борь-кино ухо:
      - Я тебя в такт буду подёргивать, сразу поймёшь. Ну, сначала: раз, два, три... раз, два, три...
      Необыкновенный танец продолжался. Проползая мимо дверей, я ненароком взглянул в них и сразу остановился. В дверях, широко раскрыв от изумления рот, стояла мама.
      - Мамочка!-бросился я к ней, оставив в одиночестве свою даму.
      Все обернулись в нашу сторону.
      - А, Надежда Николавна к нам пришла! - отпуская Борькино ухо, воскликнула Лизиха и поспешила к маме.- А мы, видите, к праздникам готовимся, вальс разучиваем,- пояснила она маме, которая никак не могла оправиться от изумления.
      Мама обняла бабку Лизиху:
      - Дорогая моя, ну, вы просто необыкновенная! Как вас на всё хватает - и уроки, и танцы!..
      - Хватает. Пока, бог милостив, на всё хватает. Только они вот не ценят меня, даже сердятся за то, что я их уму-разуму обучаю. Вот Борюшка никак танцевать не хочет. Я уж его шутя за ушко водила.
      - Да, да, шутя! - проворчал со своего места Борис, трогая красное и распухшее, как лопух, левое ухо.
      - Ты что там, Боренька, говоришь?-ласково и в то же время значительно переспросила бабка Лизиха.
      - Я ничего не говорю! - сурово буркнул он.
      -Не говоришь, ну, значит, мне так показалось.- И Лизиха продолжала рассказывать маме о том, что у детей надо воспитывать не только ум, но и чувства, нужно развивать ловкость и грацию.
      Мама со вниманием слушала и кивала в знак одобрения.
      Приход мамы нас всех очень выручил, так как танцев в этот день больше не было и мы, быстро поставив на место столы и стулья, разошлись по домам.
      Придя домой, мама с восторгом начала рассказывать Михалычу, какая Елизавета Александровна удивительная женщина, что она нас не только наукам обучает, но даже сама лично учит танцевать.
      - Сама?! Танцевать?! - изумился Михалыч,- И сама тоже танцует?
      - Ну да, конечно.
      Михалыч расхохотался:
      - Дорого бы я дал - посмотреть на это зрелище! Мама, не выдержав, тоже улыбнулась:
      - И ты знаешь, с кем она танцевала в паре?
      - С кем? Со своим дедом, что ли?
      - Нет, что ты, что ты! Он ведь церковный староста. Какие же с ним танцы. С внуком, с Борисом. Михалыч снова расхохотался:
      - Это с тем, кого вожжами порола?
      - Вот именно. Да еще как танцевала! Он её за талию держит, а она его за ухо.
      - Ой, умру, ой, умру!..- хохотал Михалыч, так что слезы выступили из глаз.- А линейка-то в такт по заду не подшлёпывала?
      - Нет, линейки я не заметила,- тоже смеясь, отвечала мама.
      Идея выучить нас танцевать крепко засела в голове нашей наставницы. Ещё хуже было то, что Лизиха решила перенести эти уроки на воскресные дни и тем самым лишила нас последнего отдыха.
      Но, к нашему счастью, уроки танцев вскоре закончились, и притом совершенно неожиданно, раз и навсегда.
      Помню, мы, так и не освоив вальса, приступили к изучению краковяка. И вот в самый разгар танца, когда всё кругом походило на шабаш ведьм на Лысой горе, входная дверь вдруг отворилась, и в комнату вошёл сам Иван Андреевич.
      Как раз в это время Елизавета Александровна, приподняв юбку, показывала нам какое-то па.
      Иван Андреевич так и остолбенел на месте. Мы все тоже замерли.
      - Это что же такое значит? - послышался в тишине его негромкий суровый голос.
      - Это... это... дедушка, я ребяток танцевать учу,-робко и конфузливо заговорила Лизиха.
      - Ребяток, танцевать? Так, так.-Он помолчал и потом всё так же тихо, не повышая голоса, добавил:- Ну вот что, Елизавета Александровна, мой дом не для того, чтобы в нём плясать. Я его не для плясок построил. Хотят ребята дурачиться, пусть на двор идут, а у меня в доме прошу больше этой комедии не устраивать!- И он, повернувшись, пошёл к себе в спальню.
      Тут бабка Лизиха струхнула не меньше нас самих.
      - Дедушка не в духе, дедушка сердится! - залепетала она.- Расставьте мебель и расходитесь с богом, только потихоньку, не шумите.
      Мы оделись и вышли из дома.
      - Вот деду-то спасибо! - с облегчением вздохнул Борис.- А то бы она до праздников всё ухо мне напрочь оторвала.
      Больше танцам нас ни разу не обучали.
      ПОДЛЕЦ
      Зима была в полном разгаре.
      Приближались зимние праздники. И чем они были ближе, тем мучительнее становилось их ожидание. Мне просто не верилось, что я на целых две недели освобожусь от вставания по утрам затемно, при лампе, освобожусь от зубрёжки, от брани бабки Лизихи, смогу гулять, кататься на санках и ловить птиц сколько мне будет угодно.
      Да когда же наступит это счастливое время? Нет, я не доживу до него.
      Серёжа тоже мечтал о праздниках. Ведь он тогда! уедет в Москву к своей маме, побывает в театре, а; может, даже в цирке.
      Но пока всё это было только в мечтах. А на деле; приходилось по-прежнему ежедневно ходить в школу и готовить уроки.
      Елизавета Александровна, наверное, тоже устала, Во всяком случае, день ото дня она становилась всё злее и придирчивее. Бориса уже дважды пороли вожжами в спальне. Колька ходил с подбитым глазом. Лизиха хотела ударить его по плечу, а он пригнулся- вот и получил синий фонарь под глазом. Ольга, несмотря на свой двадцатилетний возраст и внушительный вид совсем взрослой барышни, терпела такую же печальную участь.
      Бабке Лизихе как будто даже доставляло какое-то особенное удовольствие ставить Ольгу на колени рядом с нами, ребятами, и так же отделывать её линейкой.
      Казалось, Лизиха хотела этим сказать: хоть ты и взрослая, а раз уж попала ко мне, изволь подчиняться и терпеть, как все другие. Мне наплевать, что ты уже взрослая. Не хочешь терпеть - выходи замуж,
      Собственно, всё это Лизиха не раз и высказывала при нас самой Ольге. Та только молчала да, когда уже не хватало никакого терпения, горько плакала.
      Один .только Митенька благоденствовал по-прежнему.
      После неудачного диктанта, когда у него отобрали книжку, он, .видимо, так "расстроился", что в каждом диктанте стал делать не менее десяти, а то и пят-надцати ошибок. Но бабка Лизиха скоро и с этим примирилась. Правда, по вечерам она занималась с ним особо, заставляла списывать с книги и даже диктовала ему отдельно. Но успехи были не такие уж блестящие.
      - Ну что, без книжечки-то не вытанцовывается? Опять десять ошибок насажал, меня догоняешь! - поддразнивал его Николай.
      Митенька при этом от злости бледнел, но ничего не отвечал. Только один раз со слезами в голосе сказал:
      - Бог тебя за меня накажет. Вот увидишь, накажет!
      - За тебя-то? - удивился Колька.-Да он меня наградит ещё, что я тебя на чистую воду вывел.
      Эта лёгкая перебранка заклятых врагов произошла на большой перемене. После перемены в тот день все решали трудные арифметические примеры и потому, чтобы немного освежиться, то один, то другой удалялись в переднюю и дальше в сени, якобы "по необходимости".
      Ушёл даже самый прилежный Митенька, ушёл и что-то долго не возвращался.
      А вот и Коля решил немного освежиться. Он вышел в переднюю. И вдруг оттуда донёсся его яростный крик:
      - Ты что здесь делаешь? Дай сюда!
      Послышалась возня.
      Елизавета Александровна встрепенулась:
      - Колька, в чём дело? Иди сюда! Колька влетел в комнату весь красный, задыхаясь от бешенства:
      - Он, он! Сволочь!.. Он - часы, мне в карман... Вот, глядите!
      - Кто? Какие часы? - изумилась бабка Лизиха.
      - Ваши, ваши часы! В карман суёт! А я вхожу, увидел. Вот он!
      Все обернулись к передней. В дверях стоял Митенька, бледный как смерть.
      - Митя мои часы тебе в карман совал? - спросила Лизиха.- Что ты врёшь! Зачем?
      - Не знаю. Чтоб вы искать начали. Чтоб подумали- я их взял. Чтобы...Колька остановился, поражённый какой-то мыслью, вдруг даже завизжал от злости: - Он! Он и тогда - Ваське! Он... кошелёк. Васька не брал! Он, он... подлец!..
      Все вдруг поняли, о чём кричит Коля. Поняла и Елизавета Александровна.
      Она встала и подошла к Мите:
      - Говори, зачем часы ему совал?
      - Я пошутил,- чуть слышно ответил тот,
      - Пошутил? - как-то загадочно проговорила Елизавета Александровна.- И тогда тоже пошутил?
      Она вдруг взяла Митю за воротник курточки и стала дрожащими руками расстёгивать.
      - Что вы, что вы!..- залепетал он. Елизавета Александровна вытащила из-под воротника крест на тонкой золотой цепочке:
      - Целуй крест, клянись, что не ты кошелёк положил!
      Митя весь затрясся.
      - Целуй, говорю, и помни: руки-ноги отсохнут, если, если соврёшь!
      - Простите меня! - завизжал Митя, бросаясь на колени, схватил руку Лизихи, начал её целовать.- Простите, простите меня! Я больше не буду!
      - Подлец! Иуда!..-заорал в исступлении Колька, готовый броситься на Митеньку.
      - Николай, на место! - приказала Елизавета Александровна.
      Все разом притихли,
      ~ Встань, Митя, -сказала она взволнованным, но твёрдым голосом.- Не проси! Бог тебя простит' Собери книжки и уходи. Больше ты у меня учиться не будешь.
      Митя понял, что просить уже не стоит. Он встал и, опасливо поглядывая в сторону Николая и Бориса, быстро собрал свои книжки и тетрадки.
      - До свидания, Елизавета Александровна,- сказал он серебряным голоском, будто ничего и не случилось.
      Елизавета Александровна не ответила.
      Митя подождал секунду: не простит ли? И, не дождавшись, вышел в переднюю.
      Хлопнула выходная дверь.
      Все сидели молча, будто придавленные страшной новостью.
      Потом Елизавета Александровна обратилась к Коле:
      - Сходи к Марье, Васиной матери. Скажи, что Елизавета Александровна её просит сейчас же прийти. Если Вася дома, пусть тоже придёт. Скажи -я очень прошу.
      Все мы продолжали сидеть за книгами, но ничего не учили. Да и Лизиха не требовала. Она сидела за столом, облокотив голову на руку, и будто никого из нас не замечала.
      Не знаю, сколько времени длилось это мучительное ожидание.
      Несколько раз Лизиха даже вставала и выходила в переднюю, послушать не идут ли. Слушала, снова устало садилась в своё кресло.
      Наконец послышались шаги. Пришли. В комнату вошёл Коля и следом за ним худая немолодая женщина в поношенном пальто и в платочке.
      Она не вошла в комнату, а остановилась в дверях и низко поклонилась Елизавете Александровне.
      - Здравствуй, Марья! - сказала бабка Лизиха, вставая навстречу,Проходи, проходи сюда!
      - Благодарствуйте. Я и тут постою,- ответила
      женщина.
      Бабка Лизиха подошла к ней и положила руку на
      плечо.
      - Виновата я перед тобой, Марья! - сказала она дрогнувшим голосом.Перед тобой и перед Васей. Не брал он денег, зря мы все на него подумали.
      - Зачем все? - тихо ответила Марья.- Мы не думали, мы знаем, что он не вор.
      - Грех попутал, уж ты прости! - И она поцеловала Марью в щёку,
      - Что ж, бог простит,- ответила та.- Конечно, уж очень тяжко, уж очень прискорбно тогда было! Вася чуть руки на себя не наложил. Э, да чего зря вспоминать!-добавила она.
      - Да, да, что об этом вспоминать! - подхватила Лизиха.- Правильно говорится: кто старое помянет, тому глаз вон. А что же Васенька-то с тобой не пришёл? Прикажи ему, чтобы завтра же приходил утром. Скажи: бабушка Елизавета Александровна его ждёт, о нём очень соскучилась.
      - Нет уж, благодарим вас,- сухо ответила Марья.- К чему ему сюда идти после такого сраму...
      - Да ведь всё же выяснилось! - перебила её Елизавета Александровна.Никто про него и не думает плохо.
      - Это верно,- так же сухо ответила женщина.- Только ходить ему на учёбу будто и не к чему. Он уж в переплётную ходит, книги переплетать обучается. Ну и пусть. Всё-таки к делу привыкает, да и копейка в дом.
      - Слушай, Марья,- сказала ей Елизавета Александровна,- посуди сама: разве дело, чтобы Васенька так недоучкой и остался? Денег нет, так я же его как учила бесплатно, так и буду учить. Всё по-старому так и останется.
      - Нет уж. Мы премного вам благодарны,-отвечала тем же деревянным голосом женщина,-а в обученье его не отдам. Хорошо, что тогда в острог, его
      остался.
      не посадили. Слава богу, цел, невредим Много вами, сударыня, довольны.
      - Ну, как знаешь,-сухо ответила Елизавета Александровна, отходя в сторону.-Я же хотела Васеньке помочь.
      - Много вами довольны,- повторила женщина Обе замолчали. Елизавета Александровна не знала, что ещё сказать.
      - Можно идти мне? - спросила Марья.
      - Ступай, если хочешь,-пожала плечами Елизавета Александровна.- Я тебя не держу. Женщина вышла в переднюю.
      - Стой, стой! - закричала ей вслед Елизавета Александровна.- Если Васенька всё-таки надумает учиться, пусть когда хочет приходит. Я ему всегда рада. Да постой же ты!
      Марья опять появилась в дверях.
      Елизавета Александровна встала, подошла к буфету и достала из него горсть леденцов - тех самых, которыми всегда потчевала Митеньку.
      - Вот,- сказала она, протягивая женщине конфеты,- передай от меня Васеньке.
      - Премного вам благодарны,- поклонилась женщина, не двигаясь с места.
      - Бери, бери, не стесняйся! Не тебе даю, а Васеньке.
      - Не извольте беспокоиться. Он у нас к сластям не привычен, ещё зубы разболятся.
      Обе женщины стояли друг против друга, не двигаясь с места.
      - Позвольте мне пойти? - опять спросила Марья.- А то старик у меня один дома. Я ведь только на минутку к вам, как сами наказывали.
      И не дождавшись ответа, Марья потихоньку вышла в переднюю. Ушла.
      Елизавета Александровна постояла, потом резко повернулась к буфету и швырнула на полку леденцы,
      - Хамка, тварь неблагодарная! - раздражённо фыркнула она в пустую переднюю. Оттуда никто ей не ответил.
      НЕОТЛОЖНЫЕ ДЕЛА
      Наконец-то настали долгожданные зимние каникулы. Как только нас отпустили из школы на праздники, Серёжа в тот же день уехал к своей маме в Москву. А мы с увлечением занялись подготовкой к ёлке. По вечерам мы с мамой доставали со шкафа из передней запылённые картонные коробки из-под старых шляп, стирали сырой тряпкой с них пыль и открывали крышки.
      Из коробок весело выглядывал какой-то особый мир - мир праздников. Тускло поблёскивали перепутанные между собой серебряные и золотые нити "дождя", ёлочной канители. Будто сказочные расписные яблоки, лежали укутанные в вату разноцветные стеклянные шары.
      А как хороши были ватные зайчики, белки, мишки!.. Как празднично сверкали усыпанные блёстками звёзды! И всё это было забрызгано жёлтыми застывшими капельками воска от свечей. И вся вата, как снег в лесу, усыпана сухой еловой хвоей.
      Мы бережно вынимали каждую вещицу и проверяли: в порядке ли нитяная петля, за которую игрушку надо будет прицепить к сучку ёлки. Где нужно, привязывали новые петли. Потом мама доставала стеклянные разноцветные бусы. Добрая половина их оказывалась побитой. Но это нас ничуть не смущало. Такова уж судьба этих бус - ежегодно биться, да так и висеть на ёлке разбитыми, похожими на раскрытые ракушки с серебряной сердцевиной.
      - Блестят, и хорошо,- говорила мама, откладывая бусы в сторону.
      Наконец с самого дна коробки появился большой
      ватный дед-мороз. Вид у него был сильно помятый будто заспанный. И неудивительно - попробуй-ка проспи в темноте на шкафу целый год, от елки до ёлки,
      Мама бережно поправила на дедушке шапку, мешок с игрушками, который он нёс за спиной, немножко выправила голову, сильно склонившуюся на один бок от долгого лежания. Стряхнула со старика прошлогодние иголки. И дед-мороз снова стал "как молодой", готовый занять своё законное место под ёлкой,
      Очень весело было перебирать старые ёлочные украшения, но ещё веселее делать новые. Каждый год мы с мамой клеили из золотой и серебряной бумаги длинные блестящие цепи и маленькие корзиночки, В каждую корзиночку клалась конфета. И до чего же вкусны оказывались потом эти конфеты с ёлки, немного подсохшие, пахнущие хвоей, куда вкуснее свежих, из магазина.
      В самый разгар такой весёлой предпраздничной работы в комнату частенько заходил и Михалыч. Он добродушно, но слегка иронически посматривал на наше занятие и говорил:
      - Делать вам нечего! Клеят какие-то бумажные колечки! Ну зачем они? Украшений и так пропасть, вешать некуда.
      На подобные замечания мы с мамой ничего не отвечали и продолжали своё занятие.
      Постояв с минуту, Михалыч обычно присаживался тут же рядом на стул, закуривал папиросу и, лукаво улыбаясь, следил за работой.
      - А ну-ка, Юра, дай и мне немножко поклеить, так и быть - помогу вам.
      - Да ведь ты же глупостью это считаешь! - удивлялась мама.
      - Конечно, глупость,- соглашался Михалыч.- Просто делать нечего, терпеть не могу сложа руки сидеть.
      Я давал Михалычу лист золотой бумаги, запасные ножницы, кисточку для клея. И Михалыч с увлечением принимался за работу.
      Сейчас же начиналось состязание: кто за час склеит больше колечек, у кого цепь выйдет ровнее и1 красивее. В пылу трудов мы не замечали, как летит
      время.
      - Ужин подали, идите, а то остынет! - всегда неожиданно раздавался из столовой грозный приказ
      тётки Дарьи.
      - Подожди, сейчас! - отвечала мама. Тётка Дарья появлялась в дверях, суровая и непреклонная.
      - Чего ждать-то? - гневно вопрошала она.
      - А ты разве не видишь, что мы срочным делом заняты? - с возмущением вступался Михалыч.
      - "Заняты, заняты"! - передразнивала Дарья.- Тоже, подумаешь, дело!
      - Конечно, дело! - убеждённо отвечал Михалыч.- И притом, учти, не терпящее отлагательства.
      - Ну что же, не терпит, и не нужно,- равнодушно соглашалась тётка Дарья.- Не хотите, значит, есть, я ужин в кухню уберу.
      И она не торопясь поворачивалась, собираясь уходить.
      - Стой, стой! - испуганно кричал ей вслед Михалыч.-То есть как это уберёшь? Мы сейчас. Я ужасно проголодался.
      И он, не доклеив свою цепочку, спешил в столовую.
      НА ЁЛКЕ
      Больничный сторож Дмитрий привёз из леса небольшую, но очень пушистую ёлку. Её внесли в дом, поставили в кадку с песком посреди кабинета, и сразу в комнате запахло свежей хвоей, смолой, запахло зимними праздниками.
      Когда ёлка оттаяла и немного согрелась, мама разрешила мне начать её украшать. Сама она тоже принимала в этом участие.
      Принесли лестницу-стремянку. Я забрался повыше, водрузил на верхушку ёлки блестящую звезду, а потом стал развешивать канитель, бусы, флажки и разные другие украшения. Мама украшала нижние
      ветви. Не прошло и часу, как деревце было уже полностью наряжено.
      Пришёл из больницы Михалыч. Ещё раздеваясь в передней, он уже потянул носом и, подняв палец вверх, многозначительно сказал:
      - Чую праздничный дух!
      Потом вошёл в кабинет, с удовольствием оглядел украшенную ёлку и добавил:
      - Угадал. Вот она как-ая красавица!
      После обеда начались приготовления к праздничному вечеру. В кухне что-то стряпали. Оттуда с озабоченным видом то и дело появлялась мама или тётка Дарья, поспешно шла в столовую, доставала из буфета блюдо или какую-нибудь миску и тут же исчезала в кухне.
      Если мы с Михалычем к ним за чем-нибудь обращались, они только отмахивались: "Не мешайте, мол, не до вас теперь!" - и, не отвечая, спешили по своим очень срочным делам.
      - Да-ас! - в раздумье сказал Михалыч.- К "начальству" теперь лучше не приставать, а то достанется на орехи. Давай-ка, брат, удалимся в тихую пристань и будем оттуда наблюдать за ходом событий.
      Мы удалились в Михалычев кабинет, сели к письменному столу и начали перебирать, приводить в порядок в ящиках разные охотничьи и рыболовные принадлежности.
      В одном из ящиков лежал потёртый толстый альбом с фотографиями. Я отлично помнил каждую из них, но всё-таки время от времени любил их снова
      рассматривать.
      Это были очень старые, порыжевшие и выцветшие за долгие годы фотографии Михалыча и его приятелей, когда все они были ещё совсем молодые.
      - Ну что, прогуляемся в страну былого? - предложил Михалыч.
      - Конечно, прогуляемся,- охотно согласился я.
      Мы уселись рядышком и начали перелистывать страницу за страницей.
      - Вот это я ещё студент,- говорил Михалыч.-- Боже мой, боже мой! И самому поверить трудно А это мы с приятелем после охоты на зайчишек. Видишь: три штуки взяли, двух - я, а третьего - Сашка. Видишь, он своего за уши держит? Отличная была охота! - И Михалыч в сотый раз начал рассказывать мне про эту охоту,
      Я знал весь рассказ наизусть, мог подсказать вперёд почти каждое слово. Но от этого прелесть рассказа ничуть не уменьшалась. Наоборот, с каждым разом он становился мне всё ближе, всё родней. Мне уже начинало казаться, что я и сам тоже участвовал в этой охоте.
      Иногда Михалыч забывал и пропускал какую-нибудь подробность. Я тут же с жаром перебивал его, указывал на пропущенное.
      - Ах, да, да, забыл совсем! - виновато говорил он.
      В конце концов у обоих из нас создавалось впечатление, что мы вспоминаем что-то общее, вместе пережитое. И я даже частенько ловил себя на том, что фантазирую, сочиняю от себя всё новые и новые подробности.
      Михалыч этого вовсе не замечал; ему самому, наверное, начинало казаться, что всё это не придумано, а именно так и было на самом деле.
      И в этот раз мы с жаром принялись рассказывать друг другу о том, как Заливай погнал русака, как тот помчался прямо через деревню, чтобы сбить со следа собаку. Но Заливая, шалишь, не собьёшь!.,,
      В самый разгар воспоминаний в кабинет вошла мама. Увидя нас, оживлённо беседующих у открытого альбома, мама от возмущения даже развела руками?
      - Вот уж лодыри записные! Смотреть тошно!
      - А в чём дело, мадам? Чем мы провинились?- осведомился Михалыч.
      - Ещё спрашивает! Совести у вас нет, вот в чём провинились! - И она гневно продолжала:-Дел по горло. Мы с Дарьей с ног сбились, а они картинки в альбоме рассматривают!
      - Но ведь нам не было дано никакого задания, вот мы и удалились, чтобы не мешать,- пытался оправдаться Михалыч.
      - Никакого задания?.. А сами что же вы не видите, что людям помочь нужно?
      - Да мы охотно поможем,- вмешался я.- Дай задание, мы его мигом выполним.
      - Ну это другое дело,- немножко смягчилась мама.- Беги в кухню, возьми у Дарьи миску с изюмом, и аккуратно из каждой ягодки выдёргивайте хвостики. Чтобы мне живо весь изюм перечистить!
      - Будет исполнено! - в один голос отрапортовали мы с Михалычем.
      И я со всех ног помчался на кухню за миской.
      - Только, смотрите у меня, ягоды не поешьте! - сурово предупредила мама, когда я вернулся с изюмом в кабинет*
      -- Что вы, мадам, за кого же вы нас принимаете? - с достоинством ответил Михалыч,
      - А гоголь-моголь, помнишь? Заставила вас сбивать. Что из этого получилось?
      Михалыч сделал рукой негодующий жест.
      -- Кто старое помянет, тому глаз вон. Мы же вам тогда ещё объяснили, что немного увлеклись дегустацией,
      - Только теперь не увлекитесь. Изюму у меня мало. Съедите - нечего в плюшки будет класть.
      - Можете сосчитать каждую ягодку, ни одной не
      убудет.
      - Вот и прекрасно! - ответила мама и вышла из
      кабинета.
      Мы с усердием принялись за работу. Не прошло и часу - весь изюм был перечищен.
      - Ну что ж, будем надеяться, что "начальство"
      не очень точно осведомлено о количестве переданных нам продуктов,проговорил Михалыч, не без тревоги заглядывая в кастрюлю.- Маловато осталось!- вздохнул он.- Достанется нам от Самой. Ох, достанется!
      - Но ведь мы же отсюда все хвостики, все соринки повытащили,- возразил я,- вот и стало поменьше.
      - Соринки, хвостики... Это верно,- кивнул головой Михалыч.- Ну, будь что будет, неси!
      Не без волнения я отнёс в кухню скромные остатки изюма. К счастью, мама с тёткой Дарьей решали какой-то срочный вопрос - тащить что-то из печки или подождать. На меня не обратили внимания. Я поставил миску на стол и тут же исчез.
      Наконец все приготовления были закончены. В столовой накрыли стол. Мы все приоделись и стали поджидать гостей. Жаль только, что гости были для меня совсем неинтересные - все взрослые.
      В кабинете рядом с ёлкой уже поставили карточный столик. Значит, придут знакомые Михалыча, закусят и сядут играть в карты. И всё-таки я с нетерпением ждал этого вечера, ждал, когда зажгут ёлку. Ведь под ёлку мама с Михалычем обязательно положат мне какой-нибудь интересный подарок. Но какой именно?
      По опыту прошлых лет я хорошо знал, что сколько ни спрашивай, ни у мамы, ни у Михалыча ничего не узнаешь. Мама только будет улыбаться и уверять, будто ничего в этот раз и не собирается мне дарить. А Михалыч погрозит пальцем и внушительно скажет: "Много будешь знать, скоро состаришься. Учти эту премудрость, друг мой, и не приставай".
      Вот я и учёл всё это и, сгорая от любопытства, поневоле ждал вечера.
      Понемногу начали сходиться гости. Пришли и Василий Андреевич с Аделаидой Александровной и даже Кока. Правда, он зашёл только на минутку поздравить маму и Михалыча с праздником. Кока торопился куда-то в другое место, где собиралась молодёжь и будут танцы.
      - Ну, как охотничьи делишки? - спросил у него
      Михалыч.
      - Дела идут! - весело ответил Кока.- Вчера с отцом ездили к Шаховскому в лес, трёх русачков гоняли. Я одного стукнул, а вот папаша второго прямо из рук упустил.
      - Ну, положим, что не из рук...- вмешался в разговор Василий Андреевич.- Посудите сами: гончие где-то впереди меня в лесу подлавливают, в следах разбираются. Я в их сторону и смотрю, караулю косого. Вдруг слышу, Кока мне кричит: "Береги!" Обернулся, а русачина сзади меня. Сидит в кустах и к гончим прислушивается. Только я повернулся, вскинул ружьё - его и след простыл.
      - Нужно не зевать,- весело возразил Кока,- во все стороны поглядывать, тогда не упустишь.
      Я стоял тут же рядом с говорившими охотниками и с наслаждением слушал их разговор.
      - Кока, поди ко мне! - позвала мама из кабинета.- Помоги мне, пожалуйста, ёлку зажечь.
      - Можно и мне? - бросился я к маме.
      - Нет, нет, посиди в столовой,- ответила мама.- Сейчас зажжём и тебя позовём глядеть.
      Дверь в кабинет закрылась, но ненадолго. Вот её уже открывают вновь, и все идут глядеть на зажжённую ёлку.
      Лампа в кабинете погашена, светится только ёлка. Десятки тоненьких восковых свечей горят в её густых зелёных ветвях. Они освещают пушистые концы ветвей, похожие на мохнатые лапы каких-то сказочных
      птиц.
      В их неярком дрожащем свете таинственно и внушительно поблёскивают стеклянные шары, звёзды и гирлянды канители. Кажется, что ёлка вся убрана в настоящее золото, серебро, в сверкающие алмазы.
      Я с восхищением взглядываю на это чудесное зрелище и спешу к ёлке. Вижу, под ней что-то белеется какой-то свёрток. Беру его в руки и читаю надпись на бумаге: "Юрочке от Михалыча и мамы". Что же там может быть? Сверток большой и тяжёлый.
      Быстро разворачиваю бумагу. Внутри какой-то чёрный коробочек. Да это же фотоаппарат и к нему все принадлежности: ванночки для проявления снимков, пластинки в запечатанных коробочках, фотобумага в пакетиках. Какие-то картонные трубочки, наверное, проявитель и закрепитель. Даже фонарик с красным стеклом - всё есть.
      - Теперь ты всех нас снимать будешь! - говорит Василий Андреевич.- Нас с Кокой снимешь, когда мы с охоты с зайцами приедем.
      -- Обязательно сниму!-обещаю я и бегу благодарить маму и Михалыча.
      - Ну, понравился подарок?--весело спрашивает мама.
      - Очень, очень понравился! Михалыч хлопает меня по плечу и внушительно говорит:
      - Этот подарок тебя ко многому обязывает,"
      -- К чему же?
      - А к тому, чтобы ты запечатлел на карточках, так сказать, увековечил 'для потомства всё живое, что тебя окружает. Вот это, например.- И он указывает на птиц, дремлющих в вольере.
      - Да разве и их можно сфотографировать? Ведь они не будут спокойно сидеть.
      - А для этого существует моментальный снимок.- И Михалыч указывает на какую-то блестящую кнопочку в моём аппарате.- Подожди, братец,- добавляет он.- Вот дождёмся весны, отправимся с тобой в лес. Таких снимков там понаделаем!
      - Ой, как здорово! - хлопаю я в ладоши и бегу в спальню, чтобы разложить все принадлежности и как следует ими полюбоваться*
      Но долго любоваться моими сокровищами мне не пришлось. В комнату вошла мама и сказала:
      - Юрочка, к тебе гость пришёл и тоже подарок 'Принёс, да ещё какой подарок!
      Я опрометью бросился в кабинет, где находилась
      ёлка.
      Посреди комнаты стоял Пётр Иванович. Его окру-: жили все гости и что-то с интересом рассматривали.
      - А, сынок! С праздником поздравляю! - приветствовал он меня.- Вот тебе подарочек принёс.
      Окружавшие слегка раздвинулись, и я увидел в руках Петра Ивановича небольшую клетку, а в ней что-то серое, пушистое.
      - Белка! - изумился я.- Откуда? У вас ведь не