ПЕРВЫЙ ЛАБИРИНТ

 
      Оглавление УВЕРТЮРА. ПОЗАВЧЕРА
 

1. Прелюдия на заре

 
      Рождение "Лулиании"
      Моти и Рути
      Тимми Пительман
 

2. Полуденная баллада

 
      Эранийский Парк
      Творцы "новейшей музыкальной струи"
      Первый съезд музыковедов-терминологов
      ВЧЕРА. Первый виток
 

1. Интродукция на закате

 
      Дорога на концерт
      Концерт Века в "Цедефошрии"
      Лужайка "Цлилей Рина"
 

2. Ночной дивертисмент

 
      Маленький тихий экспромт
      Человек-тайна Коба Арпадофель
      Проект Века – угишотрия
      ВЧЕРА. Второй виток
 

1. Интермеццо на заре

 
      День Кайфа
      Мангал семейства Блох
      Первое испытание фелиофона
 

2. Серенада

 
      Боссомангал
      Знакомство с Доронами
      Празднование рождения руллоката
      ВЧЕРА. Третий виток
 

1. Рондо вечерней зари

 
      Фелио-эффект в доме Блохов
      Сюрприз близнецов Дорон
      Элитарный эксклюзив
 

 
      Ханукальные каникулы
      Первая атака Офелии
 

3. Звёздный рок-н-ролл

 
      Начало "окривевшего кольца"
      Кресло Кобы Арпадофеля
      Первый экспериментальный фанфароторий
 

УВЕРТЮРА. ПОЗАВЧЕРА

 

1. Прелюдия на заре

 
      Рождение "Лулиании" Просторный вестибюль солидного здания ирии в центре приморского города Эрания.
      По утрам, как, впрочем, и в течение почти всего рабочего дня это помещение оглашает традиционный звуковой коктейль, своеобразная общественно-канцелярская симфония, столь популярная в многолюдных присутственных местах, тем более такого города, как Эрания. Нежный шелест на фоне лёгкого гула, издаваемого затейливой смесью шагов и голосов деловито снующих людей, сменяется резкими грохочущими staccatto непрестанно хлопающих дверей и контрапунктом проникающих сквозь них утренних шумов оживлённой улицы: тут и звучное пение клаксонов, и шорох автомобильных шин, время от времени переходящий в протяжное завывание. Таков привычный музыкальный фон, таковы основные темы утренней общественно-канцелярской симфонии. И этот звуковой коктейль возносится к высоким потолкам, звонким, перекатывающимся эхом отражается от многочисленных плоскостей просторного помещения.
      Возле телефонов местной связи почти в самом конце длинной очереди стоит стройный, худощавый молодой человек среднего роста с тонкими чертами лица, осеняемого густой шапкой курчавых чёрных, как смоль, волос, под которыми сияют бархатистые чёрные глаза. Молодой человек держит подмышкой тонкую тёмную папку и с задумчивым робким интересом оглядывает вестибюль.
      Длительному ожиданию рано или поздно приходит конец, и вот уже молодой человек прижимает к уху чёрную трубочку казённого аппарата: "Шалом!.. Это приёмная адона Мезимотеса?" – вежливо проговорил в трубку молодой человек приятным, мягким тенором. Вестибюль оглашает резкий, пронзительный женский голос из трубки: "Алё-у-у!!!
      А кто его спрашивает?.. По какому вопросу?" – "Говорит Мордехай Блох. Адон Мезимотес назначил мне встречу на этот час в своей канцелярии…" – "Ничего не знаю!.. У меня не записано!!.. Я проверю!!!.. Перезвоните…" – снова прокричал пронзительный голос, и тут же на весь вестибюль раздались резкие короткие гудки.
      Моти отходит от телефона и принимается мерить шагами вестибюль. На лице удивлённо-обескураженное выражение.
      Случайно глянув в сторону главной лестницы, он видит Минея Мезимотеса, неторопливо спускающегося с лестницы в окружении роящихся вокруг него молодых людей и девиц с блокнотами и авторучками. Это пожилой мужчина среднего роста, его лицо освещает известная всей Арцене добродушная, с чуть заметной хитринкой, улыбка.
      В толпе окруживших Мезимотеса журналистов выделяется невысокая, гибкая, очень подвижная девица в ярком мини-платьице, необычная расцветка которого гармонично сочетается с круглыми глазами загадочного цвета болотной тины, насмешливо сверкающими задорно-бесовским блеском. Рассыпанные с нарочитой небрежностью по плечам волосы девицы кажутся многочисленными струйками, вихляющими меж кочек таинственной трясины. В руках девица держит блокнот и ручку почти того же оттенка таинственных зыбучих топей. Она почему-то напомнила Моти юркую ящеричку или маленькую змейку, каких он в детстве наблюдал во множестве в дюнах у моря.
      Девица очень эффектна, и её можно было бы назвать очень симпатичной, если бы лицо с умело наложенным макияжем не портила высокомерно очерченная недобрая линия губ. Юркая особа тоже обратила внимание на Моти, демонстрируя это нарочитым игнорированием его робких попыток протиснуться поближе к Мезимотесу.
      Моти немного потоптался в растерянности, сделал несколько шагов и вдруг, в жесте отчаянной решимости, вдвинул плечо в роящуюся толпу. Кто-то вытолкнул его вперёд, и он чуть не растянулся прямо перед партийным и профсоюзным боссом, к которому сегодня был записан на приём. Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось ухватиться за чьё-то худенькое, тонкое плечо – это было плечо той самой юркой девицы в мини с бесовскими глазами. Она прошипела ему в ухо пронзительным голоском: "А ты-то откуда тут взялся, как ты сюда пролез? Из какой ты газеты? А может, ты с телевидения?" Моти отмахнулся от неё и пристально посмотрел в глаза эранийского партийного и профсоюзного босса Минея Мезимотеса.
      Осенённый благородной сединой, солидный (несмотря на не самую мощную и представительную комплекцию) Мезимотес величественно и вопрошающе воззрился на Моти: "Простите?" – в его интонации слышится вежливое недоумение, смешанное с упрёком. Моти густо покраснел и быстро заговорил: "Шалом, адон Мезимотес. Вы назначили мне на сегодня встречу в вашей канцелярии на этот час, но ваша секретарша мне сказала, что я не записан…" Миней улыбнулся ему с приветливой холодностью: "Простите, не припоминаю. Как вас зовут и по какому вопросу? Напомните, пожалуйста…" – "Меня зовут Мордехай Блох, – тихо произнёс Моти, покраснев ещё гуще, – я хотел рассказать вам подробнее о работах в области развивающих и обучающих компьютерных игр, которыми мы с друзьями занимаемся…" Миней вскинул подбородок и энергично закивал: "А-а-а!
      Точно, точно! Ну, что ж, адон… э-э-э… простите?" – "Мордехай Блох…" – едва слышно прошелестел Моти. Он успел заметить, что вся эта роящаяся вокруг них братия с блокнотиками в руках повытягивала шеи, внимательно ловя каждое слово партийного босса, а змейка вовсю строчила в своём блокнотике.
      Миней величественно кивнул, бросая летучий взор на журналистов, как бы проверяя, какое это на них производит впечатление: "Я действительно готов с вами встретиться по поводу развивающих и обучающих компьютерных игр. Я всегда готов поддержать нашу талантливую молодёжь, особенно в таком важном вопросе! Подождите немножко, сейчас у меня как раз час интервью с местной и центральной прессой.
      Информационный час, так сказать… После этого мы поднимемся в мой кабинет, и я с удовольствием выслушаю вас. Посидите тут в холле. Отдохните, выпейте чашечку кофе; у нас в буфете готовят отличный кофе!" – и, окинув холодновато-приветливым взором с трудом справляющегося со своим смущением молодого человека, он повернулся к возбуждённой толпе журналистов, и они проследовали в коридор, ведущий в конференц-зал. Девица обернулась и снова окинула Моти, усаживающегося в одно из уютных мягких кресел, расставленных в холле, заинтересованным взглядом опытной светской львицы.
 

***

 
      По прошествии полутора часов задремавшего в глубоком мягком кресле Моти разбудила всё та же змейка: "Что, красавчик, уснул? Так всё на свете проспишь!
      Иди, босс ждёт тебя! А скажи мне, Мотеле, не дашь ли ты мне интервью после разговора с Минеем?" Моти не совсем проснулся и ошеломлённо поглядел на девицу:
      "А-а-а… откуда ты знаешь, как меня зовут?" – "Ну, ты даёшь! Хороший журналист знает всё! Да ты же сам представился, когда беседовал с Мезимотесом. А меня зовут Офелия Тишкер. Для тебя – просто Фели. Вот мы и познакомились!"- "Имя у тебя не совсем обычное. Хотя… Почему бы и нет…"- "Мои родители – большие поклонники Шекспира". – "А-а-а… – рассеянно пробормотал Моти. – Понятно…" – "А… скажи-ка, может, дашь телефончик?" – "Некогда…" – буркнул через плечо Моти, резво вскакивая и почти бегом направляясь к лестнице. – "А интервью? Уж раз ты самого Мезимотеса заинтересовал, то я могу дать о тебе в прессу сногсшибательный материал! Не пожалеешь!" – "О чём ты, о каком интервью? Я простой программист, специалист по компьютерам, никакого отношения к партийным и профсоюзным играм не имею! Извини, я пошёл, меня ждут…" – не глядя на девицу с круглыми бойкими глазами, бормотал Моти, поднимаясь на первую ступеньку. – "Так что, Мотеле, телефончик не дашь?" – прокричала Офелия ему вслед. Моти уже не слышал.
 

***

 
      Большой кабинет Мезимотеса впечатлял. Моти с изумлённым восхищением застыл у двери, оглядывая стены, со вкусом обшитые панелями тёмного дерева, перемежающимися подобранными с отличным вкусом картинами, мягкие глубокие кресла, огромный стол и множество разноцветных телефонов на нём. Ласковое и приветливое лицо партийного босса осветила величественно-горделивая улыбка. Немного странное выражение придавала этой улыбке знаменитая, чуть заметная хитринка, спрятавшаяся в уголках небольших светлых глаз. Мезимотес величественным жестом указал Моти на кресло, ближайшее к столу. Моти робко присел на краешек одного из кресел.
      "Располагайтесь, адон Блох, чувствуйте себя непринуждённо! – ласково ворковал Мезимотес. – Сейчас я распоряжусь насчёт кофе и чего-нибудь к кофе". – "Спасибо, адони, не стоит хлопот…" Партийный босс, не слушая, нажал на кнопку, что-то пробормотал в селектор и обратил выражающее ласковую предупредительность и заинтересованность лицо к Моти, не совсем успешно пытающимся справиться со смущением.
      "Итак?" – "Началось всё с того, что мы, – Моти заговорил, сначала чуть скованно, постепенно увлекаясь, – несколько выпускников эранийского университета по специальности "Компьютеры", собирались раз в неделю по вечерам после работы у одного из нас. Этот наш товарищ ещё не обременён семьёй, и у него, единственного, есть домашний компьютер…" Моти рассказал, как на этих дружеских посиделках сначала они играли в самые новые компьютерные игры, которые к ним попадали теми или иными путями. Однажды одному из них (Моти не сказал, кому именно) пришла в голову идея начать вносить в игры как бы маленькие изменения и усовершенствования. А от этих невинных экспериментов было уже недалеко до разработки своих собственных игр, в которые они играли с особенным азартом.
      Вскоре ребята разработали собственную фирменную концепцию игр, строя их по принципу многовитковой морской ракушки. На этой концепции они строили все придуманные ими игры. С этими словами Моти, смущённо улыбаясь, вытащил из папки дискету: "Вот, например, детская игра "Пляшущие струи".
      Поначалу Мезимотес со снисходительным интересом поглядывал на молодого человека с выразительными, по-доброму насмешливыми чёрными глазами, лицо которого пылало жаром энтузиазма. С каждым словом молодого человека Минея всё больше захватывал его увлечённый рассказ. "Ну, и парень… – думал про себя Мезимотес. – Редкий тип в наши дни! Однако, на одном энтузиазме далеко не уедешь – даже этот пылкий юноша понял такую простую истину. Потому-то он здесь, у меня". Дело не только и не столько в том, что молодые ребята "самопально" разрабатывали, а теперь вот решили продавать. Как только Моти произнёс слова: "…концепция построения игры по принципу многовитковой морской ракушки", – Миней выпрямился в кресле, внимательно посмотрев на молодого человека.
      "Многовитковая ракушка! Это ж надо!!! В этом что-то есть, право же!.. – подумал он, но не высказал эту мысль вслух. – Эти мальчишки сейчас, судя по всему, хотят свой маленький бизнес как-то узаконить, чтобы не выглядеть компьютерными пиратами, а идею хотят застолбить за собой. Не для того ли парень пришёл ко мне, да ещё так настырно добивался этой встречи? Ну, что ж, почему бы не помочь талантливым молодым энтузиастам, особенно, когда это лично мне, Минею Мезимотесу, может принести пользу! Между прочим, с очень дальним прицелом!.." Указав на дискету, которую Моти нервно сжимал в руке, Миней оживлённо спросил: "И эта игра на той же концепции?" – "Ну, конечно!"- "Послушайте, Моти, давайте перейдём на неофициальный тон! – Моти густо покраснел и, потупившись, слегка качнул головой, Миней чуть заметно, понимающе улыбнулся: – Да вы… вернее, ты… не стесняйся. Я на этот тон перешёл с журналистами, с которыми у меня установились особенно тёплые и доверительные отношения…" Моти отвёл глаза, окончательно смутившись. Миней тонко улыбнулся: "Например, была в сегодняшней группе одна очень талантливая молодая журналистка. Небось, обратил внимание? Стройная, гибкая, с красивыми, яркими, зелёными глазами.
      Точнее, не зелёными, а такого загадочного, таинственного оттенка… – и Миней сделал лёгкое, изящное движение рукой. – О, этой палец в рот не клади! А как талантлива! Ну, не может быть, чтобы ты, молодой интересный человек, не заметил её!" – "В общем-то, заметил… Вернее, она меня почему-то заметила. Но я женат, у меня дети. Мне как-то и не положено обращать внимание…" – "Похвально, Моти!
      Семья – главная ценность, основная, так сказать, ячейка общества! Семья – прежде всего! Но… Мужчина – всегда мужчина, особенно перед лицом яркой интересной женщины… – игриво подмигнув, Миней тут же натянул на лицо деловое и строгое, серьёзное выражение: – Впрочем, я не это имею в виду. Поэтому советую тебе просто запомнить это имя: Офелия Тишкер, восходящая яркая звезда эранийской журналистики!" Моти поторопился увести разговор от скользкой темы: "А кого она представляет?" – "Это восходящая звезда не только местной эранийской журналистики, но и журналистики всей Арцены. Её публикациями заинтересовался сам наш рош-ирия адон Ашлай Рошкатанкер. Это тебе не шуточки! Он сам когда-то был преуспевающим юристом и журналистом, одно время руководил местной газетой в одном из южных городов. Мы обратили на него внимание и перетащили его сюда с Юга – и вот видишь, как сразу расцвёл наш город! Уж если такой человек, как Ашлай, на Офелию обратил внимание, то… Сам понимаешь!.. Когда-нибудь ты будешь гордиться знакомством с нею. Я не сомневаюсь, что её ждёт блестящее будущее!
      Однако… вернёмся к нашим баранам, то бишь – к концепции многовитковой ракушки!
      У меня предчувствие: в многовитковости заложен огромный потенциал и глубокий смысл! По сути своей – символ плюрализма! Короче, я хотел бы посмотреть эту игру.
      Здесь в кабинете у меня ещё нет компьютера – новый кабинет, не успели поставить…
      Зато множество их стоит в нашем компьютерном центре при ирие, на четвёртом этаже.
      Пойдём…" Седой партийный босс, ласково глянув на Моти, поднялся, приглашая следовать за собой.
 

***

 
      Прошло несколько лет. У Моти и его жены, маленькой, сероглазой толстушки Рути, уже было трое детей. Кроме пятилетних близнецов, толстеньких добродушных шалунов Галя и Гая, – ещё двухлетняя Ширли, черноглазая, смуглая, очень похожая на Моти, а ещё больше на его мать, бабушку Дину, и младшего брата Эреза.
      Семья недавно переехала в новенький уютный двухэтажный коттедж, расположенный в престижном микрорайоне Эрания-Далет, который по настоянию Мезимотеса был построен специально для работников престижной фирмы компьютерных развивающих игр (которой Миней Мезимотес лично дал название "Лулиания"), превратившийся со временем в своеобразный символ эранийских элитариев.
      Часто на weekend семья выбиралась в Парк, который расширялся и становился всё краше, на глазах превращаясь в нечто, напоминающее огромную красочную морскую ракушку. Моти не раз с гордостью говорил Рути, что таким живописным построением Парка эранийцы обязаны ему, но главное – организационному гению Минея Мезимотеса, чей приоритет он ни в коем случае не пытается оспаривать. Прогулки с семьёй по Парку зачастую пробуждали у Моти новые фантазии и идеи по поводу какой-нибудь новой игры. И тогда он просиживал всю ночь за компьютером, а наутро, придя на работу, тут же звонил Мезимотесу и просил о встрече.
 

***

 
      Вот одна из характерных встреч…
      Босс процветающей эранийской фирмы "Лулиания" Миней Мезимотес сидит в своём кабинете, напротив него – Моти Блох. Это уже не тот худенький, подвижный молодой человек, который когда-то с отчаянной и робкой настойчивостью добивался приёма у известного партийного и профсоюзного деятеля Эрании. В густой шапке чёрных волос появились серебряные нити, чёрные глаза начала окружать сеточка морщин, придававших лицу несколько усталый и рассеянный вид. Он подозревал, что рядом со своей низенькой, располневшей за последние годы женой он выглядит немного ребячливым, худеньким и щуплым, чем хотелось бы. Должность ведущего специалиста престижной фирмы обязывала к определённой внешней солидности, и он старался убедить себя, что на работе, среди коллег он действительно выглядит соответственно занимаемой должности. Даже характерная рассеянность, свойственная многим слишком увлечённым людям, хотелось ему верить, не портит впечатления и не придаёт его облику ненужной комичности.
      Миней неторопливо повернулся на вертящемся кресле к стоящему слева от стола компьютеры и включил его, затем ласково улыбнулся: "Ну, Моти, давай сюда свою дискету. Посмотрим, что ты мне принёс…" Он сунул дискету в дисковод, удобно устроился в своём кресле и принялся ждать, пока на экране высветится нужная информация. Моти деловито спросил: "У вас включены акустические колонки?" – "А зачем?" – удивлённо, и вместе с тем несколько досадливо, обронил Миней. – "А потому что в этой программе звук, точнее – музыка, играет определяющую роль. Тут у меня программу запускает и ею же управляет музыкальный файл. Это… в общем-то… первые намётки…" – "К чему это?" – в голосе босса послышалась лёгкая, но совершенно отчётливая досада.
      Это смутило Моти: "Э-э-э… Это у меня "музыкальная ракушка", так я и назвал эту программу. Видите ли, мы с женой очень любим музыку, она же у меня учительница музыки – фортепиано и немножко органит. Собственно, на концерте мы с нею и познакомились. "Музыкальная ракушка" – это в честь нашего с нею знакомства…" Моти глянул на босса и осёкся: ему показалось, что приветливое лицо Мезимотеса каменеет на глазах. Миней пристально уставился в экран, словно бы не слыша несущихся из колонок звуков задорной хасидской мелодии.
      "А почему, кстати, тебе пришло в голову сделать именно эту мелодию запускающей программу?" Моти удивился, помолчал, затем, заикаясь, пояснил: "А… Собственно, неважно, какая мелодия. Важен принцип! Я использовал эту, попавшуюся под руку, для примера… – оправившись от смущения, он продолжил уже более уверенным тоном:
      – Она ритмичная, мелодичная, красивая… Нам с Рути напоминает дни нашей молодости…" – "М-м-м… Красивая?.. Хм-м… Это на чей вкус… Я привык к более изысканной музыке, интеллектуальной, созвучной современности… Ладно, оставь дискету, я потом посмотрю. Хотя мне не кажется, что эта игра будет иметь хоть какой-то успех, а спрос может оказаться минимальным… если вообще будет… – увидев, что Моти порывается что-то возразить, заключил твёрдо и решительно: – А сейчас, извини: я только что вспомнил, что у меня назначена одна важная встреча…" Моти, недоумевая, направился к двери. Миней крикнул ему в спину: "А, кстати, Моти, а если использовать какую-нибудь другую мелодию… или музыкальный отрывок?" Моти мгновенно остановился и обернулся: "А почему нет? Я же сказал: важен принцип! Достаточно ввести любую… и… э-э-э… сделать её запускающей и управляющей. Я просто ввёл эту… в память о наших… э-э-э… встре…" – и он смущённо осёкся. Миней сухо пожал плечами, глядя словно бы сквозь Моти, и покачал головой: "Вот уж не думал, что ты имеешь пристрастие к такой вот музыке…" – "А что в ней плохого? – удивился Моти, поднимая брови и пожимая плечами. – Наши корни… Мой прадед Йехиэль Блох был кантором в синагоге в довольно крупном местечке в Западной Украине…" – "А-а-а…" – неопределённо протянул Миней. – "И моя жена на такой музыке выросла…" – "Жену, даже самую любимую, воспитывать не мешало бы… – и вдруг негромко обронил, как бы невзначай: – Вот Офелия – с нею бы ты другие песни пел и другую бы мелодию сделал запускающей…" Моти закрыл за собой дверь, продолжая недоумевать и пытаясь отделаться от свербящего чувства неловкости. Он остановился на площадке чёрной лестницы, где было место для курения, достал сигареты и закурил. Слова босса задели Моти, ему было непонятно, к чему Миней так некстати упомянул эту Офелию. Моти помнил, что она вызвала у него не самые приятные эмоции. Ну, не любил он женщин с такими недобрыми бесовскими глазами и змеиным очерком тонких губ, что тут поделать!
      Даже c такой прекрасной, гибкой фигурой, которую постоянно, как бы невзначай, демонстрировала Офелия… "Эти её вихляния стали как бы её второй натурой…" – подумал Моти.
      И вообще… Что это боссу в голову взбрело!.. Перед глазами Моти вспыхнул крутой завиток косы юной Рути, который остался в его памяти об первых днях их знакомства. Рути давно избавилась от своей шикарной косы, незадолго до того, как они поженились. "А жаль…" – неожиданно подумал Моти.
      Моти и Рути
      Моти задумчиво курил и вспоминал…
      Армейская служба подходила к концу, оставались считанные недели до демобилизации.
      Моти и Бенци, два неразлучных приятеля, вместе пошли в увольнение. Приехав в Эранию, они пошли вечером на концерт популярного струнного квартета.
      Моти Блох и Бенци Дорон с самого начала службы в армии коротко сошлись на любви к музыке – это была и классика, и джаз, и рок, и современные песни, и клейзмерская, и хазанут. Моти приобщил Бенци к классике, джазу и року, ну, а Бенци раскрыл перед другом всю самобытную красоту и очарование клейзмерской и хасидской музыки. Впрочем, хазанут был близок и Моти, прадед которого, Йехиэль Блох, был, как упоминалось выше, известным кантором в небольшом городке в Западной Украине.
      Перед самым началом концерта они познакомились с прогуливающимися в холле двумя религиозными девушками в длинных развевающихся юбках: бойкой, стройной, худощавой, роста чуть выше среднего, с тёмными живыми глазами, похожими на маслины, и маленькой, полненькой, сероглазой и застенчивой. Первым двух подружек увидел глазастый (даром, что в очках!) Бенци, и приятели, не спеша, приблизились к ним. Бенци, поглядывая на темноглазую высокую девушку, с усмешкой перевёл глаза на Моти и указал на девушку подбородком: "Моти, это не твоя сестрёнка? Уж очень вы похожи… Признавайся!" С шутками и прибаутками ему удалось подвести обеих смущённо хихикающих подружек и Моти к огромному, во всю стену, зеркалу в холле и поставить прямо перед зеркалом и Моти, и темноглазую девушку.
      "Ну, что скажешь?" – обратился Бенци к приятелю, искоса поглядывая на девушку.
      Моти взглянул в зеркало, и с удивлением переводя глаза то на отражение смущённо смеющейся девушки, то на своё отражение, и изумлённо воскликнул: "И вправду ведь – похожи!" Из зеркала на него смотрели стоящие рядом парень в военной форме и девушка в длинной юбке – оба худенькие, гибкие, стройные, почти одинакового роста, почти одинаковый разрез тёмно-карих, горячих глаз, овал лица. Правда, форма носа и губ отличается, да и волосы: у Моти чёрная, блестящая, как антрацит, густая шапка мелких жёстких кудряшек, у девушки – прихваченные лентой пышные крупные локоны цвета сильно палёных каштанов. Даже характер, как ему показалось, у них обоих должен быть одинаковым: оба энергичные, бойкие и весёлые. Девушки снова смущённо захихикали.
      Бенци обратился к Моти: "А теперь, Моти, скажи-ка нам, как зовут твою сестрёнку?" – "Сестрёнка, как тебя зовут?" – спросил у девушки Моти в тон приятелю. – "Нехама Ханани! А вас – обоих?" Бенци улыбнулся девушке: "Разумеется, по-разному! Мой друг, например, – хлопнув его по плечу: – Моти Блох!" Моти тут же – ему в тон: "А мой друг – Бенци Дорон. Но мы его прозвали "чеширский лев" – потому что он похож на улыбающегося льва".
      Нехама с интересом глянула на Бенци и уже не сводила с него глаз. Это был круглолицый крепыш выше среднего роста. Из-под простенькой кипы выбивались волосы медно-рыжего цвета, а пухлые щёки с забавными ямочками не могла скрыть даже окаймляющая лицо аккуратная курчавая бородка, задорно вились заброшенные за уши медные завитки пейсов. Но главное – добродушно сиявшие, большие, как спелые виноградины, каре-зеленоватые выразительные глаза; они словно заглянули ей в самую глубину души.
      Вторая девушка какое-то время оставалась как бы в стороне, прильнув к подруге и застенчиво теребя пышную светло-русую косу, поглядывая на обоих весело улыбающихся парней, пока Нехама не подтолкнула её вперёд и не представила с весёлой улыбкой: "А вот это моя близкая подруга – Рути Магидович. Мы с нею вместе учились в школе, сейчас делаем ширут-леуми в городской больнице".
      Оба приятеля на концерте уселись рядом с подругами, и Моти украдкой поглядывал на Нехаму, восторженно внимавшую лившимся со сцены мелодиям. Маленькую, тихую, сероглазую Рути, робко льнувшую к подруге, он как будто и не заметил.
      После концерта оба парня вызвались проводить девушек. Оказалось, что девушки живут в Меирии, предместье Эрании. Бенци воскликнул: "Так ведь и моя семья тоже!..
      А где вы?.. А… жалко, это далековато от нас! Поэтому мы и не познакомились раньше".
      Моти чуть заметно подмигнул приятелю: "А можно попросить твой телефончик, Нехамеле?" – "Так вот сразу?" – насмешливо спросила Нехама, маскируя своё замешательство. – "Ну, ты же понимаешь – у нас на базе только телефон-автомат.
      Не хотелось бы, чтобы наше знакомство так и оборвалось, не начавшись…" – "Ладно, Бенци, так и быть…" – "А мне-е?" – умильно-жалобно протянул Моти. – "Я же диктую, можешь записать…" – удивлённо и суховато откликнулась Нехама.
 

***

 
      Очередь вокруг телефона-автомата на военной базе. В очереди несколько солдат, среди которых – Моти, а за ним, через два-три человека – Бенци.
      Моти, прижимая к уху трубку, тихо проговорил: "Можно Нехаму?.. Привет, Нехама…
      У меня на этой неделе увольнение. Может, встретимся, сходим на концерт? Или ты бы хотела потанцевать?" – "О танцах и речи быть не может. Я же религиозная девушка. Мы с мужчинами вместе не танцуем…" Моти покраснел и смешался: "Ах, да…
      Прости, пожалуйста… не учёл… Но на концерт ты не откажешься пойти со мной?" – "Перезвони мне завтра, и я тебе скажу насчёт концерта…" – тут же раздались короткие гудки. Моти с недоуменным видом отходит от телефона-автомата. Лицо его пылает от неловкости.
      Бенци с самым безразличным видом, как бы случайно ухватывает обрывки нисколько неинтересного ему разговора, и улыбается… …
      А вот и Бенци у телефона в той же позе, что и Моти, так же прижимая к уху трубку и, улыбаясь, негромко басит: "Нехамеле, привет! Это я!" – "Узнаю, узнаю, чеширский лев! По рычащей усмешке узнаю!" – радостно засмеялась Нехама. – "Ну, что ты, когда с тобой разговариваю, я не рычу, а тихонько мурлычу! Так как насчёт встречи?" – "Ты знаешь, неудобно получилось…" – "Не понял… Что значит – неудобно?" – удивлённо и встревожено спросил Бенци. – "Не обращай внимания…
      Ты ни при чём… Вот что… давай пойдём на концерт клейзмерской музыки… Ты позови Моти, а я приду с Рути… Я тебе потом всё объясню, ладно? Я надеюсь, они нам не помешают?" – "Как скажешь, Нехамеле, как скажешь!" – покраснев, отвечал Бенци. – "Только я тебя прошу, постарайся уделить какое-то внимание Рути и привлечь к ней внимание Моти… Ладно?" Бенци просиял: "Понял! Обязательно! Но я не могу ему ничего сказать напрямую…" – "А и не надо! Будем тоньше и деликатней… Кстати… Мои уже интересуются, что за парень, обладатель могучего львиного баритона, мне названивает чуть ли не каждый день. Я обещала пригласить тебя в гости и познакомить… Ты не против познакомиться с моими папой, мамой, братишками и сестрёнкой?.." – "Ой, Нехама! Неужели правда? Конечно, не против!" – смущённо и радостно воскликнул Бенци и тут же опасливо оглянулся – не слушает ли кто…
 

***

 
      Со школьных лет стройный красавец с бархатистыми горячими глазами, избалованный многочисленными поклонницами, уверовал в свою неотразимость: он никогда не встречал отказа даже у самых признанных красавиц. Даже его средний рост не был помехой. Девчонки толпами бегали за ним, и он мог выбирать из них самую красивую.
      Он был слишком молод и не задумывался, почему после пары встреч ему становилось непереносимо скучно с очередной красавицей.
      А тут… Бегут дни за днями, недели за неделями, а он чувствует, что не может оставить эту неприступную гордячку и поискать себе что-то поближе и доступней.
      Неужели непохожесть этой религиозной девушки на всё то, что он встречал до сих пор, так на него влияет?
      Моти с большим трудом удавалось на считанные минуты переключать внимание Нехамы с Бенци на себя. Естественно, всеми силами пытаясь привлечь внимание Нехамы, он почти не замечал, как Рути, молча прильнув к подруге, снизу вверх смущённо, украдкой поглядывала на него. Только и остались в памяти о тех днях её серые выразительно-печальные глаза раненой газели, да маленькие пухленькие ручки, неожиданно длинными гибкими пальцами теребящие косу, тугой светлорусый завиток…
      Ох, уж этот завиток! Почему он так врезался ему в память о тех днях? Почему он, Моти, так и не смог его позабыть? Наверно, потому, что Рути давно рассталась со своей красивой пышной косой…
      Тихая сероглазая Рути, девушка из очень строгой религиозной семьи, которая в тот первый вечер как бы оказалась в стороне, сразу же без памяти влюбилась в яркого красавца Моти. Ей пришлось с мучительным интересом наблюдать, как два весёлых солдата устроили с Нехамой словесный пинг-понг. Можно только догадываться, скольких бессонных ночей и пролитых слёз стоило ей каждый раз наблюдать попытки ухаживания стройного красавца с необыкновенными сияющими глазами за её подругой.
      Однако, та, на её счастье, неизменно подчёркивала своё внимание и интерес к добродушному крепышу с медной гривой и большими каре-зеленоватыми глазами, делающими его похожим на улыбающегося льва, со смешными пухлыми щёчками и очками в немодной оправе.
      Время от времени то Бенци, то Нехама втягивали в общение застенчивую, полненькую, сероглазую девушку. В то же время было ясно: Нехама не хочет, чтобы Моти уходил.
      Когда он, обиженный её невниманием и вежливым равнодушием, демонстративно поворачивался, чтобы уйти, Нехама и Бенци хором просили не обижаться и не покидать их. Это для Моти оставалось долгое время загадкой и вселяло какую-то безумную надежду.
      Значительно позже Моти узнал, что и Бенци звонил Нехаме каждый день, и их беседы продолжались гораздо больше времени – пока стоящие за ним парни не напоминали в тактичной (или не очень) форме о том, что Бенци не единоличный владелец общественного телефона. А ведь они стояли у того же телефона-автомата в одно и то же время, в одной очереди, и Бенци неизменно за ним, через пару-другую человек. (В те годы ещё никто и не представлял себе такого привычного атрибута дней нынешних, как мобильный, он же сотовый, телефон, который, с лёгкой руки эранийских "американцев", в Арцене стали называть та-фоном.) После того, как приятели через считанные недели демобилизовались и вернулись домой, Бенци и Нехама встречались гораздо чаще, чем Нехама соглашалась на встречи вчетвером. Тогда Моти не могло придти в голову, что на встречи вчетвером Нехама соглашалась единственно ради Рути: она хотела дать возможность подруге лишний раз увидеть Моти, заодно надеясь, что Моти обратит внимание на влюблённую в него застенчивую девушку и оставит безнадёжные попытки ухаживания за, Нехамой.
      Моти впоследствии не мог понять, что же это с ним, кумиром девушек, случилось…
      Чем околдовала его религиозная Нехама, в которой весёлая бойкость искусно сочеталась со скромным и гордым достоинством. А может, его околдовали обе девушки сразу, а он этого тогда не понял?.. И снова перед глазами задумавшегося Моти вспыхнул тугой светлорусый завиток пышной косы Рути и её маленькие пухленькие ручки с неожиданно длинными и сильными пальцами пианистки, нервно теребящие этот колдовской завиток.
 

***

 
      Демобилизовавшись, Моти снял квартирку-студию в шумном, центральном, торговом эранийском микрорайоне Эрания-Бет (в те годы снять в этом месте небольшую студию не составляло для демобилизованного солдата никакого труда), начал работать и готовился поступать в университет. Родители, которых бизнес отца побудил перебраться в Австралию, пока Моти служил в армии, звали его к себе, но он не захотел никуда уезжать из Арцены. Моти был приятно удивлён, что отец предложил ему помочь и оплачивать его учёбу.
      Бенци продолжал жить в доме своих родителей в Меирии, где-то работая и вечерами посещая йешиву. Он не оставлял надежды поступить в какой-нибудь колледж и изучать что-то связанное с экономикой и компьютерами. Спустя несколько лет он действительно стал первым в своей семье обладателем академической степени.
 

***

 
      Мучающие неопределённостью встречи вчетвером после демобилизации двух приятелей продолжались недолго…
      Наконец-то, Нехама согласилась встретиться с Моти "без третьих лиц". Моти летел на свидание, как на крыльях, предвкушая: что она ему скажет, что он ей ответит, куда они пойдут (какой нынче концерт, остались ли билеты?)… А что он ей сегодня подарит!..
      Действительность оказалась гораздо печальней: Нехама решилась… Неловко глядя куда-то в сторону, она сразу же сказала, что Моти, конечно, хороший и достойный парень, но они с Бенци любят друг друга, они постоянно встречаются и уже перезнакомились семьями, короче, их скорая женитьба – дело решённое. Сбивчиво высказав всё это закаменевшему в одно мгновенье парню, смуглое лицо которого тут же пошло темно-бордовыми пятнами, Нехама замолчала, не глядя на Моти – ей было неприятно видеть выражение неловкости, обиды и уязвлённого самолюбия на лице уверенного в себе красавчика.
      После неловкой паузы, продолжая глядеть в сторону, Нехама как бы вскользь заметила: "Между прочим, это жестоко не обращать внимания на хорошую, симпатичную девушку, которая тобой восхищается, которая… э-э-э… Так ведь можно пропустить нечто настоящее…" – "А кто эта девушка? Я понятия не имею…
      Правда…" – сокрушённо промямлил Моти, сосредоточенно созерцая носки своих ботинок. – "Это Рути, моя подруга. Такая светленькая, маленькая… Могу дать телефон… Хочешь?" – наконец-то, подняла Нехама глаза и без улыбки, строго и пристально взглянула на Моти. Моти не смог ей отказать и послушно записал телефон Рути в записную книжку. Что же это случилось с энергичным, весёлым красавцем, кумиром девчонок своего круга?..
      Но он не позвонил Рути…
 

***

 
      Вскоре Бенци и Нехама пригласили его на свою свадьбу. Не пойти Моти не мог…
      Там-то он и увидел впервые родных Нехамы – серьёзного красивого раввина Давида Ханани и его жену Ривку, братьев и остальных многочисленных её родных он и не старался запоминать. В памяти смутно отложилось прекрасное пение рава Давида и двух его сыновей, он ещё успел подумать: "А я даже не успел узнать, что она из такой одарённой музыкальной семьи!" С родителями Бенци и его четырьмя младшими братьями, такими же пухлощёкими, большеглазыми и медно-рыжими, он успел познакомиться во время увольнительных, когда Бенци приглашал его к себе. У Доронов Моти всегда чувствовал себя легко и необычайно комфортно, может, даже лучше, чем дома, под взглядом строгого отца, целиком занятого бизнесом и мало обращавшего внимание на старшего сына.
      Отец семейства Натан Дорон был известный в Меирии изготовитель модной и удобной обуви. Его жена Шошана была столь же известной среди религиозных модниц Меирии портнихой, а также искусной вышивальщицей и вязальщицей. Со временем она организовала в Меирии курсы обучения девушек и молодых женщин своему искусству, и эти курсы оказались со временем успешным бизнесом: к ней в те годы приходили учиться чуть ли не со всей Эрании.
      Дороны, в отличие от утончённых и вечно занятых Блохов, были простые, бесхитростные и весёлые люди, пение и музыка в их доме никогда не переводились: пели все, даже Шошана весело, хотя и робко, подпевала, когда муж и старшие мальчики затягивали любимые мелодии шабата своими приятными баритонами. Бывая у них, Моти часто думал: "Когда у меня будет семья, я тоже заведу эту моду – ни дня без музыки!" Всё это дало возможность Доронам устроить своему первенцу свадьбу по самому высшему разряду. Конечно же, прекрасная музыка звучала всю ночь, наверное, на всю Меирию, где при центральной синагоге гуляли свадьбу своих детей рав Давид и Ривка Ханани и Натан с Шошаной Дорон.
      На свадьбе друзей, Моти не без некоторого трепета увидел Рути и её родителей.
      Оба – и мать Рути, маленькая кругленькая Хана, и её суровый отец Гедалья, на протяжении всей свадьбы ревниво наблюдали, с каким робким обожанием дочка взирала украдкой из "девичьей половины", где собрались подруги невесты, на весёлого черноглазого друга жениха. Не ускользнуло от старого Гедальи и то, какими глазами смотрел на неё этот армейский друг жениха, человек явно не их круга…
      Назавтра Моти принялся лихорадочно листать записную книжку в поисках телефона, который ему во время последней встречи строго и требовательно продиктовала Нехама. Вечером он позвонил Рути, чем несказанно её ошеломил и до слёз обрадовал.
      Этим звонком он решительно ставил точку на своём неразделённом чувстве к теперь уже жене своего армейского друга… …Несколько недель после этого продолжалось радостное узнавание друг друга, встречи и походы на концерты то классической музыки, то современной, то клейзмерской, беготня по маленьким кафе-кондитерским: маленькая, пышненькая Рути была такая сладкоежка!.. Именно тогда в Эрании и пригородах возникла и набирала силу сеть маленьких уютных кафушек "Шоко-Мамтоко".
 

***

 
      Моти поначалу испытывал к сероглазой застенчивой девушке нечто вроде благодарности за её молчаливое восхищение им, потом благодарность переросла в нежность, а там и в пылкую влюблённость. Да и как можно было не влюбиться в девушку, взгляд серых удивительных глаз которой выражал искреннее восхищение и оказался поистине целительным для раненого самолюбия гордого парня!.. Всё существо маленькой застенчивой девушки излучало горячую любовь и преданность, которая не требовала никаких слов и объяснений. Да на слова Рути и не была мастерицей; строгое домашнее воспитание не допускало никакой активности по отношению к парню.
      Когда они бродили вдвоём по шумным улицам Эрании (в Меирии, где жила Рути с родителями, братьями и сестрой, они предпочитали вдвоём не показываться), счастливая, сияющая Рути восхищённо внимала каждому его слову, а то вдруг принималась тараторить почти без умолку. Влюблёнными глазами она снизу вверх поглядывала на спутника, который внимательно, с доброй улыбкой выслушивал её, то и дело отпускал смешные реплики, потягивая сигарету, нежно, покровительственно приобнимал её за плечи. Это смущало и немножко пугало скромную и тихую девушку, но она даже и не пыталась отстраниться, не сводя с него робких, и в тоже время восторженных глаз газели… И перебирала, перебирала пухленькими маленькими ручками тугой завиток на кончике светло-русой косы…
      Моти был приятно удивлён, что робкая, полненькая девушка с выразительными серыми глазами оказалась столь милой и интересной в общении, пожалуй, не менее интересной, чем Нехама. Да, не было в ней бойкости и яркости Нехамы, но и не было свойственной Нехаме насмешливой резкости суждений на грани безапелляционности. Её любовь к музыке, тонкое понимание и классики, и еврейской народной музыки, и лёгкой современной музыки, и джаза завораживало. Концерты, на которые они часто ходили, необычайно сблизили их. Неожиданно для себя он понял, что уже скучает без её серых, сияющих восторгом глаз, без этих нежных и робких взглядов, которыми она каждый раз его встречала и провожала. А до чего здорово ощущать родство душ, держась за руки и вместе слушая любимые мелодии!.. О, как он любил глядеть на её пухленькие с длинными пальчиками ручки, застенчиво перекручивающие тугой завиток косы…
 

***

 
      Однажды Моти и Рути после концерта бродили по вечерней набережной Эрании, и в ушах обоих ещё звучали чарующие мелодии. Неожиданно для себя самого, а тем более для девушки, Моти предложил Рути зайти к нему, посмотреть, как он живёт: "Разве тебе неинтересно? У меня с балкона открывается потрясающий вид на море! Особенно сейчас, в такую тихую лунную ночь!" – озаряемый загадочным светом луны, он как будто обволакивал влюблённую девушку сиянием своих горячих глаз, и она не нашла в себе силы отказаться.
      Она не помнила, как они добрались до маленькой квартирки Моти, только тесную грохочущую кабинку лифта и горячие глаза любимого, пристально заглядывающие в её глаза смущённой, испуганной газели. Дома он тут же включил магнитофон и поставил кассету с их любимыми мелодиями, подвел Рути к двери балкона и предложил полюбоваться панорамой города и морским простором, по которому протянулась мерцающая лунная дорожка, а сам скрылся на кухне. Дверь, ведущая на крохотный балкончик, где и ногу-то поставить, казалось, некуда, была распахнута, лёгкий ветерок приятно овевал разгорячённое лицо ошеломлённой необычностью всего происходящего Рути. Она восторженно разглядывала лежащую у неё под ногами панораму ночной, залитой луной Эрании. Ночные огни города напоминали гигантское украшение. Звучащая за её спиной тихая музыка создавала особое лирическое настроение.
      Неслышными шагами Моти подошёл к ней сзади и положил руки на плечи. Рути вздрогнула, обернулась и робко, испуганно подняла глаза на возлюбленного. Её напугало незнакомое, возбуждённое выражение его лица. Она даже не заметила, что он стоит перед нею в майке и домашних штанах до колен. Моти тут же с силой развернул её к себе и принялся покрывать её лицо жаркими поцелуями. Внезапно он впился ей в губы, что ещё больше напугало девушку. До сих пор он ласково и робко целовал её в щёчку, и никогда в губы. В этот тёплый вечер её бил озноб. Она с силой упёрлась обеими ручками в его грудь, пытаясь осторожно оттолкнуть его от себя. Моти взял одну её руку и принялся целовать каждый пальчик, бормоча какие-то смешные слова, приговаривая после каждого пальчика: "А я и не знал, какое ты чудо!" – потом то же самое проделал с другой рукой.
      Рути бессильно обмякла, когда он по-хозяйски и с чарующей улыбкой положил её руки к себе на плечи. Он гладил её пылающее от страха и стыда лицо и целовал, целовал, без конца целовал, гладил её дрожащие плечи, незаметно принялся расстёгивать блузку, говорил нежные, успокаивающие слова, а сам дрожал от внезапно возникшего неодолимого желания…
      Когда всё было кончено, Моти потрясённо почувствовал, как с него как будто кто-то с силой сдирает охватившее его сразу после концерта возбуждённое наваждение, обнажая непереносимый стыд, и это почему-то оказалось больно. Ничего подобного он никогда не испытывал… Он остановившимся взором глядел на содрогающуюся в судорожных истерических рыданиях девушку и повторял: "Что же я наделал!.. О, что же я наделал!.. Прости, родная, ну, прости…" Впоследствии он не раз вспоминал это мучительное ощущение. Моти никогда не забыл её наполненных слезами глаз раненой газели, её пылающих пухлых щёчек, по которым безостановочно текли слёзы. Она ни слова не произнесла, только безостановочно дрожала и судорожно всхлипывала. Он целовал её глаза и слизывал слёзы со щёк, а она продолжала всхлипывать и дрожать, не переставая. Постепенно она успокоилась и уснула, время от времени всхлипывая и вздрагивая во сне, а он сидел подле неё и машинально гладил её пухленькие плечики и спину.
      В этот момент он для себя окончательно понял, что никогда не сможет расстаться с нежной и ласковой, сероглазой Рути, что ему будет её очень недоставать, случись им расстаться хотя бы ненадолго. А Рути так и не смогла забыть ни его лица в тот вечер, ни его рук, ни его голоса. И облитое лунным светом плечо, смуглое плечо любимого…
 

***

 
      Это был у них обоих суматошный период учёбы – Моти в университете, она в музыкальном колледже, – работа… И – беготня по концертам и неизменный, ставший традиционным "Шоко-Мамтоко"… Вспоминая этот период спустя много лет, Моти не мог понять, как их тогда хватало на всё это. Ведь учились и работали они оба.
      Настал день, и Моти решительно заявил Рути: "Завтра мы идём с тобой в равинат".
      Рути уставилась на него долгим взглядом и… неожиданно разрыдалась. – "Ну, будет, будет! Что ты плачешь!.. Ведь всё хорошо! Мы же вместе, правда?.. Так зачем плакать? У тебя такие красивые глаза, Рути! Не порти их слезами". Рути ничего не ответила, только улыбнулась сквозь слёзы.
      Он только поставил ей условие: того строгого религиозного образа жизни, который Рути вела дома, у них не будет. Будет, конечно же, будет нечто традиционное, но без гнёта строгих традиций. Рути, после нелёгких и мучительных раздумий, согласилась…
      Моти подарил ей и заставил надеть узкие, обтягивающие брючки. Они совсем не подходили её полненькой и коротенькой фигурке. Но ведь это подарок её Мотеле!
      Впрочем, она никогда не появлялась дома перед родителями, братьями и сестрёнкой в узеньких, обтягивающих брючках, подаренных ей Моти. Все эти модные наряды она хранила у него и облачалась в них, приходя к нему домой. После чего они и шли гулять. А перед возвращением домой она переодевалась в привычную длинную юбку.
      Незадолго до свадьбы свою пышную косу она превратила в буйную светлую гриву, небрежно прихваченную лентой. Моти осталось только вспоминать тугой светлый завиток, который она теребила длинными пальчиками пианистки…
      Мама Рути, маленькая, мягкая Хана, очень переживала: им с Гедальей сначала не очень понравился самоуверенный красавчик, всецело подчинивший своему влиянию их мягкую, как они считали, слабовольную дочь.
 

***

 
      В эти дни Хана постоянно с болью вспоминала, как много лет назад, когда Рути было 5 лет, а Арье был полуторагодовалым крошкой, и только-только родился Амихай, из дома ушёл их 16-летний первенец Йоси. Он порвал с традициями своей семьи, отошёл от религии, а потом уехал в Америку, где превратился в Джозефа, женился на католичке, то ли ирландке, то ли итальянке… Позже они узнали, что он и фамилию изменил на что-то чужое и едва произносимое… Ни она, ни Гедалья не знали, есть ли у них внуки от Йоси, как у него сложилась жизнь с этой особой, они даже не знали, как она выглядит, как её зовут…
      Эта травма, да ещё случившаяся за несколько лет до рождения Рути трагедия, когда им пришлось похоронить чудесных мальчиков-близнецов… После этой трагедии Хана несколько лет страдала нервным расстройством, из-за чего Йоси и оказался предоставленным самому себе и, в конце концов, через несколько лет, взбунтовался против давления на него чрезмерно строгого отца. Рождение Рути немного утешило и Хану, и Гедалью.
      Гедалья после смерти близнецов, а потом и ухода из дома Йоси был надолго выбит из колеи. Может, потому он так и не получил звание раввина: то ли не смог выдержать требуемые испытания, то ли не считал себя вправе проходить их после того, что сотворил его первенец… На воспоминания об Йоси в семье было наложено табу…
      И вот теперь, похоже, и Рути отходит от них… Хорошо, хоть её Моти не католик…
      Ну, что можно сделать!..
      Младших детей, сыновей-подростков Арье и Амихая, и дочку, 10-летнюю Морию, а также Гедалью Хана попросила даже между собой не обсуждать замужество Рути, она не хотела об этом слышать ни одного осуждающего слова… Как такое получилось? – при том что они дочку очень строго воспитывали, даже слишком строго… Может, потому она такая мягкая и слабохарактерная выросла… Со временем обаятельный Моти родителям Рути почти что понравился. Её папа только время от времени повторял: "Жаль, что он светский…" Словом, Магидовичам пришлось принять, не без некоторого внутреннего сопротивления, внезапное решение дочери, всегда такой послушной и мягкой, связать свою жизнь с самоуверенным ярким красавчиком, человеком иной среды и воспитания.
      На своей свадьбе Моти заметил, что Нехама беременна. Теперь она показалась Моти не столь привлекательной, как в те дни, когда он безуспешно пытался за нею ухаживать.
      Тимми Пительман Моти прицелился и бросил окурок в урну, стоящую в дальнем углу. Подошёл к первой ступеньке, задумавшись. Долго раздумывал, прежде чем поставил ногу на ступеньку и начал спускаться в себе в рабочий кабинет.
      Вдруг что-то огромное заслонило от него свет, мягко струящийся из окна. Моти поднял глаза и опешил: перед ним оказался высокий, очень полный, напоминающий крупного медведя, мужчина. Сходство с медведем почему-то усугубляло непропорционально широкое, щекастое лицо, осеняемое основательной лысиной.
      Бледно-голубые, как бы выцветшие, глаза верзилы улыбались загадочной, мягкой улыбкой – и эта улыбка была Моти очень хорошо знакома. Громадный мужчина пристально смотрел прямо в глаза Моти и выжидал.
      Моти громко, удивлённо воскликнул: "Ту-уми! Пительма-ан! Ты ли это!?" – "Узнал, наконец-то! – ответствовал тот тихо, с ласковой, странной усмешкой.- А что тебя удивляет? Не знал, что я перебрался в Эранию. А почему бы, собственно, и нет!" Моти никак не мог справиться с удивлением, только сбивчиво бормотал: "Действительно, почему бы и нет… А когда ты перебрался сюда?" Вместо ответа верзила со всей силы хлопнул Моти по плечу, так, что тот покачнулся и чуть не упал. – "Ну, ты и медведь! Зашибить же мог!" – и сам хлопнул старого приятеля по плечу. Тот, усмехаясь, схватил Моти в охапку и крепко прижал к себе.
      Моти сморщился от боли и попытался улыбнуться: "Ну, силён, силён! И твои дружеские объятья меня чуть не придавили!" – "Да, уж мы, медведи из клана Пительманов, если любим, так до смерти! Кстати, я теперь, да собственно, уже давно не Туми!" – "А… А как тебя теперь называть?" – с интересом спросил Моти.
      – "Теперь меня зовут Тим. Запомни – Тим. Для старых друзей можно Тимми". – "Но ведь… э-э-э… А почему не Томер?" – "Не задавай ненужных вопросов… – отмахнулся увалень и вдруг предложил: – Послушай, пошли, посидим полчасика, кофе попьём… Нам есть, о чём друг другу рассказать!.." – "Не, дружище… я ж на работе!" – "Да брось ты! Ты же со мной! Я скажу боссу, что мы с тобой старые друзья! Он будет доволен… – на лице промелькнуло сомнение, – уверен… Погоди…
      Момент…" – "Нет, я не могу… – мягко возразил Моти, покачав головой. – Давай после работы. На этом же месте!" …
      Моти и Тимми уселись в едва освещённом уголке кафе при "Лулиании". Оба курили одну сигарету за другой, с добродушным интересом поглядывая друг на друга. Перед ними медленно остывали ополовиненные чашечки кофе, о которых они, похоже, успели подзабыть.
      Тим негромко ворковал мягким, высоким тенорком: "Ты же не знал, когда мы были в армии, что у тебя будет боссом Мезимотес. А они с моим папаней были в молодости хорошими друзьями. Этого ты и вовсе не должен был знать…" – "Ты знаешь, мы с ребятами не раз тебя вспоминали, удивлялись – почему это мы с тобой ни разу не встречались на резервистских сборах. С Бенци постоянно там встречались, пока… ладно… Это неважно… А ты? Где-то ведь ты резервистскую службу проходил?.." – "Рядом с нашим кибуцем… Разве ты не помнишь, что меня после учебки приняли на офицерские курсы?" Моти ухмыльнулся: "Как не помнить!.. Ребята недоумевали…
      Поначалу только мы с Бенци оценили твой потенциал. Помнишь, как тебя принял наш сержант? Это же с его лёгкой руки ты превратился из Томера в Туми. Мы с Бенци ещё удивлялись, почему ты не скажешь, что он неправильно твоё имя написал…" – "А зачем? Что это я буду опускаться до какого-то недалёкого маррокашки! Он-то, дубина, решил, что наградил меня очень смешной кликухой! Папаня мне потом подсказал, на что поменять эту дурацкую кличку. Она мне сослужила свою службу – достаточно! А под именем Тим я прославлюсь на всю Арцену… Не сразу, разумеется, не сразу… Я не тороплюсь…" Моти неопределённо протянул: "Ну, если папа сказал… он, должно быть, понимает…
      А кто он, твой папа? Я уж и не помню, заходил ли у нас разговор о родителях, о семьях… Я о моих говорить стеснялся… после того, как они в Австралию слиняли: ты же знаешь, как в те годы к этому относились… Ты тоже не особо о своих распространялся. Только и знали мы, что ты из кибуца. Это Бенци любил о своей семье рассказывать, о папе с мамой, о том, что у него ещё 4 младших брата и ни одной сестры – с какой же детской нежностью он об этом говорил!.." Тим отмахнулся: "Уж ты извини, но мне трудно было понять, что у тебя общего с этим… э-э-э… досом… Мне он казался… э-э-э… таким серым!.. как и они все… Я уж тебе не говорил…" – "Тимми, не надо! Бенци – отличный парень – да ты же это и сам знаешь! Мы же вначале втроём везде ходили! Ну, пока ты не… Лично мне нисколько не мешала его религиозность. И никакой он не серый! Здорово разбирается в истории, в Торе… (Тим скривил рот в странной ухмылке) А уж в вопросах музыки!.. Разбирается в ней, чувствует её, как мало кто. Знаешь, как здорово было с ним вместе ходить на концерты!.. – Моти улыбнулся мечтательной и мягкой улыбкой, не замечая ласково-ироничной усмешки, странно кривящей тонкие губы Пительмана. – Там-то мы, собственно, и нашли наших жён…" Тим обронил со странной интонацией: "Значит, вы до сих пор вместе? В смысле, с Рути…" – "Я тебя не понимаю! – Моти удивлённо и обиженно поднял брови: – Да, конечно же, вместе! Мы женились на всю жизнь! У нас трое детей – 5-летние мальчишки-близнецы и доченька, два с половиной годика. Вот приходи к нам в гости, посмотришь, как мы живём! – и помолчав: – А ты-то как? Женат?" Тимми осклабился:
      "Спасибо, Моти, обязательно приду… А что до меня, то я решил сохранить свою личную свободу, которой очень дорожу! Миней тут познакомил меня с одной журналисточкой! Говорит, звезда… будущая!.. Правда, она почти замужем… то есть, в стадии развода… во второй раз. Оба её мужа теперь процветают, несмотря на то, что они расстались с нею не без громкого скандала… Небось, читал в светской хронике?.." – "Не-а… я светскими сплетнями не интересуюсь… – небрежно бросил Моти. – Но кто эта особа, догадываюсь. Ну, ладно, расскажи о себе!.. Значит, после учебки ты окончил офицерские курсы – помню, помню-у твоё неожиданное исчезновение с базы и столь же внезапное появление у нас, уже лейтенантом. А мы с Бенци до сержантов доросли… Впрочем, сейчас это уже неважно… А помнишь, как мы вместе друг друга поддерживали? Тогда ты не отзывался о Бенци так… э-э-э… пренебрежительно! Я думал, мы трое были хаверим товим…" Тим, покачивая ногой, снисходительно улыбался.
      Моти, увидев эту странную ухмылку, замолк. Он вдруг вспомнил, как Бенци вытащил Туми (как его тогда звали ребята) из смертельно опасной ситуации во время учений в пустыне. Перед мысленным взором вспыхнула картина: они с Бенци вдвоём, выбиваясь из сил, тащат огромного и неповоротливого Туми в сторону расположения их части. Вспомнил, как сержант простодушно поведал оклемавшемуся Пительману, кто его спас. Моти неожиданно увидел потрескавшиеся темно-лиловые тонкие губы Туми, как он едва глянул на участливое и взволнованно склонённое над ним лицо, осенённое медно-рыжими короткими кудряшками, тут же отвернулся и протянул слабым голосом: "Ох, я ничего не вижу… спать… только спать… голова кружится…"…
      Тогда они не придали этому никакого значения: ну, плохо другу после всего случившегося, очень плохо. Только теперь он отчётливо вспомнил презрительную усмешку, на краткий миг искривившую губы Туми…
      Тим продолжал загадочно улыбаться, воркуя тихим голосом: "Спасибо вам с Бенци, конечно, но после учебки именно на тех курсах мне самому удалось встать на ноги – и так крепко встать, что вам… особенно ему… ладно, сам знаешь, что он такое, твой Бенци!.. – никогда бы не удалось!" – "Ну-ну… дальше… о себе, пожалуйста…" – "А потом я перешёл в другую часть… Были разные опасные операции, которыми я руководил… но об этом не пришло время распространяться.
      Сейчас я офицер запаса в этих войсках". – "В каких?" – по инерции спросил Моти, но Тим, тоже по инерции, не ответил. Моти, стараясь особо не вглядываться на сияющее самодовольной ухмылкой лицо старого приятеля, задумчиво проговорил: "М-м-да-а…
      Молодец! Но… при чём тут… э-э-э… какое твой папа имеет отношение к армии?" – "Папа лично – никакого. Но у него же такие друзья, такие связи!.. Миней, например. А Миней – сам знаешь! – ко многому в Арцене имеет отношение. У него везде мощные связи. А мой папаня!.. Ты не думай: у нас на Юге Шайке Пительман – фигура, ничуть не менее значительная, чем Миней в Эрании. Вот так-то, Мотеле!" Тим помолчал, искоса глядя на Моти, проверяя, какое впечатление на него произвёл этот рассказ. Его немного задела нулевая реакция Моти на то, что у старого армейского приятеля такие мощные тылы, такая поддержка – и речи не шло о лёгком уколе зависти или о восхищении!.. Тим сменил важную ухмылку на добродушную улыбку: "Но ты не бери в голову… мы-то с тобой, я надеюсь, остались друзьями?
      В память нашей старой армейской дружбы, а-а-а, Мотеле?" – "Ну, конечно… – неопределённо промолвил Моти и вдруг с интересом поглядел на пухлое лицо увальня с застывшей на нём загадочной улыбкой: – Ну, а что ты здесь у нас?.." – "Я же тебе сказал! – Миней побывал у нас в гостях, на том заводике, куда меня папаня пристроил, увидел мою работу… Поговорил с отцом, тот согласился".
      Тим, разумеется, не рассказал Моти Блоху, что оконченные им офицерские курсы на самом деле были спецкурсами, после них Пительман получил звание офицера особых войск в подразделении с кодовым названием "Доберман"; сотрудники этого подразделения между собой называли друг друга "доберы", а со временем – "дабуры".
      На маленьком кибуцном заводике он возглавил спецгруппу, занимающуюся исследованиями в особых областях акустики – и не только… Несколько лет назад можно было в газетах найти краткие, не особо внятные сообщения об успешных операциях под руководством некоего Тэтти. Но всего этого он Моти, разумеется, не сказал.
      "А почему ты тогда не остался в Эрании? Ведь мы все были после армии в какой-то степени свободны в выборе и места жительства, и будущего…" – "Я ж говорю – папанька хотел, чтобы я вернулся!.. И ещё кое-что очень важное…" – "А-а-а…
      Ну, а что теперь?" Тимми ещё шире улыбнулся и на сей раз напомнил Моти огромного сытого котяру: "Миней пристроил меня тут в патентное бюро. Сейчас патентные исследования на подъёме, архиважная отрасль… Я там уже заместитель начальника. Вот сейчас я провожу по просьбе Минея патентный поиск. Не я сам, конечно, – какой же начальник сам всю работу делает! – а мои подчинённые. У меня там есть очень толковые специалисты.
      Вот, принёс боссу отчёт. Он мне подкинул тоже кое-что… в части направления патентного поиска. Но об этом… а… неважно…" Моти искоса поглядел на армейского приятеля, мысленно зафиксировал его многозначительную улыбку и подумал: "Красивым он никогда не был, но был ведь обаяшкой! Просто море обаяния! Ребята над ним насмехались, но ненависти, даже просто неприязни он в учебке к себе ни у кого не вызывал. По-доброму насмехались, потому как был этаким увальнем-милягой… А теперь… Эта чрезмерная уверенность в себе лишила его солидной доли обаяния…" "Ладно, Туми… э-э-э… прости… Тимми! Неважно – значит, неважно… Твои дела…" – "Ну, а ты чем тут занимаешься? Ты что-то окончил? Или ты – многодетный папаша, и тебе… – по лицу Тима уже блуждала странная ухмылка, неприятно уколовшая Моти, -…не до того?" – "О чём ты говоришь! У меня вторая степень по компьютерам.
      Отец согласился оплатить мне получение и первой, и второй степени, и за это я ему очень благодарен… Жена окончила музыкальный колледж – она у меня учительница музыки… Ну, а я тут на фирме специалист по компьютерным и развивающим играм. Мезимотес меня очень ценит. Ты не знаешь, как возникла наша фирма?.." Он начал рассказывать старому приятелю о первой встрече с Мезимотесом, о том, как тот заинтересовался концепцией многовитковой ракушки, как из этой концепции и образовалась фирма "Лулиания" и даже знаменитый эранийский Парк. Увлёкшись рассказом, он не обратил внимания на полупрезрительную гримаску, блуждающую по широкому лицу Пительмана, по его вислым щекам, на прищуренные глазки, время от времени испускающие странный, пронзительный свет. Наконец, откинувшись на стуле, Моти глянул на друга, и ему стало немного не по себе. Он недоумённо воззрился на собеседника: "Что, Тимми?" Тим поджал губы: "Что-то трудно поверить… Неужели такому человеку, как Миней, так уж необходимы твои идеи? У него, что, думаешь, своих идей не хватает? Та-а-акой матёрый человечище! Не ожидал от тебя такого бахвальства, такой амбициозности…" Моти смешался, ощутив сильную неловкость: "Ты о чём, Тимми? Да ничего такого я не говорил!.. Просто рассказал историю создания "Лулиании"… И потом – это же правда, что я на фирме главный специалист по компьютерным развивающим играм, построенным на этой концепции!" – "Друг мой, скромнее надо быть! Ну да ладно… Босс с тобой! Тебе виднее! Миней о тебе упоминал… вскользь, правда… Я так понял, что мы с тобой могли бы неплохо сотрудничать. У Минея есть кой-какие интересные идейки на мой счёт. О-кей?"
 

***

 
      Тим встал, отодвинул чашку с остатками кофе и подмигнул Моти. Моти тоже встал, и они направились к выходу. За дверью Тим протянул огромную лапищу Моти, тот не без опаски подал ему руку, которую потом с трудом вытащил из толстых огромных лапищ Пительмана.
      Потирая руку и чуть болезненно улыбаясь, Моти повторил: "Так ты заходи как-нибудь…
      Я живу в Эрании-Далет. Увидишь моих деток, познакомишься… Рути, я надеюсь, будет рада увидеть нашего старого приятеля. Я-то с Бенци… в общем… мы с ним давно не общались… Так уж получилось… Хотя его жена и Рути когда-то были близкими подругами…" – "Рути молодец! Отошла от этой замшелости – и с концами!" – "Да нет, не думаю!.. С Бенци мы встречались несколько раз на резервистских сборах. Последний раз он то ли сам болел, то ли что-то с женой случилось…" Тим полупрезрительно махнул рукой: "Вечно у этих… э-э-э… какие-то поводы, чтобы от службы отмотаться… Ладно! Я позвоню. Buy!"
 

***

 
      Моти направился к машине, раздумывая о встрече со старым армейским приятелем. Он не мог разобраться в ощущениях и воспоминаниях, которые вызвала эта встреча, не мог понять, какое впечатление на него произвёл процветающий и явно небесталанный Пительман. Нет, можно однозначно сказать – это не было завистью: Моти и сам занимал достаточно высокое для своего возраста положение. Но что-то в новых манерах нынешнего Тима не понравилось Моти и очень настораживало. Что? – он не мог понять, но смутно ощущал – это не просто неприятие. Прежний армейский приятель по учебке, добродушный увалень Туми, превратившийся в Тима, излучал неведомую угрозу устоявшемуся мирку, в котором существовал Моти.
      В то же время Моти отчётливо понял: с Пительманом придётся поддерживать дружеские отношения. Ныне Тим Пительман ещё не обладает достаточно большим весом в обществе, но такой день не за горами – с такими-то связями, полученными по наследству, с таким-то остаточным обаянием!..
      Моти вспомнил, какие унижения и насмешки пришлось вынести неловкому, похожему на медведя увальню в первые недели службы… И эта кличка – Туми, которой Томера Пительмана при всех новичках наградил сержант, грубоватый "марроканец" Лулу… (Или он не "марроканец"? Да, скорей всего он из общины "курдов"… Впрочем, не играет роли!) Моти вспомнил: через месяц после исчезновения Пительмана (как оказалось, на офицерские курсы) Лулу за какую-то провинность, то ли действительную, то ли мнимую, разжаловали, а потом, после трёхмесячной отсидки в военной тюрьме, он тоже исчез с горизонта. Где он теперь, этот грубоватый шутник Лулу?..
 

***

 
      Моти, разумеется, не знал, что происходило в кабинете у босса за три часа до того, как они с Тимми уселись за уютным маленьким столиком в углу и беседовали, попивая кофе.
      Тим вошёл в кабинет Минея Мезимотеса, тот встретил его, лучась радушием и теплотой – как и положено принимать сынка приятеля своей молодости Шайке. Он ласково усадил его в огромное и мягкое кресло, как видно, для таких габаритных посетителей и предназначенное; ясно было, что в кресле нормальных размеров, куда имел обыкновение садиться Моти при посещении босса, громоздкий Тим не смог бы разместить свой необъятный зад.
      Миней привычно нажал кнопку на столе и тихим голосом заказал напитки и лёгкие закуски.
      Тим замахал руками: "Помилуйте, Миней! Я только что из-за обильного стола!
      Давайте лучше сразу к делу перейдём. Сегодня у меня не так много времени на приятные посиделки…" Миней ласково улыбнулся: "К делу, так к делу. Ты у нас деловой человек! Короче, главный специалист "Лулиании", который, кстати, стоял у истоков этой фирмы и первый выдал мне концепцию многовитковой ракушки… некий Блох…" – "Это Моти Блох, что ли?" – обронил нарочито безразлично Тим. – "Да-да, он самый… А ты, что – с ним знаком?" – "Ага… Когда-то вместе служили!.." – небрежно бросил Тим. – "Значит, можете снова подружиться, – с нажимом произнёс Миней. – Это в наших с тобой интересах. Ты знаешь, он принёс мне свою новую игру… вроде только эскиз, но… не без потенциала!.. Жутко талантливый парень. Мне он нравится… Правда, жена у него из религиозной семьи…" – "Но он её, как я понял ещё до их свадьбы, собирался перевоспитать в современном духе…" По лицу Тима пробежало лёгкое облачко, на которое тут же обратил внимание глазастый и сообразительный во всякого рода сердечных коллизиях Миней. Он проницательно глянул на Тима, но промолчал.
      Принесли кофе и закуски. Миней откашлялся: "Сама по себе игра, может, так себе, я, честно говоря, не вникал. Он там ввернул одну интересную идейку: команда запуска и управления – музыкальный файл… Идея сама по себе – не Б-г весть что, во всяком случае, мне думается, не Б-г весть какая новость в компьютерном мире.
      Пришлось остудить его непомерный энтузиазм. Зато нам с тобой эта идейка может в будущем очень пригодиться. Ты же владеешь компьютером?" – "Для "добера" вроде на хорошем уровне. Но не виртуоз этого дела… пока что…" – виновато потупился Тим. – "Недостаточно! Мне нужно, чтобы ты овладел компьютером на уровне Моти. Ты же у нас кто? – зам. начальника патентного бюро, не так ли? Словом, пока что смотри…" – Миней засунул дискету, которую у него оставил Моти, в дисковод своего компьютера. Зазвучала весёлая хасидская мелодия, по экрану ритмично забегали, закружились, заплясали всевозможные значки, а потом и фигуры. Тим воздел руки кверху и закатил глаза: "Что это он! Что за примитив!!!" Что у Тимми отсутствует музыкальный слух, в армии знали все, об этом даже ходили анекдоты. Но это, разумеется, не мешало ему приблизительно улавливать, какая мелодия звучит. И сейчас он недовольно скривил свои тонкие губы: "Не мог другой отрывок взять, предлагая боссу свою игру?" – "Он об этом не подумал. Но, как я понял с его слов, это не столь важно. Можно сделать запускающим и управляющим файлом любую мелодию, любой набор звуков, даже – хе-хе! – скрип несмазанной двери. Вот что нам важно – универсальность!.. Короче, Тимми, бери это, храни, как зеницу ока. Ты должен взять самые лучшие курсы компьютеров, влезть в это дело ос-но-ва-те-льно. Мы оплатим тебе учёбу, не надо, чтобы папа тратился. Я не сомневаюсь, настанет день – и это нам пригодится. Мне удалось внушить Моти, что эта ерунда применения не найдёт, – как бы мимоходом обронил Миней, – Парень амбициозный, на этом легко играть".
      Тим покраснел: "Так вы мне дарите идею, заныканную у Моти?" – "Ну, зачем же так грубо, мой мальчик!.. – с мягкой укоризной осадил сына своего друга Миней. – Просто ты же у нас отменный специалист по акустике и электронике. Чем вы там ещё занимаетесь в вашем "Добермане"… – Тим опасливо оглянулся и прижал палец к губам. Миней засмеялся. – Не бойся, мой мальчик… Мы тут одни. В общем, ты понял… Кстати, мне нужна будет копия!.. Хорошо?" Тим широко ухмыльнулся: "Хорошо! – затем, помолчав, добавил: – А что, пожалуй, я мог бы выпить с вами чашечку крепкого кофе с чем-нибудь вку-усненьким…" – "С удовольствием! Сейчас, закажу!.."
 

 
      Эранийский Парк Окинем взором панораму эранийского Парка. Того самого Парка, где с первых дней его основания Моти и Рути с детьми любили проводить дни отдыха. С годами эранийский Парк стал ещё краше и уютней, превратившись в истинную жемчужину побережья.
      При взгляде сверху он напоминает опалово-изумрудную ракушку с как бы ритмично раскручивающимися витками многочисленных аллей, проложенных среди кудряво пенящейся изумрудной зелени с россыпью разноцветных пятен всевозможных форм и размеров. Кажется, эта гигантская ракушка под звуки затейливого музыкального разнобоя, ни на минуту не смолкаемого в Парке, то медленно и умиротворённо пульсирует, то оживлённо покачивается на бирюзовых волнах моря. Но иногда маленьким нежным волнам надоедает нежно ласкать песчаный берег. И тогда они, под грозный рёв нарастая стремительными синкопами, накатывают свирепыми иссиня-чёрными валами, как будто грозящими захлестнуть разом потемневшую и съёжившуюся от страха ракушку эранийского Парка. Ну, как не любить этот рукотворный райский уголок, раскинувшийся вдоль побережья бирюзового моря!
      Прогуляемся по Парку, где растут самые густые, самые кудрявые, самые красивые деревья и кустарники знойных субтропиков. Прогуляемся по его тенистым аллеям, то затейливо вьющимся, то сбегающим и разбегающимся, то стремительно взбегающим на крутую горку, то сбегающим с горки и, наконец, вершащимся уютными лужайками. Из каждого уголка, с каждой полянки, с каждой лужайки несётся музыка – тут плавная и задумчиво-грустная, там весёлая и задорная, под которую так и хочется пуститься в пляс.
      Уютные лужайки самых причудливых форм и размеров, то крохотные, то просторные, обрамлённые густыми зарослями вьющихся растений, усыпанных яркими цветами – особая достопримечательность эранийского Парка. Творческая фантазия создателей Парка превратила эти Лужайки в настоящие концертные залы – летом под открытым небом, зимой при плохой погоде они превращались в крытые зимние сады.
 

***

 
      Особо стоит остановиться на двух лужайках.
      На плоской скале над морем, верша самый крутой завиток, в котором сошлись самые кудрявые и цветущие аллеи Парка, расположилась самая большая (уступающая разве что эранийскому стадиону), самая шикарная лужайка. Её сцена была исполнена в виде большой и красивой ракушки, которую назвали Большой акустической Ракушкой.
      Справа возвели дорогой, шикарный и престижный в Эрании ресторан – соответственно с самой изысканной кухней. Слева – шикарная дорогая дискотека. Не забыты и любители морских купаний: прямо от ресторана затейливая витая лесенка нисходит на благоустроенный пляж с мелким мягким песочком, навесами, креслами-качалками и удобными лежаками. Вход на пляж, конечно же, за отдельную плату. Короче, целый комплекс отдыха и развлечений для тех, кто способен и готов хорошо заплатить.
      Этому комплексу его создатели дали название "Цедефошрия", что означает "Ракушка счастья". Художники и дизайнеры постарались на славу – невозможно не увидеть сходство с прекрасной сверкающей ракушкой далёких южных морей.
      Среди эранийских элитариев было не принято говорить: "Пойдём в Парк!" – но: "Пойдём, оттянемся в "Цедефошрии": там сегодня вечером выступает потрясающая группа!" или "Попляшем в "Цедефошрии"!", "А не поужинать ли нам в "Цедефошрии"?" В Большой Ракушке еженедельно проходили концерты какой-нибудь заезжей или местной знаменитости. В эти дни в ресторане подавались особенно изысканные и экзотические блюда, а танцы на дискотеке сопровождались не менее изысканной и потрясающей цветомузыкой, транслируемой напрямую с концерта.
 

***

 
      По аналогии с Большой акустической Ракушкой элитарной "Цедефошрии", (а может, как своеобразный противовес) сцена Лужайки "Цлилей Рина" называлась Малой акустической Ракушкой, хотя эта Лужайка была создана на несколько лет раньше комплекса "Цедефошрия". Это была небольшая, скромно, но со вкусом и по всем правилам классической акустики выполненная в форме раскрытой ракушки сцена.
      Понятно, не на фирме "Лулиания" была спроектирована Малая Ракушка – тогда на "Лулиании" такими вещами ещё не занимались. Кроме того, к моменту создания "Цедефошрии" каждому было ясно: специалисты престижной фирмы обслуживают культурные запросы исключительно интеллектуалов и элитариев. На деле, акустические свойства Малой Ракушки, с точки зрения серьёзных ценителей и любителей (не относящихся к эранийским элитариям), были не хуже таковых в Большой Ракушке, предназначенной исключительно для выступлений элитарных ансамблей.
      На "Цлилей Рина" не было традиционных строгих рядов для зрителей: удобные кресла, внешне стилизованные под лесные пеньки, были искусно вырезаны из гладко отполированного дерева и свободно расположены на зрительском пространстве, при этом их размещение вызывало ассоциации с зажигательными ритмами исполняемых на этой Лужайке мелодий.
      В центре была образована довольно просторная площадка, где обычно танцевали мужчины, юноши, мальчики. Обычно цепь танцующих вилась вокруг сидящих, подпевающих и хлопающих в ладоши зрителей. От этой площадки живая изгородь из вьющейся, усыпанной цветами огненных тонов бугенвильи отделяла достаточно просторный участок, куда собирались покружиться в танце девушки и молодые женщины. Как только начинали звучать любимые, зажигательные мелодии, будь то в исполнении любимых и популярных артистов, или впервые появившихся на сцене, все принимались ритмично хлопать в ладоши. Спустя какое-то время молодёжь пускалась в пляс, к ним постепенно присоединялась публика постарше и, конечно же, многочисленная детвора.
      Итак, Большая и Малая Ракушки, два музыкальных полюса, две непересекающиеся плоскости эранийских музыкальных миров…
 

***

 
      Со временем все в Эрании привыкли, что концерты мировых светил, происходящие в "Цедефошрии", назавтра же должны быть подробно освещены в эранийской утренней газете "Бокер-Эр".
      Да, не зря предсказывал Миней Мезимотес великое будущее молодой, бойкой особе с блестящими круглыми зелёными глазами. Ныне можно уже без преувеличения назвать Офелию Тишкер одной из самых ярких звёзд журналистики не только приморской Эрании, – это было бы для неё слишком мелко! – не только всей Арцены, но и всего приморского региона. И сегодня Миней Мезимотес очень любит вспоминать, как с помощью своего друга Ашлая Рошкатанкера, с недавних пор бессменного рош-ирия Эрании, открыл молодую, энергичную особу, гибкую, вертлявую, юркую, как ящерица, в своём неизменном, предельно коротком, обтягивающем мини цвета таинственных зыбучих топей. Как им обоим удалось незаметно выдвинуть её на ключевые роли в эранийской прессе и тем самым дать мощный толчок расцвету её таланта! Трудно сказать, что на деле стояло за горячим желанием Мезимотеса продвинуть эту напористую особу, в те далёкие годы с неизменными блокнотом в тускло-жёлтой обложке, с такого же цвета ручкой, а теперь с неизменным многофункциональным карманным диктофоном, того же оттенка болотных топей, в руках.
      С тех пор, как в ожерелье самых престижных жемчужин эранийского Парка появилась знаменитая "Цедефошрия", все свои репортажи в местной газете "Бокер-Эр" Офелия Тишкер, как правило, начинала и завершала сообщениями о культурных событиях, которые происходили на этой самой большой и престижной сцене Парка и Эрании.
      Творцы "новейшей музыкальной струи" С некоторых пор в среде эранийских "крутых фанатов новейшей волны", кучкующихся вокруг "Цедефошрии", поднялись и забурлили разговоры о сногсшибательной музыкальной новинке, совсем недавно завоевавшей Запад. Как ведётся, всё началось с туманных слухов об оригинальном музыкальном инструменте, получившем загадочное и звучное название – силонофон.
      Поначалу никто не знал ни настоящего имени гениального изобретателя необыкновенного инструмента, ни откуда он родом, ни вообще его истории. Более того! – любопытство на эту тему в элитарных кругах серьёзных поклонников "альтернативной музыки" стало считаться своего рода дурным тоном, недостойным звания элитария, и даже верхом неприличия. Но каждому было ясно, что загадочный и таинственный гений не может долго оставаться безымянным. Вскоре он удивил весь мир, озвучив своё имя (или, может быть, творческий псевдоним) – Ад-Малек.
      Первые модели диковинного инструмента были выполнены, как рассказывали, на основе мульти-плоскостной электронной пилы, хитро смонтированной с электронно-акустическими устройствами, обладающими хитроумной хромато-вихревой корректировкой звучания. (Разумеется, этот мудрёный термин средним человеком выговаривался с трудом и чуть ли не по складам, но зато – с самой авторитетной, многозначительной миной и загадочно-умственной интонацией.) В самых последних моделях уже использовали остроумное сочетание мульти-плоскостной электронной пилы с электронной же дрелью, что придало звучанию ещё более мощный и уж вовсе неземной колорит. Как утверждал известный музыковед и музыкальный критик Клим Мазикин, "силонофон с хромато-вихревой корректировкой звучания придаёт этой музыке космический характер. То есть – именно то, что сделало её необходимым звуковым фоном жизни современного человека в век цивилизации и прогресса".
 

***

 
      Когда великий виртуоз и создатель диковинного инструмента вышел в первый раз на сцену одного из престижных концертных залов Дальнего Запада, публика замерла в волнительном предвкушении. На огромный зал пала напряжённая тишина, необычная для такого огромного концертного помещения, рассчитанного на 50 тысяч человек.
      Перед взволнованной и предвкушающей неизведанные ощущения публикой внезапно, как из воздуха возник субъект непомерно высокого роста и мрачно-таинственного вида.
      Крупное, очень смуглое лицо (которое труженики пера, микрофона и клавиатуры в тот же вечер назовут одухотворённым) украшали фигурно подстриженная густая борода и тоненькие усишки темно-асфальтового оттенка. Эта фигурная стрижка бороды (как это кое-кому виделось с галёрки) непостижимым образом придавала лицу странное сходство с черепом, что подчёркивали огромные, в пол-лица, чёрные, непроницаемые очки. Некоторую таинственность придавал и ниспадающий до самого пола крупными складками огромный, ловко охватывающий длинное тело плащ переливчатого оттенка, подобного затейливой игре нефтяных пятен на асфальте.
      Подчиняясь парадоксально-аритмическому закону, в этой игре цвета и света преобладала желто-зелено-коричневая гамма, навевая странные ассоциации с таинственными зыбучими топями в густых непроходимых лесах. Голову до густых бровей покрывал неописуемо затейливый головной убор. Это всё придавало незабываемый колорит облику восходящей на музыкальном небосклоне звезды.
      Уже назавтра после концерта (с лёгкой руки тружеников пера, микрофона и т.п.) затейливые переливы цвета и света на плаще нового кумира были объявлены модной гаммой сезона (на ближайшие несколько лет!). Художники вместе с технологами занялись поисками воплощения в тканях затейливой игры цветовой гаммы для модной одежды молодёжи.
      Диковинное сооружение, которое следом волокли рабочие сцены, вообще не поддаётся описанию. Скорей всего, так и было задумано: инструмент и должен быть неописуемым – дабы предотвратить похищение патентной тайны.
      Увидев неведомого кумира рядом с его (с такими трудами установленным на сцене) творением, публика застыла в нервно-экстатическом ожидании, боясь даже невольным дыханием вспугнуть творческий порыв восходящей звезды. Почти половину присутствующих необычная, вязкая тишина сильно встревожила и вызвала неудержимое внутреннее содрогание. Ещё большее недоумение, на грани паники, всколыхнуло зрителей, когда артист в величественном молчании повернулся в сторону ведущего, известного щёголя в чёрном длинном пиджаке, ослепительно белой рубашке и с чёрной "бабочкой", – тот даже не успел раскрыть рот, чтобы объявить о выступлении новой звезды! – и небрежно-приказным жестом велел оставить сцену.
      Конферансье испуганно поглядел сначала на зрителей, потом на артиста и на цыпочках удалился. Сам же артист тут же исчез в недрах своего непостижимого сооружения и…
      Таинственный Ад-Малек не обманул ожиданий публики. Грянуло нечто!.. Жутковатые в своём космическом величии пассажи стремительно взбирались вверх, подобно завинчиванию бесконечно-длинного винта в толстый металлический лист, или стремительному взлёту по винтовой лестнице, а то головокружительно, подобно водопаду крутого кипятка, низвергались вниз в сопровождении внезапно, синкопами, взвизгивающих трелей. Это создавало над-мелодическую и над-ритмическую картину, от которой веяло попеременно то космическим мраком и холодом, то непереносимо-душным жаром. Жутковатые пассажи били по ушам и нервам не оглушительной громкостью, напротив: бурлил и струился поток негромких вкрадчивых звуков, порою и вовсе спадая до pianissimo. Зато в самый неожиданный момент поток вкрадчивых звуков внезапно взрывался винтообразным fortissimo, который тут же стремительно низвергался… до pianissimo.
 

***

 
      Сразу же после первого концерта новой звезды засуетились многочисленные интеллектуальные светила в области музыкальной акустики, музыковеды и прочие культурологи. Они бросились изучать новейшее явление на музыкальном небосклоне.
      Целые тома исследований посвящались необычному и богатейшему по своим звуковым возможностям феномену.
      Другие исследователи с неутомимостью необычайной изучали творческую манеру великого изобретателя и исполнителя Ад-Малека. Были и такие, кто особое внимание уделили его неповторимой и загадочной личности.
      Все претенденты на причастность "к современному мировому интеллектуалитету" понимали, что такому явлению, как Ад-Малек и его силонофон, а также исполняемые на нём композиции, суждено прославиться на весь мир.
      Сенсацией, удивившей весь мир современного искусства, явилось желание великого виртуоза присоединиться к популярной в Арцене группе Ори Мусаки. К этому времени было известно, что Ори Мусаки-сан решил обосноваться не в какой-нибудь просвещённой европейской стране, известной своими высокими культурными традициями и стандартами, а в маленькой приморской Арцене, и конкретно – в Эрании, которая приобрела известность своим Парком, а более всего – "Цедефошрией" и Большой Ракушкой.
      Так и прославилась Эрания на весь мир, став родиной нового музыкального течения.
      Среди прогрессивной музыкальной общественности приверженцев новейшей волны прокатился (и долго колыхался) туманный слух, что родина гения – маленькая экзотическая деревушка Аувен-Мирмия, затерявшаяся среди голых песчаных холмов Арцены, в паре десятков километров от арценской столицы, древнего города Шалем.
      Сам сахиб Ад-Малек (так загадочно его титуловали всегда-более-всех-осведомлённые) происходит из древнейшего и влиятельного клана Аль-Тарейфа – Навзи. Для обитателей Арцены не было секретом, что фамилия Аль-Тарейфа – одна из распространённых среди маленького народа, который с недавних пор стал называть себя древним, загадочным и звучным именем – мирмеи.
      На телевизионных экранах и на страницах почти всех мало-мальски уважающих себя газет (а со временем – и на Интернет-сайтах) появились многочисленные сообщения, фото- и видеорепортажи, интервью с великим человеком, которые готовили журналисты международного рекламно-информационного концерна "Mushkhat-info", названного так по имени его основателя мультимиллионера синьора Мушхатти.
      Почти одновременно поднялась и долго не спадала волна интереса к истории, нравам, обычаям, культуре и искусству доселе никому неведомого маленького и гордого народа мирмеи. Никто не знал, когда и как этот народ возник, откуда шёл и куда идёт. Определённо знали только, что ныне этот неведомый доселе народ обитает в полупустынных районах маленькой приморской страны Арцены. Главными мирмееведами считались учёный-археолог мистер Кулло Здоннерс со-товарищи, которые считали своим моральным долгом создать для этого народа его собственную героическую историю.
 

***

 
      Обычная эранийская семья сидит вечером в салоне, мирно пьёт кофе и с интересом смотрит на экран. Диктор с экрана вещает:
      "Обзаведение огромными чёрными очками, закрывающими пол-лица "как у Ад-Малека", глухо-зачехлённым плащом цвета струящейся по асфальту нефти (ах, нефть – ты золото!) или радужно-зыбучих топей, "как у Ад-Малека" стало для молодёжи вопросом престижа и чести!" По диагонали через весь экран вереницей катятся многочисленные огромные чёрные очки, к которым тянутся руки, мощные мускулистые и тонкие девичьи, а потом из зыбкого тумана плавно возникают и кружатся под звуки самого последнего пассажа Ад-Малека юные улыбающиеся лица, украшенные модными очками. Под громкий всплеск они взрываются и… исчезают в стремительно крутящейся воронке мелких брызг всех оттенков таинственных зыбучих топей.
      Младший сын тут же авторитетно пропищал: "Это и есть струя подобающей цветовой гаммы!" – "А откуда ты-то, малыш, это знаешь?" – ревниво спросила старшая сестра.
      Отец расплылся в гордой улыбке, указывая матери на сына, затем повернулся к старшей дочери и укоризненно покачал головой: "Наш мальчик очень умный и развитый! – потом неожиданно прибавил: – Детки, хотите, мы с мамой вам по паре таких очков подарим?" Дети завизжали восторженно нестройным хором: "Хоти-и-и-м!!!" А на экране диктор уже вещал на другую тему, связанную с тем же кумиром прогрессивной общественности:
      "Модельеры и исследователи моды (так называемые модоведы) во всём цивилизованном мире проводили бурные дискуссии на тему: какую обувь предпочитает великий человек. Непросто было придти к однозначному решению: ведь полы плаща великого человека полностью закрывали его ноги, так что стопы просто не просматривались".
      На экране возникла большая комната, заполненная необычайно возбуждёнными людьми, громко и надрывно орущими друг на друга.
      Неожиданно один из спорщиков, человек средних лет, облачённый в вислый свитер непостижимого цвета и почему-то скрученный затейливой спиралью галстук ("Наверно, такие галстуки – это сейчас самый писк моды", – с едва уловимой завистью в голосе замечает отец), нагибается. Он с воплем стаскивает с себя сапог, поднимает его и потрясает перед носом оппонента, краснолицего старичка в бордовом пиджаке, выбившейся из брюк рубашке, но без галстука. "Наверно, галстук незаметно перекрутился на спину…" – замечает мать не без иронии.
      Вислый свитер истошно возопил: "Я докажу свою правоту! С этого дня я отказываюсь от обуви – и в дождь, и в снег буду ходить босиком! Понятно?! Я – истинный исследователь и последователь "силономоды"!" С этими словами он размахнулся и заехал снятым сапогом по уху старичку в бордовом пиджаке. Старичок взвизгнул: "Да никакой ты не исследователь и тем более не последователь современной "силономоды"!
      Ты просто заурядный хулиган! Серость ты, а не модовед!" – и тут же, не успев увернуться, получает в лицо вторым снятым сапогом оппонента. Во всю щёку расплывается сине-бурое пятно, старичок яростно вытирает с лица кровь и скупые стариковские слёзы, жалобно поскуливая. Дикторский голос за кадром невозмутимо вещает:
      "После одной из научных модоведческих дискуссий по вопросу обуви, которую носит великий Ад-Малек, более половины участников пришлось отправить в больницу с переломанными конечностями. Оставшиеся относительно невредимыми дискуссанты (украшенные огромными кровоточащими синяками лица и выдранные клочья волос некоторых модоведов, конечно же, не в счёт), пристроились меж разнесёнными в щепки столами и стульями, прямо на осколках стекла, усеявших зал заседаний известных модоведов.
      Так они приняли открытым голосованием решение: великий человек, предпочитая не мучить свои гениальные и нежные стопы жёсткой обувью, ходит босой! Круглый год!.."
 

***

 
      Примерно тогда же в музыкальных кругах заговорили ещё об одном диковинном музыкальном инструменте, который, конечно, в сольном варианте не сулил столь же необычных ощущений, как силонофон, зато органично вписывался в новую звуковую палитру, существенно её обогащая. О новом инструменте и его создателе первой оповестила мир ведущая эранийская журналистка Офелия Тишкер, обозревательница местной газеты "Бокер-Эр":
      "По силе воздействия, особенно в сочетании с силонофоном, ботлофон – а именно такое название дал создатель своему творению, – не уступает ни одному из традиционных, не совсем традиционных, старинных и современных ударных инструментов. Даже "стиральной доске ихних бабушек"! В отличие от сахиба Ад-Малека, создатель ботлофона уроженец Сицилии синьор Куку Бакбукини меньше всего заботился о том, чтобы сделать его конструкцию неописуемой и невоспроизводимой…" А вот что писала об этом источнике нового звучания газета "Daily Mushkhat", орган международного концерна "Mushkhat-info":
      "Ботлофон состоит из затейливо расположенных в различных плоскостях под разными углами стеклянных бутылок и пузырьков всевозможных форм и размеров, наполненных не только и не столько водой, сколько тяжёлыми вязкими жидкостями, сложный и загадочный состав коих ведом только самому синьору Куку Бакбукини – в этом-то и заключалась самая большая тайна ботлофона".
      Но дадим же слово геверет Офелии Тишкер:
      "Способ присоединения этого сложного устройства к электронно-акустическим блокам является интереснейшим изобретением синьора Куку Бакбукини совместно с Ори Мусаки-сан и нашими видными эранийскими специалистами. Всё это придаёт композициям гениального виртуоза неповторимый, неземной колорит. Правда, техника исполнения на ботлофоне такова, что, как правило, к концу каждого выступления добрая половина хрупкой конструкции уникального инструмента выходит из строя.
      Поэтому от концерта до концерта великому виртуозу приходится заниматься серьёзнейшей и филиграннейшей работой по реставрации своего творения".
      Таким образом, и этот изобретатель-виртуоз оказал честь группе Ори Мусаки своим присоединением к ней.
      Вскоре дуэт двух великих виртуозов уже гремел на весь мир, по любви масс и популярности оставив далеко позади даже маэстро Ори Мусаки, который с такой радостью и радушием совсем недавно принял обоих в свои творческие объятья и столько сделал для улучшения звучания их творений.
 

***

 
      Геверет Офелия увлечённо вещала с экранов телевизора в своей новой телепрограмме:
      "В свободное от создания новых гениальных композиций время великому синьору Бакбукини приходится опорожнять содержимое всевозможных бутылей, бутылок, бутылищ, бутылочек и пузырьков, собирать их, отбирать и наполнять своими таинственными составами. Далее – монтирование и реставрация новых неповторимых модификаций ботлофона.
      Среди молодых элитариев разных стран мира делом чести, доблести, геройства считается собирательство для обожаемого кумира стеклянной тары всех размеров и форм. В интересах всех истинных любителей современных течений в музыке – чтобы их кумир не тратил своё драгоценное время на собирательство, а одаривал поклонническую массу новыми шедеврами. Юные поклонники великого Куку Бакбукини весело и азартно собирают бутылки для кумира – на добровольных началах. Лидеры организованных групп сборщиков устраивают соревнования между секциями сборщиков, и победный приз – бесплатные билеты на посещение культурного комплекса, где обычно выступают великие исполнители".
      Естественно, за кадром осталось то, что для кого-то такое собирательство стало некоей разновидностью увлекательнейшего спорта, для иных же – весьма прибыльным бизнесом. Ну, а наиболее смышлёные успешно объединяли обе эти ипостаси.
      В одной из своих публикаций Офелия, в попытке угнаться за своими коллегами из концерна "Mushkhat-info", первыми описавшими великого виртуоза сахиба Ад-Малека, показала, что не может позволить себе пройти мимо неповторимой личности великого ботлофониста и истории её становления:
      "Наиболее серьёзные исследователи музыкального стиля новейшей волны в общем и конкретно творчества знаменитого ботлофониста авторитетно утверждают, что Куку Бакбукини – уроженец Сицилии, чуть ли не из известной семьи гордых сицилийских мафиози. О сицилийском происхождении великого виртуоза-ботлофониста свидетельствует его жгуче-чёрная густая шевелюра. Правда, из-под неё серьёзно смотрят на мир бледно-голубые глаза, прикрытые огромными ослепительно бликующими очками. Но это, вкупе с огромным ростом и необычайной худобой виртуоза, что позволяет ему, складываясь пополам, тут же словно бы щелчком разгибаться и воздвигаться непоколебимым столбом над восторженно ревущими залами, только придаёт ему загадочный и чарующий колорит.
      Всё его творчество, как утверждают с полным основанием музыковеды, навеяно старинными мелодиями, рождёнными на прекрасной земле Сицилии, вулканом Этна, его грозными звуками, которые в детстве слышал будущий изобретатель и виртуоз-исполнитель.
      Вот где источник поистине необъятного океана исторгаемых ботлофоном звуков! И каких звуков!!!.. Богатейшая смесь громоподобного стеклянного боя со скрежетом и вкрадчивым, негромким посвистом, сверлит мозг и всё тело, заставляя его внутренне содрогаться от нервной дрожи, для кого-то неприятной, для большинства же продвинутых и осведомлённых в современной музыке слушателей – это сигнал к новым свершениям".
      Для истории останется покрыто мраком, с чего вдруг именно о личности ботлофониста тут же пошли гулять всевозможные дикие слухи и сплетни, проникшие непостижимыми путями на многочисленные жёлтые газетёнки и низкопробные хулиганские Интернет-сайты.
      "Этот Куку Бакбукини никакой не сицилиец, – иронически реагировали на публикации Офелии в "Бокер-Эр" богатенькие обитатели затерявшегося среди холмов Шалемской гряды поселения Неве-Меирия, принимая вечерами гостей в своих ухоженных палисадничках. – Имя его – не имя, а… так сказать, творческий псевдоним, точнее – кликуха!.. Рассказывают, что он ослепительно лыс, а может, впечатление лысины создают редкие пшеничные волосики, покрывающие младенчески-розовый череп или окаймляющие затылок. Из-за этого он и зачехляет голову жгуче-чёрным париком, превращающим его вроде бы в итальянца. – Тоже мне потомок сицилийских мафиози!
      Он потомок пиратов, из поколения в поколение промышлявших в водах дальнего Севера, вперемешку со льдами, – вторили им ушлые обитатели эранийских юго-западных предместий. – Его родственнички занимают высокие посты в теневой системе экономики и безопасности маленькой северной страны. Самому ему пришлось покинуть родину в связи с какими-то ловкими мошенническими операциями, за которые премий нигде не дают. Стоит только хорошенько вглядеться в его физиономию…" Первый съезд музыковедов-терминологов Вихревые гармонии силонофона Ад-Малека, и (в несколько меньшей степени) громогласные композиции ботлофона Куку Бакбукини, побудили ведущих мировых учёных музыковедов и музыкальных критиков заняться серьёзнейшей работой по систематизации, разработке и внедрению новой терминологии, призванной увеличить популярность в массах новейшего музыкального стиля. Такой терминологии, которая бы наиболее точно и кратко характеризовала течение наиновейшей волны и была бы принята в мире.
      После очередного концерта "Виртуозов Ори Мусаки", где гвоздь программы – триумфальное выступление звёздного дуэта, в элитарном зале шикарного ресторана при концертно-культурном комплексе одного из городков дальнего Запада состоялся Первый съезд музыковедов-терминологов, собравший самых известных светил музыковедения и музыкальной критики. Обсуждение происходило за плотно уставленным закусками и напитками столом.
      После первой же рюмки прекрасного коньяка все присутствующие светила сошлись во мнении, что новый стиль остро нуждается в новом же наименовании. Ничего не говорящие ни уму, ни сердцу бесцветные термины "альтернативная музыка" или "стиль новейшей волны" себя изжили и должны быть заменены. Все понимали необходимость избежать в названии применения словечек из ехидных высказываний злопыхателей (коих неожиданно оказалось непозволительно много).
      Сидящий за столом старый седой музыковед, известный под звучным именем мистер Танин Немухан, спокойно покуривал свою знаменитую толстую трубку с янтарным мундштуком, отделанным тончайшими серебряными узорами. Обычно на таких конференциях он предпочитал помалкивать и выслушивать предложения других музыковедов – и только после этого сразить присутствующих какой-нибудь свежезамороженной сентенцией, представляющей собой сложное суммирование всех предшествующих высказываний. И вдруг он удивил всех: вынул изо рта трубку и заговорил музыкально дребезжащим голоском, предложив называть этот стиль "простенько и со вкусом, зато в духе времени – виртуальной музыкой".
      Ему дал достойный ответ маститый критик, гигантского роста и неохватной широты – в сидячем положении он напоминал фантастическую гору плоти, а стоя чуть ли не упирался головой в потолок, во всяком случае, такую иллюзию создавали густые клубы табачного дыма, которые непрестанно запускали в пространство учёные-музыковеды.
      Имя этого маститого слишком известно, чтобы стоило понапрасну трепать его. Но нам позволено его назвать: мистер Клим Мазикин (тем более, это имя мы уже вскользь упоминали).
      На лунообразном одухотворённом лице мистера Клима, непрестанно бликуя, мерцала эйфория, отражающая стремительные винтообразные пассажи силонофона. В данный момент сияние отражало впечатление от только что прослушанной композиции гениального дуэта.
      Воздвигнувшись во весь свой могучий рост над столом, уже успевшим растерять привлекательность первоначальной высокохудожественной сервировки, мистер Клим Мазикин веско и значительно заговорил густым, как медленно застывающая смола, басом: "Я полагаю, каждому из сидящих за этим столом ясно: от пошлого и бледного названия "альтернативная музыка", или там "новейшая волна", мы однозначно отказываемся! Во-первых, не "волна", а – "струя"! Именно это слово предпочитают наши образованные поклонники современного искусства и вообще всего современного.
      Не зря их любимым выражением является – "попасть в струю"! И ва-аще!.. Какая же это "альтернативная" музыка! Она же только за последний год завоевала почти все страны и континенты! Если что и есть в музыке альтернативного, так это навязшая в зубах, унылая так называемая "традиционная музыка", в которой не осталось ни силы, ни мощи. То, что ныне завоёвывает весь мир – это космический стиль! Не зря самый главный инструмент новейшего музыкального стиля – силонофон. Название стиля, как мы уже не раз отмечали за этим столом, должно быть кратким, ёмким, метким! Во: космо-виртуальная музыка струе-сфер!" По диагонали от него мигом вскочил суетливый, напоминающий вечный двигатель, известный исследователь творчества и личности сахиба Ад-Малека, мистер Пиггуй Лоханди: "Ах, что вы, что вы, Климушко! Не кажется ли вам, что это слишком сложно и длинно! Громоздко! Народ нас не поймёт… Я уж не говорю о том, что "виртуальный" и "космический" – эт-та… как его!.. – "масло маслёное"! А уж "космо-виртуальные сферы"… Какие ещё космы?! Да и… где ваша прославленная краткость, меткость, ёмкость?! И уж если речь идёт о музыке, это должен быть краткий, звонкий, как аккорд, термин!". Клим ответствовал с присущим его темпераменту жаром: "Но ведь народ как раз любит названия, в которых ощущается мощное веяние нашего стремительного времени, наполненного чем-то космически-непознаваемым. А если назвать… э-э-э… виртуал-силонофонические гармонии?" Смачно посасывающий свою знаменитую трубку Танин Немухан поморщился. Пиггуй Лоханди возвёл глаза к потолку и сделал элегантный, но весьма красноречивый жест.
      Эта красноречивая реакция коллег заставила Мазикина изящно развести руками, почти задев нежно-розовую лысину сидящего рядом с ним старого культуролога, настолько старого, что его имени уже никто не помнил.
      Клим задумчиво протянул: "Ну-у-у… Не знаю, что и сказать… Если вам это совсем уж не по нутру, то… тогда… простенько и со вкусом: виртуально-силонофоническая музыка! – пробормотал он возбуждённой скороговоркой: – Знайте: это я предложил великому Ад-Малеку, – и он со мной согласился, – назвать его творение силонофоном!.. Есть в этом этакое… звонко струящееся по затейливой спиральной трассе… – и он произвёл рукой сложное круговое движение. – Но… э-э-э… вернёмся к нашим баранам! Вместо занудной, устаревшей симфонии – силонофония!..
      Ну, и вот… к этому ещё прибавить нечто виртуальное, в чём, как нигде более, зарыт космический характер гениальных творений звёздных виртуозов Ори Мусаки.
      Тогда, может, силоно-культ? Так сказать, силонофоническая культура! Это-то подойдёт?" На это ответили шумным возмущением исследователи ботлофонного стиля творчества.
      Кто-то тут же взвился над столом во весь свой немаленький рост, на всякий случай сжав кулаки. Ботловеды встали стеной, и в руках у каждого оказалось по увесистой бутыли. "А где хотя бы намёком упомянут ботлофон? Что, вклад великого Куку Бакбукини так уж мал?" – нестройно и угрожающе орали ботловеды.
      Мистер Пиггуй, стремясь во что бы то ни стало предотвратить перерастание дискуссии в побоище, оглушительно взвизгнул, что побудило всех замолчать и сесть на места: "Вот что, уважаемые коллеги терминологи, силоноведы и ботлолюбы! Такой серьёзный вопрос с кондачка не решается, а тем более сгоряча, во всеоружии средств над-культурной дискуссии. Наше дело предложить варианты, обнародовать их.
      Чем больше вариантов, тем лучше. И пусть решает любительская масса. Глас народа – он завсегда!.. Поэтому моё мнение: следует объявить конкурс на выработку названия музыкального стиля "новейшей волны"… э-э-э… "струи", она же альтернативная музыка".
      Клим солидно прогудел густым, вязким басом: "И не просто объявить, но и широко разрекла… мик… ик… ровать!" Танин Немухан, подумав, что нынче он непозволительно долго помалкивал, решил под конец вставить своё слово золотое, и ради этого даже прекратил сосать свою знаменитую трубку: "Победитель конкурса получит большую премию и пожизненный абонемент на все-все-все концерты музыкантов новейшей волны… э-э-э… струи". На том и порешили, в честь чего отложили мечи (то-бишь – бутыли), раскурили трубку мира, позаимствовав её у Немухана, распили последнюю бутылочку и разошлись по домам.
 

***

 
      Никто не учёл, а геверет Офелия "позабыла" упомянуть, что маститый мистер Клим вхож не только в самую высшую весовую категорию музыковедов-терминологов, но и в круг ближайших приятелей синьора Мушхатти. Таким знакомством при всём горячем желании не могли похвастаться ни мистер Лоханди, ни тем более мистер Немухан и прочие участники научной терминологической дискуссии. Это и обеспечило отличную и своевременную рекламу всем терминологическим идеям мистера Клима, которые менялись и обновлялись у него с искросыпительной скоростью.
      Широкое обсуждение музыкально-терминологических идей Клима, представленных в качестве коллективного итога упомянутой научной конференции, продолжалось довольно длительное время. Знатоков и любителей не покидало ощущение, что эта тема отодвинула с первых новостных полос все прочие мировые проблемы. За столиками кафе и ресторанов, за высокими стойками пабов, на стоянках машин, в крупных торговых центрах и маленьких лавочках, в учреждениях и учебных заведениях, казалось бы, не имеющих никакого отношения к вопросам музыкального терминотворчества, люди горячо обсуждали тот или иной изыск, предложенный, как они полагали, уважаемыми участниками съезда. А на самом деле – маститым мистером Мазикином, и не кем иным.
      На фанатов новейшей струи сильней всего действовало сходство звучания самых популярных пассажей силонофона со звуком винта гигантской длины, плавно и вкрадчиво завинчивающегося в толстый металлический лист. Все знали: этот непередаваемый эффект, новое слово в звукописи, изобретение великого Ад-Малека, истинного лица которого никто не видел и настоящего имени которого никто не знал (а спрашивать, как уже упоминалось, считалось у элитариев верхом неприличия).
      Обещанную большую премию и пожизненный абонемент на все-все-все концерты музыкантов новейшей струи получил… как и следовало ожидать, сын мистера Клима Мазикина, Бриам (а проще – Брям), которого дома и в дружеском кругу нежно и ласково называли Типоня.
      В один прекрасный вечер под сильным впечатлением от концерта с участием новых гениальных творений "Виртуозов Ори Мусаки" и после солидных возлияний на алтарь суперсовременной культуры в кругу близких друзей Бриам-Типоня Мазикин, аритмично покачиваясь и то и дело кренясь вбок, провозгласил на весь зал известного паба свою новую и свежую идею: "Му-му-му-зыка наи-наи… ик… новейшей волны… э-э-э… стру-ик… – эт-та же… как мой daddy говорит… самый настоящий "СИ-ЛО-НО-КУЛЛЬ кос-с-с-смический"! Ур-р-ря-а-а-а!!!.. Ик…" Оказавшиеся, как всегда, случайно, но весьма кстати за соседним столиком репортёры "Mushkhat-info" тут же подхватили идею Типони – так, как они её уловили. Назавтра же в утренней газете появилось сообщение:
      "Объявлен победитель конкурса на самое точное, меткое, краткое и ёмкое название для завоевавшего страны и континенты культурного явления – "силонокулл". Автор этого термина – старший и единственный сын самого маститого и великого музыкального критика, мистер Бриам-Типоня Мазикин!" (Надо ли говорить, что под этим двойным именем – Бриам-Типоня, сын мистера Мазикина и вошёл в историю новейшей музыкальной культуры!) Как и следовало ожидать…
 

***

 
      Мужской туалет в престижной эранийской гимназии Галили. Несколько подростков 15-17 лет курят, рассевшись по подоконникам или облокотившись на влажноватые стены по углам. Из кабинки выходит высокий, тощий парень лет 17, которого все зовут Рази.
      Он деловито поддёргивает молнию своих брюк, небрежно глядя поверх голов присутствующих, затем с тем же деловитым видом вытаскивает из кармана длинную тонкую сигарету, деловито зажигает её и со вкусом затягивается. Над помещением плывёт дурманящий сладковатый дымок. Все оборачиваются в его сторону. А он ещё раз со вкусом затянулся и предложил: "Ребята, прочесть вам статью Офелии из последнего номера "Бокер-Эр"? Это что-то!.. О новом культурном течении! Кла-асс!.." Парни уставились на Рази и нестройно загомонили: "Ты не шутишь? Ну, давай, не тяни душу, Рази!" Парень снова затянулся и неторопливо достал из-за пазухи свёрнутую в трубку газету, медленно развернул её, шурша желтоватыми тонкими страницами и бормоча: "Вот… или нет? Ну, как же – вот она!" "Хитом последнего сезона у молодых эранийских элитариев стали выступления любимца публики певца Виви Гуффи. Особую популярность далеко за пределами побережья он обрёл с тех пор, как стал выступать не только и не столько в традиционном стиле, но прежде всего – в стиле "новейшей струи", получившей очень меткое и красноречивое название "силонокулл". Не так давно любимец и кумир эранийской молодёжи присоединился к всемирно-известному коллективу под управлением великого Ори Мусаки-сан "Звёздные силоноиды", известному своей жанровой разносторонностью. Всем известно, что новейшее и прогрессивное культурное течение, охватившее весь мир, попало, как в яблочко, в струю подобающей цветовой гаммы. Так разве любимец молодёжи может позволить себе не быть в авангарде? Самую искреннюю народную любовь знаменитый Ори Мусаки-сан заслужил тем, что принёс в Эранию имеющее древние традиции мелодическое, а главное – ритмическое своеобразие дальневосточных и южных морей. Всемирно-известные знатоки утверждают, что ярчайшая звезда "новейшей струи" взошла в Стране Восходящего Солнца, а корни его творчества тянутся от таинственных островов далёких Южных морей. Ори Мусаки – не без основания – считается у нас чуть ли не первым создателем (на самом серьёзном и современном уровне) идеи шумовых оркестров, в которых традиционно использовалась всевозможная бытовая кухонная утварь, а также детские музыкальные игрушечные инструменты. Великий музыкант творчески обогатил эту традицию, с помощью новейшей электронно-акустической аппаратуры создав весьма необычный синтез шумового и электронного звучания. В создании электронно-акустической аппаратуры для "Звёздных силоноидов" Ори Мусаки принимали участие эранийские специалисты. Именно по этой причине многие считают Эранию родиной ансамбля Ори Мусаки".
      Неожиданно подал голос маленький невзрачный гимназистик по имени Шауль, или по-домашнему – Шули. Этот сынок обитателей Эрании-Бет, с немалыми трудами перебравшихся поближе к Эрании-Далет, ухитрился на всю гимназию прославиться своими постоянными и сокрушительными провалами на всех контрольных и экзаменах. Никто не понимал, как такой тупица мог оказаться в престижном учебном заведении Эрании, как ему удалось добраться чуть не до последнего класса – ведь получить аттестат ему явно не светило. За это школьные остряки его прозвали Кошули.
      Просительно глядя на длинного Рази, Кошули робко прошелестел, время от времени поглядывая на товарищей круглыми глазами непонятного цвета: "А что такое "силонокулл"?" – "Ну, и тупой ты, Кошули! – грубо одёрнул его чрезмерно широкий и плотный одноклассник со странным именем (или кличкой) Шуми: – Ты что, не знаешь, как это важно для элитария – попасть в струю?! Пожалуй, важнее всего! А без хорошего взбалтывания в струю не попасть! Понимаешь?" – "Ну, ка…-жет…-ся… понимаю… – смешался, словно сделавшись ещё меньше, Кошули, – э-э-э… не совсем…
      Попасть в струю – это нам, элитариям, очень важно… Но при чём тут?.." Рази высокомерно взирал поверх головы Кошули, давая понять, что не намерен снисходить до всякой мелочи, путающейся под ногами: "И ещё – архиважно, чтобы всякие там непричастные и непосвящённые не догадались. Убедить этих, как-их-там, из Эрании-Бет (ах, простите, адон Кошули!)… Но главная цель – переиграть ДОСов, фанатиков из Меирии… Гимназисты Галили должны понимать: чем научнее звучит название, тем лучше!" Шуми хохотнул, поддакнув, и проговорил: "Эх, ты! Одно слово – Кошули!" …
      И снова та же компания – в школьном туалете. Дым стелется такими густыми клубами, что с трудом видны лица присутствующих.
      Шуми закашлялся и раздражённо обратился к Рази: "Слушай, что ты там куришь? Уж очень дух… крх-ха-кох-ха!!!.. обалденный от дыма! Дай затянуться, а-а-а!.." – "Да ты смотри, и так кашляешь! Тебе это не очень полезно, Шуми. Похудеешь ещё!" – "Ты что, я просто…" – "Это особый элитарный состав, – хвастливо заявил Рази.
      – Знаешь, кто мне рецепт дал?! Ого!.. не скажу! Ба-а-альшие люди – и влиятельные!
      Они же рассаду мне дали… Я уж сам начал на веранде эту травку выращивать в горшке… пока dad не увидел… Пришлось перенести к дружкам… то, что успел спасти… вместе с головой… У них предки не такие въедливые, дают детям больше свободы самовыражения…" – "Да ладно тебе!.. Дай хоть одну затяжку… А я почитаю тут одну интересную статейку из "Бокер-Эр" – на ту же тему!.. Не думай, Рази, и мы что-то слышали, что-то читали!" – "Ну, давай, читай… – усмехнулся Рази. – Но затянуться всё равно не дам – это не для таких малявок, как вы с Кошули… – немного подумав, выхватывает газету из рук Шуми, припечатав уверенным тоном: – Дай-ка сюда газету! Ты плохо читаешь, бубнишь чего-то, ничего не понять! Лучше я!.." "Известно, что "Звёздные силоноиды" многократно демонстрировали доселе неведомые над-мелодические и над-ритмические возможности и способы обогащения цвето-звуковой палитры. Это неведомые доселе сочетания звучаний старинных стиральных досок и игрушечных музыкальных инструментов с космическим электронным звуком".
      Рази прервал чтение, многозначительно подняв палец: "Космический звук! Вы понимаете, что это значит?" – "С космическим звуком ладно! – нетерпеливо обронил Шуми: – Разберёмся по ходу дела. Самый смак – что ключевая идея описываемого геверет Офелией синтезатора принадлежит маэстро Ори Мусаки-сан. А он, сколько мне известно, работает с нашими, эранийскими элитариями…" Неожиданно, взглянув на Рази, Шуми осёкся. Рази сверкнул глазами и показал Шуми кулак: "А ну, заткнись!.. Не болтай лишнего!.. Нам с вами надо назубок выучить новейшую терминологию: "новейший электронный синтезатор на основе последних достижений космо-электронной акустики"! Прежде всего чтобы утереть нос замшелым… э-э-э… досам из Меирии… с ихней пошлой "Цлилей Рина"!" Кошули робко, снизу вверх поглядывал на Рази и бормотал: "Ага! Немножко непонятно… эт-та… сначала…
      Зато как звучит, как ласкает ухо!" Прозвенел звонок, окончилась перемена. Учителя разошлись по классам. Но компания не обращала на звонок никакого внимания. Парни продолжали курить на подоконнике, читая новую захватывающую статью Офелии. Рази убедил младших товарищей, что без пропущенного урока они как-нибудь обойдутся, а вот без информации от Офелии Тишкер их авторитет в обществе юных элитариев из Эрании-Далет может весьма серьёзно пошатнуться.
      По понятным причинам, в статье, рассчитанной на массового читателя, Офелия ни слова не сказала, что упомянутые эранийские специалисты, сотрудничающие с Ори Мусаки, работают в закрытых отделах фирмы Минея Мезимотеса "Лулиания". Не зря Рази так резко оборвал Шуми: он уже знал, что об этом не стоит раньше времени распространяться. Лулианичам меньше всего надо было, чтобы по всей Эрании пошли слухи: в силонокулле их босс Миней Мезимотес открыл для себя ещё одну "золотую жилу".
 

***

 
      Близнецы, Галь и Гай Блох, в то время только начинали учёбу в 4 классе начальной школы, а отец подумывал, каким бы видом спорта их занять, чтобы они не росли неуклюжими толстячками…
 

***

 
      Появление в Парке элитарной "Цедефошрии" почти совпало со стремительным взлётом силонокулла. Те, кто стоял за созданием этого элитарного культурного комплекса в Парке, сразу смекнули, какие возможности таятся в новом и необычном музыкальном течении.
      И уж конечно, их, неистовых сторонников плюрализма, менее всего смущало, что силонокулл зародился в деревушке Аувен-Мирмия, расположенной неподалёку от столицы Арцены, города Шалем. Конечно, это просто совпадение, что одновременно со взлётом силонокулла и выплеском его на мировую арену некогда сонная, никому неизвестная деревушка начала медленно, но верно разрастаться, а потом и распухать, превращаясь в городок средних размеров. Как грибы после дождя, тут и там, ненароком выплёскиваясь за пределы Аувен-Мирмии, вырастали 6-7-этажные дома.
      Разумеется, никто понятия не имел, что некая организация "Доберман" была кровно заинтересована в раскрутке силонокулл-моды. Так Тим неожиданно оказался на гребне волны: отсутствие у него элементарного музыкального слуха (из-за чего он в своё время претерпел немало насмешек от армейских товарищей) объявили ценнейшей незамутнённостью восприятия и весьма важным качеством для пропагандиста и толкача силонокулла.
      Воодушевившись, Тим начал приобщать подрастающих сыновей Моти Блоха к новой силонокулл-моде элитариев. Семена пали на благодатную почву и спустя несколько лет дали такие всходы, о которых Тим даже не осмеливался мечтать. Галь по натуре был лидером, а его брат-близнец всегда был при нём на подхвате. Учась в шестом классе начальной школы, Галь решил, что в гимназию Галили, куда они с братом нацелились, надо приходить уже признанным лидером подростков. Тиму не составило труда объяснить мальчишке, что, не будучи "фанатом силонокулла", лидером в Галили не станешь! Кроме того, силонокулл у подростков из Эрании-Далет и Эрании-Алеф-Цафон естественным образом сочетался с их любимым занятием – спортивной (и околоспортивной) борьбой. Через несколько лет юные элитарии из Эрании-Далет, в том числе и близнецы Блох, пойдут ещё дальше и дойдут до полного неприятия, и даже ненависти, к народной, особенно к хасидской музыке. Но это случится гораздо позже.
      ВЧЕРА. Первый виток
 

 
      Дорога на Концерт
      Тёплый летний вечер в Эрании.
      Ширли, миниатюрная, черноглазая девочка 11 лет, сидит, скрестив ноги, в своём любимом кресле. На коленях альбом для рисования. То и дело она берёт в руку то один, то другой карандаш и рисует. На листе появляются смешные "весёлые облачата", которые под рукой девочки отплясывают весёлый задорный танец. И танцоры, и музыканты, и их инструменты изображены в виде хохочущих пышных облачков и тучек.
      Из магнитофона несутся одна за другой её любимые мелодии, которые она частенько слышала на Лужайке "Рикудей Ам", под которые так любит танцевать в кругу таких же, как она, девчонок и мальчишек, в основном из Эрании-Бет, но и элитарии из Эрании-Далет и Эрании-Алеф-Цафон тоже туда наведываются.
      Снизу, с улицы, доносится приглушённый голос отца: "Ребята, вы готовы на выход?" Из комнаты братьев слышатся нестройные выкрики, производимые ломкими голосами подростков, то высокими, то басовитыми: "Да-а-а!" – "Уроки?" – "Ну, па-ап!
      Сколько можно одно и то же! Сде-е-елали!" – в ответ раздаётся нетерпеливый стон Галя.
      Ширли выключает магнитофон, запихивает рисовальные принадлежности в ящик стола.
      Затем медленно подходит к шкафу, встроенному в стену, и распахивает дверцы.
      Медленно перебирая висящие в шкафу наряды, девочка услышала: отец вышел из машины и вернулся в салон.
      Моти стоит у входных дверей, уперев руки в бока и подняв в сторону лестницы красивую голову, увенчанную схваченной серебристыми нитями густой шапкой курчавых чёрных волос. Он окликает сыновей: "Эй, мальчики, поторапливайтесь! Что вы там копаетесь! Не вы ли хотели пойти нынче в "Цедефошрию" на вашего кумира Виви Гуффи? Ради вас я бросил все свои дела…" Галь сбегает по лестинице, грохоча тяжёлыми ботинками. "Не только Виви, па! – объясняет он отцу. – Будут "Звёздные силоноиды" Ори Мусаки! Понимаешь? – сами "Звёздные силоноиды"!" – "А это что такое? Это о них Офелия пишет в своих репортажах и обозрениях?" – демонстрирует Моти сыну свой преувеличенный интерес. Следом за братом и Гай скатывается с грохотом по лестнице и кричит: "Ага! Это самое-самое модное и современное сейчас!" Наконец, близнецы предстали перед отцом. Это сероглазые, похожие на мать, крепыши среднего роста, которым скоро исполняется 14 лет. Отличает их от матери по-мальчишески холодный стальной блеск глаз красивой, как у матери, формы, и спортивная фигура. Несколько лет назад отец решил, что не годится его сыновьям быть неуклюжими толстячками, и сам отвёл их в секцию дзюдо, откуда они перекочевали в секцию карате – по совету друга семьи Тима Пительмана. Ныне, забросив все прочие занятия, близнецы, как принято в кругу их приятелей, отдают всё своё свободное время тренировкам во всех видах восточных единоборств, как только о них становится известно в Эрании. С недавних пор это увлечение подростки Эрании-Далет и Эрании-Алеф-Цафон сочетают с новым музыкальным течением, о котором близнецы прожужжали родителям уши, захлёбываясь от восторга и перебивая друг друга.
      Вот и сейчас!.. Стоя перед отцом, они оба скандировали хором: "Си-ло-но-кулл-л-л!
      Си-ло-но-кулл-л-л! Ну, услышишь, пап! А может, уже удалось послушать… по радио, ТВ, кассеты там, диски… А-а? Па-ап!.." – это уже более спокойным тоном, направляясь в машину. Моти пожал плечами: "Не… до сих пор как-то не пришлось…
      Вот сейчас и услышу!.. Ну, скорей, если не хотите, чтобы нам достались плохие места! Вы же сами говорили – хорошие места захватывают заранее, а желающих всегда много! Вон, сколько у нас элитариев в Эрании-Далет, ещё Эрания-Алеф-Цафон разрослась и приобщилась…" Галь обернулся: "А где Бубале? Вечно она копается!" Бубале – так в семье издавна называли младшую дочку Ширли, с подачи Гая.
      Ширли, не спеша, вышла из комнаты. Слушая вопли братьев, она пожала плечами: её совершенно не интересовал их дурацкий "силонокулл", они с мамой собираются пойти на "Рикудей Ам", а потом в кондитерскую "Шоко-мамтоко". Мама часто ей рассказывала, как они с папой в молодости туда бегали. Она и сама убедилась: там вку-у-у-сно!..
      Непонятно, с чего, братьям в голову пришло, что они должны всей семьёй пойти в "Цедефошрию", чтобы приобщиться к их дурацкому силонокуллу. Хорошо, что на концерты в "Цедефошрии" не пускают детей младше 12-13 лет.
      Ширли медленно и плавно спускалась по лестнице. Отец с улыбкой смотрел на дочь, любуясь её неуклюжей грацией девочки-подростка, и только ласково проговорил: "Поскорее, доченька – мама ждёт в машине…" Близнецы из-за двери завопили на грани демонстративной истерики: "Скорее! Скорее! Опаздываем! Мест не будет! Мест не будет!!!" – "Ну, спокойней, мальчики! Успеем!" – добродушно усмехнулся Моти.
      Рути сидела на переднем сидении и с грустной улыбкой наблюдала за мужем и детьми.
      Почему-то вспомнилось…
 

***

 
      Когда Ширли пошёл шестой год, Рути начала обучать её игре на фортепиано. Девочка даже начала делать некоторые успехи, пока не увлеклась рисованием настолько, что ей было не до музыки. Рути поняла, что рисование затмило девочке всё на свете, и оставила её в покое. Впрочем, и рисуя, девочка то распевала во всё горло, то включала любимые записи: под звуки музыки ей лучше всего рисовалось.
      Мальчишки с самого начала отказались учиться музыке, презрительно называя это "девчоночьими глупостями". Рути не настаивала. Правда, Гай любил порой посидеть подле сестры, даже когда она играла гаммы и этюды, а не только песенки. Только когда в гости приходил их старший друг Тимми Пительман, мальчик тут же вскакивал, краснея, делал вид, что оказался возле сестры случайно, и убегал.
 

***

 
      С грустью Рути вспоминала, как они с Моти ходили на концерты на "Цлилей Рина" вскоре после её открытия в одном из живописных уголков Парка с видом на море. О, это был настоящий праздник для обоих! Они и детей брали с собой на концерт, как, впрочем, это было принято у постоянных посетителей "Цлилей Рина". Младшие, в то время неженатые, братья Рути, Арье и Амихай, с удовольствием играли с живыми и забавными близнецами, очаровавшими их своими солнечными кудряшками лимонного цвета и огромными любопытными серыми глазёнками, сажали их на плечи и танцевали с ними в кругу. Она знала, каким утешением внуки-близнецы были для её родителей, как они их любили. Смуглая, черноглазая, застенчивая Ширли очаровала соседей дедушки Гедальи и бабушки Ханы, которые по очереди держали крошку на руках, ласкали и всё норовили закормить сластями. А как любила, как нежно ласкала малышку младшая сестра Рути, Мория… Как давно это было!..
 

***

 
      Меньше года прошло с того дня, как Моти всерьёз поссорился со своим тестем Гедальей Магидовичем, после чего Блохи прекратили всякое общение с родными Рути.
      Рути не могла забыть эту ссору, произошедшую во время празднования бар-мицвы близнецов в маленьком и уютном кашерном ресторанчике в эранийском предместье Меирии, недалеко от дома родителей.
      Суровый, хмурый Гедалья горячо спорил с Моти. Горячась и повышая голос, он пытался убедить его в том, что мальчикам давно пора было приступить к серьёзному изучению Торы. Так хотя бы сейчас начать, по случаю бар-мицвы!
      Поначалу Рути почти не слушала, о чём отец и муж говорили между собой, какие доводы приводили в споре. Ей только запомнилось всё более темнеющее от гнева лицо её сурового отца, испуганные глаза мамы, недоумение на лицах сестры и братьев, которые в самый разгар ссоры встали и тихонько, стараясь ступать как можно незаметнее, покинули ресторан со своими супругами и детьми. Мальчишки сидели тут же, Ширли испуганно переводила глаза с отца на деда.
      У Рути до сих пор стоит перед глазами покрасневшее от гнева лицо её Мотеле, всегда такого спокойного, смешливого и незлобивого. А в ушах звучит его ставший неожиданно тонким и ломким голос, который в конце какой-то, особенно резкой фразы, сорвался, и Моти закашлялся.
      Но особую боль причиняло Рути воспоминание, как отец, резко поднявшись, стукнул кулаком по столу и закричал на них обоих: "Вот-вот! Карьера! Элитарная, извините за выражение, культура! Вот чем вы живёте! А вечные человеческие, наши исконные ценности – для вас ничто!!! Вот до чего вы докатились!!! Детей калечите – ради престижа и преуспеяния! Элитарные выкрутасы для вас важнее нашего вечного, важнее Торы! Да как вы своих детей воспитываете!!! Чему вы их учите?!! Чем вы их кормите?!! Что сами у себя в доме едите?!! В какой школе они у вас учатся – и чему!!!.." Моти откликнулся раздражённо: "Да нету уже ничего вечного! Нету – и быть не может! Есть сегодня… и завтра, которое я строю, как я считаю нужным – для себя, для своей семьи, для наших детей! Как я это понимаю! Я, глава своей семьи и отец своих детей!" Когда Гедалья услышал такие слова, лицо его внезапно побелело, и он зло прошипел: "Яс-с-с-но! С этого дня я не желаю никого из Блохов видеть в своём доме. Я так понял, что мы для вас – ничтожные досы, фанатики из Меирии, с нашими вечными ценностями… А вы, оч-чень куль-ль-турные, прогресс-с-сивные и с-с-с-современные э-ли-та-ри-и из Эрании-Далет, вы считаете ниже своего достоинства до нас опускаться! Не-ет! К вашему некошерному дому, к вашей Эрании мы больше и близко не подойдём! К вам же только элитарии вхожи! – повернувшись к жене, он повысил голос: – Ханеле, мы уходим!" Хана умоляюще уставилась на него, и глаза её наполнились слезами. Она беспомощно шевелила губами, еле слышно бормоча: "А внуки? Галь и Гай, близнецы, утешение наше… А Ширли? А чем Рути, доченька наша, виновата? Неужели и их мы потеряем?" – "Я сказал! Всё!!!" – прорычал Гедалья громовым голосом. Дрожа всем телом, он встал, не глядя на старшую дочь, свирепо прошив зятя презрительным взглядом, тяжёлыми шагами подошёл к двери и приказал: "Хана! Я сказал – мы уходим!" – и вышел, тяжело ступая. Хане ничего не оставалось, как, поникнув, медленно двинуться за мужем.
      Рути, сдерживая слёзы, смотрела им вслед…
      С того злополучного вечера не только отец с матерью, но и братья, и сестра с семьями у них в доме не появлялись, не звонили, не делая ни малейшей попытки общаться с сестрой и племянниками. Рути нередко с обидой думала: ну, ладно, не хотят с ней иметь дела… Но братья очень любили близнецов, а Мория души не чаяла в Ширли – и вот, не появляются, не звонят, хотя бы любимым племянникам.
      У Блохов остался только один круг общения – эранийские элитарии. Так прекратилось это нервирующее их семью раздвоение культур и привычек. Но покоя в душу Рути это, конечно же, не внесло, совсем наоборот…
 

***

 
      Мальчишки забрались в машину и по-хозяйски развалились на сидениях, рядом с ними с трудом втиснулась и притулилась сбоку худенькая Ширли. Серебристая "Хонда" весело понеслась по улицам Эрании.
 

***

 
      Блохи всей семьёй подошли к входу в Парк, пробрались через густую толпу спешащих в "Цедефошрию" элитариев. Коллеги отца приветствовали Моти, бросая беглый взгляд на маленькую, худенькую черноглазую девочку, очень похожую на отца, которая робко прижалась к матери.
      Ширли заглядывала матери в лицо и радостно тараторила: "Ма-ам, как хорошо, что туда таких детей, как я, не пускают. Я так хотела потанцева-ать…" – "Ну, хорошо, хорошо, девочка… – рассеянно мямлила Рути, потом окликнула мужа: – Моти, мы пойдём уже к нашей Лужайке…" – "А потом вы, конечно, захотите пойти в своё "Шоко-Мамтоко"? Тебе, Рути, я бы не советовал в "Шоко-Мамтоко"… или… хотя бы не увлекайся там слишком… – он озорно подмигнул жене и усмехнулся: – А-а-а? – и, почему-то оглянувшись, прибавил, еле слышно присвистнув: – Ого! Тут все мои коллеги… Мне бы не хотелось, чтобы они услышали, куда вы, девочки, идёте…
      Впрочем, это хорошо, что нас видят всех вместе – ты же знаешь, какое значение имеет у нас семья…" – "Ну, вот…" – огрызнулась девочка звонким шёпотом. Моти укоризненно качнул головой и нежно сжал плечо дочки. "Давай, договоримся, где мы встретимся после концерта. Ведь не самим же вам до дому добираться…" – "Ну, конечно. Но у вас ведь закончится гораздо позже, чем у нас. Ну, ладно, подождём на лавочке возле "Шоко-Мамтоко"… Но и вы с мальчиками не задерживайтесь…" Моти, пожимая руку жене, погладил дочь по голове и тихо кивнул: "Договорились…
      Только постарайся, чтобы вас не увидели уходящими мои коллеги…"
 

***

 
      Выбравшись из возбуждённой толпы, что давилась у контроля, Галь и Гай побежали искать столик поближе к сцене: "Пап! Мы займём места возле сцены!" Моти посмотрел вслед мальчикам и рассеянно кивнул. Мальчишкам удалось занять столик почти вплотную к сцене.
      За пару столиков от них в гордом одиночестве сидел типчик с непропорционально широким, красным и неуловимо асимметричным лицом. Он подозрительно постреливал в публику глазками, прикрытыми круглыми (а может, квадратными) очочками, и казались безжизненно-белёсыми.
      Моти обратил внимание на крепко сидящую на короткой шее круглую голову, покрытую коротким ёжиком, того же, что и глаза за очками, белёсо-безжизненного оттенка.
      Эта удивительная голова показалась ему идеальным решением старинной задачи о квадратуре круга. Если бы не едва заметная, лёгкая асимметрия, как бы оживляющая лицо, Моти решил бы, что перед ним робот…
      Моти вспомнил, что иногда в коридорах "Лулиании" мелькало это непропорционально широкое, жутковатое лицо; кто-то в курилке назвал этого таинственного субъекта странным именем Кобелио (или как-то так?) Арпадофель. Увидев Моти с сыновьями, он скроил нечто, типа покровительственной улыбки, и величественно кивнул. Моти показалось, что левый глаз субъекта вспыхнул и испустил ослепительный луч невообразимого оттенка. Моти недоуменно кивнул в ответ: менее всего он предполагал, что этот тип его тоже заприметил в коридорах "Лулиании".
      Миней Мезимотес и его семья, конечно же, сидели в роскошной, уютной ложе, увитой пышной зеленью; такие ложи-беседки предназначались для почётных гостей "Цедефошрии".
      Из глубины ложи он увидел Моти, бросил ласковый взгляд на близнецов и приветливо помахал рукой младшему коллеге.
 

***

 
      Откуда ни возьмись, возник, как из воздуха сгустился, и внезапно оказался возле Моти с близнецами Тимми со своей широкой улыбкой. Первым делом он приобнял мальчишек за плечи. Вертя головой и нежно воркуя, он приговаривал: "Привет, лапочки! Как дела?" – "Лучше всех, Тимми! – радостно загомонили близнецы. – Видишь, мы успели занять самые лучшие места! Сегодня мы впервые увидим "Звёздных силоноидов" на сцене! Так сказать – вживую, а не в записях!!!" – "Молодцы, сладкие мои! – и повернулся к Моти: – А где твои девочки? Ведь не дома же ты их оставил! Мне показалось, я видел у входа в Парк Рути!.." – Тим завертелся, высматривая что-то. – "Они пошли… э-э-э… в туалет…" – отозвался Моти. – "А-а-а…
      Ладно! Вообще-то, я думаю, пигалицам рано… – рассеянно бубнил Тим и всё так же озирался по сторонам. – О! А вот и шеф тут как тут! – и он низко согнулся в сторону беседки Мезимотеса со сладчайшей улыбкой: – Приветствую вас, Миней!" Моти прошептал на ухо Тиму, незаметно указывая в сторону типа с круглой головой, стреляющего косым белым глазом по сторонам: "Тимми, ты, я вижу, всех знаешь…
      Не можешь сказать, кто это?" Тим снисходительно поглядел на Моти, затем по сторонам и как бы невзначай громко и отчётливо произнёс: "Ты что, не знаешь этого человека?" – "Нет!.. – Моти почему-то смутился и покраснел. – Знаю только, что он пару раз у нас в "Лулиании" мелькал, кто-то назвал его… э-э-э… Ко… бе… лио Арпа-до-фель… А кто он и что он – понятия не имею…" Тим наставительно, веско произнёс, продолжая многозначительно стрелять глазами по сторонам: "Таких людей стыдно не знать!.. Ну, ладно, тебе простительно, ты у нас высоко в облаках витаешь, ничего, что ниже, не видишь… Того и гляди, шмякнешься!.. Это друг самого Мезимотеса, понял? И имя его – Тим понизил голос: – совсем не Кобелио, это придумали враги! Зовут его Коба! А чем занимается, не скажу… Обо всём узнаешь в своё время. Рекомендую запомнить это имя – Коба Арпадофель! Большой человек! – качнулся и согнулся в его сторону: – Адон Коба, рад вас приветствовать!" – "Ого, ты его по имени!.." – Моти решил продемонстрировать удивлённое уважение. – "Тоже из тусовки daddy… – легко и небрежно обронил Тим и добавил громко, чтобы слышали близнецы: – Знаешь, сейчас у элитариев модно отца называть по-английски". – "Как-то ни к чему: мой папа далеко…" – холодно бросил Моти. Но Тим уже не слышал. К нему подкатила юркая, вертлявая особа лет 35-38 в мини цвета зыбучих топей, с бесовскими глазами того же таинственного оттенка. Моти подумал про себя: "Ба-а!.. Да это же его girl-friend Офелия, знаменитая звезда эранийской журналистики!.. Помню – она меня при первой встрече пыталась заклеить. Ну, и хорошо, что Миней их в своё время свёл. Долго же они, однако…" Офелия высокомерно глянула на Моти, который сейчас показался ей почти одного с нею роста, а значит, слишком маленьким и плюгавеньким, приобняла Тима чуть пониже талии и увела в сторону. Моти смотрел им вслед долгим взглядом, на него снова нахлынули воспоминания.
 

***

 
      За неделю до свадьбы Моти пригласил своих друзей на вечеринку. Рути облачилась в подаренные им узкие, в обтяжку, брючки, распустила по пухленьким плечикам свои шикарные светло-пепельные волосы. Девушка, воспитанная в строгой религиозной семье, она в таком виде впервые появилась в компании жениха. Она бы никогда не посмела так одеться дома, при отце и матери, перед младшими братьями и сестрёнкой…
      Пришли Бенци и Нехама Дороны. Нехама с удивлением и лёгким неодобрением оглядела новый облик подруги, но ничего ей не сказала. Вскоре они ушли. Бенци отговорился, что они не могут у них ничего есть, разве что чайку попить, заедая пирожными, которые сами принесли.
      Когда Бенци и Нехама прощались с Моти и Рути, в маленькую квартирку Моти ввалился громадный увалень, на которого и Нехама, и Рути взирали чуть ли не со страхом. Он едва окинул взглядом Бенци, поджав свои тонкие губы, равнодушно, как предмет мебели, прошил взглядом Нехаму в длинной юбке и затейливо повязанной косынке.
      Неожиданно он уставился на Рути, слишком внимательно оглядел её короткую фигурку в короткой блузочке и обтягивающих брючках, задержал взгляд на пышных светло-русых волосах, с нарочитой небрежностью прихваченных сверкающей ленточкой, заглянул в глаза. Этим он изрядно смутил Рути, и без того с трудом привыкаюшую к своему новому облику.
      Прощаясь с Бенци и Нехамой, Моти не обратил внимания на чрезмерно пристальное внимание старого армейского приятеля Туми к его невесте. Но Бенци успел заметить эту странность в поведении ввалившегося в дом запоздалого гостя. Поэтому Бенци задержался у входной двери, подождал, пока гость исчез в комнате, и сказал другу загадочную фразу, которой Моти тогда не придал особого значения: "Слушай, Моти, я знаю, что за Рути ты можешь быть совершенно спокоен: она девушка из очень порядочной семьи, сама исключительно порядочная, а главное – безумно любит тебя.
      Но вот этого типа ты напрасно впускаешь в свой дом!.. Будь с ним осторожен. Ты же не знаешь, куда он вхож и на что способен…" – "О чём ты, Бенци! Мы же с ним вместе служили… целых три месяца!" – и Моти похлопал друга по плечу. – "Вот именно – всего три месяца!" – с нажимом подчеркнул Бенци. Нехама нежно поцеловала подругу, и они ушли, а Моти вернулся к гостям… ….
      Моти ни разу потом не вспоминал об этом разговоре. Только сейчас, через много лет, почему-то вспомнил каждое слово, сказанное Бенци, и выражение его лица; это его не то, чтобы встревожило, но основательно вывело из равновесия. Вот ведь сейчас Тимми снова зачем-то подчеркнул, что видел Рути у входа в Парк…
 

***

 
      На свадьбу Туми явился с огромным букетом, который непонятно где раздобыл и как ухитрился донести до зала торжеств…
      Свадьба подходила к концу, большинство гостей уже начали разъезжаться. С Моти и Рути уже дружески прощались Бенци с Нехамой. Нехама, почти не глядя на крутившегося возле молодых пьяненького, похожего на медведя, увальня, нежно гладила пышные светлые волосы школьной подруги и что-то с улыбкой шептала ей на ухо. Бенци с силой хлопал Моти по плечу, что-то ему весело нашёптывая на ухо.
      Тут же Туми нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая, когда он сможет сказать свои напутствия молодой семье, сверля недобрым взором Бенци и его беременную жену.
      Как только Бенци и Нехама покинули зал, он вдруг привалился всей своей тяжестью к плечу Моти, так что тот чуть не упал, и заплакал: "Моти! Береги Рути, береги её! Это самая лучшая женщина в мире! Тебе досталась самая лучшая женщина в мире!
      Но за что-о… за какие заслуги!… Смотри же, береги её!.." Моти с недоумением уставился на увальня, рыдающего у него на плече.
      Рути долго вспоминала неловкое и неприятное чувство, сковавшее ей скулы, когда она в оторопи глядела на эту сцену. Она беспомощно оглядывалась на своих родителей, которые с плохо скрываемой неприязнью и с таким же чувством неловкости наблюдали за рыдающим на плече худощавого зятя громадным парнем.
      Внезапно он как бы услышал тогдашний разговор родителей Рути за его спиной.
      Гедалья мрачно гудел, покачивая седой головой, покрытой чёрной кипой: "Ну, и друзья у нашего зятька!" – "Ну, что ты, Гедалья! – старалась не выдать замешательства Хана. – Благодари Б-га, что не этот мешок у нас в зятьях…
      Считай, что нам всё-таки повезло! И потом… ты неправ: вот Бенци тоже друг Моти, прекрасный парень… Тоже вырос в Меирии". – "Да, Нехама всегда была умницей!.." – с неподдельной горечью вздохнул Гедалья.
      Тут к ним подошли сваты, они широко улыбались и протягивали руки для прощания.
      Улыбка у миниатюрной, изящной, смуглой, черноглазой госпожи Дины Блох была более открытой и приветливой, чем у её мужа, сурового, малоразговорчивого бизнесмена Михаэля Блоха – так, во всяком случае, показалось Хане. Пришлось и родителям Рути принять весёлый и радушный вид. Они попрощались с австралийскими сватами – как оказалось, на годы.
      Попрощавшись со старшим сыном, который только что стал семейным человеком, тепло расцеловавшись со смущённой Рути, Блохи покинули ресторан.
 

***

 
      Моти с горечью и недоумением подумал: зачем, ну, зачем, когда Туми снова возник на его горизонте, – уже под именем Тим! – он, Моти, снова свёл с ним слишком короткое знакомство? Зачем ввёл его в свой дом, в свою семью? Кто его тогда тянул за язык приглашать Пительмана к себе?..
 

***

 
      Однажды попав в дом к Блохам, Тим постарался не забывать туда дорожку. Рути стоило большого труда запомнить его новое имя, и она предпочла обходиться вовсе без имени этого человека. То есть делала всё, чтобы к нему не обращаться, а если уж необходимо, никак его не называть.
      Моти вспомнил, как, впервые увидев 5-летних толстеньких близнецов, Тим впал в экстатическое умиление и тут же принялся выражать неуёмные восторги.
      Моти с неловким чувством наблюдал, как Тим с умильной улыбкой кружит вокруг малышей, подхватывая на руки то одного, то другого, и восторженно верещит: "Моти, Рути! Ребята, вы даже не представляете, как вам повезло! Такие чудные мальчишечки-близнецы! Это чудо!" Он хватал одного, целовал в обе щёки, потом то же самое проделывал с другим, потом поднимал обоих, чуть не подбрасывал к потолку… Моти ревниво наблюдал за ним, с завистью подумав, что ему уже таких фокусов с мальчишками ни за что не проделать – слишком они тяжёлые стали!
      Подхватив на руки смуглую, черноглазую малышку Ширли, лицо которой красиво обрамляли крупные чёрные кудряшки, Моти пытался обратить внимание гостя на дочку:
      "Смотри, Тимми, у меня же ещё и дочка есть! Наша Бубале! Тоже чудо-ребёнок!" – "А какая красотка! Не хуже братиков!" – вторила и Рути, гордо и любовно глядя на дочурку. Но Тим только искоса глянул на девчушку, тут же переводил глаза на близнецов и ухмылялся: "Ну, что ты, Рут! Я люблю полненьких, упитанных деток. И мальчиков больше, чем девочек! Ты не понимаешь!.. А как они на тебя похожи, лапочки-близнецы! Иметь в доме три таких светлых личика – это такое богатство!" – и он нарочито виновато глянул на Рути. Рути изумлённо подняла брови и, покраснев, отвернулась.
      Моти вспомнил, как Тим появился у них в одну из суббот, возник этакой огромной горой на пороге и громко позвал: "Мальчики! Сюда, мои сладкие! Тимми к вам пришёл, да не с пустыми руками!" Вышли смущённые мальчишки и уставились на него блестящими серыми глазёнками, в которых светилось нетерпеливое ожидание. Тим из-за спины вытащил два огромных свёртка и кинул обоим по очереди.
      Моти вспомнил огромные чёрные глаза Ширли, которая смотрела на эту сцену и ждала, что сейчас и ей гость кинет какой-нибудь подарок. Но тот демонстративно повернул к малышке спиной и позвал мальчишек на веранду. Личико малышки сморщилось, и она начала громко плакать. Рути выскочила из кухни, подхватила малышку на руки и унесла из салона. В памяти Моти снова всплыло нежное щебетание Рути, успокаивающей плачущую Ширли. Потом она вышла к Тиму, который слишком заразительно смеялся, играя с близнецами.
      У Рути возникло неприятное ощущение, что и добродушие, и весёлость гостя – чересчур показные. Не глядя на громадного толстяка, Рути сквозь зубы проговорила:
      "Э-э-э… А тебе не кажется, что мог бы что-то и девочке принести, если уж ты решил наших сыновей побаловать? Кстати, мы их тоже не обделяем, у них есть всё, что нужно". Тим повернулся к ней, умильно и виновато ухмыляясь: "Ну, чем ты недовольна, Рути? Я люблю, искренне люблю твоих мальчиков! Они такие лапочки!
      Вот я им подарки принёс, смотри, какие они довольные!" – "А девочке? Она что, не наша дочь? Ей что, не хочется?" Тим продолжал откровенно поедать её глазами: "Да не знаю я, как с такими маленькими и худенькими обращаться… Девчонки, они все плаксы и ябеды! А вот мальчишечки – это дело! Не понимаю, чем ты недовольна!..
      Ну, Рути, не уходи, посиди с нами, посмотри, как мы играем!" – "Некогда мне с вами сидеть!.. – пойду дочку успокаивать… Пусть вас Моти развлекает!.." – сквозь зубы пробормотала Рути и, резко развернувшись, вышла вон. Моти стоял, опешив, не понимая, что происходит, ловил торжествующие взгляды своего старого армейского приятеля и… немел под этими взглядами. Потом приближался к ним и постепенно втягивался в их игры, на правах стороннего наблюдателя… Тим старался полностью завладеть вниманием мальчишек, отвлекая их от отцовских усилий принять участие в играх. Моти тогда никак не мог понять, зачем это тому было нужно. А главное – зачем он так демонстративно делал различие между его детьми. Понял, к сожалению, слишком поздно…
 

***

 
      Моти стоило огромного труда убедить мальчишек непременно воткнуть в уши презентованные всем сегодняшним посетителям "Цедефошрии" антишумовые фильтры.
      Близнецы наперебой верещали: "Ты что, па-ап! Запятнать себя страхом перед сногсшибательными композициями гениальных виртуозов? Да над нами смеяться будут!" – "Посмотрите! Все надевают эти фильтры!" – как можно спокойней, пытался уговорить их Моти. – "А мы уже слушали!.." – похвастался Галь. – "Как слушали?
      Когда?" – изумился Моти. Гай махнул рукой: "Ну, у ребят – диски… А композиции старого состава "Звёздных… э-э-э… виртуозов", что был до них у Ори Мусаки…
      Так называемых шумовиков, которые исполняли композиции на стиральных досках ихних бабушек… Знаешь?" Моти совсем смешался, опасаясь выглядеть перед сыновьями смешным и несовременным: "Нет, стиральные доски даже видеть не пришлось. Такой вот пробел в моём образовании! Тем более не знаю, как их используют в качестве музыкальных инструментов… – и с плохо скрытой иронией он спросил: – Кстати, каких именно? – струнных, клавишных, или… скорее всего, всё-таки ударных? Судя по названию и первоначальному предназначению…" Близнецы с сожалением посмотрели на своего отсталого отца, а Галь пояснил с выражением преувеличенной гордости на лице: "А вот этих – только диски у ребят. Поверь, это что-то сногсшибательное! Шутка ли – "Звёздные силоноиды"!" – сбивчиво бормоча невнятные, рубленные фразы, мальчишки нехотя натягивали на головы устройства.
      Моти нарочито недоуменно пожимал плечами: "Мне, старому вашему отцу, этих странных названий и течений уже не постичь". Сыновья перемигнулись и засмеялись, ничего не ответив.
      В этот момент погас свет, и только установленные на каждом столе изящные маленькие фонарики, искусно выполненные в виде грозди винограда, апельсина, гуайявы, грозди банан или ещё какого-нибудь плода, струили мягкий, неяркий свет.
      Концерт Века в "Цедефошрии" Под бешеное мигание огней по всей площади, обволакиваемой звуками, несущимися из Большой Ракушки, когда отчётливо аритмичными синкопами перемежались раздражающе-яркий свет и кромешная тьма, на сцену вышел маэстро Ори Мусаки-сан. Это был худенький невысокий человечек, причудливо закутанный в бледно-голубое кимоно, которое чем-то неуловимо напоминало также и индийское женское одеяние, сари. На лбу великого человека красовалась большая темно-красная клякса, что, очевидно, должно было символизировать принадлежность к высшей касте брахманов в Индии. Кроме этой кляксы, лик великого человека украшали дымчатые непроницаемые очки слегка раскосой формы.
      Зал взорвался экстатическим воплем молодых фанатов.
      Улыбаясь японской улыбкой и по-японски раскланиваясь с публикой, занявшей места вблизи сцены-ракушки, посылая воздушные поцелуи тем, кто занял места в отдалении, он заговорил, и усилители разнесли его голос по всей "Цедефошрии": "Шалом! Шалом!
      Hi!!! "Звёздные силоноиды" от всей души и сердечно приветствуют всех любителей и ценителей силонокулла Эрании и всей Арцены! Для начала вы можете настроить ваши устройства на более-менее тихую, спокойную музыку! Выступает любимец нашей элитарной молодёжи и всех молодых душою и сердцем, популярный артист… Виви Гуффи!" Глядя на руководителя популярного коллектива и рассеянно слушая его нежно трепещущий тенорок, Моти не уставал про себя удивляться: "Интересная помесь стилизаций – Япония и Индия. Наверно, не получилось остановиться на чём-то одном.
      Или это – то, чего он успел нахвататься из той и другой культуры".
      На сцену стремительно вылетел, будто получил хорошего пинка под зад, маленький с курчавой шапкой волос, чем-то похожий на потешную, смешную мартышку, парень. Его чрезмерно большой рот с тонкими ярко накрашенными губами был распахнут в традиционно широкой smile. Чёрные маслянистые глазки, как будто подглядывавшие из-под огромного блестящего чуба, чем-то напоминали вход в таинственные пещеры.
      Сидящим почти у самой сцены было отлично видно, что лицо парня было густо накрашено, что наводило на невольную мысль о некой своеобразной и модной ориентации в определённых кругах самых отвязанных элитариев. Моти внутренне ощутил, что его брезгливо передёрнуло. Успокаивая себя, он подумал, что, скорее всего, так принято у артистов – так сказать, сценический грим. Виви Гуффи был облачён в прозрачную тунику из бледно-голубого шифона, из-под неё виднелось обнажённое тело, густо покрытое вызывающей смущение татуировкой. Моти тут же подумал, что его мальчикам, пожалуй, рановато созерцать рисунки, украшающие в меру упитанные телеса кумира современной молодёжи.
      Когда он этого артиста пару раз видел по телевизору, тот выглядел малость приличнее, во всяком случае, ни татуировки, ни росписей видно не было. То, что увидел сейчас Моти на теле Виви Гуффи, было слишком… даже для него, взрослого мужчины. Он подумал, что, наверно, не стоило им садиться так близко к сцене…
      Ему оставалось только порадоваться, что жена и дочь не видят всего этого, в то же время он с немалым смущением и беспокойством подумал о сыновьях-подростках. А те уже смотрели на кумира во все глаза, значит, говорить им что-то было уже поздно, да и бесполезно – слишком внезапно и неожиданно этаким упругим мячиком выскочил расписной кумир на сцену…
      Виви дал знак голо-выбритому парню с глазками, похожими на пару стеклянных пуговиц, сидящему за полупрозрачной занавеской небесно-голубого оттенка, и тот старательно, по-детски заиграл нечто, напоминающее настоящую, хотя и простенькую, мелодию на детских же цимбалах, нежный тихий звук которых напоминал колокольчики.
      Виви приблизил ко рту микрофон таким жестом, что можно было подумать, что это не микрофон, а соска-пустышка, и затянул высоким тенором:
      На острове необитаемом
      Лёд вековой, нетаянный…
      Тишь, только сердца стук,
      Единственный слышимый звук.
      Тучи над островом низко
      Ползут… Хоть в бутылке записку
      Послать на землю людей:
 

 
      Но пальцы замёрзли, бедняги,
      И нету бутылки, бумаги,
      Карандаша огрызка…
      Какая уж тут записка!..
      Сердце, мой передатчик,
      "SOS" отстучи!.. Иначе
      Из белой блокады льда
      Не выйти мне никогда…
      Он пел, а Моти в недоумении думал: "Интересно же мастера силонокулла демонстрируют независимость певца от музыкального сопровождения, даже и такого примитивного: мелодия и ритм – сами по себе, а то, что он поёт (если только это можно назвать пением) – само по себе… Разве что текст нормальный… В остальном же… Наверно, нам, старым традиционалам, этого уже не понять…" Виви закончил свой первый номер и внезапно взвизгнул: "А У НАС ПОЛНО БУТЫЛОК!" Тут же на сцену выпрыгнуло похожее на щепку существо, согнутое, как будто его складывали пополам, но не успели сложить, отдалённо напоминавшее гибрид живого человека с роботом, собранным из старого детского конструктора. Сильно увеличивающие квадратные очки подчёркивали глаза цвета тонкого слоя льда. Если бы не густая курчавая шапка иссиня-чёрных волос, покрывающая голову, являющая собой откровенно диссонирующий контраст с остальной внешностью, он производил бы впечатление чего-то абсолютно бесцветного. Но вот он резко выпрямился, с той же ничего не выражающей миной на лице, без единого звука подняв вверх обе руки в приветственном жесте, и все увидели, какой он худой и длинный.
      На сцене возник, как сгустился из воздуха, маэстро, одновременно низко кланяясь во все стороны и подняв торжествующе обе руки. Он пронзительно взвизгнул (его голос был усилен мощной аппаратурой): "Великий, всемирно-известный синьор Куку Бакбукини исполнит свои лучшие композиции на бот-ло-фо-не-е-е!!!" Зал взвыл от восторга: элитариям был известен знаменитый виртуоз Куку Бакбукини.
      По "Цедефошрии" тут же покатился громкий шёпот: "О-о-о!!! Синьор Куку Бакбукини!
      Ботлофон!" Моти подумал: "А что такое ботлофон?" – но спросить у кого-нибудь постеснялся: до чего же не хочется обнаруживать перед эрудированной и продвинутой публикой свою серость…
      Близнецы горящими восторгом глазами уставились на сцену, а Гай поглядывал на отца загадочно и с гордостью, как бы желая сказать: "Смотри и слушай, папа, приобщайся к силонокуллу! Мы уже начали приобщаться… к прогрессу! Теперь ваша с мамой очередь!.." Куку Бакбукини, попеременно сгибаясь почти пополам, и тут же резко разгибаясь, вприпрыжку подбежал к заколебавшейся в одном из многочисленных углов сцены занавеске цвета его глаз, отбросил её, резко выпрямился и… "Цедефошрию" огласил грохот, напоминающий бой огромного количества стекла, отличающийся ломаным, нервно скачущим, подобно насмерть перепуганной кобылке, ритмом. Сидящие возле сцены увидели открывшееся из-за занавески нечто вроде объёмной шторы, выстроенной из множества хаотически направленных в разные стороны бутылок, бутылей, бутылищ и бутылочек. Торжественная какофония бьющегося с оглушительным звоном стекла продолжалась довольно долго… Презентованные администрацией устройства мало помогали. Моти подумал: "Да уж… По нервам эта "музыка" бьёт, и ещё как!.. Не хотел бы я услышать такое ещё раз!.." Наконец, с торжествующей улыбкой нарочито залихватским жестом знаменитый виртуоз исполнил заключительный аккорд, проведя огромной суковатой дубиной по всем многочисленным бутылкам, и тут же занавеска с громким, влажным хлопком вернулась на место.
      Никто не успел заметить, куда исчез Куку, потому что на сцене вновь возник, как бы вывинтившись из мутного воздуха, Виви Гуффи и, извиваясь всем телом, тут же затянул:
      Ползком до ближайшей щёлочки,
      Винтом сквозь ушко иголочки…
      Свернуться и съёжиться,
      Скорчиться -
      Ведь стать незаметнее хочется!
      Втоптаться в толпу
      Не грех!!!
      Жаль, что сиё не для всех!!!
      Фоном для концовки песни послужил оглушительный рёв и свист обезумевших от восторга фанатов. Виви Гуффи поднял обе руки в приветственном жесте и знаками попросил тишины. На помощь ему выскочил Ори Мусаки и завопил на всю "Цедефошрию":
      "Наш обожаемый солист просит тишины! Он понимает ваши восторги и с благодарностью принимает ваше безграничное выражение симпатии и любви, но – продолжим наш концерт!"
 

***

 
      Виви снова вышел на середину сцены и завёл:
      Я в дом зашёл, на все дома
      Послушной КАК-У-ВСЕХНОСТЬЮ похожий,
      И глупостей мешок повесил в воздухе,
      Как на крючок в прихожей.
      И вот причёсанные, завитые мантры- мысли…- Средь вас уютненько повисли…
      А вы сидели, впитывали, поглощали и вдыхали Кружочки, завитки, спирали – И привыкали, привыка-али, привыка-али-и-и-и…
      И наконец привыкли
      Вдохнувши, дружным хором выдыхать,
      Высвистывать и снова повторять Одни и те же мысли… Мысли-и!.. Мыс-сли-и-и!!
      В ответ – шквал рёва, аплодисментов и свиста. Было видно, что Виви Гуффи устал раскланиваться и ловить швыряемые в него букеты цветов, сласти, фрукты и даже… бутылки коньяка. И вдруг… Исчез, словно растворился в медленно густеющем туманном мареве, незаметно заполнившем сцену… "Цедефошрия" взорвалась оглушительным рёвом и свистом: "Ви-ви Гуф-фи! Ви-ви Гуф-фи!! Ви-ви Гуф-фи!!!" На сцене снова сгустился из мутного марева Ори Мусаки. Он почти безуспешно пытался перекричать беснующуюся публику, надрывался с вымученной улыбкой на лице:
      "Уважаемая публика! Прошу спокойствия!!! Мы всего-то меняем декорации! Вас ждёт новая песня в необычном исполнении! Минуточку терпения!!!" Не видя другого выхода, он дал незаметный знак погрузить "Цедефошрию" на несколько секунд во тьму. Даже под открытым небом, даже безлунной ночью там не могло быть абсолютной тьмы, тем более, на столах продолжали мерцать разноцветные фонарики. Но и контраста с раздражающе-ярким светом прожекторов было достаточно для острых ощущений.
      Это ещё больше возбудило разгорячённых фанатов Виви Гуффи. В тот момент, когда Концерту Века грозило погружение в непредсказуемую пучину бунта обезумевших от адской смеси восторга с возмущением фанатов, вспыхнул яркий свет. Присутствующие заморгали от неожиданности и на мгновение успокоились – чего и добивались устроители концерта.
 

***

 
      Зрители оцепенели он изумления: в самом центре ярко освещённой сцены возвышалась перламутрово переливающаяся ванна нежно-младенческого цвета, наполненная густой пеной голубовато-розоватых тонов. В ванной возлежал обнажённый Виви Гуффи с микрофоном в руках. Нежным тенором, больше напоминающим женское контральто, он с улыбкой затянул:
      В ароматной нежной пене
      Отдохну душой и телом…
      И прохладною водою… – и принялся поливать себя водой из неизвестно откуда взявшегося душа. Пена поднялась густой пышной голубовато-розовой шапкой над ванной, почти скрывая артиста, который из-под густой пенной шапки глуховато продолжал:
      Все свои проблемы смою!
      Утоплю их непременно
      Хоть на время в пышной пене!
      И снова, оглушённый и потрясённый, Моти не успел отвлечь близнецов от экстравагантного зрелища.
      Не давая публике опомниться, Виви встал во весь рост и, вращая душ в руках, спиральной водяной струёй поливал своё коротенькое, отдалённо напоминающее румяный колобок, покрытое уже упомянутой татуировкой обнажённое тело. Он пел громким голосом под пронзительные колокольчики отчётливо диссонирующего сопровождения:
      Из туманных спиралей, наощупь неощутимых, Почти из ничего – Изваяно НЕЧТО!!! НЕЧТО!!! НЕЧТО!!!
      Поющее во весь голос, сверкающее ослепительно!
      И в этом вечно зыбкая, ускользающая ИСТИНА!!!
      Слово "истина" завершилось оглушительным звоном разбиваемого стекла, и Виви Гуффи резво выскочил из ванной, подняв розово-голубоватый пенистый фонтан и забрызгав всех, сидящих в непосредственной близости к сцене. Он встал на цыпочки, затем присел, как перед разбегом, подпрыгнул этаким упругим мячиком, ловко приземлился и высоко поднял руки в приветственном жесте. Публика снова зашлась в экстатических воплях.
      Моти с беспокойством поглядел на своих мальчишек: их, очевидно, тоже заразило это коллективное безумие. Подпрыгнув мячиком к самому краю сцены, мокрый и голый, покрытый ошмётками оседающей грязно-серой пены, Виви Гуффи завыл ещё более высоким тенором, который то и дело грозил сорваться на петушиный крик:
      Сидишь на облаке, под тёплым солнцем нежась…
      Зевнув, потянешься… И удочку небрежно
      Забросишь в море,
      Житейскою бурлящее волною…
      Мутна волна. То вверх, то вниз мелькает поплавок…
      Не знаю, что поймаю на крючок:
      Стекляшку, камушек иль рыбку…
      Но с лучезарною улыбкой -
      Всё в стишок!!!
      Снова погас свет…
      Виви Гуффи, залитый светом мощного прожектора, появился на тёмной сцене, где на чёрном заднике пульсировали блики. На нём была обыкновенная ковбойка, неуклюжим узлом завязанная на пухленьком животике. Он степенно раскланялся с публикой и запел на залихватски скачущий мотивчик под звуки трещоток:
      Луна блином с горячей сковородки
      На небо темносинее упала
      И замигала,
      Барахтаясь меж туч,
      Запутавшись в ветвях больших и малых…
      С последним звуком Виви Гуффи, широко улыбаясь, ловко запустил над "Цедефошрией" нечто, похожее на детскую летающую тарелку или на огромный блин, и покинул сцену, сопровождаемый бурей бешеного восторга. Куда это нечто улетело, Моти так и не понял.
      Ему показалось, что где-то сзади опрокинули столик и начали на пике экстаза бить посуду и ломать кусты. Он в глубине души порадовался, что его темпераментные мальчики подпрыгивают, вопят, свистят, хохочут, стучат по столу и дёргают друг друга за волосы рядом с ним, а не проделывают то же самое, а то и хуже, где-то там, за его спиной…
      Моти тихо прошептал: "Ну же, ребята, спокойней, спокойней!" Один из близнецов возмущённо проревел в ответ: "Чёрт побери, dad! Не мешай!!!" Моти уж не стал вглядываться и разбираться, кто именно, он был почти уверен, что это Галь.
      Ошеломлённый и оглушённый всем виденным и слышанным, он не знал, как реагировать на такую грубость, которой он никогда ранее не слышал от своих детей…
      Снова на сцену вышел Ори Мусаки и, умильно улыбаясь и раскланиваясь на все стороны, объявил антракт. Моти встал и нерешительно посмотрел на продолжающих сидеть вразвалку сыновей.
      Он обратился к мальчикам: "Может, пойдём? Поздно уже. Да и голова у меня от этой… э-э-э… музыки раскалывается. Вредно для здоровья слушать такое в чрезмерных количествах…" – "Да ты что, dad?.." – округлил глаза Галь. Моти сердито и удивлённо нахмурился: "Где ты этого нахватался? Почему ты называешь меня dad?" – "Ну… Так все элитарии говорят… – смутившись, потупился мальчишка. – Тимми же тебе сказал! Это по-английски, сейчас так модно… Ведь наши маленькие кузены, наверняка, так зовут Эреза – они же в Австралии живут. А мы собираемся учиться в гимназии Галили. Там всё на самом современном и прогрессивном уровне… э-э-э…
      Нам рассказывали…" – "Так вот! – твёрдо отчеканил Моти. – Прошу так ко мне не обращаться! Мы не в Австралии и не в Америке! Я не dad, а папа, отец! Понял, сынок?" – это уже гораздо мягче. Галь сконфуженно буркнул: "Понял…" Гай смущённо смотрел то на отца, то на брата.
      Моти вздохнул: "Ладно, давайте поужинаем тут – и домой. Я думаю, мама и Ширли уже ждут нас…" Галь жалобно захныкал: "Ну, па-ап! Ведь ещё будет силонофон! Мы так хотели послушать его вживую!" Гай подвывал и поскуливал в его поддержку…
      Тем временем на сцене снова проявился Ори Мусаки: "Я хотел бы предложить уважаемой публике после антракта переключить фильтры на прослушивание космических запредельных композиций великих виртуозов Ад-Малека и Куку Бакбукини!" Публика взвыла: при этих словах маэстро упомянутые виртуозы вывинтились с обеих сторон из скрытой бледно-голубой полупрозрачной занавеской задней части сцены и начали раскланиваться во все стороны между многочисленными колыхающимися драпировками.
      Ори Мусаки-сан продемонстрировал сладчайшую улыбку и нежно проворковал: "Кушайте, угощайтесь, дорогие гости "Цедефошрии"!" Моти с некоторой оторопью взглянул на того, кого Ори Мусаки назвал Ад-Малеком, и который степенно раскланивался рядом с Куку Бакбукини, обладателем рекордной худобы и неподражаемой способности складываться пополам. После минутного колебания он принял мужественное решение остаться, чтобы увидеть и услышать, что будет делать на их эранийской сцене эта закутанная в необъятный плащ зловещая и таинственная фигура. Да и нелишне было бы хотя бы прикоснуться к кусочку мира своих мальчиков. Он кивнул сыновьям: "Ладно, посидим ещё чуть-чуть… Кушайте…
      Вы же любите это!.." Кумиры эранийских элитариев тем временем испарились со сцены, которая тут же погрузилась во мрак.
 

***

 
      Итак, сегодня Моти предстояло на личном опыте познать, что у крутых фанатов силонокулла в моде композиции, исполняемые на непостижимом музыкальном инструменте, получившем название – силонофон. После антракта снова вспыхнули слепящие прожекторы, и Моти со всё большей опаской взирал на сцену. Он настроил свой фильтр на максимум защиты, то же сделал и с фильтрами сыновей, невзирая на их громкие крики протеста.
      На сцене снова проявился Ори Мусаки и выкрикнул торжественным тоном: "Великий, популярный и знаменитый создатель инструмента, называемого силонофон, сахиб Ад-Малек!!!" Публика восторженно заревела и застучала всем, чем можно, по чему только возможно.
      Моти ошеломлённо оглядывал публику. Он успел заметить, что Мезимотес сидел, важно развалившись в кресле, и величественно кивал головой, а тот, кого Тимми назвал Кобой Арпадофелем, продолжал постреливать своими постоянно меняющими цвет и косящими во все стороны глазками-гвоздиками и похлопывал ладонями по столу, словно бы отбивая синкопы.
      Сбоку, почти вне сферы освещения крохотного синего фонарика на столе, маячило бледное, осенённое загадочной улыбкой, широкое лицо Тимми, спиной к Моти сидела и что-то шептала в свой маленький диктофон Офелия…
      Перед взволнованной и предвкушающей неизведанные ощущения публикой внезапно, как из воздуха снова возник великий виртуоз. Диковинное сооружение, которое за ним волокли рабочие сцены, поразило Моти.
      Увидев своего кумира и его творение, публика застыла в нервно-экстатическом ожидании. Возбуждённое состояние молодёжи передалось и Моти, вызвав у него повышенную тревожность и внутреннее содрогание. И таинственный Ад-Малек, как всегда, не обманул ожиданий публики…
      От ракушки во все стороны расходились нарастающие мощные звуковые волны. Моти успел обратить внимание, что звуки, настойчиво словно бы ввинчивающиеся ему в виски, заползающие куда-то в грудь, под ложечку, и тяжело падающие в живот, не отличаются слишком большой громкостью – скорее всепроникающей вкрадчивостью. Он постарался плотнее натянуть наушники выданного устройства и с преувеличенным интересом, отражающимся в сверкающих оловянным блеском глазах, уставился на сцену.
      Моти напряжённо наблюдал за всеми манипуляциями Ад-Малека, но ему так и не удалось уловить, каким образом популярный виртуоз извлекает жутковатые звуки из своего таинственного сооружения. В этом он оказался не одинок: сидящим в зале это не должно было быть доступно.
      На сцену выскочил, сгибаясь напополам и снова как бы щелчком разгибаясь, синьор Куку Бакбукини. Ад-Малек, как давеча Виви Гуффи, незаметно растворился. Смекнув, что впавшей в экстаз публике очень понравился его трюк, Куку снова и снова демонстрировал всем присутствующим, как ловко он умеет складываться пополам и снова выпрямляться под еле слышный щелчок.
      Снова "Цедефошрию" залили потоки ярчайшего, слепяще-белого, то меркнущего, то снова ослепительно вспыхивающего, света. И океан звука… – и какого!!!.. Это была гремучая смесь шумов: стеклянный бой со скрежетом, в который вкрадчиво заползал негромкий свист, сверля мозг и расползаясь по всему телу, заставляя то и дело внутренне содрогаться от неприятной нервной дрожи. Во всяком случае, так это подействовало на Моти.
      Моти приложил неимоверные усилия, чтобы не показать сыновьям и сидящим за соседними столиками юнцам свою слабость, потому что невероятные вкрадчивые силонокулл-диссонансы вызывали у него не просто неприятные, но болезненные ощущения. Он боялся, что каким-то образом эта тайна станет явной для его шефа и для Тимми с его ящеркой. Вон, как азартно она что-то нашёптывает в диктофончик!
      У него заныли все зубы, но он мужественно сдержался и не схватился за щёку, только слегка прикусил губу. Ну, а непроизвольная дрожь… так тут все дрожат от возбуждения.
      И он снова порадовался, что Рути и Ширли не слышат этого. Он взглянул на близнецов: у ребят, впрочем, как и у большинства сидящих вокруг них ровесников, нервная дрожь, как видно, превратилась в неуёмное выражение экстаза. Это побуждало их то и дело подпрыгивать, размахивая руками, стучать кулаками по столу, пинать то ножки стола, то друг друга, хватать друг друга за уши, за взлохмаченные вихры. Оглянувшись, Моти убедился: так же, и даже ещё более буйно, вела себя вся молодёжь. Его сыновья на фоне остальных выглядели ещё более ли менее пристойно. На Мезимотеса он смотреть боялся.
      Улучив момент паузы между композициями, он решительно встал и твёрдо, со злостью отчеканил: "Всё, мальчики! Мы идём домой! На сегодня хватит!" – "Ну, па-ап!..
      Ещё что-то будет!.. Мы не хотим уходить!" – нестройно заныли близнецы, а Гай жалобно пробормотал: "А я не доел и не допил…" На это Моти настойчиво откликнулся: "Ничего, мама готовит гораздо вкуснее! Я-то думал: престижный ресторан, то-сё…" – "Но не такое! Таких деликатесов мама готовить не умеет!" – вскинулся Галь. Моти сверкнул глазами и жёстко проговорил: "Между прочим, дома никакая мешанина звуков не портит аппетит. Если вы сейчас не пойдёте, домой будете добираться пешком. Или, не знаю, как. А мы едем…" – с этими словами он встал из-за стола и направился к выходу, не оглядываясь. Поэтому он не видел, каким пронзительным лучом ослепительно белого цвета, источаемым косящим левым глазом, его спину окатил Арпадофель, каким неодобрительно-удивлённым взглядом проводил его босс, как иронически улыбался, то и дело поглядывая на Мезимотеса, старый приятель Тимми. Близнецы встали, понурясь и ворча, и поплелись за отцом.
      Лужайка "Цлилей Рина" Случайно или нет, но с самого начала самые популярные концерты в "Цедефошрии" приходились на пик посещаемости и популярности Лужайки "Цлилей Рина". Так случилось и на сей раз. В тот же день и час в "Цлилей Рина" состоялся концерт любимых артистов – дуэта "Хайханим".
      За полчаса до того, как Блохи подкатили к входу в Парк, машины из отдалённых мест уже успели припарковаться на площади перед Парком и на ближайших к нему улицах. Кое-кто из молодёжи, живущей поближе, приезжал на велосипедах. Основная же масса прибывала на автобусах – ехали, как это было принято, целыми семьями.
      Шумная, весёлая разновозрастная толпа пешком направлялась в сторону "Цлилей Рина".
      Несколько лет назад в Парке было несколько входов – для удобства всех эранийцев и жителей пригородов. Но совсем недавно в целях экономии вход, ближайший к "Цлилей Рина" (которую посещали не только жители Меирии, но и гости из отдалённых пригородов и даже из столицы Шалема и из горного посёлка Неве-Меирии) решили закрыть. Поэтому приходилось желающим посетить концерты "Цлилей Рина" добираться до главного входа в Парк, а оттуда кружным путём – до любимой Лужайки.
      Вот из автобуса выбралось семейство Дорон. Первыми лихо соскочили 10-летние близнецы Шмулик и Рувик. Следом Бенци и его первенец Ноам, высокий черноглазый парнишка 14 с половиной лет. Далее старшая дочь, 12-летняя Ренана, завершала же семейную процессию Нехама, за руку которой крепко уцепилась 6-летняя малышка Шилат. Спустя некоторое время они уже со всей шумной толпой подходили к "Цлилей Рина".
      Бенци усадил Нехаму и Ренану с Шилат на их обычные места немного справа от сцены, а сам с сыновьями присел рядышком, но поближе к центру.
      Публика меж тем устраивалась вокруг ракушки. Родители рассаживали и успокаивали своих неугомонных малышей. Ракушка ярко осветилась, мягкий свет залил всё пространство Лужайки.
      На сцену вышли два бородатых крепыша с гитарами. Это был популярный дуэт "Хайханим" двоюродных братьев Гилада и Ронена. Темно-каштановые гривы и светло-рыжеватые бороды обрамляли их улыбающиеся лица. По бокам полоскались на ветру цицит.
      Головы их увенчивали глубокие кипы красивого сине-фиолетового оттенка с более светлым орнаментом того же цвета. Не многие обратили внимание, что фиолетовая гамма ненавязчиво господствовала в одежде любимых артистов – и светлые жилетки в клетку затейливых сочетаний всех оттенков фиолетового и лилового поверх ослепительно-белых рубашек, и даже брюки, отливающие то лиловым, то синьковым, то бирюзой. Дочка Бенци Ренана обратила внимание на эту цветовую гамму, которую ненавязчиво рекламировали со сцены любимые артисты, о чём тихо прошептала своей маме. Нехама кивнула, но тут же, сверкнув глазами, предложила старшей дочке уделить внимание не только зрительным, но и слуховым впечатлениям.
      Раздались первые звуки: откуда-то сверху полилась нежная мелодия скрипок и флейт.
      За полупрозрачной переливающейся лилово-бирюзовым (цвета радостного пробуждения, как это сочетание назвала Ренана) занавеской едва просматривался квартет.
      Гилад и Ронен запели. Над "Цлилей Рина" поплыло задорное двухголосие. Исполнив несколько спокойных композиций на слова стихов из ТАНАХа, оба артиста вдруг ударили по струнам своих гитар, словно бы неведомо откуда упавших им в руки. И понеслась над Лужайкой быстрая, зажигательная мелодия, а артисты её подхватили, ритмично, упругими шагами прогуливаясь по сцене и весело поглядывая на внимающих им зрителей, откровенно призывая их присоединиться к их веселью.
      "Цлилей Рина" погрузилась в океан искрящегося веселья и неугомонной радости: артисты пели, присутствующие тут же подхватывали, или ритмично хлопали в ладоши.
      Публика на едином дыхании воспринимала каждый звук, льющийся сверху и возносящийся ввысь. Волны искрящейся радости расходились кругами всё шире и шире, выплёскиваясь за пределы Лужайки. Как только замолкал ансамбль за полупрозрачной занавеской, певцы ударяли по струнам своих гитар. И пели, пели, пели, непрестанно двигаясь по маленькой сцене в затейливой рамке растений, усыпанных яркими цветами.
      Обняв друг друга за плечи, мальчики и юноши образовали кружок и пустились в пляс.
      К ним присоединились взрослые, бородатые мужчины, кое-кто со смеющимися, тихонько повизгивающими от восторга малышами на плечах.
      Спустя некоторое время несколько девушек, взявшись за руки, цепочкой направились и скрылись за живой изгородью, встали в круг и начали весёлый, зажигательный танец. Ренана схватила за руку стоящую рядом круглолицую девочку-ровесницу с длинной чёрной косой и потащила в круг: "Даси, пошли-и!!!" Сидящие на местах зрители азартно хлопали в ладоши, некоторые начали подпевать, к ним присоединялись новые и новые голоса. Вскоре пели все, и над этим радостным хором гремели сильные, чистые, красивые голоса любимых артистов.
      Нехама нежно прижала к себе Шилат, ласково гладила её, и они обе радостно и ритмично хлопали в ладоши. Ренана выглянула из-за изгороди и махнула матери рукой: "Ма-ам, пошли, потанцуем!" Нехама, улыбаясь, покачала головой: "Ты танцуй, доченька, а мы с Шилат посидим…" – но, чуть подумав, наконец, всё же вняла уговорам старшей дочери и ненадолго присоединилась к кругу танцующих молодых женщин и девушек, держа за руку малышку Шилат.
      Она вспомнила молодые годы, как они с Бенци бегали по концертам клейзмерской и хасидской музыки, которые устраивались в те времена два раза в неделю то в одном, то в другом небольшом концертном зале Эрании, или в синагогах Меирии – в те годы ещё не было знаменитого эранийского Парка.
      Губы Нехамы шевелились, она тихо подпевала и улыбалась, ласково поглядывая на танцующих мужа и сыновей и изредка кидая взгляд на старшую дочку, самозабвенно отплясывающую в кругу своих ровесниц. Шилат вырвала руку, махнула маме и побежала в круг танцующих мужчин к отцу, который тут же подхватил её и усадил себе на плечи. Нехама с радостной улыбкой горящими глазами глядела на особое выражение любовной гордости на лице Бенци, когда он танцевал с младшей дочерью на плечах, одновременно приобняв за плечи близнецов.
      До Нехамы вдруг дошло, что звонкие детские голоса её близнецов Шмулика и Рувика красиво вплетаются в голоса артистов. Это они, её талантливые мальчики, её любимые детки!.. Она с тёплой нежностью смотрела на них и думала: а ведь это её папа, рав Давид, увлёк их музыкой, порекомендовал хороших педагогов!
      Гилад и Ронен виртуозно перебирали струны своих гитар, Ронен ладонью задорно отбивал ритм. Неожиданно они оба, сверкнув глазами, затянули чарующую мелодию песни, которая в первый момент заставила застыть и замолчать в ошеломлённом восторге танцующих по обе стороны огненной бугенвильи. Тут же к поющим артистам начали присоединяться отдельные голоса, которых становилось всё больше и больше.
      Юноши и мальчики снова закружились в танце, успевая хлопать в ладоши.
      Дороны кружились во внутреннем малом кругу, и Бенци обнимал близнецов, чистые детские голоса которых весело звенели на всю Лужайку, красиво перекликаясь с голосами Гилада и Ронена. Гилад и Ронен тоже услышали, пристально глянули в направлении поющих близнецов и с улыбкой подмигнули им. Мальчишки покраснели от радостного смущения.
      Мелодии сменяли одна другую. Казалось, танцующие, струясь затейливой цепочкой взад-вперёд и по кругу, никогда не устают. Но вот, по заявкам публики, Гилад, отложив гитару в сторону, запел звучным баритоном: "Упорхнув, словно птица из сети".
      Эту песню публика знала и любила, поэтому песню подхватили все, кто находился на Лужайке, даже дети 5-6 лет робко подпевали, изо всех сил стараясь правильно выпевать мелодию. Было удивительно, как эти слова и мелодия, их сопровождающая, пробудили необычайное единение всех зрителей "Цлилей Рина". Когда затих последний звук песни, Ронен подошёл к краю сцены и объявил: "Антракт!" Мужчины встали на Арвит (вечернюю молитву). На сцене к ним присоединились и артисты. Многие женщины и старшие девочки, в том числе и Нехама с Ренаной, пошли за живую изгородь.
 

***

 
      Перерыв закончился. Артисты вышли на середину сцены, освещённые ярким светом прожекторов. Раскланиваясь на все стороны и улыбаясь, они проскандировали хором:
      "А теперь – сюрприз!.." Оба, взявшись за руки, отошли от края сцены. Гилад, улыбаясь, держал в руках флейту, а Ронен вытащил из-за пазухи и поднял вверх… длинный, витой шофар. Публика замерла. Кое-кто уже откуда-то знал, что Ронен намеревался именно сегодня продемонстрировать свой необычный шофар.
      Полились необычные звуки дуэта флейты и шофара. Оказалось, шофар в умелых руках, возле умелых губ способен на неслыханные чудеса. Он гремел грозными, призывными ткиа, и ему вторила, журча и переливаясь, флейта Гилада. А то вдруг он рассыпался удивительно мелодичными шварим, перекликаясь с неожиданно оказавшейся у губ Гилада свирелью. Сочетание звучаний шофара то с флейтой, то со свирелью, навевало ассоциации из глубины веков: картины живописных холмов, по которым весело идут древние пастухи в окружении своих стад под палящим солнцем этой древней и вечной земли. Люди завороженно слушали, погружаясь в магию древних и необычных звучаний. При этом артисты успевали озорно подмигивать близнецам Дорон, которые застыли, раскрыв рты и с нескрываемым восторгом смотрели на них.
      Любимые мелодии, знакомые с детства не только слушателям, но и их дедам и прадедам, сменяли одна другую. Вдруг артисты заиграли известную популярную среди эранийской молодёжи песню. Все сидящие и стоящие в "Цлилей Рина" принялись ритмично бить ладонями. Кое-кто, в том числе Бенци, принялись тихо подпевать.
      Гилад услышал это и весело улыбнулся и отнял флейту от губ, незаметно заменив её свирелью. В паузе Гилад проговорил, как пропел: "О-о-отлично-о-о-о! По-о-о-йте все, пойте вместе с нами!" Шмулик и Рувик, вопросительно глядя на отца, решились, и в необычное звучание дуэта шофара со свирелью вплелись их чистые детские голоса.
      Вскоре запела вся "Цлилей Рина". Вокруг Доронов образовался круг, большие и маленькие снова пустились в пляс. Бенци и Ноам не отходили от близнецов. Когда мелодия отзвучала, артисты исполнили ещё несколько песен по заказу слушателей, которые, казалось, готовы всю ночь не отпускать любимых певцов.
      Наконец, Ронен, незаметно положив шофар за пазуху, взял в руки микрофон и заговорил: "Молодцы, ребята! Мы очень рады: вы отлично нас поддержали! А теперь, хаверим, мы хотим вам сказать кое-что важное, что может кого-то заинтересовать.
      Наверно, вам известно, что в Неве-Меирии мы открыли музыкальную студию "Тацлилим".
      А сейчас мы хотим открыть такую же студию и у вас в Меирии, а там и создать целую сеть студий по всей Арцене. Мы будем принимать мальчиков с 9 лет, проживающих в Эрании и пригородах. Там будет хор, а для желающих и способных ребят – и сольное пение. Для желающих – с 10 лет обучение игре на музыкальных инструментах по выбору: скрипка, гитара, флейта… может, ещё группа ударных; для этого мы хотим привлечь опытных педагогов…" Гилад подхватил: "На базе студии будет организован ансамбль мальчиков, они вместе с нами будут выступать на сцене. В перспективе мы с братом мечтаем создать и ансамбль древних музыкальных инструментов, о которых упоминается в наших Книгах. Ещё есть идея – организовать в Неве-Меирии йешиват-тихон с музыкальным уклоном. Впрочем, я несколько увлёкся: это всё дело будущего… насколько далёкого – посмотрим…" Снова заговорил Ронен: "Мы уже некоторое время сотрудничаем с Институтом изучения древней музыкальной культуры в Шалеме. Там работают мастера, которые при содействии учёных историков и музыковедов, исследователей музыкальной культуры нашего народа изготавливают образцы древних музыкальных инструментов.
      Вот мы и будем в нашей студии вместе их осваивать! Интересно, правда?!" Гилад улыбнулся: "Я надеюсь, что ребятам, которые придут к нам в студию, будет очень интересно".
      Оба артиста застенчиво улыбнулись, потом огляделись кругом, явно выискивая кого-то глазами в толпе завороженных мужчин, парней и мальчишек. Наконец, Гилад подался вперёд и громко сказал: "А теперь мы просим подойти к нам родителей мальчиков-близнецов, которые так красиво подпевали нам. Мы ждём вас перед сценой, напротив главного микрофона".
      Кто-то сзади подтолкнул Бенци, он покраснел от смущения, осторожно оглядываясь по сторонам. Ноам, покраснев, удивлённо посматривал то на отца, то на братьев.
      Прожектора, освещавшие Малую Ракушку, погасли, осталось обычное вечернее освещение Парка. Публика начала потихоньку расходиться. Бенци оглянулся, но не увидел на обычных местах, где он их оставил, ни жены, ни дочерей. Он растерянно глянул на сыновей: "Наверно, мама и девочки уже пошли в "Шоко-Мамтоко". – "Да, они собирались… – подсказал ему старший сын Ноам. – И мне показалось, что ушли как раз до того, как Ронен начал говорить. Шофар они точно послушали… Наверно, Шилат устала, а мама решила, что речь Ронена не столь интересна, как его исполнение. Если бы она знала!.." – "Пап! Пошли и мы туда! А-а!" – заныли близнецы. Но Бенци, махнув им рукой, направился к сцене: "Погодите! Стойте тут… я сейчас!"
 

***

 
      Гилад с улыбкой протянул Бенци обе руки: "Невозможно ошибиться – вы отец близнецов? Адони… простите?" – "Дорон, Бенци Дорон…" – улыбнулся Бенци и ответил на рукопожатие. Заговорил Ронен: "Адон Дорон, мы сейчас слышали, как пели ваши сыновья-близнецы. У вас очень талантливые мальчики, и грех не развить их талант! – он застенчиво улыбался, но тон разговора был серьёзен: – У вас вообще-то в семье кто-нибудь поёт, или играет?" – "Мы начали в этом году учить наших мальчиков играть на гитаре, ведь им уже 10 с половиной. Шмулик, кроме того, хочет учиться игре на флейте. Хотя они, вроде, маловаты для этого…" Бенци назвал имя учителя, который начал обучать мальчиков. Ронен просиял: "Да ведь это известный педагог, мы его пригласили в студию! Обучение мальчиков в студии вам обойдётся гораздо дешевле…" – "Вообще-то, у жены отец – раввин и кантор… – заметил Бенци. – Вот у кого голос! Может, слышали? – рав Давид Ханани, они с женой, рабанит Ривкой, уже больше 6 лет живут в Неве-Меирии. Там же и их два сына с семьями…" Гилад и Ронен восхищённо воскликнули хором: "Конечно! Кто же не знает рава Ханани! И его сыновей тоже!" – "Собственно, он и увлёк внуков музыкой, чтобы меньше шалили на пару… Такие шалуны были – спасу не было от их проделок! – Бенци ласково улыбнулся, потом прибавил: – Как уж ему это удалось, Б-г ведает… У нас в семье все любят музыку… А вообще-то я программист, жена – дипломированная медсестра…" – "Внуки рава Давида! – Гилад не сводил глаз с Бенци, и его лицо осеняла добрая улыбка. – Да мы сочли бы за честь учить внуков рава Давида! Надеюсь, вы согласитесь отдать их в нашу студию? У нас они шалить не будут, просто будет некогда!" Помолчав, Гилад заговорил на не менее важную тему: "Мы сейчас ищем спонсоров, которые согласятся субсидировать наш проект. Ведь мы-то знаем, что в многодетных еврейских семьях талантливых детей немножко больше, чем денег на их обучение.
      Значит, необходимы спонсоры! Может, найдутся в Америке, в Европе, или в Австралии".
      Бенци и артисты обменялись телефонами, он кликнул сыновей, и они направились в сторону кондитерской "Шоко-мамтоко". Ронен окликнул удаляющегося Бенци: "Только не злоупотребляйте мороженым и холодным питьём!" – "Берегите голоса ваших мальчиков! – проговорил и Гилад. – Вы себе представить не можете, какое это сокровище – их голоса!"
 

***

 
      Бенци, нежно приобняв за плечи Шмулика и Рувика, медленно шагал по аллее. Вдруг он услышал за спиной знакомый мягко рокочущий басок, говоривший на иврите с английским акцентом: "Ну, как, Максим, доволен, что я тебя вытащил на этот концерт? А то всё барды да барды!" Ему отвечал высокий мягкий голос с сильным русским акцентом: "Ну, моя любовь к бардам не исключает любви к другой хорошей музыке. Тем более к такой потрясающей! Спасибо тебе, Ирми, большое спасибо!
      Разве мог я когда-нибудь представить, что попаду на такой прекрасный концерт? И что весь зал будет в нём участвовать?" Бенци замедлил шаги: он, не оборачиваясь, угадал, кому принадлежит знакомый басок, мягко и восторженно рокочущий: "А как тебе шофар? Сила, а? Я почему-то не представлял, что на нём можно исполнять мелодии, пусть и простенькие, что его возможности это позволяют. А ведь сам, будучи мальчишкой, ещё в Лос-Анджелесе, трубил в шофар. Но играть?.." – "А мне показалось, что он просто вёл что-то вроде аккомпанемента…" – "Держу пари, он что-то туда встроил. Тогда это не совсем шофар… С одной стороны, акустика позволяет, но для извлечения мелодий, даже таких простеньких, нужно, наверно, нечто вроде мундштука. Или есть какие-то другие технические приёмы… Интересно этот шофар в руках подержать, со всех сторон его осмотреть…" "Так и есть – это Ирмиягу Неэман!" – подумал Бенци, продолжая прислушиваться к разговору.
      "В любом случае интересно получилось! Артисты просто молодцы! А как тебе мальчишечки, которые подпевали? Мне даже стыдно было на их фоне свой голос подавать… Какие голоса! Талантливые, чертенята!" – "Да это же близнецы Дорон, я с их папой Бенци вместе работаю в "Лулиании". Недавно, правда, всего месяц. Он же и помог мне туда устроиться после армии. А что до его близнецов, то… Если им голоса не испортить, могут вырасти отменными артистами!.." – "Вот только где их учить…" – "Ты что, не слышал, что они говорили? Если им и вправду удастся открыть студию… А знаешь, я бы сам с удовольствием занялся исследованием древних инструментов! Вот только с какого краю начать!" Бенци медленно обернулся и, действительно увидел своего самого молодого коллегу Ирмиягу Неэмана, парня 22 лет, который недавно демобилизовался из армии и которого он устроил на работу в "Лулианию", к себе в группу; его стол стоял напротив стола Бенци. Он знал, что Ирми семнадцатилетним парнишкой приехал в Арцену, поселился в Меирии, окончил школу, потом отслужил в армии. Когда он вернулся из армии, Бенци с ним познакомился и взял шефство над одиноким парнем, родные которого вот уже несколько лет собирались перебраться сюда из Лос-Анджелеса, но что-то их удерживало в Штатах.
      С Ирмиягу рядом шёл, сияя восторженной улыбкой, как видно, ещё не погасшей после концерта, щуплый, бледный блондин. У него было приятное застенчивое лицо, на голове – чёрная вязаная кипа. Рядом с мощным Ирми он казался просто маленьким и выглядел гораздо моложе. Ирми, высокий и спортивный, как многие выходцы из Америки, с лохматой светло-пепельной гривой, увенчанной чёрной вязаной кипой, с такой же, как грива, лохматой бородой и яркими синими глазами, улыбнулся Бенци и поздоровался, потом поведал: "А мы тут с товарищем как раз концерт обсуждаем.
      Ваши близнецы, Бенци, здорово поют! О Гиладе и Ронене мы уже наговорились. А о ваших мальчиках стоит поговорить особо!.." – "Спасибо, – засмеялся Бенци. – Я уж столько хороших слов о моих шалунах услышал за вечер… Как бы нос не задрали мальцы!" Ирми спохватился и быстро заговорил: "Да, я забыл вас представить друг другу: это мой шеф Бенцион Дорон, а это – мой новый сосед по квартире и друг, Максим Лев. Он из России, из Петербурга. Ему 21 год, недавно он вернулся к вере отцов. Сейчас учится со мной в йешиве (знаете, в той, которую посещают по утрам до работы) – там, собственно, мы и познакомились, – и в колледже по вечерам изучает компьютеры".
      Ирми помялся, потом спросил: "Кстати, Бенци, а что, если поговорить с нашими боссами, может, можно его пристроить у нас на неполную ставку? Хотя бы лаборантом, а?" – "Я не обещаю, но… постараюсь. Как раз я слышал, что Мезимотес хочет расширять "Лулианию", может, будут набирать людей… Посмотрим.
      Мне в принципе человек нужен, – с этими словами Бенци повернулся к Максиму, подал ему руку, которую тот робко пожал. – А что, у вас в России, в Петербурге не бывало таких концертов?" – спросил он Максима, на что тот, робко заикаясь, старательно подбирая слова, и отчаянно краснея, отвечал: "Ну, в последние годы всё было. Инструментальные и прочие ансамбли. Вот чего у нас не было – так это шофаристов. Это для меня новость!.." – "Для нас это тоже новость. Мы были готовы к тому, что ребята что-то интересное преподнесут, но не ожидали, что это будет так здорово! Но я не думаю, что Ронен чем-то, вроде мундштука, снабдил шофар, ну, вроде такого мундштука… Есть много всевозможных техник игры на духовых".
      Максим понял, что новый знакомый слышал их с Ирми разговор, и робко улыбнулся.
      К Бенци начали ластиться с обеих сторон оба близнеца: "Папа, нам очень понравилось! – заговорил Рувик: – Правда, здорово?" Бенци ласково сжимая плечи обоих, с восторженной улыбкой отвечал: "Здорово – не то слово! Кстати, познакомьтесь: это – мой коллега Ирмиягу, а это – Максим, его друг. А это мои близнецы – Шмуэль и Реувен". Мальчики смущённо кивнули и пробормотали свои имена.
      Ирми хитро ухмыльнулся и, подмигнув сначала одному, потом другому, спросил: "М-да-а…
      А как их различать?" – "У-у-у!!! Есть особые приметы, но мы их ни-ко-му не сообщаем. Сами угадайте!" – и Бенци улыбнулся, подмигнув Ирми, потом улыбнувшись смущённому Максиму.
      Подошёл Ноам. Бенци указал на него Ирми и Максиму: "Вот это мой первенец, Ноам.
      Он у нас, правда, не поёт и не играет, зато золотые ручки! Соберёт вам любой коркинет не хуже фабричного! Чинит скейтборды и велосипеды для всей улицы, даже пробует усовершенствовать их…" – "О, с таким рукастеньким парнишкой нам интересно и полезно сойтись покороче! Правда, Макси?" – неожиданно воодушевился Ирми. – "Он, конечно, не музыкант, но музыку любит и в ней толк понимает. А сейчас он ещё серьёзно осваивает компьютер. Ну, и… В общем, познакомьтесь!" – похлопал Бенци по плечу старшего сына и слегка подтолкнул к двум приятелям.
      Вышли на живописную развилку, где в усыпанных крупными цветами зарослях скрывалась любимая молодёжью кондитерская "Шоко-Мамтоко". "А вы куда сейчас, ребята? Мы с мальчиками – в "Шоко-Мамтоко". Как я понимаю, жена и дочки уже там.
      А может, пойдём с нами? Познакомитесь с моими девочками, а?" – предложил Бенци обоим парням. Они смущённо кивнули, и Ирми пробормотал: "О-кей… Спасибо…
      Макс, пошли…" Максим и Ноам, оба почти одного роста (14-летний Ноам даже чуть повыше) несмотря на разницу в возрасте, сразу же проявили живой интерес друг к другу, и в кондитерскую вошли чуть впереди всей компании, беседуя о чём-то общем для них.
      Разница в 7 лет нисколько им не мешала. После этого вечера трое: Ирми Неэман из Лос-Анджелеса, Максим Лев из Петербурга и Ноам Дорон, родившийся в Арцене, – стали большими друзьями.
 

***

 
      Зайдя в "Шоко-мамтоко", они сразу увидели сидящих за одним из крайних столиков Нехаму и Ренану, уплетающих по второй порции горячего шоколада с взбитыми сливками. Прильнув к Нехаме, дремала маленькая Шилат, положив светло-русую кудрявую головку маме на колени.
      Бенци подошёл к столу и предложил остальным присаживаться вокруг. Он шутливо вполголоса обратился к полненькой, круглолицей старшей дочери: "Ренана, я бы на твоём месте не злоупотреблял… А впрочем, смотри сама…" Ренана отвечала певуче, неожиданно низковатым девичьим голосом: "А мне Шилат отдала свою порцию, а сама уснула. Нехорошо же оставлять!" – "Нехорошо, – согласился отец, но добавил: – Смотри сама, полезно ли это тебе…" Ирми с улыбкой прислушивался к разговору между Бенци и его дочерью. Он перевёл глаза с улыбающегося лица Бенци на лицо девочки, обратив внимание на живую мимику этого лица, удивительно похожего на лицо отца и братьев-близнецов.
      Особенно ему понравились круглые щёчки с симпатичными ямочками и задорная улыбка, такая же, как улыбка Бенци. А до чего красят девочку пышные медно-рыжие волосы, заплетённые в толстую косу, с небрежным кокетством перекинутую через плечо! Каре-зеленоватые, как две огромные виноградины, глаза так же ярко блестят, такие же выразительные и на людей действуют, наверно, так же, как взгляд чеширского льва, его шефа.
      Ренана случайно подняла глаза и заметила, какими глазами смотрит на неё огромный синеглазый "американец", пришедший вместе с отцом к их столу. В течение всего вечера девочка то и дело незаметно кидала на него любопытные взоры, изредка смущённо поглядывая на отца и мать: видят ли, куда направлен взор их дочери?
 

***

 
      Бенци перезнакомил всех со всеми, и компания весело расселась вокруг стола.
      Сидели, уплетая заказанные сласти и обсуждая концерт. Бенци рассказал Нехаме о намерении артистов открыть музыкальную студию и о предложении, сделанном ему лично артистами. Нехама радостно кивала и любовно поглядывала на своих близнецов:
      "А папа-то как обрадуется!" Вспомнив совет Гилада и Ронена, Бенци строго, но с затаённой улыбкой, обернулся к близнецам: "А вам, мальчики, я закажу, что вы хотите, – кроме мороженого и холодного питья! Если, конечно, вы готовы ради пения и музыки пойти на такую жертву…" – "Готовы, пап, готовы!" – "А я вообще не хочу мороженого!" – заявил Рувик. – "Вот и молодец!" – улыбнулся Бенци, а Ренана за спинами родителей показала братишке язык.
      Какое-то время над столом витали тихие разговоры. Ноам и Максим о чём-то переговаривались друг с другом, перебрасываясь техническими терминами, Ирми то и дело вставлял свои замечания. Ренана украдкой поглядывала на Ирми, а он усиленно делал вид, что смотрит куда-то в другую сторону, но взгляд скользил как бы по касательной сферы, в которой перемещались взгляды блестящих глаз девочки.
      Вдруг Нехама предложила: "А что если мы пригласим ребят – кивком указав на Ирми и Максима, – к нам на ближайший шабат? Если им у нас понравится, станут нашими постоянными гостями…" Бенци радостно поддержал: "Отличная идея, дорогая!
      Давайте, приходите!" Ноам повернулся к Максиму, а затем немного скованно – к Ирми: "Так я тебя… э-э-э… вас обоих… буду ждать. Непременно приходите.
      Идёт? Запиши, Макси, мой телефон, а мне свой дай. Созвонимся…" Ирми растроганно благодарил старших Доронов: "Спасибо, адони, спасибо геверет Дорон, спасибо, Ноам. Напитки мы с Макси принесём, только скажите, какие у вас предпочитают…" Ренана просияла и благодарно посмотрела на отца, потом украдкой перевела глаза на Ирми.
 

***

 
      Тут Бенци увидел своего соседа из дома напротив, Зяму Ликуктуса, который не так давно поступил на работу во вновь созданный отдел электронной акустики "Лулиании".
      Зяма пришёл один. Бенци знал, что в его семье так было принято: жена в основном сидит дома с дочерьми, а он, "мужчина, тяжко трудящийся на благо семьи, зарабатывающий деньги", должен иметь возможность время от времени развеяться вдалеке от домашнего шума и суеты. Он как раз подходил к стойке, собираясь сделать заказ, и помахал рукой Бенци. Бенци окликнул его: "Сосед, привет!
      Присоединяйся к нашей компании!" Зяма подошёл к их столику и сел между близнецами и Ноамом со своим кофе и пирожными: "А где вы были? На какой Лужайке?" Бенци недоумённо поднял брови: "Как на какой? На нашей, конечно!.. На "Цлилей Рина"…" – "А я – в "Цедефошрию" пошёл, – похвастался Зяма. – Потому-то моих и не взял, девочкам вовсе ни к чему бы пока что. Старшей, Керен, только исполнилось 14, средней Мерав – 12, а маленькая – вот как твоя малышка, ей 7-и ещё нет…" Ренана, отвернувшись, буркнула про себя, скривив губки: "Знаю я эту Мерав!.. мы её прозвали Мерива…" Бенци услышал и недовольно сверкнул глазами на дочь. Впрочем, Зяма ничего не заметил, он с аппетитом поглощал сдобную выпечку и разглагольствовал с набитым ртом: "Вот я и оставил жену с дочками дома. Меня-то уговорил мой новый шеф Тим Пительман". Бенци изумлённо уставился на Зяму: "Ты у Туми работаешь? Он же, кажется, не у нас…" – "У какого Туми? – удивлённо поднял Зяма брови. – Ты хотел сказать – у Тима Пительмана!" – "Ага… Я оговорился…" – "А что? Я давно с ним работаю, ещё в патентном бюро с ним начинал… – с важной небрежностью обронил Зяма и пояснил: – Очень приятный парень, мягкий, обходительный! А улыбка!.." – "Я думал, он работает в патентном бюро…" – "Бенци, у тебя устарелые сведения! – авторитетно заявил Зяма. – Тим раньше работал на какой-то акустической фирме у себя в кибуце, вот его опыт у нас и пригодился! Я даже не могу тебе рассказать, какие архиважные работы под его руководством мы делаем!" – "Ну-ну… Случайно я знаком и с… Тимми, и с его улыбкой. И сколько он тебе платит, улыбчивый ваш?" Зяма нахмурил свой невысокий лобик и наставительно произнёс: "Неприличные вопросы задаёшь, Бенци". – "Ладно… Прости… Не отвечай, если не хочешь. Но зачем ты туда пошёл, в эту… э-э-э… "Цедефошрию"?" Зяма удивлённо глянул на Бенци, как бы соображая, как лучше ответить: "Видишь ли… Шеф очень меня просил, говорил, что очень важно, чтобы там были и такие, как я… Ну, и… Ему важно, чтобы его сотрудники посещали "Цедефошрию". Это же наша группа Большую Ра… э-э-э… ладно… не будем от этом…" – "Ну, и как, много было таких, как ты? В кипе, в смысле?.." – невинным тоном осведомился Бенци. Зяма несколько замялся: "Если честно, то – нет… Из нашей группы я был один такой, и…" – "И как, понравилось?" – "Ой, не знаю… Бред какой-то, по-моему… Я поэтому раньше свалил. Но, может, я просто ничего не понимаю. Может, эта музыка…" – "Музыка???" – изумлённо спросил Бенци. – "Ну да – альтернативная музыка! Это устарелый термин, – махнул Зяма рукой и важно произнёс: – Сейчас это называется силонокулл!
      Это новое течение, оно как раз вписывается в струю подобающей цветовой гаммы!
      Понимаешь, что это значит?" Бенци удивлённо поднял брови, Ирми с Максимом пожали плечами и с усмешкой переглянулись, но Зяма ничего этого не замечал, или не хотел замечать.
      Он с важностью продолжал, чуть не захлёбываясь от возбуждения: "Ты бы видел, как на неё реагировали молодые элитарии из Далета и Алеф-Цафона! Надо было видеть, как они себя вели! На мой непросвещённый взгляд, слишком разнузданно… Они это называют – раскованно!.. Но… я полагаю, мы просто чего-то не понимаем… Может, это новый раскованный стиль поведения второго-третьего поколения свободных от всяческих галутных комплексов людей!.. Надо бы постараться понять эту молодёжь, приблизиться бы к ним!.." – "А может, лучше постараться их приблизить к нам?" Зяма повысил голос и продолжал возбуждённо частить: "Но они же не хотят!.. Кто-то ведь должен бы положить начало шагам навстречу… Вот я и решил… И Тим – тут он резко понизил голос: – очень просил… Он как-то обмолвился, что ему было бы неприятно, если бы его сотрудники, игнорируя "Цедефошрию", ходили в "Цлилей Рина", которую ругает геверет Офелия! Он прав! Мы создали "Цедефошрию", значит, нам уж никак не подобало бы её игнорировать…" Бенци покачал головой, тихо поясняя Ирми и Максиму: "Цедефошрия" – это Ракушка счастья, то есть по определению что-то ограниченное и… некошерное… – затем повернулся к Зяме: "Ладно, Ликуктус! Кушай, давай!.. Тут вкусно готовят! Правда, Ренана?" – он обернулся к дочери и чуть заметно подмигнул друзьям.
 

***

 
      У входа в Парк на скамейке сидела Рути, а рядом с нею, положив ей голову на колени, сладко спала Ширли.
      Подошли Моти и близнецы. Рути вопросительно глянула на мужа, и он ответил на её немой вопрос, устало проговорив: "Слава Б-гу! Эта вакханалия для нас, – подчеркнув эти слова: – закончилась! А там действо ещё продолжается… Уф-ф-ф!..
      Еле увёл наших сыновей оттуда…" – "А что это было?" На это ей ответил Галь, по её мнению, чересчур возбуждённым тоном: "Мам, раз уж daddy не понял…" Тут Моти резко оборвал мальчика: "Я тебе уже сказал, чтобы ты не называл меня так! Мы сейчас не в Австралии!" Смутно он догадывался, что ему неприятно, что сын так его называет только потому, что так говорит Тим, но не хотел заострять на этом своё внимание. Галь виновато потупился: "Ну, прости, не буду… – и снова возбуждённо заговорил: – Ты себе не представляешь, мама, что это за сила! Ты понимаешь? Эта музыка выше мелодий, ритма и прочей ерунды! Полнейшая безграничность и бесконечность!" Рути осведомилась холодновато-удивлённым тоном:
      "То есть как? – музыка выше мелодий, ритма и прочей, как ты называешь, ерунды?" – "А вот так!!! Мелодия ограничивает восприятие. А ритм – это вообще оковы! Ты почитай, что пишет об этом Офелия! А силонокулл – наоборот: безгранично расширяет восприятие! В этой музыке всё: и космическая мощь, и бесконечность пространства, в котором всё едино, все имеет смысл – и одновременно не имеет его!" Тут уж Моти решился перебить сына: "Вот именно: не имеет никакого смысла то штукарство, что эти странные типы нам сейчас выдали. Представь себе, Рути: один… по имени Куку… понимаешь?.. э-э-э… Бакбукини… всё время со страшной силой бьёт бутылки! Много-много бутылок!.. – рассказывая об этом, он устало плюхнулся на скамейку рядом со спящей Ширли, -…а другой, которого нам представили – сахиб Ад-Малек… играет на электронном гибриде электропилы с электродрелью – и звук соответствующий. Это у них называется музыка? А наша жутко гениальная Офелия Тишкер им поёт гимны и оды слагает! У неё это оч-ч-чень складно выходит, куда как доступнее, нежели объекты её описаний… Ну, естественно, Тим… э-э-э… за нею повторяет, а наши умные сыновья – за Тимом…" Рути вполголоса прошелестела: "Ад-Малек… – странное имя… Неудивительно, что Туми повторяет за Офелией Тишкер все её… Не знаю, как назвать поприличнее… Только бы наши сыновья не повторяли…" Моти укоризненно и с горечью покачал головой: "То-то и беда, что повторяют!.." Но мальчики не слышали беседы родителей, они наперебой упивались воспоминаниями о концерте.
      Моти, вставая со скамейки, чётко и резко проговорил: "В общем, мальчики, как вы хотите, но в ближайшее время я вам не советую посещать "Цедефошрию", особенно такие концерты. Вот подрастёте – и на здоровье… А пока… Моей же ноги на этих концертах не будет! Когда у меня есть время для музыки, я хочу получить удовольствие, но не удар по мозгам и нервам!.. Между прочим, – он повернул голову к жене: – этот жуткий силонофон, из которого непонятно, как он звуки извлекает… в общем, он берёт вовсе не повышенной громкостью, а… не знаю даже, как сказать… Я попытался проанализировать: громкость как раз там не такая уж сумасшедшая, он звучит… как бы это поточнее выразить… негромко, как бы обволакивающе, вкрадчиво… даже не влезает в тебя, а – проскальзывает в самое нутро, как червем каким-то, ужом…" – "Не волнуйся, если у него появятся подражатели, они постараются достичь нужного им эффекта именно громкостью…" – тихо и опасливо заметила Рути. – "Да, подражатели – это почти всегда карикатура на оригинал…" Рути погладила спящую Ширли и ласково прошелестела: "Доченька, папа с мальчиками пришли, мы домой едем!" Девочка, вздрогнув, подняла голову, сонно щурясь.
      "Ну, а у вас как было?" – наконец, спросил Моти. – "Как всегда, хорошо и приятно…
      Ширли потанцевала с ровесниками, а я посидела, поглазела на весёлых, радостных детей, послушала очень приятные мелодии песен, потом мы пошли в "Шоко-Мамтоко".
      Ну, как и собирались. Никаких неожиданностей… Ах, да… В кондитерской, когда мы уже доедали, и Ширли устало ковыряла ложкой в бокале, к нам за столик подсели Нехама и две её дочки – одна постарше Ширли, крупная, полненькая такая… другая маленькая, 5 или 6 лет. Я почему-то думала, что у них первенец сын…" – "Ну, да, он старше наших мальчиков. А как Нехама?.. А где Бенци и остальное потомство?" – "Нехама сказала, что Бенци и мальчики ещё в "Цлилей Рина", а её девочки затащили сюда, особенно малышка тянула, захотелось шоколад со взбитыми сливками, боялась, что кончится или кафе закроют… Нехама всё такая же худенькая и стройная…
      Пятерых родила…" – и Рути, которая с молодости очень переживала из-за своей полноты, вздохнула. Помолчав, она снова заговорила: "Вот ей бы брюки очень подошли, а она… – и вдруг оживилась: – И знаешь, на них, на троих, и на малышке тоже, сарафаны-джинс с прекрасной вышивкой. Я только успела подумать, какие дорогие вещи они носят, и даже малышке покупают дорогое. А Нехама, словно мои мысли угадала, тут же поведала мне: и сшила, и вышила эти сарафаны старшая девочка. Её свекровь, – известная в Меирии мастерица… А я и не знала, что знаменитая геверет Шошана – мама Бенци! Мне-то в молодости дорого было у неё одеваться, я её и не видела ни разу… на их свадьбе – впервые. Вот она и научила внучку всему, что умеет сама. Девочка и шьёт, и вышивает для себя, мамы и сестры, вяжет отцу, братьям. А как она похожа на Бенци! Ты бы видел! Такие же огромные сверкающие глазищи, только без очков, и волосы почти такие же, только в пышную косу заплетённые, а не лохматой гривой. У меня, помнишь, была такая же коса, только светло-русая. Если бы не полненькая и не эта рыжая коса, то… настоящая юная ведьмочка. Правда, добрая ведьмочка. Слишком бойкая девчонка, не чета нашей нежной и тихой Ширли. Нехама говорит: эта девчонка прирождённый командир, братьями, особенно близнецами, которые на полтора года младше неё, командует так, что родителям то и дело приходится её одёргивать. Даже были случаи, что давала им тумаков, а те боялись её больше, чем отца. Я так поняла, что Нехама не очень довольна такой не девчоночьей активностью своей дочери.
      Представляешь, Ширли даже не захотела с нею знакомиться!.. Наверно, застеснялась, или от усталости. А маленькая – ну, просто копия Нехамы, только что светленькая, как бабушка Ривка. Красивая девочка…" Моти ласково прикоснулся к руке жены: "Ну, пошли к машине…" Спустя несколько минут, когда машина, тихо шурша шинами по запылённому асфальту, неслась по проспекту, Моти услышал, как Галь пробормотал сонным голосом: "Папа, а ты знаешь, Ад-Малек играл самую гигантскую и самую красивую ракушку, бурей выброшенную на берег, вот что он играл. Поэтому всем и понравилось…" Гай откликнулся таким же сонным голосом: "Ракушка – это самое красивое в мире!"
 

***

 
      Рассказ Рути о встрече с Нехамой и о младшей дочери Бенци вызвал новую волну воспоминаний. На память пришло, как 6 лет назад на полуденной, раскалённой от летнего зноя шумной улице Эрании он случайно встретился с Бенци.
      Моти захлопнул дверь своей новенькой "Субару", привычно проверил, хорошо ли закрыты остальные двери, и направился вдоль по шумной улице. И вдруг увидел своего старого армейского приятеля Бенци, который нёсся навстречу, поглощённый своими мыслями. Его медно-рыжая грива, прикрытая кипой, полыхала огненной короной под яркими солнечными лучами. На его добродушном лице, всё так же напоминающем лик улыбающегося льва, лежала печать усталости и забот.
      Моти воскликнул удивлённо и радостно: "Шалом, Бенци!" – ему и впрямь было приятно видеть старого друга, да ещё и после стольких лет, что они не общались.
      Тот остановился, вгляделся через очки, – что это за знакомый голос его окликнул по имени? – и они заулыбались друг другу, бросились навстречу, принялись с силой хлопать друг друга по спине, радостно смеясь… Разговорились.
      Оказалось, Бенци работает в какой-то крохотной фирме, создаёт какие-то маленькие программы, неинтересно, да и денег негусто… У них с Нехамой совсем недавно родился 5-й ребёнок, дочурка Шилат, и зарплаты явно не хватает, чтобы содержать семью с пятью детьми. Моти спросил заинтересованно: "Так кто у тебя? Я знаю только о первенце…" – "Ну, через 2 с половиной года после Ноама родилась Ренана, потом через год и несколько месяцев – мальчишки-близнецы, Шмуэль и Реувен, а теперь вот – ещё доченька!.." Моти широко улыбнувшись, удивлённо поднял брови: "Как, и у тебя тоже близнецы?" – "То есть как это – у меня тоже?" – "Ну, как же, и у нас с Рути близнецы, наши первенцы. Есть ещё дочка!.." – "А, ну да, ну да… Я и забыл… Наши Шмулик и Рувик, они у нас третьи…" Бенци заулыбался, и его лицо осветилось такой добродушной и открытой улыбкой, как в те давние дни их тесной дружбы, что у Моти потеплело на душе.
      Моти вгляделся в утомлённое лицо своего армейского приятеля и вдруг решился: "Смотри, я работаю в "Лулиании". Сейчас наша фирма активно развивается, и у неё отличные перспективы. Недавно мне дали отдел, назначили главным специалистом. Ты бы не хотел ко мне перейти? Интересную работу и хорошую зарплату гарантирую! Кстати, с нами и Туми Пительман начал сотрудничать. Надеюсь, помнишь? Правда, сейчас он не Туми, а Тим…" – "Как же, как же! – иронически скривился Бенци. – Так тянулся к нам с тобой, когда вместе были в учебке, когда мы ему были нужны! Моя кипа тогда его нисколько не смущала. Зато наверх он пробился быстрее и ловчее нас. А как появился после офицерских курсов, так и оказалось: такой наш Туми борец с религиозным засильем! Мы с Нехамой для него вообще – люди второго сорта… Так он всё-таки поменял имя, которое ему шутник Лулу присвоил? Почему к исконному не вернулся? Почему не Томер, а Тим?" – "Я спросил, он дал понять, что мой вопрос не по делу…" – "В этом он весь!" Моти примирительно возразил: "Ну-ну-ну…
      Уверен, Бенци, ты преувеличиваешь!.. В принципе он парень неплохой, просто неудачник. А ведь по-своему очень талантлив!.." – "А чего это он неудачник? В личном плане? Ну, так это судьба!.. И потом… Я не думаю, что он совсем уж один…
      Зато карьеру он себе сделал лучше всех! В этом он действительно талант!.. Не мне чета, это уж точно!" – "Ладно, я не о Тиме хотел. Хотя мы с ним сотрудничаем…
      Слушай – ведь ты специалист по финансовым программам, не так ли?" Бенци усмехнулся: "Смотри ты, помнишь! Ты знаешь, я должен подумать, с Нехамой посоветоваться… В принципе дело хорошее…" Моти сказал деловитым тоном: "Вот тебе мой телефон. Позвони, как решишь. Но не тяни, сейчас есть вакансия. "Лулиания" – фирма растущая, работа у нас интересная!
      А потом… поди знай… Ну, и деньги тебе нужны уже сейчас!" – "Спасибо, Моти, – благодарно заулыбался Бенци. – Созвонимся!.. Ну, я побежал. Рути привет!" – "Спасибо, привет Нехаме, если она ещё не забыла меня…" Бенци насмешливо заулыбался, хлопнул Моти по плечу и, махнув ему рукой, скрылся в толпе.
 

***

 
      Моти с самого начала совместной работы понял, что в лице Бенци Дорона он приобрёл прекрасного, инициативного, трудолюбивого и скромного, аккуратного, наконец, просто очень способного коллегу. Все программы, разработанные Бенци, отличались оригинальностью, яркостью и особой изюминкой. А ведь, казалось бы, что такого особо оригинального можно выжать из финансового блока! А вот ведь Бенци мог! Его программы неизменно сверкали самыми яркими гранями его незаурядной личности. Моти знал, что программы Бенци – его оригинальное творчество, а не вариации, пусть и очень талантливые, чьих-то программ.
 

 
      Маленький тихий экспромт Неутомимый характер Мезимотеса не давал ему покоя. Основанная им фирма "Лулиания" процветала. Главная Лужайка Парка, популярная в Эрании "Цедефошрия", вобравшая в себя и самую престижную сцену и самый престижный ресторан, и самую престижную дискотеку, и самый шикарный на побережье пляж, давала колоссальный доход.
      Но Минею этого было мало. Ведь это он, Миней Мезимотес, столько сил вложил в создание именно такого эранийского Парка, каковым он прославился на всю Арцену.
      Ведь это он предложил выполнить Парк в виде гигантской, красивой морской ракушки и расположить его на берегу моря.
 

***

 
      В ресторане "Цедефошрия" в этот предвечерний час было немного народу. За полупрозрачной занавеской еле слышно булькало нечто, смутно намекающее на принадлежность к модному музыкальному направлению.
      За небольшим столиком возле окна сидели трое. Из угла посверкивала загадочная улыбка Минея Мезимотеса, напротив него с заинтересованными лицами, к которым были намертво приклеены благожелательные улыбки, сидели Тим Пительман и Офелия Тишкер. Тим с трудом втиснул свои телеса в кресло и поэтому ощущал себя не слишком уютно. Офелия сидела так близко к Тиму, что, казалось, ещё немного – и она окажется у него на коленях. Её диктофон сиротливо лежал перед нею на столе.
      Миней подозвал официанта и сделал заказ. Спустя несколько минут трое с удовольствием поглощали закуски и напитки, обмениваясь ничего не значащими фразами.
      Когда в тарелках почти ничего не осталось, и Тим досасывал последний бокал пива, Миней неожиданно прихлопнул ладонью столешницу и веско проговорил: "Итак, друзья.
      Вы знаете, что всё у нас беседер гамур, так сказать – ОК! Но есть кое-что, что меня тревожит…" Тим пожал плечами, сладко ухмыльнулся: "А что может быть не так в нашей Эрании? С таким-то рош-ирия Ашлаем, с таким-то Минеем в… – он важно поднял палец: -…городском совете!" Офелия нарочито небрежно заметила: "Со следующей недели я начинаю вести свою двухчасовую программу на местном телевидении. Я уже продумала, как построю первый выпуск моего шоу! Приглашу… э-э-э…
      Да! Самого Ори Мусаки-сан! Пусть расскажет о том, как он сформировал группу силонокулла… так сказать "Звёздные силоноиды"! Молодёжи понравится! И ещё… – она потянулась с кошачьей грацией, по-кошачьи сверкая круглыми глазищами. – А что, почему бы и нет!" – "Я слышал, Виви Гуффи новый диск выпустил!" – немного в нос обронил Тим. Офелия подтвердила: "Ага-а-а… Две-три композиции этого диска у нас будут музыкальным фоном. Ведь моё шоу будет транслироваться в пятницу вечером, значит, досы её не будут смотреть. Скандал откладывается!" – "Есть в этом определённый минус! Скандал мог бы резко повысить популярность и диска Виви, и твоей программы!" – "Это мысль… Но додумаю потом… на досуге…" Миней какое-то время снисходительно выслушивал словесный пинг-понг своих молодых друзей, затем решил остановить их похвальбу: "Ребята, всё, что вы сказали, очень хорошо, даже замечательно! Но… Я не для смотра ваших будущих достижений вас сюда пригласил. У нас имеются не всякому глазу заметные, но от этого не менее серьёзные проблемы…" – "А что такое, Миней?" – забеспокоился Тим. – "Мне не даёт покоя то обстоятельство, что слишком многие концертные Лужайки некоторым образом выпадают из новой концепции нашего Парка – многовитковой морской ракушки.
      В основном это относится к их репертуару и соответственно жанрам. Только "Цедефошрия" целиком вписывается в новую концепцию, в струю подобающей цветовой гаммы! Но, увы, она посещается отнюдь не столь массово, как нам бы хотелось".
      Офелия с серьёзно-озабоченным видом покачала головой: "Я разделяю ваши опасения, адони. Но что мы можем сделать! Все эти Лужайки популярны у слишком многих эранийцев. Не все же элитарии!" – "Ты имеешь в виду, Фели, тех, кто не считает и не хочет считать себя элитариями?" – подхватил Тим.
      Миней объяснил: "Вы знаете, я человек интеллигентный и либеральный! Поэтому я с самого начала приветствовал создание всевозможных концертно-театральных Лужаек – на любой вкус! Мне было важно сделать наш Парк своеобразным культурным заповедником Эрании… так сказать, переместить центр эранийской культуры в наш Парк. И мне это удалось! Для этого мы приглашали на Лужайки Парка известные на весь мир симфонические и камерные оркестры, оперные и драматические коллективы, джазовые и рок-ансамбли. Чтобы вся Эрания стремилась в Парк, чтобы средний эраниец не мыслил себе жизни без увлекательного досуга именно в Парке. По большому счёту я даже ничего не имел бы против Лужайки "Цлилей Рина", где исполняется любимая досами музыка. В своё время нужно было обеспечить культурный плюрализм в Парке – и мы этого добились. На определённом… – подчёркиваю: на определённом этапе! – это работало. Но теперь-то становится ясно, что культурный плюрализм тоже надо умело направлять. Надо сказать, меня никогда не интересовала ни программа "Цлилей Рина", ни её постоянные посетители. В рамках культурного плюрализма они получили большую свободу. Как и все, впрочем… Но слишком большая свобода ударила им в головы! Бесконтрольность, знаете ли…" – "Да! Эти их дешёвые билеты… – свирепо воскликнула Офелия. – Специально, чтобы завлекать маргиналов! А их в среде фанатиков хватает!" Тим, услышав слова Офелии, вдруг возбудился и заёрзал в тесном для него кресле: "А то, что в последнее время её начали посещать не только досы из Меирии и Эрании, ещё из дальних пригородов приезжают… это что – пустяк? Того и гляди, она популярностью затмит "Цедефошрию"!
      И что они там нашли в этих воплях и дрыганьях, которые они, как мне рассказывали, называют танцами!?" Офелия заговорила гораздо спокойней, деловитым тоном: "Я там не бывала, но мне уже доложили сведущие люди, что на концерты наиболее популярных их так называемых артистов приезжают досы со всей Арцены. И делают им хорошую кассу!" – "Ну, не скажи, – спокойно заметил Миней, – эти, кого ты именуешь "так называемыми", – признанные во всём мире музыканты и певцы. Знаешь, сколько они имеют со своих дисков – по всему миру? После этого они могут себе позволить и дешёвыми билетами своих фанатов подкупать!" Офелия отмахнулась: "Что ещё плохо – концерты в "Цедефошрии" и в "Цлилей Рина" совпадают по времени!" Миней кивнул: "Вот-вот!
      Мы думали как лучше, а получилось… Думали – они стушуются, а они даже внимания на нас не обратили!.. – с горечью воскликнул Мезимотес. – Представляете, какой это наносит ущерб главной и самой доходной Лужайке Парка, а стало быть – мне лично и нам с вами!" Тим поддакнул: "Не только вам лично, а всему городу! Какой же престиж будет в конечном итоге у нашего Парка, у нашей Эрании, если по всей Арцене будут говорить о Лужайке досов и замалчивать нашу! Того и гляди, всем захочется слушать их унылую, мракобесную музыку! А наш силонокулл! – драматически воскликнул Тим. – Что с ним-то будет? Столько сил, столько денег вбухали в его пропаганду – и всё пойдёт прахом!.. А что станет с нашей "Цедефошрией"?!" Офелия засмеялась: "Ну, ты, Тимми, пожалуй, загнул! В "Цедефошрии" слушатель особый, элитарный, его к досам не завлечёшь, на аркане не затянешь! Кроме того, я почти не пишу о фанатиках, об их знахарской, шаманской музыке… Разве что в отрицательном ключе!.." Тим заулыбался: "Вот-вот! Отличное слово нашла, Фели!
      Знахарская… вернее сказать – шаманская музыка! Развей эту мысль! Прибавь ещё сильных, убойных эпитетов! Надо досам та-акую музыку устроить, чтобы рта не посмели раскрыть, на наши законные права и доходы посягать! Да и куда идут деньги, которые они выручают со своих концертов! Какой-то процент за аренду Лужайки в нашем Парке они нам отстёгивают, ничего не скажу… А остальное? Ведь как ни дёшевы у них билеты, при такой популярности, какой они сейчас достигли…" – "Ничем не заслуженной, украденной у куда более достойных коллективов", – обронила как бы вскользь Офелия. – "…они гребут сумасшедшие бабки, а тратят их… на своих паразитов, которые не работают, а только молятся и детей рожают! Вот студию для своих ублюдков в Меирии открыли, учат их озвученному мракобесию, более сильному по воздействию…" – зло прошипел Пительман.
      Миней заявил: "С этим нужно что-то делать! В общем и целом ты прав, Тимми, относительно этой замшелой публики, этих, с позволения сказать – артистов и посетителей этого… гнилого места! Но выражать всё это открыто не стоит. Ни в коем случае! Мы же с вами за плюрализм, правда, ребятки? И потом, не забывайте: у нас в "Лулиании" целая группа меиричей (так я предлагаю их называть – политкорректно!) работает. Да и у тебя, Тимми. И работники не самые худшие… от них есть польза фирме – и немалая!" – "Всё так, Миней… Всё так… У меня парочка таких работает… Надеюсь их приручить… Есть успехи, кое-кто подаёт большие надежды…" – туманно проворковал Тим.
      "А какое место, какую красивую Лужайку заняли! С видом на море!.. Надо ещё выяснить, кто такую Лужайку предоставил досам… по какой протекции…" – проговорила Офелия с нажимом. Тим слишком резко повернулся всем корпусом к подруге, чуть не свалившись с кресла: "Короче, Офелия, ты должна начать потихоньку, незаметно, постепенно… сначала умеренную, а затем… шумную кампанию в прессе против всего и всех, связанных с "Цлилей Рина". Ну, а самые прогрессивные и современные культурные веяния, покорившие весь мир, прежде всего – силонокулл, ты и так уже вовсю рекламируешь. Просто нужно как можно громче и убедительней противопоставить одно другому! Про-ти-во-по-ста-вить!!! – подчеркнул Тим. – И делать это непрерывно, чтобы эта идея вошла в умы и сознание простых эранийцев". Офелия усмехнулась не без ехидства: "Тимми, я, конечно, понимаю, что человек, лишённый от природы музыкального слуха, обладает в нашем деле особой ценностью в силу незамутнённости и неиспорченности восприятия нового и прогрессивного, особливо в музыке. Но давай не будем мне указывать, как и что я должна делать! Договорились?" Миней проговорил примирительно, проникновенно глядя то на одного, то на другую:
      "Ребята, только не ссорьтесь! Нас связывает общее дело! Тебе, Тимми, стоит сойтись поближе с Ад-Малеком и Куку Бакбукини. Познакомься с ними поближе, узнай их вкусы и интересы, постарайся всемерно удовлетворить. Они очень пригодятся нам для нашего дела! Понял? Нет-нет, Фели, тебя я попозже подключу. Пока что используй всю свою ударную силу против меиричей и их Лужайки, а она у тебя имеется! Надо к ним раз-другой наведаться…" – "Опытному и талантливому журналисту достаточно поспрашивать народ, который там поблизости ошивается, чтобы выдать в меру достоверный материал!.." – заметила не без гордости геверет Тишкер.
      Тим заглянул в глаза Офелии и тихо, опасливо предложил: "А кстати, почему бы тебе не сделать передачу о Климе Мазикине? Проинтервьюировать его на нужную нам тему по ходу дела!.." Офелия улыбнулась: "Да я уж думала об этом… И о нём, и об учёном-археологе Кулло Здоннерсе… Знаете? – тот самый, который открыл древнюю культуру народа мирмеев, разросшиеся остатки которого, оказывается, проживают у нас в Арцене… Как выяснилось, в Аувен-Мирмии, и не только там, живут современные… э-э-э… потомки этого очень самобытного народа… Ещё хочу посвятить передачу рассказу о Бизоне Хэрпансе… это уж оставлю на конец цикла о знаменитых деятелях современности. Всему своё время… Дай продумать… составить на каждый случай универсальную убойную композицию подачи материала…" Миней засмеялся: "Да, Тимми, ты уж очень торопишься. Дай развернуться. В нашем деле ничто так не ценится, как постепенность. И поменьше эмоций – они иногда могут сильно навредить делу. И, Офелия, милочка, о мирмеях старайся упоминать… э-э-э… очень ненавязчиво, как бы вскользь… Не надо раньше времени будоражить массы… всё же с ними… э-э-э… сама знаешь… э-э-э… не всегда всё ладно!
      Поняла, кисонька? Ну, как, пошли на воздух? Минуточку… Официант, счёт!" Выходя на улицу, Тим сощурился и оглянулся по сторонам, затем предложил: "Миней, вас домой или?.." Сидя в машине, Миней какое-то время посматривал в окно, потом тронул Офелию, сидящую рядом с Тимом, за плечо: "Я, кажется, начинаю понимать, в чём главная проблема. Посмотрите – все усилия Офелии, если и воздействуют на основную массу эранийцев, то недостаточно. Народ хочет посещать свои любимые Лужайки, слушать свою любимую музыку, наслаждаться тем, к чему с детства привык. И за приемлемую цену! – с нажимом добавил он. – Это, пожалуй, самое существенное!" Тим пробормотал, глядя на дорогу: "Ага… Цены на всех этих неэлитарных Лужайках много ниже, нежели в "Цедефошрии"!" – "Хорошо бы незаметно прибрать к рукам все Лужайки. Тогда можно было бы и цены ненавязчиво контролировать, и репертуар…" – мечтательно заметил Миней. – "Ну-ну… Вы готовы контролировать эту артистическую богему? – прищурилась Офелия. – Рок-музыкантов, особенно тех самых, которые сейчас подвизаются в мюзиклах? Желаю успеха! О досах… э-э-э… меиричах, облюбовавших "Цлилей Рина", и не говорю!.." Миней, выходя из машины возле своего дома, положил руку на запястье Тима (до плеча ему было не достать): "Спасибо, Тимми, спасибо, Офелия! А над тем, что ты сказала, я подумаю… И ты подумай о моих словах! Задача непростая, но… посмотрим! Кстати, нам на данный момент совсем ни к чему ссориться с любителями других музыкальных направлений, с классиками, с рок-музыкантами и прочими… Их лучше иметь своими союзниками… Поняли, друзья мои?"
 

***

 
      Не было в центре города ни одного паба или кафе, где бы на столике не лежало несколько экземпляров газеты "Бокер-Эр". Ведь это такой кайф! – удобно расположиться за столиком с запотевшей кружкой холодного пива (или дымящегося ароматного кофе со сладкой булочкой) и прочитать свежую статью любимицы эранийской элиты журналистки Офелии Тишкер.
      Заглянем же через плечо вот этого, к примеру, завсегдатая популярного паба "У Одеда", расположенного как раз напротив городского базара, который содержит известный всей Эрании Одед Рагильский из квартала Бет. Заинтересовавший нас завсегдатай паба "У Одеда", полный лысоватый мужчина по имени Гади, уселся за столик у окна. На его вислом необъятном животе выделялись вытянутые подтяжки, непонятно как поддерживающие штаны. Не выпуская из правой руки запотевшей кружки, Гади левой рукой разложил на столе газету и в поисках колонки Офелии зашуршал желтоватыми, тонкими листами, пестрящими всевозможной забавно оформленной рекламой и фотографиями, вторгающимися с детской непосредственностью в статьи с недетским содержанием, создавая для кое-кого ощущение неловкости и диссонанса.
      Но вот Гади отыскал нужную статью и углубился в чтение. Ополовиненная кружка сиротливо стоит по правую руку, повлажневшая газета занимает весь столик, а глаза так и бегают – туда-сюда, туда-сюда… Гади бормочет себе под нос: "Ага!
      Ага! Где это самое? А-а-а… вот оно: "…низкий культурный уровень, царящий на прочих примитивных, маленьких, плохо оборудованных Лужайках, руководство которых неизменно потакает низменным вкусам толпы…" Блеск! Лучше нашей Офелии и не скажешь! – Гади незаметно для себя повысил голос, что привлекло к нему внимание сидящих за соседними столиками. – И кому эти остальные Лужайки ва-ще нужны, почему их не закроют?" К нему за столик подсел старинный приятель Мици. Он склонился к газете, и в ответ на реплику приятеля пожал плечами: "А чего их закрывать? Вот мои оболтусы любят ходить на "Рикудей Ам"! Разве у нас не демократия? Пускай каждый ходит развлекаться, куда ему хочется!" – "Ну, и пусть ходют – на то они и оболтусы!
      Кто им не даёт! – начал распаляться Гади. – Демократия – она для всех, кто в ней понимает. Да и, честно говоря, закрой они остальные Лужайки, в ихнюю "Цедефошрию" ходить было бы дороговато… Мы ж не элитарии – деньгами швыряться! Вот если бы… – мечтательно обронил он, – цены немного снизили…" Подошёл Охад, подсел к Гади за столик. Он внимательно прислушивался к разговору, потом решил вставить своё слово: "Будто не знаешь, что эти Лужайки чуть ли не ровесники Парку, когда о "Цедефошрии" и слыхом не слыхали! У них тоже концерты – не халява. Но эти любимчики Офелии вообще с катушек съехали! А ихние кассеты, сам знаешь, сколько стоят! Никакой зарплаты не хватит, даже если пристроился в тёплое местечко… Разве что элитариям из Далета по карману деток такой музыкой баловать…" – "Ты прав – согласился Гади, – если хотят, чтобы народ их принял, пусть дадут нам их слушать! Мы университетов не кончали… Нам столько не плотют, чтобы билеты на их концерты покупать!.." Мици опрокинул в себя кружку пива и проскрипел: "Я хочу, чтобы моим детям была доступна элитарная культура! Уж если о ней Офелия пишет, значит что-то стоящее!
      Не знаю, не слышал, но Офелии верю!" – "Самое то, чтобы мозгами подвинуться!" – откликнулся с соседнего столика Хези. Он откинулся на своём стуле и отодвинул кружку пива и тарелку с остро-солёными хрустиками. Гади резко повернулся в его сторону и принялся сверлить его глазами, словно желая напугать: "Но-но-но! Ты говори, да не заговаривайся! Если не по карману передовая культура – так и скажи, а чушь молоть нечего!!!" Одед, услышав громкий спор, подошёл к столику, за которым бушевал Гади: "Ребята, не спорьте! Лучше ещё по пивку вдарьте! Я скидку сделаю! И закусочку фирменную подам в подарок! Что хотите: – дары моря, салатик, или и то, и другое?" Гади тут же размяк: "Давай! Я всегда ЗА! Салатик с дарами моря, и чтобы креветок побольше.
      Знаешь же, как я люблю!" Гади принял из рук Одеда полную, с пышной шапкой пены кружку: "Спасибо, Одед!.. Я так понимаю, что в основном Офелия нападает на рассадник мракобесия и фанатизма в Эрании, на "Цлилей Рина"!" Хези проговорил вполголоса, впрочем, достаточно внятно: "Как будто она там хоть раз побывала…" – "Да ты послушай, послушай, как она пишет! – Мици протягивает руку, берёт газету, которую кто-то только что отложил в сторону, и, шурша, ищет нужную страницу: – Вот! Нашёл! Слушайте: "От заполонивших один из красивейших уголков нашего Парка их кип, бород, пейсов и свисающих цицит, от париков на бритые головы их дам, а также длинных юбок, небрежно подметающих аллеи Парка, – в глазах темно! Из Неве-Меирии в эранийский Парк наезжают разнузданные фанаты хасидского рока и клейзмеров. Их грубые, шумные и слишком частые нашествия отнюдь не украшают наш прекрасный город. Кто же не знает, что за публика обитает в Меирии! Возникает вопрос: может ли позволить себе наш прекрасный город пускать в Парк на низкопробные действа, которые они самонадеянно назвали "концертами", происходящие на Лужайке "Цлилей Рина", чужаков со всей Арцены? Почему бы этот уголок не отдать любителям истинной культуры! Почему меньшинство свои вкусы диктует большинству?! Неужели кому-то ещё непонятно, к каким проявлениям насилия на фоне борьбы культур могут привести такие нашествия? И это происходит в таком красивом и живописном уголке нашего любимого Парка!" Ну, что, не так, скажешь? – грозно вопросил Мици, откладывая газету. – Так написать можно, только видя всё это своими глазами! Только душой болея за наш город, за наш Парк!" Охад с сомнением пробормотал: "А мне верные люди рассказывали, что она ни разу… вы слышали? – ни разу не была на той Лужайке. Она только видела, как туда народ стекается, всякие там любители… э-э-э… из досов. И тамошнюю музыку ни разу не слушала. Мне по секрету сказали, что ей об этом рассказывал её boy-friend… этот как-его-там… вроде… Питель… ман…" – "Как будто талантливому журналисту необходимо всё видеть своими глазами! – отпарировал Гади. – Она и так может проникнуть в происходящее, мысленно, что ли… На то она и Офелия! Звезда!
      Понимать надо!" В разговор встрял человек, которого никто ранее не видел в этом пабе, по имени Ханан: "Вы что, не знаете? – этому Пительману слон на ухо наступил! А я там бывал – и не раз! Великолепную музыку там играют, поверьте!" – "Ты там бывал?
      Что ты там делал, а? – изумлённо и с подозрением воззрился на новичка Мици. – Нормальные люди нашего круга туда не ходют. А сам ты кто такой? Откуда взялся?
      Но раз ты туда ходишь, что ты делаешь в нашем пабе? Ведь тебе нельзя тут кушать – не знаешь, что ли?" Гади встал, угрожающе подтягивая штаны: "А ну-ка, пшёл отседа, фанатик чёртов! К досам он, видите ли, ходит, ихние бренчалки слушает, а потом на нашу Офелию тянет! – замахивается и снова подхватывает сползающие штаны:
      – А ну!.." Ханана плотно окружает приходящая во всё большее возбуждение толпа, поднимается крик. Только упавшая со стола мокрая газета сиротливо валяется на полу, то и дело попадая под топочущие ноги и сминаясь.
      Одед несёт в одной руке поднос с закуской и пытается протолкнуться к столам. "Друзья, успокойтесь! Я вот уже салаты несу! Садитесь же вы! Хватит! Довольно! Ну!" Человек-тайна Коба Арпадофель Решение пришло, как это чаще всего бывает, неожиданно: Миней вспомнил о Кобе Арпадофеле. Полгода назад на одном из важных приёмов в ирие он случайно познакомился с этим необычным человеком.
      Сейчас Миней с лёгкой усмешкой вспоминал первое пугающе-тягостное впечатление, что на него произвёл человек, сидящий с краю огромного стола, прошивая всех сидящих в зале тяжёлым, стреляющим взглядом сильно косящего левого глаза. Глаза незнакомца привлекали к себе внимание, поражая и даже немного пугая странно-белёсым, с багровой искрой, оттенком. Особенно впечатлял явственно косящий левый глаз, пронзительно прошивающий окружающее пространство и время от времени испускающий короткие каскады очередей как будто спонтанно меняющихся оттенков. Правый глаз при этом как будто насквозь буравил собеседника, не меняя направления и не мигая.
      Этот глаз вызвал у Минея ассоциацию с оловянной или стеклянной пуговицей.
      В первый момент все эти метаморфозы, происходящие с лицом нового знакомого, несколько огорошили Минея. Чтобы привыкнуть к этому, потребовалось время. Миней догадался, что от эмоционального настроя нового знакомого напрямую зависит цвет излучения левого глаза. Например, радостное возбуждение вызывало спонтанные, апериодические очереди ярко-зелёных лучевых пучков почти ядовитых оттенков, переходящих в ослепительно-белые. При первых признаках неудовольствия глаз начинал испускать каскады жёлтых пучков – от тона светлого янтаря до почти густо-тёмного.
      На пике ярости левый глаз терял ориентацию и начинал беспорядочно испускать во все стороны почти непрерывное багровое сияние… Широкое лицо, то ли круглой, то ли квадратной формы, скачкообразно расширяясь, начинало наливаться розовым, который переходил в красный, затем в густо-багровый – и так до густого оттенка третьеднёвочного свекольника… И вот уже лицо превратилось в подобие пышущего жаром, подпрыгивающего на сковородке и брызжущего жиром блина. Со временем ему стало ясно, что на деле Коба отлично умеет управлять как излучением своего левого глаза, так и формой и цветом лица, что даёт ему возможность наиболее эффективно воздействовать на собеседника. Все его вспышки ярости и сопровождающие их игры оттенков, могут, конечно, своей кажущейся непредсказуемостью напугать порою даже знакомых, но это отнюдь не свидетельство неуравновешенности, а весьма искусная имитация.
      Зато непропорционально широкое и слегка асимметричное лицо Кобы сразу показалось Минею забавным, что ли… Особенно его позабавила форма головы, то ли идеально шарообразная, то ли идеально же квадратная, навевающая мысли о квадратуре круга или о роботе.
      Миней часто вспоминал изумление, на грани ужаса, которое у него вызвал услышанный впервые на том же приёме голос Арпадофеля. Необычные голосовые модуляции производили жутковато-потустороннее впечатление. Но со временем Мезимотес воспринял их главную особенность. Когда Коба бывал взволнован или говорил о чём-то, чрезвычайно для него важном, его фанфарисцирующие нервные тремоло многократно отражались от преград, как реальных, так и виртуальных, долго вибрировали в воздухе, взбираясь всё выше и выше, как по винтовой лесенке.
      Эти нервные тремоло и вибрации искусно маскировали своеобразный акцент таинственного Кобы, но сильней всего – общий смысл произносимых им слов. Миней так и не понял, каким образом сквозь удивительные фанфарисцирующие интонации прорвался и дошёл до него истинный смысл сказанного, непостижимым образом упакованного в давно известные и застывшие словосочетания.
      Из частых разговоров с новым знакомым Миней уяснил, что тот мечтает организовать исследовательскую группу по изучению, а в дальнейшем и использованию, малоизвестных явлений фанфаризации ноосферы. В одной из непринуждённых бесед Арпадофель как бы случайно обмолвился, что эти исследования ведутся в рамках нарождающейся науки фанфарологии. Миней раньше своего визави понял, с кем свела его судьба, что их может связать взаимный интерес, и они могут извлечь друг из друга немалую пользу. Да, это именно тот человек, который ему нужен!..
      Арпадофель столько раз повторил Минею название – фанфарология, что до позднего вечера Миней независимо от своей воли непрестанно перекатывал во рту это слово.
      Только когда новое слово уложилось в его сознании, Миней окончательно понял: это то, что ему нужно!
      А что, если фанфарологию совместить с областью, которой занимается его "Лулиания", с компьютерными развивающими играми! Ведь тогда можно будет поистине горы свернуть! Кстати, что это он там говорил об играх? Что-то очень и очень интересное! Неплохо бы вникнуть поглубже в его идеи, которые он без устали фанфарисцирует всем, кто готов слушать и способен постичь его своеобразную манеру изложения!
      "Воистину велико значение зарождающейся науки фанфарологии! – рассуждал сам с собой, сидя вечерами у себя в домашнем кабинете, Миней. – Пока что о ней почти никто не имеет ни малейшего понятия в Арцене. Даже Офелия Тишкер умело пользуется в своей работе фанфарологическими приёмами, её практическим разделом – фанфармацией, но подсознательно".
      Мезимотес встретился с Арпадофелем ещё раз, и ещё несколько раз. Потом тот пригласил Минея на концерт звукозаписи композиций "Звёздных силоноидов". Там и тогда Арпадофель продемонстрировал Мезимотесу мощное действие силонокулла, которое он называл фанфарисцирующим. Не сразу, но со временем интеллектуал и любитель изысканной классики Мезимотес тоже стал истовым поклонником совсем недавно возникшего вроде бы молодёжного музыкального течения, а Арпадофель превратился в одного из его близких друзей.
      В ходе ставших частыми встреч Арпадофель каждый раз ненавязчиво, и от этого ещё более убедительно, демонстрировал Мезимотесу, каким образом посредством своего фанфарического чутья он пришёл к выводу, что именно в такую струю необходимо попадание всех и каждого – без малейшей возможности когда-нибудь покинуть её.
      Пришло время, и Мезимотес осознал: особенно велико значение фанфарологии в критические периоды, когда струя, подчиняясь недостаточно (всё ещё) изученному закону флуктуаций, неожиданно вплёскивается в замкнутый тупик и бесконечно бьётся в нём, словно бы бесцельно плещет и вихляет на самом краю пропасти! А то, что такой критический период может накатить совершенно внезапно, никогда нельзя исключать…
      И вот сейчас, продумывая способ решения важной поставленной задачи по завоеванию душ эранийской массы, Миней пришёл к выводу: всё сошлось! Кобу Арпадофеля надо пригласить в "Лулианию". Но он не должен до поры, до времени светиться и обнаруживать перед лулианичами своей активности. Стало быть, придётся назначить Арпадофеля на какую-нибудь должность с неявными функциями, например, администратора по общим и конкретным вопросам. Общие и конкретные вопросы – самое то, чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов, вроде того – чем в "Лулиании" занимается этот человек?
      Миней начал продумывать идею создания на фирме закрытой (для начала) группы фанфарологических исследований под руководством Кобы Арпадофеля. Конечно, подобрать подходящее помещение… чтобы был доволен… похоже, он… э-э-э… немного капризен и вообще… э-э-э… характерец… э-э-э… И… э-э-э… держать его до поры, до времени подальше от ведущих специалистов… таких, как слишком яркий, слишком умный, до гениальности, Моти Блох, к примеру…
      А вот Тимми… О, Тимми!.. Они с Арпадофелем как будто друг для друга созданы!
      Миней припомнил, что недавно от кого-то слышал: в молодости его дружок Шайке Пительман, отец в те дни маленького неповоротливого Томера, знавал этого загадочного Арпадофеля… "Ну, да ладно… Завтра с утра продумаю, как и что…" – зевнув, решил Миней и, потягиваясь и шаркая шлёпанцами, отправился в спальню.
 

***

 
      Вскоре после вышеупомянутой встречи в ресторане "Цедефошрии", в "Лулиании" появился новый сотрудник. Миней Мезимотес официально его лулианичам не представлял. Разве что некоторым любопытствующим вскользь пояснил: "Это мой новый администратор по общим и конкретным вопросам. Работы, сами понимаете, много, нужен помощник…" Коба Арпадофель поначалу старался, по просьбе Минея, как можно реже попадаться на глаза лулианичам. Те, кому довелось видеть мелькающего в коридоре возле кабинета босса странного типчика, долго полагали, что он просто приходит к боссу по каким-то своим делам, не имея к "Лулиании" никакого отношения.
      Потом лулианичи всё чаще и чаще стали встречать в коридорах стреляющего косым глазом человечка, обладателя как бы квадратной головы. Кто-то случайно услышал, как он, прохаживаясь по коридору, говорил по та-фону. "Будто не говорил, а в странную дудку дудел и камни во рту перекатывал! Ни слова не понять!" – клялся этот кто-то недоверчивым слушателям. Ещё видели странного субъекта, когда он вышагивал по коридору, бормоча что-то сам с собой, испуская из левого глаза во все стороны лучистые очереди всевозможных мрачноватых оттенков. Уже потом лулианичи увидели пугающие, и вместе с тем забавные метаморфозы и без того странной физиономии таинственного администратора, когда его посещали вспышки ярости. За глаза его прозвали Куби-Блинок.
      До Мезимотеса не могли не дойти все эти разговоры в коридорах, туалетах и курилках по поводу таинственной и зловещей личности Кобы Арпадофеля. Он решил ненавязчиво, но совершенно определённо положить этому конец. Не пришло ещё время, чтобы Коба Арпадофель раскрылся перед лулианичами, некий флёр таинственности этому человеку был просто необходим – и чем дольше, тем лучше. Но болтовня лулианичей на эту тему – это уже слишком! Так ведь недалеко до хвоста и рогов с копытами! Поэтому Мезимотес решил устроить встречу наиболее верных ему лулианичей с таинственным администратором по общим и конкретным вопросам.
 

***

 
      Собрались в большом зале заседаний. Миней постарался создать непринуждённую обстановку. Люди расселись в удобные кресла, закурили, с любопытством поглядывая на сидевшего глубоко в кресле рядом с боссом администратора по общим и конкретным вопросам. В самый неожиданный момент у Куби-Блинка внутри как будто рывком высвободилась невидимая пружинка – и он заговорил… И как заговорил!
      Сверкая своим буйно зазеленевшим косым левым глазом, он с места в карьер начал… – нет, не вещать, а фанфарисцировать!.. – нечто о струе, сформированной согласно математически выверенному закону.
      Что такое попасть в струю, каждый элитарий прекрасно знал с детства. Но вот что такое струя, сформированная согласно математически выверенному (кем и как?) закону, опытные и грамотные специалисты, изучавшие в университетах высшую математику, никак не могли постичь из потока слов, неизвестно каким образом упакованных в застывшие блоки, тем более этот поток слов извергался с доселе неведомыми фанфарическими интонациями. Лулианичи были попросту оглушены. Миней не без удовольствия наблюдал, как их недоумение сменяется страхом, потом на месте страха появилось мучительное желание хоть что-то ухватить. Под конец на лицах основной массы присутствующих застыла отрешённость, у кого блаженная, у кого безысходная. Истинного понимания фанфарических словоизвержений Арпадофеля не отразило ни одно лицо.
      Назавтра Миней поведал Кобе о своих впечатлениях. К его изумлению, Коба расхохотался жутковатым кудахтающим смехом, его косящий глаз уставился на Минея, выпустив каскад ярко-зелёных очередей: "Так это же и хорошо! Такова обычно самая первая реакция на мои интонации! Если бы ты увидел выражение скепсиса или, что ещё хуже, иронии на лицах, а то и… никакой реакции, было бы гораздо хуже! От таковских я бы первый посоветовал тебе избавиться: они нам не нужны в фанфарисцирующем пространстве, которое надлежит в конечном итоге тут создать!" – "Ну… – нерешительно, с трепетом душевным начал Миней, потом заговорил более уверенным тоном: – а если это классный специалист, который лучше, чем кто-то другой сможет разработать программу, о которой мы с тобой говорили?" – "Ну, конечно, поначалу нам потребуются, прямо-таки будут необходимы талантливые скептики… на каком-то этапе…" – веско профанфарисцировал Коба. – "Ладно, я лично займусь сугубо техническими вопросами. А ты собирай свою команду, завтра приступишь к делу. Одного человечка я тебе завтра же прикомандирую. Уверен, ты, если и не знаешь его, то слышал о нём!" – "Интересно!" – выдал Арпадофель левым глазом целую очередь грозных желтоватых зарниц. – "Это Тим Пительман!" – "Если это сынок Шайке Пительмана, то, конечно же, присылай! – сверкнул Арпадофель на Минея своим глазом-пуговицей. – Правда, мне казалось, его как-то по-другому зовут…" – "Не бери в голову. Ныне он Тим Пительман, прошу любить и жаловать!"
 

***

 
      Набрав номер Пительмана, Миней ласково прожурчал: "Тимми, ты сейчас не очень занят? Да-да, это я, Миней. Я сейчас в летнем кабинете. Нужно поговорить. Но постарайся как можно скорее, и чтобы никто не видел, куда ты идёшь. О!.. Знаешь? – есть маленький мужской туалет на первом этаже. Им почти никто не пользуется, он слишком мал и не очень благоустроен. Главное – постарайся удостовериться, что там никто рядом не прогуливается. Главное, чтобы случайно не оказался Блох. Что?
      Блох задремал на рабочем месте? Ничего, сейчас вроде можно… Обед же! Как будешь идти сюда, постарайся убедиться, что Арпадофель прогуливается по коридору, мурлыча какой-нибудь свой фанфарический мотивчик. Тогда улыбнись ему понежнее, но при этом дай понять, что очень-очень спешишь в туалет. А оттуда вторая, маленькая, дверь ведёт прямо в наш внутренний сад. Понятно?" – и он закрыл та-фон.
      Тим тут же поспешил к шефу. Он осторожно вышел в вестибюль, прошёл длинным коридором и вышел к маленькому холлу с тыльной стороны здания. Так и есть: именно тут важно фланировал взад-вперёд Арпадофель, постреливал своим косящим глазом и что-то гундосил себе под нос. Он уже хотел было остановить Тима. Но тот скроил такую страдальческую мину, кивая в сторону своевременно замеченной обшарпанной узенькой дверцы маленького туалета, на котором чем-то угольно-чёрным было начертано коряво от руки "М", что Арпадофель понимающе закивал и продолжил свой путь взад-вперёд по коридору. Тим спешно потрусил и скрылся за обшарпанной, узенькой дверью. Впрочем, Коба, на его счастье, вскоре позабыл о нём.
 

***

 
      Мезимотес сидел за низеньким, стилизованным под лесной пень, столиком, настолько широким, что он вместе с несколькими плетёными креслами и маленьким холодильничком за спиной Мезимотеса, едва помещался в изящной беседке. Эту беседку ему выполнили по его индивидуальному заказу; точно такую же беседку выполнили для его семьи в "Цедефошрии", а впоследствии и для ещё нескольких высокопоставленных зрителей.
      Раздвигая густые заросли, возник Тим Пительман, своим мощным телом едва вписываясь во вход.
      "О, Тимми! Садись, дорогой, располагайся!.. Да, я понимаю – моя беседка не очень рассчитана на твои солидные габариты. Ничего! Вот дорастёшь до моего ранга – и такой же обзаведёшься, под свои размеры. Кофе, сок, коньяк, ликёр?" – "Чего изволите, шеф!" – с предупредительной улыбкой ответил Тим, с трудом втискивая свои необъятные телеса в изящное плетёное кресло, которое издало жалобный писк.
      На низком столике появились лёгкие закуски, всевозможная выпечка, судя по виду, из лучших кондитерских Эрании. Оба, и босс, и его ближайший сподвижник, принялись за закуски, обмениваясь лёгкими репликами из обязательного репертуара лулианичей-элитариев. Тим то и дело вскидывал вопрошающий взор на Минея, не слишком умело скрывая нетерпение и любопытство.
      Миней приметил нетерпение гостя; он его отлично понимал и поэтому затаённо улыбался. Наконец, он веско произнёс: "Итак, Тимми, я принял решение и уже сделал все необходимые приготовления. Ты у меня, будучи руководителем электронно-акустического направления, отныне переходишь в непосредственное подчинение к Кобе Арпадофелю.
      Но… ты ж понимаешь: он на деле, так сказать, мой тайный советник, официально же его должность… сам знаешь… это не столь важно. То есть, о ваших служебных отношениях никто, в том числе и твои сотрудники, знать не должны. До поры, до времени…" – "Я догадывался, что дело идёт к этому. Тем более, я и раньше успел немного поработать с ним, между прочим, полуофициально… Я случайно знаком со сверхсекретным направлением его работ. Надо думать, в его теме акустический аспект – один из ключевых. Тем более, сейчас, когда…" – веско проговорил Тим.
      "Ну, вот, лапуль, ты всё понимаешь с полуслова! – радостно произнёс Миней. – Но я тебя собственно не для этого позвал. Дело в том, Тим, что я хочу поручить тебе одну задачку. В этом ты будешь тоже… э-э-э… до поры, до времени… замыкаться исключительно на меня. Учти: ни одна живая душа не должна знать об этой нашей работе, даже Коба – до поры, до времени. А главное – твой армейский приятель Моти Блох…" – "Но вы же хотели, чтобы мы работали вместе!" – "Нет-нет, не по этой теме!.. Всему своё время – и место!.. Блох мне нужен для другого…" – быстро и решительно отрубил Миней. Тим удивлённо поднял брови, потом понимающе закивал, тонко ухмыльнулся и ничего не сказал. А Мезимотес изысканным жестом поднёс кофейную чашечку ко рту, сделал маленький глоток и заговорил как бы о чём-то другом: "Да, несомненно, наш Моти Блох – настоящий гений компьютерной техники, и свои функции у нас он исполняет исправно. Даже, я бы сказал, с блеском, ну… иногда с чрезмерным… э-э-э… огоньком… Понимаешь… э-э-э… у таких вот умников, при всей их лезущей наружу наивности и доверчивости, особый, слишком острый, слишком критический склад ума. Я же его давно знаю. Когда он, молодой и талантливый парень, принёс мне на продажу свою компьютерную игру, я сразу смекнул, что из этого может получиться. И вот смотри! – престижная в Арцене "Лулиания"!
      И наш Парк! Да, это правда – он её фактический создатель. Но без меня он – нуль при всём своём творческом складе ума. Короче, он мне был нужен вначале, он мне необходим сейчас. На данном этапе!.." – со значением произнёс Миней, Тим с удивлением воззрился на него и напрягся. Миней улыбнулся ему и подмигнул: "А ты, сынок Шайке Пительмана, нам необходим всегда. Запомни это!" У Тима отлегло от сердца: он, кажется, начал о чём-то догадываться. Он снова ухмыльнулся, а Миней продолжал, аристократически прихлёбывая кофе из изящной чашечки: "Над моей задачкой будешь думать сам, никого из лулианичей не привлекая… А, кстати, как поживает Офелия?" – "А в чём проблема? О чём вы хотите меня попросить?" – осведомился Тим, прихлёбывая кофе; от ответа на вопрос шефа об Офелии он постарался ускользнуть: как раз вчера они в очередной раз договорились немного отдохнуть друг от друга.
      "Нам нужен очень маленький приборчик, который не вносил бы помехи, а просто гасил до полной немоты любую музыку, вообще, любые звуки. То есть, всё – кроме… силонокулла. – и Миней многозначительно поднял палец. – Это архиважно! Я предчувствую: настанет такой момент, что нам понадобится гасить, полностью, или частично, ненужные нам звучания, регулировать гашение звуков, усиливая их или ослабляя, или вовсе сводя на нет. Пространство, охватываемое излучением прибора, площадь и конфигурация, направление излучения, разумеется, его мощность должно быть регулируемым – в зависимости от наших надобностей. Для начала отработаешь принцип на малом пространстве. Ещё раз повторяю: это не обычный источник помех, а регулируемый гаситель, точнее – пожиратель звучаний, не имеющих отношения к силонокуллу, попавших в сферу действия прибора", – подчеркнул со значением Миней.
      – "Я понял, Миней! Попробую! Не все знают, что силонокулл-поле обладает особой энергетической составляющей, отсутствующей у других звуковых полей. Тем оно и уникально. А что до устройства, то… – Тим склонил голову набок, прихлебнул из чашечки, засунул в рот последний кусочек угии, тщательно отряхнул крошки с колен, после чего снова заговорил: – Я думаю, такой приборчик конструктивно… э-э-э… лучше всего совместить с обычным та-фоном. Вы же знаете: это уникальный прибор, по сути – универсальный микрокомпьютер! В него постоянно встраивают всё новые и новые функции. Для молодёжи и детей в него засаживают всевозможные игры…
      Видели, как они на ходу играют в тетрис? А интерактивные игры! В самых продвинутых та-фонах имеется Интернет, фотоаппарат, видео! Ну, не мне вам рассказывать… Короче, сделаю это в та-фоне… – отчеканил Тим. – И никто ничего не сможет заподозрить: парниша смотрит видеоклипы по та-фону… Но мне нужно время и особые условия!.." Миней ласково улыбнулся и поощрительно кивнул: "Времени у нас достаточно! И условия обеспечу. Пусть твои сотрудники покопаются в архиве фирмы, просмотрят отчёты старых разработок, особенно… э-э-э… прерванных… Вернее, которые я не дал закончить!.. Не спрашивай, почему. Там есть немало интересных и перспективных идей, которые я в своё время отклонил под теми или иными предлогами, справедливо полагая, что их время ещё не пришло. Мне уже тогда хотелось, чтобы эти идеи попали в хорошие руки. Только ни в коем случае не говори своим людям, какова твоя цель… то есть говори не больше, чем они должны знать, чтобы квалифицированно тебе посодействовать…" – "Миней, мне хотелось бы поточнее понять цель этого приборчика?" "Ты, как никто, понимаешь, Тимми, что значит наш силонокулл. У нас в Эрании, и вообще в Арцене, становится всё больше его поклонников, особенно молодёжь. Очень перспективны в этом отношении гимназисты из Галили, особенно юноши, посещающие секцию восточных единоборств. Но – этого ещё далеко недостаточно. Слишком много… больше, чем нам бы хотелось… тех, кто предпочитает, как они имеют наглость заявлять, нормальную, традиционную музыку!.." – "Но почему? – возразил Тим. – Офелия неплохо поработала! Сами же знаете!" – "Нельзя останавливаться на достигнутом!" – "А она и не останавливается…" – промямлил Тим еле слышно.
      Миней вскинул голову и пояснил: "Вот поэтому мы решили перейти к более активным методам внедрения прогрессивных и популярных в цивилизованном мире культурных течений. Технические методы внедрения нового бьют наверняка! На поверхности – всевозможные конкурсы, назовём их турнирами. Так звучит… э-э-э… загадочно, романтично… – Миней элегантно повёл рукой, – элитарно!.. Мы предоставим возможность соревноваться самым разным музыкальным ансамблям, группам, оркестрам, даже солирующим артистам. Даже клейзмерам и исполнителям хасидского рока. Самую лучшую сцену, нашу "Цедефошрию" мы предоставим для самого первого Турнира! Но нам нужно, чтобы там победили самые лучшие, самые достойные!.. Те, кто того заслуживает!.. Это и вопрос финансов, если хочешь…" "Вашу мысль я понял! Серьёзно – понял! Мне даже ясно, зачем нам надо проводить турнир именно в "Цедефошрии"! – воскликнул Тим, радостно улыбаясь и потирая руки.
      – В общем, я соображаю, что нам нужно. А назовём мы этот прибор… э-э-э… фелио! Вернее, фелиофон! Фелио – так я назову эффект, создаваемый прибором. Так будет звучать… э-э-э… научно. Словечко фон, оно… завсегда…" – "А почему фелио?" – прищурился с понимающей улыбочкой Миней. – "Это название мне только что явилось…" – "Только что – явилось?" – хитро улыбнулся старик. – "Какая-то мистика, наверно… – потупился Тим. – Вот так мне кажется, и всё… Объяснить не могу…" – "Ну, и не надо, Тимми! Я же понимаю, сам был молодым! Фелио – это звучит, это красиво! В перспективе твой… э-э-э… Ладно, уговорил: назовём его фелио-эффект! Он будет задействован в одном из основных блоков программы угишотрия. Там он ещё как пригодится! Есть ещё идейки… Например, автоматизированный голосователь… первый в мире! Но об этом – потом, в первую очередь – фелио!" – прихлопнул ладонью по столу Миней и весело подмигнул Пительману.
      Тим искренне заинтересовался: "А что такое угишотрия? Уж очень название интересное и загадочное!" – "Оно тоже явилось мне… э-э-э… только что. Ты знаешь, Тимми: в Эрании есть целая группа людей, которых так просто к струе подобающей цветовой гаммы не приобщить. Ты знаешь, о ком я говорю. И я не уверен, что тривиальным путём убеждений удастся чего-то достичь. Уж очень много упорства не по делу! Поэтому придётся нам разработать такую программу… э-э-э… целый комплекс программ, так сказать, систему, которую не тут и не сейчас называли кнут и пряник. Вот эту систему мы и будем автоматизировать. Теперь понятно, откуда такое загадочное название? Кстати, самое серьёзное внимание обрати на незатейливую идейку Моти, где в качестве запускающей и управляющей команды используется та или иная мелодия, тот или иной мотивчик. Помнишь, я тебе дискетку давал?" "Ага… – замялся Тим. – М-м-да… Миней… Вы же знаете, что у меня с музыкальным слухом… э-э-э… того… про-блема…" – "Но ведь эта твоя, как ты называешь, проблема не мешает тебе успешно заниматься вопросами акустики.
      Даже Ори Мусаки-сан предпочёл тебя всем прочим претендентам, обладателям абсолютного музыкального слуха и безукоризненного вкуса…" – "В традиционном понимании, не забудьте!" – "Вот-вот! То есть в соответствии с отживающими традициями! – подчеркнул многозначительно Миней. – Это неспроста! Не сомневайся, именно такие, как ты, нам и нужны! У тебя слух и вкус не испорчен отживающими традициями, а значит, ты более других открыт всему новому и прогрессивному!
      Понял, мальчик мой?" – "Понял, Миней! – просиял Тим Пительман. – Но я постараюсь найти кого-нибудь из верных и преданных нам людей, у которых и с восприятием всего нового и прогрессивного – в духе силонокулла! – всё в порядке, и музыкальный слух… э-э-э… как полагается! А скажите, Миней, Моти эту свою идейку случайно не запатентовал?" – "Нет! То, что он мне тогда принёс, была ещё очень сырая идейка… ну, когда мы об этом говорили… Он сам в ней, я думаю, ещё не видел чего-то такого патентоспособного. Я же тогда постарался ему внушить, что она ничего не стоит. Вскользь, ненавязчиво… Он мог подумать, что угодно, хотя я сделал вид, что меня удручает именно мелодия, которую он использовал, как запускающую. Не помню, чтобы за эти годы он мне что-то на эту тему приносил, или чтобы где-то эту идейку использовал. А ведь согласно уставу "Лулиании", разработчик не обладает авторским правом на свою разработку – без особого разрешения руководства. Это касается патентования и лицензий. Ты что, забыл?" Тим, конечно, не забыл, хотя уже не раз и не два нарушал этот пункт устава.
      Мезимотес подозревал это, но смотрел на нарушения сына Шайке Пительмана сквозь пальцы: сынок старого приятеля был ему дороже всех правил и уставов.
      "Отлично! – потирая руки, проговорил Тим. – Значит, договорились, шеф! Да, а что, Арпадофелю тоже не полагается об этом знать? Вы же сказали, что я буду под его началом!.." – "Он об этом узнает, но – не сейчас. Сначала сделай хоть что-нибудь, чтобы показать товар лицом! Это будет для него маленький сюрприз… Понял, Тимми? – пристально глянул на него Мезимотес. – Потом-то, конечно, всё-о ему скажем. Он же наш друг и соратник! Короче, иди, действуй!" Миней знал, что Пительмана за уши не оттащишь от задачи, пока не будет готов самый первый образец прибора, как его? – фелиофона. Уж этот-то готов всех своих подчинённых бросить на перелопачивание всех архивов, всех источников необходимой для решения задачи информации, чтобы они нашли ему то, что ему нужно, что можно к делу толково пристегнуть. Спуску он им не даст, на всю катушку использует свою единственную и неповторимую нежность-удавку, из которой до сих пор никому не удавалось выскользнуть. Только бы он смог так хитро поставить дело, чтобы никто из них ни о чём не догадался!
      Тим попятился и бочком, бочком вывинтился из беседки. Отодвигая рукой ветви кустарника, раскланиваясь и продолжая сладчайше улыбаться боссу, он пятился, пока не врезался пухлой широкой спиной в ручку маленькой дверцы туалета, через которую и прошёл совсем недавно в сад, направляясь к беседке. На всякий случай, состроив страшно озабоченное лицо, Тим скрылся за маленькой белой дверцей, ведущей в туалет. А уже в холле, выйдя бочком из туалета с другой стороны, он прошмыгнул мимо Моти, рассеянно бредущего по коридору в беседку к боссу, естественно, по направлению к обычной двери, ведущей в тот же сад.
      Проект Века – угишотрия Обеденный перерыв близился к концу. Моти, сидя в неудобной позе, дремал подле включённого компьютера.
      На столе мелодично пропел телефон. Моти вздрогнул и схватил трубку, уронил, снова схватил и прижал к уху: "Блох слушает", – хрипло со сна пробормотал он. – "Адон Блох?" – услышал он голос Минея. – "Да, адони", – уже более ясным голосом.
      – "Через полчаса жду тебя в летнем кабинете…" – "Хорошо", – не совсем ещё придя в себя, пробормотал Моти.
      Моти подумал и решил на всякий случай захватить ноут-бук, где он работал над маленькими эскизами, используя их, как кубики, для построения крупных блоков. Он думал, что речь пойдёт о новой компьютерной игре, начинающей очередную серию; вчера шеф обмолвился об этом.
      Миновав длинный коридор и выйдя в маленький холл, Моти боковым зрением заметил нечто огромное, промелькнувшее мимо него и на большой скорости пронёсшееся через холл. Выйдя во двор и подходя к увитой виноградом беседке босса, он сообразил, что это был Тим Пительман. Моти поразило мимолётно схваченное взором странное выражение лица Тима – как будто его поймали на чём-то не совсем дозволенном. Но он решил, что это аберрация зрения, или странные игры подсознания – из-за того, что огромный Тим слишком стремительно пронёсся мимо него.
      Моти пожал плечами, мелькнула забавная мысль об инертности больших масс. Он вошёл в беседку, где тотчас забыл о странном видении в образе Тимми Пительмана, выхваченном боковым зрением. То, что он увидел – умело сервированный низенький столик, изысканные закуски и бутылки дорогого коньяка, – поразило его. Изумлению Моти не было границ: с чего бы такое в разгар обыкновенного рабочего дня?
 

***

 
      Шеф Миней важно восседал напротив входа и улыбался знакомой загадочной улыбкой.
      "Присаживайся, дорогой, присаживайся! Кофе, чай, коньяк?" – по обыкновению ласково повторил он стандартную фразу. Моти присел в плетёное кресло и заботливо пристроил на коленях ноут-бук.
      Мезимотес продолжал ласково и загадочно улыбаться, тихо приговаривая: "Да ты бери, бери сласти – они из фирменной кондитерской!" – "Жена и дочь любят "Шоко-мамтоко".
      Знаете? – в Парке, возле "Рикудей-Ам"… Мои девочки такие сладкоежки!.. Но на Ширли это никак не влияет: худющая-а…" – с тёплой улыбкой произнёс Моти.
      Миней продолжал загадочно улыбаться, и Моти неожиданно показалось, что в его улыбке проглядывает насмешка.
      В середине обычного, совсем не служебного разговора между боссом и подчинённым, в беседку вкатился таинственный администратор по общим и конкретным вопросам и уселся в уголке справа от босса, сняв очочки и аккуратно запихнув их во внутренний карман. От удивления Моти чуть не поперхнулся. "А этот-то тут зачем?" – подумал Моти. По спине пробежал неприятный холодок, когда он случайно наткнулся на белесо-зеленоватый пронзительный луч, испускаемый левым косящим глазом неожиданного визитёра. "Надо же, такое привиделось!" – подумал Моти. Ему не могло придти в голову задаться вопросом, почему этот странный коллега снял свои очочки с туманными стёклами, без которых его никогда не видели в коридорах фирмы.
      Новый администратор недавно превратился чуть ли не в главный объект бесед и шуточек в коридорах, туалетах и курилках "Лулиании" – особенно после его лекции, организованной боссом для ведущих сотрудников фирмы. Моти почему-то на эту лекцию не пригласили, зато он много странного и непонятного слышал о ней от тех, кого специально предупредили особо об этом не распространяться. И вот Моти довелось увидеть чуть ли не на расстоянии протянутой руки сдобного коротышку с косящим и постреливающим во все стороны левым глазом, испускающим желтовато-зелёное сияние, плавно переливающееся в белёсовато-багровое. В этот момент Моти почти физически ощутил не просто излучение зловещих оттенков, а – некое поле, которое испускал этот таинственный человечек. Это поле вызывало у нечаянно попавшего в его сферу жутковато-давящее ощущение.
      Внезапно он вспомнил этого типчика на концерте в "Цедефошрии": тогда оказалось, что его знает Тимми, старый армейский приятель (которого очень любят его, Моти, сыновья). От так неожиданно выстроившейся череды мыслей Моти ощутил смутную тревогу, но не мог уяснить её источник.
      Усевшись поглубже в плетёный стул, Моти прихлёбывал кофе и искоса наблюдал за загадочным типчиком, по-хозяйски развалившимся в кресле подле низенького столика.
      С затаённым интересом, смешанным с непонятным страхом, Моти поглядывал на него, стараясь понять, куда нацелен в каждый данный момент его косящий глаз. А главное – что означают выстреливаемые им каскады лучей то одного, то другого оттенка, а главное – почему второй его глаз, явно зрячий, пугающе неподвижен и наводит на мысль об алмазном сверле?..
      Босс и таинственный субъект меж тем углубились в поразительно невнятный разговор, не обращая на Моти ни малейшего внимания. Он продолжал прихлёбывать кофе, заедая необыкновенно вкусной выпечкой. Он пытался прислушаться к разговору босса с его странным гостем и неожиданно понял, что всё, о чём они говорили между собой, даже издаваемые звуки, непостижимым образом обтекали его голову, сквозили мимо…
      Отставив в сторону пустую чашку, Моти недовольно подумал: "А чего я, собственно, тут сижу? Зачем вообще меня сюда пригласили?.. Времени жалко! Если шеф решил одарить меня обычной кофейной паузой, то я уже достаточно налился кофе, окончательно отошёл от нечаянной дрёмы и, наверно, могу вернуться к работе. У них, как я вижу свои дела и беседы… Я-то тут при чём!.." Будто прочитав его мысли, Мезимотес с улыбкой посмотрел на него и торжественным тоном объявил: "Моти, извини… У Кобы оказалось ко мне срочное дельце… А теперь, хаверим, раз уж вы встретились у меня, я хочу представить вас друг другу.
      Это – мой хороший друг и новый сотрудник, который исполняет должность администратора по общим и конкретным вопросам. ("А то я не знаю!" – с досадой подумал Моти) Адон Коба Арпадофель, – и широким, плавным жестом он указал на развалившегося в кресле справа от него типчика, зловеще постреливающего во все стороны косым левым глазом. – А это, Коба, наш главный специалист по вопросам общей концепции, идеологии и программной технологии компьютерных игр адон Мордехай Блох", – и он указал на Моти, плавным жестом переведя в его сторону указующий перст.
      Таинственный Коба стрельнул в Моти чем-то гнойно-белёсым из косящего левого глаза и тут же отвёл его в сторону, тогда как второй глаз продолжал бесцеремонно сверлить Моти. Моти снова ощутил, что зловещее поле Арпадофеля уже повлияло на него весьма угнетающе. Добродушный, весёлый и уверенный в себе, он ощущал, будто администратор по общим и конкретным вопросам с разными глазами высасывают из него лучшие свойства, медленно, с наслаждением выжимая его душу, как губку.
      Мезимотес, увидев лучи, испускаемые левым глазом Кобы, озабоченно поглядел на одного, потом на другого.
      "Жаль!.. – подумал Мезимотес. – Первая встреча – и сразу ясно, что меж ними химии не получится. А может, оно и ни к чему… Может, и к лучшему, если он хотя бы поначалу будет работать независимо от руководящей группы. Моти, прекрасный специалист, сам справится с поставленной задачей, о ней я лучше скажу ему один на один. Пусть и группу он себе сам подбирает, как посчитает нужным. И он, и вся его группа не будут знать больше, чем им положено. Так даже лучше для дела!" Из кармана Арпадофеля раздался тонкий пронзительный звук – это был силонокулл-пассаж в визгливом регистре. Моти почувствовал, как ухнуло сердце.
      Коба ухмыльнулся и стрельнул в Моти розоватым лучиком из сильно закосившего левого глаза: "Это мой та-фон, ничего страшного, мои музыкальные советники…" – важно прогудел Арпадофель. – "А кто у тебя сейчас музыкальные советники?" – полюбопытствовал Миней. Арпадофель свёл брови, его лицо начало непроизвольно расширяться и краснеть. Он поднёс аппарат цвета разбавленного в воде молока к уху, его лицо сделалось необычайно сосредоточенным, в ответ невидимому собеседнику он только фанфарировал какие-то невнятные междометия, и щёки его надувались, как воздушный шарик.
      Миней тут же сделал успокаивающий жест: "Нет, друг мой, если не хочешь, не говори!" – "Я должен вас покинуть! – прогундосил Коба, закрыв та-фон и засунув его за пазуху. – Миней, ты уж сам разберись с этим работником, сам объясни ему нашу техническую политику. Введи его в курс дела. Но… сам понимаешь! – и он еле слышно промычал: – ничего лишнего…" С этими словами Арпадофель покинул беседку и словно бы растворился среди кустарника. Моти моментально почувствовал облегчение и вздохнул, подумав про себя: "Хорошо, что он наконец-то ушёл…"
 

***

 
      "Хорошо, что он наконец-то ушёл! – словно прочёл его затаённые мысли Мезимотес и, расслабившись, развалился в кресле. – Давай, ещё по чашечке крепкого кофе и займёмся делом. Как мы с тобой привыкли работать! Уж ты извини, у него было действительно важное дело ко мне, не могу же я ему сказать, чтобы зашёл позже…" Моти с удивлением воззрился на босса, который на секунду отвернулся, чтобы передать ему кофейник. Когда Миней повернулся, Моти натянул на лицо привычно деловое выражение, освещаемое добродушной улыбкой. "Вкусный у вас кофе, шеф! А можно чуть коньячка?" – неожиданно для самого себя осмелел Моти. – "Ну, конечно, не стесняйся!" – и Миней наполнил обе крохотные рюмочки изящной формы. Казалось, и его уход Арпадофеля взбодрил.
      Он согревал в руке содержимое рюмки, потом, пригубив, поставил её на просторный низенький столик, стилизованный под замшелый пень (правда, чересчур гладко для обычного пня отполированный), и проговорил: "Итак, во-первых, хочу тебя конкретно и официально поставить в известность, что, по согласованному решению руководителей трёх Министерств, на "Лулианию" возложена почётная задача. Мы приступаем к разработке важнейшей новой темы, с чем нас всех хочу поздравить.
      Это, скажу без преувеличения – ПРОЕКТ ВЕКА! Сразу предупреждаю тебя, дорогой Моти, что это не только весьма важный проект, но и… э-э-э… архисекретный.
      Степень секретности работ такова, что я даже не вправе на данном этапе всего рассказать…" – "Мы, в общем-то, привыкли к коммерческим секретам. Наверно, и здесь то же самое?" – спросил Моти. – "Да, – коротко ответствовал Мезимотес, – несомненно, и это тоже". – "Какие же секреты, превыше коммерческих, могут быть в "Лулиании"?" – удивился Моти.
      Мезимотес словно не расслышал и продолжал: "Ты, Мотеле, будешь главным специалистом по этому ПРОЕКТУ – отныне это ключевая тема в деятельности "Лулиании".
      От успеха её завершения для лулианичей, для Эрании, более того – для Арцены! – очень многое зависит. Впрочем, на другие задачи у тебя просто не останется ни сил, ни времени".
      Моти взволнованно и с интересом глянул на Мезимотеса. А тот, снова пригубив из рюмочки, продолжил: "Основных целей нашего нового проекта – несколько. Мы создаём комплекс взаимозависимых саморазвивающихся программ, которые запускаются и действуют, при необходимости, самостоятельно…" – "Не проблема!.." – прошелестел еле слышно Моти, удивляясь столь общему и тривиальному началу обсуждения новой темы. Миней важно кивнул и продолжал: "Один из главных моментов в этом комплексе – саморазвитие и саморазрастание. Это и есть твоя задача, которой ты будешь заниматься, не отвлекаясь ни на что другое. А в общем наш комплекс формируется на основе сочетания компьютерных игр различной степени популярности в основном, твоей, Моти, новейшей разработки".
      Моти слушал босса с растущим интересом, смешанным с удивлением. Миней продолжал важно вещать: "Мы создаём гигантскую компьютерную супер-игру, построенную на принципе многовитковой сложно-закрученной ракушки с элементами цветомузыки. Это будет новый и необычный музыкальный аттракцион мирового уровня!.. Поэтому, кстати, на определённом этапе мы подключим к проекту и выдающихся музыкантов, к примеру, силоноидов Ори Мусаки-сан. Но это в своё время – ни мгновеньем раньше".
      Моти всё ещё не понимал, куда клонит Миней. "Главное – формирование из себя и в себе струи подобающей цветовой гаммы. Участник игры должен совершить точное попадание в упомянутую струю, а она по ходу дела формирует из себя то, что мы с самого начала называем "Ракушкой счастья", она же "ЦЕДЕФОШРИЯ". – "Но у нас же есть в Парке "Цедефошрия"! – воскликнул Моти. Он внимательно слушал, пытаясь схватить главную мысль и одновременно представить, как изобразить превращение струи в многовитковую ракушку и обратно программными методами. Он подумал, что если это удастся, может получиться очень даже увлекательная игра.
      А Миней уже говорил о другом: "Конечным и желательным результатом игры должно стать сознательное приятие игроком глобальных ценностей струи подобающей цветовой гаммы и психологическое в них проникновение. Каждая ступень нашего комплекса ненавязчиво формирует у игрока личное стремление к глобальным ценностям современного мира. Вот тебе и ещё одна задача: разработка программного блока ненавязчивого притяжения. Пойми, дружок: МЫ НИКОМУ НИЧЕГО НЕ НАВЯЗЫВАЕМ – МЫ ПРИВЛЕКАЕМ! В этот блок надо заложить нечто, способное побудить, привлечь, заинтересовать сразу большие массы людей. Таким образом, эти массы незаметно оказываются в НАШЕЙ СТРУЕ ПОДОБАЮЩЕЙ ЦВЕТОВОЙ ГАММЫ, которая уже преобразована в Ракушку счастья, в новую "Цедефошрию".
      Моти усмехнулся и тихонько процитировал одно из любимых выражений Пительмана: "Масса, она завсегда…" Миней коротко кивнул и продолжал: "Нам надо привлечь широкие массы… включая и законченных индивидуалистов, а также нудников, кого любые (а пуще всего азартные!) игры не интересуют, которые вообще против такого интеллектуального развлечения". Моти с удивлением заметил: "Но ведь попадание в струю считается свойством, я бы сказал – привилегией! – только определённых слоёв общества, шеф! Наверно, для не элитариев и тех, что не хотят ими быть, точного попадания в нашу струю не требуется? У них своя струя, и называется она по-другому. И вообще… Какое это имеет отношение к развивающим компьютерным играм, которыми мы занимаемся, которые действительно предназначены для всех-всех-всех?" – "Мотеле, ты, конечно же, ошибаешься! – ласково наклонился к нему Миней. – Мы ставим целью сделать счастливыми всех-всех-всех, а не только тех, кто уже в струе, кто впитал её с молоком матери. Ведь наша новая струя потому так и называется – струя подобающей цветовой гаммы! Ты вспомни, как и откуда я поднял тебя, из чего я создал нашу "Лулианию". Только тогда и только так ты попал в струю, и твоя семья пополнила дружные ряды эранийских элитариев! – ласково, и в то же время неожиданно холодно, улыбнулся Мезимотес. – Каких тебе это стоило трудов, где ты пребывал до этого, и кому ты должен быть за то благодарен…" Моти, конечно, предпочёл бы, чтобы шеф не вспоминал об этом. Потому что Моти с неприятным и виноватым чувством вспомнил, что это была одна из причин его серьёзной ссоры с родными жены. Старый, хмурый Гедалья вовсе не собирался скрывать своего отношения к тем, кто называл себя элитариями, всеми силами стремящимся удержать занимаемое ими высокое положение в Эрании и никому никогда его не уступать. Моти сумел убедить себя, что его мечта – с гордостью носить звание элитария, чтобы и его семья испытывала от этого чувство гордости. О том, что его отец был когда-то одним из преуспевающих бизнесменов Эрании, а впоследствии очень преуспел в Австралии, он почему-то не вспомнил.
      Он покраснел, исподлобья поглядев на Мезимотеса, который, подмигнув ему, заметил:
      "А ныне мы хотим охватить современным мышлением самые широкие массы. Пришла пора привлечь всех-всех-всех в струю подобающей цветовой гаммы. Да, ты где-то как-то прав: не всем ещё порой дано осознать, не всем воспитание позволяет проникнуться нашей струёй, понять, что она даёт всему обществу и каждому его члену в отдельности. Такое осознание доступно сегодня только интеллектуалу-элитарию. Для тех же, кому не дано обычным путём испытать счастье попадания в струю, вдохнуть её животворное, прогрессивное влияние, нужна наша новая развивающая – я ещё раз подчёркиваю: развивающая и саморазвивающаяся! – компьютерная игра, состоящая из комплекса взаимосвязанных и в то же время самостоятельных блоков. Ну, скажи, дорогой Моти, разве это не имеет отношения к развивающим интеллектуальным играм?
      Просто наша новая игра ведётся уже по-крупному!" – "Для этого и закладывается в комплекс программ блок ненавязчивого притяжения?.." – спросил Моти. Миней ласково улыбнулся и важно кивнул, затем снова заговорил: "Основой, так сказать мозгом и сердцем, этого важнейшего блока будет новейшая система, которой будут заниматься специалисты особой группы… Но это ладно… оставим…" О том, что скрытое название проекта – угишотрия, Мезимотес решил Моти до поры до времени не говорить.
      Он помолчал и снова заговорил: "Твоё дело, Мордехай Блох – общая идеология комплекса на основе фирменной концепции многовитковой ракушки, подбор, компоновка и доводка нужных блоков из твоих разработок. И ещё… Ты тут всех знаешь, работаешь и общаешься со всеми. Ты сам сформируешь свою рабочую группу по теме. У тебя есть прекрасные специалисты: подбери и порекомендуй. Учти: каждый из них должен знать только свой блок, – особо подчеркнул Мезимотес, – не проявляя излишнего любопытства к работе соседа. Выдавая задание, специально укажешь, что это… э-э-э… договорная работа для заказчика-хуль. Придёт время – и каждый лулианич (не только элитарий!) узнает все подробности. Но сейчас не время!" Моти молча кивнул боссу, немного ошалев от обилия информации, которая уже воспринималась как информационный шум.
      Миней меж тем важно вещал: "Каждому блоку, каждой программе и подпрограмме будет нужна своя защита, помимо общей, которую обеспечат специалисты спецгруппы. По мере перехода от этапа к этапу нашей темы будет ясно, какие блоки потребуют простой, а какие – особой защиты. С тобой рядом с некоторых пор работает несравненный специалист по программам защиты?" – "Вы не Пительмана имеете в виду?" Миней снова важно кивнул. Моти вдруг вспомнил, что только что встретил его стыдливо вывинчивающегося бочком из какой-то маленькой боковой дверки в холле и просквозившего на большой скорости мимо него. Но промолчал, не решаясь задать шефу не совсем корректный вопрос…
      Мезимотес снова кивнул: "Я вот думаю: а не сделать ли его заместителем главного специалиста. Всё-таки защита – архиважная вещь в нашей новой игре… – задумчиво, как бы сам себе, проговорил он, помолчал и закончил официальным тоном: – Вот, в самых общих чертах, чем мы в "Лулиании" будем заниматься в рамках нового проекта государственного значения!" Моти недоуменно пролепетал: "Это что, в рамках проекта государственного значения мы должны разрабатывать новую развивающую игру, архисекретную, с особо мощной защитой?" Босс не ответил: то ли не расслышал, задумавшись, то ли не захотел отвечать. Помолчав, он допил свой коньяк, отодвинул рюмку и снова заговорил: "А теперь к деталям. Наш комплекс, как я уже сказал, будет строиться по принципу сложно-закручивающейся во многих направлениях и плоскостях ракушки. Мало кто задумывается, что Парк построен на основе этого принципа".
      Моти пожал плечами, но промолчал, тоже допил свой коньяк и, видя, что босс снова замолчал, решил, что совещание закончено, и приготовился встать.
      Шеф снова пристально посмотрел на него и заговорил: "На определённом этапе разработки проекта "Цедефошрия" расширится до размеров всего Парка! Поэтому в рекламных проспектах мы так и будем называть наш мировой аттракцион – "Цедефошрия"! – отметил Миней Мезимотес, горделиво улыбаясь. – Она будет формироваться в недрах струи подобающей цветовой гаммы, которая на данном этапе силонокулл, и обратно – из "Цедефошрии" наша струя и будет выплёскиваться. То есть, они друг друга формируют – и друг из друга формируются. Новая, расширенная "Цедефошрия" должна всех-всех-всех привлекать своим таинственным видом, манить – не только заглянуть в устье, но войти под прохладные своды, не только изваянные, но и омываемые струёй подобающей цветовой гаммы".
      Моти чуть было не ляпнул: "Вы об этом уже говорили, шеф!" – но вовремя прикусил язык. Он почувствовал, что обилие знакомых и малознакомых слов и терминов в его голове уже начало закручиваться многовитковой ракушкой. Жалко было времени, на рабочем месте ждала интересная задачка, которую он начал рассматривать до обеда.
      Он ещё не понимал, что к этой задачке он уже не вернётся.
      Миней как будто не замечал нетерпения сидевшего напротив него сотрудника и увлечённо вещал: "Основная программа запускается… при посредстве мощного эмоционального импульса! Наша молодёжь любит риск и острые ощущения – и это стоит учесть в эстетической концепции… э-э-э… Именно молодёжь поможет внедрить струю в массы. Понял? Поначалу нам придётся доказать: всё, что привлекательно и полезно для их развития, сможем им обеспечить только мы, только в струе подобающей цветовой гаммы, и только в нашей "Цедефошрии" нового типа! Я уверен, что все захотят сами приобщиться и приобщить неприобщённых!" Моти уже начало казаться, что все эти переполненные странными словесами речи шефа ему снятся. "Ну, вот, – подумал он, – стоило вздремнуть во время обеда – и пожалуйста: начали сниться кошмары!" Он помотал головой, то ли стряхивая наваждение, то ли принимая правила игры, в которую его втягивают против воли…
      С чувством невероятного облегчения он покинул беседку. "Ого! Столько времени потратил на это совещание, непонятно о чём. Какие-то нудные речи о чём-то жутко заумном… – с досадой подумал Моти, глянув на часы. – Теперь придётся задержаться, может быть, даже допоздна…"
 

***

 
      До конца дня Мезимотес не мог избавиться от неприятного чувства, вызванного первым контактом Арпадофеля и Блоха, свидетелем чего он оказался. Коба в честь первого знакомства зачем-то решил нагнать страху на Моти – и отменно преуспел в этом. Эффекты Арпадофеля совершенно явно оказали на Моти сильное отрицательное действие.
      "Жаль!.. – весь вечер мысли Мезимотеса крутились вокруг этой первой встречи Арпадофеля и Блоха лицом к лицу. – Жаль, что между этими двумя полноценное сотрудничество невозможно…" Наконец, он легонько стукнул ладонью о столешницу у себя на кухне и негромко пробормотал: "Ладно! Примем реальность, как она есть – во всяком случае, пока в ней есть резон".
      Мезимотес знал, что Моти не просто крепкий и опытный профессионал. Светлая голова, творческий ум, непрестанно фонтанирующий сногсшибательные идеи, всецело погруженный в работу. Как и полагается, не лишён амбиций и желания сделать карьеру. И ему, Минею, предан, и чувства благодарности не лишён, по правде говоря. Такими людьми не швыряются – особенно, когда они нужны. Миней понимал:
      Моти – самый нужный для проекта угишотрия специалист; он им очень дорожил и не хотел бы его терять, во всяком случае, до завершения важнейших этапов новой темы.
      Зато ценность Арпадофеля, неоспоримая и безусловная сама по себе, более всего возрастает на завершающем, необратимом этапе угишотрии – на этапе победных фанфар. Коба Арпадофель – Главный Фанфаролог! А стало быть, никакая сила никогда и ни за что не выбьет из рук этого человека фанфары, торжественно озвучивающие любую наперёд заданную струю подобающей цветовой гаммы! Даже на краю самой бездонной пропасти, даже в глубине самого безвыходного тупика.
 

***

 
      Назавтра, ближе к обеду, к Минею в беседку заглянули Коба и Тим. "О, какие неожиданные и дорогие гости! – Миней встретил их широкой улыбкой. – Присаживайтесь! Тимми, специально для тебя мне нынче принесли кресло, оно тебе будет по размеру. А там, глядишь – и беседку специально для тебя расширим! Ты уж давай, иди в рост, своей беседкой обзаводись… только не за мой счёт…" – и Миней улыбнулся ещё шире, при этом подмигнув сынку своего друга. – "Ну, что вы, шеф, как можно!" – ещё шире ухмыльнулся Тим.
      Первым заговорил Арпадофель: "А скажи-ка, пожалуйста, Миней, – прогундосил Коба, выдав каскады рулад, словно бы издаваемые тубой или, скорей, фаготом, – вот этот твой главный специалист… как-там-его?.. он тебе действительно необходим?
      Заменить некем?" – "А что? Какие у тебя возражения?" – "У меня ощущение, что он не совсем наш человек!" – "Пусть это тебя не волнует, Коба, – тихо и вкрадчиво заговорил Миней, подкладывая ему на тарелочку всевозможных лакомств, на сей раз от Одеда. – Раз говорю, значит, знаю: никто лучше Блоха не сможет разработать угишотрию. Он не успеет толком понять, для чего его идеи используются, как мы его щедро отблагодарим – и отодвинем… в сторонку. Я это сделаю своевременно, не волнуйся!.. А пока позволь мне строить кадровую политику, как я считаю нужным.
      Чем больше талантливых специалистов будет втянуто в наш проект, тем лучше. Мы всегда сможем сказать, что это поистине народный проект!" – "А Тим? – голос Кобы зазвенел грозными фанфарами, левый глаз метнул пронзительный луч ядовито-зелёного оттенка с Тима на Минея. – Какую роль ты отводишь Тимми, сыну моего дружбана и, как я понял, твоего тоже?" – "А Тимми подхватит знамя угишотрии в нужный момент – когда мы посчитаем нужным… ласково и нежно перехватить его из рук Блоха. Ну, с кем не бывает! – Миней хитро подмигнул Пительману. – Заснул на посту, знамя-то из ослабевших рук и выпало! Негоже знамени без присмотра валяться! Тем более знамени угишотрии! Вернее, будем деликатны… "Цедефошрии" – таково открытое название нашей темы… А Тимми, как ведётся – электронно-акустические вопросы и…
      – Миней помедлил и выдал с нажимом: – За-щи-та, общая и поблочная!" – "Ну, хорошо, – не сдавался Арпадофель: – а уяснил ли себе твой Блох важную эмоциональную нагрузку и роль музыкального сопровождения… о-кей! – нашей новой "Цедефошрии"? Понимает ли Блох, что музыка – это идеология, а не только и не столько эстетика? Это вам не просто лё-о-огонькое музыкальное сопровождение, как в прочих, эт-та самое, р-р-развивающих играх, которыми тут привыкли пробавляться, – асимметричное лицо Арпадофеля презрительно скривилось. – Мы должны обеспечить нечто гораздо большее, нежели то, что в духе отживающих традиций называлось музыкальным воспитанием масс! Это будет даже значимей, существенней и грандиозней, нежели… Это и будет струя подобающей цветовой гаммы, как таковая!
      В её современном силонокулл-выражении!" Мезимотес осторожно спросил: "Что ты имеешь в виду?" Коба скроил презрительную гримасу, его правый глаз, уподобившись стеклянной пуговице, пугающе неподвижно уставился на кончик собственного носа.
      Потом он аккуратно перевёл его на Минея, скроил нечто, по его мнению, служащее подобающим заменителем ласковой улыбки, и выдал очередной пассаж, и у него в горле захрипел, забулькал старый фабричный фагот: "Тимми мне изложил свою идею музыкального отрывка в качестве запускающей и управляющей команды. Я полагаю, что нам стоит найти этому применение! Пусть твой… э-э-э… Моти поработает над этим! Пусть займётся подбором силонокулл-композиций, которые будут запускать главный блок программы, управлять ею, поддерживать её работу и защищать от сбоев.
      От подбора подходящего пассажа зависит работа этого важнейшего блока! Ой-ва-вой, если он напортачит с этим!.. Ты сможешь объяснить ему это доступно?" – "Тише, тише, Коба… – засуетился Миней. – Блох ни в коем случае не должен знать… э-э-э… об этой идее Тимми. Понимаешь… ну, в общем… э-э-э… Лучше я сам ему изложу задачу… Короче, не волнуйся, Кобушка!.. Всё будет тип-топ!" Тим ничего не сказал, только бросил странный взгляд на Мезимотеса. Тот почувствовал себя неловко и искоса глянул на Арпадофеля, невозмутимо фанфарирующего: "Нам важно знать отношение этого… твоего главного специалиста к силонокуллу", – и Арпадофель принялся шарить грязно-желтоватым с багровыми зарницами прожектором своего левого глаза с Минея на Тима.
      Миней помолчал, пожевал губами и пожал плечами: "Я как-то не догадался у него об этом спросить. Его сыновья часто посещают "Цедефошрию". А лично его отношение?..
      Тимми, ты должен это знать лучше, ты же бываешь у них дома!" – "За мальчиков я спокоен – крепкие силонокулл-фанаты! Моё воспитание! – гордо и любовно прибавил он. – А сам Моти?.. Не знаю… Он же столько времени торчит на фирме, что на "Цедефошрию" у него просто нет времени". – "А какую музыку они дома слушают?" – буравил обоих по очереди своим левым глазом Арпадофель. Тим потупился, потом вскинул голову и заговорил: "Когда я прихожу, мы с мальчиками сразу к ним в комнату поднимаемся; там, разумеется, силонокулл!.. Если там какой-нибудь праздничный приём, то… не знаю, что-то звучит… тихое, незаметное… Я не очень вслушиваюсь…
      Силонокулла я там, кажется, не слышал, зато разговоры о нём… много разговоров!..
      Вы же знаете, каждый культурный человек жаждет сказать своё слово на модную тему!..
      Особенно жёны наших элитариев! За их болтовнёй ничего иного и не услышишь…" Мезимотес повернулся к Арпадофелю и произнёс: "Да-да, что до юных Блохов, то этих милых мальчиков я не раз встречал в "Цедефошрии". Очень продвинутые детишки!
      Оч-чень!" – "Ладно, Миней, отложим этот вопрос, – снова прогундосил Коба. – Займёмся нашим заветным…" – "Да-да… Да вы угощайтесь, хаверим! Не стесняйтесь, наливайте сами, пейте! – заторопился Миней и, повернувшись к Тиму, тихо проворковал: Тимми, настало время раскрыть тебе главную суть… то, о чём я с Моти не говорил. Зато тебе – с нажимом сказал Миней, – я могу сказать: угишотрия – это не просто компьютерная игра с интеллектуально-культурно-идеологическим зарядом. Это, кроме всего прочего, ещё и компи-казино!" – "Чего-чего? А что это означает?" – "То самое и означает! Это… э-э-э… ну, считай, что это всего лишь кодовое название. Секретное, прошу учесть… Его никто не должен знать", – многозначительно глянул на него Миней. – "За меня не волнуйтесь! Я же – добер!.. – гордо выпятил грудь Пительман. – Определённый опыт имеется. Мне доверяют… сами знаете кто…" – "Знаем, знаем, – прогудел Коба. – потому я тебя взял к себе в группу. Доберы мне нужны!" – "Вы лучше позаботьтесь, чтобы Блох как-нибудь… по наивности и неведению… раньше времени… так сказать…" – шныряя глазами по лицам Минея и Кобы, зачастил Тим. – "Не волнуйся, хабиби. Я тонко намекнул Блоху, что у нас имеется очень выгодный договор с дружественной скандинавской фирмой. Их представитель, некий… э-э-э… конечно же, имени Шугге Тармитсена я не упоминал… сказал просто и загадочно, в то же время заманчиво – заказчик-хуль, хозяин крупного казино на берегу Ледовитого океана, среди фьордов… Ну, как у нас это всегда было принято: Север – Юг, прочий соответствующий антураж!.. Какое это имеет значение! Зачем рядовым исполнителям загружать мозги излишней информацией, незнакомыми именами! Короче, я ему сказал, что нас попросили разработать для заказчика-хуль блок финансовых программ, потому как "Лулиания" себя отлично зарекомендовала на мировом уровне. Польстил этому гениальному дурню, намекнул, что это его работы выдвинули фирму на такой уровень – он и растаял. Я несколько раз повторил, что это очень выгодный договор, что разработчик, который сможет выполнить с блеском все требования заказчика… э-э-э… Ещё сказал, что нам нужен самый лучший разработчик финансовых программ. Техзадание обещал выдать через пару дней… с подписью неразборчиво… хе-хе-хе!" – "Отлично! Миней, я тут подумал… лучше, чтобы ваши беседы велись без свидетелей! – раздумчиво пробулькал Коба. – Меня он не скоро начнёт воспринимать…" Миней по ходу дела растолковывал Кобе некоторые технические подробности превращения всего Парка не просто в обычную, пусть и супер-элитарную "Цедефошрию", а в грандиозное компи-казино. Со временем оно превратится в некое подобие виртуального насоса, качающего суммы с частных счетов граждан… сначала Эрании, а потом и всей Арцены… на счета главных организаторов этого бизнеса. "Нет, хабиби, не волнуйся! Обеднеть и разориться мы им не дадим… Это не в наших интересах! Будем поддерживать сбалансированный ажиотаж, так сказать…" Тим с сомнением заметил: "Ну, а если?" – "А то ты, молодой, не знаешь, что делать, если!.. На наш-то век хватит! – со странной ухмылкой проворковал Миней. – В конце концов, шарик велик… С деньгами нигде не пропадёшь!"
 

***

 
      После ухода Арпадофеля и Пительмана Миней позвонил Моти и попросил его заглянуть к нему перед концом рабочего дня. Взглянув на часы, он понял, что Блох может появиться с минуты на минуту, и принялся уничтожать следы застольного совещания с Кобой и Туми. После чего спокойно уселся за стол, расставив многочисленные телефонные аппараты вокруг себя и положив перед собой солидный том и раскидав в живописном беспорядке листы бумаги и карандаши с разноцветными фломастерами. Он чутко прислушивался к каждому звуку, раздававшемуся за стенами беседки, чтобы не упустить звука шагов Моти. Уловив на фоне шелеста листвы приближающиеся шаги, он принял вид человека, углубившегося в серьёзное изучение лежавших перед ним бумаг, зажав в правой руке сразу несколько фломастеров разных цветов. Мелькнула мысль, что было бы неплохо сымитировать и телефонный разговор с каким-нибудь важным начальством. Он не успел подумать, что это уже будет чересчур, как, откинув полог беседки, перед ним предстал Блох с неизменным ноут-буком под мышкой.
      "Присаживайся, хабиби, присаживайся! – широко улыбнулся Мезимотес. – Сейчас поспеет кофе, и мы с тобой обсудим кое-что. Надеюсь, на сей раз нам никто не помешает", – Миней подмигнул Моти, натянув на лицо хитровато-добродушное выражение.
      Первые десять минут прошли под знаком дружеской беседы и нежного позванивания ложечек. Миней никогда не предлагал Моти Блоху фирменные закуски "от Одеда", зная, что в семье Блохов соблюдается относительный кашрут (чего нельзя сказать о строгостях с употреблением посуды – уступка, на которую пришлось пойти Рути вскоре после свадьбы). Моти поначалу чувствовал себя несколько скованно, недоумевая, почему босс пригласил назавтра после того, как сообщил о начале работы над новой темой, даже не успев выдать оформленного по всем правилам техзадания. Но непринуждённая дружеская беседа, крепкий ароматный кофе и сласти – всё это побудило его несколько расслабиться после напряжённого рабочего дня.
      Поэтому неожиданный вопрос шефа: "А скажи мне, Моти, как ты лично относишься к силонокуллу? – застал его врасплох, заставил с изумлением воззриться на Минея, который пояснил: – Вот твоих мальчиков мы видим довольно часто в "Цедефошрии" на выступлениях "Звёздных силоноидов" Ори Мусаки. А тебя я там видел только один раз… и то ты почему-то ушёл до окончания концерта!" Моти растерялся.
      Он подумал, что очень давно вообще не был в Парке. Пожалуй, точно – с того самого дня, когда мальчишки вытащили его на Концерт Века. Шок, который он тогда испытал, увидев на сцене обнажённого, в хлопьях оседающей пены и разукрашенного нескромными татуировками Виви Гуффи, а затем – услышав силонокулл-пассажи, не выветрился из памяти до сих пор. Он искал и находил любые предлоги, чтобы обходить "Цедефошрию" стороной. Зато близнецы, поступив в гимназию Галили, старались не пропускать ни одного концерта в "Цедефошрии", терроризируя всю семью сотрясавшими их уютный коттедж записями любимых силонокулл-пассажей.
      Рути с Ширли влекли иные Лужайки, иная музыка. Они любили то, что он сам предпочитал в молодости. Тем более силонокулл, как Моти с некоторых пор начал подозревать, вызывал у Рути и особенно у Ширли неприятные ощущения, вроде тошноты и головных болей.
      Но что делать: настало время иных песен! Эранийские элитарии (их с Рути нынешний круг общения) были твёрдо убеждены: классика, джаз, народные песни, лёгкая современная музыка, и даже хасидский рок – хорошо, конечно, но… для публики определённого уровня, которая ещё не дозрела до силы и мощи над-мелодийного, над-ритмического современного силонокулла. "Классика – это слишком серьёзно и тяжеловесно в наше стремительное и напряжённое время! Вот ведь наша известная журналистка, лауреат премии "Золотого пера" Офелия Тишкер пишет… – с умным видом повторяли друг за другом жёны эранийских элитариев. – Разве можно сравнить все эти мелодии, даже в современной обработке, с космической силой и мощью силонокулла Куку Бакбукини и Ад-Малека!.." "Ну, мелодиями это можно назвать с ба-альшой натяжкой!.." – думала про себя, слушая эти разговоры, Рути. Моти тоже не дозрел до понимания современного, прогрессивного силонокулла. К тому же то и дело заползала в потаённые уголки души тоска по мелодиям их с Рути молодости, желание снова окунуться в мир нормальной мелодичной музыки.
      Такие мысли, раз забредши в голову, имеют обыкновение возвращаться снова и снова, смущать и сеять сомнения, а там и… неровен час – неприятие новых веяний. Но вслух выражать неприятие мощно громыхающих, изысканно скрежещущих, вкрадчиво закручивающих нервы шедевров силонокулла – это значит подвергнуть себя в лучшем случае насмешкам со стороны более продвинутых и современных коллег и соседей элитариев, без которых он уже не мыслил культурного и интеллектуального общения.
      А ведь ему необходимо остаться в их кругу своим человеком, таким же элитарием, как и они все. Значит, он обязан если и не принимать силонокулл, то хотя бы внешне выражать восторг, слушая вкрадчивые, порой еле слышные, но кажущиеся оглушительными до нервного содрогания, композиции этого таинственно-жутковатого Ад-Малека и пребывающего вечно в состоянии лёгкого (а порой и сильного) подпития Куку Бакбукини… На большее он оказался неспособен.
      Поди знай: сегодня ещё позволительно высказывать осторожный скепсис в отношении Ад-Малека, Куку Бакбукини, Ори Мусаки и даже Виви Гуффи, а завтра… отношение к силонокуллу в какой-то момент может и на карьеру повлиять самым непредсказуемым и фатальным образом.
      Зато его мальчики Галь и Гай и вся их компания живут внутри этой культуры, живут этой культурой ("А что – действительно культурой?" – неожиданно для себя подумал Моти) – и ничего другого знать не хотят. Их, на грани агрессивного фанатизма, экстатическое отношение к силонокуллу, и с противоположным знаком, – к классике, а тем более к народной музыке, которую они называли "средневековыми соплями, сеющими слабость и уныние", порой даже пугало.
      До сих пор Моти предпочитал не влезать в эти дебри. Он очень надеялся, что как-нибудь само рассосётся. И вот теперь это настигло его – и не где-нибудь, а на работе, которой он жил, в которую был погружён, порой до полного забвения всего окружающего.
      Все эти мысли мгновенно пронеслись в его голове, пока он сидел, напряжённо выпрямившись в кресле, перед шефом. Миней не сводил с него своего ласкового и настороженно-выжидающего взгляда.
      Моти тихо и сбивчиво забормотал: "Ну, конечно, мы всей семьёй… э-э-э… Нет, на "Цедефошрию" у меня времени нет… но в записях мальчики нас приобщают, у них богатая фонотека… наверно, все новинки… Ну, мы с женой не чураемся и традиционной музыки, классики, танцевальной… Я-то лично и на те Лужайки… тем более… не хожу: времени нет… В основном в записях, по телевизору… Разве нельзя?" – "Кто говорит, что нельзя! – ласково подбодрил его Миней. – Всё можно, если не слишком забивать этим голову. Но всё же главное для элитария – приобщаться к нашей струе, постепенно переключая на неё все свои мысли и чувства!" – "А уж мои сыновья, – Моти оживился, подумав, что рассказ о близнецах и есть тот спасительный якорёк, который сейчас оставит его на плаву и позволит принять самое деятельное участие в новом, уже увлёкшем его, проекте. – Они в гимназии Галили учатся! Вы бы знали, какие они у меня фанаты силонокулла!.. С самого начала учёбы в гимназии они основали "Клуб юных силоноидов", поэтому себя и своих друзей они так и кличут… э-э-э… – и Моти смущённо улыбнулся: – силоноидами… Я полагаю, ситуация в нашей семье ясна?" – "Ладно, Мотеле, с этим всё ясно. Я только хочу посоветовать тебе хотя бы раз в месяц посещать концерты в "Цедефошрии". Считай, что это тоже входит в план твоих работ. Понял? Если хочешь, фирма может тебе и твоей семье выделить билеты с большой скидкой. Я же понимаю, что часто посещать престижную "Цедефошрию" всей семьёй, да ещё и за свой счёт, накладно даже для самого элитарного бюджета. И своих девочек приводи, им это тоже будет полезно…" Моти ничего не оставалось, как смущённо кивнуть.
 

***

 
      Миней решил сделать небольшую паузу, чтобы после острого вопроса вернуть непринуждённость. Он даже достал бутылку изысканного коньяка и разлил по узеньким бокальчикам. Моти молча покачал головой, продолжая пить кофе.
      Пауза затягивалась. Наконец, Мезимотес величественно заявил, ласково, но многозначительно глядя на Моти: "Меня очень интересует – кого ты предлагаешь для разработки блока финансовых программ?" Моти поглядел на босса и спокойно произнёс: "У меня есть такой специалист, просто-таки талант создания финансовых программных блоков. У него большой опыт, и всегда получается оригинально, надёжно, безотказно! Лучше него этого никто не сможет сделать так, как нужно!.." – с воодушевлением заключил Моти. – "Ты понимаешь, что вопрос серьёзный! Нехорошо назначать на исполнение тех или иных частей работ абы-кого. Придётся согласовать с Кобой!" – озабоченно пробормотал Миней, почему-то густо покраснев.
      Моти поднял глаза на шефа и от изумления чуть не проглотил язык. Придя в себя, он принялся торопливо объяснять, суетливо жестикулируя, что было ему совершенно несвойственно: "Мы с этим человеком давно знакомы, дружили когда-то в армии.
      Отличный парень, трудолюбивый, работоспособный, на редкость талантливый программист. Его все в "Лулиании" любят и уважают. Это Бенцион Дорон". – "Это что – рыжий дос, с лохматой гривой и густой бородой? Похожий на улыбающегося льва? И постоянно так неаккуратно эти ниточки по бокам болтаются?" – небрежным тоном осведомился Мезимотес. – "Да, он самый! – улыбнулся Моти. – Его даже в армии прозвали чеширским львом. Ну, религиозный, ну, в кипе!.. А что такого? У нас же работает целая группа религиозных специалистов. Толковые и серьёзные, между прочим, ребята… Других не держим! Сами же знаете…" – "Ладно, думаю, мне удастся уговорить Кобу… – медленно проговорил Миней, – Он у меня отвечает за финансовый комплекс нашего проекта… э-э-э… ну, неважно… Только, пожалуйста, постарайся ничего об этом… ну, о Дороне… не говорить Тиму… Не знаю, в чём дело, но он его за что-то не переваривает… Я уж стараюсь, чтобы они не пересекались… Понимаешь?" – "А что тут понимать! Когда-то давно, когда мы втроём в учебке в армии были, Бенци его спас из очень опасной и неприятной ситуации. Вот он ему и не может простить… Странно, но это так… Я не ожидал от Тима такого… Мне он всегда казался очень добродушным и обаятельным…" – пожал Моти плечами.
 

***

 
      "Что-о? И эти работают у вас на серьёзных должностях? А я-то, когда видел тут шныряющих косяками досов, в кипах и с бородами, думал: так себе, лаборанты, низшее звено, пыль с компьютеров стирают, в перерывах молятся… Только понять не мог, к чему столько уборщиков в "Лулиании"!.. И им доверяют серьёзные работы, коммерческие тайны?" – вскипел Арпадофель, когда Миней передал ему рекомендацию Моти. Оба глаза его забегали с неимоверной скоростью, стреляя во все стороны чем-то ослепительно белым. Даже правый глаз, как видно, подзабыл о своей солидно-малоподвижной сущности. Лицо расплылось, багрово замерцав: ведь именно финансовая составляющая проекта, она же функция компи-казино была предметом его особой заботы. "Ну, конечно! Между прочим, они – отличные специалисты, как, впрочем, и все в "Лулиании".
      Законопослушные граждане!.. Нет у нас никаких оснований их как-то дискриминировать! И ещё, дорогой, чтоб ты знал: мы решили их – из соображений политкорректности! – называть не досами, а меиричами… по месту проживания…" – старался говорить как можно спокойней Миней. – "Ага, ага… Оч-чень законопослушные! А ты знаешь, что эти твои… э-э-э… меиричи… выставляют напоказ своё неприятие здорового азарта, неуважение к аттракционам?! Это из-за них до сих пор официально не могут открыть в Арцене казино! В то время, как ростки струи подобающей цветовой гаммы начали активно прорастать в массы, эти… мало того, что казино они в принципе не признают, даже – страшно сказать! – силонокулл!!!" – взвизгнул Арпадофель на пронзительной высокой ноте.
      Миней удивлённо посмотрел на него и обронил: "Но против компьютерных игр они ничего не имеют. И в Интернете работают. Не понимаю, что ты против них имеешь…" – "И ещё молятся всё время и детей рожают, бездельники!" – "Наши религиозные лулианичи – серьёзные, толковые, скромные, трудолюбивые. А много детей… Кто сказал, что это плохо?.. Работе не мешает…" Лицо Арпадофеля угрожающе мерцало и переливалось всеми тонами багрового, левый глаз испускал молочно-белые каскады лучей непрерывным потоком: "Я не уверен, что этому твоему… как-его-там?.. можно доверить участие в теме государственного значения!.." – "Ну, ладно, ладно…
      Посмотрим…" – Миней понял, что надо немедленно успокоить перевозбудившегося соратника.
      А тот снова взвизгнул на ещё более высокой ноте: "У нас – та-а-кой проект. Его к компи-казино на пушечный выстрел нельзя подпускать! А потом ещё на премию будет претендовать!.." – "Ну, почему, Кобушка! Меиричи тоже могли бы нашему делу пользу принести! – ещё спокойней заговорил Мезимотес. – Моти прав: такого человека, если он лучший специалист по нужной нам теме, надо ввести в наше дело.
      Но – осторожно, чтоб ни о чём не догадался раньше времени. Совсем необязательно раскрывать таким Доронам глубинную суть угишотрии. Мы же (до поры, до времени, естественно!) напустили туману, придумали байку про заказчика-хуль!.." – Миней изящно и плавно повёл рукой. – "Ага! – захихикал Арпадофель, столь же резко успокаиваясь, как совсем недавно впал в ярость: – Пока докумекает, что к чему, поезд ушёл!.. Всё уже будет запущено и поставлено на необратимые рельсы. Тогда-то и его участие должно стать для всех очевидным. И он уже наш! – снова хихикнул Коба, блеснув нестерпимой, ядовито-гнойной желтизной бегающего со стороны в сторону левого глаза, – Ни-и-икуда не денется!" – "Правильно, Кобушка! Ты очень верно ухватил мою мысль! Да это же просто замечательно: вклад меирича в наш проект! – воскликнул Мезимотес. – Разработаем для него техзадание, что комар носа не подточит, и он до самого конца не поймёт, куда влечёт его струя". – "Вернее, засасывает…" – уточнил Арпадофель. Миней, солидно кивнул: "Уж мы придумаем что-нибудь такое, чтобы, делая нужное нам дело, он долго не врубался, куда завихряются витки нашей "Цедефошрии"!.. Представляешь?! – вклад человека из другого, совершенно не нашего круга, в наш проект!" Коба снова захихикал. Мезимотес протянул Арпадофелю дорогую сигару: "Покури, дорогой, обрати внимание на марку!.. Вот, то-то и оно!.. Короче… Мы с тобой и Тимми втроём разработаем техзадание на каждый блок угишотрии. Нам нужна бригада специалистов в самых разных областях, но никто из них не будет знать, что делает сосед. Кое-каких сотрудников бригады нам порекомендует главный специалист…" Он помолчал, спустя какое-то время заговорил снова: "То, что любая наша разработка по теме, втекает в струю, вытекает из струи и замыкается на струю, формируя "Цедефошрию", в конечном итоге станет ясно каждому лулианичу. Но только – в конечном итоге!"
 

***

 
      "Твоё дело, Коба, – на одном из совещаний Мезимотес обратился к Арпадофелю, – обеспечить секретность работ. Чрезвычайная секретность работ – это архиважно!.." Наступила пауза. Миней Мезимотес, ловко и не без лихого изящества подхватив на маленькую вилочку какую-то закуску и наполнив свой изящный бокальчик, весомо вещал: "Я обязан подчеркнуть лишний раз: секретность, секретность и ещё раз секретность! Ну, а если случайно в рабочей группе объявится виновник преждевременной утечки секретнейшей и важнейшей информации…" – и тут же Арпадофель сурово прогудел, зловеще сверкнув молочно-белёсым глазом: – "…или окажется, что он тайно или явно гр-р-ребёт против струи подобающей цветовой гаммы…" – Миней закончил: – "…конечно, он будет уволен – с волчьим билетом!
      Правда, придётся действовать с сугубой осторожностью. Если кто-то ещё не попал в струю, это скорее его беда. Но если на определённом этапе работ окажется, что участник рабочей группы активно противодействует нашей струе, – это уже серьёзно!
      Тем более в "Лулиании", ярком собрании интеллигентов-элитариев! Конечно, придётся такого антистримера… (так я предлагаю назвать ярого противника струи…) изолировать. Но на начальном этапе это, увы, невозможно! У нас всё-таки демократия! Мы пока что не знаем, кто такие и где они скрываются, антистримеры!" – "Демократия, оно-то и конечно, оно-то и понятно… Зато вот что нам доступно: поместить… э-э-э… антистримера (а что! – мне нравится!), явного или тайного, в общественный вакуум… Организовать тому, кто для нас представляет проблему, настоящий бойкот! – нет ничего проще!" – со зловещей ухмылкой прогудел Коба.
      Организация глухого бойкота лицу неугодному и инакомыслящему (антистримеру, по меткому определению Минея!) – один из закрытых разделов фанфармации, отдельной ветви фанфарологии. О, этим разделом Коба Арпадофель овладел в совершенстве!..
      Обличающих фанфар в струю ему было не занимать!
 

***

 
      Миней вздохнул, лицо его приняло чрезвычайно серьёзное выражение. Не глядя на Моти, он проговорил официальным тоном: "В общем, так! Курировать проект в части обеспечения особой секретности я поручил Кобе Арпадофелю. В этом нет ему равного во всей Арцене!.. Твой финансово-компьютерный Дорон останется под твоим началом, но его разработка через тебя будет замыкаться на Кобу. Ты же переходишь в непосредственное подчинение Кобы. Вы непременно подружитесь, я уверен!.. – всё так же глядя мимо Моти, успокаивающе бубнил Мезимотес. – Два интеллигента-элитария, всецело преданных грандиозной идее силонокулла… э-э-э… подобающей цветовой гаммы, вы не можете не подружиться!" Сказать, что Моти испытал прилив радости оттого, что его работа будет находиться под жёстким контролем зловещей личности, непонятно откуда свалившейся в "Лулианию", было бы неуместным гротеском. Моти ощутил, как его внутренности сковал непонятно откуда поднявшийся ужас от мысли, что теперь ему будет не отвертеться от навязанного общения с Арпадофелем. На него накатило неодолимое отвращение, когда он представил стреляющий во все стороны косой глаз, широкую асимметричную физиономию, а главное – расплывшуюся фигуру этого коротышки с необъятно широким задом, нависающую над ним, сидящим за своим компьютером. Но Моти не видел выхода из создавшейся ситуации: если он хочет и дальше заниматься этим захватившим его проектом, значит, придётся с этим примириться. Арпадофель, застилающий ему горизонт – это, увы, всерьёз и надолго. Ну, почему его старый друг и покровитель Миней Мезимотес вручил почти безграничную власть над ним жуткому Куби-блинку в самом начале работы над проектом?
      Но назвать Арпадофеля интеллигентом?.. Право же, Миней – большой шутник! Но почему от этой шутки уважаемого шефа и покровителя стало так не хватать воздуха в тенистой, прохладной беседке с кружевными стенами и потолком?..
      Мезимотес, улыбнувшись коллегам, произнёс торжественно: "Когда рядом со мною такие светлые головы, я ещё сильнее верю в наше любимое детище!" Куби-блинок поднялся, потянулся и, неожиданно для Моти, негромко профанфарисцировал голосом, напоминающим самый низкий звук фагота: "Ну, хорошо, я полагаю, что наше совещание закончено. Кто куда, а я пошёл в туалет…" – и, подтянув брючки, он потрусил из кабинета Минея.
      Моти от изумления застыл на месте и чуть не выронил ноут-бук.
      ВЧЕРА. Второй виток
 

 
      День Кайфа Сияющее, улыбчивое утро. Лулианичи весело стекаются со всех концов города к Лужайке пикников, раскинувшейся над пляжами в одном из живописных уголков Парка.
      Лужайка пикников была по традиции излюбленным местом отдыха в Арцене.
      Большая часть лулианичей почти одновременно подъехала к Лужайке, и многочисленные машины всевозможных моделей и расцветок, нетерпеливо сигналя, теснились и мельтешили в прилегающих улочках, проулках, проездах. Их владельцы не теряли надежды найти удобную парковку. В свежем утреннем воздухе повисли и медленно садились на землю сизые облачка выхлопных газов, гармонируя с симфонией клаксонов и скрежетом колёс по асфальту.
      Из Меирии, пригорода Эрании, прибыл заказаный группой религиозных лулианичей вместительный автобус и припарковался в некотором отдалении от скопища беспорядочно роящихся машин. Первыми оттуда высыпали детишки от 3-5 лет и старше.
      За ними выходили улыбающиеся шумные подростки, у некоторых мальчиков за плечами болтались гитары. Сразу стало шумно, весело и пестро. Весёлые звонкие голоса влились в симфонию клаксонов многочисленных автомобилей, медленно вписывающихся в парковочную площадку.
      Таинственный администратор по общим и конкретным вопросам раньше всех прибыл на Лужайку пикников в гордом одиночестве. Он тут же обратил пристальное внимание на пёструю толпу, с весёлым шумом направлявшуюся к правому склону Лужайки, на улыбающихся мужчин, молодых парней и маленьких мальчиков в кипах, на женщин, девушек, девочек-подростков и маленьких девочек в длинных юбках. На лице, отсвечивающем всеми оттенками недопечённого блинка, застыло странное выражение, левый глаз загадочно постреливал темно-зелёным.
      Он отвернулся от них и окинул взором группу парней, головы большинства из которых украшали причудливые причёски всех цветов радуги, а открытые части тела были покрыты причудливыми татуировками или, у тех, кто помладше, росписью. Это всё были дети лулианичей-элитариев, учащиеся и выпускники престижной эранийской гимназии Галили.
      Обращала на себя внимание стайка живописно прикинутых молоденьких девушек, которые стояли в подчёркнуто непринуждённых позах, глядя как бы сквозь парней или поверх их голов, и о чём-то между собой беседовали, громко и заразительно смеялись, некоторые при этом непрестанно курили.
      Парни, не выпуская сигарет изо рта, начали деловито расставлять по краям Лужайки мощные акустические колонки, извлекали из багажников папиных машин и тащили в самый центр на тележках отдалённо напоминавшую роботов звукоусилительную аппаратуру. Кое-кто из парней постарше деловито-начальственным тоном отдавал распоряжения, указывая пальцем то в один, то в другой конец Лужайки.
      Арпадофель провёл ладонью по пыльно-белёсому ёжику своих коротко-стриженных волос и с покровительственной лаской улыбнулся деловито суетившимся парням.
      Левый глаз его косил уже не столь зловеще. К коротышке подошёл такой же широкий, но в полтора раза выше обаятельный увалень Тим Пительман. Он нежно и осторожно приобнимал за плечи известную всей Эрании звезду арценской журналистики Офелию Тишкер, которая на его фоне напоминала хрупкую зеленовато-коричневатую стрекозу.
      Тим что-то тихо пробормотал Арпадофелю, тот энергично закивал, потом сделал какой-то понятный только им обоим жест и – стушевался.
 

***

 
      Но вот, наконец-то, все машины припаркованы, всё необходимое выгружено.
      Подростки, тихо переговариваясь, с самым серьёзным и деловым видом продолжали перетаскивать колонки с одного места на другое. Детвора носилась между кустами и зарослями высоких трав. Родители занялись поиском мест для уютного отдыха на просторной Лужайке, стараясь захватить для своей семьи местечко в тени погуще.
      При этом они украдкой с любопытством поглядывали на начальство.
      Естественно, основной заряд любопытства был направлен на загадочного коротышку со странно косящим левым глазом и необычной формой головы. Его уже попривыкли видеть в коридорах "Лулиании", но большинство так до сих пор и не поняло, кто он и чем занимается. По обыкновению доброжелательного внимания удостоился босс Миней Мезимотес, прибывший на День Кайфа, как и Арпадофель, один. На чисто, до синевы, выбритом его лице мерцала знакомая всей Арцене добродушная, с загадочной хитринкой, улыбка. Лулианичи не сомневались, что вот-вот он объявит о каком-то заготовленном для них и их домашних сюрпризе, на которые всегда был большой мастер.
      Наконец, негромким, но веским и звучным баритоном шеф призвал всех ненадолго прервать свои приготовления к весёлому празднеству гурманства. Лулианичи и их супруги с интересом воззрились на шефа, тогда как дети продолжали свою весёлую и шумную возню. Мезимотес чуть-чуть повысил голос. Он ласково, в то же время чуть сверкнув глазами, поглядел на детишек, снова призвал к тишине – и замолк в величественном ожидании.
      Матери не без труда успокоили своих юных шалунов. Все присутствующие, прервав приготовления, направили свои взоры на хитро и ласково улыбающегося шефа.
 

***

 
      В относительной тишине Мезимотес внимательно оглядел лулианичей и членов их семей и заговорил. В первой же фразе, произнесённой чуть вибрирующим баритоном пожилого человека, он объявил, что руководство фирмы "Лулиания" решило ознаменовать слияние двух родственных и дружественных предприятий, "Лулиании" и Института Патентных исследований, в одну мощную струю традиционным Днём Кайфа, а главное – большим общим мангалом.
      "Таким образом, мы ещё больше укрепим единство всех-всех-всех лулианичей – и ветеранов, и, так сказать, новичков! Давайте же, в знак нашего нерушимого единства, скинем все привезённые сюда припасы в один общий котёл!" – Миней широко улыбнулся и поднял кверху в приветственном жесте обе руки, словно бы желая заключить в свои нежные объятья всех фирмачей, заполнивших Лужайку пикников.
      Поднялась волна удивлённо-недоумённых возгласов. Миней терпеливо молчал. Когда, наконец, стих возбуждённый шум, Мезимотес продолжил. О, как убеждённо и красиво говорил он о важности дружбы и единства всех работников обновлённой "Лулиании", истинного украшения любимого города Эрания! Ведь каким целям служит совместный День Кайфа, организованный для всех-всех-всех (для чего руководство выделило целый рабочий день, превратив его в выходной! – как бы вскользь, но многозначительно, намекнул подчинённым босс)? Естественно, чтобы все лулианичи на этом традиционном семейном отдыхе культурно отдохнули, получили удовольствие – в том числе и от общения друг с другом, и от узнавания и понимания вкусов и интересов друг друга, – чтобы познакомились и подружились семьями, прониклись общими интересами и взаимными симпатиями.
      Рядом с боссом незаметно возник Тим Пительман и, широко улыбаясь, произнёс: "Именно этой высокой и благородной цели, хаверим, и должен послужить наш большой общий мангал!" Из-за его широкой спины выглянул, а там и выкатился на середину полянки коротышка Арпадофель. Миней и Тим незаметно отошли в сторону и как бы стушевались.
      Таинственный администратор по общим и конкретным вопросам впервые выступал перед собравшимися вместе фирмачами. Поэтому ему было особенно важно всецело завладеть вниманием аудитории. И он постарался.
      В полной тишине зазвучал голос Арпадофеля. Тем, кто слышал его впервые, показалось странным сочетание этого голоса с короткой, сдобной, чересчур широкой фигурой Кобы. Голос то грохотал в хриповато-басовом, то неожиданно фанфарисцировал в пронзительно-высоком регистре, перекатываясь по Лужайке и выплёскиваясь за её пределы, из-за чего не только и не столько лулианичи, но члены их семей испытывали ощущение чего-то жутковато-потустороннего. Казалось, Арпадофель одним лишь усилием голосовых связок гоняет по Лужайке наталкивающиеся друг на друга и с гулким стуком разлетающиеся в разные стороны биллиардные шары словесных блоков.
      Он повторил главную мысль шефа почти теми же словами, только расположив их несколько в ином порядке. Словесные блоки были до того надёжно укутаны в интонации, что в них почти невозможно было вникнуть. В памяти взрослых слушателей необычного спича только и остались вырванные из текста клише: "Всеобщее коллективное внимание". "Лулиания" и её интеллектуалитет". "Элитарии – украшение нашего любимого города". "Музыка сближает людей душевно и духовно". "Во всём цивилизованном мире… музыка новейшей струи…". "Поистине космическая сила и мощь звучания композиций силонокулла – это именно то, что…". "В современном мире, всё больше и больше растворяющемся в мировом космосе…". "Неотвратимо влечёт человека и человеку, душу к душе, дух к духу!". "Композиции великих виртуозов силонокулла, гениальнейших музыкантов современности…". "Это должно привести к сплочению нашего прекрасного коллектива…". "Наша прекрасная молодёжь, воспитанники… лучшей и престижной эранийской гимназии Галили…". "Приобщиться к гениальным, бесподобным шедеврам столь любимого молодёжью силонокулла…". "Пора нести в массы наш самый прогрессивный…". "Самая большая точность попадания в струю подобающей цветовой гаммы…".
      Не успев вникнуть в обилие словно бы не связанных между собой, непонятных и странных словосочетаний, лулианичи с облегчением услышали фразу, прозвучавшую неожиданно отчётливо и внятно на фоне невразумительного спича: "За что от труженников "Лулиании" им огромное отеческое спасибо!" – которую справедливо сочли завершающей.
      Коба Арпадофель с важным видом выпятил нижнюю челюсть, вытянул насколько возможно короткую шею, что, очевидно, должно было означать вежливый поклон, и отошёл в сторону, словно бы растворившись в потоке пробивающихся сквозь листву солнечных лучей. Но взбегающие вверх фанфарисцирующие тремоло ещё долго продолжали сотрясать воздух вибрирующим эхом.
 

***

 
      Кого-то фанфарисцирующий голос Арпадофеля в сочетании с его видом изрядно позабавил, но большинство привёл в недоумение и даже вызвал нервную дрожь.
      Матери вздрогнули и инстинктивно принялись тревожно оглядываться, искать глазами своих малышей.
      С той стороны, где стояла маленькая группка подростков, обитающих в Эрании-Бет и Эрании-Вав, послышался громкий иронически-недоуменный шёпот: "О какой такой струйне подобающей цветовой гаммы брямкает этот Блин?" – "Это он говорит о модном нынче силуфокулле!" – "Ну, вот, как всегда, всё перепутали…" – "Тс-с-с!!!
      Это неприлично!" – одёрнули мальчишек родители. Они нервно скосили глаза в сторону Моти Блоха, сидевшего поблизости на низеньком стульчике с привычно-отрешённым видом. Перед ним на коленях лежал включённый ноут-бук, но смотрел он на боссов, беспомощно и удивлённо приоткрыв рот.
      У Арпадофеля имелся немалый опыт общения со слушателями. Он не сомневался, что предельно чётко и конкретно растолковал новым коллегам и подчинённым свои идеи не столько при помощи слов, сколько посредством фанфарисцирующих интонаций. То есть, по его твёрдому убеждению, не могло идти речи о вопросах и сомнениях. Коба отошёл в сторону и стушевался, предоставив все дальнейшие вопросы решать боссу и своему непосредственному заместителю и помощнику по связям с коллективом Тиму Пительману (впрочем, об этой тонкости взаимоотношений Тима с начальством лулианичам лучше было не знать – до поры, до времени…). В ответ на фанфарисцирующую речь аплодисментов не последовало, но не это удивило Тима. Он знал, что Коба и не ждал аплодисментов. Но они с Минеем сразу же почувствовали оцепенение публики, с трудом приходящей в себя от потока гремящих фанфарами словесных блоков.
 

***

 
      Лулианичей порадовало исчезновение зловещего коротышки, а также то, что его непринуждённо сменил душка Тимми Пительман, и за его спиной маячила любимица элитариев Офелия Тишкер. Пительмана в "Лулиании", в общем-то, любили за мягкий голос и обаятельную улыбку, которая словно озаряла всё вокруг при его появлении, поначалу – в качестве посланца дружественного "Лулиании" Института патентных исследований, а потом и одного из ведущих фирмачей.
      Тим стоял перед ними в привычной раскованной позе и застенчиво улыбался, стараясь охватить своей улыбкой всех лулианичей. Он очень хотел разъяснить коллегам и их близким суть речи Арпадофеля. Это было для него очень важно, но гораздо важнее – продемонстрировать лишний раз свою преданность лично шефу, Арпадофелю и делу струи подобающей цветовой гаммы. Внимательно глядя на лица коллег, он вдруг осознал, что далеко не всех лулианичей впечатлили должным образом фанфарисцирующие интонации и взбирающиеся выше и выше, чуть ли не до ультразвуковых обертонов, нервные вибрации голоса Арпадофеля – и это его неприятно изумило.
      Не успел затихнуть последний отзвук речи Арпадофеля, не успели люди придти в себя, как из группы фирмачей, заранее облюбовавших правый склон Лужайки пикников, раздались голоса. Громче всех, как Тиму показалось, звучал мягкий баритон Бенци Дорона. Уже открыв было рот, чтобы творчески развить то, что недостаточно чётко донесли до народа фанфары Арпадофеля, Тим с неприязнью подумал: "Опять этот пейсатый выскочка!" – но решил подождать развития событий. Он изобразил доброжелательное любопытство и глянул туда, откуда слышались взволнованные голоса.
      Арпадофель, пристально взиравший на лулианичей, увидел, как из группы державшихся вместе фирмачей в кипах выделился плотный, но не полный круглолицый мужчина примерно сорока лет, выше среднего роста. Лицо живописно окаймляла пышная темно-рыжая грива, отливавшая медью на солнце. Гриву венчала красивая, в тон волосам, глубокая вязаная кипа. Бросалась в глаза пышная, ухоженная, завиток к завитку, борода, однако, не скрывающая пухлых щёк с ямочками. Солидности добродушному лицу улыбающегося льва придавали очки в толстой оправе в тон шевелюре, сквозь которые серьёзно и по-доброму глядели огромные, похожие на каре-зеленоватые виноградины, глаза.
      Пительман сильно прикусил губу, с трудом удержавшись от брезгливого взгляда на бывшего армейского приятеля. Он знал, что в "Лулиании" Бенци пользовался уважением многих коллег: талантливый программист, а главное – чистый, добрый и отзывчивый человек. Поэтому, когда он заговорил, все с выражением живейшего внимания, смешанного с лёгкими опасениями тех, кого ошеломили фанфарисцирующие речёвки Арпадофеля, подались в его сторону.
      Это сразу не понравилось Тиму. Он уже, не скрывая недоброго изумления, воззрился на гривастого выскочку в кипе, но всё же сдержался, решил сначала послушать, что тот скажет. Офелия из-за его спины деловито направила диктофон на Бенци. Губы её змеились в насмешливой улыбке, круглые зелёные глаза блестели в предвкушении занятного материала, так и просящегося в газетную колонку.
      Бенци Дорон всем своим видом давал понять, что просто хочет задать несколько вежливых вопросов. Он сказал, глядя в глаза Мезимотесу: "Простите, адони, мы хотели бы уточнить: что вы имеете в виду, говоря про общий мангал? Вот вы сказали: всё в общий котёл. Так?" Мезимотес вежливо кивнул, но ничего не сказал.
      Бенци подождал ответа, потом решил удовольствоваться молчаливым кивком босса и продолжил: "Простите, а вопросы кашрута? Надеюсь, вы как-то учли этот момент, прежде чем предложить нам объединение припасов, принесённых коллегами, как светскими, так и религиозными? Я уж не говорю о посуде, к которой законы кашрута предъявляют свои требования…" – "Простите, адони… э-э-э…" – "Дорон…" – покраснел Бенци. – "Адон Дорон, – ослепительно улыбнулся ему Мезимотес, вежливо склонив голову. – Вы, конечно, совершенно правы: мы должны были об этом подумать заблаговременно. Уж простите нас, невежд, в голову как-то не пришло… Казалось бы, такая мелочь!.. Ведь это День Кайфа! Нам думалось, люди хотят расковаться, сбросить груз всех и всяческих условностей. И, конечно же, приготовить на мангале то, чего не могут себе позволить в будни. То, что любят, но не всегда – и не все! – могут себе позволить. Например, какие-нибудь изысканные деликатесы…
      А они иногда могут и не соответствовать… э-э-э… Вы же знаете, что не для всех ваших коллег требования кашрута имеют, скажем так, столь важное значение…
      И таких коллег, знаете ли, большинство!" – последнее слова Мезимотес произнёс с нажимом, оглядываясь, словно в поисках поддержки, в сторону светских коллег, что потихоньку готовили себе места для пикника. Его взгляд скользнул по маячившему рядышком Тимми, а затем перескочил на Офелию за его спиной.
      "Значит, мы не сможем участвовать в вашем общем, так сказать, котле: он у вас, скорей всего, просто некашерный!" – развёл руками Бенци. – "Ну, посудите сами: кто-то взял продукты изысканней, у кого-то попроще. Все сидят на одной Лужайке, а кушают каждый своё, соответственно своему уровню. Нехорошо получается, некрасиво! А кому-то и неловко, даже обидно!.." – ласково глядя на Бенци, снова пояснил Мезимотес. Бенци удивлённо поднял брови: "Но разве нельзя было раньше всё это продумать, скинуться и приобрести припасы на всех, посуду, решётки? Вот и вышел бы общий мангал – но действительно для всех. Потому что тогда можно было бы учесть требования кашрута для религиозных коллег – ведь нас на фирме не так мало. Может, лучше расположить все мангалы рядышком, например, по кругу? Вот и получилось бы – и общий мангал, и у каждого свой!" – "На сей раз может не сложиться, как вам бы хотелось. Это же так важно – все вместе, в одном кругу, в одной струе на совместном отдыхе!" Бенци собрался ответить, но неожиданно ворварлся Тим с возгласом: "Совершенно верно!" В его голосе гремели гневные, чуть ли не фанфарические интонации.
      Некоторые, оторопев, подумали: "А Тимми-то наш, когда он успел этого нахвататься?" Потемневшие глаза Тима, недобро засверкав, перебегали с Бенци на сплочённую кучку религиозных коллег, на изумлённых лулианичей, на Минея.
      Ища поддержки, Тим оглянулся на Арпадофеля, сверлившего Бенци своим правым глазом. Лицо Кобы уже наливалось опасным багровым румянцем, синхронно раздаваясь вширь. Офелия за спиной Тима откровенно веселилась и что-то тихо нашёптывала в свой диктофон. Заодно она успевала снимать фотокамерой та-фона то одного, то другого говорящего. В кадр попало и лицо Арпадофеля.
      Тим увидел озабоченное выражение на лице Минея и мигом успокоился. На его лице снова заиграла приветливая, даже слишком приветливая ухмылка, и он мягким, вкрадчивым голосом заговорил: "Адони! Если я вас и адона Арпадофеля правильно понял, имеется в виду, что в День Кайфа люди хотят развеяться, расковаться. А главное – почувствовать себя свободными от всех и всяческих условностей. Не так ли?" – Миней улыбнулся и кивнул, снова ничего не сказав. Почувствовал себя увереннее, Тим глянул на Бенци и громко отчеканил: "На отдыхе нормальные люди не хотят никаких ограничений! Ни-ка-ких!!!" К изумлению лулианичей, от непривычно зазвучавшего голоса Тима пошло гулять, колыхаться над Лужайкой вибрирующее эхо.
      "В конце концов, у нас демократия, дорогой коллега из Меирии! – он снова понизил голос и произнёс эти слова мягко и вкрадчиво. – А это означает, что решает большинство. А теперь взгляните и ответьте – кто тут у нас в "Лулиании" большинство?" Офелия поглядывала то на Тимми, то на лулианичей, и лицо её сияло торжеством.
      Отработанным движением она направляла диктофон на Тима, переводила на возбуждённо переговаривающиеся группки его коллег и обратно на Пительмана.
      Мезимотес с беспокойством оглянулся, стараясь понять, как основная масса лулианичей на самом деле отнеслась к его идее: было не совсем ясно, чем вызвано замешательство. То ли люди ещё не пришли в себя от непривычных интонаций, которые обрушил на них Арпадофель, а только что то же попытался сотворить и любимец публики обаяшка Тимми, то ли им пришлась не по душе сама идея большого общего мангала.
      Бенци спокойно поглядывал на Мезимотеса. Его мало впечатлили фанфарисцирующие интонации Арпадофеля, привыкшего покорять аудиторию без боя, а тем более речи Тимми – последние его разве что позабавили.
      М-да-а, с субъектами типа этого Бенци Кобе сталкиваться ещё не приходилось. Это было что-то новенькое в его практике общения с народом! Лицо Арпадофеля на глазах изумлённых лулианичей багровело, и вот уже оно запылало – то ли красный сигнал светофора, то ли пышущий жаром блин. Выпад Бенци привёл его в ярость, что порадовало Офелию, которая неустанно фотографировала лица Тима, Кобы, Минея и, напоследок, Бенци, одновременно успевая что-то нашёптывать в свой диктофон.
      "Эй, как-вас-там! Э-э-э!.. Дрон!!!" – выкрикнул Арпадофель. Бенци удивлённо поднял брови: "Моя фамилия Дорон. Бенцион Дорон", – негромко проговорил он.
      Осторожно отодвинув Кобу в тень, перед Бенци возник Тим. Он подошёл вплотную к Бенци и тихо прошипел: "Я серьёзно советую тебе не раскалывать коллектив, не вносить смуту своими вздорными требованиями и подчиниться воле большинства, которое желает большого общего мангала и не желает никаких ограничений!!!" Не успел Тим договорить, как снова над Лужайкой взвились фанфарические модуляции голоса Арпадофеля, взобравшегося на самую верхнюю из мыслимых ступенек звукового спектра. Это снова нагнало дрожь на некоторых лулианичей, впрочем, слов и теперь было не разобрать. Кое-кто неловко потупился, отвернувшись.
      Бенци, игнорируя Тима, с любопытством уставился прямо в глядящие в разные стороны глаза Арпадофеля, что оказалось непростой задачей. Затем, повернувшись к Мезимотесу, он спокойно заметил: "Нам показалось, что ваше предложение, адони, для всех лулианичей сюрприз. Мнения коллег никто не слышал. Не совсем понятно, как люди расслабятся и почувствуют себя свободными от всяческих условностей и ограничений, если их решением свыше обяжут участвовать в большом общем мангале, обязательном и одинаковом для всех-всех-всех…" Мезимотес почти не глядел на Тима, но снова бросил на Арпадофеля быстрый взгляд, в котором любой, неплохо знающий босса человек, мог бы прочесть затаённую озабоченность и добродушный упрёк. Коба не привык читать по выражениям лиц или жестам, – до сих пор он просто не нуждался в этом. Но на этот раз он понял намёк и счёл за лучшее промолчать и стушеваться.
 

***

 
      По Лужайке прокатился смутный ропот, исходящий преимущественно из более многочисленной группы светских лулианичей. Для них сюрприз Мезимотеса оказался не менее ошеломляющим. Экзотическая затея боссов пришлась им по вкусу ещё меньше, чем их религиозным коллегам. Их вполне устраивало, что последние традиционно располагались поблизости, но как бы отдельно, и, кажется, организовывали нечто вроде общего мангала – для своей группы. Остальные по традиции располагались сложившимися дружескими семейными компаниями. Это всех всегда устраивало.
      В глубине души лулианичи прекрасно понимали Бенци и его компанию. Слыша грозные, фанфарические интонации сдобного коротышки с лицом, похожим на пышущий жаром блин, а особенно разъяснения миляги Тимми Пительмана, самые проницательные лулианичи каким-то шестым чувством ощутили: Арпадофель – это нарождающаяся в "Лулиании" сила, неизвестно откуда свалившаяся на них. Пительман, известный фаворит босса, и Арпадофель – одна тёплая компашка, и это отнюдь не случайно. А тут ещё пассия Пительмана крутится, и бесовские круглые глазищи сияют, и мордаха такая хитрющая, радостная – явно готовит репортаж в завтрашний номер "Бокер-Эр". Самое лучшее – не связываться с боссами. Если невозможно согласиться, то хотя бы не выражать вслух протеста.
      "Ну, что, Дорон? Слышишь этот ропот коллективного возмущения твоей раскольнической акцией?" – радостно ухмыляясь, спросил Тим. "И вообще, ты кто такой?" – снова на очень высокой ноте угрожающе-фанфарически взвизгнул откуда-то сбоку Арпадофель. Люди снова вздрогнули и потупились, многие были растеряны и даже напуганы. Тим что-то зашептал Офелии, многозначительно кивая в сторону Бенци. Та что-то ему ответила.
      В этот критический момент Мезимотес решил, что пришла пора ему вмешаться: "Хаверим, прошу спокойствия: мы же на отдыхе! Разрешите совершенно официально представить вам новые важные функции адона Кобы Арпадофеля. С недавних пор наш администратор по общим и конкретным вопросам – ещё и куратор самых важных разработок "Лулиании", ответственный за их коммерческое внедрение. Прошу любить и жаловать".
      Среди религиозных лулианичей возникло некоторое смятение. Послышался слабый тенорок, промямливший: "Не годится бы демонстрировать свою особость и выделяться: они же наши боссы как-никак! Надо бы попробовать найти компромисс и прийти к согласию. Ну, зачем раздражать…" Бенци оглянулся на голос: конечно, это известный виртуоз компромиссов и соглашатель Зяма Ликуктус, сотрудник Пительмана, его сосед в Меирии.
      Миней заговорил веско и решительно, чтобы разрядить обстановку, так некстати подогретую Кобой и Тимом: "Хорошо-хорошо!.. Мы никому ничего не навязываем.
      Конечно, было бы неплохо вам и к нашей струе приобщиться. Но если вам дороги ваши традиции – не смеем навязывать… Право же, напрасно вы, адон Дорон, – лёгкий поклон в его сторону, – пытаетесь представить дело так, как будто вам кто-то что-то предписывает. Такого у нас просто быть не может! Вы же знаете! Сколько лет вы у нас работаете!.. Демократия для руководства фирмы – высшая ценность была, есть и будет!!! Будьте спокойны на этот счёт… – и он улыбнулся, но при этом глаза его сверкнули льдинками. – Располагайтесь, где вам удобно и как вам удобно. Места тут предостаточно!" Услышав слова Минея, религиозные лулианичи всей шумной компанией потянулись к правому склону Лужайки пикников, несколько более круто спускавшемуся к морю, не столь тенистому, как занятая прочими коллегами рощица, изобилующая густыми зарослями, зато привычному и обжитому на предыдущих Днях Кайфа. Медно-рыжие подростки, братья-близнецы, вскинули гитары и начали наигрывать задорную мелодию, остальные мальчики окружили их в задорном танце, радостно подпевая. Так они и проследовали пару десятков метров до кустарника, протянувшегося вдоль прибрежных дюн, которые так любила меирийская детвора, и исчезли за ним. Светские лулианичи проводили их глазами: веселье религиозной молодёжи сразу же после столь неприятного инцидента многих удивило и немного развеселило, сняв напряжении.
      Зато юные питомцы гимназии Галили в иронической усмешке кривили губы: неужели так веселятся их ровесники, обитающие рядом с ними, а – как будто на иной планете?!..
      Моти незаметно подтолкнул Рути и прошептал: "Посмотри на гитаристов-близнецов: это сыновья Бенци и Нехамы! Я видел их фото у него на рабочем столе. Наверно, тоже лидеры в своей компании… как и наши мальчики…" – "Точно: они просто копия Бенци! Но к чему эти демонстрации… особенно сейчас… Не понимаю… Хоть бы Нехама их одёрнула…" – "Ладно, Рути, не наше дело… Давай готовить стол.
      Поможешь мне? А то мальчики куда-то исчезли, жди от них помощи!" – "Ну, что ты, Мотеле, они ж ещё дети! Пусть поживут в своё удовольствие! – неуверенно пробормотала Рути и тут же обернулась к младшей дочери: – Ширли, Бубале, поможешь мне приготовить салаты, накрыть на стол?"
 

***

 
      Наблюдая за весёлым шествием религиозной молодёжи, видя активные приготовления лулианичей к празднику гурманства, Арпадофель вдруг вспомнил об архиважной задаче, ради которой, собственно говоря, День кайфа и затевали.
      Он прошил прожектором левого глаза занимающих правый склон религиозных лулианичей и внезапно гулко профанфарисцировал им вслед: "Э-эй! Хаверим!
      Погодите!.. Дело есть!.. Ко всем лулианичам!.. Наша молодёжь, между прочим, хотела на Дне Кайфа, порадовать лулианичей последними новинками силонокулла.
      Лулианичи же не откажутся в процессе отдыха на свежем воздухе постепенно и ненавязчиво приобщаться к струе подобающей цветовой гаммы – я о ней вам уже говорил…" – "Ну, если и вправду ненавязчиво… У нас всё-таки маленькие дети", – откликнулся кто-то из компании Бенци. – "Им тоже полезно с младых ногтей приобщаться к передовой культуре! Ведь не только в той… э-э-э… унылой, в которой вы их растите…" – тут же подал Тим голос, прозвучавший мягко и несколько приглушённо. Он только что закончил помогать Офелии советами в сборке мангала и усиленно искал в сумке спички. – "Ну конечно, мы не возражаем послушать то, что подготовили наши молодые друзья… А тем более, если в рамках культурного обмена в День Кайфа вы захотите послушать и нашу любимую музыку.
      Светская молодёжь даст нам немного послушать силонокулл, а у нас – народная музыка, традиционные мелодии, на которых росли поколения и поколения. Вот и произойдёт, так сказать, культурный обмен вкусами и интересами лулианичей. Всё для всех, и пусть каждый найдёт то, что ему ближе по духу!" – весело откликнулся Бенци на новое предложение боссов.
      Фанфарический глас Арпадофеля как будто захлебнулся: никакие культурные обмены, тем более с досами (ах, простите – меиричами!), совершенно не входили в их с Минеем планы. Единственное, чего Коба в эту минуту жаждал – это испепелить хитрых упрямцев, выстреливая в них уничтожающими очередями своего мигом остекленевшего косого глаза.
      Совершенно неожиданно ему на помощь пришли гимназисты из Галили, та самая юная поросль силоноидов, на которую он совсем недавно взирал с покровительственной ухмылкой, на кого он ссылался в своём фанфарисцирующем спиче, не принимая, впрочем, их всерьёз.
      "Ну, и что это у вас принято слушать и исполнять? Неужто же лучше шедевров силонокулла, если таковые в вашей среде известны?" – иронически усмехаясь и высокомерно оглядывая подростков, выглядывающих из-за спины Бенци, спросил высокий, с фигурой культуриста парень, чисто выбритую голову которого посередине украшал искусно начёсанный вверх пёстрый гребешок оставленных нарочито небрежно не выбритыми волос, в искусно надорванных джинсах; рубашку у него, как видно, заменяла затейливая татуировка, густо покрывавшая мощные руки, спину и живот, переходя в покрывавшие широченную грудь курчавые светло-рыжие волосы. Он поставил на землю громоздкую акустическую колонку, которую в этот момент перетаскивал из одного угла Лужайки в другой, и небрежно опёрся на неё.
      "Лучше, хуже – это не вопрос для обсуждения. Слишком разные, несравнимые жанры и направления… Главное – профессионализм, талант и вкус исполнителей. Мы любим слушать традиционную, народную музыку, – пожал плечами Бенци, прямо глядя в красивые от природы, светло-карие глаза юнца, которые портило совершенно не подходящее им жёсткое презрительное выражение. – Например, современный хасидский рок… Вот, вы только что слышали – наши мальчики неплохо на гитарах играют. А если вы уважаете только профессионалов, то – пожалуйста: записи популярного дуэта "Хайханим". Есть и немного классики, в основном – современной. Мы полагали, что День Кайфа с мангалами, с запахами жареного мяса, под весёлый аккомпанемент жующих челюстей – не самый лучший фон для серьёзной классики. Поэтому в основном взяли записи современных композиций, песен нашей молодости, армейских, есть ещё отрывки из мюзиклов, поп-музыка, рок для любителей, лучшие его образцы. Это, наверно, чуть ближе к вашему силонокуллу? А из новинок – целая кассета: Гилад и Ронен исполняют композиции на флейте и шофаре, или вместо флейты…" Но ему даже не дали договорить. Со стороны юной поросли раздались смешки. Бенци покраснел и тут же замолчал. Огромные глаза его вспыхнули, но он сдержался.
      "Да кому это интересно! Прошлый век, более того – средневековье! И песенки ваши, и тем более инструменты!.. Какие-то пищалки, дудки дурацкие! Ни силы, ни космической мощи, сплошные сопли!" – загомонили юнцы. Две-три девицы громко захохотали. Элитарная молодёжь воспитывалась в понятии, что права их юных свободных личностей – священны и неоспоримы. То есть им априори дано неотъемлемое право любым способом, какой они сочтут нужным, выражать старшим своё мнение. Если же это кого-то задевает и оскорбляет – тем хуже для оппонентов!..
      Бенци пожал плечами: "Как хотите. Мы думали, вам будет интересно послушать и нашу любимую музыку. Сколько мне известно, ваши родители её любили в дни нашей молодости, когда нас, религиозных и светских, музыкальные пристрастия и интересы не разделяли. Мы были готовы постараться приобщиться к вашей новейшей струе…
      Несмотря на то, что тут у нас маленькие дети, которым ни к чему звуки… э-э-э… космической мощи и силы… над-мелодичность и над-ритмичность. Это же избыток шумовых эффектов". Бенци печально и задумчиво гладил по голове худенькую светловолосую девочку, которая робко прильнула к нему, удивлённо и немного испуганно поглядывая по сторонам похожими на чёрные маслины глазами; это была его младшая дочь Шилат.
      Прозвучал голос Пительмана, в котором смешались фанфарические и визгливые интонации, впрочем, последние явно преобладали: "Что-о?! Нам хотят навязать нечто унылое, отжившее и замшелое?!" Левый глаз стоявшего сбоку и несколько сзади Арпадофеля пронзительным, недобрым странно-слепящим прожектором молочно-белёсого оттенка забегал по лицам расположившихся тесной группой религиозных лулианичей, как бы считывая их себе на память.
      "Вот уж не знал, что предложить и навязать – одно и то же!" – иронически заметил высокий седоватый мужчина средних лет в чёрной вязаной кипе, стоявший рядом с Бенци. Это был его близкий друг Гидон Левин.
      Религиозные лулианичи вплотную занялись устройством своих мест для мангалов, более не обращая внимания на Кобу и гневные выплески его ярости.
 

***

 
      Продолжая злобно сверкать глазами, Коба отошёл к Мезимотесу, который тревожно поглядывал по сторонам: ему совершенно не был нужен скандал на Дне Кайфа.
      Казалось, будто к Минею подкатил колобок, только что спрыгнувший из пышущей жаром печи. Тим с интересом наблюдал за ними, изредка с ироническим торжеством косясь в сторону правого склона Лужайки.
      Миней с выражением озабоченности предупредительно склонился к Кобе, а тот вытянул шею к его уху и тихо шепнул: "Придётся взять на заметку тех, кто выступает против общего мангала, против струи и силонокулла. Обрати внимание: на них совершенно не действуют мои речи, мои интонации! Даже помощь Тимми ничего не дала!.. А глазищи у этого Дорона! Ты обратил на них внимание? Непросто с ним будет, ох, непросто! Похоже, он у них главарь… Ты понимаешь, Миней, насколько это серьёзно? Да это же антистримерство в чистом виде!" Мезимотес, слушая повизгивающий шепоток Арпадофеля, задумчиво качал головой, глубокомысленно потирая подбородок. Потом проговорил: "Я бы на вашем с Тимми месте, Кобушка, не начинал прямо с давления на людей. И для ярлыков время ещё не пришло. Вот уж кто меня удивил, так это наш Тим: он же был всегда такой мягкий, нежный мальчик… Я очень на него рассчитывал: если что, именно он смягчит ситуацию. Я хотел постепенно, нежно, деликатно. Так сказать, предложить – и всё.
      Понимаешь? А те, кто не хочет – ну, что с ними поделаешь!.. Значит, в другой раз!
      Тебе это надо – начинать знакомство с народом со скандала? Это может только навредить нашему общему делу. Я тоже был неправ. Надо и мне было быть тоньше и деликатней, не задевать их чувств!.. Не время, ох, не время, Коба, для задуманного нами большого общего мангала…" – "Но я же был уверен, что мой голос сам по себе на вашу публику подействует – так было всегда!.. И посмотри: многие всё-таки испугались. Значит, не зря я применил мою опробованную методику!" – "Слушай, Коба. Ведь угишотрия уже запущена, работа идёт полным ходом! Так к чему гнать волну!.. Техника сделает дело быстрее и эффективнее. Пока что можно тонко и ненавязчиво попенять им на препятствия, которые они создают объединению коллектива. Это действует! Тимми, ты, пожалуйста, поговори с Офелией… Ты же у нас обаятельный! А сам – больше ни-ни! Понял?" – "Да… но… Меня этот Бенци просто выводит из себя…" – оправдывался Тим. – "У тебя совсем не те задачи!
      Забыл, что ли?" – "Ладно, больше не повторится, шеф…" – потупился Тим. – "Ну, что ж! Поработаем!" – зловеще усмехнулся Арпадофель. От ослепительного темно-жёлтого сверкания его круглого глаза даже ко всему привычный Мезимотес поёжился.
 

***

 
      Группа религиозных лулианичей расположилась на правом склоне Лужайки, спускающемся к морю. Мужчины и мальчики, сложив привезенные сумки на землю возле женщин и детей, распаковали их и тут же принялись собирать и складывать кирпичи для самодельных мангалов. Женщины и девочки занялись подготовкой мяса с салатами.
      Несколько женщин и девочек занялись выпечкой пит. К ним, как на весёлый аттракцион, сбежалась детвора. Кто-то из подростков включил магнитофон, из которого тут же понеслись зажигательные мелодии хасидского рока.
      Светские лулианичи облегчённо вздохнули, решив, что конфликт, затеянный (в этом ни у кого не было сомнений!) таинственным и жутковатым Куби-блинком с непонятной целью и поддержанный зачем-то обаяшкой Тимми, на какое-то время заглох. Они устроились с привычным комфортом на удобной и более приспособленной для мангалов просторной левой стороне Лужайки. Каждая семья или две-три семьи вместе, занимали для себя столики, раскладывали свои припасы, устанавливали и разжигали свои фирменные мангалы.
      Гимназисты продолжили поиски места для акустических колонок, монтаж, подключение и настройку аппаратуры. Пламенные фанаты силонокулла, они прилагали неимоверные усилия и смекалку для получения такой космической силы и мощи звучания излюбленных шедевров, чтобы они впечатлили всех и приобщили неприобщённых к доселе неведомой красоте и мощи надмелодических и надритмических силонокулл-гармоний.
      Для начала, к величайшему счастью ушей и нервов кайфующих лулианичей и членов их семей, они решили ограничиться композициями Куку Бакбукини, пропустив его ботлофон через шумопонижающий блок. Но чаще всего они перемежали ботлофон записями импровизаций безвестного солиста из группы Ори Мусаки, радовавшего своих поклонников потешными композициями на старинной стиральной доске ихней бабушки. Все знали, что эти новомодные изыски особенно заинтересовали группу подростков 13-14 лет из Эрании-Далет. Им удалось достать несколько стиральных досок ихних бабушек, и они организовали группу "Шук Пишпишим". Их ровесники из Эрании-Алеф и Эрании-Бет смотрели на них с завистью, пока и сами не обзавелись такими же стиральными досками, но конкурировать с ровесниками из Эрании-Далет они долго не решались…
      Мангал семейства Блох Лужайку пикников окружали густые заросли, создающие и приятную прохладу и необходимую, хотя и недостаточную, звуковую изоляцию.
      Пока Миней Мезимотес фантазировал на тему своего фирменного боссо-мангала, Арпадофель прогуливался по Лужайке. Он решил покрутиться рядом с молодёжью. Ведь на боссо-мангал Мезимотес захотел пригласить кое-кого из гимназистов, занимающихся в данный момент подготовкой звуковой аппаратуры. Тим, естественно, сказал, что у него как раз есть подходящие кандидатуры. Миней согласился, но Арпадофель решил и этот вопрос взять под свой неусыпный, пусть и ненавязчивый контроль.
      Мало кому положено было знать, что Миней Мезимотес уже заразил рош-ирия Эрании Ашлая Рошкатанкера своей идеей провести в городе важное мероприятие – музыкальный конкурс, который Миней предложил – в духе старинной рыцарской романтики – назвать Музыкальным Турниром. Он расписал Ашлаю все преимущества проведения этого Турнира, упирая на финансовые и престижные выгоды мероприятия для Эрании, которая в недалёком будущем может превратиться в культурную столицу Арцены, притягивая туристов со всех концов планеты. Деньги, убеждённо и проникновенно говорил Миней Ашлаю, потекут рекой, благосостояние возрастет многократно, привлекательность города поднимется до небес!
      Но самый первый Турнир необходимо подготовить с особой тщательностью. Такое серьёзное дело нельзя пускать на самотёк: ведь цели Мезимотеса и его друзей – не только повышение престижа и финансовые выгоды для Эрании. Главное – надо соответственно и очень серьёзно подготовить массы. Они должны осознать, чему и кому коллективный культурный индивид современности отдаёт предпочтение. Мало знать заранее предпочтения большинства, их следует контролировать и направлять в нужное русло, чтобы далее их несла без остановки струя подобающей цветовой гаммы.
      Именно на Дне Кайфа Миней решил незаметно и ненавязчиво отработать свои идеи – для начала на лулианичах. Он очень рассчитывал на молодых элитариев, главным образом – гимназистов из Галили. Продвинутые члены "Клуба юных силоноидов" могли оказать в этом большую помощь. Успешное словесное сражение, в котором они одержали победу над упёртым Дороном, продемонстрировало их бойцовские качества и незаурядный творческий потенциал.
      Он подозвал к себе Тима. Тот послал Офелию побродить с диктофоном по Лужайке пикников, подсказав, на кого стоит обратить особое внимание, после чего присел со старинным приятелем отца прямо на мягкую травку. О чём они беседовали, никто не знал. Закончив беседу с боссом и встав, Тим направился к молодёжи, роящейся вокруг аппаратуры. Увидев возле них Кобу, он решил подождать, не появляться у мальчиков Блох вместе с Арпадофелем – каждому фрукту своё время.
 

***

 
      Подойдя к группе деловито суетящихся парней Арпадофель долго стоял, время от времени прошивая их туманным лучом, испускаемым из ещё сильнее закосившего левого глаза, и размышляя, кого имеет смысл пригласить.
      Его внимание привлекли близнецы 16-17 лет. Коба ещё не знал, что это сыновья главного специалиста "Лулиании" Моти Блоха, Галь и Гай, тем более внешне они ничем не напоминали отца. Это были широкоплечие крепкие парни среднего роста, обладатели мощных, перекатывающихся под загорелой кожей бицепсов на руках и ногах, свойственных тем, кто слишком много времени уделяет тренировкам в силовых видах спорта. Галь всегда был чуть крупнее и мощнее Гая, а сейчас и взгляд его серых красивых глаз стал жёстче и холоднее. Как это водится у близнецов, они были почти совершенно неразлучны, причём примат более активного Галя с самого раннего детства безоговорочно признавался вялым и слабохарактерным Гаем.
      Поступив в гимназию, близнецы задались целью подчеркнуть яркую индивидуальность каждого. Они начали принципиально одеваться и стричься по-разному. Стиль определял, разумеется, Галь, а Гай безропотно принимал все его решения. Галь выбрил у себя левую половину головы, а правую искусно превратил в лохматого пёстрого ёжика. Гаю, наоборот, он посоветовал выбрить правую половину головы, а с левой у него свисали до плеч покрытые жирным гелем, блестящие, похожие на радужные перья, голубоватые с розоватым отливом пряди волос.
      Домашние давно позабыли бы, какого цвета волосы были у братьев изначально, если бы не детские фотографии, которые любили разглядывать родители и сестра. На детских фотографиях головы близнецов были похожи на пару ярких солнечных эшколитов. И рядом с ними ярким контрастом – крупные, чёрные, как смоль, локоны младшей сестрёнки Ширли, сверкающей горячими чёрными глазёнками.
      Колечки и шарики, которыми близнецы Блох искусно украсили свои уши и лица, став гимназистами, были разной формы и величины, да и располагались у каждого по-своему.
      К тому же свои тела они совсем недавно изукрасили модной росписью, и тут каждый предпочёл свой узор и раскраску, отличную от брата. С момента их поступления в гимназию Галили индивидуальность каждого выплёскивалась из них с силой и энергией, которую диктовало и подпитывало современное буйство молодёжной моды.
      Их решительные, жёсткие, покрытые слабым светло-рыжеватым пушком подбородки и колючий, непреклонный взгляд насмешливых серых глаз просигнализировали Арпадофелю, что на этой парочке неплохо было бы остановить свой выбор. Он подкатил к ним и тихо прогундосил: "Мальчики, как вас зовут?" Мальчики, сильно смущаясь и заикаясь, назвали и имена, и фамилию: их немного смутило, но главное – польстило, что этот показавшийся им скорее забавным, нежели зловещим, колобок, за которым уже угадывалась сила, нарождающаяся не только в "Лулиании", но во всей Эрании, обратился к ним. Арпадофель был ещё больше озадачен: неужели это потомки того самого Моти Блоха, которого он почему-то невзлюбил с первого взгляда на совещании у Минея?.. Он сверкнул ослепительно-жёлтым левым глазом, не решив, как ему реагировать на сыновей этого умника.
      Решив поразмышлять на эту тему во время обхода Лужайки, он отошёл от них, то и дело оглядываясь и буравя поочерёдно каждым глазом юных Блохов. От его взора не укрылось, что в компании ребят, налаживающих аппаратуру и подбирающих записи, которыми они хотели осчастливить лулианичей, близнецы играют лидирующую роль.
      Коба вспомнил, с какой похвалой Мезимотес отзывался о сыновьях Блоха. Как знать, может, и он относительно Моти ошибается, но, скорее всего, эти яблочки непостижимым путём очень далеко откатились от отцовской яблоньки.
      Коба решил посоветоваться с Минеем, стоит ли именно этих ребят пригласить к ним на боссо-мангал. И тут у него в голове сверкнуло: "Тимми Пительман!" Ну, конечно, Тимми! Во всех отношениях именно то, что им нужно – и на этот важный и ответственный день, и на дальнейшее. Решено: надо пригласить этих лапочек-культуристов и Тимми. Познакомить их, а там!..
      Миней, услышав идею Арпадофеля, рассмеялся: "Отлично, Коба! Лучше не придумаешь!
      И даже знакомить с Тимом мальчиков не придётся. Разве ты не знал, что Тим – как бы приятель Моти? Конечно же, он часто бывает у Блохов. И сыновей его отлично знает. Я даже слышал, что они к нему привязаны куда как больше, нежели к своему вечно погруженному в работу отцу. Сдаётся мне, Тимми тоже именно их имеет в виду!" – "А, кстати, где ты установил свою беседку? Надо бы в самых зарослях, чтобы никто ничего не заметил…" – подозрительно прогундосил Коба, его фанфарисцирующие интонации удивительным образом куда-то исчезли. – "Не волнуйся…
      Всё будет тип-топ!" – ухмыльнулся Миней.
 

***

 
      Юных элитариев сильно впечатлили фанфарисцирующие модуляции голоса загадочного "колобка", стреляющий разноцветными очередями его левый косящий глаз. Близнецам Блох и их друзьям Коба показался не жутковатым, а скорее – забавным. Они ещё не осознавали, но подсознательно чуяли, что его речь как бы распахнула перед ними широкую перспективу – с точки зрения идей, обуревавших их неугомонные и необузданные натуры. Правда, оставалось загадкой, как они могли что-то почерпнуть из речи, в которой интонации, а не слова, играли главную роль, но в образе мыслей и ощущений современных юных элитариев загадок хватает. А тут ещё он сам обратил на двух из них своё благосклонное внимание! Тот самый Арпадофель, – вы понимаете? – в котором не только они, сыновья главного специалиста "Лулиании", но и кое-кто из наиболее прозорливых лулианичей, ощутили нарождающуюся силу и мощь. Было от чего придти в возбуждение!..
      Естественно, братья Блох тут же стали предметом открытого преклонения и скрытой чёрной зависти. Но до поры, до времени Галь и Гай купались в лучах своей нежданно-негаданно свалившейся на них славы, не опасаясь проявлений глубоко запрятанной зависти.
 

***

 
      Рути с Ширли готовили жареное мясо. Моти сидел рядом, рассеянно тянул одну сигарету за другой и не выпускал из рук ноут-бук, целиком погрузившись в мерцающую глубину его экрана. Моти отдыхал. Он сам выгрузил из машины складной столик и стулья, расставил всё это по местам, установил мангал и разжёг его.
      Рути хотела помочь, но он ласково и твёрдо отстранил её – "нечего, мол, лезть в сугубо мужское дело!" На сыновей-каратистов, с самого начала исчезнувших виду, он не рассчитывал: они давно в доступной форме растолковали родителям, что у сознательных элитариев принято ставить общественное выше личного.
      Галь и Гай со своими приятелями из секции восточных единоборств были заняты полезным делом, не чета таким мелочам, как столики и стульчики для одной, отдельно взятой семьи, пусть и собственной. Они занимались поиском оптимального расположения аппаратуры на Лужайке. Им очень хотелось так расположить колонки, чтобы силонокулл-композиции захлестнули Лужайку непрерывными потоками от края до края, до самого правого склона, нагло захваченного упёртыми раскольниками-досами.
      Правда, для этого гимназистам-силоноидам не хватало ни технических знаний, ни опыта. Но ребята не унывали, они неутомимо и деловито продолжали экспериментальные поиски оптимального расположения огромных акустических колонок на Лужайке. В этом деле мощные мышцы близнецов были поистине незаменимы.
      Несмотря на горячее желание юных элитариев приобщить всех-всех-всех лулианичей к своему любимому силонокуллу, им не удавалось должным образом настроить аппаратуру и расположить акустику. Поэтому новейшая струя поначалу плескалась на крохотном участке Лужайки пикников вокруг аппаратуры.
      А между тем на Лужайке царил звуковой фон, который можно охарактеризовать, как причудливый шумовой салат, отовсюду неслась музыка самых разных жанров и направлений. Особую ярость у разочарованных парней возбуждали мелодии, весело несущиеся с правого склона.
      Подростки 10-12 лет в ожидании любимых лакомств, не обращая никакого внимания на усилия своих старших приятелей, вышли на беговые аллеи и устроили соревнование на скейтбордах и коркинетах, кто-то уже начал играть в новую модную игру ловких и отважных – флай-хоккей, которая совсем недавно появилась у элитариев. Да и какой толк от этой мелюзги; уже то хорошо, что под ногами не мешаются!
      Обескураженные парни уселись на тёплую землю. Они решительно не знали, что ещё тут можно сделать.
      Тут Галь заметил, что к ним приближается своей небрежной походочкой их старший друг Тимми Пительман, а за ним следом – гибкая, как змейка, и великолепная, как всегда, Офелия Тишкер. Прославленная звезда эранийской прессы присела позади одной из колонок и вытащила свой диктофон, незаметно направив его на загрустивших парней.
      На лице Пительмана новенькой денежкой сияла обаятельная улыбка. Он ласково и крепко обнял широкие плечи обоих близнецов: "Привет, сладкие мои! Ваша мамочка сказала мне, что вы тут. Технику, говорит, отлаживаете. Но со мною почему-то не захотела разговаривать… Говорит, надо за жарким следить, ни до чего ей больше нету делов… А ещё супруга моего армейского товарища! Где оно, неувядаемое армейское братство!.." – с горестным выражением на лице драматически произнёс Тим, воровато поглядывая на Офелию. Глянул на близнецов, помолчал. Поймав их изумлённые взгляды, виновато потупился. "А папенька ваш, как всегда, весь в делах, в работе. Ему и вовсе ни до чего: ни до друзей, ни до семьи, даже ни до детей его родных… – как бы мимоходом, заметил с сочувственной улыбкой Тим и снова крепко прижал к себе мальчишек: – Вот я и пришёл к вам. И мне кажется: вовремя!.." – "Да, Тимми! Помоги нам! Нам никак не настроить аппаратуру: не звучит, ну, не звучит, как нам надо! Надо, чтобы и до правого склона докатилось!..
      Понимаешь?" – "Не переживайте! У нас с вами сейчас до самого входа в Парк докатится и самый тихохонький пассажик Куку!" – "За Лужайку нам бы не надо…
      Нельзя!" – с сомнением покачал головой Гай. – "Не боись, лапуль! Будет, как нам надо! Это покуда ещё нельзя – так мы и не будем!.. Ну, давайте… Посмотрим… А ну-ка, Гай, лапуля, вот эту колоночку оттащи к этому кустику… Да не под кустик и не набок! Что ты её, как девушку, спать укладываешь, когда она стоять должна, как солдат на посту!.. Ну!.. Вот так, миленький, хорошо!.. Галь, детка, вот эту колоночку – во-он в тот уголочек… Ага!.. Хорошо! А теперь идите к семье. И ваших друзей забирайте. Вот вам… – и с этими словами Тим вытащил из одного из своих бездонных карманов пару бутылок дорогого французского коньяка. – Это вашим друзьям в подарок. Только дайте мне самому тут поработать. Офелия поможет". – "Тимми, ты прелесть! Но разве можно нас спаивать? Мы же несовершеннолетние!" – хитро подмигнул Галь. – "Да это же коньяк – просто очень хорошее вино! Ну, и… Идите, идите… Мы тут с Фели сами попробуем с техникой. Доверяете?" – "Спрашиваешь!..
      Как мы можем не доверить гениальному специалисту, как наш Тимми!" Близнецы покопались в стопке дисков, выбрали и протянули Тиму один из дисков: "Вот этот поставь первым, а следом вот эти – один за другим…" – и послушно отошли к столу, возле которого хлопотали мама и сестра.
 

***

 
      Наконец, ароматные стейки, шашлыки и цыплята, шипя и истекая жиром, живописной горкой взгромоздились на блюде. Ширли с рассыпавшимися по плечам чёрными крупными локонами, слегка прихваченными синей ленточкой, раскраснелась, пока суетилась с мамой возле мангала. Она красиво накрыла низенький раскладной столик, водрузив в самый его центр блюдо с салатом, от одного живописного вида которого слюнки текли – она была мастерица на такие кулинарно-декоративные изыски.
      Семья расположилась вокруг столика, предвкушая приятную и вкусную трапезу. Моти почти не изменил позы, он изредка отрывался от ноут-бука и рассеянно улыбался.
      Рути потянулась забрать у него аппарат, но он уморительно нахмурил брови и отвёл её руку. Но всё же пододвинулся поближе и, положив ноут-бук на колени, поглядел с улыбкой на жену и детей: "Ну, приступим?" – "Как скажешь!" – и Рути принялась наполнять тарелки.
      Наполнив пивом лёгкие стаканчики, старшие братья начали с похвального слова приготовленному Ширли салату: "О-о-о, что за мастерица у нас сестрёнка!" – "Любимая сестрёнка!" – подчеркнул Гай. – "Отличная девчонка, право же, отличная!" – заходился от восторга Галь. – "И красавица! И салат ей под стать! Во всяком случае, по внешнему виду!" – наперебой расхваливали они салат, с мужественной грацией поводя вокруг него руками, вооружёнными пластиковыми вилочками. – "Право же, жаль разрушать такую красоту!" – "А вы попробуйте! А вдруг на вкус он не столь великолепен, как на вид!" – хитро улыбнувшись, проговорила Рути. "Ну, что ты, мам! То, что делает Ширли – выше всяких похвал!" – с преувеличенной серьёзностью заявил Галь. – "Вот, сестричка, как мы тебя ценим! Даже не хотим разрушать созданную тобою красоту!" – "Ну, хватит! Попробуйте!.. А то я подумаю, что вам заранее не нравится…" – покраснев, пробормотала девочка.
      "Жаль только, что в нашей новейшей струе – приходится со скорбью констатировать это! – ты абсолютно не разбираешься!" – вдруг преувеличенно громко, так что сидящие поблизости вздрогнули и оглянулись, объявил Галь, и на его лице появилось выражение неподдельной печали. – "Ты о чём, Галь? – снова покраснев, спросила Ширли. – какое имеет отношение к моему салату какая-то там струя? Или ты думаешь, что я овощи не помыла? Или что?" – "Самое прямое! Маленькая ты ещё у нас, и глупенькая! И остришь не по-умному! – ещё громче и значительней молвил Галь, сверкнув глазами. – Я даже начинаю опасаться, что и твой салат несёт в себе заряд непонимания простых и ясных вещей. Например – что такое наш силонокулл, какую силу и мощь придают его пассажи современным музыкальным композициям!" – "Можешь не кушать мой салат, – с обидой произнесла девочка, – а то ещё отравишься ненароком. Заразишься отвращением к любимому тобою силуфо-кулю… как-его-там…" – иронически прибавила Ширли. – "Что-о?! Речь уже идёт об отвращении? Даже выговорить правильно не в состоянии? Вот до чего дело дошло?" – деланно возмутился Гай и начал приподниматься.
      Моти сидел за столом с отсутствующим, рассеянным взором, в одной руке держа вилку с кусочком стейка, то и дело поднося её ко рту и забывая откусить, другой рукой быстро перебирал клавиши ноут-бука. Вдруг он пристально посмотрел на детей и заметил, что Ширли сидит, надув губы и обиженно поглядывая на братьев.
      Близнецы же уселись напротив, уперев руки в колени (их коронный одинаковый жест!), сурово глядя на неё, словно гипнотизируя. Он пробормотал: "Не ссорьтесь, детки, не надо… – и, повернувшись с улыбкой к жене: – Рути, пожалуйста, положи-ка мне салатик, что дочурка приготовила!.." – и снова углубился в ноут-бук.
      Рути положила ему в тарелочку салат и сунула в руку полный стакан колы: "Моти, ну, я тебя прошу! Хоть сейчас отвлекись от своей работы! Поговори с нами о чём-нибудь отвлечённом!" – "Ага… Сейчас… Минуточку…" – пробормотал Моти, поднёс ко рту стакан и, не отпив из него, опрокинул на себя, даже не заметив и продолжая сжимать его в руке.
      Рути всплеснула руками, но не стала при детях выговаривать мужу за его оплошность, одну из многих подобных, с недавних пор ставших привычными. За последние месяцы она успела привыкнуть к тому, что её Моти ещё глубже погрузился в свою работу, прямо-таки заболел ею, превратившись в классического трудоголика.
      И поделать с этим ничего было нельзя.
      Близнецы захохотали: "Наш daddy, как всегда, весь в трудах…" – "И в коле!
      Хорошо ещё, что не в ширлином салате!" – "И не в цыплячьем жиру!" – "Красота-то была бы: с высокохудожественно оформленного блюда – daddy на штаны! Кайф!!!" – "Конечно, ему не до наших дискуссий. Он у нас высоко летает, а наши споры – фи! – как низменно!" Близнецы продолжали потешаться, но отец уже их не слышал. Он снова погрузился в экран ноут-бука, рассеянно мурлыча под нос какую-то мелодию. Он и не вслушивался в насмешливые речи своих близнецов, его мысли и чувства витали далеко. Рути, переводя взгляд с мужа на близнецов, недовольно морщилась. Но так и не решилась при всех одёрнуть ехидных мальчишек, на её взгляд, перегибающих палку.
      Галь вдруг напустил на себя озабоченный вид и принялся с важным видом вещать о необходимости воспитывать младшую сестру в духе понимания и безоговорочного принятия силонокулла. Преувеличенно громким голосом он упрекал родителей, не занимающихся должным образом воспитанием своей неразвитой в культурном отношении дочери. Гай ему вторил, то и дело поддакивал. При этом они постоянно косились на ближайших соседей: слышат их умные речи или нет?.. Те изредка кидали в их сторону недоумённые, а потом и насмешливые взоры: они-то понимали, для кого представление разыгрывается. Рути снова неловко потупилась, затем снизу вверх бросила взгляд на своих близнецов: она отметила, что сейчас они очень похожи на её сурового отца, – и отвернулась, ни слова не говоря. Моти всё так же безмятежно улыбался, уткнувшись в ноут-бук и что-то мурлыча себе под нос.
      "Ширли, ты славная девочка и наша любимая сестра, – подчеркнул Гай ласково с покровительственной улыбкой, – И нам очень жаль, что ты оказалась неспособна понять и принять космическую мощь силонокулла! Мы твои старшие братья, и мы тебя любим! Поэтому мы на страже! Наша цель – научить тебя пониманию запредельной красоты и космической мощи современной над-мелодической и над-ритмической музыки!
      Вот поступишь ты в гимназию Галили – что там будешь делать среди современных элитариев, если к этому времени не успеешь постигнуть величие и мощь современных направлений в культуре?" – "А почему вы решили, что я пойду в Галили?" – "А куда ты пойдёшь?" – "Ну, если там требуется сдать экзамен на понимание и принятие вашего… как-там-его… силуфо-куля… то… Обойдусь!.." – "Вот-вот! Daddy!
      Куда ты смотришь?" – воскликнул Галь, повернувшись всем корпусом в сторону отца, всё так же уткнувшегося в экран ноут-бука. Гай тут же подхватил: "В свой комп он смотрит!.. А упрямая девчонка тем временем отбивается от рук!" Ширли старалась не реагировать на упражнения братьев в красноречии, но вскоре почувствовала, что кусок в горло не лезет. Она вскинула глаза на Галя, перевела взгляд на Гая и воскликнула: "Да что это такое! Я хочу отдохнуть на природе, вкусно покушать. А если у вас языки чешутся, и хочется поговорить… Вон там, смотрите – ваш лучший друг Тумбель! С ним и общайтесь! А меня оставьте в покое!
      Меня ваш силуфокуль не интересует! Понятно? – и обернувшись к маме: – Мамуль, ты какие записи взяла? А наушники? Две пары, конечно?" – "Ой, доченька, одну… – виновато проговорила Рути, разведя руками. – Ну, включим так и послушаем. У меня всё то, что мы с тобой любим!" Но тут опять взвился резкий фальцет Галя: "Во-первых, что это значит?! Как ты посмела обозвать нашего друга Тимми? Немедленно извинись! Мама, скажи ей! А во-вторых, мы не для того сейчас такую тяжёлую аппаратуру на горбу таскали и налаживали её, чтобы на Дне Кайфа царил такой разнобой! Вы что, не поняли, что босс нашего daddy сказал? Семейно-коллективный праздник силонокулла! Вот и будете слушать то, чего все желают!" Моти поднял голову и спросил: "А откуда ты-то знаешь, сын мой, чего все хотят? Ты что, опрос проводил? Ты что, не знаешь, что не могут все хотеть одного и того же?! Да и не говорил Миней о семейно-коллективном празднике силонокулла!" – "А это не он сказал. Ты, наверно, не врубился в речи вашего нового босса, ну, у которого глаз белый и косой так забавно стреляет!.. И главное – метко!" – "А он у нас никакой не босс… Пока что… слава Б-гу… – чуть слышно прибавил Моти и продолжил нормальным голосом: – Он куратор важных проектов, но босс у нас всё-таки Мезимотес. Так что успокойтесь! – отпарировал Моти и тут же обратился к дочери, изо всех сил пытаясь изобразить строгость: – А ты, Ширли, больше так не называй Тима. Он взрослый солидный человек, мой коллега.
      В общем, хватит, ребята… Мы отдыхать сюда приехали – или спорить и ссориться?" – "Мы с братом и нашими друзьями сюда приехали с благородной целью приобщить лулианичей к элитарной культуре, к силонокуллу! Все-все-все у нас в Эрании должны быть элитариями! А иначе… кому он нужен этот общий мангал, этот пошлый День Кайфа!.. Мы бы могли и гораздо интересней день провести!" – махнул рукой Галь и, налив себе ещё пива, принялся со смаком поглощать содержимое своей тарелки. Гай, который вначале кивал головой и поддакивал, глядя на брата снизу вверх и тут же переводя взгляд на родителей и сестру с претензией на многозначительность, тоже занялся пивом и мясом.
      Ширли задумчиво проговорила, не глядя на братьев: "Интересно!.. Говорят, что силуфо-куль – это космическая музыка, но не объясняют, кто и когда запустил в космос такое количество битого стекла и покорёженного металла, наполненных помоями бутылок и прочего хлама? А для кого? Для лунатиков?" Заметив, как изменились лица не только у братьев, но и у матери, девочка оборвала фразу на полуслове. "Грубиянка!!! Кто тебя воспитывал? Чтоб не смела больше такие слова произносить!.. И даже думать! Яс-с-с-но?!" – рявкнул Галь, его глаза сузились и яростно сверкнули, на скулах заходили желваки и на смуглые щёки хлынул жгучий румянец, скрыв лёгкую россыпь симпатичных веснушек. Рути смотрела на сына во все глаза и снова вспомнила лицо своего сурового отца, когда в нём поднимался гнев при малейшем намёке на непослушание детей, особенно неугомонных погодок Арье и Амихая. Её охватил знакомый трепет, как в детстве и юности.
      Хрупкая, маленькая Ширли проигнорировала сигнал опасности, о котором сигнализировали лица братьев. "Грохот бутылок, металлический скрежет, завывание – это теперь называется музыка?! Силуфо-куль ваш любимый? – промолвила Ширли, вздёрнув брови и выпрямившись на низеньком складном стульчике, на лице появилась упрямая гримаска, один глаз иронически прищурен: – Ну, другого и ожидать-то не приходится: выше мелодии и ритма, выше смысла и даже бессмыслицы!.." – "Полегче на поворотах!" – угрожающе прошипел Галь и приблизил своё налитое яростью крупное лицо к тонкому личику сестры. Ширли, задрожав всем телом, отстранилась.
      "Ну, ладно, пожалуйста, дайте мне поесть…" – сердито покраснев, пробурчала она, опустила голову и уткнулась в свою тарелку. Ей больше не хотелось спорить и дразнить братьев, она поняла, что это становится небезопасным. Близнецы, не забывая уделять внимание содержимому своих тарелок и стаканов, закусили удила и не намерены были отступать.
      Ширли старалась не слушать. До неё доносились только обрывки фраз, на голову, казалось, низвергался поток бессмысленных словосочетаний и нудных сентенций, выдаваемых братьями с самоуверенными интонациями и жестами. Мутными сгустками в сознании оседало: "…Босс daddy говорил!"… "Хочешь быть принятой в приличном кругу?"… "Время музыки, которой тебя маманька учила, прошло – и не вернётся"…
      "Нельзя же всю жизнь жить этим старьём!"… "средневековые сопли, примитив!"…
      "Музыку надо слушать современную, тогда будешь в правильной струе!"… "Самые известные художники и не слушают эти сопли!"… "А что говорит о силонокулле известный скульптор Арцены Дов Бар-Зеэвув!"…
      Ширли не отвечала, и только, опустив голову, думала: "Дадут ли они мне сегодня спокойно поесть? Напрасно я с ними завелась…" Рути поморщилась и подумала с горечью: "Так они договорятся и до того, что наши музыкальные школы не нужны…" Но она промолчала, не без содрогания вспомнила вспышку ярости Галя, хмуро уставилась в тарелку и с преувеличенной сосредоточенностью занялась жареным цыплёнком. Обе они, мать и дочь, даже не заметили, как мимо столиков вразвалочку фланирует Коба Арпадофель. Услышав громкие голоса близнецов Блох, он прошил их одного за другим желтовато-зелёным пронзительным лучом из левого глаза. Ширли только зажмурилась и помотала головой, не понимая, откуда жуткая вспышка засветила ей в глаза. А Рути даже этого не заметила.
      Галь, её самоуверенный сын-подросток, продолжал вещать с глубокомысленным и многозначительным выражением лица: "Офелия пишет! Понимаешь, что это значит?" – "А что об этом говорит знаменитый музыковед Клим Мазикин! Вот то-то и оно!.." – подмигнув и покровительственно улыбнувшись сестре, поставил точку на поучительной беседе Гай. Близнецы даже не обратили внимания на потрясение мамы, у которой дрожат руки, которые она безуспешно пытается спрятать.
      Наконец, близнецы замолкли, вплотную занявшись содержимым тарелок, даже неэлитарным салатом, приготовленным сестрой, не побрезговали. Тут они краем глаза увидели, что Тим поставил один из дисков на проигрыватель, и в ожидании напряглись, даже жевать перестали…
 

***

 
      Над Лужайкой пикников, взвывая, завихрились первые вкрадчивые звуки. Близнецы сразу же оживились, с торжествующей улыбкой поглядев на сестру. Они с радостным удивлением услышали, что негромкие, казалось бы, силонокулл-пассажи, как круги по воде от брошенного камня, перекатывались и колыхались туда и обратно. Винтом закручивающиеся вверх звуки захлёстывали Лужайку от края до края. Тим, сидящий возле проигрывателя, блаженно потянулся и напомнил ребятам здоровенного котяру, который только что отменно позавтракал.
      Ширли ощутила лёгкую дурноту и головокружение. Она отставила в сторону тарелку и сжала виски, морщась от едва подавляемой дурноты. Рути, у которой тоже заныли зубы, с тревогой на неё поглядывала: она знала, что по какой-то непонятной причине при звуках любимого близнецами силонофона Ширли испытывает медленно ввинчивающиеся в голову и усиливающиеся боли и дурноту, в особо критических случаях доходящую до рвоты. Спустя несколько минут, или полчаса, – в зависимости от характера пассажей и длительности их звучания, – всё потихоньку прекращается.
      Но близнецы ни за что не желали прислушиваться к увещеваниям родителей, утверждая, что это не что иное, как самовнушение маленькой упрямицы, с которыми надо бороться по принципу клин клином.
      Наконец, Ширли подняла голову и воскликнула: "Ну, почему, почему людям не дают хотя бы поесть спокойно! Отдохнуть же приехали, получить удовольствие! Все привезли с собой ту музыку, которую они хотят слушать! А вы всем хотите навязать своё силой! Хотя бы тише сделали, чтобы не так по мозгам долбало!" – "Сестричка, будь добра, без истерики! Ты же хочешь получить удовольствие? Вот ты его и получаешь! Между прочим, оно же наше удовольствие!" Мальчишки даже не обратили внимания, что и мама сидела, морщась, как от зубной боли, отставив в сторону тарелку. Моти по-прежнему никак не реагировал, погрузившись в экран ноут-бука.
      Ширли демонстративно закрыла уши ладонями. Галь, заметив перекатывающегося мимо Арпадофеля, тут же подскочил к сестре и, зло сверкая глазами и напрягая бицепсы, прошипел: "Прекрати! Не выставляй свою отсталость всем напоказ и семью не позорь!" – и принялся отдирать руки Ширли от её ушей. "Что-о? Кто позорит? Я – позорю!?" – вскочила и Ширли. Чёрные глаза её сверкали от навернувшихся на них слёз, она впилась ногтями в руки Галя, пытаясь их оторвать от своих рук. Разъярённый Галь вырвал правую руку и со всей силы ударил сестру по руке повыше запястья. Тонкая рука девочки тут же пунцово вспухла. Ширли расплакалась и закричала: "Ты чего дерёшься, дурак?! Надоели вы мне! На-до-е-ли-и-и!!! Понятно?!!" Сидящие по соседству коллеги отца уже откровенно веселились, глядя на ссору детей главного специалиста "Лулиании". Галь, обратив внимание на эти любопытные взгляды, легонько шлёпнул сестру по другой руке, затем нехотя отпустил её.
      Близнецы продолжали зло поглядывать на сестру, она на них, лица всех троих полыхали гневным заревом, кулаки мальчишек были сжаты. Ширли всхлипывала и утирала слёзы.
      Рути с изумлением глядела на своих милых и интеллигентных детей, начавших с обычного спора и докатившихся до откровенной драки. Да ещё и в День Кайфа, да ещё и на глазах у коллег Моти. Какой позор! Она попыталась вмешаться: "Дети, немедленно прекратите! Было бы из-за чего!.. До драки докатились!.. Ну, не нравится Ширли эта музыка! Так что? Надо обзываться, бить девочку?.. А ты тоже неправа, дочка! Ты-то чего споришь, чего ехидничаешь? Пусть их, слушают, что хотят! Они же просто болтают!.." – "Ну, да… просто болтают! Посмотри – он меня ударил! Смотри, какой синяк!" – обиженно воскликнула Ширли сквозь слёзы. – "А и ты не заводись! Вот уж не ожидала от тебя! Такая тихая, воспитанная девочка! И вдруг… Да ещё при всех!.." – "Мама, – воскликнул Гай. – Как ты не понимаешь!
      Это принципиальный вопрос! Ты что, не слышала, не поняла, что босс daddy говорил?
      Наша семья обязана быть в авангарде нового течения! Ты же знаешь, какое папа положение занимает на фирме! Мы просто обязаны воспитывать нашу сестру в духе новейшей струи!!! Даже если она так глупа и упряма, что не понимает!" Рути переводила расширенные от оторопи глаза с близнецов на Ширли. Она ничего не поняла из того, что ещё выкрикивали её мальчики, и не знала, что им ответить. Ей ничего не оставалось, как произнести не очень уверенным тоном: "Как бы там ни было, бить девочку вы не имели права! Вообще не смейте её касаться!" Моти поднял голову от ноут-бука и недовольно проговорил: "Ну, зачем вы так с сестрой! Что за споры на музыкальные темы, до драки доходящие! Ну, вам нравится, а ей – нет! Какое вам дело? Сколько раз я говорил не трогать её!" – "Ты что, daddy! Не знаешь, что это сейчас вопрос принципа и престижа – отношение к силонокуллу?!" Близнецы ещё что-то выкрикивали, но Моти уже не слушал, махнул рукой и снова уткнулся в свой ноут-бук.
      Рути сердито сверкнула глазами, переводя их с одного на другого: "Что-то вы руки начали распускать в последнее время… Этому вас в гимназии учат?" Моти снова поднял голову, хотел что-то сказать, но промолчал. Близнецы покраснели. Галь зло потупился, стиснув зубы, а Гай только растерянно переводил глаза с матери на брата. Потом они отвернулись, углублённо занявшись содержимым своих тарелок и стаканов.
      Ширли тоже села на место, продолжая всхлипывать. Кусок в горло не лез, даже такой аппетитный цыплёнок с любимым салатом. Чтобы успокоиться, она налила себе колы. Рути молчала, с грустью глядя на своих детей.
      Моти, случайно подняв голову и увидев, что Ширли мрачно уткнулась взглядом в тарелку, не притрагиваясь к еде, примирительно произнёс: "Не спорьте, ребятки!
      Нет предмета для спора, честное слово! И драться не надо… Мы отдыхать сюда пришли…" – и снова занялся ноут-буком, поднёс ко рту полный стакан и, не отпив, поставил его на место. И снова взгляд его воспарил в недоступные окружающим сферы…
 

***

 
      Пассажи силонофона то становились тише, то вовсе тонули в вязкой тишине, а затем снова, как по спирали, вкрадчиво ввинчивались в уши и голову. Близнецы выпили ещё по жестянке пива и, раскрасневшиеся, возбуждённые, намеренно громко восклицали, переглядываясь друг с другом и переводя глаза на сестру: "Вот это музыка! Вот это сила! Только человеку достойного интеллектуального уровня дано это понять, прочувствовать всю её космическую мощь и силу! Какие синкопы, какие повороты, какая мощь!" Ширли молчала, молчала, но, услышав слова "мощь и сила", не выдержала: "Если какое желание и вызывает эта ваша "космическая мощь и сила", так только – вырвать прямо на ваш дурацкий силуфо-куль!" Она резко выдохнула, встала, тихо пробормотала: "Ненавижу этот бред! На-до-е-ло! Тошнит! Когда они оставят меня в покое? – и, отбросив лёгкий раскладной стульчик, небрежно бросила матери: Пойду пройдусь… Отдохну от них и их силуфо-куля…" Схватив валявшийся на траве коркинет, она вскочила на него и покатила между столиками.
      Родители решили, что дети помирятся сами, да и девочка успокоится, покатается на коркинете и вернётся. Рути подумала: "Так даже лучше, что она пошла пройтись. И мальчики остынут…" К столу Блохов приблизился Тим и ласково поманил мальчишек: "Пошли, лапочки, дело есть! Не пожалеете!" Оба тут же вскочили, опрокинули в себя остатки пива из жестянок и рванули за Тимом в сторону густых, усыпанных цветами зарослей, где виднелась часть привезенной аппаратуры.
      Первое испытание фелиофона Лулианичи, довольные и более, чем сытые, от обилия жареного мяса всевозможных сортов и видов, решили отдохнуть. Ссора между детьми не надолго испортила настроение папы и мамы Блохов. Рути расположилась на отдых в тени молодого масличного дерева в удобном надувном кресле, защитив уши от принудительного силонокулл-кайфа стереонаушниками, оборудованными заглушками и подключёнными к портативному магнитофону, и слушала любимые произведения. Погрузившись в океан любимых мелодий, через пять минут она уже позабыла о ссоре детей. Моти снова совершил сверхглубокое погружение в экран ноут-бука.
      Галь и Гай ринулись в центр Лужайки пикников. Оба опустились рядом с Тимом на травку возле проигрывателя, следя за тем, какие композиции и в каком порядке запускают их товарищи, размягчённые обильным гурманством. И близнецы успели за любимым делом позабыть о ссоре с сестрой. Они были слишком увлечены общением с ровесниками и уточнением программы, которую намеревались предложить участникам пикника. Между делом, гимназисты-силоноиды жарко обсуждали фанфарическую речь Арпадофеля. "Здорово, точно, поэтично!! Силонофонич-ч-чно!!!" – кричали близнецы, подчёркивая искросыпительную новизну упомянутой речи – как в подборе словосочетаний, так и в замысловатых голосовых модуляциях. Их приятели гордо вторили им – ведь это они первые с восторгом ощутили лёгкий аромат только-только пробивающейся из-под земли, ещё очень слабенькой струи подобающей цветовой гаммы, уяснив, куда дует ветер прогресса в области музыкальной культуры. Им с самого начала было ясно, какая она, подобающая гамма. Естественно, сейчас близнецам было вовсе не до сестры. Тем более только что Тим им тонко намекнул, что оба они приглашены на боссо-мангал в беседку адона Мезимотеса. Такая честь! Их учёного daddy на боссо-мангал не пригласили, а их, юных гимназистов и далеко не самых успешных учащихся – пригласили!..
      Тим, славно поработав возле музыкальной установки, устроился вместе с Офелией прямо на земле несколько в сторонке от шумных силоноидов. Оба с аппетитом поглощали жаркое, которое наскоро сварганила Офелия из припасённых полуфабрикатов, попутно с интересом прислушиваясь к жарким беседам гимназистов.
      Пока Тим основательно насыщался, наблюдая за силоноидами, суетящимися у музыкальной установки, Офелия не теряла времени даром: она настроила висящий на груди диктофон на запись, желая собрать как можно больше самого разнообразного материала о Дне Кайфа на престижной фирме. Только после этого она побросала грязные тарелки и объедки в мешок и позволила себе присесть на минутку неподалеку от Тима и утомлённо прикрыть глаза.
      Тим, оглянувшись на вздремнувшую подругу, удовлетворённо еле слышно хрюкнул, с хитрой улыбкой резво вскочил, поманил близнецов. Они втроём отошли немного в сторону. Тим стал шарить по карманам, подмигивая то одному близнецу, то другому:
      "А что у меня сегодня е-е-сть!" Мальчишки засмеялись, вспомнив, как много лет назад с таким же точно выражением лица и в сопровождении тех же слов им, тогда ещё малышам, он вручал свои подарки. "Что, Тимми, опять не с пустыми руками пришёл к маленьким детишкам твоего коллеги… и армейского приятеля?.." – ласково подколол его Галь. – "А вот и нет! Вы уже большие! К вам теперь без бутылки хорошего коньяка и не подходи!" – "Уже подошёл… Но, Тим, мы же несовершеннолетние! А вдруг кто-то узнает, в полицию сообщит!" – в притворном ужасе округлил Гай глаза. – "Да кто обо мне в полицию будет сообщать! Смеётесь?
      Я же сейчас – не шути! – главный специалист "Лулиании"!" – "А daddy?" – недоумённо вопросил Галь. – "А daddy ваш, как и был, главный специалист "Лулиании".
      Знаешь ли, котик, для нашего проекта нужны два главных специалиста. А потом, когда и он, и я закончим каждый свою часть работы над уги… э-э-э… над проектом…" Тим осёкся, раскрыл рот и тут же закрыл его обеими руками. С наигранно виноватым выражением подмигнув близнецам, он продолжил, как ни в чём не бывало: "…выберут, кто у кого в подчинении будет!" – и снова хитро подмигнул сначала одному, потом другому.
      Близнецы в ожидании сюрприза напряглись и во все глаза глядели на Тима, который продолжал с хитрой улыбкой шарить по своим необъятным карманам. Как видно, найдя то, что искал, он принялся медленно извлекать это таинственное нечто из своего глубокого кармана. Когда близнецы увидели в его огромных лапищах нечто, вроде ярко-расписанного та-фона, в оттенках корпуса которого преобладали кроваво-багровые тона, они не смогли скрыть удивлённого разочарования. Всё-таки они с детства были приучены к дорогим и оригинальным подаркам коллеги отца, Тима Пительмана. А тут… Ведь у них троих уже было по та-фону: daddy постарался приобрести для них самые последние модели с крутыми прибамбасами. В та-фонах близнецов – это возможность скачивать любимую музыку, просматривать видеоклипы и тут же редактировать на свой вкус. Модель сестры их не интересовала – то, что есть, для неё слишком шикарно, полагали любящие братья.
      "Вот!" – торжествующе выдохнул Тим, притомлённый поисками по многочисленным необъятным карманам. – "Но что это, сэр?" – спросил недоумевающий Галь, со скучающим интересом глядя на руки Тима, где покоился обыкновенный с виду та-фон, разве что чересчур кричащей расцветки. Тим хитро поглядывал на близнецов и улыбался загадочной улыбкой. На экране кривлялось цветное изображение забавной мордашки с толстыми, как у Тима, щеками и длиннющим вертлявым носом. Это позабавило близнецов, но не более того. Гай вопросил: "Это что, Пиноккио? Зачем?" Тим молчал и загадочно ухмылялся. Тут они обратили внимание на неуловимо загадочный общий вид знакомого аппарата. Особенно интриговала антенна, на верхушке которой оказалось как бы сотканное из туманных бледных молочно-зеленоватых струек дыма объёмное изображение того же самого Пиноккио. Голограмма, или?.. Тим гордо заявил: "Моё изобретение! Единственный в мире экземпляр!" – "Та-фо-о-он???
      Да ты что, Тимми! У нас всех, даже у пигалицы, есть по та-фону! А ты нам вкручиваешь, что это единственный в мире экземпляр!" – воскликнул Галь. – "Да не та-фон это, лапа! Конечно, и под та-фон он тоже косит, но главное в нём – не это!
      Это фе-ли-О-фон!" – "Чи-и-во-о?!" – аж подпрыгнул Галь, а Гай, эхом откликнувшись: "Ча-а-аво?!.." – присел от изумления. Тим от души наслаждался изумлённым видом и потешной реакцией братьев. Наконец тихо произнёс: "Совершенно особый прибор…" – и прижал палец к губам, призывая мальчиков не столь шумно выражать своё изумление. Из-за плеча Галя на странный та-фон в руках Тима, раскрыв от удивления рот, робко поглядывал его брат Гай. Ему очень хотелось потрогать его, особенно мордочку Пиноккио, но он не решался попросить у Тима разрешения хотя бы дотронуться раньше Галя. Галь склонил голову на плечо и задумчиво пробормотал: "Интересно, Тимми, кто это тебе дизайн так сработал? Мы же знаем: насколько ты гений в технике, настолько бездарен во всех видах искусства. Да и со вкусом у тебя… Увы… Извини, конечно!" – и Галь, выдав свою тираду, с умильным ехидством поглядел на старшего друга. Тим продолжал добродушно улыбаться: "Тише, мальчики. Это пока что – т-с-с! – большой секрет!" – "Та-фон – большой секрет? Или из-за его такого странного названия – фе-ли-О-фон?" – усмехнулся Галь. – "Ну, тише ты, дорогуша!.. Да, как бы обычный та-фон. Но – повторяю: с расширенными и не совсем обычными функциями…" – снова загадочно обронил Тим. – "Ага, вот этот Пиноккио со своим носом-флюгером – расширенная функция…" – "Я смотрю, Галь, лапуль, ты в корень смотришь! Ты прав: в этом носике действительно кроется очень важная функция фелиофона. А иначе… зачем он нужен, если носик у Пиноккио оторвать. Правда, я рассматриваю вариант, чтобы этот носик сделать не туманным, что виден каждому дураку, а как бы невидимым…" – "А что это за носик?" – "Вот в нём-то всё и дело… Он у нас и есть главный фелио!" – "???" Тим снова усмехнулся, наконец, тихо пробормотал, поманив их к себе поближе: "Ни к чему, чтобы кто-то раньше времени узнал: ведь это всего лишь первая, опытная модель!" – "А чего ты принёс это сюда и сейчас?" – "Я всего-то пару дней назад его собрал на базе обыкновенного та-фона и дома опробовал. А теперь вот тут… хочу провести как бы испытания. Если получится, то потом будут ещё модели, ещё пробы и испытания… С окончательной моделью мы непременно выйдем победителями на Турнире, который шеф задумал! И тогда… конец всей старой, так сказать, традиционной, музыке! Останется только то, что мы позволим слушать. Ничего другого больше не будет… Ох, и повеселимся же мы тогда!
      Представляете? – наша СТРУЯ победит их замшелое, отживающее искусство! Но… об этом – т-с-с-с… я вам ничего не говорил, вы ничего не слышали, даже в сладких снах… Поняли, сладкие мои?" – "А разве нам победа и без того не гарантирована?
      Ну, на этом Турнире, который неизвестно когда будет… – удивлённо произнёс Гай.
      – Ведь теперь только во всяких там ихних Меириях, в некоторых кварталах Шалема, у этих замшелых досов, да у толсторожих и толстокожих придурков из Эрании-Бет или Вав старая трядиционннныя-а-а музыка пользуется популярностью". – "Не надо так пренебрежительно об обитателях Эрании-Бет, котик. Там тоже есть свой круг очень продвинутых… э-э-э… тоже… элитариев", – пояснил Тим. – "Знаем… Все передовые и прогрессивные элитарии слушают только звёздных виртуозов Ори Мусаки и силонокулл!" – "Вот ты и ошибаешься, – не глядя на мальчика, пыхтя и занимаясь настройкой вертлявого носика на экране та-фона, говорил Тим. – Ты что, не знаешь? – нашу "Цедефошрию" постоянно посещает только десять, от силы двадцать процентов эранийцев? А что ты думал, сколько в Эрании элитариев? Да взять хотя бы вавиков! – я имею в виду торговую элиту из Бет и Вав. А в Шалеме, – в столице, понимаешь!.. – и вовсе эти концерты не жалуют. "Звёздные силоноиды" жаловались, что туда ездить нет никакого смысла – и на треть залы не заполнены! Дают плохонькие, дешёвенькие зальчики. Билеты покупают только в задние ряды, подешевле… Никаких доходов, только бензин окупить… А в то же время в опере, на симфонических концертах что делается, на концертах мюзикла, камерных ансамблей!.. А в "Цлилей Рина"! Ты просто ничего за силонокуллом уже не видишь! Ты влюблён в эту музыку, и тебе кажется – и все, как ты! Ан, нет!" – "Так с этим же надо что-то делать!" – возмущённо воскликнул Галь. – "Вот мы и делаем. Но не нахрапом, а потихоньку…
      Миней нас учит: нельзя так откровенно посягать на вкусы и интересы сограждан…" – "Но Арпадофель показал же, как можно и нахрапом! Только что показал! Нам понравилось! И ты был на высоте!" – "Ну, и что… Ничего хорошего из этого не вышло! Пока… – понизив голос, уточнил Пительман и пояснил: – Нужна известная гибкость, осторожность и постепенность. Так сказать, ГОП!.. Вот где может помочь наш хитрый приборчик… Любителей простой лёгкой музыки, песенок, даже серьёзной классики мы поначалу особо не будем трогать. Поначалу! Между прочим, у нас есть ансамбли, создающие интересные композиции – в струю! – на основе всей этой традиционщины. Очень перспективная группа – военный ансамбль одной гребёнки, – я вас и с ними познакомлю. Пока что запомните название "Петек лаван". – "Странное название…" – пожал плечами Гай. – "Ну, что ты, лапа! Название и должно быть… э-э-э… немножко загадочным… – Тим легонько повёл ладонью. – Ну, и… белый цвет – самое чистое и универсальное, загадочное и таинственное, что только может быть… И плюралистичное!" – "Может быть… Как-то не думал…" – пожал плечами парень. Тим пояснил: "Кстати, из той части, где этот ансамбль был создан, выходит неслабый контингент, и их мы приглашаем добровольцами в создающуюся гвардию. Кто-то способен нести новейшую струю в массы, а кто-то должен это поддерживать – уже на другом уровне. Но об этом – тс-с-с!.. Это… как-нибудь потом… Вам сколько лет до армии осталось?" – "Ну, ты же знаешь… нам сейчас 16 с половиной…" – пробормотал Галь. – "Стало быть, пора об этом серьёзно подумать. Мы с друзьями-коллегами… но об этом… тс-с-с!… курируем создание особого батальона, будет называться, скажем… э-э-э… дубоны… или ещё как-то так, или иначе… опять же – тс-с!… Его командиром я наметил поставить одного парнишу, которому почему-то фатально не везло на всех других поприщах. Может, слышали? – Кошель Шибушич…" – "Ну, кто в Далете, да вообще в Эрании не знает Шибушича! Это он держал на рынке магазинчик типа секс-шопа и с треском прогорел?" – "Во-во! Парень на всех и вся зол невероятно, особенно на досов… э-э-э…
      Кстати, теперь рекомендовано называть их меиричами…" – "На досов?" – с удивлением переспросил Гай. – "Ага, лапа! – и Тим неопределённо повёл лапищей в сторону правого склона Лужайки, слегка скривив губы. – Сейчас ведутся разговоры, чтобы присоединить Меирию к городу и немного преобразить, осовременить, что ли.
      А ведь они ещё и Неве-Меирию построили там подальше, в предгорьях Шалема.
      Расплодились до такой степени, что это уже становится нетерпимым!.. Там всякие богатенькие америкакеры поселились… как Офелии удалось выяснить, на месте одного из старинных селений мирмеев… Уж не знаю, то ли мирмеев они выгнали, то ли те сами давным-давно оттуда ушли… не в этом дело… Мирмеи утверждают, что Неве-Меирия стоит на их законном и исконном месте…" – досадливо махнул рукой Туми. – "А-а! Я понимаю! И главное – они там все… ну, досы!" – "Меиричи, лапуль!" – осторожно поправил Тимми. – "…Живут по своим отсталым законам, пытаются всем их навязать, а канают под деловых и современных! – зачастил Галь.
      – Я читал не так давно статейку… Не Офелии, а какого-то учёного, вроде Кулло Здоннерс… как-то так… Он начал с мирмеев, а потом перешёл на этих, из Неве-Меирии…" – "Точно, детка! – умилился Тим. – Вот я и говорю! Из-за этого Кошель ужасно на них зол – это же они, такие прушные!.. Он уверяет, что они и довели его магазинчик до краха. А ведь они к его магазинчику и близко-то не подходили! Да и с какой-такой радости они из своей Неве-Меирии поедут в эранийский полулегальный секс-шоп! И он с ними тоже не общается. На самом-то деле причина его прогара в другом: просто парень всегда и во всём терпел фиаско с детства, вот и тут… Ещё и росточком не вышел…" – явно увлёкся Тим. В этот момент он поглядел на своих невысоких, по современным меркам, юных друзей, вспомнил, что и их отец, не отличаясь видным ростом, пользовался в молодости у девчонок бешеным успехом, о котором громадный увалень Туми и мечтать не смел. Ну, а сынки маленькой и кругленькой Рути с та-акими необыкновенными глазами… не зря он с самого начала в них души не чаял!..
      Мальчишки глянули на него укоризненно, начав поигрывать плечами и бицепсами, и Тим тут же поправился: "Вы правы: рост – далеко не всё. Ну, а что до Кошеля, то он не только и не столько ростом не вышел, это было бы полбеды. Он… вообще внешность его, прочие данные… щуплый хиляк… сами знаете!.. Вот он и злится на весь мир. И тут появляюсь я, Тим Пительман, сын известного Шайке Пительмана, – в самый критический момент его бурной, но вечно провальной деятельности!..
      Говорили, что он уж готов был руки на себя наложить. И тут я предлагаю ему отличный job: после соответствующей подготовки возглавить в Эрании батальон… э-э-э… скажем так – дубонов. Да он мне пятки лизать должен, я его от та-акого спас, что… и не спрашивайте! Он мне, только мигну, всё сделает!.. Вы себе не представляете, какой это отличный материал – такие вот Кошели!" – "Помнится, когда-то его звали Кошули", – робко заметил Гай, но Тим отмахнулся: "Мало ли кого как раньше звали!
      Меня вот папа с мамой назвали Томер, потом я был Туми – и под этим именем был единственный из всей части после учебки принят на спецкурс. Там-то я и превратился в Тима". – "А почему ты не стал снова Томером, или в крайнем случае Томом?" – осведомился Галь. – "Этот вариант рассматривался, но потом решили, что…
      Короче, так было надо! – и Тим, округлив бледные глаза, прижал палец к губам: – Но об этом… тс-с-с!.. Зато сейчас вся Эрания знает и ценит меня, обаятельного Тимми! И даже далеко за морями, за горами знают Тима Пительмана! Не в имени суть, лапуль! – и Тим с улыбкой продолжил: – Сейчас Кошель у меня посещает особую закрытую секцию по многоборью. Там как раз тренируют таких вот хиляков, конкретно же ему вырабатывают особую спортивную злость и ставят удар. Ну, не вам рассказывать. Ещё совершенно особая подготовка – как бы в рамках армейской службы, причём весьма престижной. Не какие-то там поиски идущих на дело террористов, не патрулирование в опасных местах. Чисто, безопасно и… престижно, дорогие мои! Сами знаете, до чего престижно в Эрании входить в клуб "Далетарий"!
      Когда вам придёт время служить, мои батальоны (название пока в стадии дискуссий) будут самыми престижными войсками. Но запомните – никому ни слова!" – "Могила, Тим!" – заверил его Галь, а Гай привычно поддакнул.
      "Вернёмся к нашим баранам! – ухмыльнулся Тим. – Нам нужна победа на Турнире, когда бы он ни состоялся. Но готовиться необходимо уже сейчас. Вот для этого я и работаю над фелиофоном! Поняли, котеньки?" – "Фелиофон… Странное название… А почему ты его так назвал?" – поинтересовался Гай. – "Ну, хабиби! Так мне услышалось… На меня это имя снизошло… Не спрашивай! Имена и названия – штука мистическая!" – отшутился Тим, слегка покраснев. Близнецы поняли, что больше он им ничего об этом не скажет. Они и не протестовали. Главное, чтобы изобретение Тима, как его ни назови, хоть бы и фелиофон, помогло навсегда вывести из игры фанатиков-меиричей с ихним хасидским роком и прочими глупостями. Их – прежде всего! А с помощью таинственных технических средств или более привычных для близнецов, каратистов, силовых методов – разве это так уж важно? А там можно и до остальных классиков-нудил добраться!.. "Понимаете? – увлечённо вещал им Тим.
      – Моя задача – сделать так, чтобы то, что они называют музыкой, а мы – отсталым, замшелым набором унылых звучаний, исчезло из обихода!.. Просто исчезло – и всё!..
      Зато! – и Тим важно поднял палец: – звучит силонокулл, который сам СТРУЯ!" – "Вот это да!" – с умным видом закивали близнецы. "Только не спрашивайте, как… Скажу только два заветных слова – обертоны и звуковое зеркало, или звуковые линзы. Но и об этом -молчок!.. Мне хочется испытать мой первый образец здесь и сейчас – чтобы понять, куда дальше двигать исследования. Сами понимаете, дорогие мои! Моя личная фирма… Веников не вяжет!" – гордо выпятив грудь, заявил Тим. Близнецы с благоговейным восторгом смотрели на своего старшего друга, который не только всякие умные слова знает, но и хитрые штуки умеет делать. Тим сладко улыбнулся:
      "Давайте, попробуем… Поможете?" – "Конечно, Тимми! Спрашиваешь!" – радостно подмигнули ему одновременно оба близнеца.
      Товарищи близнецов, которым надоело крутиться возле аппаратуры, разбежались по всей Лужайке, крикнув братьям, чтобы, подменив их на посту, не забывали диски вовремя менять.
 

***

 
      Рути сидела в удобном надувном кресле, вытянув полные ноги, и с наслаждением слушала любимого Моцарта. Моти всё так же сидел, уткнувшись в ноут-бук. Казалось, он даже не замечал гремевшего вокруг него звукового коктейля, в который вторгалось всё больше вкрадчивых пассажей силонофона, а временами внезапно налетал грохочущим вихрем ботлофон.
      Совершенно неожиданно на Лужайку пала вязкая тишина, сквозь которую сочились вкрадчивые звуки силонофона. Рути показалось, что на неё с магнитофоном уронили толстый матрас, из-под которого ни ей не выбраться, ни звукам не пробиться на волю. Ощущение внезапного как бы удушья было пугающим и незнакомым. Кроме того, она ощутила лёгкое головокружение и зубную боль. Но вроде всё и все были на месте – так же светило солнышко и над головой беззвучно качались густые ветви дерева. Несмотря на неприятные ощущения, Рути начала успокаиваться, решив, что это в магнитофоне что-то испортилось. Моти не сразу понял, что, собственно, происходит, хотя и на него нахлынули те же неприятные ощущения, но в гораздо более слабой форме. Он с изумлением увидел, что Рути побледнела, в недоумении и в сильной тревоге скинула наушники и попыталась посмотреть, что случилось с её портативным магнитофоном. Она воскликнула: "Мотеле, посмотри, кажется, он испортился… Может, батареи скисли? Ты взял запасные?" Случайно глянув в центр Лужайки, Моти увидел своих сыновей, которые в неподдельной радости вскинули руки и начали исполнять победный танец дикарей. Рядом с ними он заметил коллегу Тима Пительмана, и это вызвало у него привычно лёгкий укол ревности. Он поднялся и направился к ним, издали окликнув Тима: "Что тут происходит, Тимми?" – "Да ничего, Моти… Ничего. Иди себе. Продолжай грызть кайф науки!" – и обнял подошедшую к нему Офелию, прижав её к себе и что-то зашептав ей на ушко, и тут же бросив стремительный взгляд на Рути. Офелия кивнула головой и, поглядывая то на мальчишек, то на Моти, двинула по тропинке, гордо покачивая великолепными бёдрами. Моти не обратил внимания на взгляды, какими звезду журналистики пожирали его сыновья-подростки. Он вернулся к Рути, склонился над её магнитофоном. Тим, увидев, что Моти на него не смотрит, тут же склонился над та-фоном, который держал в руках, пробежался толстыми пальцами по нескольким кнопочкам, глянул на экранчик. И снова со всех сторон зазвучала причудливая музыкальная смесь всех стилей и направлений. Моти недоуменно уставился на магнитофон, который только что молчал, как будто его толстой подушкой накрыли, и вдруг – снова зазвучал. Рути по инерции продолжала держаться за щёку, с испугом и тем же недоумением смотрела то на Моти, то на магнитофон. Неприятные ощущения отпускали постепенно…
      Галь окликнул Моти: "Daddy, нас твои боссы пригласили с Тимми вместе на боссо-мангал.
      Так что мы не потерялись и не исчезли. Привет маманьке!"
 

 
      Боссомангал Эранийцы были осведомлены об оригинальной страстишке седого благообразного Мезимотеса – всевозможные беседки или шалаши, которые он стремился организовать для себя, где бы он ни оказывался на отдыхе, если, конечно, позволяли условия и приличия. Вот и на Лужайке пикников он выбрал себе уголок, окружённый тремя развесистыми деревцами и густыми кустами, натянул несколько верёвок, сверху накидал веток – и получился уютный шалашик. Посредине оказался старый замшелый пень, на котором Миней укрепил лист пёстрого пластика, а вокруг раскидал мягкие разноцветные подушки. Немного поодаль догорали угли его мангала, на импровизированном столике покоилось блюдо, где аппетитно дымилось покрытое корочкой и истекающее жиром мясо. Вокруг живописно расположились всевозможные бутылки и пузырьки с красочными этикетками. Пластиковая посуда аккуратной стопочкой примостилась в уголке.
      В Минеев шалаш протиснулся, радостно сияя, Пительман, за ним по пятам робко жались близнецы Блох. За их спинами маячила Офелия, ухмыляясь и торжествующе стреляя глазами в Пительмана. Тим воздел руки и неуклюже закачался (насколько позволяло тесноватое пространство шалашика – это должно было обозначать победный танец), затем восторженно воскликнул: "Шеф! Победа! Получилось даже лучше, чем я предполагал! Но это не предел! Ведь я не знаю, как оно сработало у этих… на правом склоне…" – уже серьёзно добавил он. – "А-а-а, так это ты, мой мальчик, вызвал такой переполох лулианичей на Лужайке? – широко улыбнулся в ответ Миней.
      – А я-то думал: что случилось? У всех в одночасье вырубило кассеты и диски!
      Забавно было отсюда наблюдать эту смесь коллективной оторопи с паникой! А дикие юные отморозки с правого склона! Как они забегали, зашушукались, всех на ноги подняли! Знаешь, Офелия, я не удивлюсь, если потом окажется, что они за каменюки схватились, намереваясь пойти нашим мальчикам морды бить!.." – со значением обернулся Миней в сторону Офелии. Офелия, внимательно прислушиваясь к разговору, заметила: "Мы уж знаем, как намерения… э-э-э… меиричей… (Ох, уж эта политкорректность! Призывать легче, чем самой привыкнуть!)…воплощаются в действие! И я знаю, как это описать!" – и подмигнула близнецам, слушавшим разговоры старших с робким восторгом и раскрыв рты.
      Миней снова обратился к Тиму: "Но как вам удалось? Что у Тимми всё получится, я не сомневался. Но что именно вы сделали?" – "Ну, вот эти мальчики мне помогли.
      Вы их знаете, шеф?" – кивнул расплывшийся в гордом довольстве Тим. – "Да это же сыновья нашего Моти Блоха! Ну, спасибо вам, юные друзья! Но, смотрите, папе с мамой – ни словечка! Мы вам доверяем!" – постарался изобразить широкую ласковую отеческую улыбку Миней, но глаза, в глубине которых прятались льдинки, словно буравили мальчишек насквозь. Тим продолжал: "Расставили мы колоночки, – это уж мальчики под моим руководством… А потом надо было всех лишних от аппаратуры удалить. Я их (простите, Миней, несовершеннолетних) коньяком угостил. А что, не стоило?" – "Да ничего с ними не будет! Сколько им лет?" – "Да что-то вроде 16 или 17…" – "Ничего… Надеюсь, ничего страшного с ними не случится… Ведь никто же не узнал!.. Присаживайтесь, располагайтесь с комфортом! Ох, и люблю я комфорт, и сам себе его создаю! Ну, и, конечно, тем, кто меня окружает!
      Понимание комфорта, чувство комфорта, стремление к комфорту – тоже один из признаков интеллигентного элитария. Гораздо важнее, чем знание наизусть исторических дат и событий, да и – чего уж там! – всевозможных лишних наук, вроде истории и устаревших философий, да и, по правде говоря, учений древних мудрецов. Запомните это, мальчики! В гимназии вам такого не скажут! Как вас зовут?" – с ласковой улыбкой обратился к близнецам Миней. Оба парня почувствовали, что их языки как будто приклеились к нёбу от смущения. Сдавленным голосом они промямлили один за другим: "Галь… Гай…" Мезимотес понимающе улыбнулся. Повисла пауза. Помолчав, Миней задумчиво произнёс: "Скоро Коба подойдёт… – и, повернувшись к Тиму, оживлённо добавил: – Уж этих-то наших юных друзей мы угостим дорогим коньяком, правда, Тимми?" – "Конечно, ведь мы все нынче победители!" – "Не говори о победе, пока она не превратится в реальность".
      – "Миней, вы знаете, я очень хочу расширить функциональные возможности фелиофона.
      Название – самое что ни на есть то…" – "Уговорил, Тимми! – пусть будет фелиофон. Хорошо, что не рутиофон, что тебе больше по душе фелиофон…" – и хитро улыбнулся. Тим покраснел, скосил глаза на близнецов, потом на Офелию, которая возилась со своим репортёрским та-фоном, и быстрым движением приложил палец к губам. Мезимотес понимающе кивнул и вдруг спросил: "Кстати, Тим, а если наши уважаемые оппоненты захотят выступать без микрофона?" – "А фелиофон в принципе должен быть приспособлен к любой ситуации – он работает на акустической энергии!.. Долго объяснять… Как-нибудь потом… Это только первый образец! И ещё – посмотрите, какая чёткая маскировка! Если кто чужой рядом окажется… – парниша как бы просто играет, или клипы ловит… Конечно, в будущем нам понадобится фелиофон с охватом больших пространств… Это уже в следующей модели…
      Когда отработаю кое-какие варианты…" В этот момент под сень шалаша просочился Арпадофель: "Какая следующая модель?
      Какие варианты?" – с порога профанфарировал Коба, и его левый глаз принялся лихорадочно косить во все стороны, испуская желтовато-бежевые каскады света. – "Не кипятись, Кобушка! Тимми рассказывает о своём новом изобретении – фелиофоне. Ты, надеюсь, обратил внимание на навалившуюся на Лужайку тишину, на вызванный ею переполох? Так вот: это сам по себе фелио-эффект работает!" – "А что это такое – фелио-эффект? Почему я не знаю? Всё от меня скрываете? Без меня запатентовать хотите?" Мезимотес не без опаски увидел на лице Арпадофеля признаки надвигающейся грозы и тут же быстро добавил: "Пока рано говорить о патентовании.
      Тимми разрабатывает разные варианты. Когда закончит, сможем это и на патентование представить! Конечно, закрытый патент… – понизил Миней голос. – Мы с Тимом тебе потом всё расскажем!" – засуетился босс. – "Между прочим, – заметил Тим со странной усмешкой, – опробовать следующий вариант я хотел бы на "Цлилей Рина"!.. Посмотрим, как они задёргаются!" – и Тим ослепительно улыбнулся Арпадофелю.
      Офелия во все глаза глядела на Кобу, о котором ей Тим столько рассказывал. Она и раньше видела его, даже, кажется, как-то сидела рядом на концерте в "Цедефошрии", но тогда он был никому не известным в Эрании человеком, разве что паре-другой высокопоставленных элитариев из группы "Доберман". Она раздумывала, стоит ли взять у него интервью, или дождаться более подходящего момента. Тим как-то обмолвился, что Коба Арпадофель – фигура, которая лучше всего смотрится в мягком освещении полутеней. Ладно, у неё уже и без того материала – на пару-тройку колонок в "Бокер-Эр". Близнецы восторженно кивали, хотя не понимали, о чём разговаривают между собой уважаемые коллеги их daddy. Лица мальчишек раскраснелись, они радостно поглядывали то на Мезимотеса, то на Арпадофеля, то на Тимми, потом переводили торжествующий взор в центр Лужайки, стараясь отыскать глазами своих родителей. Ну, будет чем похвастать и приятелям, и предкам!.. А сестрица… пусть завидует!.. Тут Галь нечаянно поймал оценивающий и заинтересованный взгляд знаменитой журналистки, который она время от времени кидала на него с братом. Он вспыхнул, жар поднимался от низа живота, где что-то аритмично пульсировало, и покрыл его лицо до лимонно-белокурых корней крашеных в разные цвета волос. Взглянув на брата, он понял, что тот испытывает те же ощущения, и ему они кажутся скорее возбуждающими, чем комфортными.
      Но в этот момент Тим взглянул на близнецов и как будто вычислил их ощущения. Он тут же постарался в присутствии Мезимотеса и Арпадофеля напустить на себя строгий вид: "Запомните, зайчики мои! О том, что мы тут говорили, никому ни единого слова! Поняли?" – "Поняли… Но не поняли, о чём вы говорили! Вся эта техника… ну её…" – заикаясь, пробормотал Гай. А Тим продолжал тем же строгим тоном: "Это оч-ч-чень важ-ж-ж-но! – и незаметно подмигнул Офелии, та в ответ понимающе усмехнулась. – Можете сколько угодно хвастать о том, что были приглашены на боссо-мангал. Но о наших задумках – никому ни слова. Даже слово фелиофон забудьте! От этого зависит наш успех!" Мезимотес улыбнулся и спокойно проговорил, обращаясь к Тиму: "Не волнуйся! Мальчики умные, они всё понимают.
      Они будут молчать! Правда, ребятки?" Близнецы согласно и часто-часто закивали.
      Тим улыбнулся близнецам и подмигнул, а потом тихонько прошептал Минею: "Хватит об этом, шеф. Мы сюда наших молодых друзей не для нотаций пригласили, а оказать им уважение!" Тот понимающе кивнул.
      Боссо-мангал продолжался. Вскоре мальчики почувствовали, что пора покинуть шалаш и, пошатываясь, вышли и направились в сторону родителей. А за их спинами трое мужчин обменивались тревожными взглядами. Офелия, напротив, испытывала радостное возбуждение. Она поиграла кнопочками на своём репортёрском та-фоне, запихнула в ухо крохотный наушник и, жмурясь от удовольствия, прослушивала записанный материал, ритмично постукивая ногой по земле. Наконец, Тим решился нарушить молчание: "Простите, хаверим! Я уверен, что эти милые мальчики, которых я помню ещё во-от такусенькими, – и он не без труда согнулся к земле, показывая обеими ладонями, какусенькими он помнит близнецов, – никому ничего не скажут. К тому же, сочетание грозного предупреждающего взора нашего уважаемого адона Кобы (низкий поклон в его сторону) с достаточным количеством вкусного ликёра, а до этого коньячок… Не беспокойтесь!" Арпадофель стрельнул в Тима ослепительным лучом странного белесовато-гнойного оттенка, исторгнутым из чуть не вылезшего из орбиты левого глаза. Мезимотес сделал успокаивающий жест обеими руками: "Кобушка, всё в порядке! Тайна вкладов соблюдена! Мальчишки ничего не поняли, клянусь тебе!
      А помощь нам оказать могут нешуточную! Правда, не в технических вопросах, в этом на них природа отлично отдохнула… после папеньки-гения. Ну, и занятия восточными единоборствами даром не проходят… Зато в их преданности нашему делу не изволь сомневаться!.."
 

***

 
      Когда близнецы чуть заплетающимися ногами добрели до места, откуда гремели вихрящиеся звуковые пассажи, к ним подошли их приятели: "Эй, где вы были?" – "На боссо-мангале… Отстаньте!.. Наверно, немножко лишнего хватанули… Говорил я тебе, Гай, чтобы ты не пил столько, а ты всё наливал и наливал!" – напустился на брата Галь, а тот только слабо и глуповато улыбался, вспоминая некстати Офелию:
      "Эх, хар-рашо-о!!!" Товарищи недоуменно на них поглядывали, кое-кто с откровенной завистью: "И за что это вам такая честь?" Братья нетвёрдой походкой направились к родителям и плюхнулись прямо на землю возле неубранного стола. Сестры ещё не было, daddy куда-то названивал по та-фону.
      Мама всё ещё слушала свои кассеты, что-то напевая и ритмично взмахивая пухлой ручкой. Небо начало интенсивно лиловеть… Близнецы плюхнулись на землю, облокотились на ствол дерева, привалились друг к другу и задремали, с посвистом похрапывая. Их лица неестественно покраснели, на что Моти, закрыв свой та-фон, с удивлением обратил внимание. Он подошёл к Рути, легонько дотронулся до её плеча и указал на спящих мальчишек. Она кинула летучий взор на сыновей и снова погрузилась в звуки музыки, льющиеся прямо из наушников с совершенными заглушками. Моти понял, что он остался один на один со своим недоумением, и оставил жену в покое. Его гораздо больше беспокоило столь долгое отсутствие дочери. "И даже не позвонит! Это на Ширли не похоже!" – с досадой думал Моти.
 

***

 
      Он снова посмотрел на храпящих сыновей, и в памяти почему-то всплыло…
      Это произошло до начала их с Бенци совместной работы над проектом, через пару месяцев после начала учёбы мальчиков в гимназии Галили.
      Незадолго до окончания рабочего дня у Моти на столе пронзительно заверещал телефон – звонили из полиции. Ему сообщили, что группа гимназистов, в том числе и его сыновья, оказались замешанными в драке, переросшей в побоище, возле меирийского йешиват-тихона hилель. Сейчас все они, вместе с избитыми учащимися йешивы, сидят в отделении полиции. Спросили, не поможет ли он найти Бенциона Дорона, работающего там же в "Лулиании", отца сильнее всех избитого йешиботника.
      Моти сказал, что сейчас они приедут вместе.
      Моти часто с неловким и неприятным чувством вспоминал, чего ему стоило подойти к Бенци, вызвать его в коридор, попросить не волноваться и, заикаясь, выдавить то, что он только что услышал… Вот и сейчас, оглянувшись в сторону правого склона Лужайки, где веселились дети Бенци и их друзья, Моти опустил голову… …Пока они ехали в полицию на машине Моти, Бенци, сидя рядом с ним, хмуро молчал, отвернувшись к окну.
      В полиции Моти впервые увидел первенца Бенци. Но, Б-же! – в каком он был виде!
      Ничего общего с красивым застенчивым парнишкой, фото которого Бенци ему показывал (Моти знал, как Бенци любит своего первенца и гордится им)! А сейчас!..
      Белая рубашка порвана и залита кровью, из повисшего жутковатой лепёшкой носа (неужели сломанного?!) – падают на брюки сгустки крови, лицо покрыто вздувшимися бурыми синяками, щёлочки обычно выразительных темно-карих глаз едва приоткрыты… Лица его близнецов, Галя и Гая, как и их приятелей, чуть-чуть поцарапаны… Впрочем, сейчас уже Моти решительно не помнит ни лиц других ребят, гимназистов и их ровесников-йешиботников, которые оказались тогда в полиции, ни лиц их родителей, ни полицейских, которые крутились тут же – всё это осталось в памяти серым пятном. Да, почему-то то и дело всплывает перед глазами лицо раввина йешивы, его чёрная кипа, темно-каштановая борода и усы, да ещё пронзительные карие глаза под кустистыми бровями. Он даже не заметил, когда Тим замаячил позади близнецов туманной улыбчивой глыбой. Отчётливо в памяти осталось непроницаемое лицо офицера, что-то с важным видом отстукивающего на клавиатуре стоящего перед ним компьютера и время от времени кидающего взоры то на Галя и Гая, то – как бы поверх головы избитого сына Бенци.
      В памяти всплыло расстроенное и встревоженное лицо Бенци, его огромные глаза, направленные на разбитое лицо еле сидящего на жёсткой скамейке, бессильно привалившись к стене, сына – и лица Галя и Гая: вид вызывающе-виноватый, такого выражения лиц у своих мальчиков Моти никогда ранее не видел. Они и вели себя вызывающе, петушились, всё время талдычили о каких-то камнях, "которыми их забрасывали досы"… Офицер на это вяло возражал, что самих камней на месте происшествия не нашли, да и свидетели, проживающие по соседству с йешивой, сообщившие о драке в полицию, не подтверждают камнезакидательскую версию гимназистов. К тому же достаточно сравнить лица гимназистов – и лица йешиботников: одно это говорило само за себя. "Ну, не забрасывали, так всё равно хотели забросать: у них же так принято!" – ломким голосом выкрикнул Галь, и все гимназисты согласно закивали и нестройно загомонили. У Моти до сих пор то и дело звенят в ушах их нестройные петушиные фальцеты, которыми они выкрикивали в своё оправдание смехотворные доказательства, что йешиботники просто не успели в них кинуть камни, потому-то их и не оказалось.
      Моти со стыдом вспоминал, что им с Бенци не позволили подойти к сыновьям, так же, как и другим пришедшим родителям. "Сначала заплатите штраф за хулиганское поведение ваших сыновей! – важно и безапелляционно заявил офицер полиции. – До этого – никаких контактов с задержанными!.. Вы уж извините…" Моти смутно помнил, как Тим незаметно подошёл к офицеру, как к своему старому знакомому, вальяжно склонился над ним и что-то долго шептал на ухо. Гимназисты снова загомонили, споря с офицером полиции. И тут вмешался Тим. Мягко улыбаясь, он обратился к офицеру, поглядывая на гимназистов: "Адони, позвольте мне. Этих мальчиков, – он указал на Галя и Гая, – сыновей моего друга и коллеги Моти Блоха, я знаю с детства. Поверьте мне, это добрые и кристально чистые мальчики. Раз они говорят, что им пришлось превентивно ответить на явную готовность йешиботников закидать их камнями, стало быть, так оно и было! Страшно подумать, до чего бы дошло, если бы эти овечки в кипах и с пейсами не только подняли бы свои камни, но и добросили! Это счастье, что гимназисты смогли это предотвратить! – патетически воскликнул Тим. – Жители квартала рядом с йешивой вполне могли перепутать. Ведь та-акую пыль подняли!.. К тому же, их руководство йешивы могло и подкупить… А может, и подкупать их не надо – своих как никак защищают, а врать ради этого… у жителей Меирии… э-э-э… как бы в крови… – задумчиво и проникновенно проговорил Тим тихим голосом, обаятельно улыбаясь. – Такое уже не раз бывало!" – "Но, прости, Тим, йешиботники пострадали гораздо больше…" – чуть слышно возразил офицер. – "А из чего это следует? – тем же тихим и ласковым голосом прошелестел Тим. – Разве гимназисты не получили моральную травму, когда их оскорбляли, прогоняли оттуда?!.. Это отнюдь не пустяк! Они просто спокойно гуляли, развлекаясь на свой лад, слушая любимого артиста… Никто не может запретить! А что до того, что те больше пострадали так сказать физически, то… – голос Тима почти сошёл на нет. – Вот так и сказалось преимущество изучения восточных единоборств перед корпеньем над ихней Торой!" Тим продолжал мягко улыбаться обаятельной улыбкой, поглядывая то на полицейского, то на Моти, то на близнецов. На остальных присутствующих он старался не смотреть.
      Моти перевёл взгляд на сына Бенци: видно было, что мальчик еле сидит, сгустки крови то и дело падают из носа на рубашку. Бенци, глянув на Тима, тут же повернулся к офицеру и сказал: "Ладно, какова сумма штрафа? Я на всё согласен, только допустите меня, наконец, к моему сыну – ему нужно к врачу…" Ноам посмотрел на отца мутными глазами; он явно хотел что-то сказать, распухшие губы чуть приоткрылись, но он только слегка мотнул головой, протестуя. Один из его избитых, но не так сильно, товарищей запёкшимися, разбитыми губами промычал: "Адони, не унижайтесь! Не с вас они должны штраф брать! Эти первые начали… занятия нам сорвали!.. И бить Ноама тоже… первые… ногами по голове!.." – слова давались мальчику с усилием. Моти уже не помнит, кто и что там говорил, не помнит всех доводов Тима. В памяти вдруг вспыхнуло обычно спокойное, а сейчас слегка порозовевшее от гнева лицо раввина йешивы, пытавшегося защитить своих учащихся, которые, по его словам, вступили в драку только после того, как на их товарища Ноама Дорона безо всяких оснований напали гимназисты, братья-близнецы, и принялись зверски избивать его ногами. При этих словах раввина Моти ошеломлённо посмотрел раввину в глаза, искоса глянул на Бенци, потом на своих сыновей, покраснел и отвернулся, крепко закусив губу. (Сейчас, вспомнив этот момент, Моти снова покраснел и закусил губу.) Вот тогда, свидетельствовал раввин, и началась драка, в которой на равных участвовали обе стороны. Но не Ноам Дорон: его, оглушённого, кто-то зачем-то поставил на ноги, и он стоял, пошатываясь, держась за забор йешивы, несколько мальчиков окружили его, крепко поддерживали, стараясь с одной стороны, не дать ему упасть, с другой стороны – больше к нему никого не подпускать. Но камней, это уважаемый раввин утверждает со всей ответственностью, не было и в помине, это уже поздняя выдумка хулиганов, специально пришедших из Эрании-Далет в Меирию под окна йешивы, чтобы побезобразничать.
      В мозгу снова и снова острыми царапающими камнями перекатывались слова Тима, сказанные тихим, звенящим голосом: "Да вы посмотрите, адони, на этого, что сидит тут, развалясь! У него же на лице отпетый хулиган написан! Прикажите ему сесть, как полагается, перед представителем власти! А ну! кому сказано!" Но офицер только добродушно усмехнулся: "Да, ладно, Тим, пусть сидит, как хочет. Раненый же, как никак, сидит еле-еле, а уж стоять-то вряд ли сможет! Дорон, вы, кажется, штраф заплатить собирались?" – "Адони… не надо…" – "Молодые люди, вы же хотите, чтобы я его домой отпустил?.. Вон, папа хочет его к доктору отвезти…
      Ну, и помолчите. Потому что если штраф не будет уплачен, то мне придётся вас всех отправить в тюремную камеру!" – "Но за что? Он же не дрался, но сильней всех пострадал! Ему к врачу нужно!" – "А нам некогда разбираться. Была драка, и вот её участники. Или родители платят штраф, или детки-хулиганы идут в тюрьму – до окончания следствия!" – "Но это же дети!!!" Моти пытался остановить Тима, изумлённо воскликнув: "Тимми! Ты что?! Ведь Бенци наш коллега! В армии мы разве не вместе служили? Его сын тут избитый еле сидит, а ты… Как ты можешь?!" – "Мотеле, если ты не можешь защитить своих сыновей от нападок этих… позволь мне этим заняться! – тихим голосом прошелестел Тим, подойдя к Моти вплотную, и, приобняв его за плечи, отвёл в сторону. – Ты что, дурачок, хочешь за них обоих большой штраф заплатить? Их подвиги очень больших денег могут стоить, пойми! Денег тебе не жалко? Да ты что, забыл, кто твои дети, которых ты обязан защищать? Отец называется! – презрительно протянул Тим и тут же прошипел: – Молчи и ничего не говори… Я всё, что надо, сделаю, выполню уж, так и быть, твой отцовский долг… В конце концов, я тебе, от имени нашего босса… э-э-э… приказываю…" Моти обмяк и, оторопев, молчал, не смея взглянуть на Бенци и на раввина из йешивы. Он отвернулся и уставился в стену, стараясь ни на кого не смотреть. В тесной казённой комнатке полицейского участка Бенци ни разу не посмотрел на Моти, от стыда готового сквозь землю провалиться.
 

***

 
      …Когда Моти привёз домой вызволенных (не без помощи Тима – даже без штрафа!) из полиции сыновей, встревоженная Рути встретила их у калитки: "Мотеле, что случилось? Что с нашими мальчиками? Мне Туми звонил, сначала я не поняла… Он что-то говорил, что наших мальчиков хотели обвинить в чём-то ужасном… Что их чуть камнями не закидали… Он говорил, что он не допустил, чтобы наших мальчиков в чём бы то ни было обвинили, потому что они априори пострадавшие… я не поняла, от чего они пострадали…" – "С нашими мальчиками ничего!.. Другие пострадали – от их глупости, непонятной жестокости и хулиганства… – от гнева и стыда Моти едва мог процедить это сквозь зубы. Его лицо было неестественно серым, таким Рути его никогда не видела. – Учинили безобразие в Меирии, возле йешивы hилель с дискменами и с записями Виви Гуффи… Какого-то чёрта их туда понесло, в Эрании им негде развернуться! На всю улицу завели его хулиганские песенки… А потом – это побоище… Вот меня и вызывали в полицию!.. А как они избили – ногами! – сына Бенци! Приёмы каратэ на нём отрабатывали… Бедный мальчик!
      Красивый мальчик… был… – и что они с ним сделали!!!.. А ну, рассказывайте, за что вы били ногами мальчика, который вам ничего не сделал? Вы же первые всё это начали, сами признались!" – "А чего он полез со своими советами? – начал Галь. – Указывать нам посмел: прекратите, ребята, вы же мешаете! – и он зло передразнил спокойный примиряющий басок парнишки. – Мол, пожалуйста, идите куда-нибудь в Парк, слушайте, что хотите, сколько хотите, но не здесь, не у нас!" – "Ну, и что?
      Это основание избивать человека ногами?" – "Потому что он хотел нам показать, какой он хороший, а мы перед ним – грязь! Мешаем ему, видите ли, мракобесие изучать!" – "Ничего подобного, вот этого-то я и не заметил! По твоему же рассказу…" – "И вообще! – взвизгнул Гай. – Слабак! Так ему и надо! Ещё чуть ли не брататься с нами хотел. Говорит: мол, зачем нам ссориться… можно же и по-хорошему, как между нормальными людьми! Это они-то нормальные люди, досы пейсатые?!! Вот это нас больше всего и завело!" – "А когда мы ему врезали, пейсатому ничтожеству, он аж окровянился и упал, как куча дерьма… его дружки тут же на нас и накинулись… нормальность свою нам показать решили! – Галь презрительно хмыкнул.
      – Мы же знали, об этом и в газетах пишут, что если бы мы чуть промедлили, они бы нас камнями закидали…" – "Пришлось им попортить фотокарточки!" – удовлетворённо выкрикнул Гай. – "Но вы же его изуродовали! И не только его! А они вам ничего такого не сделали!" – "Ничего, этой пейсатой дряни только полезно!
      Больше не полезет брататься с нами! Пусть знает своё место, кривоносая сволочь!
      А он – сварливо взвизгнул Галь, указывая на отца, – ещё хотел сначала этих досов домой отвезти, а нас потом!.." – "Добрый он у нас очень!.. к кому не надо…" – подал голос Гай. – "Что-о-о?!" – рявкнул Моти и, себя не помня, подскочил к близнецам и влепил подвернувшемуся под горячую руку Галю звонкую пощёчину. Тот сразу же схватился за багрово вспыхнувшую щёку, сверкнув на отца глазами, в которых вспыхнули злые слёзы.
      Рути пронзительно закричала. Гай опасливо отошёл на пару шагов… А Моти уже больше ничего не видел, только расширенные чёрные глаза дочки Ширли, которая стояла на ступеньке лестницы и со страхом смотрела на происходящее…
      Весь вечер Рути рыдала в спальне, и он бегал, подавая ей воду, успокоительные капли… Улучив момент, позвонил Бенци и долго извинялся, предложил деньги на лечение мальчика, если потребуется, возместить затраты на штраф. Бенци, конечно же, гордо отказался. Несколько дней после этого Моти боялся посмотреть Бенци в глаза, да и тот избегал общения с ним.
      В тот вечер близнецы заперлись в своей комнате и не вышли оттуда до завтрашнего утра, пока Моти не ушёл на работу… Даже свою любимую музыку включить не посмели… Назавтра вечером он с удивлением увидел, что у Гая под обоими глазами переливаются синим и красным солидные фингалы, но спрашивать, откуда такое украшение, уже не решился.
      Только через несколько недель, когда он хотел за что-то наказать Галя, к нему подошёл Гай и, опасливо оглядываясь на своего близнеца, попросил лучше наказать его, а не брата. Моти всё понял и не стал никого наказывать.
 

***

 
      Через пару дней кто-то из коллег положил перед ним на стол сложенную вчетверо газету. Одна из маленьких заметок была обведена жирной чёрной линией. Моти прочёл:
 

 
      На днях в эранийском Парке произошло очень неприятное событие. Группа гимназистов из гимназии Галили прогуливалась тёплым осенним вечером по зелёным аллеям нашего Парка и слушала записи любимого певца Виви Гуффи. В этот момент их окружила шумная толпа меирийских йешиботников, выкрикивающих грязные ругательства. Один из упомянутых йешиботников попытался вырвать у гимназистов звучащий дискмен, а другие в это время начали забрасывать гимназистов камнями. К счастью, гимназисты не растерялись. Им пришлось в ходе защиты от толпы озверевших хулиганов в кипах использовать особые силовые приёмы, которым ребята научились в секции восточного многоборья при клубе "Далетарий". Защита оказалась эффективной – никто из гимназистов не пострадал. В настоящее время все участники драки находятся под наблюдением отдела по работе с несовершеннолетними при эранийской полиции. Нашей общественности надо всерьёз задуматься, стоит ли пускать в эранийский Парк нарушителей порядка из известных одиозных пригородов Эрании".
      Моти снова и снова перечитывал коротенький текст, не в силах избавиться от чувства стыда за своих сыновей и за недобросовестного репортёра, до такой степени исказившего факты…
      Знакомство с Доронами Ширли медленно катила на коркинете по извилистым, чуть заметным тропинкам между столиками и дотлевающими мангалами лулианичей. Ноги сами несли её в ту сторону, откуда доносились звуки задорной, чарующей музыки, которая навевала у девочки неясные, но очень приятные воспоминания из раннего детства, и громкие детские голоса. Незаметно она оказалась на широкой асфальтированной аллее, огибавшей Лужайку пикников. По этой дороге в разные стороны катили на коркинетах, скейтбордах и роликовых коньках 7-9-летние дети коллег её отца. Немного сбоку несколько мальчишек 10-11 лет соорудили импровизированные ворота для игры в флай-хоккей.
      Эту игру завезли в Арцену дети выходцев из Америки и Австралии. Шайбу в этой игре заменяла летающая тарелка, а вместо коньков использовали скейтборды, на которых игрокам то и дело надо было перепрыгивать через специально установленные препятствия. Ширли остановилась посмотреть на игру мальчишек: у них в Далете флай-хоккей только-только входил в моду.
      Внимание Ширли привлекло не совсем обычное зрелище. Посреди широкой дорожки нёсся высоченный, широкоплечий бородатый взрослый парень на странной помеси коркинета с необычным скейтбордом, имеющим форму гигантского вогнутого овала. Он широко улыбался озорной улыбкой, его ярко-синие глаза по-мальчишески сияли. Если бы не борода, так и могло бы показаться: мальчишка, увеличенный до габаритов очень крупного взрослого мужчины, дорвался до любимого развлечения – и теперь демонстрирует всем вокруг виртуозное владение невиданным устройством. Он выделывал на нём почти балетные пируэты, недоступные ни обычному коркинету, ни обычному скейтборду. Кудрявую светло-русую гриву наездника венчала глубокая чёрная с фиолетовым отливом вязаная кипа, лохматая, светло-золотистая борода живописно дополняла картину.
      Ребят словно сдунуло к обочине, чтобы освободить место удивительному наезднику; множество глаз уставились на него с восторженным изумлением. А тот, словно не замечая пристального внимания к собственной персоне, кружился волчком, носился крутыми зигзагами. И вдруг… подпрыгнул, пролетел метр или больше – и мягко приземлился. Мягко затормозил и оторвал руки от руля, торжествующе подняв их вверх. Тут же возле него, непонятно откуда, возникли два парня. Один – тщедушный бледный блондин, второй высокий, темноволосый, худенький, на лице которого выделялись огромные, похожие на чёрные маслины, глаза. Ширли как бы сфотографировала эти удивительные глаза и тут же забыла о них, поглощённая происходящим. Парни с силой хлопали гиганта по плечам (оставалось только удивляться, как маленький блондин доставал – очередной акробатический этюд?), и при этом все трое радостно ухмылялись.
      Ширли, раскрыв рот, уставилась на озорного гиганта-наездника. Но его уже окружила и почти заслонила от неё толпа восторженно орущих ребят. Всё же она успела схватить взглядом, как кудрявые медноголовые близнецы-подростки с гитарами приблизились к нему вплотную, и тот улыбнулся им, как добрым знакомым, хлопнув одного за другим по плечам, так что они присели и тут же упруго выпрямились, продолжая ухмыляться. Но тут уж всю картину от неё окончательно заслонили головы и плечи. Ширли вспомнила, что утром папа обратил мамино внимание на близнецов с гитарами, кажется, сказав, что они сыновья того самого его коллеги, который поспорил с боссами. Мама в ответ выразила своё неудовольствие их поведением, хотя Ширли решительно не понимала, что они делали не так. Эти мысли туманным облачком пронеслись в её голове и рассеялись – она жадно впитывала происходящее.
      Близнецы тронули струны гитары и заиграли незнакомую Ширли задорную, красивую мелодию. Один из них звонко запел мальчишеским красивым голосом. Рядом с близнецами оказалась поразительно похожая на них полненькая высокая девочка, ровесница или чуть постарше Ширли, за её юбку цеплялась худенькая малышка, как видно, её младшая сестрёнка. Обе девочки были в длинных джинсовых юбках с одинаковой вышивкой, они широко и радостно улыбались, старшая девочка звонко хлопала в ладоши.
      Ребята, плотно окружив всю компанию, подпевали солирующим близнецам, весёлая толпа направилась в сторону пляжа, где дотлевали самодельные, сложенные из кирпичей мангалы.
      Ширли проводила взглядом толпу молодёжи и продолжала свой путь, не зная куда.
      Отсюда ей уходить не хотелось: вокруг неё звучала такая приятная, весёлая и зажигательная музыка. Из магнитофонов неслись самые различные мелодии, не слишком отличающиеся от тех, к которым она привыкла и которые любила. Это была музыка, красивая и мелодичная! Ничего общего с громыханьем и вкрадчивым скрежетом силонокулла!.. Но сейчас Ширли не хотелось вспоминать о новомодных изысках струи, которыми решили угостить кайфующих лулианичей её братья и их приятели. Она с наслаждением купалась в мелодиях, то весёлых и зажигательных, то грустных и напевных, которые неожиданно подействовали на неё, как освежающий душ.
      Она ещё не знала, что, не спеша, идёт навстречу знакомству, что перевернёт весь её мир, всю её жизнь…
 

***

 
      Там, где трава переходила в мягкий песок пляжа, под развесистой старой маслиной на стоящих рядышком пенёчках сидели удивительно похожие друг на друга (больше, чем Галь и Гай, подумала Ширли) уже упомянутые близнецы и наигрывали весёлую хасидскую песню. Один из них лихо, задорно наигрывал на старенькой гитаре, непостижимым образом успевая отбивать одной ладонью ритм на её корпусе. Второй время от времени отставлял гитару и прикладывал к губам флейту. И тогда над Лужайкой неслись её звуки, красиво переплетающиеся с задорными аккордами гитары и звонким голосом брата. Рядышком прямо на тёплый песок уселись обе их сестры, с восторженными улыбками уставились на братьев, задорно, ритмично хлопая ладошками.
      Ширли остановилась неподалёку и принялась внимательно разглядывать эту заинтересовавшую её живописную группу. У всех четверых – огромные глаза и густые кудрявые волосы. Мальчишки-близнецы со смешливыми глазами-виноградинами каре-зеленоватого цвета и забавными пухлыми щёчками с ямочками, в глубоких красивых вязаных кипах фиолетовых тонов с затейливым узором. У старшей девочки ("Неужели тройняшки?" – подумала Ширли), такое же круглое лицо, такие же пухлые щёчки с ямочками и такие же огромные каре-зеленоватые, выразительные, блестящие глаза, опушённые густыми длинными ресницами. Красиво отливающие медью, темнорыжие пышные волосы заплетены в толстую длинную косу, переброшенную на грудь. Она нежно приобнимала за плечи младшую, худенькую девочку лет 7-8. Малышка отличалась от старших тонкими и нежными чертами овального, худенького лица, светло-русыми волосами, немного серьёзными для такой малышки, и в то же время живыми, тёмными, похожими на крупные маслины, глазами, опушёнными такими же, как у сестры, длинными густыми ресницами. У Ширли мелькнуло смутное воспоминание, что обеих девочек она как-то уже видела несколько лет назад: они с мамой зашли в кондитерскую "Шоко-Мамтоко" в Парке между Лужайками "Рикудей Ам" и "Цлилей Рина" и подсели к ним за столик.
      Тогда она с удивлением обнаружила, что их мамы с детства знают друг друга. В тот вечер Ширли почему-то заупрямилась, не захотела знакомиться с дочкой маминой знакомой, обладательницей выразительных, блестящих каре-зеленоватых огромных глаз и толстой красивой косы, только робко, исподлобья поглядывала на неё.
      Сейчас эти дети не просто заинтересовали Ширли, они её притягивали. По правде говоря, их облик не был для неё неведомой экзотикой: так выглядели родные её мамы, с которыми Блохи, по непонятным для девочки причинам, несколько лет назад прекратили всякие контакты. Длинные, почти до пят, джинсовые юбки, украшенные интересной, со вкусом выполненной вышивкой, в том же стиле вышитые блузки с рукавами до локтей; вязаные кипы, цицит по бокам у мальчишек, а из-за ушей выглядывают толстые завитки пейсов, похожие на упругие медные пружинки. Ширли больше всего понравилась пышная, сверкающая медью коса, перекинутая через плечо и струящаяся по груди старшей девочки: в её кругу девочки-подростки кос не заплетали, предпочитая свободно несущуюся за плечами пышную, чуть прихваченную лентой, гриву, или хвост. Немного поодаль от детей сидели те, кого Ширли безошибочно определила как родителей этих симпатичных ребят с приятными, смешливыми лицами. Их папой оказался тот самый похожий на улыбающегося льва, Бенци Дорон, вызвавший гнев папиных боссов. Темноволосая, худощавая мама этих весёлых детей сидела в удобном раскладном кресле. Её глаза, как и у младшей девочки, напоминали крупные чёрные маслины, взгляд неожиданно напомнил девочке папин. Отец семейства устроился рядом с нею на пенёчке, ласково поглядывая то на неё, то на детей. Женщина первая обратила внимание на Ширли и что-то прошептала мужу, он посмотрел на девочку, улыбнулся и кивнул.
      Но куда же исчез лихой наездник на удивительном устройстве, похожем на гибрид коркинета и скейтборда? Он явно хороший знакомый этой семьи! Ширли робко оглядывалась по сторонам. А между тем близнецы, с лиц которых не сходила задорная улыбка, начали новую песню, мелодия которой очень понравилась Ширли.
      Правда, слова песни показались ей архаичными – ничего общего с тем, к чему она привыкла. Не побывав хоть раз на концерте группы "Хайханим", Ширли понятия не имела, что мальчики поют одну из любимых песен из репертуара популярных артистов на слова псалмов.
      Один из близнецов ухмыльнулся, подмигнул брату, и ударил по струнам. Понеслась быстрая, зажигательная мелодия. Всё пространство вдруг наполнилось голосами подпевающих и хлопающих в ладоши мальчиков-подростков. Несколько парней образовали цепочку и в танце задвигались по кругу, затем понеслись между потухающими мангалами, постепенно цепочка рассыпалась. Близнецы замолкли и положили гитары на колени…
 

***

 
      И музыка, и царящая на правом склоне Лужайки пикников атмосфера искрящегося дружелюбием тёплого веселья, задела Ширли за живое. Завороженная девочка забыла, что пора возвращаться к родителям, что они будут беспокоиться. (Впрочем, пока что никто из них ей на та-фон не позвонил.) Она отчётливо ощущала, что и музыка, и слова песен, да и сам облик исполнителей и слушателей – всё отличалось от того, что считалось "IN" у эранийских элитариев. Ширли охватила робость, но в то же время ей нравилось смотреть, как эти дети открыто и заразительно веселятся.
      Особенно после неприятной ссоры с братьями…
      Ширли робко стояла чуть в стороне и с робкой улыбкой смотрела на поющих и играющих близнецов. Вдруг обладательница шикарной косы подняла глаза, заметила Ширли и пристально, с приветливой улыбкой взглянула на неё: "Иди сюда, девочка, ты хочешь послушать музыку? Посиди с нами!" Ширли, покраснев от смущения, поблагодарила девочку и присела рядом с нею прямо на тёплый мягкий песок, положив рядышком коркинет. Мальчики-близнецы глянули на неё с улыбкой и погладили свои старенькие гитары: "Понравилась наша музыка?" – "У-у!!! Конечно!
      Пожалуйста, поиграйте ещё! Я очень люблю хорошую музыку. Если это музыка, а не…" – оборвала сама себя Ширли.
      Компания незаметно переместилась к низенькому раскладному столику, уставленному всевозможными лакомствами. "А я знаю, кто ты. Ты дочка папиного шефа! Вот только не знаю, как тебя зовут?" – проговорила пригласившая её девочка, протягивая ей блюдо, доверху наполненное домашней выпечкой. – "Ширли Блох…" – "А ты разве не из йеменитов?" – громко спросил один из близнецов, машинально перебирая струны старенькой гитары красивыми длинными пальцами. Ширли почему-то взглянула на руки старшей девочки, потом на свои тонкие смуглые руки и смутилась. Девочка сверкнула глазами на неугомонного нетактичного брата, и тот смутился. Другой близнец укоризненно посмотрел на брата и смущённо спросил, как бы желая сгладить реплику братишки: "Значит, ты дочка Моти Блоха, папиного шефа? Сестра права?" – "Да, Моти Блох – мой отец! – гордо вскинув голову, отвечала Ширли. – Я на папу похожа, все говорят, а он в самом деле похож на йеменита, хотя его прадед из Западной Украины. Бабушка Дина, на которую мы с папой похожи, не помнит своих родителей: её воспитала приёмная семья в кибуце". Дети не заметили, что сидящие чуть поодаль родители переглянулись с улыбкой. Старшая девочка сказала: "А наш папа – Бенци Дорон. Мама у нас медсестра, её зовут Нехама, – и кивнула в сторону улыбающихся родителей. – Меня зовут Ренана, мне 14 с половиной, нашу младшую сестричку – и она обняла смущённую сестрёнку, которая глядела на незнакомую девочку в брючках во все глаза, – зовут Шилат, ей скоро 8. А кстати, сколько тебе лет? По виду ты ровесница нашим близнецам, им почти 13". – "То есть они почти бар-мицва?" – "Ага! Через 2 недели празднуем!" – горделиво глянула Ренана на братьев. – "Нет, я старше: мне 14 исполняется меньше, чем через месяц", – застенчиво мотнула Ширли головой. Ренана продолжала, указывая уже на близнецов:
      "Вот этих наших артистов зовут Шмуэль и Реувен, или по-домашнему – Шмулик и Рувик. Видишь? – в светло-лиловой кипе с темно-фиолетовым узором – Шмулик, он из двоих как бы старший – на целый час и 27 минут. Они оба играют на гитаре, а Шмулик ещё учится на флейте. Он выбрал флейту, потому что на ней играл царь Давид, когда был пастушком. Нашего дедушку зовут Давид, рав Давид. Рувик играет только на гитаре, а раньше немного учился на скрипке. У него – наоборот: кипа темно-фиолетовая, а узор бледно-лиловый. Это я им так связала, чтобы по этим кипам их могли различить. Есть ещё приметы, но это… только для нас, родных и близких. Наши близнецы занимаются в музыкальной студии "Тацлилим" у нас в Меирии, поют в хоре мальчиков, ну, конечно, дуэтом. И солируют при случае". Ширли кивнула и пробормотала, с трудом справляясь с робостью и смущённо улыбаясь несколько в сторону: "А я почему-то подумала, что вы тройняшки!.. – помолчала, потом заявила: – У меня тоже есть братья-близнецы, старшие: им 16 с половиной…
      Они на два с половиной года старше меня". Она с интересом взглянула на близнецов Дорон, подумав, что никогда в жизни не смогла бы их отличить друг от друга, и даже разные расцветки кип не помогли бы, только б запутали. Ренана засмеялась: "Мы трое очень похожи на папу, видишь? А ты, наверно, просто маленького роста, да? В классе самая маленькая?" – "Ага! – снова смущённо улыбнулась Ширли. – У нас в семье вообще нет гигантов… Не… у папы младший брат высокий…" – и она смущённо замолкла.
      Нехама снова улыбнулась, ласково глядя на Ширли, но девочки были поглощены разговором друг с другом и на старших внимания не обращали. Поэтому они не услышали, как Нехама тихо пробормотала: "Хочется верить, что эта девочка у Рути удачнее сыновей… Не такая жестокая…" – "Конечно: у неё, смотри, какое личико мягкое и доброе… Не может она быть жестокой!.. Рути и Моти ведь совсем не злые", – на ушко ей прошептал Бенци.
      Ренана обернулась в сторону пляжа, где в отдалении суетились трое парней: "Вот где они, наши мальчики! Ты видела, как наш друг Ирми показывал высший пилотаж на коркинете?.. Нет, пожалуй, это и не коркинет, и не скейтборд… Они его только-только собрали, вот он и решил покрасоваться, наш Ирми… – певуче произнесла Ренана и почему-то покраснела. – Он очень озорной, хоть и взрослый. Он и Максим – друзья Ноама, нашего старшего брата! Ноаму 17, и он учится в йешиват-тихоне. Знаешь, наверно, йешиват-тихон hилель у нас в Меирии?" – "Не-а… Откуда мне знать!..
      Мои братья учатся в гимназии Галили. – Ширли замолкла и нахмурилась, потом задумчиво проговорила: – Я не хочу туда идти, а они говорят, что все в нашей семье должны идти туда – там все элитарии учатся!" – пробормотала Ширли. – "А-а-а, ну да, вы же элитарии!" – насмешливо протянул близнец в кипе потемнее, поглаживая старенькую гитару и со смущённым интересом искоса поглядывая на Ширли; ему почему-то очень хотелось говорить с незнакомой девочкой, всё равно, о чём. – "Так у нас говорят… Элитарии – это… э-э-э… Ну, те, которые живут в Эрании-Алеф-Цафон, а главное – в Эрании-Далет. Но главное – они э-э-э… силуфо-куль… очень любят…" – нахмурилась Ширли. – "Ага-а-а!.. – покивали головой смешливые близнецы и переглянулись. – А ты, стало быть, не любишь?.. Ну, коли так называешь!" – пояснил мальчик, переведя смущённый и немного испуганный взгляд на Ренану, вперившую в него грозно сверкающий взгляд. Ширли во все глаза смотрела то на Ренану, то на разом засмущавшихся близнецов: она уже поняла, что её новая подруга держит своих младших братьев в ежовых рукавицах, стараясь спуску им не давать. И озорные неугомонные мальчишки, как ни странно, слушаются её, а может, и побаиваются.
 

***

 
      Ширли давно не чувствовала себя так легко и умиротворённо, как среди этих детей из совершенно незнакомого ей круга. Даже неуёмная, при всей доброжелательности, активность новой знакомой не подавляла её. Она то и дело с интересом оглядывала правый склон Лужайки. Немного поодаль она увидела сложенный из кирпичей мангал, в котором тускло чернели погасшие угли. А подальше – ещё с десяток таких же печально и тускло черневших мангалов. Интересно они это придумали!.. Не то, что у Блохов, как, впрочем, у всех элитариев: дорогой красивый мангал из фирменного торгового центра…
      Маленькая Шилат молча во все глаза смотрела на Ширли, на её узенькие брючки и блузочку с короткими рукавами, пока мама что-то ей не прошептала на ухо. Девочки оживлённо беседовали, и Ренана усиленно подкладывала на тарелочку Ширли новые и новые угощения, невзирая на робкие и слабые протесты своей новой знакомой: "Кушай, кушай! Ты худенькая, тебе это не вредно! Это мама с Шилат испекли!" – гордо поведала она новой подруге, подливала ей в стакан то колу, то сок. "Эта малышка уже печёт?" – тихо и удивлённо спросила Ширли. Ренана горделиво кивнула, улыбнувшись сестрёнке: "С мамой вместе. Они друг другу помогают. Маме одной было бы трудно столько сразу приготовить, а Шилат это дело любит. Это мама её научила!" – гордо сообщила она.
      Удивительно, как двух девочек-ровесниц, выросших в разных средах, потянуло друг к другу, как они тут же принялись непринуждённо болтать о том, о сём!.. Тон задавала, конечно же, бойкая и активная Ренана, спрашивая Ширли, где та учится, чем увлекается, какую музыку любят в их семье. Выяснилось, что обе девочки страстно увлекаются рисованием и столь же страстно любят слушать музыку. Ширли рассказала, что любит рисовать серии картинок из жизни фантастических зверушек, нарисованных в виде весёлых кактусят, весёлых облачат, а то ещё весёлых огоньков…
      Она мечтала, когда вырастет, рисовать комиксы, а ещё лучше – создавать мультфильмы в этом своеобразном стиле. Ренана, напротив, хотела создавать декоративные орнаменты для вышивок и вязания, а ещё – модели красивой одежды. "Ну, и шить, конечно!" – прибавила Ренана, подбородком указав на свои и сестрины юбки и блузки, кивнув в сторону мамы, на которой был джинсовый сарафан со столь же изысканной вышивкой и по подолу и вокруг треугольного выреза.
      Девочки договорились в ближайшее время встретиться и нарисовать что-нибудь вместе, может быть, попробовать приспособить весёлых кактусят, или весёлых облачат для какого-нибудь орнамента Ренаны – и заодно послушать любимую музыку.
      "Ты любишь рисовать под музыку? – спросила Ренана. – Я ужасно люблю! Ты бы знала, какие у меня под "Хайханим" выходят рисунки!" Ширли глядела прямо в блестящие улыбчивые глаза девочки, на её лицо, удивительно напоминающее лик улыбающегося льва (вернее – львицы), как и лицо её папы Бенци. Она вдруг ощутила, что наконец-то обрела ту самую близкую подружку, которой можно поведать все свои секреты и переживания. Приятельниц у дочери Моти Блоха было много, а вот близких подруг – не было. По правде говоря, до сих пор она не испытывала особой потребности в такой близкой подруге; ей хватало мамы.
      Основной темой беседы девочек, конечно же, оказалась музыка. Музыкальная тема в последнее время стала в Арцене главной темой бесед, дискуссий и даже ожесточённых споров. Наши девочки просто не могли не поддаться этой общей, захватившей всех тенденции, тем более обе очень любили музыку, постоянно звучавшую в домах у той и у другой. Впрочем, с грустью подумала Ширли, вот уже долгие месяцы приходится больше всего слушать ту музыку, которая грохочет из комнаты братьев, да ещё по телевизору. Разве что у себя в комнате она приноровилась слушать на наушники то, что ей нравится.
 

***

 
      К низенькому столику приближались трое, у всех троих довольные, озорно ухмыляющиеся физиономии. Темноволосый, высокий, худенький парень направлялся прямо к Бенци, его большие тёмные глаза сияли, он широко, радостно улыбался и на ходу приговаривал: "Мы его усовершенствовали!.." Это был старший сын Бенци и Нехамы Дорон, Ноам. За ним следом подошли Максим и Ирми, оба осторожно влекли удивительное устройство; Ширли не сразу сообразила, что это то самое, на котором совсем недавно ухмыляющийся озорной гигант показывал чудеса наездничества на трассе, огибающей Лужайку. Ширли показалось, что все трое почти ровесники, разве что худенький, высокий, темноволосый чуть-чуть моложе. С трудом можно было представить, что самый юный из них – Ноам Дорон, обладатель серьёзного, несмотря на озорную улыбку, лица, что до окончания средней школы ему осталось больше года, что двое других, Ирми и Максим, лет на 6-7 старше Ноама, работают с Бенци и уже успели поучаствовать в нескольких серьёзных проектах.
      Ирми с важным видом, с трудом скрывая довольную озорную ухмылку, поставил странное устройство перед Бенци. Выглядел упомянутый гибрид в виде слегка вогнутой овальной тарелки, большая ось которой приблизительно 70-80 сантиметров.
      По днищу тарелки симметрично относительно осей и центра были установлены 4 шарика, имеющие сложное внутреннее устройство – эти шарики играли роль колёс.
      Почти в центре – обычный руль от коркинета. По всей вогнутой поверхности этой затейливой штуки были приклеены тоненькие нашлёпки из мягкой резины или пластика, в виде следа голой стопы среднего размера. Максим объявил, указывая на забавные нашлёпки: "А это – чтобы ноги ставить. Лучше, конечно, было бы сделать в виде углублений, но пока, вручную, мы только такое и смогли приспособить". Ширли обратила внимание на тяжёлый акцент, с которым говорил Максим, и это её немного позабавило, но она не подала виду.
      Бледный, невысокий блондин Максим, улыбаясь приятной и робкой улыбкой, освещавшей его сероватое худощавое лицо, объяснял: "Нам трудно было бы выдавить вручную, а приклеить – запросто! Сначала Ирми хотел вообще без этих штук, просто нарисовать. Но мы с Ноамом настояли, и он согласился. Ну, и ещё я придумал установить тут одно патентованное устройство, я назвал его Ю-змейкой. Оно позволяет легко сохранять равновесие при поворотах практически во всех направлениях. Это не просто повороты, и не только повороты. Это… ну, увидите!..
      Только надо договориться с самим изобретателем змейки, Юлием, чтобы он позволил применить его изобретение в нашем руллокате… В принципе он не против, но…
      Неофициально…" – "Как-как? Как ты его назвал?" – спросил Шмулик. А Рувик подхватил: "И вообще, что это такое?" – "Вы же видите, на что это похоже!" – сказал Ноам. – "На что?" – вопросил один из близнецов.
 

***

 
      Ширли с интересом разглядывала диковинное устройство, которое ребята поставили на землю перед Бенци; все трое поддерживали его за руль. Она перевела глаза со странного устройства на лица троих друзей, и её взгляд сразу же остановился на лице старшего брата Ренаны. Это был высокий, стройный мальчик, явно выше ростом, но гораздо тоньше её мощных широкоплечих братьев. Со слов Ренаны она знала, что Ноам старше её братьев, но выглядел он моложе. "Наверно, потому что уж очень худенький…" – подумала она. Он не был похож на Ренану и близнецов, но было ясно, что это их брат. Зато сразу же бросалось в глаза сходство между ним и малышкой, а также между ним и матерью. Внимание привлекало сочетание серьёзности и широкой доброй улыбки, озаряющей его юное лицо. Щёки покрывал слабый тёмный пушок, который выглядел симпатично и трогательно. Ширли обратила внимание, что лицо мальчика немного портил чересчур длинный, асимметричный, чуть-чуть свёрнутый набок нос и розоватый рваный шрам, по диагонали рассекавший одну из густых чёрных бровей парнишки. Но всё искупали тёмные, как маслины, глаза, как у матери и младшей сестрёнки, опушённые такими же густыми длинными ресницами.
      Довольно коротко постриженные кудри Ноама были, как и у Нехамы, цвета сильно подпалённого плода каштана, тогда как у Шилат прихваченные лентой локоны красиво отливали светло-русым оттенком. Ширли ещё не знала, что немного искривлённый нос и рассекающий бровь шрам – подарок её братьев.
      Ширли с робким интересом разглядывала лицо Ноама, и их взгляды встретились. Тут же, смутившись и покраснев, Ширли отвела взгляд и снова глянула на мальчика.
      Такое с нею случилось впервые. Ей вдруг показалось, что между нею и этим высоким мальчиком с удивительными красивыми глазами как бы проскочила искра. Ноам улыбнулся ласковой смущённой улыбкой. Ширли тут же опустила глаза. Она как будто издалека услышала, как один из друзей Ноама спросил: "А это не дочка нашего главного специалиста? Уж очень похожа…" – "Да, – подтвердили хором Ренана и близнецы: – Её зовут Ширли. И вы тоже, ребята, представьтесь!" Максим пробормотал: "Очень приятно. Максим…" Ирми улыбнулся и повторил: "Очень приятно. Ирми…" Ноам пробормотал сдавленным голосом что-то вроде: "Ном-м-м…" Ширли не понимала, что с нею происходит. Она никогда не смущалась, общаясь с мальчишками их круга, с одноклассниками. А сейчас её смутил взгляд незнакомого религиозного мальчика. Да ещё и при всех…
      Ноам, не переставая смущаться, повернулся к отцу: "Пап, посмотри! Ты же видел, как Ирми на нём прокатился! Сейчас слегка доработали… Это идея Макси, знаешь ли!" Бенци подошёл вплотную, приподнял с земли странный агрегат и стал внимательно его осматривать, трогая все места соединений и креплений. "А как этот зверь называется?" – спросил он, наконец. Шмулик заявил: "Они придумали ему какое-то чудное название… Рулли-кет!.. Или как-то так…" Максим засмеялся: "Поскольку я подал первую сырую идею этой штуки, Ирми согласился, что и название должен придумать я. Вот я и вспомнил, что коркинет по-русски называется самокат". – "Как-как?
      Самми-кат?" – переспросил Рувик, перебросив гитару за спину и пожирая глазами чудной агрегат. Максим повторил медленно, по складам: "Са-мо-кат – очень просто!..
      Это значит по-русски – сам катит. А вторая составляющая – скейтборд. На самом деле, если там просто чуть выгнутая доска, то здесь я решил приспособить нечто вроде вот такой тарелки… эллиптической формы. Люблю эллипс во всех его проявлениях! Правда, наша тарелка не летающая – пока! А, Ирми?" – "Угу… Хотя – кто знает… А вдруг возьмёт и полетит! Ведь парни сейчас вовсю тренируются в прыжках на скейтбордах, флай-хоккей на этом основан. А у нас более совершенный прибор! По идее!.." Близнецы в восторге завопили хором: "Если это летающая тарелка, то – нам дашь полетать? А, Ноам?" – "Погодите, неугомонные! Оно же ещё не летает! – улыбнулся братьям Ноам. – Да и не я один решаю – мы с ребятами! Но не волнуйтесь – обязательно дадим вам покататься, братишки… когда доработаем…" Максим продолжал: "Я вспомнил, что у нас скейтборды появились впервые в Таллинне.
      И назывались они на эстонском – рулла. Что это означает, не знаю. Но название нам очень нравилось. Напоминало что-то катящееся, крутящееся, стремительное… хотя я не уверен, что на эстонском это так и есть… Тогда это стоило бешеных денег и было пределом мальчишеской мечты. Я тогда был очень маленьким, и знаю историю со слов моего старшего брата, а он со слов двоюродного брата.
      Рассказывали, как двоюродный брат скопил денег, чтобы поехать с друзьями на каникулы в Таллинн, – тогда Эстония была одной из республик Советского Союза.
      Это потом они отделились. В общем, поехали ребята, погуляли… Но на руллу у него денег, конечно же, не хватило. Его папа и мама были бедными советскими инженерами, зарабатывали мало…" – "Инженеры – и бедные?" – изумился Ноам. – "Да, так это было в Союзе… На мальчишеские шалости и прихоти денег не всегда и не у всех хватало. Вот я и решил эту детскую мечту Бориса воплотить хотя бы в названии. Ирми с Ноамом согласились, – он кивнул в сторону обоих друзей и озорно подмигнул им. – Так мы и назвали этот прибор – руллокат". Бенци улыбнулся: "Ну, хорошо! Имя у вашего baby есть… Скрепили вы все детали хорошо. Правда, я не понял, что там за деталька какая-то странная, в основании руля, где он снизу, на днище крепится?.." Максим смущённо улыбнулся и пробормотал: "Ну, я же упомянул!..
      Вообще-то мы уже его опробовали… Сейчас просто кое-что довели". Ирми пристально на него поглядел, пожал плечами и покачал головой.
      Пока Дороны с любопытством осматривали агрегат, а Ноам пояснял Бенци какие-то интересующие его детали, Ирми подступил к Максиму и свистящим шёпотом спросил: "Признавайся: ты уже установил там Ю-змейку?" – "Ага… Я не хотел раньше времени говорить, ну, просто…" – "Ясно… Но ты должен обязательно поговорить с Юлием: это же его патент. Я хочу нашу игрушку запустить в производство, ну, я же тебе говорил…
      То есть, надо закрепить за собой приоритет. Чтобы не сказали нам: мол, ерунда, а потом… кто-нибудь запатентует!.. Знаешь, как это бывает? Но неужели Бенци не заметил, или… не придал значения?" – "Заметил! Ты не слышал, как он удивлялся, что это там, на днище у руля? Я сегодня же позвоню Юлию…" – проговорил Максим.
      – "Обязательно, Макс!.." – "Могу даже вас с ним познакомить. Правда, он живёт на Юге…" "Ну, мы как-нибудь решим эту проблему! – улыбнулся, услышав их разговор, Бенци.
      – В конце концов, и он может к нам в гости приехать…"
 

***

 
      Из чьего-то магнитофона раздалась красивая мелодия, исполняемая на флейте в сопровождении незнакомого Ширли духового инструмента: причудливый, ни на что не похожий по своему звучанию дуэт. Рувик бросил пристальный взгляд на Ширли, отвёл глаза и тут же посмотрел на Шмулика. Тот понял взгляд брата и снова приложил к губам флейту, которая еле слышно вторила в унисон звучащей из магнитофона мелодии. Рувик легко тронул струны гитары и запел, задумчиво и нежно перебирая длинными гибкими пальцами. Не было сомнений, что парнишка импровизирует на ходу.
      Ренана искоса глянула на Ирми, сдавленно пробубнила: "Это мальчики вам посвящают, вашему рул-ло-ка-ту!" – и покраснела.
      Ширли с волнением внимала мелодии, которой подыгрывали и подпевали близнецы, она и хотела, и боялась поднять на Ноама глаза. Сначала смутно, а затем всё отчётливей девочка ощущала, что отныне в её восприятии эта задорно-напевная хасидская мелодия будет навсегда связана с темноглазым красивым (несмотря на кривой длинный нос) мальчиком по имени Ноам. Эта музыка сама по себе очень близка ей по духу, это именно то, что она готова была бы слушать день и ночь. А теперь и смотреть, бесконечно смотреть (украдкой!) на серьёзного, тихого Ноама, старшего брата своей новой подружки.
      На магнитофоне зазвучала другая мелодия, и близнецы начали ей тоже подыгрывать.
      Шмулик перемежал пение игрой на флейте, а Рувик, сменив стиль, сопровождал флейту брата лихим перебором струн гитары. Ренана с удивлением поглядывала на Рувика, дивясь его радостному возбуждению.
      Празднование рождения руллоката Масса новых необычных впечатлений – и зрительных, и звуковых, – всё это было до такой степени ново, необычно и интересно, что Ширли позабыла обо всём. Она наслаждалась новой для неё музыкой, новыми мелодиями, не совсем обычными звучаниями.
      У стола хлопотали Нехама и маленькая Шилат. Нехама сверкнула глазами на старшую дочку, и та нехотя присоединилась к маме и сестре. Ширли тоже захотела помочь, но Нехама её остановила: "Ты у нас новая гостья, сиди, сиди!" И вдруг… Красочный разнобой, затейливый мелодический коктейль внезапно прекратился, словно бы увязнув в трясине даже не тишины, а зыбучей немоты, всосавшей в себя почти без остатка все звуки. Гитара Рувика и флейта Шмулика ещё плескались какие-то секунды одинокой, слабой струйкой, потом иссякли и они.
      Взрослые, которые до этого занимались своими делами, одновременно внимая любимым записям, звучащим на небольшой громкости, недоумевали: "Что такое?! Сразу во всех аппаратах?" – как по команде, занялись проверкой аппаратуры, залезали в батарейные отсеки, пытались заменить батарейки. На всех пало пугающее ощущение странной духоты чуть не на грани лёгкого удушья – словно на Лужайку набросили мягкое и толстое покрывало, и оно не только не пропускает никаких звуков, но и отсекает приток свежего воздуха.
      Как только резко оборвались звуки музыки, Ширли почувствовала дурноту и ввинчивающуюся в виски и затылок, пульсирующими рывками усиливающуюся боль, почти такую же, как тогда, когда над Лужайкой взвинтились первые звуки силонофона. Она опустилась на землю, зажала голову обеими руками, какое-то время ничего не видя и не слыша. Но все вокруг были до такой степени оглушены внезапно навалившейся непонятной, пугающей немотой одновременно всех аппаратов и повисшей вязкой тишиной, что её реакции никто не заметил. Спустя несколько минут вернулись привычные звуки, окружающий мир как будто очнулся, ожил, и Ширли почувствовала себя значительно лучше. Она медленно поднялась и тяжело опёрлась о край стола. Никто не заметил, куда исчезли Бенци и Ирми, и как они снова оказались рядом с ними за столом.
      Молодёжь растерянно обсуждала странное происшествие. Ренана обратила внимание, что на тонком личике сестрёнки разлилась необычайная бледность, в глазах – страх.
      Она порывисто обняла малышку, принялась гладить её по голове: "Ничего, не бойся, сладкая моя… Попей чего-нибудь кисленького… Мама, как ты?" – "Ничего, дочка…
      Нормально…" – медленно, через силу, выговорила Нехама, с лица которой тоже медленно сходила бледность. Ширли поняла, что и маленькая Шилат, и её мама прореагировали на странное явление почти так же, как она. Нехама в напряжённом беспокойстве искала глазами мужа, и в уголках глаз уже начали закипать слёзы.
      Увидев, как он словно бы сгустился из воздуха рядом с нею, она успокоилась и облегчённо вздохнула. Тут же вполголоса она поведала ему о том, как на малышку подействовало то, что только что пало на Лужайку, о себе она не захотела говорить. Бенци озабоченно покачал головой, пристально поглядел на неё, нежно погладил по плечу и что-то ей шепнул, глянув на Ширли.
      "Ребята! – воскликнул Бенци. – Предлагаю отметить рождение этого чудесного движущегося устройства! Макси, как ты его назвал?" – "Рул-ло-кат! Очень просто!" – засмеялся Максим.
      На столе блюда с аппетитной домашней выпечкой и высокие бутылки с напитками образовали живописную картину. "Это Шилати постаралась вчера, напекла! Даже спать идти не хотела, пришлось строго на неё прикрикнуть… Она просила взять сюда побольше!" – объяснила Нехама. Бенци ласково улыбнулся ещё не отошедшей от испуга малышке и погладил её по голове, она слабо улыбнулась и слегка качнула светлой кудрявой головкой. Мальчики выставили на столик ещё несколько бутылок с соками и колой. Ирми с Максимом сбегали куда-то и притащили ещё несколько бутылок. Ширли сокрушалась: "Все чего-то несут, а я ничего не принесла!" Нехама улыбнулась девочке: "Ничего, дорогая… Ты же не знала, что нас встретишь!
      Угощайся, милая! Смотри, какая ты худенькая! Кушай… И Шилати будет довольна – ей честь окажешь!" Ребята весело и наперебой угощали Ширли и угощались сами.
      Поощряемая ласковым и весёлым дружелюбием семьи Дорон и их друзей, Ширли вместе со всеми принялась с удовольствием уплетать вкусное творение Шилат и Нехамы, запивая соками и колой.
      Близнецы наперебой рассказывали маме о том, какую чудесную штуку сотворили Ноам с друзьями. Нехама ласково и с гордостью глядела на своего первенца, смущённо улыбавшегося куда-то в сторону, и непрестанно кивала головой: "У нашего Ноама золотые ручки!"
 

***

 
      Бенци встал, поманил за собой Ноама и двух приятелей, чтобы побеседовать с ними о руллокате в спокойной обстановке, подробнее расспросить их. Они уселись прямо на песок немного поодаль, прихватив с собой пару бутылок колы и тарелку с пирожками. Тихо, чтобы никто не слышал, они беседовали между собой о руллокате и о только что проведенных испытаниях. Между ними и девочками сидели близнецы, задумчиво перебирая струны гитар, Шмулик что-то мурлыкал, а то, кладя гитару на колени, тихо наигрывал на флейте. Оба как бы невзначай прислушивались к беседе старшей сестры с новой знакомой, а потом – к разговору отца с Ноамом и его друзьями.
      Девочки вернулись к беседе. В ответ на доброжелательные и тактичные распросы Ренаны, Ширли рассказывала, как её мама Рути, учительница музыки, учила её игре на фортепиано и органите, пока не стало ясно, что девочке лучше заняться тем, к чему её больше влечёт, то есть рисованием. Она не замечала интереса, с каким Нехама разглядывала её, с каким напряжённым вниманием слушала рассказы девочки о своей семье.
      В каре-зеленоватых глазах-виноградинах Ренаны играли озорные добрые искорки: она тоже почувствовала родство душ с девочкой-ровесницей из иного круга. Ренана рассказывала о музыке у них в семье, об их дедушке Давиде Ханани, раввине и канторе центральной синагоги в Неве-Меирии ("Когда посёлок только построили и центральную синагогу возвели, нашего дедулю пригласили туда – это большая честь!" – с гордостью заметила Ренана), о Лужайке "Цлилей Рина".
      "Ты слышала, что наши близнецы пели и играли? Это – из репертуара Гилада и Ронена, "Хайханим"! И записи… Ведь тебе понравилось, как поют и играют Гилад и Ронен, правда?" – "Конечно!.." Ширли робко замолкла, оборвав себя на полуслове, потому что в разговор вдруг вмешались близнецы и принялись горячо, с упоением рассказывать Ширли об их Лужайке, об их студии, и Гиладе и Ронене. Шмулик азартно воскликнул: "О, если бы ты послушала вживе, а не в записи, как Гилад и Ронен играют дуэтом: Гилад то на флейте, то на свирели играет, а Ронен аккомпанирует на шофаре! Когда мы впервые услышали… – это что-то, что-то!" – "А разве шофар – музыкальный инструмент?" – удивилась Ширли. – "А почему нет? Ведь высота звуков у него может меняться! Ограниченно, но – может. Мы с братом сейчас размышляем, как расширить эти границы, чтобы по-настоящему мелодии образовывать.
      Есть идейки… – тихо проговорил Шмулик, подмигнув Рувику. – То, что на нём уже доступно, ты сейчас слышала?" – "Что?.. – на лице Ширли было написано такое удивление, что все трое рассмеялись. – Когда это я слышала шофар?" – "Ну, вот только что! Ну, до того, как… Кто-то эту запись дал…" – "А это разве был?.." – удивлению Ширли не было конца. Ренана погладила её по руке: "Ну, конечно! Дуэт флейты и шофара, а потом свирели и шофара! А ты что думала?" – "Вот это да-а…
      Я ещё удивлялась, какое необычное сочетание… Никогда подобного не слышала, да и вообразить такого не могла!" – "Это и есть шофар Ронена, – объяснил Шмулик. – Модернизированный, правда… самую малость! Основа осталась… Короче, секрет Ронена…" – "Интересно – чем-то голос этого… э-э-э… иногда как бы напоминает… э-э-э… шофар… Нет… Скорее его антипод…" – задумчиво проговорила Ширли, вспомнив фанфарисцирующие речёвки Арпадофеля, вызвавшие шок не только у неё. – "А это потому, что фанфары – в общем-то, тоже духовой инструмент. Для грубого уха может показаться, что все духовые звучат почти одинаково. На самом деле это не так!" – объяснил Шмулик. "Гилад здорово играет и на гитаре, и на флейте, и на свирели. Собственно, и Ронен на всех этих инструментах здорово играет! – Рувик вернул разговор от шаткой темы в более привычное русло. – А как они поют! На кассете была наша любимая песня, а мы со Шмуликом просто подыгрывали! И на ходу слова придумывали!" – объяснил Рувик, смущённо улыбаясь. – "Слушай, Ширли, приходи к нам в гости и в будни. Мы тебя сводим на концерт "Цлилей Рина"… И вообще… Тебе у нас обязательно понравится, раз сейчас тебе хорошо с нами. Ведь тебе правда понравилось?" – "О, да-а!!! Я же уже сказала!" – с восторгом пролепетала Ширли. "Ну, вот и приходи к нам на шабат, увидишь, послушаешь, как мы поём за столом." – "Спасибо… Если мне позволят, то – с удовольствием!" – "Запиши телефон…" Девочки обменялись номерами телефонов, которые каждая внесла в память своего та-фона. Ширли вздохнула: "Жаль, что я тебя к себе пока что не могу пригласить… Но, может, со временем…" – "Ничего!" – погладила её по руке Ренана.
      Вокруг по-прежнему звучала ритмичная и зажигательная хасидская музыка. Ширли подумала, что давно ей не было так хорошо, так тепло и уютно, как будто она была с этими ребятами знакома всю жизнь, как будто выросла вместе с Ренаной и близнецами… Она почувствовала себя так, словно вернулись дни раннего беззаботного детства.
 

***

 
      "Расскажите-ка, мальчики, подробнее, – обратился Бенци в основном к Ирми с Максимом, – что это за штука такая, что вы в ней такое сделали, что она так ловко движется и с такой лёгкостью поворачивается во всех направлениях? Да ещё и так легко подпрыгивает, как живая!" – "А это не меня надо спрашивать. Это Максим откуда-то раздобыл одно почти запатентованное устройство, он его условно назвал Ю-змейка! – вскинул подбородок Ирми, указывая на друга. – Расскажи, Макси! Ты же и меня хотел познакомить с Юлием, который эту змейку придумал…" – "Ага… Это что-то на основе бионики, только это я и понял, когда он мне рассказывал об этом.
      Ну, а когда мы решили собрать этот руллокат, так сказать, воплотить мою идею, я и вспомнил. Когда Юлий об этом рассказывал, мы сидели с ним в скверике и наблюдали за мальчишками, которые упражнялись в прыжках на скейтборде. Вот тогда мне и пришла в голову эта идея. Юлий, наверно, как-то не врубился… Оно и понятно – он-то свою змейку задумал для чего-то глобального. А тут… какой-то руллокат… Наверняка, решил, что это детские фантазии, несерьёзно…" – "Но если мы захотим руллокат изготавливать и продавать, надо будет как-то его патент узаконить… Или его взять в компанию, или купить у него лицензию… Мы же не Туми!.. – вскользь негромко обронил Бенци и тут же заговорил немного другим тоном: – Не знаю, потянет ли весь руллокат на патент, это смотря, как подать…" – "Ну, – протянул Ноам, – до этого ещё далеко. Да, папа, а кого это ты назвал Туми?" – вдруг полюбопытствовал он. – "Это Пительман. Я разве не говорил, что в армии его прозвали Туми; пока мы были вместе на учебке, он был Туми. Потом исчез…
      Потом появился у Моти на свадьбе, тогда он ещё тоже был Туми… впрочем, не знаю…
      А когда в "Лулиании" появился, уже был Тимом… Почему, как, зачем – не знаю, да и неинтересно!" – "Ну, значит, для нас он – Тума! – пробормотал Ирми. – Особенно после сегодняшнего…" "Есть ещё кое-какие конструктивные идейки, – воодушевился Максим. – Чтобы устройство было как можно более удобным. Например, неплохо сделать его складным, как коркинет". – "Ага… Есть, над чем работать!.." – туманно произнёс Ноам, обращаясь в основном к отцу. – "Я так понимаю, что это можно сделать только в заводских условиях…" – твердил Ирми. – "Естественно! Нужна своя фирма.
      Врукопашную – это не то…" – подхватил Максим. – "Не в "Лулиании" же этим заниматься! – воскликнул Бенци. – С нашими-то милыми боссами, с этим Туми-Тимми!
      Да и направление "Лулиании" немного не то, не совсем те игры. Ладно, поживём – увидим…" Он замолчал, замолкли и трое друзей, жуя пирожки. Вид у всех четверых в этот момент был несколько отсутствующим.
 

***

 
      Бенци оглянулся и увидел, что в двух шагах от них застыл Зяма Ликуктус, склонив голову немного вбок и улыбаясь загадочно-умильной улыбкой. Увидев, что на него смотрят, он подошёл, приобнял усевшихся прямо на землю Ирми и Максима за плечи и сказал, добродушно посмеиваясь: "Ну, что, ребятки, пригорюнились? Небось, жалеете, что поссорились с новым боссом? Я же всегда говорил: с шефами надо бы помягче, понежнее… Искать точек соприкосновения, стараться быть более открытыми и восприимчивыми… Вы у нас недавно, так уж я к вам по-доброму, с добрым советом…" Бенци с удивлением воззрился на Зяму: "Мы вообще-то не об этом говорили и не пригорюнились. На отдыхе мы ни о каком боссе, старом или новом, даже не вспоминаем! Тем более с ним мы не ссорились! – подчеркнул Бенци.
      – Зачем думать о неприятном!.. Но раз уж ты снова завёл эту шарманку, то… Быть открытыми и восприимчивыми – к чему?" Ирми, иронически прищурившись, осторожно высвободил плечо из зяминых объятий. А тот, как бы не замечая неприязненного взгляда Ирми и недоумённого взгляда Ноама, продолжал: "Я вот тут случайно уловил кое-какие пассажики слева и подумал: ну, почему бы не попробовать наши же любимые мелодии исполнять на ихнем силонофоне в сопровождении ботлофона! Ведь действительно совершенно новые и необычные звучания! Ничего подобного ранее не было!" – "Ты вообще-то музыкант?" – "Не, всего лишь слушатель-любитель". – "Ага…
      Ясненько!.." – "Конечно, я не из больших ценителей. Но слух у меня в порядке. А главное – нюх, что немаловажно!.. – со значением и характерной гримаской добавил Зяма: – Потому и уверен: боссам виднее, они знают, что нам надо бы". – "А то я хотел бы предложить именно тебе попробовать бы сыграть хасидскую мелодию на ихнем силуфо-фоне… или как-там-его!.. Если голова и зубы целы останутся, что ж – твоя правда!.. Вот только никто не знает, кроме этого загадочного сахиба Ад-малека, как к нему подступиться… – обронил Ирми. – У некоторых, между прочим, от силуфо-куля давление подскакивает. Знаешь об этом?" – "А вот это и вправду интересно!" – оживился Зяма. Его маленькие глазки так засверкали, что Ирми тут же пожалел, что упомянул об этом. Неожиданно Бенци спросил с самым безразличным выражением лица, глядя куда-то в сторону: "А что, Зяма, и проблему кашрута ты решил в рамках той же открытости и восприимчивости… к общему мангалу, например?" Максим тихо проговорил, как бы ни к кому не обращаясь: "Наверно, переходом на вегетарианство? Или, как я однажды в нашем русском клубе слышал хохму о какой-то кашерной свининке! Вот бы понять, что они имели в виду!" – "А? – тут же подхватил Бенци. – А действительно!.. Наверно, уже изобрели и такое! В духе, так сказать, новой струи… Не попробуешь ли, Зяма Ликуктус?" – "Не исследуешь ли, что это такое?" – доброжелательно предложил Ирми, при этом у него в глазах плескались иронические искорки.
      Зяма скривил тонкие губы и пристально посмотрел на Ирми с Максимом, его глаза сузились и сверкнули льдом. Несколько секунд он их мерил взглядом, и на лице его застыло странное выражение, потом спросил: "Сколько лет вы в Арцене?" – "А что, это существенно?" – покраснев, вопросил Ирми и холодно сверкнул глазами в сторону Зямы. Бенци иронически ухмыльнулся, но глаза его угрожающе засверкали и губы сжались в полоску. "Чтобы делать такие замечания, надо бы иметь какой-то опыт, какового у вас обоих просто не может быть. А мы тут… много лет, много поколений!.. Так что сделайте мне одолжение!" – "Зя-ма!!!" – предостерегающе крикнул Бенци. Зяма глянул прямо в его грозно сверкнувшие глаза и, ни слова не говоря, надувшись, отошёл от них: как видно, обиделся. Бенци проводил его пристальным взглядом, в котором читались неловкость и недоумение, смешанное с неприязнью. Он повернулся к приятелям и, пытаясь побороть неловкость, произнёс:
      "Извините, пожалуйста…" – "А ты-то, папа, тут при чём?!" – запротестовал Ноам, но видно было, что и ему неловко. – "Это Зяма-то тут "много поколений"! Хоть бы поумерил свои фантазии! Его семья приехала сюда из Австралии, когда он был подростком… Ему пришлось достаточно нахлебаться, чтобы стать своим среди своих.
      Даже вернулся к корням ради этого. Легче было интегрироваться в нашей среде. Уж и не говорю, сколько усилий приложил, чтобы акцент изжить!.. Приспособляемость просто фантастическая! А жена – их семья и правда много поколений в Арцене". – "Интересная биография… – протянул Ирми. – Вот только… Наверно, есть способ изжить акцент, это мы с Макси, не знаем, как…" – "А по мне вы и с акцентом хороши! – улыбнулся им Ноам и подмигнул Максиму. – Уж конечно, лучше этого супер-гибкого Зямы!" Бенци сидел задумавшись, потом медленно проговорил: "Нашего Зяму хоть по голове лупи! Он свято верит тому, что боссы изрекают. Или хотели бы изречь! – он очень похоже передразнил знаменитое зямино бы, вложив в него весь свой сарказм.
      – Кто бы этими боссами ни оказались. Даже… жуткий психопат Арпадофель, или – ещё того не легче! – его прилипалка Тим Пительман. Ясное дело, после того, что Тим подгромыхивал, Зяме только и остаётся убеждать всех не спорить с боссами!.." – "А они, конечно же, лучше нас знают, что для нас хорошо! – иронически процедил Ирми. – Но он в чём-то прав: открыто спорить с ними бесполезно и небезопасно – уж поверьте моему чутью!.. И с Зямой тоже…" Максим подхватил с мрачной и иронической миной: "Как пел мой любимый бард, "жираф большой – ему видней"! А если факты говорят об обратном, тем хуже для фактов!". – "Если он из Австралии, то, наверно, из породы страусов эму!" – с неожиданной яростью процедил Ирми.
      Было видно, что его сильно задела выходка Зямы.
      Бенци посмотрел на часы и сказал: "Пора молиться Минху. Ноам, собирай всех, зови наших мальчиков. А после Минхи и домой. Вот что, мальчики. О вашем руллокате мы ещё поговорим в самое ближайшее время. Если дойдёт до патентования, то могут возникнуть проблемы, о которых вы и понятия не имеете. Но ждать тем более не имеет смысла. Самое главное – застолбить за собой идею, остальное приложится.
      Готовьте материал. Всегда ведь может найтись кто-то, кто подхватит идею и присвоит себе. А если у этого кого-то имеются хорошие знакомые, к примеру, ещё из армии, или наверху, то… Сами понимаете… Что, если Зяма нас подслушал! Он же работает на Пительмана, известного, виртуознейшего ворюги идей. Никто не понимает, как он это делает, придраться не к чему, всё как бы чисто… Одна надежда, что Зяма не понял, о чём мы с вами говорили…" – "Кстати, Бенци, наверно, в Неве-Меирии… мы таки могли бы открыть маленький заводик по изготовлению руллокатов, – вставая, сказал Ирми. – Мой daddy мог бы этим заняться, он просто мечтает открыть в Арцене какой-нибудь свой бизнес. Но не в Эрании!" – "Наверно, в чём-то ты прав: в Неве-Меирии, растущем посёлке, найдётся место, и там будет легче всё это устроить… Желательно, если бы они готовый бизнес привезли из Америки, а здесь открыть как бы филиал". – "Потом обсудим. Ну, пошли…" Бенци Дорон подошёл к девочкам, более внимательно поглядел на Ширли и проговорил с улыбкой: "Ну, что, дочка Моти Блоха, нравится тебе у нас?" – "О-о-о!!!" – робко и восторженно выдохнула Ширли. Бенци добавил: "Ты и вправду очень похожа на отца, тебе этого не говорили?" – "Говорили, всё время говорят", – смущённо потупив глаза, пролепетала Ширли.
      Бенци обернулся к близнецам: "Мальчики, извинитесь перед девочками и пойдём молиться Минху," – и вместе с сыновьями последовал за Ирми с Максимом. Они направились на пустынный пляж, и туда же стекались мужчины и мальчики-подростки со всего правого склона Лужайки.
 

***

 
      Девочки, не спеша, катили на коркинетах по тропке, огибающей пляж, где собрались мужчины на молитву. Ширли восторженно тараторила: "Мне уж-ж-жасно понравился руллокат! Как бы я хотела такой! В конце концов, я думаю, на нём не сложнее, чем на коркинете…" Ренана вскинула голову: "Наш Ноам и его друзья – у-ух, способные! А фантазии у всех троих!.. У-у-у!!!.. Наш Ноам в папу пошёл: учителя говорят, что он талант и в Торе… и в компьютерах тоже… и в технике! Ну, мама же сказала: золотые руки! Папа хотел бы его пристроить выполнять некоторые маленькие работы у них в "Лулиании", был бы приработок. Но боссы не разрешают, говорят, что у них все работы строго секретные. А что такого секретного на фирме, где делают обучающие и развивающие компьютерные игры?.. Да ещё и этот странный визгун-коротышка у них появился…" Ренана, конечно же, имела в виду Арпадофеля, голос и вид которого с самого первого момента произвёл на неё неприятное и удручающее впечатление.
      Ширли подумала: "Интересно! Они и не думают кому-то что-то навязывать, а просто живут своей обычной жизнью. И чего это Офелия Тишкер какие-то несусветные гадости о них пишет?.. И ведь читают же её статьи – и верят!.. Да и братья пристрастились!.." Она начала рассказывать о своих братьях-близнецах, к которым, несмотря на их попытки навязать ей свои вкусы и интересы, из-за чего не прекращались между ними споры и ссоры, была очень привязана: "Наши Галь и Гай, кроме своего каратэ, раньше любили ещё играть в теннис и в компьютерные игры; у нас их много. Но сейчас они и теннис, и тетрис забросили, потому что более всего полюбили "Звёздных силоноидов", этот… силуфо-куль. А вот каратэ не бросают, говорят, это им более всего необходимо для жизни…" Увидев, как нахмурилась Ренана, Ширли, помолчала, затем продолжила: "А я терпеть не могу этот их силуфо-куль!
      Братья надо мною смеются, пытаются воспитывать, говорят, что я маленькая, глупенькая, ничего не понимаю в современной музыке!.." – на лицо Ширли набежало лёгкое облачко, голос зазвенел, и она отвернулась.
      Вернулись мужчины с мальчиками и окликнули девочек. Ренана, махнув рукой Ширли, повернула в сторону погасшего мангала Доронов. Они увидели, что все вещи собраны, и только тихо звучат мелодии хасидского рока из магнитофонов.
      Подняв голову, Ширли взглянула на небо. Пока она проводила время с новыми знакомыми, голубое небо стремительно лиловело, словно небесный художник лихими широкими мазками покрывал его фиолетовыми и темно-синими полосами и пятнами. "Как пролетело время! Я и не заметила!" – подумала Ширли и оглянулась, высматривая родителей Ренаны. А они уже тихо сидели неподалёку, уложив сумки, и, улыбаясь, наблюдали за детьми. Малышка сидела рядом с мамой.
      Ренана ласково сжала руку Ширли и проговорила: "Так ты к нам приходи в гости!..
      В самое ближайшее время и приходи!" К девочкам подошла Нехама и тоже повторила:
      "Приходи к нам в гости, милая Ширли. У нас скоро торжество, бар-мицва наших мальчиков – вот и приходи! Я очень рада, что вы с Ренаной познакомились и подружились. Как я мечтала, чтобы наши с Рути дети дружили!.. Эх… что говорить…" – в голосе Нехамы послышалась лёгкая горечь. Ширли недоуменно глянула на неё, но Нехама уже справилась с собой и с улыбкой продолжила: "Мы всегда будем очень рады тебя видеть. Приходи! Надеюсь, мама с папой тебе разрешат. Нам было приятно познакомиться с такой хорошей дочерью Моти и Рути Блох, внучкой геверет Ханы… – и она снова ласково улыбнулась смущённой девочке, потом позвала дочек: – Девочки, пошли. Автобус уже ждёт". Ширли махнула рукой Ренане, проводила взглядом Ноама, коротким кивком попрощалась с Ирми, Максимом и близнецами и направилась в сторону центра Лужайки. Ноам остановился и долго провожал её глазами, не замечая, что рядом застыл его младший брат Рувик и тоже смотрит вслед Ширли. Так они стояли, пока обоих из задумчивости не вывели – одного голос Ирми, другого голос брата-близнеца.
 

***

 
      Ширли услышала два знакомых возбуждённо-ломких голоса: "Ширли! Как ты тут оказалась, что ты тут делаешь? Где ты была? Мы же беспокоимся, и предки за тебя волнуются!" Она подняла голову на голоса и увидела братьев. Только сейчас она обратила внимание на их не совсем обычный вид. Конечно, Галь и Гай очень отличались от мальчиков Дорон и вообще от мальчиков их круга: оба в искусно надорванных прямо на самых выпуклых местах шортах, вместо рубашек тела оказались расписаны рисунками, от которых ей стало не по себе. Когда они ехали сюда, что-то Ширли не заметила, что братья были без рубашек, на их телороспись она вообще внимания не обращала. Сейчас они были необычно возбуждены и как будто не совсем твёрдо держались на ногах. Она решила, что они слишком много пива выпили, ничего другого ей в голову не могло придти. Тут же вспомнила о ссоре, и настроение испортилось.
      Близнецы Блох высокомерно глянули в сторону автобуса, мирно урчащего за оградой Лужайки, и грозно вопросили: "Ты что это? Побывала у досов? С ума сошла, что ли?" – "Не ваше дело!" – вызывающе вскинула девочка голову, предусмотрительно отъезжая от братьев на безопасное расстояние. Но они как будто не слышали, глядя через дорогу, на пригорок, рядом с которым тихонько урчал автобус, где сверкали в лучах заходящего солнца вихрастые медно-рыжие, покрытые кипами головы 13-летних близнецов Дорон: "Что это!? И тут близнецы? Ну, ва-ще!" – "Ну, это ещё малявки!
      О чём можно с ними толковать!.. Даже не врезать, как полагается!.. Не люблю борьбу не на равных…" – небрежно одинаковым жестом оба резко взмахнули руками, указывая на кипы Шмулика и Рувика, и едва не упали. Ухватились друг за друга, и при этом с некоторой опаской, смешанной с изрядной долей куража, посматривали на направлявшихся к автобусу Бенци и его домашних, на мужчин, перетаскивающих вещи в автобус. Ширли переводила расширившиеся от удивления, смешанного со стыдом, глаза – с братьев на удалявшихся Ноама с Ирми и Максимом, на Шмулика и Рувика.
      Близнецы Дорон с насмешливым недоумением поглядывали на раскачивающихся в борцовской стойке и поигрывающих бицепсами близнецов Блох, потом встряхнули головами, как по команде, спокойно развернулись и пошли к родителям, приветливо подмигнув Ширли и махнув ей рукой. Ширли не заметила, как Рувик, поглаживая гитару, ещё несколько раз оглянулся на неё; она продолжала переводить взгляд с братьев на Ноама.
      На лицах её братьев между тем ясно читалась одинаковая ярость и презрение, с которыми они вдруг обратили свои взоры на Ноама, которого словно только что заметили: "Ты что, сестрица, не знаешь, кто это такой?" – а тот, услышав их голоса, расширенными от изумления глазами уставился на них, затаскивая вещи в автобус, а потом протискиваясь мимо Максима к окну, продолжая наблюдать за Ширли, понуро стоящей напротив тех, которые – он это хорошо помнил! – его однажды жестоко избили…
      Галь сделал угрожающее движение в сторону, в которую разворачивался автобус, увозящий Ноама, и снова повернулся к сестре: "Но что ты, наша сестра, тут делала?" Ширли вскинула голову и вызывающе посмотрела на братьев: "Отдыхала от ваших дурацких разговоров и от грохота! Тут наконец-то услышала прекрасную, настоящую музыку! Душой отдохнула!" – "Да ты с ума сошла, Бубале! Их так называемая музыка – бред фанатиков! Средневековые сопли – вот как элитарии, это называют! Не будь ты так упряма, ты была бы открыта всему новому и прогрессивному и поняла бы, что хочет слушать народ!" – яростно воскликнули оба в один голос. – "Меня не интересует, от чего балдеет ваш силуфо-кульный народ!!! Меня интересует, что нравится мне!" – отчеканила девочка. Она с затаённой грустью глядела на автобус, увозящий её новых друзей и Ноама, потом сердито, с вызовом, выкрикнула, повернувшись к братьям и сверкнув глазами: "Я вам не Бубале! Хватит!" Галь подошёл, взял Ширли за руку, сжал запястье и жёстко проговорил: "Ты немедленно идёшь с нами! И больше никогда не устраивай нам сцен и не уходи неизвестно куда, неизвестно к кому!" – "Я вам уже сказала: мне надоели ваши поучения! Ясно?!.." – крикнула Ширли, вырывая руку. – "Мы – твои старшие братья, нам положено следить за тобой, чтобы ты не пошла по плохой дорожке… – тихо прошипел Гай, приблизив своё лицо к её лицу. – Ты хоть понимаешь, что это за семейка?" – "А что!
      Нормальная семья! Семья папиного коллеги Бенци Дорона. Тут все папины коллеги!" – "Ага, коллега! Ну-ну!.. Ты, что, утром не поняла, что Дорон – фанатик и скандалист! Не слишком ли много говорят о финансовом гении этого доса? Только и слышишь – "Бенци рассчитал, Бенци обосновал"! Нам давно было ясно, почему этого кол-л-л-ле-гу никогда не приглашали к нам в дом… Его старший сынок настоящий хулиган, чтобы ты знала! Фанатик чёртов! Яблочко от яблони… Ну-ка, пошли!" – рявкнул Галь.
      "Пошли, сестричка", – внезапно изменив тон, почти ласково проговорил Гай. Ширли мрачно опустила голову. Настроение было снова испорчено. И как бы в унисон с испорченным настроением небо быстро потемнело. Ширли показалось, что редкие чуть светлеющие пятна насмешливо ухмыляются, насмехаясь над ней…
 

***

 
      Близнецы Блох привели младшую сестру к их семейному столику. Они издали увидели, что приятели уже разбирают аппаратуру и затаскивают в чью-то длинную машину.
      Галь крикнул: "Ребята, погодите! Я же просил без нас не трогать!" – "А что нам делать, если у вас нашлись дела поинтересней!" – "Да мы сестру должны были в семью вернуть… Забрела к каким-то…" – пытался объяснить Гай, но Галь сильно толкнул его в бок и прошипел: "Молчи, придурок! Зачем ребятам знать, что у нас такая сестрица…" И они оба, оставив, наконец-то, Ширли в покое, направились помогать приятелям.
      Тим мерил шагами Лужайку, сжимая в руке фелиофон. Офелия незаметно испарилась, перед тем чмокнув его в толстую щёку и прошептав: "Пойду, посижу в твоей машине.
      Там мне всегда славно работается. И ты не задерживайся, пупсик…" Впрочем, далеко она не ушла: забралась, как и обещала, в машину Тима и занялась обработкой записанного на диктофон материала. Тим изобразил лёгкую обиду и разочарование, по-детски надув губы, но ей в спину облегчённо вздохнул и принялся выписывать круги и восьмёрки вокруг семейства Блох. Изредка он украдкой поглядывал на Рути, которая всё ещё сидела в кресле с наушниками на ушах, и на её лице было такое блаженное выражение, что сразу стало ясно: от музыки, которую она слушает, она ловит самый настоящий кайф. По тому, как она тихонько мурлыкала мелодии, как отстукивала ритм маленькой ручкой по пухлой коленке, было ясно, что это явно не любимый её сыновьями силонокулл. Тима она словно не замечала.
      Жизнь семьи Блох вернулась в обычное русло. Нынешняя серьёзная ссора такого накала между Ширли и близнецами, да ещё у всех на глазах, произошла впервые, и можно было считать её случайной. Мало ли чего не бывает между детьми-подростками!
      Наконец, Рути поднялась, попросила Моти собрать и отнести в машину вещи. Глядя как бы сквозь Тима, она холодно проговорила: "А что тут делают посторонние?.." Тим тихим голосом проговорил: "Я к мальчикам, а не к вам с Моти подошёл… Имею право!.. Напрасно ты так, Рути!.. Потом поймёшь…" – и он, резко развернувшись, направился к своей машине, в которую Офелия уже загрузила всё привезённое ими для пикника оборудование. Он был доволен, что она основательно углубилась в обработку материала и не видела, как он вокруг Рути прогуливался, а та едва удостоила его выражением равнодушного презрения.
      Рути взглянула на дочь: её выражение лица чуть не пело во весь голос, что она пережила нечто очень приятное, а теперь немного расстроена, что всё позади. Рути вопросительно на неё глянула, и Ширли, как бы отвечая на молчаливый мамин вопрос, медленно и мечтательно заговорила: "Мамуля, я познакомилась с очень хорошими ребятами, с приятной семьёй. Помнишь, мы маму и девочек встретили в кондитерской?
      Это семья Дорон". У Рути перехватило дыхание: "Да?.. Ты… с ними… познакомилась?.. Зачем тебе это?.." – "Почему нет? Они такие приятные и милые!
      Они тебе понравятся, тем более с Нехамой, как я поняла, ты уже была знакома! Её дочка – моя новая и самая лучшая подруга. Они знают и бабулю с дедулей!.." – "С чего ты решила, что она самая лучшая твоя подруга? У тебя что, нет хороших девочек в твоём классе? Из Эрании-Далет?" – "Ну-у, мамуль!.. Мне с нею, вообще с ними… было так хорошо, как давно не было!.. И её родители… Мамочка, ты же с нею дружила когда-то!" – "Как будто у меня мало подруг! Ещё Нехамы в парике, да из Меирии, мне не хватало!" – "Она вовсе не в парике! У неё очень красивая шляпка! Ты разве не помнишь?" – "Не помню!" – резко бросила Рути и тут же пожалела об этом, потому что дочь воззрилась на неё с недоумением и обидой, надув губки: "Ну, почему-у, ма-ам?.." – "Потому! Впрочем… как хочешь… Я не советую тебе с ними общаться, но запретить не могу! А меня уволь!" Но тут Рути снова поймала недоумённо-обиженный взгляд дочери и немой упрёк в глазах мужа, который чуть заметно покачал головой. Она тут же поняла, что её необъяснимая вспышка раздражительности может быть неправильно истолкована и может вызвать противоположную реакцию у дочери-подростка. Рути неловко улыбнулась дочери и проговорила: "Ты у меня разумная, хорошая девочка, и плохому не научишься.
      Правда ведь? Дружи, с кем хочешь, но с ними… пожалуйста, вне дома. Ты же знаешь, кто к нам в дом вхож… И я не хотела бы, чтобы люди видели, что девчонка из Меирии тоже приходит в наш дом, чтобы смеялись над нами…" – и Рути густо, почти до слёз, покраснела. Она вдруг вспомнила, что к "этим из Меирии" относятся и её родители, и её братья, и сестра, и племянники.
      Несколько поодаль её мальчики с загадочной ухмылкой переглядывались и сердечно прощались с Тимом, который усаживался в машину рядом с пышущей яростью Офелией.
      Не то, чтобы Офелия всерьёз ревновала своего законного любовника к его безнадёжной любви, этой толстой квашне, которая никогда не сможет избавиться от неэлитарных замашек, приобретённых в доме её родителей-досов, наверняка, грубых фанатиков. "Ишь ты! Классику ей подавай, музыкантше! А силонокулл, который любят её сынки, у неё зубную боль вызывает!" Правда, иногда поиграть в ревность – полезно. Да и Тимми неплохо мозги на место вправить!..
      Не слишком ли много отрицательных эмоций перемешалось с положительными на этом Дне кайфа?.. – мелькнула мысль у Рути, пока она наблюдала за мужем, тащившим и загружавшим в багажник машины мангал, столик и стулья.
 

***

 
      В тот же самый момент та же самая мысль пришла в голову Ноаму, сидящему в автобусе, подъезжающем к Меирии и развозящем группу религиозных лулианичей с семьями по домам. Провожая взглядом очень понравившуюся ему девочку, он увидел, как её остановили те самые парни, которые более полутора лет назад избили его и изуродовали ему лицо. Он неожиданно для себя понял, что это её родные братья. Ну, да, она же называла себя – Ширли Блох, а они, обидчики, братья Блох! И он вспомнил… …Тогда это вылилось в настоящую драку. Его, спокойного и совсем не драчливого подростка, втянули в неё против воли. Тогда и нос ему изуродовали, и уродливый розовый шрам с тех пор украшает правую бровь…
 

***

 
      Сидя на уроке в йешиве, Ноам и его товарищи услышали с улицы усиленный электроникой голос кумира светской молодёжи неподраж-ж-жаемого Виви Гуффи, который в сопровождении диких шумовых эффектов горланил одну из оскорбительных для йешиботников песню. Неестественно высокий тенор кумира юных элитариев назойливо лез в уши и мешал сосредоточиться. Мальчики пытались заткнуть уши, но это не помогало. Раввин поморщился и вышел из класса, сердито проворчав: "Сначала постараемся их усовестить… Если не поможет, позвоним в полицию…" Запел переливистый звонок на перерыв. Обнаружив, что музыка стала только громче, мальчики сразу из нескольких классов выскочили на улицу. Там они увидели с полтора десятка их ровесников в футболках с эмблемами престижной эранийской гимназии Галили и в искусно надорванных в разных местах джинсах. Вооружившись портативными плейерами, включёнными на полную громкость, парни как бы невзначай прогуливались под окнами меирийского йешиват-тихона hилель, вызывающе поглядывая на окна. Увидев высыпавшую из йешивы толпу своих сверстников в кипах, Галь и Гай, стоявшие ближе всех к забору, торжествующе подняв правой рукой плейеры, сразу же угрожающе выставили локти левой руки. Вся компания вразнобой завопила: "Досы-ы-ы нас избить хотя-а-ат! – Хулиганы пейсатые! – Оборвать им пейсы!" Ноам увидел, как лица его товарищей запылали от гневного возмущения. Кто-то сжал кулаки и сделал шаг навстречу компании с орущими плейерами в руках. Он вышел из толпы однокашников и, стоя к ним вполоборота, негромко заговорил: "Ребята, не надо! Постарайтесь обойтись без драки… Ведь они… Просто энергии избыток – вот и хочется покуражиться!.. Они просто запутались, но они наши братья! Не начинайте с ними!
      Лучше убедите…" Товарищи удивлённо застыли – Ноама уважали, хотя согласиться с ним не могли, да и врезать обидчикам казалось необходимым. Ноам уже заговорил с гимназистами, попросив не мешать занятиям и идти со своей музыкой в другое место – есть ведь и пустыри, и пляжи в Парке, и тихие аллеи, и всё это под боком…
      Неожиданно он услышал ломкий голос: "Этот пейсатый хиляк себя за нашего старшего брата держит? Это мы-то, элитарии – запутавшиеся братья досов?! Мерзкая скотина!
      И он ещё смеет себя выше всех ставить?! Врезать ему!.. Поправить фотокарточку!.." – и в тот же миг прямо перед ним оказалось искажённое ненавистью лицо одного из близнецов, орущий рот. В следующий миг он был почти оглушён сильным ударом в лицо, и тут же – по коленям, его захлестнула волна боли, и с окровавленным лицом он свалился на пыльную мостовую, пытаясь выползти из-под мелькающих над ним сапог. Удар ботинка вырубил его сознание, и очнулся он, когда кто-то рывком поднял его с пыльной мостовой.
      Он стоял, пошатываясь, уцепился за ржавые прутья забора и безучастно смотрел, как вокруг кипит жестокая драка. Несколько ребят окружили его плотной стеной, и ему казалось, что через неё до него не доходит ни капли свежего воздуха. Голова гудела и кружилась, сгустки крови опадали из носа на белую рубашку. В гудящей голове крутилась нелепая мысль о рубашке: "Я же утром так хорошо её отгладил…" Полиция, вызванная жителями окрестных домов (сначала им мешал шум от грохочущих в унисон на весь квартал многочисленных плейеров, а затем и шум драки), появилась на пике жестокой драки. Задержали всех её участников, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Задержали и близнецов Блох, и Ноама. Сильнее всех избитого Ноама (даром, что получил первые, самые сильные и умелые удары и в драке участия не мог принимать физически) полицейскому пришлось тащить до машины и усадить рядом с собой, всю дорогу придерживая за плечи.
      Гимназисты шумно настаивали, что со стороны йешиботников с самого начала полетели камни. Им ничего не стоило перекричать едва мычавших распухшими окровавленными губами ребят, пытавшихся изложить свою версию. Они продолжали с криком твердить о камнях в руках хулиганствующих йешиботников, говорили, что их музыка вовсе не так уж громко звучала – несмотря на то, что вызвавшие полицию жители окрестных домов утверждали обратное. Вот только на вопрос, как и зачем они, жители Эрании, оказались с гремящими плейерами в Меирии под окнами йешивы, да ещё во время занятий, ни один из юнцов вразумительно ответить не мог. Вместо прямого ответа на прямой вопрос, они вразнобой вопили о своём неотъемлемом праве (ох уж, это много раз и на все лады повторенное неотъемлемое право!) ходить по любым улицам города и предместий в любое время. Зачинщики этой прогулки (которыми случайно оказались близнецы Блох) с вызывающим видом заявили, что науки, которые в йешиве изучают, никому не нужны… и вообще – это не науки, а чёрт знает, что!..
      Возможно, йешиботников, среди которых не один Ноам был жестоко избит гимназистами-каратистами, и отпустили бы с миром, если бы, следом за отцами близнецов Блох и Ноама, не появился огромный похожий на помесь медведя с кабаном тип и не стал бы отстаивать правоту гимназистов, особенно рьяно – именно близнецов Блох. Их отец (потом оказалось, что это был Моти Блох, шеф папы – но Ноам тогда этого не знал), черноглазый, среднего роста, робко стоял невдалеке от своих сыновей и молчал, закусив губу; краска растерянности и стыда медленно заливала его благородное смуглое лицо. Ноам так и запомнил: слегка расплывающееся, покачивающееся, как на волнах, и медленно заливаемое странным красноватым туманом красивое лицо черноглазого невысокого мужчины… отца его мучителей… …Вспомнив это растерянное красивое лицо, Ноам вдруг понял, почему лицо понравившейся ему девочки показалось ему таким знакомым, одновременно пробудив мучительные ассоциации. Девочка была очень похожа на смущённого растерянного взрослого мужчину, лицо которого отпечаталось в его сознании в тот жуткий день.
      Ноам вспомнил, что, несмотря на мучительную боль и прочие неприятные ощущения, он испытывал странное в его ситуации сочувствие именно к этому человеку…
      Медведе-кабан между тем, не жалея розовых красок, каратистов с плейерами в руках изобразиль невинными ангелами, а йешиботников – хулиганами, которые просто "не смогли свои камни до цели добросить". Несмотря на показания свидетелей и свидетельства их рава, поверили медведе-кабану: ведь офицер полиции – его хороший приятель…
      Особенно неприятно Ноаму было вспоминать, что вся эта история больно ударила по бюджету семьи: папе пришлось уплатить штраф, сумма которого оказалась существенной. Да и лечение – отнюдь не даром. Он надеялся, что больше никогда не встретится с братьями Блох.
      И вот – знакомство с милой, наивной девочкой, которая – о парадокс! – оказалась сестрой братишек-каратистов. С девочкой, которая ему сразу очень понравилась. К тому же он видел, что она очень понравилась его сестре Ренане и всем Доронам. О том, какое впечатление она произвела на одного из младших братьев-близнецов, он в этот первый день знакомства даже представить себе не мог. Ноам тряхнул головой и решил более не вспоминать о той драке и об этих братках. Лучше думать об их милой сестре!
      Ноаму пришла в голову затейливая мысль: наверно, Ирми всё-таки прав – стоило бы им организовать в Меирии секцию дзюдо или каратэ. Ясное дело, Ирми хотел бы немного подзаработать, занявшись и тренерской работой. Сейчас даже миролюбивый Ноам понимал: после того, что с ними случилось возле йешивы, имеет смысл научиться давать отпор всякому хулиганью… Но… Ох, как не хочется такими вещами заниматься, как это ему не по душе!..
      Однако… Милая, нежная Ширли – и её братки-каратисты, элитарии… Как такое может сочетаться?
      ВЧЕРА. Третий виток
 

 
      Фелио-эффект в доме Блохов Через полгода после женитьбы Бенци и Нехама поселились в сравнительно новом и уютном квартале посёлка Меирия, что в пригороде Эрании. У них сразу же появилось множество хороших друзей. Родились дети, у которых тоже тут была своя отличная компания.
      Дороны, семья из 7 человек, проживали в небольшой уютной квартире на первом этаже утопающего в зелени трёхэтажного домика. У них был собственный крохотный палисадничек на противоположной фасаду стороне дома, выходящей на параллельную улицу. За палисадничком очень ревностно ухаживал сам Бенци, ни жену, ни детей к этому не привлекая.
      Такими же домами была застроена вся улица. Несколько лет назад жильцы этих домов, желая внести некоторое разнообразие, решили покрасить стены домов в весёлые светлые тона разных оттенков. (Ширли позже узнала, что ремонт, а главное – эстетика меирийских квартир и домов, – совместный бизнес маминых братьев Арье и Амихая.) В последнее время, под влиянием своих кумиров, более половины домов на этой и прилегающей улицах стали окрашивать в светлые и яркие, радостные оттенки фиолетового, сиреневого, лилового. Мода распространилась по всему посёлку.
      Неширокие полосы вокруг окон квартиры Доронов, выходящие на улицу, уже сама Ренана – с помощью близнецов и папы! – разрисовала орнаментами, вроде тех, которые она вышивала на подолах джинсовых юбок и сарафанов для себя и сестры, или вывязывала на кипах папы и братьев. Когда Ренана случайно узнала, что любимый цвет Ирми оранжевый, она тоже полюбила этот жаркий солнечный цвет и принялась составлять цветовые композиции для вышивок и вязания, в которых любимый в Меирии фиолетовый искусно и причудливо сочетала с оранжевым. Ренана всегда любила экспериментировать в подборе наиболее эффектных и необычных сочетаний, а с недавних пор привлекла к этому и Ширли.
      Конечно, для семьи с 5 детьми квартира с салоном и 3-мя спальнями была тесновата, но Дороны любили свою уютную квартирку и прекрасно в ней устроились. Тем более что жили они в Меирии, по твёрдому мнению обитателей, самом зелёном, уютном, приветливом и улыбчивом посёлке.
      Совсем недавно меиричи с недоумением услышали, что главы города Эрания замыслили присоединить к городу их полурелигиозный посёлок. В Меирию зачастили эранийский рош-ирия Ашлай Рошкатанкер и его приближённые. Они с видом деловитых триумфаторов объезжали улицы посёлка, то и дело выходили из машины и что-то обсуждали с важным видом. Тут же появлялась толпа возмущённых жителей с написанными от руки плакатами, которые требовали от отцов Эрании оставить их в покое и не решать за жителей посёлка их судьбу. Но незваные гости ни словом, ни взглядом не выражали никакой реакции на крики возбуждённой толпы – их это ни просто не интересовало.
      Когда к ним подходили вызванные жителями главы местного совета Меирии, Ашлай Рошкатанкер, покровительственно ухмыльнувшись, говаривал: "Я не понимаю чрезмерного волнения жителей посёлка по собственно пустяковому вопросу. Я уж не говорю, что решать его будут высшие чины в Эрании. Правда, не сейчас, а несколько позже. Так что… э-э-э… пожалуйста, призовите ваших граждан к порядку и спокойствию…"
 

***

 
      Ширли никогда не забудет, как она в самый первый раз провела субботу у Доронов, что совпало с празднованием бар-мицвы близнецов. Её до глубины души впечатлила особая праздничная атмосфера, которая в этот, не совсем обычный, субботний день царила в крохотной – по меркам обитательницы Эрании-Далет – квартирке. Особенно ей понравились песни, которые пели за субботним столом виновники торжества, сладкоголосые близнецы, их дед рав Давид и два его сына, братья Нехамы, им подпевали все сидящие за столом мужчины. Впрочем, Ноам почти не пел, смущённо поглядывая то на неё, то на отца с матерью.
      Девочке казалось, что она присутствует на нескончаемом концерте, наполненном прекрасными чарующими мелодиями, ласкающими слух, но более всего – душу. Конечно же, им вторили и Нехама с девочками, да и Ширли робко пыталась подпевать вслед за Ренаной, мучительно краснея под взглядами всех троих братьев, дядьёв и тёток…
      А ещё и необыкновенно вкусная еда, совместное творчество Нехамы с дочерьми и её мамы, рабанит Ривки. Рути тоже вкусно готовит, но до кулинарных традиций семьи Ханани ей, конечно, далековато!..
      Вернувшись на исходе шабата домой, Ширли весь вечер с упоением рассказывала маме и папе, как там было необычно, здорово и интересно. Рути, глядя куда-то в сторону, грустно кивала, и её глаза подозрительно блестели. Моти застывшим взором смотрел в пространство и словно бы не видел дочь и не слышал, что она рассказывала. Он встрепенулся, услышав первые слова из уст дочери: "У близнецов была бар-мицва! Ужасно интересно!" – и уставился в пространство неподвижным взором. Девочка даже не заметила, что тёмное облачко пробежало по лицам и мамы, и папы. "А как хорошо поёт рав Давид! Да и сам Бенци тоже!.. Какой у него приятный мягкий баритон!" – это была следующая фраза, которую Моти уловил из уст восторженной девочки. Рути пожала плечами: в её доме отец почти не пел за субботним столом, разве что подросшие братья неожиданно полюбили петь и немного скрашивали постоянно царящую в их семье атмосферу строгой безрадостности. То ли дело, внезапно вспомнила Рути, шабаты в семье у Нехамы Ханани! Но тут же ей пришло в голову, что давненько она не слышала, как её Мотеле поёт; наверно, стал немножко стесняться перед сыновьями: ведь силонокулл ни для пенья, ни для танцев не предназначен! А жаль: у Мотеле и слух прекрасный, и голос, чудесный мягкий тенор, пусть и необработанный. Впрочем, ей нравится в Моти всё – и лицо, и улыбка, и голос…
      Ширли с упоением продолжала свой рассказ о впечатлениях от времяпровождения у друзей. Вдруг, случайно упомянув имя Ноама, она нерешительно замолчала и покраснела. Но родители вроде бы ничего не заметили. И Ширли снова и снова повторяла, как хорошо поют близнецы Шмулик и Рувик, как трогательно все мальчики Дороны ухаживали за нею за столом, как они все вместе гуляли по улицам посёлка, где не было ни одной машины, и дети играли прямо на мостовой… И вдруг обронила:
      "А ведь где-то там, в Меирии, бабушка Хана с дедушкой Гедальей живут! Мы же у них бывали, помните? Но у Доронов, – виновато потупилась она, – мне больше понравилось… У них ужасно весело! И тепло…" – добавила она чуть слышно. Моти ничего не ответил на это, только тихо обронил: "Беседер! Бубале, я рад, что ты получила удовольствие, что тебе там было… хорошо. А сейчас пора идти спать, завтра нам всем рано вставать", – и удалился в спальню. Рути ничего не сказала, только закусила губу. Ширли с удивлением смотрела на маму, на её внезапно покрасневшие глаза раненой газели и, подойдя, обняла, нежно приласкалась к ней, молча поцеловала и ушла к себе.
 

***

 
      Для старших Блохов явилось полной неожиданностью, что их дочь Ширли неожиданно увлеклась самой с некоторых пор неприемлемой в кругу эранийских элитариев хасидской музыкой. Той самой, которая уже несколько лет не звучала в доме. Во всяком случае, с тех пор, как подросли сыновья, и родители, после разрыва с родными Рути, Магидовичами, решили воспитать из детей истинных элитариев, как было принято в кругу обитателей Эрании-Алеф-Цафон и Эрании-Далет. Впрочем, в отношении сыновей прилагать для этого усилия не было никакой нужды: мальчишки давно уже подпали под полное влияние своего старшего друга Тимми Пительмана. Это – у Рути раньше, а у Моти позже – вызвало противоречивые чувства, которые Моти приписывал банальной ревности.
      Рути, учительнице музыки, из всех музыкальных предпочтений детства, ранней юности и молодости пришлось оставить себе классику, джаз и современные песни Арцены. Ещё она очень любила классические, а также самобытные мюзиклы Арцены, в которых сочетались все три её музыкальных предпочтения, порой самым парадоксальным образом. Моти втайне разделял музыкальные вкусы жены и дочери, но вынужден был в последнее время изо всех сил это скрывать. Слишком часто, по делу и не по делу, ему приходилось громогласно расписываться в горячей любви к силонокуллу. В последнее время ему пришлось пару раз составить сыновьям компанию, сопровождая их в "Цедефошрию". Подавляя отвращение, он принуждал себя делать вид, что выражает почти такой же шумный восторг, какой демонстрировали не только экзальтированные юнцы, но и его солидные коллеги и ровесники, числившие себя в интеллектуалах-элитариях. Чего не сделаешь ради спокойствия и благополучия под пристальным свирепо косящим левым оком парящего где-то в недоступных высотах Арпадофеля, постреливающего то белесовато-багровыми, то густо-жёлтыми лучистыми очередями. А главное – перед мягко обволакивающим насмешливым взором под бровками домиком бывшего армейского приятеля Тима Пительмана. Ни на что большее Моти, правда, не хватило. Порой и Рути ему вторила, когда разговор об этом заходил на каком-нибудь светском рауте. Меньше всего Блохам хотелось оказаться белыми воронами в своём кругу. Правда, все эти восторги в отношении силонокулла и возмущённые, полные презрения высказывания в адрес поклонников народной музыки звучали до того фальшиво, особенно из уст Рути, что Ширли старалась не слушать разглагольствования родителей на эти темы. Это доставляло девочке-подростку нешуточные душевные страдания. За этой фальшью девочка чувствовала, но до конца не могла постичь большую личную драму отца, занимающего довольно высокий пост в "Лулиании". О маме и говорить не приходится… Но почему, почему отец публично воспроизводит, поспешно бубня на одной ноте, бред, который выдаёт о силонокулле похожая на болотную ящерицу Офелия, да ещё и теми же самыми словами, как будто долго зубрил их наизусть (словно к экзамену готовился)?!.. Девочка под любыми предлогами уклонялась от присутствия на этих сборищах. Совсем недавно родители перестали на этом настаивать: девочка выросла, у неё своя жизнь, своя компания.
 

***

 
      Разумеется, своё увлечение клейзмерской музыкой и хасидским роком Ширли не пыталась афишировать или навязывать кому бы то ни было дома, а тем более среди школьных приятелей, выросших в Эрании-Далет. Поэтому никто в семье не обратил внимания на внезапно захватившее её странное и, на взгляд элитария, постыдное увлечение. Братьям и вовсе было не до сестры. После ссоры детей на Дне Кайфа у близнецов произошёл серьёзный разговор с отцом, и мальчишкам пришлось пообещать отцу больше не обижать младшую сестру. И действительно они оставили её в покое, прекратили в её присутствии разговоры на темы современной музыки, и родители предпочли забыть досадный эпизод. Ширли ничего не говорила, когда из комнаты братьев на весь дом гремели силонокулл-композиции. Она только тихонько попросила отца оборудовать её комнату звуковым полупроницаемым экраном, чтобы максимально уменьшить для себя и для домашних взаимное неприятие музыкальных интересов. Отец обещал подумать, а пока девочка слушала любимую музыку на наушники, чтобы не вызывать презрительно-насмешливых взглядов своих братьев (что порою действовало на неё едва ли не хуже их язвительных высказываний) и удивлённых взглядов мамы, неизменно навевающих мысль о глазах раненой газели. Рути скрывала от всех, насколько болезненно она переносит мучительное раздвоение между тем, на чём была воспитана и что действительно любила, и тем, что диктовала принадлежность Блохов к эранийским элитариям.
 

***

 
      В предвечерний час, когда повеявший лёгкий ветерок обещал некоторое смягчение дневного зноя, Ширли сидела в своей уютной комнатке. Она только что приняла душ, и теперь с ногами забралась в своё любимое, уютное кресло, в котором так любила заниматься, читать, рисовать, слушать музыку. Положив альбом на колени, девочка рисовала, одновременно слушая через наушники кассету с записями так полюбившегося ей после памятного Дня кайфа дуэта "Хайханим". По стенам были со вкусом развешаны её рисунки, а также графика художников, не получивших признания элитариев. Эти маленькие работы они с мамой несколько лет назад (до того, как закрутилась наша история) приобретали, с удовольствием шатаясь по выставкам-ярмаркам молодых независимых художников.
      Ширли с детства очень любила шататься по таким вот весёлым ярмаркам. Они ещё совсем недавно время от времени устраивались на одной из центральных широких аллей Парка между Лужайками Мюзиклов, Камерной музыки и "Рикудей Ам". Чаще всего они ходила на такие ярмарки с мамой. Работы, которые там выставлялись прямо на земле, очень нравились и Ширли, и Рути: оригинальные, немножко наивные, яркие и свежие, они и вправду отличались от тех, что удостаивались восторженных, на грани истерики, похвал эранийских элитариев. Ни настроением, ни ритмикой линий, ни цветовой гаммой эти работы не отвечали критериям новейшей струи, совсем недавно официально провозглашённым известным гениальным художником Арцены скульптором Довом Бар-Зеэвувом. Впрочем, этим критериям не отвечали и мелодии, ненавязчиво тихо звучавшие на этих ярмарках, которым продолжала упорно отдавать тихое, но явное предпочтение женская половина семьи Блох.
 

***

 
      Ренана позвонила Ширли и пригласила её в "Цлилей Рина", где в этот вечер должен был состояться совместный концерт "Хайханим" и ансамбля студийцев "Тацлилим" с новой программой. При этом Ренана смутно намекала на какой-то сюрприз, о котором близнецы ей все уши прожужжали. Она рассказывала, что всякий раз, как только заходил разговор о предстоящем концерте, близнецы начинали шептаться и хитро поглядывать на старших. Вот уже неделю только и говорят о каком-то сюрпризе.
      Отец только мимоходом спросил: "Надеюсь, ничего опасного не планируете? Взрывов не будет?" – "Ну, что ты, папа! Мы же не террористы!" – "А кто вас знает!" – и усмехнулся в бороду.
      Ширли уже знала со слов тех же близнецов Дорон, что студия, в которой они занимаются, завоевала популярность не только в Меирии, но и в Эрании – в основном в Эрании-Бет и Эрании-Вав. Многие родители старались устроить туда своих сыновей, в том числе совсем маленьких мальчиков лет 5-6, для которых пришлось открыть специальные группы.
      На приглашение Ренаны Ширли, конечно же, ответила восторженным и радостным согласием. Она тут же побежала к папе, который сидел у себя в кабинете и работал.
      Время от времени он брал работу на дом и запирался у себя в кабинете: ему, члену руководящей группы это на данном этапе было разрешено. Правда, босс каждый раз напоминал ему об особом статусе секретности важного государственного проекта и просил отмечать в особом журнале, работу над какими блоками он намерен каждый раз выносить из "Лулиании".
      Ширли выбрала момент, когда Моти вышел из кабинета, который располагался на 1-м этаже, рядом с кухней. Задумавшись о чём-то, он не сразу заметил стоявшую у двери дочь; ей пришлось его окликнуть. Смеясь и подпрыгивая на месте, Ширли попросила: "Папуль, ты не сможешь к 7-и вечера отвезти меня в Парк? Звонила Ренана и сказала, что Дороны приглашают меня на концерт в Лужайку "Цлилей Рина"!
      Сегодня там концерт "Хайханим" и учеников их студии! А, папуля? Ну, пожалуйста!" "Ренана? Дороны? – рассеянно повторил Моти. – Какое отношение эти… как-их… "Хайханим" имеют к студии?" – "Ты не знаешь, что они несколько лет назад организовали студию? А сегодня у них… концерт! Там братья Ренаны, близнецы, тоже занимаются", – объяснила Ширли отцу. – "Хорошо, дочура… Сегодня я могу… А обратно когда?" – "Я позвоню, когда концерт окончится… Только никому не говори, ладно?" – "Ну, неужели ты будешь маму обманывать?" – укоризненно покачал головой Моти. – "Конечно, нет… – нерешительно пробормотала девочка. – Но у неё всегда почему-то портится настроение, когда я рассказываю, как я с Ренаной, вообще с Доронами, время провожу… Особенно после того шабата. А ведь мы ничего плохого не делаем… Ты ей скажи, хорошо? И… я, понимаешь, не хочу, чтобы Галь и Гай знали…" – опустила голову девочка. – "Ладно, я сам маме скажу… Уроки ты, конечно, уже сделала?" – безуспешно пытаясь спрятать добрую улыбку, Моти строго свёл брови. – "Как всегда…" – Ширли радостно захлопала в ладоши, чмокнула отца в щёку и снова убежала к себе в комнату, где просидела до вечера, ещё раз наскоро просмотрев задание на завтра, попутно слушая новые кассеты, приобретённые в магазине Меирии, и рисуя под музыку. Она слушала любимую песню, и на листе бумаги из-под её карандаша штрих за штрихом появлялся абрис лица серьёзного, темноволосого кудрявого юноши в кипе. Неожиданно вышло похоже. Ей так хотелось изобразить его огромные глаза-маслины, а нос – таким, каким он был до травмы (она вспомнила фотографии, которые ей показывала Ренана) и-и-и… не таким длинным, как в жизни. Накладывая штрихи на рисунок в ритм с зажигательной мелодией, Ширли вспоминала День Кайфа, когда одновременно зародилось в её душе и чувство к темноволосому кудрявому юноше в кипе, и увлечение хасидской музыкой – для Ширли это стало неотделимым одно от другого.
      Вдруг девочка услышала снизу, из салона, приглушенные голоса близнецов и только что вошедшего гостя, вызывающего у неё неодолимое отвращение – Тима Пительмана.
      Услышав, как пару раз папа и мама оговорились, назвав его странным именем (или армейской кличкой?) Туми, она придумала ему кличку Тумбель и теперь про себя иначе его не называла. Девочка плотнее приладила наушники, чтобы ненавистный голос, вызывающий ассоциации с нечистым, рыхлым матрасом, не смешивался с любимыми мелодиями. Но это мало помогло. Не желая того, она слышала, что братья ведут его наверх к себе, о чём-то громко переговариваются, проходя мимо её комнаты. Донеслись какие-то непонятные слова и странные фразы: "Фелиофон… Вся сила в обертонах и в звуковых зеркалах… – Мощность обертонов… – А что с носиком Пиноккио?.. – Вот и отработаем на этих!.. – Но не сегодня… – А если сейчас попробовать?.." Дальше раздались какие-то неприятные, скрежещущие смешки и больше ничего не было слышно…
 

***

 
      Рисунок уже был почти закончен, и Гилад с Роненом начинали новую песню. Внезапно уши заложила тусклая, рыхлая тишина. Это не было похоже на то, что в доме как бы вырубило электричество – это было вообще ни на что не похоже. Создавалось жутковатое впечатление, что её комнату кто-то накрыл гигантским невидимым, но очень толстым ватным одеялом или матрасом, не только поглотившим всё, что звучит в её комнате, но как бы засасывающим в себя воздух. От этого девочка снова ощутила дурноту и ввинчивающуюся в виски, затылок и зубы тупую, стреляющую боль.
      Она тут же скинула наушники и недоуменно поглядела вокруг. Уютная лампа над столом продолжала светить, как ни в чём не бывало – значит, она права: дело в чём-то другом, а не в вырубленном электричестве! Жуткая фантастика, наверняка, связана с появлением мерзкого Тумбеля… Это чем-то напомнило то, что случилось на Дне Кайфа: всего лишь на секунды, может, на считанные минуты тоже словно бы навалился толстый, нечистый матрас, и звуки угасли, и такая же тупая ввинчивающаяся боль и тошнота… Озадаченная Ширли, преодолевая дурноту, вышла из комнаты. В салоне так же мягко светилась люстра, а из комнаты братьев сочились кошмарные, тошнотворные пассажи силонофона и громыханье ботлофона. Что же всё-таки случилось с её плейером?..
      Ширли перегнулась через перила и позвала: "Папа! Что-то с моим проигрывателем: вдруг перестал играть!" Моти, уже сидевший в салоне и уткнувшийся в книгу, поднял голову, недоуменно посмотрел на дочку: "Что?.. А-а-а… Бубале, я попозже разберусь. Ведь сейчас ты всё равно собираешься идти! Иди, скорее одевайся, я тебя отвезу…" Рути, сидевшая с вязаньем в руках, одновременно уставившись в экран телевизора, пробормотала: "Странно, в телевизоре тоже вдруг звук прекратился на несколько секунд, как раз была музыкальная заставка, клейзмерская мелодия из моего детства.
      Я эту заставку всегда очень любила… это так напоминало о… И ещё что-то зубы схватило и затошнило… А когда эта мелодия, по идее, должна была закончиться, снова звук появился…" Моти округлил глаза, переводя взгляд с дочки на жену. Из комнаты сыновей раздался оглушительный слоновий топот и громовые раскаты хохота: "Слышал, братец?
      Тимми, ты гений!" – "Это всё обертоны в системе звуковых зеркал! А теперь, лапочки, сюрприз: как раз сегодня открывается возле "Цедефошрии" новый эксклюзивный ресторан. Его спонсирует… my friend from north country, Шугге…
      Вы с ним знакомы… э-э-э… виртуально…" – и дальше пошло что-то совершенно неразборчивое, которое бубнил тот же ненавистный голос вперемешку с ломкими фальцетами братьев: "Познакомь, Ти-и-мми!" – "А как его назвали, этот ресторан?" – "Wow!!!.." – "Вот выйдем – скажу…" Ширли, глядя прямо на маму, спросила чётко и громко – так, чтобы было слышно и у братьев в комнате: "Мама, что, опять у нас в доме Тумбель? Зачем вы его пригласили? Зачем вы его вообще принимаете?" – и кивком головы указала в сторону комнаты братьев, откуда раздавался шум. Рути укоризненно покачала головой: "Доченька, зачем ты так говоришь? Это невежливо! Ты же большая девочка, должна понимать, что красиво, а что невоспитанно. Его пригласили мальчики: они уже большие, могут приглашать в дом, кого хотят…" – "А я не хочу тут в нашем доме видеть Тумбеля!" – крикнула Ширли и топнула ножкой, не обращая внимания на то, что и близнецы, и их гость вышли из комнаты и уставились на неё, приближаясь к лестнице. Моти, сделав строгое лицо, прикрикнул на дочку: "Иди сейчас же к себе!" Только скандала в доме ему сейчас не хватало!
      Ширли отступила в комнату, захлопнула дверь, надела снова наушники. Всё работало.
      Она даже не заметила свирепых взглядов, которые братья кидали ей вслед, как пристально, с брезгливой неприязнью, глядел на неё Тим Пительман, еле слышно прошипев: "Вот ещё пигалица! Селёдка сушёная!..". Она выключила магнитофон, вытащила кассету, аккуратно сложила всё на полку. Подошла к шкафу, облачилась в самое своё любимое, тщательно, волосок к волоску, расчесала свои густые кудри, прихватив их лентой в тон одежде, вышла в салон: "Папочка, я готова". – "Пошли!" – сердито сдвинув брови, буркнул Моти: он всё ещё сердился на дочь; но более всего – на себя. Он понимал, что Тим с некоторых пор стал нежеланным гостем у них в доме – и не только для дочери и жены, но и для него. Рути молчит, но весь её облик красноречиво говорит, что ей этот человек с некоторых пор стал не просто безразличен, а – неприятен, а дочка уже и сдерживаться не хочет.
      Но он-то что может сделать! Босс усердно обхаживает Тима Пительмана. Выставить его из своего дома?! Да вы с ума сошли: Моти не самоубийца! Как он, Моти, может отказать от дома любимчику босса!.. Тем более его сыновья так и вовсе души в этом увальне не чают. Наверно, не забыли дорогие подарки, которыми он их заваливал в детстве… Как они с Рути могут указывать взрослым сыновьям, кого им приглашать, а кому отказывать от дома!..
      Близнецы с шумом вывинтились из своей комнаты, а за ними, изображая заботливого друга, вразвалочку следовал Тимми, на лице его мерцало выражение приторного высокомерия и скрытого торжества. Мальчишки, как всегда, в своих любимых рваных джинсах, по щиколоткам полощется лохматая бахрома, в которую они превратили низ брюк – наверняка, очень постарались!.. Причём у одного бахрома игриво полощется по мускулистой икре чуть не от самого колена на левой ноге, а у другого то же самое – на правой.
      Пёстрые рубахи модного среди молодых элитариев оттенка зыбучих топей, который неожиданно пронзает красная искра, завязаны узлом на животах. Приглядевшись, Моти обратил внимание, что рубахи расписаны словно бы сплетёнными то ли в китайские, то ли в японские иероглифы сухими травинками. У обоих холодные глаза сверкают возбуждённо и торжествующе. У Моти иногда мелькали опасения, что мальчишки время от времени основательно подпитывают своё возбуждение. Неужели это их силонокулл, которым они много месяцев терроризируют всю семью! А причёски!
      Ох уж, эти их причёски! А от раскраски прямо-таки в глазах рябит… Колечки, которыми они украсили свои уши и ноздри!.. Этого им показалось мало, и в один прекрасный день родители, оторопев, увидели на их губах и даже щеках по паре колечек.
      Что-либо говорить на эту тему Рути давно уже не пыталась, опасаясь снова нарваться на презрительно-свирепый взгляд её ненаглядных мальчиков. Моти же, как бы мимоходом, как-то раз спросил: "А это что, пирсинг как модификация малого силонофона или ботлофона на лице?" Близнецы чуть не упали от хохота: "Ну, daddy, ты и шутник! А мы и не знали, что у тебя ещё и чувство юмора есть!" В таком затейливом прикиде близнецы с криком скатились в салон. "Dad! Нам нужна твоя машина! Немедленно!" – громко и надрывно затараторили Галь и Гай. – "Но меня уже Ширли попросила отвезти её в Парк. Вы, ребятки, припоздали!" – возразил Моти. Гай возмутился: "Вечно твоя любимая доченька ухитряется нас опередить! Но мы же договорились!" – "Когда, о чём и с кем вы договорились?" – спокойно осведомился отец.
      Мальчишки хором заголосили ломкими юношескими фальцетами: "Как – когда? Как – с кем? Мы! тебе! давно! сказали: если! мы! говорим "немедленно!!!", значит! нам! это! просто! оч-ч-чень!!!! оч-ч-ч-чень!!!! необходимо!!!!!" – "Вот как?! Не знал! – насмешливо прищурился Моти. – На будущее постараюсь учесть. А сейчас припоздали… Извините!" – "Ну, da-a-addy! У нас оч-ч-чень! важные! дела! в Парке!!! Ну-у, daddy-y!!! – заныл Гай.
      Неожиданно Галь громко и пронзительно заголосил с таким надрывом, что Рути вскочила с места – у неё натурально заложило уши. Оба подошли к отцу почти вплотную, потрясая слишком уж натурально дрожащими руками перед его лицом. "Правда, daddy! Daddy-y-y-y!!! Нам необходимо срочно! Мы вне очереди-и-и-и! Ну, daddy-y-y-y!!!
      Ну, дай нам машину-у-у-у!!! Daddy-y-y-y!!!" – близнецы голосили на весь дом с таким истерическим надрывом, их лица с выпученными глазами изображали такое драматическое отчаяние, они так судорожно трясли кистями рук, время от времени колотя себя в грудь, что Моти растерялся в изумлении. Лица обоих были свекольно-красными, и этот оттенок медленными скачками переходил в лиловый. От своих сильных и несгибаемых сыночков-каратистов он никак не мог ожидать такой реакции на обычный отказ в простой, по сути, вещи. Как будто они никогда не получали отказа на свои просьбы или требования!..
      Тим стоял возле лестницы, облокотившись на перила, и от души веселился. На его толстом лице расплывалось и колыхалось такое наслаждение, что Рути, мельком случайно глянувшая на него, тут же отвернулась, боясь, что её вырвет. Ей сразу же стало ясно, что это представление было продумано до мелочей ещё в комнате у близнецов, не исключено, что Тим их на это и подбил. Расценив некую растерянность отца, как искорку слабины в его обороне, которую пробила их истерическая реакция на отказ, оба на удивление резко и сразу же прекратили истерику. "А пигалица подождёт! Нет у неё никаких дел, глупости одни…" – безапелляционно с металлом в голосе заявил Галь. Теперь близнецы выглядели абсолютно нормально, не было ни малейшего следа истерики ни в выражении лиц, ни в жестах. Напротив – глаза сверкали как лезвия, губы презрительно и упрямо сжаты.
      Моти опомнился и тут же твёрдо ответил: "Нет, мальчики, так не пойдёт. Сейчас я обещал отвезти Ширли. Она попросила, я могу – я везу. А если бы я не смог, то поехала бы на автобусе, или пешочком пошла бы. И, между прочим, истерик мне бы не устраивала. Она, девочка… младшая сестра… – обронил он как бы мимоходом.
      – А вы, взрослые парни… Так что извините…" – "Ну, что за дела! Какая-то соплячка со своими глупостями будет вставать нам поперёк дороги? У нас такие важные дела!.." – снова заныл Гай. – "Не какая-то соплячка, а – ваша родная младшая сестра!" – осадил юнца Моти.
      Ширли, потрясённая только что виденной сценой, испуганно и умоляюще посматривала на отца, он исподтишка сделал ей успокаивающий жест. Тим продолжал с любопытством наблюдать за дискуссией между близнецами и их отцом, кинув мимолётный презрительный взгляд на девочку. Заметив в лице Моти выражение, которое показалось ему готовым сломаться упорством, он примирительным тоном проговорил: "О чём спор! Я же не пешком к вам пришёл! У меня же "Мерс", он побольше и поновей новой "Хонды" вашего daddy. И цвета моя тачка самого модного, как раз в струю! – он обернулся к близнецам и подмигнул им. – Давайте, поехали, время дорого! Ну, быстрее!" – и они все трое выскочили из дома. От Тима такой прыти Моти не ожидал!
      Моти вздохнул с облегчением: "Вот и отлично!! Он пошёл к двери, бросив на ходу:
      "Дочка, пошли скорее".
 

***

 
      Подъехав к Парку, Моти притормозил и попросил дочку, придержав в ладонях её руку:
      "Ширли, сразу, как окончится концерт, позвони. А кого-нибудь из Доронов попроси тебя довести до входа в Парк. Всё-таки темно будет. Да и сейчас уже начинает темнеть…" – "Ну, папуля, разве мне не приходилось возвращаться из Парка совсем поздно? Я же обычно не одна хожу в "Рикудей Ам", а с девочками, один раз с мамой ходила… Да и вообще!.. Смотри, как у нас в Эрании освещены улицы! А до входа мы все и так вместе пойдём, нас будет много!" – "Ну, хорошо, Бубале… Что-то сегодня мне не по себе… Или это меня мальчики с Тимом расстроили?.. Машина у меня, видите ли, маленькая! Цвета, видите ли, не того…" – пробурчал он как бы про себя. – "Папа, ну, зачем ты его принимаешь? И ещё внимание обращаешь на то, что он мелет!.. На что он тебе нужен?" – "Доченька, постарайся понять… Его мои боссы любят, и я не могу с ним ссориться. Ты же видишь – он сам к нам приходит.
      И Галь с Гаем его любят…" – "А я терпеть не могу!.. Ну, пока, папуль! Не грусти!" – и чмокнув отца в щёку, Ширли выбралась из машины, помахала ему рукой и пошла, оглядываясь во все стороны в поисках юных Доронов.
      И тут она увидела братьев Дорон, весело несущихся по прилегающей улице на велосипедах ко входу в Парк. Близнецы Дорон увидели её и громко, весело завопили:
      "Шир-р-ли-и! Привет! Мы ту-у-т!" Девочка увидела, как Ноам укоризненно, но и ласково одёрнул своих неугомонных братьев: "Ну, что вы, ребята! Разве можно так вопить на всю улицу? Всех собак распугаете!" Спустя считанные минуты из подкатившей машины Ирми вышел Бенци, подал руку Нехаме, которая осторожно выбралась из машины, а за ними выскочила малышка Шилат, следом вышел Максим. Последними вышли Ренана и сразу же за нею Ирми, на ходу проверяя двери. Оба они улыбались, не глядя друг на друга. Увидев Ширли, Ренана кинулась к ней, подруги обнялись и расцеловались. Тут же, оглянувшись на мальчиков Дорон, Ширли смущённо опустила глаза.
      Сюрприз близнецов Дорон Весёлой, шумной компанией Дороны с друзьями подходили к Лужайке "Цлилей Рина".
      Ноам шёл с друзьями несколько сбоку и украдкой поглядывал на Ширли. А та шла рука об руку с Ренаной и тоже украдкой поглядывала на Ноама, но встретиться взглядами им никак не удавалось. Разумеется, Ширли не видела, что так же украдкой её подруга поглядывала на Ирми, но тот был слишком увлечён беседой с друзьями и только разок полуобернулся и ласково подмигнул ей. Ренана расплылась в радостной улыбке, и её беседа с Ширли приняла куда более оживлённый характер.
      Когда они подошли к "Цлилей Рина", Ширли вытащила из сумочки несколько купюр и протянула Нехаме: "Нехама, возьмите, я не могу так, не заплатив…" – "Ничего не надо. Спрячь деньги, девочка – мы тебя пригласили! У нас тут билеты гораздо дешевле: это тебе не элитарная "Цедефошрия"! А ты ещё зачем-то мне хочешь дать та-акую сумму!" – замахала руками Нехама.
      На Лужайке Бенци заботливо усадил Нехаму с Шилат на их обычные места, поближе к сцене, и направился к мальчишкам, которые уже стояли в толпе друзей возле ракушки. Ренана и Ширли стояли возле Нехамы с Шилат, всё так же держась за руки и оживлённо переговариваясь. Шилат гладила маму и снизу вверх любовно заглядывала ей в глаза. Ширли то и дело бросала украдкой взоры на стоящих кучкой мальчиков Дорон и на Ирми и Максимом. Она робко спросила Ренану: "А папа и мальчики что, решили не садиться? Может, посторожить им места?" – "Близнецам не нужно: они участники концерта. А остальные… Как-нибудь устроимся…" – и она указала на пенёчки возле Нехамы и Шилат.
      Ракушка осветилась ярким мягким светом, который залил всю Лужайку. Шум начал стихать. Откуда-то сверху полилась тихая нежная мелодия, исполняемая дуэтом скрипки и флейты. Люди подпевали про себя, вторя нежным переливам мелодий. Когда на сцену вышли два бородатых крепыша с гитарами, Ширли удивлённо улыбнулась: артисты неуловимо походили на Бенци буйными гривами и улыбкой на круглых лицах.
      Правда, ростом они были явно пониже, не было дороновских пухлых щёчек с ямочками, да и темные гривы нисколько не похожи на "сверкающую медь", осеняющую головы Бенци и его троих средних детей. Артисты приходились друг другу двоюродными братьями, Ронен на 2 года младше Гилада. Их сходство друг с другом потрясало – не всегда родные братья так бывают похожи. "Вот такими, наверно, Шмулик и Рувик будут, когда вырастут!" – почему-то подумалось Ширли.
      Неожиданно Ширли обратила внимание на костюмы близнецов: поверх ослепительно белых рубашек красовались светлые жилетки интересного покроя в неравномерную, изысканную клетку нескольких переливающихся один в другой оттенков фиолетового, с глубокими разрезами по бокам. По уголкам жилеток свисали цицит. Она тут же заметила, что точно такие же жилетки поверх сверкающих белизной рубашек были и у обоих артистов – и не только у них, а ещё у полутора десятков мальчиков и подростков.
      Это её заинтересовало, и она спросила у Ренаны: "Это что – и в вашей среде молодёжь старается следовать стилю одежды, задаваемому кумирами?" – "Это не совсем то, что ты думаешь, не так называемый модный стиль, и уж во всяком случае, никак не преклонение перед кумирами. Хотя… почему бы и нет?… Как последний писк моды – не самое, мягко говоря, плохое!" – "Красиво! И фасон интересный, и сочетание цветов красивое. Как вечернее небо перед закатом…" – она пристально посмотрела на головы Гилада и Ронена: их гривы увенчивали глубокие кипы красивого темно-фиолетового оттенка с затейливым более светлым и ярким орнаментом.
      Ренана усмехнулась: "Шмулик надоедает мне, чтобы я ему связала такую же кипу, а-ля Ронен. Как только у того появляется новая кипа, так у меня появляется работа.
      Ведь надо вязать для обоих! Рувику надо связать зеркально-отражённую. Но сейчас я никак не могу усечь рисунок орнамента, а Шмульке надо в точности а-ля Ронен.
      Хоть подходи и попроси кипу, чтобы рисунок снять! И никак не могу подобрать нитки нужного тона". Ширли засмеялась и предложила: "Пойдём, вместе поищем нитки, может, вместе легче будет найти! Я знаю один магазинчик в Эрании-Бет, рядом с рынком – там чего только нет. А насчёт рисунка… Кажется, я поняла, в чём тут хитрость. Потом скажу…" На них зашикали, потому что в этот момент раздались первые звуки песни, которую запели Гилад и Ронен. И сразу же началось!..
 

***

 
      Ширли казалось, что никогда раньше она не слышала и не видела такого искреннего веселья, такой чистой, гордой радости, с какой артисты исполняли свои песни, а присутствующие их подхватывали. Вся Лужайка, казалось, на едином дыхании воспринимала возносящиеся ввысь чарующие мелодии. Ширли с интересом смотрела, как подростки, обняв друг друга за плечи, образовали кружок и пустились в пляс.
      К ним присоединились их отцы и старшие братья, образовав круг пошире.
      Девочка, выросшая в Эрании-Далет и не помнившая, что в раннем детстве родители брали их на концерты в "Цлилей Рина", с удивлением смотрела, как отцы и старшие братья сажали себе на плечи хохочущих и визжащих от восторга малышей и отплясывали с ними. Вот пляшет молоденький папа и нежно с ласковой, глуповато-любящей улыбкой на лице прижимает к себе крохотного ребёночка, таращащего светлые полу-бессмысленные глазёнки на яркие огни, освещающие Лужайку. Молодые девушки, весело подхватив за руки девочек помладше, побежали весёлой цепочкой за усыпанные огненными цветами заросли бугенвильи, встали в круг и начали весёлый, зажигательный танец. Ренана схватила Ширли за руку и потащила в круг, по дороге прихватив ещё пару подруг, на ходу познакомив их с Ширли.
      Спустя короткое время уже вся Лужайка пела, ритмично хлопала в ладоши, плясала.
      Над Лужайкой разносились сильные, чистые, красивые голоса любимых артистов.
      Нехама сидела, обняв малышку Шилат, и обе ритмично хлопали в ладоши и подпевали.
 

***

 
      Облачённая в уже упомянутые одинаковые жилетки группа подростков, в которой тон задавали близнецы Дорон, образовала поблизости от сцены свой круг, который постепенно превратился в цепочку, незаметно перекатившуюся на сцену; и вот уже звонкие мальчишеские голоса задорно и красиво перекликаются с голосами Гилада и Ронена.
      Шмулик и Рувик возникли рядом с артистами. Вчетвером они ритмично раскачивались, распевая одну песню за другой, разошлись по обе стороны сцены, снова сошлись, а вокруг них цепочкой ритмично сновали поющие хором мальчики. Группа подростков образовала полукруг, подыгрывая на гитарах певцам. Среди них неожиданно возник Гилад с маленькой затейливой арфочкой в руках. Ренана указала на неё и прошептала: "Это, – знаешь? – старинный гитит, его сделали Гиладу по особому заказу в Шалеме, в экспериментальных мастерских Института древней музыкальной традиции. Рувик тоже хочет это освоить, как-нибудь потом, когда время будет…".
      Гитаристы тут же спрятали за спины свои гитары.
      Ширли и Дороны смотрели на сцену, где рядом с любимыми артистами пели и танцевали Шмулик и Рувик. Такими же сияющими глазами смотрели на сцену, время от времени поглядывая по сторонам, и родные остальных мальчиков-студийцев, поющих и танцующих на сцене. Один маленький рыженький мальчик-студиец из тех, что цепочкой передвигались по сцене, показался Ширли очень знакомым. Но она никак не могла вспомнить, кто бы это мог быть.
      Ренана и близнецы давно уже прожужжали Ширли все уши о том, что завсегдатаи "Цлилей Рина" знают наизусть весь репертуар любимых артистов, Гилада и Ронена. "До чего красиво поют!.. Как их тепло принимают! Здорово!" – восхищалась Ширли. Не успели студийцы пропеть пару-другую куплетов, как к ним тут же присоединялись сначала отдельные голоса, а потом и добрая половина "Цлилей Рина". Молодёжь, как видно, просто не способна была устать от весёлого бесконечного кружения в танце, сопровождаемого пением и ритмичными хлопками в ладоши.
      Кружась среди веселящейся толпы девчонок в длинных юбках, Ширли и не вспоминала, что она-то, подобно белой вороне, отплясывает в своих любимых джинсах густо-синего цвета, тогда как у всех девочек, не говоря уж об их мамах, длинные, почти до земли, юбки. И никому это не мешало! Она ощущала себя естественной и неотделимой частью всей этой зажигательно-весёлой, звенящей кутерьмы.
      Натанцевавшись, они с Ренаной вернулись и сели рядом с Нехамой, с интересом уставившись на сцену. Бенци уже несколько раз подходил к Нехаме и участливо спрашивал, как она, не утомляет ли её шум? Нехама с улыбкой качала головой и говорила: "Что ты, дорогой! Всё просто замечательно!" Ренана, немного смущаясь, объяснила подруге: "Мама ждёт маленького, вот папа и беспокоится…" Ширли слабо кивнула, а про себя попыталась сообразить, насколько же этот будущий братик (или сестрёнка) будет младше Ренаны (а главное – Ноама).
      Ширли заметила, что и оба артиста, и хор мальчиков, и время от времени присоединяющаяся к ним маленькая группа подростков-гитаристов исполняют не просто отдельные, следующие друг за другом номера программы, а нечто, композиционно связанное в единое целое, и это у неё непостижимым образом ассоциировалось с эранийскими мюзиклами. Да это же хасидский мюзикл, о котором как-то обмолвились близнецы Дорон? Красиво!..
 

***

 
      То и дело Ширли робко и украдкой переводила взгляд со сцены на затейливые круги и цепочки танцующих и поющих мужчин, незаметно стараясь глазами отыскать Ноама.
      Он топтался в малом кругу, с одной стороны, положив ему руку на плечо, топтался Максим, с другой бойко отплясывал Ирми. Вдруг она заметила, что и Ноам украдкой поглядывает на ряды зрителей, ищет её глазами. Найдя, он смущённо, немного стыдливо улыбнулся, – и лицо девочки озарила счастливая улыбка. А потом, кружась с девочками в танце, она неожиданно заметила, что Ноам таки достал её взглядом даже через густые заросли бугенвильи. Бенци тоже заметил направление взора старшего сына через бугенвилью и что-то ему прошептал, сверкнув глазами. Тот покраснел, потупился и больше уже старался не смотреть в ту сторону. Ширли вышла из круга, вернулась на место, уселась рядом с Нехамой и оттуда спокойно озирала Лужайку… Право же, не стоило Ноама ставить в неловкое положение, решила она, а его летучие взоры так приятны, так созвучны мелодиям, всей тёплой, зажигательной атмосфере, нежно окутывающей "Цлилей Рина". За нею тут же появилась Ренана, удивлённо спрашивая её: "Чего вдруг ты ушла?" – "Устала. Хочу посидеть немножко.
      Ведь это не последний танец!.." – "Ну, и я тоже посижу с тобой, – и после маленькой паузы: – Ты ни за что не угадаешь, какой сюрприз нам приготовили наши домашние студийцы!" – "А ты, конечно, не скажешь?" – "Конечно, нет! Тем более, сама плохо представляю! Уж потерпи несколько минут, сама всё увидишь. Это тебя не просто удивит… Не то слово!.." – "Ладно… Уже заинтриговала…" – улыбнулась Ширли, с рассеянным интересом озираясь по сторонам.
      Её взгляд упал на сцену, и она изумлённо обратила внимание, что Рувик, длинные пальцы которого с нежностью перебирают струны гитары, смотрит на неё такими же глазами, как и Ноам, продолжая с огоньком исполнять свою партию. Неужели этот милый пухлощёкий ребёнок испытывает к ней такие же чувства, какие она испытывает к Ноаму (и какие – хотелось бы верить! – сам Ноам испытывает к ней)?.. Сколько ему лет? Всего-то 13 с небольшим, давно ли бар-мицву праздновали!.. Он почти ровно на год младше неё. Ну и чудеса!.. Ширли тут же скрылась за бугенвильей, присоединившись к танцующим девушкам, Ренана последовала за нею. Покружившись с девочками в быстром, зажигательном танце, Ширли вернулась и плюхнулась на маленькую скамеечку рядом с Шилат. Чуть дыша, со сбивающимся дыханием, еле выговорила прямо на ухо усевшейся рядышком Ренане: "Ох! Давненько я так много и так быстро не танцевала! А уж такие танцы в кругу!.. Танцевать и петь одновременно!.. Ух!.. Хор-р-р-рошо!" Концерт продолжался. Казалось, танцующие, струящиеся затейливой цепочкой взад-вперёд и по кругу, никогда не устают.
      Гилад и Ронен снова вышли к краю сцены. Публика замерла, как видно, прекрасно зная, что её ждёт. Раздались голоса: "Попурри! Попурри Карлибаха!" Ронен с улыбкой кивнул, поднимая шофар, Гилад нежно провёл по струнам гитары. За их спинами плавной дугой выстроились 8 мальчиков, и в руках у них – через одного – свирели и флейты, и среди них Шмулик. Мальчики заиграли уже знакомые мелодии.
      Сидящие зрители дружно хлопали в ладоши.
 

***

 
      Очень заинтересовала Ширли вечерняя молитва, которая, по традиции, прошла в перерыве между двумя отделениями концерта. Слова молитвы пелись на чарующие, возносящиеся в тёмное небо мелодии почти согласным хором присутствующих.
      После перерыва Гилад вышел к самому краю сцены и провозгласил: "Хор мальчиков!
      Солирует Шмуэль Дорон, наигрыш – его же соло на флейте, слова Реувена Дорона, музыка народная". Публика замерла, на многих лицах читалось волнение. Исполнение студийцев неизменно вызывало особый, трепетный интерес – ведь это были дети, внуки, племянники почти всех присутствующих.
      Близнецы Дорон вышли на середину сцены, их охватило полукольцо студийцев, обнявших друг друга за плечи и внимательно следивших за близнецами. Ширли снова обратила внимание, какими глазами в неё стрельнул Рувик – и моментально отвёл глаза. И снова ей показалось, что маленький рыженький студиец, стоя позади и чуть сбоку от близнецов и сжимая маленькую флейту, тоже уставился на неё удивлённым взором. Что-то в его голубых, красивой формы глазах показалось до боли знакомым.
      Шмулик и Рувик сделали шаг вперёд и оба запели своими чистыми голосами:
      Я считаю полоски у зебры
      Я раскачиваюсь на качелях
      Вверх и вниз!!!
      То низвергнусь в мглистую бездну
      То взлетаю к солнцу весеннему
      Это жизнь!!! – а откуда-то из-за чуть колышущихся занавесей в задней части сцены чуть слышно ему подыгрывали невидимые скрипки. Вскинув руку и поднеся к губам свою флейту, Шмулик заиграл ту же мелодию, расцвечивая её затейливыми вариациями, Рувик тихо подпевал в унисон без слов. Вступил хор за их спинами. Ребята ритмично раскачивались, имитируя то ли морскую гладь с перекатывающимися волнами, то ли шелестящие деревья.
      Ширли замерла, вслушиваясь в игру Шмулика и радостно дивясь тому, как здорово этот совсем юный паренёк поёт и играет на флейте. Она была уверена, что такие же чувства испытывают и все в "Цлилей Рина". И снова она поймала горящий взор Рувика, ответила ему недоуменным взором, смущённо, и в то же время кокетливо, повела плечами и успела увидеть, как печально сник бедный парнишка. Ширли вздохнула, бросила взгляд на Шмулика и уставилась на маленького рыженького студийца.
      Шмулик и Рувик поклонились, как полагается заправским артистам, и удалились со сцены, разойдясь в разные стороны. Публика хлопала, не переставая. Хитро улыбаясь, близнецы вернулись и поклонились. Руки Шмулика были спрятаны за спиной. Гилад и Ронен, которые уже было направились к середине сцены, застыли на месте и с недоумёнными улыбками взирали то на близнецов, то на публику.
 

***

 
      Вдруг оба близнеца вскинули одинаковым жестом правую руку. В "Цлилей Рина" воцарилась тишина. Ронен изумлённо поднял брови, Гилад покачал головой с улыбкой и что-то прошептал на ухо Ронену. Они уже поняли, что мальчишки собираются снова петь и играть.
      Неожиданно Шмулик громко воскликнул: "Обещанный сюрприз!" – и с этими словами вытащил из-за спины нечто странное, похожее на огромную свирель. Это нечто было выполнено из искусно составленных вместе нескольких шофаров уменьшающихся размеров, и самый большой витой шофар красиво венчал все остальные. При этом горла всех шофаров располагались вдоль одной плавно закругляющейся линии, устья тоже образовывали плавную кривую, веером расходящуюся с направляющей горловых отверстий.
      Гилад с Роненом незаметно выросли за спинами близнецов. Они с недоуменным интересом смотрели на Шмулика и на то, что он держал в руках, и переглядывались.
      Отходить в сторону они явно не собирались.
      Шмулик между тем, держа микрофон чуть подрагивающей рукой, объяснял: "Это новый инструмент, которому мы дали древнее название – угав. Он, по нашему мнению, несколько расширяет возможности шофара. Мы с братом – указав подбородком на Рувика, – эту идею держали в секрете от всех, даже домашние не знали, чем мы с ним занимаемся, даже наш старший брат… э-э-э… не заглядывал через плечо, когда мы собирали первую опытную модель. Прошу отнестись к нашему опыту со снисхождением, не судить нас строго: это наш первый опыт публичного выступления на новом инструменте. Итак…" – Шмулик помолчал, помедлил и плавным движением приложил диковинный инструмент к губам. Рувик легко тронул струны гитары.
      Ренана успела шепнуть Ширли: "Так вот на какой сюрприз намекал Шмулон? Ну, братишки, ну, изобретатели! Мало я их била в детстве!" – эти слова Ренана произнесла хрипловатым от сдерживаемого смеха голосом с шутливым восторгом. – "Неужели?
      Молодцы! И вы никто ничего не знали?" – "Как я догадываюсь, сама по себе идея Шмулона, ну, и Рувик кое-какие мысли подкинул. Но давай послушаем", – глухо проговорила девочка.
      В прохладной ночи зазвучали могучие, и знакомые, и в то же время – необычные, звуки, которые парнишка старательно выводил на невиданном инструменте. Им вторил нежный и тихий, как эхо, перебор гитарных струн. Рувик склонился над гитарой, длинные пальцы нежно перебирали струны. Он тихо напевал без слов, украдкой кидая взгляды то на близнеца, то в зал, где сидели потрясённые до глубины души родители, потрясённый старший брат и удивлённые сёстры. На Ширли он слишком старательно не смотрел, попеременно то хмурясь, то улыбаясь.
      Их сюрприз произвёл сильное впечатление. Публика слушала внимательно, поначалу с настороженным интересом, который перешёл в удивление, а потом и в восторг. Люди сидели, замерев, звуки необычного инструмента неслись в полной тишине, только и слышен был ветер, шелестящий в густой листве. Ширли подумала: "Очень интересный опыт. А и вправду, как на самом деле выглядели, как звучали древние угавы?" – и не сводила глаз со сцены, с обоих близнецов, глядя на них как бы новыми глазами.
      Рувик, бросивший на неё мимолётный взгляд украдкой, не упустил этого выражения неподдельного восторженного интереса на лице девочки – и радостно улыбнулся.
      Когда отзвучал последний звук, Шмулик обернулся к Гиладу и Ронену, явно пытаясь угадать их реакцию. Увидев протянутую руку Ронена и его пристальный направленный на него взгляд, строго сведённые брови, с чуть виноватым видом передал ему угав.
      Раздались сначала робкие и нерешительные, потом всё более бурные аплодисменты. В основном, конечно, хлопала молодёжь, спустя некоторое время им уже вторили все.
      Ронен смущённо произнёс: "Солисты и мы с Гиладом благодарим вас! За всё благодарим: за внимание, за терпение, которое вы проявили к первому исполнению на… на… ладно, пусть будет угав!.. Это и для нас – поверьте! – совершенный сюрприз. И, как наш Шмулик сказал – первый опыт, первый образец. Больше нигде в мире нет ничего подобного. Мальчики, конечно, молодцы, и их инициатива достойна… э-э-э… похвалы. Однако… Мы собираемся у нас на занятиях серьёзно разобрать сегодняшний номер близнецов… во всех отношениях…" – и он строго уставился на густо покрасневших, виновато потупившихся всё ещё стоящих посреди сцены близнецов. Гилад, напротив, подошёл к ним и приобнял за плечи, ласково улыбаясь, и озорно подмигнул публике.
      Ронен заметил и смущение близнецов, и успокоительный жест Гилада, улыбнулся и продолжил: "Наверняка, предстоит серьёзная доработка конструкции угава. Только после этого… Ваши аплодисменты мы расцениваем как аванс на будущее!" Откуда-то из толпы мужчин и мальчиков, столпившихся неподалёку от сцены, раздался мальчишеский голос: "Какой аванс?! Это здорово, действительно здорово! Дерзайте!
      Нам всем понравилось! Честно, понравилось!" Это явилось сигналом, и по всей Лужайке прокатился шквал аплодисментов.
      Шмулик и Рувик, слушая строгую речь Ронена, украдкой поглядели на отца, сверлившего их сверкающими отнюдь не поощрительно глазами, на Ноама, который выглядел явно потрясённым. Но тут они увидели обе руки с поднятыми большими пальцами восторженно ухмыляющегося озорника Ирми и такой же жест Максима. Такие же жесты, так же сияя физиономиями, им показали друзья-студийцы. Ещё и молчаливая поддержка Гилада. Оба близнеца широко улыбнулись. Ронен заулыбался во весь рот и просто проговорил: "Спасибо… Правда, спасибо…" Снова на сцене появились студийцы в полном составе, окружили близнецов и своих руководителей.
      Они принялись вслух, не скрываясь, приветствовать близнецов, с силой хлопать их по плечам, так что порой братья, улыбаясь, морщились от слишком уж азартных и дружеских выражений симпатии и одобрения. Ронен, приобняв Шмулика за плечи, пожимал руки своим ученикам, смущённо краснел и улыбался. В это время Гилад ловил кидаемые из зала букеты цветов, некоторые из них передавая близнецам.
      Бенци нагнулся к Нехаме и тихо прошептал: "Мальчишки, конечно, молодцы, но – самовольные… Надо будет им сделать внушение…" – "Согласись: инициатива очень интересная, – возразила Нехама. – Что бы об этом мой папа сказал?" – "Вот и расскажем ему об этом… Не забудь и о том рассказать, что твои любимцы влезли с этим номером без объявления его в программе. Сюрпризом, так сказать, точнее – самовольно!.."
 

***

 
      Концерт продолжался. Хор занял своё место, и Гилад взмахнул рукой. Мелодии сменяли одна другую, мальчики то громко пели хором, то тихо вторили солистам, среди которых выделялись, конечно же, близнецы Дорон и ещё тот самый рыженький мальчик, которого Ронен назвал Цви-Хаим Магидович. Ширли, услышав фамилию рыженького солиста, тихо ахнула: "Он… он… он… это мой двоюродный брат…
      Не может быть!" – "Почему же не может? – раздался тихий голос Нехамы. – Это сын твоего дяди Арье. Советую познакомиться поближе, если вы успели позабыть друг друга!.." Ширли потупилась и покачала головой.
      И снова мужчины пустились в пляс. Ширли держала Ренану за руку, они обе сидели возле Нехамы и Шилат и то глазели на сцену, то на цепочку задорно отплясывающих и подпевающих мужчин. Ренана почти не сводила взгляда с Ирми, а Ширли украдкой поглядывала на Ноама.
      Ронен снова вскинул шофар, Шмулик – флейту, а Рувик и Гилад – гитары. Вчетвером они заиграли нечто ритмическое и зажигательное, потом, опустив инструменты, Гилад и Ронен запели на два голоса: "Упорхнув, словно птица из сети…". Со второй строки им, подобно эху, вторили звонкими голосами Шмулик и Рувик, на следующих строках к ним постепенно присоединялись остальные студийцы. Снова Шмулик приложил к губам флейту и принялся выводить одну за другой затейливые импровизации на тему только что пропетой мелодии. Откуда-то на спинах мальчиков-студийцев появились накидки странного оттенка, переливающего от серо-мышиного до безжизненно-песочного. Шмулик стоял в центре сцены, и его флейта звучала всё веселее и задорнее. Мальчишки закружились по сцене, образовав затейливую цепочку: сначала она напоминала сеть, но в какой-то момент прозвучал звонкий аккорд гитар – и Гилада, и троих мальчиков-гитаристов, среди которых был, конечно, и Рувик, к нему присоединился Шмулик. Тут же сеть разорвалась, с плеч студийцев упали наземь их накидки. Высоко подпрыгнув, выскочили вперёд оба артиста, с восторженной и торжествующей улыбкой вскинув руки. Грянул хор мальчишек, вторящий артистам, и переливался, перекликался затейливым медленно угасающим эхом, когда оба, и Гилад, и Ронен, тихо отошли к обоим краям сцены. Над сценой загремели голоса всех присутствующих на сцене студийцев, исполняющих премьеру новой песни "Хайханим" "Ты, В-вышний, подобно огню…".
      Публика имела самое смутное представление о том, что к концерту готовится новая песня. Но уже при исполнении на бис ансамблю восторженно, хотя и не всегда складно, вторила вся "Цлилей Рина".
 

***

 
      Приподнятая атмосфера продолжала обволакивать толпу, покидающую Лужайку после концерта. Кто-то распевал только что исполняемые мелодии, кто-то громко обсуждал новинки и сюрпризы концерта.
      Ирми подошёл к Шмулику, положил ему свою ручищу на плечо и проговорил: "Нужно поговорить, Шмулон". Мальчик, раскрасневшийся от неумеренных похвал, смущённо поднял на него немного испуганные глаза. Глаза Ирми улыбались, но не было в них привычных озорных и насмешливых искорок, напротив – в них светилось уважение и интерес. "Расскажи мне всё про угав, который вы сегодня так неожиданно и самовольно вытащили на публику. Нас с Макси это очень заинтересовало…" – "А чего рассказывать… – смущённо пробормотал мальчик. – Я изложил Рувику идею объединить несколько шофаров в одну связку – мне подумалось, что это может расширить возможности. Я как-то не задумывался о том, что надо не просто брать в связку шофары разных размеров, но и укладывать по-особому. Это Рувик, – даром, что поэт и в облаках витает… – мальчик улыбнулся своему близнецу, – сам уложил их аккуратненько, горло к горлу, строго по убывающей, нашёл, как скрепить вместе, чтобы на звук не повлияло… Мы с ним решили эту штуку до поры, до времени никому не показывать и ничего не говорить. Я с самого начала понимал, что это сложнее шофара. Потом понял, что просто надо отработать технику игры. Вот и занимались этим, когда никто не мог нас слышать и видеть. Ноама тоже решили не привлекать. Вообще никого!.. Боялись".
      "Всё так, – осторожно прервал рассказ мальчика Ирми, – Ронен прав: конструкцию придётся ещё отрабатывать. Жаль, что к специалистам вы сначала не обратились.
      Всё-таки это было чересчур смело и дерзко – выступить перед публикой с сырым макетом". – "Ну-у… Ты-то нас не будешь ругать?" – "Нет-нет, я ничего не говорю – играл ты хорошо… – насколько это было возможно в первом-то опыте да ещё на таком… самопале!.. Я вообще о другом. Знаешь что! Мой daddy скоро приезжает.
      Ну, в течение года-полутора уж точно… Он хочет организовать в Неве-Меирии фирму руллокатов. Вернее, её филиал в Арцене". – "Ой, Ирми! Правда?" – воскликнули оба близнеца. – "Тише… Пока это… только планы… опытное производство. А Гилад и Ронен хотят организовать производство древних музыкальных инструментов. В Шалеме делают в мастерской малые уникальные серии, ну, а мы бы могли взять на себя только ваши, как вы назвали их, угавы. Я собираюсь о них написать daddy. Жаль, что они сейчас далеко… Сестрёнка должна закончить учёбу… Ваш угав – это ведь не то, что древний инструмент!.." – "Эй, Ирми, что ты пудришь мозги парню! Он же музыкант!.. – окликнул его Максим и увёл его от несколько обалдевшего Шмулика. – Об этом не с мальчиком надо говорить, а с его папой, с Ноамом, с Гиладом и Роненом…" Шмулик пожал плечами и посмотрел на Рувика, который неспешно брёл рядом с братом, поглядывая на идущих в обнимку девчонок. Те возбуждённо щебетали и по очереди звонко выражали свои восторги по поводу концерта. Как ухватил из их щебета Рувик, Ренана пыталась рассказать Ширли, в чём принцип построения угава, но у неё это плохо получалось. И она прервала себя, слишком громко заявив: "Жаль, что уже поздно, и не можем зайти, как это почти всегда бывало, в "Шоко-Мамтоко", чтобы отпраздновать рождение угава!" – и при этом стрельнула глазами в сторону Ирми.
      Но тот о чём-то жарко говорил Максиму и её слов не слышал.
      "Но, ребята… – вмешался Бенци, – Пока об угаве никому. Ронен только что меня специально об этом попросил. И я вас прошу!.. Секрет… Понимаете?" – "Не понимаем, но – ладно, раз ты просишь…" – пожала плечами Ренана, снова стрельнув глазами в сторону Ирми, который, наконец-то, заметил и подмигнул. – "В основном я хотел бы Ширли попросить. Там у вас в Эрании никому, даже папе с мамой. Беседер?" – "Тов…"
 

***

 
      Ширли достала та-фон и тихо переговорила с папой, указав ему место, откуда он может её забрать. Она с затаённой улыбкой поглядывала на Ноама, который как раз поднял на руки уставшую и почти засыпавшую Шилат и, нежно прижимая её к себе, что-то говорил близнецам.
      Подошли к машине Ирми, который весело возгласил, обращаясь ко всем: "Давайте, работай, занимайте места! Карета подана!" – и обернувшись, хитро и добродушно подмигнул Ренане. Ренана ответила ему радостной улыбкой, свой восторг перенеся на Ширли, которая удостоилась таких бурных прощальных объятий и поцелуев подруги, что у неё чуть не закружилась голова. Дороны и Максим с весёлой ухмылкой смотрели на прощание подруг. "Созвонимся!" – почти одновременно произнесли девчонки, и Ренана забралась на переднее сиденье машины Ирми.
      А тут и показались огни "Хонды" Моти Блоха. Ширли бросилась навстречу с возгласом: "Папа!" – потом обернулась, кинула взгляд на машину, в которой уже успели с трудом разместиться друзья, и улыбнулась. Ноам и близнецы, загрузившие в багажник машины свои гитары, помахали руками родным и припустили на велосипедах.
 

***

 
      Садясь рядом с Моти в машину, Ширли, радостно блестя глазами, рассказывала отцу о концерте. Он с грустной улыбкой смотрел на дорогу и вспоминал, как они в Рути молодыми бегали по таким же концертам, и восторг дочери напомнил ему похожий наивный восторг Рути. И впервые подумал: "Облик у дочки мой, а натура Рути, разве что посильнее будет… А впрочем… Я бы и сам не прочь ходить именно на такие концерты… Жаль, по рангу не положено. Что сказал бы об этом Пительман, да и босс Миней тоже!" Когда Ширли начала рассказывать ему о шофаре, он с сомнением покачал головой: "Странно…
      Никогда не слышал, что на шофаре можно играть мелодии – это же чисто культовый инструмент… для разговора с Б-гом…" – "А ещё они придумали… Ой, нет, меня просили никому об этом не говорить, это секрет… Прости, папуль, это секрет…
      Вот когда они… ну… как сказать… Короче, потом узнаешь. А пока…" – "Давши слово – держись! Я уж потерплю…" – улыбнулся дочке Моти.
      Элитарный эксклюзив В то время, как Ширли с Доронами наслаждались концертом в "Цлилей Рина", братья Ширли времени даром не теряли.
      Им было немножко не по себе оттого, что они устроили дома дурацкое представление, изобразив истерику и требуя от отца, чтобы он срочно отвёз их в Парк – и так внезапно её прекратили, так и не добившись своего. Весь опыт их и их приятелей говорил, что элитарий, к тому же член секции карате, должен быть твёрд и холоден, добиваясь желаемого. Но Тим уверил парней, что эта шоковая встряска их отцу была необходима: ещё пара таких представлений – и он просто сломается. Зато и причина их настойчивости может быть в тысячу раз существенней – тем важнее будет достижение!
      Забираясь в машину, Галь проворчал: "Скорей бы обзавестись правами… Тогда просто буду у отца брать ключи от машины!.. И пусть только попробует не дать!" – "А вы что, ещё не сдали? Даже ты, Галь?! – изумился Тим. – Как же я не проследил?!..
      А чего вы ко мне не обратились?.. Нехорошо! Вам давно пора было позаботиться об этом!" – "Да никак нам с братом экзамен не сдать: инструктор придирчивый попался", – объяснил Гай и тут же получил от брата чувствительный тычок в бок. Тим примирительно проворковал: "Не суетитесь, сладкие мои!.. С правами мы что-нибудь придумаем, найду вам инструктора, моего человека…" Истеричный восторг мальчишек вызвало обещание Тимми познакомить их с виртуозами Ад-Малеком и Куку Бакбукини, было дано, когда он с лихой небрежностью круто поворачивал их улицы на проспект. Мальчишки тут же позабыли все свои огорчения, связанные с нежеланием отца исполнить их требование. "Ти-и-и-мми! Ты гений!" – истерически восклицал Галь, Гай ему привычно подвывал. Тим с торжествующей улыбкой при каждом повороте повторял сладким, до приторности, голосом: "Сегодня Тимми исполнит вашу сокровенную мечту! Знайте Тимми, помните Тимми, не забывайте Тимми!" – "Wow!!!!" – снова и снова выли близнецы.
      В продолжение всей поездки до Парка близнецы не давали покоя Тиму и просили его рассказать про новый ресторан и – как он будет связан с "Цедефошрией", как таковой: "Увидите, лапуль, увидите! Малость потерпите!" Тим ехал не спеша, стараясь не обгонять "Хонду" Моти, как ни торопили его сгорающие от нетерпения близнецы Блох. На его лице блуждала загадочная ухмылка.
      Вдруг Тим небрежно обронил, несказанно удивив мальчишек: "Недавно я просматривал в Интернете международные обзоры культурной жизни, музыкальный раздел и всё такое. Как я понял, пик популярности силонокулла на Западе пройден. Там так прямо и сказано: "…разве что у каких-то фанатеющих маргиналов". Не забывайте, что многочисленные родичи Ад-Малека, и вообще, мирмеи, и не только живущие в Аувен-Мирмия, о силонокулле и слышать не хотят. Там так и говорят: это, мол, ихняя, западная, извращённая культура. Наш человек, наш… э-э-э… внедрил у них то, что эти идиоты приняли на ура – пусть у них и остаётся!.. Одно то, что в родной Аувен-Мирмия Ад-Малек не дал ни одного концерта, а только платит определённый, и отнюдь не маленький, процент со своих доходов от концертов по всему свету, о чём-то говорит…" – "Ой, Тим, ты серьёзно? Так что же нам теперь делать? Ведь у нас с Гаем была идея завалиться к ним в Аувен-Мирмия и послушать эту музыку в самобытном исполнении… у костра, попивая с ними вместе овечье или козье молоко… закусывая шашлычком из барашка… и самодельные питы… Ох… И – главное!!! – кальянчик!.." – "Вы что, голубчики! Не знаете, что появляться там нашим людям не очень рекомендуется? Именно в Аувен-Мирмия! Особенно таким красивым мальчишечкам, как вы. Там вам та-акой кальянчик с шашлычком покажут…" – "Ну, почему-у?.." – капризно протянул Галь. – "Эх, ты! Взрослый парень, а не понимаешь… У мирмеев, чтоб ты знал, есть некие… э-э-э… необычные, скажем так, традиции… э-э-э… привычки… Ну, любят они именно мальчиков, именно в этом посёлке… Очень любят… хотя и не рекламируют. А о самобытном исполнении силонокулла… я же только что сказал!.. Забудьте! Да и вообще… в мире силонокулл начал немножко приедаться…" – "Жа-аль… Так что же теперь делать?" – промямлил озадаченно Галь. – "А ничего! В наших условиях… жаркий климат и всё такое… это не может так быстро устареть…" – "Но в Аувен-Мирмия… и ва-ще… точно такой же жаркий климат…" – робко заметил Гай. Тим сделал вид, что пропустил его слова мимо ушей: "Но если учесть, что нам силонокулл необходим – это уже вопрос… э-э-э… сугубо технический, так сказать… Вот и босс обмолвился, что ему намекнули: наш силонокулл в мире считается символом нашей самобытной культуры". – "Офелия пишет о том же!" – "А-га-а…" – неопределённо протянул Тим. – "А что? Ты что-то хотел сказать?" – "Да ничего особенного…
      Фелиофон лучше всего запускается именно от силонокулл-файла. Друг Куку Бакбукини (потом узнаете, миленькие, кто это) готов спонсировать развитие нашего проекта только при условии использования композиций "Звёздных силоноидов". Ну, да ладно…
      В общем, долго объяснять. Сами смекайте!" – мягко прекратил им же самим начатый разговор Тим. Вовремя! Машина уже вплотную подъехала к стоянке на площади перед Парком, и главной задачей было – чтобы ни Моти, ни Ширли их не увидели.
 

***

 
      На подходе к "Цедефошрии" привычно клубились прикинутые по самой последней моде элитарии. Мелькали лица, верхняя половина которых была прикрыта огромными овальными очками на пол-лица, что делало их похожими на гигантских фантастических насекомых. Это уже были не чёрные очки, которые были на пике моды несколько лет назад, когда звезда Ад-Малека только начинала свой победный взлёт на элитарном небосклоне. Сейчас это были очки непроницаемо-молочного цвета, время от времени испускавшие откуда-то из таинственных оптических глубин искристое свечение всех цветов радуги, чаще всего – изумрудно-зелёное, или тёмно-багровое, почти кровавого оттенка. Поэтому было почти невозможно разглядеть за этим модным аксессуаром истинное лицо его владельца. Близнецы Блох ещё не обзавелись этими сверхмодными дорогими очками и отчаянно нуждались в дополнительных карманных деньгах для их приобретения. Друг Тимми почему-то в данном случае не торопился презентовать лапочкам столь дорогие подарки, только обещал найти для них возможность приятной подработки. В машине он тонко намекнул обоим, что, "возможно, сегодня кое-что проклюнется". Развивать эту мысль он наотрез отказался, и мальчишкам пришлось отступиться и набраться терпения.
      Тим, потирая руки, воскликнул: "Ну, лапочки! Мы прибыли вовремя! В "Цедефошрии" вот-вот начнётся торжественная презентация нового эксклюзивного ресторана "Таамон-Сабаба"., её будет сопровождать эксклюзивное же исполнение новой программы виртуозов".
 

***

 
      Как Тиму удалось организовать встречу с Ад-Малеком и Куку Бакбукини, как ему удалось раздобыть для них столик в самом тихом и скрытом от глаз окружающих уголке нового ресторана, – да ещё и нужным образом оборудованный! – для близнецов так и осталось тайной. Впрочем, братцев Блох, захлёбывающихся в экстазе, вызванном восхитительным звуковым коктейлем из последних композиций, это не интересовало. Главное – сама встреча!.. О-о-о!!! Что за встреча!!!
      В ушах ещё грохотали новые композиции силонокулла, на боках весомо отпечаталась память об усилиях, которые им пришлось приложить, чтобы просочиться через плотную толпу орущих фанатов поближе к кумирам. Зато Тим Пительман во всеоружии своего знаменитого обаяния уже маячил рядом с кумирами. Беседуя с виртуозами, он завертел головой, не без труда отыскал близнецов в плотной толпе беснующихся фанатов, просиял и звонко щёлкнул пальцами обеих рук. Братья изо всех сил заработали локтями – и прорвались-таки к заказанному Тимом столику, где, скрытые пышно и буйно разросшейся бугенвильей, усыпанной ярко-розовыми, но с признаками грязно-жёлтого увядания цветами, уже важно восседали оба великих человека, губами приникнув к странным извивающимся трубкам, тянущимся из-под стола. Поедая глазами кумиров, впервые в их жизни оказавшихся так близко, мальчишки даже не заметили, что подошли к столику без своих новых шикарных накидок, да ещё и сильно потрёпанные и расцарапанные. Они робко присели на краешек стула, с интересом наблюдая, как кумиры степенно потягивают через соломинку из своих бокалов какой-то густой напиток пронзительно-ядовитого оттенка. Время от времени то один, то другой виртуоз ловко перебрасывал соломинку, торчащую из бокала, заменяя её тоненькой гибкой трубочкой, которая заканчивалась где-то под столом.
      Галь уставился глазами на эту трубочку, даже не пытаясь скрыть свой интерес. Ад-Малек стрельнул в него ослепительно-белой искрой через непроницаемые очки, и его губы заплясали в ехидно-иронической ухмылке. Тим, улыбаясь кумирам сладчайшей выжидательной улыбкой, старательно расправил заросли вокруг их столика, умело скрыв их тёплую компанию от нескромных взоров толпы возбуждённых фанатов. Это всё были охотники за автографами, которые бойко раздавали многочисленные двойники виртуозов. Во всяком случае, таких толп можно было насчитать по всей территории ресторана не менее десятка.
      Длинный и сухой, вблизи ещё больше похожий на гигантскую щепку, Бакбукини первым делом попросил разрешения снять парик: "Вы бы знали, как устаёт мой нежный черепок от этого тяжёлого груза на голове. И как это дамы у досов выносят такие муки много часов в день!.. Искусство требует жертв – но почему от меня, а не от моих почитателей!?" – капризно проговорил по-английски с лёгким акцентом великий человек. Тут-то мальчики и получили возможность убедиться в правоте злых языков: кумир и вправду был ослепительно лыс, только сзади голову нежно окаймляла редкая поросль почти бесцветных волосиков. Ботлофонист, как будто прочитал мысли близнецов, прищурившись, сверкнул на них зыбко-мерцающими льдинками бесцветных глазок через огромные полупроницаемые очки и процедил сквозь зубы: "Я вам доверил свою самую страшную тайну. Вы это понимаете?" – "Не извольте волноваться, синьор! Мы умеем хранить тайны, и более страшные, и более серьёзные! Ни один папарацци не проникнет в эту тайну, клянёмся!" – воскликнул с чувством Галь, а Гай часто-часто закивал и поддакнул. Бакбукини пояснил: "Мне необходим имидж горячего итальянца из солнечной Сицилии! Я не хочу, чтобы меня держали за холодного скандинава! Так надо – для дела… Короче, у меня для этого имеются серьёзные и веские причины!" В ответ на откровения ботлофониста Тим с понимающей улыбкой произнёс: "Это не имеет никакого отношения ни к нашему преклонению перед вашим творчеством, ни к нашему совместному делу, к которому мы сию же секунду и перейдём. Итак!.. В престижной фирме "Лулиания" под моим, главного специалиста, руководством создаются устройства по заказу маэстро Ори Мусаки-сан. Я полагаю, вы в курсе нашего многолетнего плодотворного сотрудничества?" Ад-Малек важно кивнул. Тим с ослепительной улыбкой многозначительно подмигнул близнецам, после чего продолжал: "Теперь мы разрабатываем новую компьютерную игру, которая будет иметь всеобъемлющий статус, для всех-всех-всех. Не будем касаться технических подробностей. В этой программе мы хотим использовать мою давнишнюю идею: запускающий и управляющий музыкальный файл. После ряда экспериментов мы нашли, что лучше всего подошли силонокулл-композиции. Но мы понимаем: нельзя использовать самовольно композиции без согласования с авторами. То есть, требуется патентная защита проекта, ведь так?" – умильно улыбаясь, неожиданно завершил свой рассказ Тим.
      Близнецы с трудом понимали беседу по-английски, но Тимми они очень хорошо поняли, и их изрядно поразили его слова. Галь смутно припомнил один из разговоров отца по телефону о том, что это очень старая его идея – музыкальный отрывок в качестве запускающего и управляющего файла. Он подумал, не напомнить ли потихоньку Тиму, кто настоящий автор идеи? Но он подумал и о том, сколько Тим для них с братом сделал, и решил промолчать: момент неподходящий, и ва-ще – неприлично-с… Это же не какой-то там пейсатый Бенци Дорон родного daddy обирает, а дружок Тимми! Daddy сам виноват: надо уметь ладить с сильными "Лулиании" сей – пусть сам и разбирается! Гай легонько пихнул Галя под локоток и вопросительно посмотрел на него, но Галь решительно покачал головой, и брат отстал.
      Ад-Малек важно пробасил: "Мы вообще-то уже в курсе: нам предложили сотрудничать с группой Арпадофеля. Хаваджа Коба – друг троюродного брата моего соседа из клана Навзи". Тим покраснел и смущённо закивал: "Ну, конечно, конечно! Мне босс говорил об этом…" – "Нас уже пригласили принять участие… э-э-э… конечно, речь идёт о первом этапе… Но об этом… т-с-с!.. – грозно сверкнул своими полупроницаемыми очками Ад-Малек. – Надеюсь, вы из тех, кому можно доверить эту тайну…" В голосе кумира зазвучали фанфарисцирующие интонации – в отличие от Кобы, Ад-Малек фанфарисцировал исключительно в нижнем регистре.
      "Конечно, конечно! – тут же зачастил Тим. – Я же главный специалист "Лулиании", приближен и к мистеру Мезимотесу, и к мистеру Арпадофелю. А сейчас я хочу познакомить с вами моих юных друзей, почти приёмных сыновей – Галя и Гая. У них есть отец, но… вы понимаете… он последнее время не может эффективно осуществлять воспитание своих детей в силу определённых причин… – Тим сокрушённо и многозначительно покачал головой, не глядя на близнецов. – Поэтому мне пришлось взять этих чудесных мальчиков под свою опеку…" Его слова в очередной раз повергли близнецов в недоумение. Впрочем, недоумевать было некогда, ибо Тим продолжал, почти без паузы: "Моя забота о них уже даёт плоды! Они, как и вся молодёжь Эрании, – восторженные поклонники вашего таланта. И не просто восторженные поклонники! Они в гимназии Галили основали "Клуб юных силоноидов"!
      Они давно мечтали познакомиться с великими виртуозами силонокулла. Кроме того, они мечтают освоить силонофон и ботлофон. И я полагаю, что именно на этом этапе пора… имеет смысл… стоит… подключить их к нашему делу… ввести в него…" – "Т-с-с!" – зашипел на него Ад-Малек. Тим осёкся, но тут же продолжил: "Как вы думаете, найдётся для них дело? Я их со всей ответственностью вам рекомендую!" – и он ласково приобнял близнецов и потрепал их по щекам. Мальчишки смущённо зарделись. Они не совсем понимали, о чём говорит кумирам их друг, но заранее радовались. Пока Тим сыпал техническими и деловыми терминами, Галь и Гай с робким обожанием поглядывали на таинственного Ад-Малека, глаза которого были надёжно скрыты непроницаемыми, как глубокий колодец, молочно-мерцающими очками.
      Намётанное на явные признаки обожания око кумира ухватило, какими восхищёнными взорами пожирали его юные, красивые мальчики-близнецы, с каким вожделением поглядывали ребята на трубочку, тянувшуюся из его рта под стол. Внезапным резким, стремительным движением он выпростал руку из-под плаща, рывком бросил её через стол прямо к щеке Гая и с нежностью, но и пребольно, до синяка, ущипнул мальчика.
      Гай вскрикнул от неожиданности и вымученно улыбнулся. Великий человек скривил губы, что, как видно, означало ласковую улыбку, и столь же стремительно перебросил руку к щеке Галя, при этом повторилось то же самое. На глазах Галя выступили слёзы: как видно, его ущипнули с нежностью, более страстной. Куку, оторвавшись от своей трубочки, положил свою руку на лапищу Ад-Малека и погладил её успокаивающим жестом, предостерегающе кося глазом на Тима. Очевидно, он поверил, что Тим и вправду заботливо опекает обделённых жизнью близнецов.
      Ад-Малек неожиданно встал, отбросил трубочку, источающую сизый дымок с дурманящим ароматом, с кошачьей грацией обошёл вокруг столика и прогундосил из-за спины мальчиков: "Я принимаю вашу рекомендацию, потому что за нею стоит хаваджа Арпадофель, основатель научной фанфарологии и Главный Фанфаролог. Кстати, Куку, ты помнишь? – Коба нам о нём что-то рассказывал… Не беспокойтесь, ваше имя – отличная рекомендация! Что до инструментария силонокулла, то это строжайшая тайна, потому мы и не торопимся создавать свою школу. Между прочим, это потребует… определённых жертв… э-э-э… Если эти милые, красивые мальчики согласны на всё, то – милости просим!" Оба близнеца были настолько изумлены, что могли только восторженно кивнуть и промямлить: "Тайну гарантируем!" Ясно было, что они действительно согласны на всё, даже не задумываясь, что под этим всё подразумевается! "Дело не только в тайне… – многозначительно прогудел Ад-Малек, ласково улыбнувшись и ухватив сразу обоих близнецов за щёки ласковым, родственным жестом и пробасил: – Ну, что ж, полагаю, основные вопросы мы решили!" – "А как насчёт традиционного окончания переговоров?" – быстро спросил Куку. – "Конечно, конечно!" – воскликнул Тим, словно бы ничего не заметив, и полез в свои многочисленные бездонные карманы, откуда принялся извлекать одну за другой бутылки коньяка.
      Близнецы с глазами, полными слёз, потирали щёки. Они не уставали поражаться необычайному сходству голоса и интонаций Ад-Малека с голосом, а главное, с фанфарисцирующими интонациями Арпадофеля. Им только хотелось бы знать, заметил ли Тимми это сходство. Их лица сияли экстазом. Они с робким обожанием снизу вверх смотрели на таинственного кумира, который оказался вдруг так близко к ним, что позволяло ощутить всю силу источаемых им удивительных ароматов, причудливо сочетающихся с его композициями, победно сверлившими их уши. О, как бы им хотелось освоить силонофон по-настоящему (впрочем, что это такое, они, как почти все элитарии, имели смутное понятие), играть на нём с той же космической мощью и страстью – и вот, похоже, их желание сбудется, и очень скоро!.. Тогда в гимназии Галили, вообще в Эрании-Далет, не будет им равных!
      Пока Тим доставал и разливал коньяк по узким фигурным стопкам, силонофонист, дав понять, что он не пьёт, ловко уселся между Галем и Гаем, ловким, почти неуловимым движением ухватил свою трубочку, которая уже начала своё падение на землю, и со смаком присосался к ней, хитро поглядывая на близнецов. Галь сделал робкое движение рукой в сторону трубочки. Потом так же робко убрал руку. Великий человек сделал вид, что ничего не заметил. Он только вытащил из кармана своего необъятного плаща две толстые коротенькие сигары и под столом протянул братьям.
      Украдкой поглядывая на Тима, они схватили их, там же, под столом, прикурили – и тут же закашлялись.
      Подарок кумира оказался набит неведомыми им листьями или травой – от следующей затяжки оба ощутили что-то вроде состояния парения в невесомости. Это их воодушевило, и они продолжали тянуть обладающий странным вкусом и запахом дымок.
      Скоро им уже казалось, что в невесомости пребывают все сидящие за их столиком, да и сам столик парит где-то между затейливо переплетающихся и плещущихся в пространстве лент белого, зелёного и багрового оттенков, а между ними почему-то время от времени плескались похожие на медуз пятна чёрного цвета. Ад-Малек расхохотался раскатистым, громовым хохотом, который показался мальчишкам новым затейливым пассажем силонокулла. Это мгновенно вывело близнецов из состояния невесомости, словно бы резко сбросив на землю. Галь тихо прошептал брату: "Ух ты-ы!
      У него и голос – силонокулл?!". Кумир незаметно обнял и вдруг сильно прижал к себе обоих мальчишек, но тут же отпустил и уставился сквозь непроницаемые очки на Тима.
      Пительман по-прежнему ничего не замечал, а может, попросту счёл происходящее совершенно нормальным и естественным. "Это здорово, – думал он, – что виртуозы уже обо всём договорились с боссами: они не только согласны участвовать в угишотрии, но и в будущей Великой Реконструкции!" 60-процентная доля Ад-Малека от доходов в процессе реализации проекта не казалась ни Тиму, ни, как видно, его боссам, чрезмерной.
      Бакбукини как бы между делом поведал о результатах переговоров с неким миллионером и спонсором культурных проектов в развивающихся странах, херре Шугге Тармитсеном. По словам Куку, херре Тармитсен сам изъявил желание – на особых (секретных) условиях – финансировать проект, правда, не без помощи Ори Мусаки-сан. Пительман счёл нормальным и естественным, что херре Тармитсен специально оговорил (и передал через синьора Бакбукини) специфическое и непременное условие своего участия. То есть, лично его спонсорские усилия в огромной мере направлены на экономическое и культурное развитие родины сахиба Ад-Малека – бурно растущего посёлка Аувен-Мирмия (который совсем недавно был маленькой сонной деревушкой, затерянной в жарких песках). А также – на модернизацию силонофона, буде таковая потребуется, – и это помимо законно причитающихся тому 60%, о которых уже было всё обговорено. Об этом и шла неспешная беседа под коньячок между Тимом и кумирами. В знак особой симпатии сахиб Ад-Малек даже предложил Тиму затянуться из своей трубочки, но тот мягко отказался: "Сейчас не время!" – и еле заметно кивнул в сторону своих юных друзей.
 

***

 
      Ребята плохо вслушивались в то, о чём договаривались старшие. Но специфическое условие херре Тармитсена, озвученное синьором Куку Бакбукини, даже их насторожило. Зато их мудрый друг Тимми даже ухом не повёл. Какое имеет значение то или иное условие спонсора! Ведь в нынешней непринуждённой встрече главным итогом было то, что с – ним, – полномочным представителем "Лулиании" и лично босса Мезимотеса! – согласились! – говорить! – великие! – виртуозы! Это – огромный успех дипломатической миссии Тима Пительмана! А ещё он исполнил сокровенное желание сыновей умника Моти Блоха – познакомил с солирующими виртуозами Ори Мусаки-сан. Тем самым Пительман ввёл их в святая святых, привлёк к грядущей (на сегодня тайной от всех и вся) Великой Реконструкции. Отсюда уже не будет им возврата, даже если они по каким-то своим причинам всё-таки захотят вернуться к маме-папе. Тем самым Тим ещё сильнее привязал мальчишек к себе.
      Он не хотел лишний раз задумываться, какое тайное желание сахиба Ад-Малека он, не предполагая того, исполнил… Он погружался в свои сладкие мечты: глядишь, наконец-то, спустя много-много лет через мальчишечек откроется для него, Тима, душа их матери, на которую эти лапочки так похожи… Как знать!.. Если честно, слишком активная и въедливая Офелия ему давно порядком надоела. Но самое главное – отобрать Рути у чересчур удачливого красавчика! Если бы он мог распоряжаться собой без участия папашиного друга Минея Мезимотеса и без всяких привходящих обстоятельств, он бы давным-давно поменял Офелию на… Но тут Тим виновато глянул на сыновей любимой женщины, её сыновей от давнего приятеля и вечного соперника, и вздохнул.
      Наконец, Тим, довольный результатом контакта с творцами силонокулла, встал, пожал руку сначала синьору Куку Бакбукини, затем сахибу Ад-Малеку и позвал мальчишек, которые никак не могли оторвать восторженных взоров от великого силонофониста, от его огромных очков. Что-то сахиб Ад-Малек сказал мальчикам, что-то они, восторженно улыбаясь, ответили. На прощание он крепко обнял обоих мальчиков, и так задержал их, незаметно пощипывая, пока синьор Бакбукини не подошёл и не схватил его крепко за плечо, не оттащил от мальчишек. Близнецы, попрощавшись с кумиром с выражением детского восторга на лицах, направились с Тимом к машине, долго оглядываясь и задерживая свои взоры на обеих длинных мрачных фигурах, на лицах в огромных очках, затуманивающихся по мере удаления от них.
      Перед тем, как забраться в машину, оба близнеца неожиданно для Тимми приподнялись на цыпочках и крепко поцеловали его в обе щеки. Тим с изумлением взглянул на близнецов и покраснел. Только теперь Тим догадался взглянуть на часы: они показывали 4 часа утра. "Ой, сладкие мои! Мы ж тут целую ночь просидели!
      Поехали, скорей поехали!" – "Ой, Тимми, а что daddy скажет?!" – "Ай, не переживай, лапуль… Вы же со мной!.. Папочке вашему не до вас. Кроме того, вы уже достаточно взрослые люди. Так что можете быть спокойны!" – и он ласково улыбнулся близнецам, которые от обилия странных, хотя и приятных впечатлений несколько обалдели. Больше они не заговаривали о своих страхах перед реакцией родителей на их слишком поздние прогулки.
 

 
      Ханукальные каникулы После того, как Ширли увидела на сцене своего двоюродного братишку Цвику и услышала его звонкий голосок, она загорелась желанием непременно возобновить отношения с Магидовичами. Несколько раз она заводила с мамой разговор на эту тему: "Мам, ну, почему бы нам не помириться с ними! А-а!.." Рути находила тысячу причин увести разговор в сторону. Но девочка не отставала. Она, конечно, старалась, чтобы это не дошло до ушей отца, реакцию которого на эти разговоры она плохо себе представляла. А главное – чтобы случайно не услышали братья, которых приводила в страх и ярость сама мысль об отношениях с родичами из Меирии, отсталыми и фанатичными по определению. Их до смерти пугало, что такое родство навеки опозорит их перед элитариями, перед всем их кругом общения, без которого они уже не мыслили своего существования. Наконец, Рути надоело выслушивать нытьё дочери на эту тему, и она ей сказала: "Ширли, ты уже большая девочка, и я не могу тебе запретить общаться с теми, с кем ты хочешь. А уж тем более с моими родными, – и она вздохнула. – Раз уж ты с Доронами дружишь, логичнее – и приличнее! – было бы общаться в Меирии с родными, а не с чужими людьми. А мы с папой… – Рути замялась, потом, густо покраснев, пробормотала: – Не суди нас строго, но… не я это решаю… Что до мальчиков… сама понимаешь… не мне тебе объяснять…" – и Рути быстро отвернулась.
 

***

 
      Наступили ханукальные каникулы. Каждый вечер Рути Блох зажигала свечи в красивом подсвечнике-ханукие, которую Моти ей подарил. Сейчас он установил её на полочке в одном из тёмных уголков салона. Ясно, что ханукию не решились выставить перед глядевшим на улицу окном: Блохам меньше всего нужно было, – именно сейчас! – чтобы обитатели Эрании-Далет видели яркое, весело мерцающее в ночи выражение приверженности их семейства отсталым, замшелым традициям. Ведь всё, что можно, об этих традициях Офелия Тишкер уже доступно растолковала тем, кто с жадным интересом проглатывал её статьи в "Бокер-Эр".
      По вечерам, пока из угла салона весело сверкали огоньками ханукальные свечи, близнецы демонстративно не выходили в салон, сидя у себя в комнате и оглашая дом качественными записями самых свеженьких композиций силонокулла. Впрочем, традиционным суфганьйот, испечённым мамой и сестрой, они уделяли самое пристальное внимание. При этом не забывали, в процессе поедания, едко иронизировать на эту тему и с упоением скандировать самые сочные цитаты от Офелии на темы Хануки.
      Однажды утром Ширли с мамой сидели в салоне перед телевизором и заканчивали завтрак. Ширли, задумавшись и поглядывая на экран, допивала кофе и, не глядя, потянулась рукой к очередному пончику. В это время за её спиной возник Галь и выхватил у неё пончик прямо из рук. "Ты чего? Опять со своими любимыми шуточками?
      Не мог взять из блюда?" – "Нет, сестричка! Так вкуснее! Это я так воспитываю в тебе чувство юмора. И-и-и… чтобы жадность не развилась до степени болезненной!
      А-а?" – и он, подмигнув ей, откусил сразу половину. Ширли пожала плечами и, прищурившись, кивнула: "Приятного аппетита и счастливой Хануки, дорогой братик! – и с этими словами взяла из блюда другой пончик. – Мы не из голодного края, нам достаточно того, что на столе…" – "А мне ваша Ханука по барабану! – и он выхватил у неё из рук второй пончик, приговаривая: – Праздник злобных фанатиков и убийц – вот что она такое!.." – и он торжествующе посмотрел на мать, потом перевёл ехидный взгляд на сестру. Ширли вскочила: "Ты что, совсем спятил? Это что – теперь у элитариев такое чувство юмора?" – "Ага! Именно – у элитариев, и именно – чувство юмора! Зато пончики – это нас всегда интересует! Пончики – отдельно, отрицание фанатических празднеств – отдельно! А тебе это вредно! Ещё растолстеешь – и мальчики любить не будут…" – и с этими словами брат, запихнув в рот второй пончик, выхваченный из рук сестры, схватил всё блюдо с пончиками и понёс его наверх, в свою с братом комнату, приговаривая: "Ты хотела, чтобы мы культурненько брали, из блюда? – вот мы и берём… с блюдом вместе!" Рути медленно выходила из оцепенения, в которое её ввергла разыгравшаяся сценка.
      Она внезапно вскочила и взвизгнула: "Галь, ты что это, с ума сошёл? Оставь сестру в покое! Понял?! Чем она вам мешает? Чего ты у неё стал пончики из рук выхватывать! И блюдо оставь на месте! Куда ты его потащил!" – "Ты против нашей свободы волеизъявления? Заодно мы хотим проверить уровень фанатизма любимой сестрёнки, а также – жадности… Братьям пончики, видите ли, жалеет!" – не глядя на мать, он снова насмешливо подмигнул Ширли и, покачивая широченными своими плечами, направился наверх.
      "Ладно, мама, я пойду… – Ширли нервно опрокинула в себя остатки кофе, выливая горячие капли себе на грудь. – Погуляю… Зачем портить каникулы себе и… любимым братишкам…" – и девочка бегом направилась в свою комнату. – "Ширли, ты куда? Опять… туда же?" – Рути с горечью смотрела вслед дочери, и последние слова произнесла уже шёпотом.
      Через считанные минуты Ширли вышла в салон в длинном толстой рельефной вязки тёмно-фиолетовом свитере с неожиданной оранжевой искрой. Вокруг горла длинный, в тон, шарф с кистями. Почему-то Рути бросились в глаза именно эти пышные оранжево-фиолетовые кисти на концах длинного шарфа. "Buy, мамуль… позвоню…" – и девочка скрылась за дверью.
 

***

 
      Подходя к калитке дома Доронов, Ширли немного замедлила шаг. Она в сомнении раздумывала: прилично ли приходить без звонка, да ещё в такой ранний час. Но ноги сами принесли её на эту улицу, к этому дому.
      Нерешительно нажимая кнопку звонка, она уже начала сомневаться, правильно ли сделала, что приехала. Может, лучше было бы отсидеться у себя в комнате, пока братья не уберутся из дома, а потом помочь маме испечь новую порцию пончиков, вкуснее и пышнее тех, что Галь выхватил… На самом деле ей просто захотелось увидеться с Доронами, поболтать с Ренаной, послушать музыку. И (в чём она боялась самой себе признаться) – снова ловить брошенные украдкой взоры Ноама…
      А может быть, удастся, наконец, попросить Ренану сходить с нею к дедушке и бабушке в гости…
      За дверью раздавались голоса и смех мальчишек Дорон, шлёпающие и хлюпающие звуки, плеск воды. Она не столько узнала близнецов по голосам, сколько догадалась о том, что это они: их голоса звучали ломко и очень смешно. Ширли поняла, что им придётся, если уже не пришлось на какое-то время прекратить занятия пением. А как же тогда их студия? Ну, играть-то они, наверно, по-прежнему смогут…
      Её размышления прервал чуть приглушенный возглас Ренаны, раздававшийся откуда-то из глубины квартиры: "Ну, откройте же кто-нибудь, оболтусы! У меня руки в муке!
      Рувик, иди и открой!" – "А почему всегда Рувик! – то дискантом, то, как сломался, баском. – У меня руки мокрые!" – "Иди, иди! У всех руки мокрые!.. Кто-то ведь должен!" Следом раздались шлёпающие по мокрому шаги, потом звук отпираемого замка. Дверь распахнулась, и перед нею предстал босиком в тренировочных штанах, закатанных до колен, и в какой-то старой, отвисшей футболке Рувик. Старенькая кипа была по брови нахлобучена на буйные медно-рыжие вихры. Запачканный кончик носа забавной картошкой, вдруг показался ей чем-то вроде третьего глаза.
      Парнишка с удивлением уставился на неё, тут же густо покраснел, пробасил в нос:
      "Привет…" – и тут же резко развернулся и скрылся из глаз. Из глубины квартиры снова раздался голос Ренаны: "Кто это там? Рувик, ты куда? Ну же!" Тут же возник Ноам, тоже босиком и в таком же живописном прикиде. Он тоже густо покраснел, но не сбежал, пробормотал, старательно уставившись в пол: "Привет…
      Подожди, я тебе тряпку кину… Извини, мы тут с братьями… полы моем… уборка…" Тут пришёл черёд Ширли покраснеть: "Это я должна извиниться – завалилась без звонка…" – "Надеюсь, ничего не случилось?" – "Да нет, ничего, просто захотелось вас всех повидать…" – и Ширли покраснела ещё гуще. Она уже готова была развернуться и покинуть радушный дом друзей, в котором оказалась в такой неурочный час, поставив – в этом не было сомнения! – всех членов семьи в неловкое положение.
      В этот момент из кухни пришло спасение. Оттуда выскочила Ренана, на домашний халат был накинут широченный рваный передник, рукава закатаны выше локтя, руки в муке. "О, Ширли, шало-ом!!! Как здорово, что ты пришла! Проходи! Мальчики, ну, киньте же ей тряпку, дайте пройти ко мне! Проходи, Шир, не стесняйся: сейчас будешь мне помогать! Мы с Шилат печём суфганьйот. А вечером – я тебе не говорила? – идём в "Цлилей Рина" на ханукальный концерт!.. Я хотела попозже тебе звонить, а ты – вот она! Так что останешься у нас… Эй, где там Рувик? Куда он смылся, дуралей?" – и она, поманив Ширли рукой, скрылась на кухне. Ширли, опустив голову, топталась у двери и бормотала: "Но я же не одета для концерта…" Ноам кинул на пол перед дверью тряпку и тут же повернулся к Ширли спиной, согнулся и принялся ожесточённо тереть пол. Ширли вспомнила мощные, перекатывающиеся по плечам и предплечьям мышцы своих братьев и сравнила с тонкой фигурой Ноама. Правда, ей ни разу не приходилось видеть своих братьев за таким плебейским занятием, как мытьё полов, но она не могла не отметить, насколько резко отличались башнеподобные с горой мышц фигуры братишек-каратистов от гибких, спортивных фигур близнецов Дорон и уж вовсе тонкокостного и худощавого Ноама.
      Глядя, как он тяжело дышит, когда с силой, залихватски трёт тряпкой пол, она испытала незнакомое ей щемящее чувство.
      Шмулик, разогнувшись, подмигнул Ширли и снова нагнулся над ведром. Из широких дверей крытой веранды, ведущих в палисадник, услышав шум, выглянул, не заходя в дом, Бенци: "А-а… Шалом, Ширли. Радостной Хануки! Рады тебя видеть. Проходи, не смущайся!" – широко улыбнулся он девочке. На нём были такие же, как у сыновей, треники, вместо футболки – старенькая ковбойка с закатанными рукавами, на ногах – высокие, все в земле, сапоги. По пухлым щекам катился пот, струясь сквозь бороду, очки слегка запотели, руки были в земле – он работал в палисаднике.
      Ширли знала, что уход за своим крохотным садиком Бенци старается никому не передоверять, пестуя молодые росточки, добываемые неведомо откуда. Все в Меирии знали, что Бенци Дорон мечтает о садике побольше, но пока что это только мечты.
      Проходя на кухню, Ширли увидела возвращающегося бочком красного, как рак Рувика; на плечи его была наспех накинута старенькая ковбойка. Когда она скрылась на кухне, она услышала, как Шмулик тихо выговаривает близнецу: "Тебе не кажется, что ты ведёшь себя нелепо? Подумаешь – домашняя одежда! Тоже мне, красна девица!
      Вон, Ноам ведь никуда не ушёл!" Рувик ничего не отвечал, только хмыкал…
 

***

 
      Девочки заполнили последний противень, и Ренана сунула его в духовку. Мальчишки завершили уборку и теперь по очереди шли в душ. Шмулик уже сидел в салоне, закутавшись в длинный махровый полосатый халат всех оттенков фиолетового и развалившись в кресле, с удовлетворённой ухмылкой поглядывая кругом: "Больше всего люблю момент, когда уборка позади, а я уже вышел из душа – первым!.. Йо-о-ффи!".
      На влажной голове парнишки красовалась очередная кипа а-ля Ронен. Девочки присели на диван напротив. Ренана надела джинсовую юбку и вязаный, почти такой же, как у Ширли, длинный свитер. Она обратилась к братишке: "А сыграй-ка нам что-нибудь на угаве, а-а-а, Шмулон! Вот, Ширли просит…" – и подмигнула подруге. – "Нет, девочки!.. – твёрдо отчеканил Шмулик. – Что хотите – флейта, даже не до конца освоенный кларнет. А угав – это нет. Ронен нам говорил, – под большим секретом! – что боссы в Эрании носятся с планами устроить какой-то большой музыкальный турнир. Поэтому они с Гиладом решили, что до Турнира, когда бы он ни случился, больше мы с угавом нигде не выступаем. Он и так нас ругал за наш сюрприз. Так что теперь угав только у нас в студии!.. Только репетиции, отработка техники игры, чтобы, когда придётся, выступить на уровне. Тренируюсь и отрабатываю только я… и кое-кто ещё… пока не скажу… И вообще… Нам меньше всего нужны вопли Офелии на тему нашего угава: она, если уж вопит, так на всю Арцену…" – "А петь вам сейчас нельзя, не так ли?" – спросила Ширли. – "Ага… – просто обронил Шмулик и вдруг уставился на неё удивлённо: – А ты-то откуда знаешь?" – "Ну, я же слышу ваши голоса! – вот и поняла…" – "Не волнуйся, нам с братом есть, что делать. У нас обоих гитара, хотя у меня основное – флейта. Для меня гитара так, по старой памяти… чтобы не забыть… Я хочу научить Рувика играть на шофаре, но он самый тяжёлый ученик… Ему больше по душе струнные инструменты, видите ли!
      Ещё мы репетируем малышей… ну, когда Гилад и Ронен заняты, а другие педагоги по какой-то причине не могут. Оказалось, мы с братиком имеем к малышам подход.
      Они нас любят и слушаются – так Ронен говорит. Ты знаешь, Ширли, кого я начал немного учить на флейте?" – и он хитро посмотрел на девочку. "Кого?" – затрепетала Ширли, она уже догадалась, какой ответ последует. – "Твоего кузена Цвику… Но у нас теперь не только Цвика учится, он и Нахуми привёл. Его будет Рувик учить: он склонен к гитаре, но не к духовым, где нужно иметь сильное и хорошо поставленное дыхание. Ещё они вдвоём хотят начать осваивать… ну, мы между собой называем арфонетта: ты же видела на концерте! Гилад предложил название гитит – под ним он в псалмах упоминается". – "Да, если действительно получается гитит – и по виду, и по звучанию, то почему не назвать!" – подхватил, подходя и усаживаясь в кресло, Ноам в таком же длинном халате, только почти без полос и тоном потемнее. Он слишком уж нарочито старался не смотреть на Ширли.
      Вскоре в салоне собралось всё семейство. Ширли, взглянув на Бенци, вопросительно посмотрела на Ренану. Та, поняв недоумение подруги, отвечала: "Папа два дня подряд работал допоздна, чуть ли не двое суток сидел безвылазно на работе, вот ему и дали сегодня выходной. А может, у них сегодня такие работы, что…" – "Ренана, никто не знает, чем сегодня… или вчера… занимаются наши боссы… Поэтому не будем об этом… тем более в праздник," – мягко осадил дочку Бенци.
      Увидев, что на улице посветлело, и выглянуло солнышко, Ренана предложила Ширли:
      "А что если нам пойти, прогуляться по Меирии? Ты же её толком и не видела!" Тем временем близнецы устроились на веранде, неподалёку от отца и Ноама, которые занялись Торой. Ширли бросила туда взгляд, выражавший лёгкое сомнение, и тут же отвернулась, кивнув головой: "Ну, пошли…" Ренана усмехнулась и встала, потянулась, выгнувшись по-кошачьи. Ширли показалось, что из глаз подруги посыпались во все стороны искорки. "Слу-у-шай, Ренана! А ведь у тебя такие же глаза, как у Офелии!" – "Обижаешь, подруга! Мои глаза, и папины тоже, кстати, – видела ведь? – стреляют добром, а гляделки Офелии – злом…" – Ренана долго и старательно наматывала на шею свой длинный шарф, такой же, как у Ширли, так и этак перебрасывая свою пышную косу.
 

***

 
      Девочки вышли за калитку, прошли вдоль по улице до угла. Ренана указала на один из трёхэтажных домов и, словно бы между прочим, проговорила: "А в этом доме живут Магидовичи…" – и искоса взглянула на подругу. Ширли посмотрела на Ренану, замялась, глубоко вздохнула, словно нырять собралась, потом набралась смелости:
      "Кстати, Ренана, я вот о чём тебя хотела бы попросить… Э-э-э…" – "Да ты что, меня, что ли стесняешься, Ширли? – увидев смущение подруги, улыбнулась Ренана, стараясь её подбодрить. – Чем смогу – помогу!" – "Мне очень хочется пойти к бабушке и дедушке в гости… но…" – "Ясно! Одна ты стесняешься! Так?" – "Угу…" – "Ну, вот что… Пойдём сейчас. Готова?" – "М-м-м…"- "А чего медлить! Я всегда так: решила и сделала. Даже папа часто меня, что я слишком скорая на решения, – засмеялась Ренана, помолчала и добавила: – А ты ведь не знаешь, что моя бабушка Ривка дружит с твоей бабушкой Ханой… Сейчас, правда, они только перезваниваются – ведь наши живут в Неве-Меирии". – "А о каком Нахуми говорил Шмулик? Цвику я помню, а Нахуми…" – "Это старший сын Амихая", – коротко проговорила Ренана.
      И вот они стоят перед дверью квартиры на первом этаже, и Ширли никак не может поднять дрожащую руку к кнопке звонка. Ренана решительно нажимает на кнопку. За дверью тишина, потом звук торопливо семенящих шагов, хрипловатый, похожий на мамин, слегка дрожащий голос: "Кто там?" Ширли неслышно шепчет сдавленным от волнения голосом: "Я, Ширли Блох…" Ренана с улыбкой громко откликнулась: "К вам пришла ваша внучка Ширли!" Дверь распахивается, на пороге – маленькая кругленькая бабушка Хана. Она застыла, отступила назад, всплеснула руками, и в глазах у неё заблестели слёзы. Она кричит в глубину квартиры: "Гедалья! Гедалья!
      Иди сюда! К нам гостья пришла! Дорогая гостья!" – "Какая такая гостья?" – гудит голос дедушки из другого конца коридора. А вскоре и он сам появляется из комнаты, которая служит ему кабинетом.
      Ширли смутно припомнила, что когда детьми они приходили в гости к бабушке и дедушке, он никогда не позволял им заходить в свой кабинет. Но с порога можно было видеть крохотную комнатушку, стены которой были заставлены стеллажами и полками, которые ломились от множества книг, тяжеленных фолиантов; им, судя по виду, не меньше ста лет, а может, гораздо больше. Дедушка Гедалья острым глазом оглядывает Ширли и, отвернувшись, ворчит: "На отца похожа… Зато близнецы – на Рути, вернее, на меня…" – "Ну, и что, Гедалья! Вот, девочка пришла к нам в гости. А ты подружка моей внучки, – обращается она к Ренане и широко улыбается: – и внучка рава Давида Ханани и моей подруги рабанит Ривки? Как бабушка? Я ей несколько дней не звонила! Обязательно передай ей привет от меня!" – "Да, обязательно передам бабуле Ривке привет – она будет рада! А зовут меня Ренана Дорон". – "Ну, что же мы тут стоим! Проходите, проходите, садитесь! Гедалья, прерви на время свои занятия: такие гостьи к нам пришли! Наша внучка Ширли и внучка моей подруги Ривки! Смотри, как девочка выросла! А волосы… если бы не чёрные, как у Моти, ну, совсем, как у меня были!.. Помнишь, Гедалья, какие у меня были локоны, когда мы познакомились? У тебя, лапочка, цвет волос папин, а мягкие, нежные локоны, как были у меня и у твоей мамы. А у близнецов – почему-то наоборот… Цвет дедушкин, а жёсткие и вьются, как пружинки…" – "Сейчас у них волосы совсем не так вьются, как ты думаешь…" – выдавила смущённо девочка; она вспомнила, что братья выделывали со своими волосами последние годы.
      Бабушка Хана просияла, подсела к внучке и погладила её по голове, потом осторожно и робко поцеловала в щёчку. Ширли смутилась и вдруг повернулась к старушке и в ответ пылко обняла и поцеловала её. Хана заплакала: "Ой, моя девочка, маленькая, худенькая, ласковая! Сколько раз ты мне снилась, как ты приходишь к нам в гости!.. Как я хотела видеть тебя! А братишки, почему?.." – старушка неожиданно оборвала себя и испуганно прикрыла рот рукой. Ширли покраснела, расширила глаза и беспомощно посмотрела на Ренану. Ренана тут же ловко перевела разговор на другую тему: "Ширли хочет поступить учиться в ульпену в Меирии, где наши мамы учились…" Тут уж и дед Гедалья заинтересовался, он принялся расспрашивать девочку о том, почему она решила идти в ульпену, если её мама давно порвала с традицией, и у них дома нет ничего, на чём она выросла, и её муж…
      Хана решительно его оборвала: "Гедалья, мы не будем сейчас обсуждать это!
      Уважение к родителям – первое дело!.." – "Значит, ты решила вернуться к корням?" – серьёзно и ласково глядя на девочку, спросил дед. – "Да!" – твёрдо произнесла девочка, и дедушка в первый раз с момента её появления у них в доме улыбнулся. И спросил: "А мальчики? Галь похож на меня! Гай тоже, но Галь больше: глаза такие же острые и серьёзные, Гай, тот помягче будет… Галю бы подошло мне наследовать…
      Ну, и Гаю тоже…" – "Нет, с этим не получается… – сокрушённо проговорила Ширли, качая головой, – у них другие интересы…" Старая Хана вышла на кухню и, выглянув оттуда, поманила Ширли: "Пошли, девочка, помоги мне". Ширли встала, кивнув деду, и направилась на кухню. Ренана осталась беседовать со старым Гедальей. Хана разогревала в микрогале, вытаскивала и выставляла на передвижной столик всевозможные ханукальные блюда. Она тихо прошептала на ухо внучке: "Ширли, мы не говорили дедушке, как Галь и Гай избили старшего сына Нехамы, внука Ривки. Мы с Арье и Амихаем постарались, чтобы он не узнал. Его бы это очень расстроило: мало того, что избили, и так зверски… Этим дурацким ка-ра-тэ занимаются, совсем не еврейское дело… все эти драки… Ещё и то, с чего всё началось… Эти песенки… как-его-там?.." – "Бабуленька, а почему они с мамой не поговорят, Арье и Амихай?" – "Ой, не спрашивай, внученька!..
      Дедушка больше всего переживает за твоих братиков. Они нам были таким утешением… после всего…" – и по лицу старушки заструились слёзы. Она давилась слезами, стараясь не всхлипывать, чтобы муж не слышал. Ширли удивлённо и с состраданием взглянула на бабушку. У них дома никогда не вспоминали об истории семьи Магидовичей, девочка об этом, во всяком случае, не знала. Она прижалась к старушке, стала покрывать её лицо поцелуями, успокаивая: "Что ты, бабуль!.. Я же к вам пришла!.. Не надо плакать, родная!" Понемногу старушка успокоилась.
      Вскоре на столе стояли красивые чашки с блюдцами, глубокая тарелка с румяными картофельными оладьями, блюда с пончиками всевозможных форм и размеров, варенье, конфеты. Посреди стола важно пускал ароматный пар большой фарфоровый чайник.
 

***

 
      Распахнулась входная дверь, и вбежали двое мальчишек примерно 10-11 лет. Из-под одинаковых простеньких чёрных кип с фиолетовым отливом у одного выбивались лохматые светлорыжие кудряшки и яркие голубые (почти такие же, как у бабушки Ханы!) глаза. Другой, немного помладше, отличался от первого короткими тёмными волосами, отливающими тёмной медью и острыми, словно угольки, темно-карими глазами. При этом в глаза бросалось удивительное для двоюродных братьев сходство – и манеры, и жесты, и мимика, и даже немного черты лица, а главное – россыпь веснушек на носу и щеках. Ширли заметила, что россыпь веснушек на лице темноволосого была определённо погуще.
      Голубоглазого мальчишку Ширли запомнила ещё с концерта в "Цлилей Рина" – это и был её кузен Цви-Хаим Магидович, как Ширли уже знала, один из самых многообещающих солистов студии. С ним-то и начал заниматься Шмулик на флейте и хочет учить игре на шофаре! А второй, как она поняла, Нахуми – о нём Шмулик тоже сегодня упоминал. С семьёй Амихая Блохи почти не общались даже в лучшие времена, поэтому Нахуми, его сестру и брата Ширли почти не помнила. Смутно припоминались поджатые губы матери и её осуждающие (кого?) слова, что дети Арье и Амихая не только двоюродные, но и молочные братья; что это такое, она тогда не понимала.
      "О, мы вовремя пришли, Цвика! Смотри – на столе снова гора бабулиных суфганьйот!" – воскликнул обладатель тёмных глаз-угольков. Хана заулыбалась: "Посмотрите, Цвика, Нахуми! К нам такая гостья пришла! Вы помните? Это ваша двоюродная сестра Ширли, дочка Рути!" – "Это той Рути, что в Далете живёт?" – догадался Нахуми, сын Амихая. Слова "в Далете" мальчишка произнёс с нажимом. Эти слова, как и въедливый насмешливый взгляд глаз-угольков, которыми Нахуми её буквально поедал, очень смутили Ширли. Ренана незаметно погладила её по плечу, стараясь подбодрить.
      Цвика во все глаза смотрел не на Ширли, а на Ренану. Ширли улыбнулась, вспомнив всё, что она слышала об этом неугомонном шалуне, ещё когда он был крохой с голосом, как колокольчик. Ехидный Нахуми сварливо продолжал: "Они же живут не по-нашему!" – "Нахуми, прекрати! Тётя Рути моя дочка, а Ширли – моя внучка, такая же, как и вы оба! Она хочет учиться в нашей ульпене", – осадила мальчишку бабушка Хана, а дедушка Гедалья добавил: "Ширли решила вернуться к нам той же дорожкой, по которой её мама ушла от нас. Хочу верить – и всех за собой приведёт! Только учись, девочка, как следует! Ренана, ты, внучка рава Давида, не оставишь её? Ей будет очень непросто, потребуется поддержка! Ширли, если ты серьёзно решила вернуться, то и мы поможем. Ты же наша родная кровь! Приходи в любое время! А если сможешь, и братьев приводи!" Ширли опустив голову, пролепетала: "Спасибо, дедушка… Конечно, я буду приходить к вам. А можно с Ренаной?" – "Ну, конечно!
      Внучку рава Давида, дочку Нехамеле, мы всегда рады видеть! Ведь твою маму мы, знаешь, с каких годков знаем? Она всегда была умница, училась хорошо! Вот и папу твоего, такого хорошего и серьёзного, выбрала!" – "Гедалья, перестань!" – снова нахмурилась Хана, опасаясь непредсказуемого поворота беседы. Гедалья выглядел немного смущённым. Он помолчал, а потом обратился к Ширли: "Ширли, я серьёзно говорю. Если бы ты смогла привести сюда своих братьев, ты меня очень порадовала бы… Как бы я хотел посидеть и потолковать с Галем, поучить с ним Тору, Гемару…" – мечтательно произнёс старик, не замечая смущённых взглядов, которыми обменялись между собой Ширли, Ренана и старая Хана. В глазах старика вдруг блеснуло нечто, похожее на слезу. Цвика подошёл к деду и прижался к нему: "Не надо, дедуль, не расстраивайся!.. Мы тебя любим!" Старик поднял голову, взгляд его по-прежнему был так же остёр и строг: "Всё в порядке, детки мои!" Ренана внимательно поглядела на маленького рыжего Цвику и улыбнулась: "А мы вас сегодня вспоминали – Шмулик и Рувик рассказывали. Ну, а как ты пел на концерте в "Цлилей Рина", мы все слышали! Правда, Ширли?" – "Мы с Нахуми теперь вместе в студии занимаемся: я его привёл, и Гилад принял, – он помолчал и тут же заявил Ренане: – И тебя мы узнали: ты сестра Шмулика и Рувика, ты ужасно на них похожа!
      Шмулик – наша гордость! Бабуля, дедуля, вы знаете: это он угав придумал и лучше всех на флейте играет. А Рувик – наш поэт, как и Гилад. Он с Нахуми уже начал гитарой заниматься, – восторженно пояснил мальчик бабушке и дедушке, потом похвастался: – Я и нынче буду петь на концерте!" – "Тогда тебе надо немного отдохнуть перед концертом", – вполголоса заметила бабушка.
      "Твои братья очень хорошие, с ними так здорово, так весело! Мы их все очень любим! – возбуждённо тараторил мальчик. – Вы бы знали, как в нашей студии здорово и интересно!.. Я тоже хотел бы научиться играть на угаве Шмулика, но Ронен сказал, что сейчас мне ещё рано… Они там что-то проверяют, отрабатывают… только Ронен и Шмулик. А почему ты не привела братьев?" – вдруг спросил Ренану Цвика. – "В следующий раз обязательно придём все вместе", – пообещала девочка.
      Девочки ещё немного посидели и встали, собираясь уходить. Ренана сказала обоим мальчикам: "Вы приходите к нам. Знаете ведь, где мы живём? Тут рядом, через два квартала. Можете у нас заниматься. И слушать музыку – у нас всё время звучит музыка!" Дедушка Гедалья сказал Ширли на прощание: "Внученька, я очень рад, что ты вернулась – во всех смыслах! Правда, очень рад. А если бы вся твоя семья так же вернулась, это было бы мне просто как бальзам на сердце! Приходи, почаще приходи. Если что, знай – у тебя есть родные и близкие тебе люди! Знай и помни!
      И я, и бабушка, и дяди с тётями, и двоюродные братья и сёстры! Приходи, мы тебя будем ждать!" – и улыбнулся девочке, которая ответила смущённой улыбкой. – "Приходите, приходите к нам, девочки! Ширли, дорогая внученька, мы так рады тебя видеть! – улыбаясь сквозь слёзы, твердила Хана. – А ты, Ренана, приводи своих братьев, и сестричку приводи! Все приходите к нам в гости! И бабушке обязательно от меня привет…" Вышли на широкую улицу, где было множество магазинчиков. Неожиданно Ширли обратилась к подруге: "Слушай, Ренана, а что если ты мне поможешь сшить пару юбок… А-а?" – "С удовольствием. А чего ты вдруг решила?.." – "Ну… понимаешь…
      Мне не совсем удобно гулять по вашему посёлку в моих брюках. Можно, конечно, юбку-брюки, но просто брюки… Вообще-то я всегда ужасно любила брюки – удобны и мне идут… Но… сама понимаешь… И бабуле, наверняка, было бы приятно, если бы я одевалась, как у вас принято…" – "Который час? Есть немного времени! У тебя есть деньги, или я одолжу?.." – "Есть, конечно!.. Но тогда как с концертом…" – "Не волнуйся за это – времени ещё навалом! Магазин тут, за углом". – "А что?" – не поняла Ширли.- "Выберем и купим ткань, какую ты захочешь. И сейчас же начнём и кончим. Полчаса – больше времени у меня не займёт. До вечера успеем. И в новой юбке пойдёшь на концерт!" И девчонки побежали в магазин.
 

***

 
      Сидя рядом с подругой и любуясь, как она ловко орудует на старенькой швейной машинке, Ширли вдруг вспомнила, что обещала маме позвонить, но до сих пор этого не сделала. Она вытащила та-фон и набрала номер. "Что-то ты загуляла, дочка! И папа чего-то задерживается на работе, он звонил. И я одна… Мальчики куда-то убежали… Что ты говоришь? Навестила моих? Ну, ладно, молодец… А когда придёшь? Только вечером? Какой ещё концерт!.. В "Цлилей Рина"? Доченька, ну, я же волноваться буду! Зачем тебе это! Беседер… После окончания позвони, папа тебя заберёт, если… освободится с работы…" Ширли закрыла та-фон с немного виноватым, растерянным видом. Ренана, не поднимая головы, сосредоточенно вела очередной шов, только вдруг спросила: "Я так поняла, что ты не в курсе истории семьи бабушки и дедушки?" – "Не-а… А что, там какая-то тайна? Почему и бабуля плакала, и у дедули были слёзы в глазах?" И Ренана рассказала ей всё – и о смерти маленьких близнецов за несколько лет до рождения Рути, и историю Йоси, старшего сына Ханы и Гедальи. Об этом знали все в Меирии, очень сочувственно относились к Хане и Гедалье и старались ни словом не упоминать Йоси. Рассказала Ренана и о том, что Хана просила дочь дать только что родившимся близнецам имена Цви и Нахум, но Моти настоял на именах Галь и Гай, а Рути ни в чём своему мужу не перечила. "Зато смотри: твоих кузенов так и назвали – одного Цви-Хаим, другого Нахум-Йонатан…"
 

***

 
      Ренана с удовлетворённой улыбкой привычно выслушивала скупую похвалу мамы по поводу новой длинной узкой юбки, которая красовалась на миниатюрной Ширли, делая её ещё стройнее и изящнее. Длинный свитер и шарф зрительно делали девочку в этой юбке как бы чуть выше ростом.
      Шмулик при виде Ширли в новой юбке восхищённо ахнул, Рувик густо покраснел, а Ноам только сдавленным голосом и, заикаясь, промямлил: "Х-р-р-шо, Шир-ли… Моя сестрёнка – отличная мастерица!.. Ну, поехали, что ли…" Ренана с Ширли и близнецы забрались в большую новую машину Ирми, где уже на переднем сиденье сидел Максим, за ними на заднее сиденье втиснулись родители с Ноамом и Шилат.
      Как только они оказались в "Цлилей Рина", близнецов тут же след простыл. Ренана понимающе кивнула: "Все студийцы собираются… Последние инструкции, то-сё…
      Наши-то, как ты понимаешь, сейчас не поют!.." – "Ага…" Ширли опасливо пролепетала на ухо Ренане: "Я вообще-то привыкла к брюкам. Не знаю, как удастся поплясать в узкой юбке". – "Да ты что, я же глубокую складку сделала сзади! Знаю же, как мы танцуем!" – засмеялась Ренана. – "Смотри, Ренана: студийцы уже в зимнем варианте своей студийной формы?" – "Ага! Правда, красиво?" – "Очень! Даже лучше, чем летняя", – улыбнулась Ширли, глянув на близнецов и тут же увидев Цвику, а с ним рядом Нахуми.
 

***

 
      Проследив за направлением взгляда подруги, Ренана обратила её внимание на двух светлорыжих мужчин рядом с Цвикой и Нахуми: "А это – смотри! – твои дядюшки, Арье и Амихай. А вот, смотри, Тили, жена Арье…" – "Да, я узнала. А где жена Амихая? Я её вообще не помню…" – "Дома, наверно… Она вообще не ходит на эти концерты, тем более, сейчас: она ждёт четвёртого… – не глядя, буркнула Ренана.
      – Пошли, поздороваемся, заодно и снова познакомишься!" Значительно позже, после возобновления тесного общения с роднёй матери, Ширли заметила, что мамины младшие братья чертами лица, цветом глаз и волос очень похожи друг на друга. При этом старший Арье – немного выше ростом, плотнее, и вообще выглядит солиднее худенького, подвижного Амихая, который даже показался Ширли похожим на мальчика-подростка. Но главное отличие: лицо Амихая было до того густо усыпано рыжими веснушками, что казалось смуглым, особенно рядом с тронутым трогательной россыпью светлых веснушек лицом Арье.
      Между женой Арье, Тили, и Амихаем робко прижимался к отцу очень похожий на него маленький, лет 5-6-и, мальчик. Это был его младший сынишка Идо, с такими же грустными выразительными голубыми глазами, светло-рыжими волосами под тёмной кипой, его лицо точно так же, как у отца, густо усыпано рыжими веснушками. Дочь Амихая 8-летняя Лиора, на первый взгляд, казалась похожей на старшего брата – такая же черноглазая и темнокудрая, но на её лице не было ни единой веснушки.
      Она кинула на Ширли "по-девчоночьи" кокетливый взгляд и продолжила оживлённо болтать с сыновьями Арье 9-летним Эйтаном и 7-летним Иланом. Тили, с миловидного лица которой, казалось, никогда не сходит ласковая улыбка, держала на руках двухлетнюю Сигалит, в отличие от жгуче-чёрных средних братишек, похожую на старшего брата Цвику.
      "Да, племянница, выросла ты, ничего не скажешь", – улыбнулся Арье. Амихай только смущённо кивнул и обвёл рукой стоящих вокруг детей: "Наши дети, твои кузены!" Цвика тут же вмешался и представил Ширли своих младших братьев и сестрёнку.
      Нахуми кивком указал на своих младших сестру и брата, пробормотав их имена, и тут же потянул Цвику в толпу студийцев: "Пошли, тебе пора…" Амихай снова кивнул Ширли и пробормотал: "Ну, ещё увидимся… Сидеть, наверно, будем рядом…" – и двинул за старшим сыном, следом за ними -Арье.
      Ренана показала подруге приближающуюся к ним сестру Рути, Морию, и её мужа-альбиноса Эльяшива. Они пришли всей семьёй – с двухмесячной дочкой и двумя старшими девочками, на вид 2 и 3 лет. Они устроились между Доронами и братьями Мории.
      Мория и Тили очень нежно и по-родственному расцеловались. Тили тут же обратила внимание Мории: "Ты помнишь свою любимицу? Вот она, вернулась к нам!" – "Это что, неужели Ширли? Как ты выросла, девочка моя! Ты меня, наверно, и не помнишь… Ну, так давай снова познакомимся и подружимся! Вот мои дочки – Эстер, Рохеле и Ривка, а это мой муж, Эльяшив Бен-Шило!" На первый взгляд муж тётки не понравился Ширли. За сильными очками виднелись маленькие красные глаза, опушённые белыми ресницами, такие же брови и волосы; он показался Ширли чуть ли не уродом – на фоне очаровательной маленькой Мории, похожей на Рути и бабушку Хану на старых фотографиях. Зато малышки совершенно очаровали Ширли, и она ласково погладила и расцеловала всех по очереди. Ширли тихонько поведала о своём впечатлении Ренане, но та пожала плечами и ответила: "Ну и что, что альбинос! Он очень добрый, Морию любит, а она его. Зато у Амихая жена красавица… А что толку!" – "У Амихая??!" – "А что ты удивляешься! Мама говорит, что ребёнком он был совершенно очаровательным, и веснушки нисколько не мешали…
      А уж такой добрый и ласковый!.." – "Но что у него?.." – "Ты же видишь: Арье и Мория – всей семьёй, Мория даже с малышкой, а Амихай – только с детьми… Как вдовец…" – "Ну, не говори так… Она же, наверно, не может…" Ширли посмотрела на Морию, за которую цеплялись Эстер и Рохеле. Потом рассеянно перевела взгляд на Лиору, дочку Амихая. Поморгала и снова перевела глаза с кучерявой светлорусой малышки Эстер на Лиору, снова на Морию, светлые волосы которой почти полностью прикрывал темно-каштановый парик. Потом ошеломлённо прошептала подруге: "Смотри: чёрненькая Лиора и сероглазая светленькая Эстер, или её мама Мория, – словно одно лицо! Я и не знала, что такое возможно!" – "Да, вся Меирия говорит: Лиора только масть и взяла у матери, остальное всё – ваше! И характер тоже…"
 

***

 
      Прожектора осветили сцену-ракушку, задник которой украшала огромная ханукия, на которой уже сияли 6 больших свечей; одна, как и положено, чуть в стороне.
      Публика затихла и, как по команде, уставилась на сцену. Как всегда, любимые артисты были встречены криками радости и бурными аплодисментами.
      В общем-то, концерт не намного отличался от первого, на котором была Ширли.
      Исполнялись в основном те же самые песни, но публике не надоедало их слушать снова и снова, под них танцевать, хлопать и подпевать им. Тем более оба артиста каждый раз украшали исполнение новой аранжировкой. Так же любовно публика реагировала на появление Шмулика с флейтой. Ширли несколько раз слышала за своей спиной сожаления, что милые близнецы Дорон не могут сейчас петь, что вообще больше никогда не будут радовать людей детскими звонкими голосами. "Такова судьба многих мальчиков. Ничего не поделаешь", – глубокомысленно заметил Арье, на что Амихай откликнулся: "Наших мальчишек ждёт то же самое. Но пусть поют сейчас, пока поётся…" – "Вы неправы, ребята, – услышала Ширли чей-то густой бас и, вздрогнув, оглянулась – это был Эльяшив, муж Мории. – Откуда тогда берутся взрослые певцы с хорошими голосами?" – "Так это ж надо год, а кому и больше, выдержать как бы карантин!.. Не всем это дано выдержать, – протянул Арье и потянул брата за рукав: – Пошли, попляшем…" Малышка Сигалит и дочка Амихая Лиора остались сидеть с Тили, а Эйтан с Иланом и Идо пошли следом за отцами.
      К братьям Магидович присоединился муж Мории, Эльяшив. Он усадил на плечи Рохеле, подхватил на руки и прижал к себе крохотную трёхмесячную Ривку и так танцевал рядом с братьями жены. Рядом с ним, ухватившись за край пиджака, топталась и весело смеялась Эстер. Ширли с нескрываемой тревогой глядела на неразумного, с её точки зрения, родственника. Но вот уже и Арье усадил на плечи малышку Сигалит, а Амихай своего Идо, и все трое образовали свой маленький семейный кружок, внутри которого с хохотом подпрыгивали средние мальчишки Арье. Впрочем, альбинос вскоре запыхался и ссадил с плеч среднюю дочурку Рохеле, ещё крепче прижав к себе малышку Ривку.
 

***

 
      Как и в прошлый раз, Ширли то отплясывала с девушками и молодыми женщинами, то усаживалась между Морией и Нехамой, украдкой поглядывая на Ноама, который, как всегда, раскачивался и застенчиво топтался между мощным Ирми и тщедушным Максимом, так же украдкой поглядывая на Ширли. Бенци танцевал рядышком с Ирми.
      Гилад объявил антракт, после которого были обещаны композиции с шофаром. Пока мужчины молились, Мория кормила Ривку грудью, что немало поразило Ширли: зачем надо было такую кроху таскать на концерт, и себе, и ей создавать проблемы. Но она ничего не сказала тётушке – зачем омрачать возобновлённое знакомство!
 

***

 
      Второе отделение концерта открылось композицией, которую Шмулик исполнял на флейте на пару с Цвикой, который то пел звонким, чарующим голосом, то прикладывал к губам флейту, и над "Цлилей Рина" неслось затейливое двухголосие.
      Как только отбушевал шквал аплодисментов, которым публика отметила восхождение на небосклоне хасидской песни новенькой рыженькой звёздочки – Цви-Хаима Магидовича, Мория с семьёй покинули Лужайку. Арье и Амихай остались, тогда как их младшие дети и Тили, жена Арье, отправились домой вместе с Морией и Эльяшивом.
      Ширли не без сожаления попрощалась с вновь обретёнными родственниками, понимая, что они нечасто посещают подобные мероприятия. Она поняла, что Мория потрудилась придти сюда с тремя малышками, только чтобы послушать племянника Цвику, о котором уже начали говорить на их улице.
 

***

 
      Снова полилась зажигательная мелодия, и все пустились в пляс.
      Ширли украдкой оглянулась на площадку, где плясали мужчины. Она пошарила глазами по кругу танцующих мужчин и мальчишек, отыскала веселящихся рядом Ноама, Ирми и Максима, даже успела перехватить смущённую улыбку Ноама. И вдруг увидела непосредственно за спинами всех троих, в неосвещённых зарослях расплывчатые, мощные фигуры своих братьев. Они как-то странно то ли покачивались, то ли дёргались, не попадая в такт звучащей музыке. Ширли подумала, что их просто ноги не держат. А позади, нависая над ними – в том же ритме мотается мешкообразная фигура Тумбеля, сжимающего в правой руке нечто маленькое и блестящее, похожее на та-фон. Он то и дело поглядывал на чуть поблескивающий приборчик, а потом снова скользил взором по фигурам танцующих мужчин, пристально вглядываясь в юных артистов в ракушке.
      Девочка похолодела от ужаса. Блуждающий блик прожектора на мгновение выхватил из мрака их лица. Ширли увидела: братья указывают друг другу пальцами то на танцующих, то на сцену-ракушку, то на поющих и играющих артистов – и при этом издевательски ухмыляются. При следующем падении блуждающего блика на то же место, она заметила, как Галь что-то прошептал, мотнув головой, ткнувшись носом прямо в ухо Тиму, тот кивнул, снова глянув на нечто та-фонообразное, которое держал в правой руке. По спине девочки пробежал холодок. Она незаметно толкнула подругу.
      Та посмотрела на неё с удивлением: "Ну, что с тобой? Что это ты побледнела?
      Устала?" Ширли одними глазами указала ей на то место, где среди густых зарослей, почти недоступные свету фонарей, заливающих "Цлилей Рина", еле видные, качались, как будто ноги их едва держали, её братья, и на маячившего за их спинами Тумбеля.
      "Что такое? Смотрят? Ну, и пусть смотрят! – прошептала беззаботно Ренана. – Пусть видят, как мы веселимся! Пусть позавидуют!" – "Боюсь, они не завидовать сюда пришли, и даже не посмеяться над нами…" На сцене плавной дугой выстроились студийцы-участники ансамбля духовых инструментов. В центр полукруга вышли Гилад и Шмулик – старший со свирелью, младший с неизменной флейтой. Публика затихла, ожидая новых мелодий. И вдруг…
      Как только зазвучали первые певучие, задумчивые такты мелодии, исполняемой дуэтом – Гилад на свирели и Шмулик на флейте, – пала тишина… Словно бы на "Цлилей Рина" набросили необычайно мягкий, толстый, рыхлый матрас, набитый нечистой ватой. О, Ширли было слишком хорошо знакомо это ощущение – голову вкрадчиво обволокло и сжало, как тисками, из глубины живота медленно поднималась дурнота.
      Она судорожно сглотнула, беспомощно оглянувшись по сторонам.
      Шмулик недоумённо застыл, продолжая держать флейту у самых губ, Гилад бессильно опустил руку со свирелью. Студийцы со страхом и недоумением взирали на своих руководителей. Гилад шевелил губами, как будто пытаясь то ли что-то сказать, то ли спеть – кромешная тишина царила безраздельно. Публика застыла в лёгком испуге, на лицах отражалось тревожное непонимание происходящего. Кто-то держался за виски, кто-то судорожно сглатывал. Ширли поняла, что неприятные ощущения поразили не только её, и мурашки побежали у неё по спине: это напомнило полузабытый кошмарный сон. Да, похожее случилось у них дома как раз перед её первым посещением "Цлилей Рина". Пришли братья с Тумбелем – и через четверть часа у неё замолк проигрыватель, а она тогда слушала новый диск Гилада и Ронена.
      Тогда ей тоже показалось, будто на комнату накинули толстый слой чего-то мягкого и рыхлого. А мама рассказывала, что в тот же момент само собой неожиданно вырубило звук телевизора – а ведь и там в качестве музыкальной заставки звучала какая-то клейзмерская мелодия. Правда, сейчас она и не вспомнила, что нечто подобное им всем довелось испытать на Дне Кайфа. Однако, сопоставить два похожих странных явления ей ничего не стоило. Она наклонилась к Ренане и тревожно прошептала, продолжая судорожно сглатывать: "Это они, я уверена, что-то такое сделали!.. Этот мерзкий Тумбель… Спрячь меня!.. Надо вашему папе сказать…" Ширли только одному порадовалась: Мория и дети успели уйти домой, и им не пришлось пережить этот странный кошмар. Оглянулась: Ренана шептала что-то на ухо изумлённой и напуганной Нехаме, побледневшей от ужаса и нахлынувшей дурноты.
      Немного придя в себя, Нехама попросила: "Доченька, позови папу". Маленькая Шилат, тоже бледная, тут же вскочила и побежала к отцу, который недоуменно стоял в кругу застывших и изумлённых людей, рука на плече Ноама. Он тут же пересёк площадку и подошёл к Нехаме с Ренаной. Ренана что-то шепнула отцу, он кивнул и направился обратно, где, застыв, стояли считанные минуты назад весело и зажигательно танцевавшие и подпевавшие парни и мужчины.
 

***

 
      Ронен оглянулся по сторонам, увидел растерянные лица своих питомцев, которые словно бы в отчаянии взывали к ним с Гиладом: "Сделайте же что-нибудь!.." Внезапно он с отчаянно лихим выражением лица вытащил из-за пазухи и приложил к губам шофар. Вязкую немоту прорезали неожиданно громкие и грозные ткуа, затем – россыпь труа. Четверо подростков-студийцев переглянулись, коротко кивнули друг другу, вытащили и вскинули свои шофары, вторя Ронену. Почуяв, что в вязкой немоте удалось пробить брешь, ребята воодушевились. Они захотели во что бы то ни стало разорвать в клочья рыхлую немоту – и, похоже, впятером им это удалось!
      Вслед за труа над "Цлилей Рина" зазвучала грозная россыпь шварим. Ширли из толпы высоких девушек глянула в темень, снова увидела своих братьев и меж ними Тумбеля; он лихорадочно молотил толстыми пальцами по кнопочкам странного, пёстро в темноте посверкивающего та-фона. Как ни темно было, как ни стремителен был полёт блика света, на мгновенье осветившего троицу, затаившуюся в густых зарослях, но Ширли показалось, что она успела схватить досадливую растерянность и злобное недоумение на лицах всех троих. Тумбель шевелил скривившимися в брезгливой усмешке губами, что-то внушая её братьям, потом закрыл та-фон и раздражённо сунул в карман. Все трое тут же растворились в тёмных зарослях. Спустя считанные секунды на этом месте появились высокие молодые парни с Ирми во главе – и никого не нашли; только поломанные ветви, будто проломилось сквозь кустарник стадо крупных животных.
      Ширли снова глянула на Нехаму, потом на Бенци. С облегчением она ощутила, что, как только над "Цлилей Рина" рассыпались громкие шварим, пропали все жуткие ощущения. Ронен снова протрубил в шофар – раздалось ещё более протяжное, громкое, тревожное и грозное ткуа! Казалось, повеяло свежим ветерком, развеявшим душную затхлость, внесённую странным, неведомым эффектом.
      Гилад весело вскинул руки и, выйдя на середину, улыбнулся публике: "Не пугайтесь: маленькая непредвиденная неполадка. Продолжаем наш концерт! Наши "Тацлилим" в полном составе исполняют попурри!" Но после неожиданного события это уже было не то веселье, словно испарилась прежняя зажигательная радость. Как будто вместе со звуками весёлой зажигательной музыки злоумышленники украли чистые искры радости, и это внесло в души людей смятение, необъяснимую тревогу и непонятные страхи.
 

***

 
      От "Цлилей Рина" к выходу из Парка шла притихшая толпа. Не было привычного весело галдящего обсуждения концерта, распевания хором любимых мелодий. Магидовичи испарились и увели сыновей – Ширли даже не успела с ними попрощаться. Бенци о чём-то тихо беседовал с Гидоном. Ширли крепко схватила за руку Ренану, которая другой рукой бережно поддерживала маму, и тихо бормотала: "Они украли у нас радость…" Она услышала ломкий голос одного из близнецов, оглянувшись, поняла, что это Рувик. Пристально глядя на неё огромными невидящими глазами, он бормотал:
      "Это было пространство украденных мелодий…" С другой стороны она услышала шёпот Ирми: "Ребята, я уверен: это то, о чём я вам говорил…" – "Но… каким образом? И кому это было нужно? Не по-ни-ма-ю!" – это уже мягкий басок Ноама. – "В кустах крутились… э-э-э… некоторые, к "Лулиании" имеющие отношение", – шептал Максим. – "Мы их так и не нашли. Смылись, как только мы пошли в обход, и теперь ничего не докажешь…" – это уже Ирми. – "…Нам необходим индикатор…" – серьёзно проговорил Бенци, а шедший с ним рядом Гидон кивнул: "Кажется, какая-то зацепка уже есть…" – "Вот нам и поле исследований! – не игры, не финансовые программы для заказчика-хуль, а настоящее дело…" – "У меня повторились знакомые симптомы… как на Дне Кайфа, когда идиоты-силоноиды врубили свою музыку… И сейчас на работе то же самое, когда из кабинетов несётся силонокулл-салат…
      Вроде и негромко, а действует жутко: как будто в голову медленно-медленно что-то ввинчивают…" – "Неужели у вас силонокуллом балуются в рабочее время? – спросил удивлённо Ноам. – А я думал – компьютерные игры создают! Теперь-то понятно, какие у вас секреты!.." – "Ещё бы…" – обронил Ирми, Максим мрачно кивнул.
      Ширли с интересом взглянула на Ирми и медленно проговорила: "Мне тоже знакомо это ощущение, о котором адони… – она кивнула в сторону Гидона, -…говорил. У нас дома случилось то же самое, что и сейчас на концерте, когда Тумбель к братьям пришёл. Сейчас он тоже за кустами стоял, у него в руках был та-фон, и он всё время быстро-быстро нажимал кнопочки…" Ирми многозначительно переглянулся с Максимом и Гидоном, вскинул подбородок: "Та-фон? Интересно! Спасибо тебе, Ширли! Это важно – то, что ты сказала!.." – улыбнулся он ей и Ренане. Бенци с беспокойством обратился к Нехаме: "Ты-то как себя чувствуешь, дорогая?" – "Нормально…
      Сейчас нормально!.. Было нехорошо, какая-то сильная, необычная тошнота. Но ведь для меня это тоже нормально…" – "Когда было нехорошо?" – настойчиво спрашивал Бенци. – "Да вот тогда и схватило голову!.. А Шилат жаловалась, что и её начало тошнить… А потом внезапно всё прошло. Да, доченька?" – спросила Нехама у малышки, но та не отвечала. Она устало месила ногами придорожную пыль, и её глаза сами собой закрывались. Ноам поднял её на руки и понёс.
      Ширли позвонила отцу, попросив его подъехать ко входу в Парк. Закрыв та-фон и пихнув его в сумочку, она кинула взгляд на Ноама. Она украдкой наблюдала, как он ласково и бережно прижал к себе маленькую сестрёнку, и заулыбалась. Улыбнувшись смущённой улыбкой и густо покраснев, она попрощалась с Ноамом, с близнецами (и снова поймала пылающий взор Рувика, у которого за спиной уныло покачивалась старенькая гитара), расцеловалась с Ренаной, осторожно поцеловала Шилат, спящую на руках у Ноама, как будто нечаянно слегка коснувшись его пальцев. Потом сердечно попрощалась со старшими Доронами, махнула рукой Ирми и Максиму, а тут и увидела приближающуюся машину Моти.
 

***

 
      Когда Ширли уже садилась в машину, из тени неожиданно вынырнули и подошли к машине близнецы Галь и Гай. Они выглядели необычайно возбуждёнными и довольными – как будто выиграли в лотерею, по меньшей мере, пару-другую миллионов. Было заметно, что Галю этого явно недостаточно: он-то хотел бы гораздо большего!..
      Гай, тот с детства был приучен довольствоваться меньшим, чем его близнец!
      "Ну, как, dad, н-н-не откажешься подвезти своих без-без-без-лошадных, уставших от тр-р-рудов праведных с-с-с-сын-н-н-новей до… до… до… дому?" – "Как! И вы тут?! – изумился Моти. – "Да, а что? Р-р-р-разве не-не-не-льзя?" – заикаясь, спросил Галь. – "Кто сказал, что нельзя… Но что вы тут делали, можно папе узнать? Какие у вас тут труды праведные?! Ведь сегодня в "Цедефошрии" выходной!" – "Ну, понимаешь… Парк – он для в-в-всех эранийцев и гостей на-на-нашего города П-п-парк! В конце концов, м-м-мы взрослые люди, у нас наши важные дела!..
      Вот, новый ресторан "Таамон-Сабаба"! Какие обалденные штуки там подают! Маманька так не умеет готовить. Мы любим иногда туда захаживать. Не всё же в пабе у Оде-де-де… да…" – запинаясь, принялся объяснять Гай. – "И ни-ни-к-к-кому н-не д-д-дано посягать н-н-на н-н-наши права свободной личности! – вдруг раздражённо и напыщенно воскликнул Галь, у которого ещё сильнее, чем у брата заплетался язык.
      – Ра-з-з-ве не так?" – "Так-так, мальчики… – пробормотал Моти и вдруг, совершенно неожиданно и для себя, и для близнецов, добавил: – Особенно если вы не посягаете ни на чьи права таких же свободных личностей… э-э-э… членов семьи и соседей не слушать во время их серьёзных занятий вашу музыку, да ещё гремящую на всю улицу!.. Разве не так? Вам ведь в голову не приходит, что отец и дома работает, и ему необходима тишина…" Галь сверкнул глазами, но ничего не сказал, только качнулся и ухватился за брата. Ширли хотела что-то сказать, но перехватила свирепый взгляд Галя, который ещё и украдкой показал ей кулак. И она решила поговорить с отцом позже.
      Моти спросил с самым безразличным видом, глядя как бы в сторону: "Как я понимаю, вы были в Парке с вашим приятелем Тимом? Так, или нет? И где же он? Где его шикарный "Мерс" модного цвета гнилого болота?" – "Ну, dad, ты ж понимаешь! Спас-с-сибо ему за-за-за т-т-то, что он подвёз нас сюда!.. А с-с-счас… Ему необходимо беречь своё здоровье? он должен рано ложиться спать – и рано вставать…" – "Тогда что он делал с вами вместе в густых…" – начала Ширли, но Галь резко её прервал:
      "Нам неинтересно, что тебе у замшелых фанатиков, под пагубным влиянием досов примерещилось! И daddy, мы думаем, тоже! Поэтому если ты помолчишь, умно сделаешь! И здоровью полезнее! По-нят-НО?" – выкрикнул Галь последнее слово страшным голосом, и глаза его сузились, превратившись в две острые ледышки. Он приблизил своё свирепое, покрасневшее от ярости лицо к личику сестры, на котором отразился испуг, смешанный с отвращением. Моти не мог не вмешаться, хотя ему так и осталась непонятна истинная причина внезапной вспышки ярости сына, который только что выглядел таким довольным и торжествующим: "Да что это ты? Снова за старое? А ну-ка, мальчики, садитесь сзади. А ты, Ширли, правильно – вперёд…
      Едем скорее домой!" – "И как т-т-ты од-д-д-еваешься! С-с-совсем с-с-с ума сошла!" – "Не ваше дело!" – отрезала Ширли, поспешив сесть рядом с отцом. Но когда он выезжал на проспект, ведущий в Далет, он услышал, как Галь нагнулся вперёд и тихо, угрожающе прошипел прямо в ухо сестре: "И ва-а-ще мо-мо-мол-чи, о чём по-по-по-нятия не имеешь! А ля-ля-ляп-нешь к-к-кому – пеняй на себя…" Ширли ничего не ответила, только задрожала, как от озноба, и подумала: "А ведь как хорошо начинался вечер! Каким великолепным обещал быть этот концерт!.. Как отлично мы повеселились! Какие они чудесные! И что за люди в "Цлилей Рина"! Если бы не украденные мелодии…" Она только произнесла мрачным голосом загадочную фразу, которую Моти в тот момент не понял, а потом часто вспоминал: "Ну, неужели же им удастся проглотить мир этой прекрасной музыки, неужели же ему когда-нибудь придётся исчезнуть?" Первая атака Офелии Семья Блох сидела за обедом. Рути внесла из кухни запотевший кувшин с компотом и блюдо с фруктами.
      Галь вытащил откуда-то и разложил на обеденном столе свежий номер "Бокер-Эр". Он глубокомысленно морщил лоб, шевелил губами, демонстрируя усилия по поиску нужной статьи, долго и важно шуршал желтоватыми упругими страницами, распахнув газету почти на пол-стола, чуть не залезая страницами в тарелку сестры. Гай, сидевший с другой стороны от него, подпрыгивал на месте и подталкивал брата: "Ну, скорее же!
      Я не могу приняться за десерт без последней статьи нашей Офелии!" – "Да, братик, ты прав: нет ничего лучше, чем приправить десерт этой поучительной статьёй!" – важно отвечал Галь. Рути прикрикнула на мальчишек: "Что за поведение во время обеда? Что за газеты на обеденном столе? Уберите немедленно! И что это за наша Офелия? Кто она вам – тётя, бабушка?!" Слова матери мальчишки встретили громовым хохотом: "Ну, маманька, ты даёшь! Молодая красивая женщина – и бабушка! – захлёбываясь от хохота и вытирая глаза, восклицал Галь. – Да она моложе тебя!..
      Выглядит…" Рути растерялась, не зная, как реагировать, беспомощно посмотрела на мужа и пролепетала: "Моти, почему ты молчишь?" С Моти в последнее время творилось что-то неладное: он стал молчаливым, улыбка почти исчезла с его лица, чёрные красивые глаза потухли. Порой при взгляде на сыновей в глазах появлялось выражение загнанного оленя. Рути пыталась выяснить, в чём дело, но он каждый раз бормотал что-то насчёт того, что устаёт: мол, много работы навалилось. Даже Ширли не решилась поведать ему о произошедшем на ханукальном концерте. Моти заметил, что Галь угрожал сестре – это его насторожило и даже напугало, но и он не решился поговорить с дочкой, только догадывался: что-то сильно подействовало на впечатлительную девочку, отрицательные эмоции перевесили положительные. Но что так напугало её? Неужели это каким-то образом связано с тем, что в тот же вечер в Парке крутились близнецы, а может, и Пительман с ними. Однако, он категорически не желал иметь дело с Пительманом: себе дороже! Поэтому на возглас жены он ответил молчаливым, беспомощным пожатием плеч.
      Наконец, Галь воскликнул: "Вот оно! Слушайте: это очень важно знать каждому элитарию! – и он принялся читать, делая акцент в подходящих, с его точки зрения, местах, при этом многозначительно и насмешливо поглядывая то на сестру, то на родителей.
      "Как известно, завсегдатаи Лужайки "Цлилей Рина" – религиозная публика из эранийского пригорода Меирии, а также наезжающие в наш город в дни концертов группы "Хайханим" гости из горного посёлка Неве-Меирия и из Шалема. Всем направлениям в музыке они предпочитают "хасидскую музыку", а именно – одно из странных её направлений, которому они присвоили название "хасидский рок". А ведь видные психологи и музыковеды (из них самый известный Клим Мазикин) утверждают, что "хасидский рок" – своего рода звуковой наркотик возбуждающего действия.
      Стоит только обратить внимание на поведение зрителей на этих концертах! Так называемые "музыкальные композиции" сопровождаются странными "танцами", во время которых они разделяют мужчин и женщин смехотворной перегородкой, живой изгородью.
      Но изгородь не мешает им кидать друг на друга нескромные (чтобы не сказать – похотливые) взгляды, что ещё больше возбуждает животные инстинкты. Те, кто пасётся в "Цлилей Рина", не имеют никакого понятия о равенстве полов, поэтому женщинам для танцев отвели столь тесный закуток, что там они могут только нелепо топтаться, то и дело толкая друг дружку. Это вызывает доходящие до крикливых потасовок скандалы (и как они свою "музыку" слышат за этими криками?). А может, причина совсем в другом? Вот где стоило бы поискать нашим поборникам морали!
      Думаю, выяснилось бы много интересного… – Галь скроил гримасу, скромно потупившись и закусив губу, после чего продолжил: Кто хоть раз увидел эти странные "танцы" на концертах хасидской так называемой "музыки", того не могут обмануть их ханжеские призывы соблюдать скромность в одежде. Да и скромность ли это?! Или, может, попытки таким извращённым способом привлечь внимание?.." Тут уж Рути не выдержала: "О чём это она?!.. Да что она понимает в традициях!.." – "Мать, помолчи, дай дочитать. И не советую тебе оскорблять любимицу эранийских элитариев! А уж понимает она побольше твоей родни… э-э-э… Беседер, всё-таки родня!.. – скроил гримасу сын, похожий на её очень религиозного отца. – Офелия больше тебя понимает в жизни и в искусстве! Ты, что, считаешь, что разбираешься в современных направлениях музыки лучше Офелии Тишкер? Или, может, лучше самого Клима Мазикина?! Ты эту свою музыку изучала, когда до современных течений в культуре общество ещё не доросло. На чём ты выросла, лучше не вспоминать!.. Скажи, ты проходила требуемую переквалификацию в духе струи?" – "А у Тишкер есть музыкальное или другое образование по искусству?" – поинтересовалась Рути. – "Да! – запальчиво выкрикнул Гай. – Она очень-очень эрудированная во многих вопросах!
      Нам Тимми о ней рассказывал! И вообще!.. Со стороны виднее!" – "Она ссылается на самого Клима Мазикина! Понимаешь? – прошипел Галь и, досадливо махнув рукой, продолжил чтение: "Недавно нам стало известно, что так называемые "артисты" Гилад и Ронен предложили своим слушателям и поклонникам новый страшный звуковой наркотик – шофар. Они приспособили наркотические свойства его шаманской акустики не только для лишённых нормального человеческого смысла "ткуа" и "труа". Они попробовали на шофаре воспроизвести и так называемые "мэ-мэ-лодии". Существует мнение, что у духовенства бараний рог, называемый шофар, с древнейших времён используется для самых тёмных и фанатичных почти языческих служений и для запугивания своей невежественной паствы…" "Ну, конечно, зато завывание силуфо-куля, или похожее на падение ящика с бутылками с 15-го этажа грохотание ботлофона…" – вполголоса заметила Ширли. – "Ты помолчишь, или нет, идиотка недоделанная? – свирепо вращая глазами, поднося кулак к её лицу, взревел Галь. – Ещё хоть слово, пока я читаю!.. Предупреждаю! – и продолжил: "И вот теперь шофар, инструмент тёмной звуковой агрессии и запугивания, проникновения в подсознание слушателей и воздействия на него, поселенцы из Неве-Меирии и хулиганы "от музыки" (как они её понимают!) решили использовать на своих шаманских действах, словно бы в насмешку над здравым смыслом и культурой названных "концертами хасидской музыки". Они пытаются представить шофар инструментом для сопровождения, но кого это может обмануть!
      Разве аккомпанемент не воздействует на человеческую психику?! Ещё не сказали своего веского слова члены общества защиты животных. А между тем у них появились серьёзные подозрения, что рога для изготовления шофаров они обламывают у живых животных, причиняя им немыслимые страдания. Впрочем, этот аспект нуждается в дополнительном изучении, ибо изготовители шофаров продолжают настаивать, что это просто отпавшие рога… Вот мы и выясним истину!..
      Властям Эрании, и лично адону Рошкатанкеру, пора всерьёз заняться жуткими, почти языческими, таинствами, которые, по недосмотру городских властей, происходят на одной из красивейших Лужаек нашего любимого и популярного в Арцене Парка.
      Следует обратить внимание на участников этих шаманских действ под якобы невинным названием "Концерты хасидской музыки", а также на то, какие тёмные и фанатичные силы из Неве-Меирии задают там тон! Не настала ли пора запретить "концерты" дуэта шаманов от "искусства" Гилада и Ронена под двусмысленным названием "Хайханим" (стоило бы разобраться, что зашифровано под этим названием: чему они ухмыляются, над чем смеются?)?! Или хотя бы запретить использовать на этих "концертах" шофар, наносящий явный и непоправимый вред психике, а может, и умственным способностям посетителей "Цлилей Рина"? Как бы то ни было, но посещение наших эранийских мест культурного досуга пришельцами из других, тем более – дальних населённых пунктов Арцены, – следует разумно ограничить!" Моти хмуро молчал, ни на кого не глядя, только подумал: "Зато умственным способностям Офелии уже ничто не поможет – они давно в ущербе…" – но ничего не сказал. Рути, по лицу которой расплылись красные пятна, порывалась что-то возразить, протягивая руку к сыну, но Галь свирепо оглядел сидящих за столом.
      Гай веско прихлопнул ладонью по столу, так, что тарелки, стоящие на столе, легонько подскочили, и с кривой ухмылочкой заявил, пристально глядя на Ширли: "Ишь чего захотели: звуковой наркотик под видом концерта!" Галь пристально поглядел на брата, и тот как язык проглотил. После чего Галь продолжил чтение, поглядывая то на родителей, то на сестру: "В последнее время были замечены явные признаки того, что, судя по всему, любимцы религиозной публики Гилад и Ронен начали терять свою так называемую "артистическую" форму. Как свидетельствует эксклюзивный информатор, во время последних концертов они несколько раз внезапно замолкали. Это, конечно, вызывало горькое и шумное разочарование их поклонников и их бурную реакцию. При этом оба штукаря восполняли потерю голосов трублением в шофар, он же, как было сказано, источник тёмной звуковой агрессии".
      Тут уж Ширли не выдержала: "Это что, ваша звезда… э-э-э… крутой дезы… утверждает, что Гилад и Ронен внезапно потеряли голос?" Но тут Галь со всей силы ткнул её кулаком в бок: "Если ты скажешь ещё хоть одно слово…" – "И скажу!
      Лучше ты скажи, что вы там делали во время концерта рядом с "Цли…" – закричала Ширли звенящим от слёз голосом и тут же получила новый, более сильный удар. Она вскочила из-за стола и тут же согнулась от боли.
      Моти затравленно глянул на сыновей, которые уже собирались накинуться с кулаками на сестру. Внезапно вскочил и подошёл к дочери, глядя на неё с участливой тревогой: "Что с тобой, девочка, тебе очень больно?" Рути обняла дочку за плечи и увела в кухню, закрыв за собой дверь: "Посиди тут, сладкая моя девочка, сюда я их не пущу, пусть успокоятся… На тебе стаканчик сока… и возьми ещё, что хочешь… Вот, пончики, я спекла…" – "Ничего не хочу… – плакала Ширли, согнувшись над столом. Захлёбываясь от рыданий, она наконец-то начала сбивчиво рассказывать, что произошло во время того концерта: -…У Тум-бе-ля был… в ру-ру-ру… ках какой-то… та-та-та-фон… О-о-они какую-то авантюру задумали. Папа лучше бы по-по-понял… То же самое было и на Дне кайфа, а потом у-у-у нас в тот же день, когда я впервые ходила с Доронами на концерт… У-у-у ме-ме-меня магни…" – но договорить ей не удалось: в кухню ворвались-таки близнецы, лица которых испугали Рути. За ними следом вбежал Моти: "Мальчики, немедленно прекратите! Я кому говорю! Оставьте сестру в покое! Не смейте трогать её!" Он встал между Ширли, прикрывающей руками побледневшее лицо, и подскочившими к кухонному столу близнецами. Рядом встала Рути, и мальчишки остановились, продолжая сжимать кулаки. Моти ласково, но настойчиво поднял Ширли, поддерживая за локоть, обнял её и, загораживая от братьев, отвёл в её комнату. Рути шла следом. В комнате они успокоили девочку и тихо вышли.
      Ширли заперлась в своей комнате, легла на диван и не выходила до самого вечера, пока не услышала, что братья ушли. Лёжа на диване, она протянула руку, взяла та-фон и, после минутного раздумья, позвонила Ренане. Еле сдерживая рыдания, Ширли рассказала о том, что произошло у них только что за обедом, не без дрожи в голосе описала впечатление, которое на неё произвела статья Офелии Тишкер в прочтении Галя, то, как он прореагировал, когда она попыталась, наконец-то рассказать родителям, что видела их с Тумбелем возле Лужайки.
      "Они хотят запретить шофар, а, может, и закрыть Лужайку. Офелия на это чётко намекнула – это в последнем номере "Бокер-Эр". Ты почитай!" – "Ширли, у нас дома нет этой газеты: папа и мама не разрешают. Там обычно реклама ужасная…" – "Эх, если бы я могла тебе только статью принести… Но братья не даду-у-ут… – и Ширли всхлипнула, потом, немного справившись с эмоциями, уже более спокойно спросила: – Может, твой папа сделает исключение? Ты попроси папу, достаньте последний номер газеты, вы и почитаете только эту статью. Вы должны знать, что она написала о шофаре – это очень важно!.."
 

***

 
      Близнецы вернулись к столу. Они сидели за столом, пили сок, заедали маминой выпечкой и вслух, так, чтобы слышала мама на кухне, со смехом читали ту же статью.
      Моти вернулся в салон, сел напротив сыновей, подперев голову руками, и веско произнёс: "Я хочу поговорить с вами серьёзно, ребята…" – "А мы не хотим. О чём?!
      Всё уже сказано! – Ты же слышал, что пишет Офелия? Значит, ты больше не должен позволять этой дуре ходить на шаманские действа, даже приближаться к Меирии, к этим фанатикам. Ни в коем случае! Ты что, хочешь, чтобы её, а заодно и вас с маманькой, обвинили в пособничестве?" – "А это уже не ваше дело, дорогие мои! Ни – что я позволяю или не позволяю вашей сестре, ни – куда она ходит, с кем встречается, какую музыку слушает!.. Сестре 14 с половиной лет, большая девочка, так что… – Моти, как во сне, говорил эти вызывающие дрожь непонятного возбуждения слова, удивляясь собственной смелости, которую в нём заново пробудила угроза избиения сыновьями их младшей сестрёнки. – Не вы ли сами говорили мне о праве свободной личности?.. И вообще… Я что-то не понимаю, о каком пособничестве вы говорите?" – "Права, о которых мы говорим, относятся к истинно свободной личности, которая способна правильно, в нынешнем прогрессивном духе струи подобающей цветовой гаммы, пользоваться своими правами. Чтобы они не угрожали всему сообществу истинно свободных и открытых прогрессу людей! А замшелые фанатики-меиричи… Ихняя дурацкая "Цлилей Рина", – скривил брезгливо губы Галь, – уже превратилась в угрозу нашей культуре! Их шофар чего стоит!!!" – "Какой культуре они, и шофар, в частности, угрожают? Вы хоть раз слушали шофар, чтобы судить?" – спросил Моти, глядя куда-то вбок и небрежно поигрывая пальцами по столу.
      Гай растерялся, но Галь тут же закричал: "Нам не надо слушать, чтобы знать! Ныне признано: это агрессивное шаманство, то есть запрещённое воздействие на подсознание слушателей! Чёрт их знает, на что этих фанатиков могут толкнуть сами по себе жуткие звуки, питающие звуковую агрессию!!! Ты же слышал, что об этом пишет Офелия!" – "А она откуда знает! Сколько мне известно, она ни разу не была ни на одной Лужайке, кроме "Цедефошрии". А уж "Цлилей Рина" обходит десятой дорогой. Шофар она точно не слышала, за это можно ручаться!" – "А может, ей кто-нибудь рассказал!.. В конце концов, она брала интервью у самого Клима Мазикина". – "Это, конечно, авторитетный источник! – иронически протянул Моти. – И метод прогрессивный: пишу статьи о музыке, о которой мне рассказали. Зачем слушать саму музыку, если можно послушать, что о ней говорят авторитеты! А может, он ей ещё и напел? Для большей достоверности, так сказать…" – "Dad, не говори глупостей!" – громыхнул Галь. Но Моти уже закусил удила: "Короче, можно смело сказать: она никогда не слушала ни клейзмерской, ни хасидской музыки, не видела никаких танцев в "Цлилей Рина". То есть всего того, о чём оч-ч-ень авторитетно пишет и говорит. Она вообще слишком часто пишет о том, чего не видела и о чём понятия не имеет. То есть, просто повторяет сплетни – это в лучшем случае! – если не сама их выдумывает. Где уж тут заботиться об истине, о смысле…" – "Ты не имеешь никакого права так говорить об Офелии Тишкер, самой яркой звезде нашей журналистики, которую любят все элитарии!.. Это просто подло! Тим сказал…" – "Ну, если сам Тим… Я молчу… Но по правде говоря, моему культурному багажу "Цлилей Рина", её исполнители и поклонники не угрожают нисколько! Между прочим, из комнаты Ширли – в отличие от вашей комнаты! – не доносится ни звука. Она тихо слушает то, что ей нравится, никому ничего не навязывая, ничьих прав свободной личности не нарушая…" – "Нашему современному и прогрессивному силонокуллу – вот чему угрожают фанатики с шофаром! Почитай, что пишет Офелия, если со слуха плохо воспринимаешь!" – взвился Галь. – "Я слушал саму эту музыку. Поэтому мне ни к чему статьи Офелии…" – "Постой, постой… Когда это ты слушал шофар? – прищурился Галь. – А ну-ка, поведай!" – "Нам интересно и важно знать, чем дышит наш daddy. Чем дышит сестра, нам уже ясно. Так, может, вот он где, источник этой семейной гнильцы?" – скорчил такую же подозрительную гримасу и Гай. – "А не ты ли ей даёшь деньги на все эти вредные диски и кассеты? – привстал Галь, наклонившись к отцу с таким видом, будто он уже ведёт допрос. – А может, ты и в ихнюю "Цлилей Рина" ходил?" Моти смешался: "Что значит – когда слышал? В молодости с мамой ходили слушать клейзмерскую музыку. Да и с вами маленькими несколько раз ходили в "Цлилей Рина".
      Тогда ещё о "Цедефошрии" никто и понятия не имел! И о… силонокулле… – это слово Моти произнёс, едва заметно скривив губы, помолчал, затем продолжил задумчиво, с грустью: – Мамины братья, Арье и Амихай, сажали вас на плечи, танцевали с вами! Они вас очень любили… – Моти помолчал, уныло уставившись куда-то в сторону. – А сейчас… Вы же знаете, что у меня просто нет времени ходить на концерты… если и ходил пару раз, то с вами в "Цедефошрию"… И вообще!.. Что это за полицейские замашки? Я бы попросил так со мной не разговаривать! – неожиданно даже для себя самого хлопнул ладонью по столу Моти и покраснел, как видно, испугавшись собственной смелости. – Я ещё не забыл, как вы устроили балаган возле йешивы hилель! Не забыл, как мне пришлось вас из полиции вызволять. А Бенци, бедняга, мало того, что должен был заплатить штраф за то, что его же сына избили и лицо ему изуродовали, так ещё и за лечение сына заплатил… немалые деньги!" – "Ничего! – цинично усмехнулся Галь. – У них община деньги по всему миру клянчит, на пожертвования эти паразиты и живут, ещё и государство доят!.. И личико этого красавчика, как мы уже могли убедиться, если и пострадало, то… чуть-чуть. Подумаешь, нос кривой, да крохотный шрамчик на правой брови! Ещё мало получил – по его нынешнему поведению судя! И ва-аще… что этот дос, отец хулигана, у вас, в "Лулиании" делает? Тимми нам рассказывал: бездельники они все, в обед свою Тору учат!" – "Не ваше дело, ребята, что взрослые люди делают в часы отдыха! Понятно?.. – но тут Моти замолк, махнув рукой. – Но самое главное, что я хотел вам сказать!.. Э-э-э… Как вам не стыдно – двое здоровенных парней бьют младшую сестру, маленькую, хрупкую, худенькую?" – "А чего она вякает!.. Мы же её даже не успели побить, как она заслуживает – вы не дали!.." – ломким голосом заверещал Гай. – "И не дадим! В самом деле, что она такого сделала? Она просто хотела спросить, что вы с Тимом там делали, возле "Цлилей Рина"?" – "А это уже не её и не твоё дело! Это нарушение наших прав свободной личности! Поэтому мы и решили её маленько поучить!" – "Двое на одну?" – "А ты что думал! И в полиции тоже так – к особо опасным преступникам!" – "Это что – ваша сестра особо опасная преступница?" – спросил потрясённо Моти. Галь многозначительно и веско заметил: "Ещё нет, но если не принять мер, может ею стать… В таком-то окружении… фанатиков и антистримеров! – и Галь рубанул рукой: – Короче, хватит! Если ты, так сказать, отец, не способен заняться правильным воспитанием дочери – в духе нашего времени, – то это придётся сделать нам!.." Помолчав и переглянувшись с братом, Галь неожиданно заявил: "И вообще, непонятно, зачем вам с матерью тогда, много лет назад, понадобился третий ребёнок, когда у вас уже были мы двое! Ведь такая удача – сразу двое, одним махом норма элитариев выполнена!" – "Ты что, сын мой!!! Какая норма элитариев? Тогда и понятия-то такого не было!.. Откуда ты набрался этого?!" Моти с таким затравленным изумлением посмотрел на сыновей, что Гай счёл нужным пояснить: "У нас в потоке и, наверно, во всей гимназии, нет никого, у кого в семье больше двух детей. А всё больше по одному. Ну, ещё есть сестрички-близнецы Смадар и Далья… – на лице сына появилось задумчивое выражение. – Ещё пара-тройка, где есть старший брат или сестра, и ни у кого – понимаешь? – ни у кого!!! – младших!" – "А у нас…
      Стыдно говорить, что у нас младшая сестра, упёртая дура!.. Как будто мы фанатики-меиричи…" – и Галь встал из-за стола, дав понять, что разговор окончен. За ним встал Гай, и они, демонстративно повернувшись к отцу спиной, направились к лестнице, ведущей в их комнату.
      Вскоре оттуда загремели пассажи силонофона Ад-Малека.
      Моти продолжал сидеть за столом, тупо глядя в одну точку. Ну, откуда у его сыновей появилась эта идея, что не надо было родителям третьего ребёнка заводить?..
      Конечно, младшая сестра им мешает. Вот так, тихо сидит себе, живёт своей жизнью в своём новом кругу – и мешает. Неужели эта бредовая идея исходит от Тима Пительмана, бывшего армейского друга Моти Блоха?..
      После того, что произошло за столом во время чтения статьи Офелии, посвящённой зловредному шофару, Моти Блох был несказанно рад, что на фирме он целиком погружён в работу и может забыть о спорах с сыновьями. Первым делом он попросил дочку поменьше контактировать с братьями, и предложил жене даже кормить их порознь. Рути согласилась, хотя её не могло не огорчить прекращение семейных обедов, которые всегда и везде служили сплочению семьи. Их некогда дружная и любящая семья начинала разваливаться, и Рути ничего не могла с этим поделать.
 

***

 
      После телефонного разговора с Ширли, Ренана тут же вышла в салон и увидела близнецов, как всегда, сидящих на крохотном диванчике возле двери веранды. Рувик тихо перебирал струны гитары, Шмулик углубился в толстый том и шевелил губами, пытаясь привлечь к тексту внимание своего близнеца.
      Впечатлённая рассказом Ширли, Ренана не стала терять времени, тут же подошла к Рувику и тихо заговорила: "Рувик, очень нужно… Сбегай-ка за последним номером "Бокер-Эр"! Кажется, это вчерашний, или… Короче… Вот тебе деньги…" Рувик с удивлением посмотрел на сестру, но без слов отложил гитару и вышел. И тут она услышала за спиной голос отца: "Куда это ты послала Рувика? Почему сама не пошла?" Ренана обернулась и встретилась с сердитым, сверлящим взглядом Бенци: "Мне, девочке, неловко в Меирии покупать "Бокер-Эр", вот я и попросила брата…" – "А мне почему ничего не сказала? Зачем тебе эта газета, ты мне можешь объяснить?" Она покраснела и виновато пробормотала: "Папа, там гадюка Офелия что-то написала про шофар, Ширли говорит, что-то очень мерзкое… о том самом ханукальном концерте…" – "А почему ты – повторяю! – сначала мне не сказала, а сразу же командовать начала? До каких пор ты будешь командовать близнецами, Рувиком помыкать? А уж то, что ты сейчас себе позволила… У меня нет слов!" – гаркнул, сердито глядя на дочь, Бенци.
 

***

 
      Отец был не на шутку рассержен, и Шмулик с некоторым изумлением смотрел поверх книги, как покраснела всегда такая бойкая и уверенная в себе старшая сестра.
      Вошёл Рувик с газетой в руках, смущённо глядя в сторону. "А ну-ка дай сюда газету, я сам посмотрю, найду нужную статью, – резко проговорил Бенци, сердито сверкнув глазами в сторону Ренаны. Девочка опустила голову, её лицо пылало. – Хоть бы Ноама попросила!.." – буркнул отец. Нехама неторопливо вышла в салон и попросила мужа, глядя ему прямо в глаза и изредка кидая сердитые взгляды на старшую дочь: "Я предлагаю эту газету вынести в палисадник. Там и почитаете, что надо… Такую газету, особенно то, что пишет Офелия Тишкер, не держат в приличном доме!.. – и снова бросила сердитый взгляд на Ренану. – Вообще вырежите статью, чтобы не держать дома…" – "Так и сделаем, дорогая. А тебе не надо…
      Не волнуйся!.." Он ласково погладил её по руке и усадил в кресло, продолжая сердито поглядывать на сконфуженную до слёз Ренану, которая уселась у окна и отвернулась.
      Ноам уже вызвал Ирми и Максима, а Бенци позвонил Гидону. И вот они все собрались в маленьком ухоженном палисадничке Доронов. Ренана, вся красная, всё так же сидела у окна, ни на кого не глядя, как бы не обращая внимания на удивлённый взгляд, который кинул на неё Ирми, пересекая веранду. Но когда началось чтение, навострила уши – через окно ей было всё отлично слышно. Как только Бенци закончил чтение, Максим яростно воскликнул: "Как только этой Офелии удаётся делать наши концерты традиционным объектом своей критики?" – "Сказать точнее – своего помойного ушата!.." – с мрачной иронией уточнил Ирми. – "Ну, ясно. Больше никакой информации мы не выудим из её больных фантазий. И ведь даже протест на клевету не заявишь, в суд на неё не подашь! Свобода прессы, видите ли, свобода высказываний и убеждений!" – промолвил Бенци. – "Ага-ага! – усмехнулся Максим. – Я, честно говоря, серьёзно опасаюсь, как бы они и вправду шофар не запретили!
      После концерта они, конечно же, догадались, что шофар – это серьёзный конкурент и для их намерений… э-э-э… опасен. Вот и результат – эта… статейка!" – "Ну, ты уж скажешь, Макси! Это же тебе не Россия! Какие такие намерения? Чему и кому может мешать наша музыка, в частности – шофар?.." – слабо улыбнулся Ноам, ласково ткнув друга в плечо. – "Как бы то ни было, я начну собирать её статьи, так сказать, досье – пригодится…" – заявил Максим и сунул вырезку в карман.
      Кинув беглый взгляд на Ренану и тут же переведя глаза на сидящих перед ним мужчин, Ирми сказал: "Надо было бы подробно расспросить Ширли, что она видела на этом концерте, что там делали её братишки в зарослях возле "Цлилей Рина". – "А главное – что там делал Пительман? Информацию даме сердца выдал, конечно же, он!
      А она уж из неё сделала свою ядовитую конфетку!" – подхватил Максим.
      "Ренана, ты-то их видела, этих троих?" – Ирми неожиданно пристально уставился на девушку. Ренана вздрогнула, подняла на него покрасневшие глаза и тут же отвернулась. "Мельком… Ширли меня слегка подтолкнула, – не глядя на него, откликнулась Ренана сдавленным голосом, – указала на них, а Тумбель как раз на что-то вниз смотрел, на что-то блестящее… Потом Ширли сказала, что видела у него в руках вроде та-фон…" Ирми снова переглянулся с Максимом: "Снова та-фон!" – "Ага, – встряли Рувик и Шмулик, – ещё она потом – помните? – жаловалась, что у неё голова заболела и стало подташнивать…" – "Ну, точно как у меня… Да и у многих. И у Нехамы, и у Шилат, правда, Бенци?" – подтвердил Гидон. Бенци молча кивнул. – "И ещё, она рассказывала, однажды то же самое было у них дома – через 10-15 минут после того, как Тумбель пришёл к её братьям…" – снова буркнула Ренана, ни на кого стараясь не смотреть, она даже словно не видела, как Ирми пытается слегка подбодрить её улыбкой.
      "Ясно… – заключил Бенци и обратился к сыновьям. – Вы, мальчики, займитесь своими делами… Позанимайтесь вместе с Ноамом. А мы тут с Гидоном и с вами…" – повернувшись к Ирми и Максиму, слабо улыбнулся Бенци. Не закончив фразы, он направился в дом, решительно скомкав газету и бросив её в мусорную корзину. "Ренана, вынеси это… из дома!.. – поморщившись, проговорил Бенци, не глядя на дочь. – Именно ты, сама, близнецов не проси! Хватит!" Ренана затравленно посмотрела на отца и понесла пакет с мусором на улицу.
 

***

 
      Шмулик потащил Рувика на другой угол веранды: "Я кое-что понял из этой статьи: про угав они ещё не знают!.. Иначе…" – "Обсудим это с Роненом…" – "Вот завтра и поговорим!" – "Думаю, про статью они уже знают. Или даже читали…" – "Короче, надо поскорей готовить и нас, и угав – тогда Пительман нам не страшен, хоть и с тысячей та-фонов!" – тихонько воскликнул Шмулик. – "И чтобы никто не понял, что это шофары – пока не услышат, разумеется!" – подчеркнул Рувик. – "Обсудим это с Ирми и Максимом…" Ноам стоял, опешив, потом окликнул: "Шмулон, Рувик! Папа велел позаниматься!
      Пошли к нам в комнату…" – "Ну, ладно. А потом вы нам поможете – ты и Ирми с Макси?" – "Помогу, помогу!" – усмехнулся добродушно Ноам и, приобняв обоих братишек за плечи, потащил их в комнату, которую они втроём делили между собой.
 

 
      Начало "окривевшего кольца" Моти сидел возле экрана компьютера и, почти не моргая, напряжённо вглядывался в его загадочно мерцающую глубину. Если не глядеть на его руки и тем более на экран, можно подумать, что он спит с открытыми глазами, или пребывает в состоянии транса. Гибкие пальцы его левой руки стремительно носились по клавишам, отдалённо напоминая руки пианиста-виртуоза, кисть правой руки словно бы расслабленно охватывала мышку.
      На экране разворачивались фантастические картины. На зеленоватом, бархатисто мерцающем и переливающемся поле экрана появилась светящаяся белая звёздочка, из бархатистых глубин раздался тихий мелодичный звук. Звёздочка росла, постепенно раскручиваясь в радужную спираль, и по мере раскручивания спирали становился мощнее и громче электронный звук то ли колокола, то ли органа. Как только этот звук достиг нестерпимой силы, его мощь тут же резко пошла на убыль.
      Откуда-то издали зазвучала песня Виви Гуффи "Сидишь на облаке", в сопровождении нежных колокольчиков, в которых явно ощущался электронный призвук (вот когда Моти всем своим существом, чуть ли не печёнкой, ощутил, что это такое – космо-электронные звучания!). Спираль, составленная из радужной пыли или брызг, раскрутилась в огромную, на весь экран, сверкающую ракушку, распахнувшую манящее устье, на пороге которого сверкала, пульсировала, дышала надпись Enter, которая время от времени плавно перетекала в надпись Welcome и обратно. Моти резко нажал клавишу мышки и стремительно перебросил руку на клавиши со стрелками.
      Начался стремительный полёт по манящим, запутанно-ветвящимся лабиринтам виртуальной "Цедефошрии" в сопровождении пробуждающей смесь светлой грусти с тревожностью мелодией. То была песня Виви Гуффи "Я в дом зашёл", исполняемая на неведомых инструментах, звучание которых напоминало то скрипки, то колокольчики, то верхний регистр органа, но скорее – и то, и другое, и третье. По стенкам ракушки в такт и ритм звучащей мелодии, мелькали радужные блики, а сверху резвились облачка, похожие на весёлых зверушек, разыгрывающих забавный мультик.
      Моти рассеянно водил мышкой и автоматически перебирал клавиши, с улыбкой глядя на резвящиеся облачка. Он вспоминал, как, вплотную приступив к разработке сценария для Проекта Века, он вдруг подумал о детских рисунках дочки Ширли.
      До чего же они были красивы, забавные серии дочкиных рисунков! На них она изображала небо во всех видах, и облака у неё были одновременно похожи и на облака, и на смешных пушистых зверушек! Его Бубале так любит небо, море, природу.
      Она и сейчас, превратившись в задумчивую девушку-подростка, может часами рисовать свои смешные комиксы, придумывая всё новые всевозможные сюжеты. Её серии становятся всё интереснее и совершеннее, зато детская непосредственность и свежесть остались. Тогда Моти пришло в голову, что в этом проекте могут пригодиться весёлые облачата Ширли – так он убьёт сразу двух зайцев. А что, это, пожалуй, идея!.. Предложить интересное дизайнерское решение, да и Бубале привлечь к любимой работе, заинтересовать…
      И вот сейчас Моти порадовался тому, что забавные рисунки Ширли (с помощью одного из анонимных компьютерных дизайнеров "Лулиании", приятеля Моти) нашли вторую жизнь в его программе. А ведь действительно отлично вышло! Справедливости ради надо признать: он просто попросил у дочки рисунки, даже не сказав, где собирается их использовать. Моти решил, что гораздо лучше сделать дочке (а заодно и мальчишкам) сюрприз: пусть Бубале увидит своих весёлых облачат уже на виртуальном небе готовой "Цедефошрии". Что-то тогда близнецы скажут?! Это уж точно: больше "маленькой дурочкой" не посмеют её называть!..
      Общий фон становился всё темнее, радужные блики и весёлые облачата, имеющие вид смешных зверушек, постепенно сгустились в мрачные тучи, а затем и вовсе исчезли, поглощённые чёрным беззвёздным небом, вселенской пустотой. Внезапно загрохотали то ли литавры, то ли фанфары Арпадофеля, незаметно вполз прямо в нервы круто скользящий вниз вкрадчивый, нестерпимо-скрежещущий звук, как будто легонько провели железным бруском по зубьям пилы. "Так и есть – это он, "самый потрясающий силонокулл-пассаж гениального Ад-Малека" – по словам моих мальчишек!" – подумал Моти, содрогаясь и морщась, как от острой зубной боли – и тут же испугавшись своей подсознательной реакции.
      Одновременно вспыхнула ярко-зелёная, переходящая в молочно-белую, слепящая молния, напомнившая Моти левый косой глаз Куби-блинка. Из-за поворота (словно бы резко перевоплотившись из облачат-зверушек) вывалились оскаленные, кривляющиеся морды неведомых чудовищ. "Ну, это уже сработал дизайнер Пительмана, – подумал Моти, и его радость от вида смешных и задорных весёлых облачат Ширли померкла. – У этого парня эстетический принцип – в духе струи". В сердце впервые закралось сомнение – правильно ли он сделал, что подкинул дизайнерам Пительмана и Арпадофеля идею дочкиных рисунков?
      В нижней части экрана, на внутренней поверхности ракушки, возник знакомый кубик с точками на каждой грани – от одной до шести; он на глазах превращался в нагловато вихляющий многогранник с множеством разноцветных пульсирующих граней, в основном тёмных оттенков. Число точек стремительно росло, многогранник закрутило в силонокулл-тарантелле – этакое быстро растущее нечто, того и гляди! – всосёт в себя весь экран. Послышалась песня "Из туманных спиралей", но её сопровождал уже не хор нежных колокольчиков, а рассыпающий трели бутылочного боя ботлофон, творение бутыле-вдохновлённого Куку Бакбукини. С каждой синкопой число граней этого таинственного нечто с пронзительным сверканием резко возрастало – и в такт гремел ботлофон: "Изваяно нечто!.. нечто!!.. нечто!!!.." И вдруг!.. Под визжаще-царапающий (как железом по стеклу) стремительный пассаж силонофона нечто превратилось в оскаленную, усеянную бесчисленными зубами морду с огромным количеством глазок, мерцающих всеми оттенками зелёного… Их цвет то плавно, то скачком переливался в темнеющий жёлтый, а под конец – в жутковатый молочно-белый.
      Непонятно было, где глаза, а где зубы – одни словно бы перетекают в другие.
      Моти снова представил на месте этой морды широкий блиноподобный лик куратора в стадии зловещего покраснения. В голову забрела шальная мысль: классно было бы изобразить таинственное нечто в образе Арпадофеля собственной персоной. А вдруг ему бы понравилось! Или совсем наоборот?.. От этой крамольной мысли учащённо забилось сердце, сбилось дыхание. Да только… кто на такое осмелится, какой художник-дизайнер в "Лулиании"?!.. Моти тряхнул головой, отгоняя нечаянную мысль, и удовлетворённо качнул головой: страшноватенько, зато – как должно привлекать юных элитариев!.. То, что боссы прописали!
      Резким нажатием клавиши мышки он подбросил чудовищное нечто, и тут же пальцы принялись стремительно перебирать клавиши со стрелками. Нечто подскакивало – и падало, и снова подскакивало – и падало, казалось, одной и той же гранью вверх.
      Моти не успел понять, как это получилось, но вдруг, на десятое-двенадцатое падение, эта грань начала разрастаться, и во весь экран высветилась, мерцая, многозначная цифра (на фоне которой подсознание нарисовало сладко ухмыляющийся лик… Тима Пительмана! – с чего бы это?).
      Моти послал грань с цифрой в пасть одному из чудовищ, туманно снующих по периметру экрана под вкрадчивый скрежет силонофона и громыхающие синкопы ботлофона. Покуда одно из чудовищ, извиваясь, ловило нечто, широко раззявив пасть, прочие оскаленные морды расплывались и исчезали, в в центре экрана распахивался новый поворот лабиринта. Ботлофон нервически погромыхивал что-то вроде аккомпанемента мелодии "Сидишь на облаке". Если высвеченная на экране цифра была слишком мала, или не удавалось с трёх попыток закинуть нечто в какую-нибудь пасть, врезался силонокулл-пассаж – завинчивание железного бесконечно-длинного болта в стеклянную или металлическую бесконечно-толстую стенку, – сопровождаемый дьявольским хохотом. (У Моти мелькнуло мимолётное воспоминание об этом: мальчишки дома какой-то диск прослушивали.) Ну, конечно: не так давно Миней намёком подал идейку подчинить этот колоритный хохот соответствующе организованному над-ритму и над-мелодической картине. "Хо-хо-пассаж" – так назвал это Мезимотес. Да уж! "Хо-хо-пассаж"! – это ново, свежо, необычно!
      Арпадофелю с его фанфарическим вкусом непременно должно понравиться!.. И вот – результат!..
      Хищная гримаса чудовища более всего впечатляла косящим, шныряющим туда-сюда левым глазом, испускающим белесовато-зеленовато-багровое зарево. "О! Вот вам и Куби-блинок, собственной персоной! Слегка подработать образ – и… полнейшее сходство!" – подумал Моти с бесшабашной язвительностью. Чудовище смачно выплёвывало нечто, и экран подёргивался лёгкой рябью, сопровождаемой пассажем стиральных досок ихних бабушек. Уже пройденный завиток лабиринта разворачивался в попятном движении. Снова замелькали, заплясали, закружились в весёлом танце радужные блики и облачата-зверушки. Сработал-таки Закон Окривевшего Кольца!..
      Начинался как насмешка, а воплотился в такой страшненькой виртуальной форме!..
      Значит, надо снова выбираться из этого завитка и по-новой проходить весь путь.
      На пройденном, казалось бы, пути появляются новые крутые и резкие повороты, для преодоления которых необходима почти нечеловеческая скорость пальцев на клавишах со стрелками. Моти, не замедляя движения пальцев, ухитрился немного помассировать уставшую руку. Подобная ситуация повторялась несколько раз, снова и снова отбрасывая Моти назад, всё ближе и ближе к устью "Цедефошрии", от которого он, по его расчётам, уже должен был отойти на порядочное расстояние…
 

***

 
      Ох уж, этот Закон Окривевшего Кольца! Этот термин пришёл Моти в голову во время одного из кофейно-рабочих совещаний в кабинете-беседке босса Мезимотеса, куда заглянул Арпадофель. По выражениям лиц руководства Моти сразу же понял, что это, придуманное им ради смеха, название: окривевшее кольцо – отлично вписалось в громоздкие и запутаные игры в терминоманию, захватившие "Лулианию" с появлением загадочного Кобы Арпадофеля.
      И то правда! – чем это окривевшее кольцо хуже той же струи подобающей цветовой гаммы, о которой в последнее время, особенно после Дня Кайфа, слишком много и взахлёб начали вещать все источники информации Арцены?! Помнится, боссы с радостью подхватили его окривевшее кольцо, а теперь широко пользуются этим выражением в научных докладах. Правда, выплёскивать это словосочетание в массы они посчитали несвоевременным.
      Наконец, Моти всё-таки преодолел половину намеченного маршрута и увидел на экране огромный спиральный завиток лабиринта, услышав заунывную, навевающую чувство безнадёжности композицию, исполняемую дуэтом ботлофона и силонофона: словно вой голодных волков раздавался из дальних глубин непроходимой чащи леса (а может, это, наконец-то, увязала в засасывающей, жуткой трясине собака Баскервилей?). На абсолютно чёрном фоне экрана ничего не просматривалось, кроме уныло мерцающего завитка мутноватого светло-грязного оттенка. В следующий миг новое многогранное нечто извернулось и вывинтилось из недр завитка и разрослось во весь экран. Вокруг в бешеном хороводе закружились ухмыляющиеся, причудливо искривлённые рожи гибридов змей, крокодилов, вурдалаков. Моти глядел на них и думал: "И кто это с такой изобретательностью придумал образы и манеры поведения этих чудовищ? Однако, богатое воображение у художника, приятеля Тимми!.." Тряхнув головой, Моти резко нажал клавишу мышки, и порядком уставшие пальцы снова лихо забегали по клавишам со стрелками. Всё повторилось… Моти отбросил многогранник в морду ближайшего… э-э-э… вурди-змея (так Моти про себя обозвал эту помесь змеи с вурдалаком), но тот с брезгливой гримасой отфутболил его обратно. Цифра, высвечиваемая на многограннике, разрасталась и вращалась сверкающим волчком под бешеную силонокулл-тарантеллу, напоминавшую вкрадчивый скрежет гигантской пилы, перепиливающей огромные куски железа, под аккомпанемент аккордов, напоминающих выстрелы и взрывы одновременно…
      И снова всё вернулось к исходной точке. На экране, на том самом месте, где в начале игры пульсировала надпись Enter, зазмеилась выполненная буквами знакомых начертаний коричневато-зеленоватая надпись на незнакомом языке (уж сахиб Ад-Малек, наверняка, знал бы, как её прочесть). И кто это подсунул ему в программу такое?..
      Неужели Арпадофель постарался?.. Или Тим, верней, его люди? Но как они влезли в его, Моти, программу?.. Как бы там ни было, это означало, что игра описала полное окривевшее кольцо. Надо было всё начинать сначала. Уф-ф-ф!!!..
      Не надо было вникать в тонкости программы финансового блока, чтобы понять, что многократные возвращения к устью "Цедефошрии" обойдутся клиенту-игроку в кругленькую сумму – а тот в пылу азарта даже подумать об этом не успеет. Зато потом, изучив распечатку из банка, что за незабываемо-острые ощущения он переживёт!.. – куда там азарту игры! Однако, назад пути нет: техзадание для Бенци и его группы разрабатывали Миней и Арпадофель, а он всего лишь передал его Бенци, заверив его, что это всего лишь договорные работы для таинственного заказчика-хуль.
 

***

 
      Моти устало откинулся на спинку кресла. И тут увидел, что к нему тихой поступью приближается Тим Пительман. Задумчиво глядя на него снизу вверх, Моти подумал: "А ведь когда-то, в молодости, это был обаятельный увалень…" Моти вспоминал времена, когда с круглого лица молодого Туми не сходила мягкая, тёплая, временами казавшаяся слегка дурашливой, улыбка, притягивающая к нему людей.
      Правда, и тогда портила впечатление его нескладная фигура, отдалённо напоминавшая бесформенный мешок. "Красавцем он никогда не был, но!.. Что за выкрутасы времени! Или новое имя – новое лицо?.." – вздохнул затаённо Моти, разглядывая нависшее над ним крупное расплывшееся лицо Пительмана. В самом деле:
      Туми, превратившись в Тима, сильно располнел, а за последние пару лет ещё и почти полностью облысел. Зато взамен мягкой обаятельной улыбки он приобрёл загадочную значительность во взоре, то угодливом, то высокомерном – в зависимости от направления взора. Это свойство, побуждавшее не только незнакомых, но и давних знакомых внутренне трепетать перед ним, принимая его за очень влиятельную личность, он приобрёл в процессе упрятанной в глубокую тень деятельности.
      Тим улыбнулся старому приятелю, и в этой улыбке следы былой угодливости причудливо смешались с едва мелькнувшей искоркой превосходства. Без лишних вопросов он пододвинул стул и уселся рядом, с важным видом уставившись на экран компьютера Моти. "Ну, Моти, покажи старому другу, что тут у тебя?" – "Да ничего особенного… текучка", – буркнул Моти, поспешно закрывая файл. – "А-а-а! – протянул Тим, и лицо его неожиданно засияло нестерпимой приторностью. Моти озадаченно нахмурился: не успел ли увидеть Тим того, чего ему видеть не положено?
      Босс с самого начала предупредил его: ни один из членов рабочей группы не должен знать, и тем более совать свой нос в то, чем занимается коллега в рамках темы. А ведь Пительман даже не член группы! Он, как видно, смекнул, что озаботило Моти:
      "Не переживай, – Тим похлопал его по плечу. – Мы же с тобой друзья и делаем общее дело! А твои мальчики, Галь и Гай, мне доверя-а-ают! Как родно-о-ому!" – "При чём тут…" – махнул Моти рукой, не желая вдумываться в смысл слов Пительмана.
      Тот же откровенно веселился, глядя на выражение лица Моти.
      Моти поднял голову, сделал усилие, скроил на лице широкую улыбку в ответ на улыбку когдатошнего приятеля и проговорил: "Ну, а ты-то как?.." – "Как всегда!
      Нормалёк! А ведь меня к тебе Миней послал: приглашает нас на традиционную кофейно-рабочую паузу… Посиделки, так сказать…" – "Ты что, у него уже телефоном работаешь?" – невинным тоном осведомился Моти. Тим коротко хохотнул, но бледно-голубые глаза его на мгновенье сделались колючими. "Я, знаешь ли, просто сам попросился: давно с тобой по душам не беседовал. Не по телефону же!
      Заодно хочется узнать, как у тебя дела движутся, не нужна ли помощь…" – как бы невзначай, обронил Пительман. – "Не понял!" – насторожился Моти, стараясь сохранить насколько возможно безразличный тон. – "А чего тут понимать! Ты, это само собой, главный специалист темы, у тебя своя группа. А меня вчера назначили замом главного куратора, – похвастался Тим. – Главный куратор, сам понимаешь, не светится перед подчинёнными, он человек очень высокого полёта. На людях… того-этого… речь профанфарисцировать, продемонстрировать в натуре новый цвето-музыкальный эффект, который потом вы, спецы, сможете в какую-либо игру завинтить. А для связи с людьми и координации работы в части человеческого фактора – это Миней меня назначил. И, разумеется, полностью ввёл в курс дела. Кроме того, у меня своя особая миссия, связанная с ядром… э-э-э… ладно… неважно… – Моти вскинул на него удивлённый взгляд, но промолчал. – И систему защиты моя группа будет разрабатывать".
      "Да…" – только и смог промямлить ошеломлённый Моти. Ему показалось, что если бы его стукнули по голове диванным валиком, это его до такой степени не ошеломило бы. "Беседер… Присаживайся рядышком. Вон тот стул возьми – он покрепче… Я так понял – ты о защите хотел потолковать?" – "Угу!" – нежно промурлыкал Тим. – "Ну, смотри… В первую очередь, защита необходима основному блоку, музыкальному…" – "Да, Миней говорил, что мы разрабатываем программу новой музыкальной игры… – Тим уточнил: – Уж если основной блок музыкальный…" – "Ты же говорил, что всё знаешь! Беседер, не суть… Короче!.. Программе нужна такая защита, чтобы самый гениальный хакер не смог её взломать". – "А то я без тебя не знаю!" – саркастически протянул Тим.
      Моти решил его реплики пропускать мимо ушей: поработав с Пительманом, он обнаружил, что по натуре Тим – классический тип босса, разбирающегося в вопросах, которыми ему поручено заниматься, ровно настолько, чтобы показать себя крупным спецом. Зато от него нельзя было отнять потрясающего умения находить и на всю катушку использовать серьёзных и грамотных специалистов, работающих под его началом. Впрочем, то же самое можно сказать и о нужной ему информации, на которую у него был потрясающий нюх. Не это ли создало ему поначалу устойчивый имидж талантливого специалиста по электронике и акустике, а теперь, в "Лулиании", лучшего разработчика программ защиты? Эти мысли пронеслись в голове Моти, и он, как ни в чём не бывало, продолжил: "Во-первых, защита главного принципа действия: он должен быть герметически закрыт от посторонних! Чтобы никто и никогда не смог его разгадать. То есть, нужен герметичный колпак". – "А принцип действия? Ты ж понимаешь – разработчику защиты необходимо знать, что именно он защищает!" – с наигранной обидой заметил Тим. Моти, не слушая его, продолжал: "Во-вторых, защищаем саму программу от выведения из строя. Первое сложнее, тогда как второе, как ты знаешь, давно отработано. Предпочтительно и второе сделать на каком-нибудь нетрадиционном принципе, что не вскроешь никакими отмычками ни на каком уровне.
      Между прочим, у меня одна игривая, но очень стоящая идейка: ввести команды вежливости в приятном, расслабляющем оформлении. Подбери такое приятное оформление в нашей фонотеке. Рассчитываю на твой музыкальный вкус", – широко улыбнулся Моти; он прекрасно понимал, что у Тима имеется проблема с музыкальным вкусом, а главное – с музыкальным слухом. – Чтобы желание несанкционированного вторжения в музыкальную программу наталкивалось на ответ "hi!" – вот в такой форме: – и Моти промурлыкал какой-то весёлый мотивчик. – Дизайн сам продумай, никого не привлекай. Возьми из уже имеющегося. Если же наглец-хакер попытается продолжать, следующая команда будет "bye!"… – промурлыкал Моти мотивчик с налётом лёгкой печали. – Дальнейшее вторжение сопряжено со сменяющими друг друга "hi! – bye!", с возрастающей скоростью. Это на поверхности. Остальное – твоё дело. Главное – герметичный колпак! – чётко и раздельно повторил Моти. – Ты в этом деле дока, иди, трудись. – Моти не мог сдержать лёгкой усмешки. – А как только сделаешь, сразу же приноси, вместе состыкуем с соответствующим блоком". – "Ладно, это в первом приближении ясно… Стало быть, с герметичным колпаком!
      Используя, так сказать, принцип колпакования, – с туманной многозначительностью проговорил Тим, – разберёмся по ходу дела. М-м-да-а… Колпакование! Отличный термин! Спасибо! Интересная идея, думаю, и воплощение будет не менее интересным…
      Но у меня, в общем-то, к тебе важное дельце…" – "Так что же ты мне голову морочишь? С него бы и начинал!" – "Но-но-но, адон Блох, не забывайтесь! – в голосе Тима неожиданно зазвучал металл. – Меня назначили замом куратора. А это значит, что ты некоторым образом… конечно, не напрямую… – Тим плавно повёл своей огромной ручищей, – мне подчиняешься". – "Что-о? Я – тебе???" – "Ты – мне!!! – с улыбочкой мягко проворковал Тим. – Но, учитывая, что мы с тобой давние приятели, а главное – что твои сыновья – мои юные друзья, очень близкие и хорошие друзья… В общем, не бери в голову!" – "Ага… Наплевал в душу – а теперь всё к шутке сводишь", – мрачно пробормотал Моти.
 

***

 
      Он встал и вытащил из стола пачку сигарет: "Я пошёл покурить", – и направился к двери, почти не глядя на Пительмана. Тим тоже встал, с трудом выбираясь из стула, подтянул брюки, ласково прищурился и тихо отвечал: "Ладно, не будем об этом. Я же, по правде, о другом, – тихо приговаривал он, идя следом за Моти до курилки.
      – Это ты предложил для работы над финансовым блоком своего старого дружбана Бенци? Так сказать, друг приводит друга? Я об этом только сегодня узнал! Миней согласился – от широты натуры, а я вот не знаю, можно ли такому человеку доверить работу по нашей теме…" – "Поздно спохватился, – холодно отвечал Моти, не глядя на Тима, который небрежно облокотился о стену, с ласковой ухмылочкой искоса поглядывая на Моти. – Он уже целиком в деле. Мне было поручено выбрать самого лучшего – я и выбрал. Поверь: лучше Бенци эту работу никто не сделает! – он посмотрел Тиму прямо в глаза и добавил: – Он уже большую часть спроектировал – за какую-то неделю. Талантливый и трудолюбивый парень!" – "И как он всё успевает: и работы выполнять, и молиться, и детей пачками рожать? – вскинул руки Тим. – Правда, воспитать их, как полагается, всё равно не смог: его старший – бандит, если помнишь… – обронил он вскользь. – Что-то плохо верится, что его и вправду на всё хватает?.. Ладно, смотри – под твою ответственность!" – "Успокойся!
      Я ему не говорил, что это для нашей темы…" – "А что ты ему сказал? Какую легенду придумал?" – "Я ни словом, ни намёком не сказал ему, что это… э-э-э…
      Я ему просто сказал: это для заказчика-хуль, очень важный и ответственный заказ.
      Техзадание он получил на бланке, от Минея – на английском…" – "А он справится-то с английским? Дос этот! Может, чего-то не понял, а нам потом придётся время тратить на доведение его работы до ума…" "Слушай, Тимми, может, угомонишься, наконец? – жёстко проговорил Моти. – Оставь Дорона в покое, понятно? Он с английским отлично справился! И не касайся его работы, вообще его не касайся!" – "Жаль, что ты так вопрос ставишь… А я как раз хотел с тобой о нём поговорить… Жаль, опоздал… Ладно, раз уж ты ввёл его в курс, ничего не поделать, но…" – "Да не вводил я его в курс!" – в отчаянии Моти повысил голос. Но Тим не обратил внимания на его реплику и задумчиво продолжал излагать свою мысль: "Я вот всё думаю, как бы так сделать, чтобы твой Бенци над своим блоком и работал, и думал только на фирме. Это тоже имеет отношение к колпакованию, которое ты предложил… – в голосе Тима прозвучала многозначительная туманность. – Не показалось ли тебе, что он примеривался домой работу брать?" – в глазах Тима сверкнул незнакомый огонёк. – "Нет, точно – нет!
      Зачем оно ему?.. – отрицательно покачал головой Моти, делая очередную затяжку. – Я знаю, что у него дома масса своих дел, ему не до работы. Он же у нас многодетный папаша!" Моти благоразумно промолчал о том, что Бенци ещё ходит заниматься в меирийский колель, йешиву для семейных мужчин; он с ужасом представил себе, как на это прореагировал бы Пительман, скажи он ему об этом. "Ну, и что?!!" – Тим вскинул домиком свои короткие, густые, рыженькие бровки. Моти подумал, что раньше как-то не обращал внимания, как забавно выглядят у Тима бровки. Он пояснил: "Дома ему не до работы, понимаешь? Ну, и… Короче, он не будет дома этим заниматься! Не будет! Не до того ему!" – "Да ты что! – никаких дома! Ты что, устав "Лулиании" забыл?" – замахал руками Пительман и уставился на Моти, грозно сверкнув глазами, впрочем, тут же постарался смягчить впечатление самой сладчайшей своей улыбкой.
      У Моти мелькнула мысль: "Как будто сам строго следуешь уставу… когда приторговываешь нашими разработками направо, а чаще налево…" – но сказал он совсем другое: "Я же тебе 3 раза повторил: не будет он этим дома заниматься! Не будет!! Не будет!!!". Моти уже начинал терять терпение, но Тим снова обнял его за плечи, ласково и с силой прижимая к себе. "Отпусти меня, что ты делаешь!
      Сломать хочешь?" – "Да ну что ты! Ты же у нас почти самый ценный работник по теме! Как я могу тебе, а стало быть – делу, вред нанести!" – ещё мягче ухмыльнулся Тим и зажмурился по-кошачьи.
      "Надо осторожно намекнуть ему, что мы готовы оплачивать ему и ночные часы работы… – продолжил Тим, и у него сделалось серьёзное лицо, – Только бы он ни пылинки, ни мыслишки, ни файлика отсюда не вынес, даже между извилинами своих гениальных мозгов!" – "Он мне давно и прямо сказал, что дома он рабочими делами не может и не будет заниматься, у него есть другие дела", – стараясь не сорваться, снова повторил Моти. – "Ага… И ты ему, конечно же, поверил! Ладно! Я, на правах заместителя куратора, предлагаю предоставить ему отдельный кабинет со всеми удобствами и со специальным замком, который открывать и закрывать буду я, или босс, в крайнем случае – Коба". – "Ну, а если вы все вместе должны будете уйти раньше, как это нередко бывает?" – "Тогда он проведёт в кабинете время до возвращения кого-нибудь из нас в "Лулианию"! Пусть и через пару-другую дней.
      Ведь в кабинете будет всё оборудовано на аварийный случай: полный холодильник, вода, туалет, душ… Всё, кроме телефона: чтобы не передавал секретных данных ни одной живой душе!" – "Да ты что! Ты что, хочешь его как бы заключённым сделать?
      За что! Что он тебе сделал, что ты так… по отношению к одному из лучших работников фирмы и прекрасному человеку?" – "Ну, если он действительно сознательный работник, он поймёт, что это не против него лично, а для пользы нашего общего дела! Проявит ответственность!.." – с важностью, ханжеским тоном заявил Тим, чем вызвал у Моти чуть не отвращение.
      Моти пришлось сделать усилие, чтобы ответить спокойно и твёрдо: "Нет, Тимми! Так не годится! У него большая семья, есть и маленький ребёнок!" – "А у нас важная тема!" – "С моими людьми я привык обращаться по-человечески! Они к этому привыкли – и отвечают мне хорошей работой. Я и дальше собираюсь относиться к ним так же. Тем более к таким отличным работникам, как Бенци", – вступился за старого приятеля Моти. – "Беседер, ты тоже будешь владельцем ключа", – согласился Тим. – "Зачем такие сложности! Ключ вообще не нужен: можно вполне обойтись магнитным замком-карточкой!" – "Это что, вроде банковских?" – важно вопросил Тим. – "Ну да! Самое простое решение!" – "О том, какой пакет данных содержит его карточка, ему знать необязательно, так ведь? Между прочим, отличная идея: личная карточка индивидуя, про пакет данных в которой он не имеет понятия!
      Возьму на вооружение! А что до твоего Бенци, то… Хорошо было бы так на его память повлиять, чтобы всё наработанное оставлял в компьютере, а, уходя, напрочь забывал. А потом пришёл, только посмотрел в компьютер – и снова вспомнил!" – "Ну, Тимми! Из тебя прямо так и хлещут идеи определённого свойства! Где только ты их поднабрался?.. Слава Б-гу! – это на данном этапе невозможно! Да и кто тебе позволит манипулировать с живой человеческой памятью! И вообще, я тебя не понимаю! Я ему уже сказал, что это обычная договорная работа для заказчика-хуль, которую надо выполнить как можно скорее и лучше! Так зачем ещё какие-то дурацкие меры предосторожности? Хочешь навести его на лишние мысли и вопросы?" – "Опять же ты прав! – прищёлкнул Тим языком. – Даже обидно!.. Ну, ладно, я пошёл в туалет, посижу, подумаю над твоей мыслишкой… и над тем, что мне сейчас в голову пришло… С Минеем надо обсудить… Ах, да, чуть не забыл: он же нас приглашает на совещание!" Моти коротко кивнул.
      Тим, игриво, как бы виновато, стрельнул льдинками глазок в сторону Моти: "Значит, опоясывающие команды "hi! – buy!" для маскировки? Чтобы самого хладнокровного хакера вывести из себя? Забавная идея… в рамках колпакования… и остроумная!" Тим, посмеиваясь, понес свои мощные телеса по коридору.
      Моти, естественно не знал, что для программ защиты Тим собирается использовать некоторые элементы неведомого ему фелио-эффекта, при разработке которого специалисты группы Пительмана успешно применили некоторые незапатентованные идейки самого Моти. Кроме того, творчески использовали хитрую систему виртуальных звуковых зеркал и линз, которую несколько лет назад предложил специалист фирмы Гидон Левин, друг Бенци. Эту идею Миней в своё время тоже постарался схоронить в закрытых архивах "Лулиании", куда Тим получил свободный доступ, приступая к работе над фелио-эффектом.
      Метко прицелившись, Моти бросил окурок в урну и вернулся на рабочее место. "Чёрт побери, припёрся, когда я решил чуток расслабиться", – подумал Моти, забираясь в кресло у компьютера и, махнув на всё рукой, устало прикрыл глаза. В комнате никого не было, стояла сонная послеобеденная тишина.
 

***

 
      …Моти распахнул глаза, помотал головой и оглянулся. Неужели кто-то видел его задремавшим на работе?.. Нехорошо… Встал, снова вытащил из ящика стола сигареты, вышел в коридор и закурил. Глянул на часы и вспомнил, что скоро идти на деловые посиделки к Минею, заскочил и прихватил со стола ноут-бук. И снова жадно закурил… Мимо деловито сновали коллеги.
      Кто-то сзади положил ему руки на плечи. Моти вздрогнул и обернулся. Это был Миней Мезимотес. "Ну, как дела, Моти? Движутся?" – "Всё нормально!" – с облегчением проговорил Моти. – "А где Тимми, куда он делся?" – "Когда я его видел с полчаса назад, он в туалет пошёл. У него, видите ли, какая-то идея прорезалась! А где же ещё наш Тим может родить очередную сногсшибательную идею?
      Только в туалете!.." Миней рассмеялся: "Да, это у них в отделе… э-э-э… как бы фирменный знак!" Моти изумлённо поднял брови, ничего не сказав. Миней загадочно ухмыльнулся: "Потом поймёшь…" Подкатил таинственный Арпадофель, блиноподобный лик его сиял: "Миней, как дела, дружище?" – "Как всегда, О-кей! – улыбнулся босс. – Смотри, Коба, мы тут с Моти и Тимми решили посидеть у меня полчасика, кофе попить. Заодно Моти, в порядке отдыха, расскажет нам, какие у него появились новые идеи по теме. Присоединяйся!" – "Идея хорошая! Давно мы не пили вместе кофе!" – "Наши Моти и Тимми – добрые друзья ещё со времён молодости.
      Я уверен, Моти ничего не имеет против того, чтобы работать плечом к плечу со своим армейским другом! Правда, Мотеле? И мальчики твои, как я понимаю, рады, что вы с Тимми вместе работаете над важным проектом!" Моти уже не удивлялся чрезвычайной осведомлённости шефа. Ему ничего не оставалось, как уныло кивнуть.
      Мезимотес тут же приложил к уху маленький изящный аппаратик та-фона, а ладонь ко рту. Моти достал ещё одну сигарету и отвернулся, чтобы не выглядело, что он подслушивает беседы босса по та-фону.
      Спрятав та-фон в карман и приобняв Моти за плечи, Мезимотес проворковал: "Мы с вами пойдём, а Тим тотчас к нам присоединится…" – и ласково повёл его в в свою беседку в саду. Он что-то ласково нашёптывал ему в ухо, а Моти только молча кивал. На лице его застыло недоуменное выражение.
      У самой беседки Моти вздохнул и медленно проговорил: "Кофейно-деловая пауза – может, и неплохо. Но мои дела на этапе черновика. Короче, я думаю, для отчёта не время: всё ещё сырое, несобранное! Если честно, я ещё не готов…" – "А мы и не спрашиваем отчёта. У нас просто традиционные кофейные посиделки, на которые мы с Кобой решили пригласить и тебя, и Тимми!"
 

***

 
      В беседке Миней ласково усадил Моти рядом с собой, молча указав подбородком Арпадофелю, где сесть. Вошёл широко улыбающийся Тим, он и ему молча указал, куда садиться. Моти вдруг обратил внимание, что привычная беседка Мезимотеса стала как будто гораздо просторней: вот и медведь Тим в неё не протискивается, как бывало, а свободно входит и садится в огромное кресло, специально под мощный зад Тима заказанное. Получается, что босс перестроил свою беседку под Тима и его необъятные габариты!.. Дальше Моти не хотел развивать мысль, понимая, как далеко его может завести неожиданно вспыхнувшая догадка.
      Миней сам накрыл низенький, хорошо известный присутствующим столик (или его расширенное под Тима подобие?), выставил бутылку дорогого коньяка, поставил маленькие чашечки, уже знакомые узенькие изящные бокальчики, разложил по пластиковым блюдечкам закуску и сел на место, ласково улыбаясь и сложив вертикально поставленные ладони вместе. "Я предлагаю какое-то время насладиться кофе и не говорить о делах…" – подмигнув Кобе и Тиму, сказал босс. "О, шеф, я вижу: в ваших погребах поистине отличный коньяк!" – чуть не захлёбывался от восторга Тим, демонстрируя осведомлённость и эрудицию. Он поудобнее устроился в своём широком и глубоком кресле и осторожно пригубил прозрачный тёмно-янтарный напиток.
      Вдруг Миней Мезимотес спросил: "Тимми, дорогой, тебя Моти, конечно же, ввёл в курс дела? Показал, что он уже сделал?" – "Да вы знаете, не очень. Говорит – рано", – виновато улыбаясь, прожурчал Тим. Мезимотес поднял брови и пристально глянул на Моти: "Моти, это я прошу тебя рассказать нам о том, что ты уже сделал, а мы послушаем. И Тим тоже – ведь я назначил Тима Пительмана ответственным заместителем куратора проекта. Его знания и опыт в электронике и акустике… (Моти отвернулся и иронически скривился.) В общем, давай, Моти, излагай!" Моти ничего не оставалось, как начать рассказывать и показывать сыроватые итоги своих наработок, что хранились у него в ноут-буке: "Я просто рассматривал некоторые варианты. Основа, конечно же, наш фирменный принцип многовитковой ракушки…" – "Ну, выкладывай же, наконец! Не тяни резину!" – взревел Арпадофель густыми и грозными фанфарами, более похожими на хриплые звуки старого фагота. Тим хитро ухмыльнулся и тут же принял серьёзный вид, а Миней сделал в сторону Арпадофеля успокаивающий жест.
      Моти поднял голову и медленно и тихо заговорил: "Мне думается, что наша игра не должна завершаться победой игрока. Для этого я и ввёл сюда Закон окривевшего Кольца, он же психологическое побуждение играть до условной бесконечности. Сам по себе принцип сложно-закручивающейся ракушки отлично сочетается с упомянутым Законом окривевшего Кольца. Масса тупиков и тупичков, ходы, которые как бы ведут в нужном направлении, но… по замкнутому кольцу любой окривевшей формы, лучше переменной. Чем причудливей, тем лучше… Любое направление кажется правильным, но в результате оборачивается неявным тупиком… Видите? – тут Моти указал на некую точку на экране и описал рукой плавную кривую, типа окривевшего эллипса, Тим глубокомысленно кивнул головой и сдвинул брови. – Для остроты ощущений остановка на краешке пропасти. Так сказать, мнимый разрыв кольца как один из реализуемых вариантов сценария. Как хочешь – можешь падать, а можешь и стоять на этом краешке до посинения! НО! – ставки делать обязан! Понимаете?" Миней слушал, внимательно поглядывал на экран, время от времени кивал головой, задавал уточняющие вопросы, приговаривая вполголоса: "Слушай, Тимми, входи в курс!
      Запомни этот гениальный термин – Закон окривевшего Кольца!.. Он нам пригодится…" – "Действительно!.. Кстати, у меня возникла идея! Моти, а почему бы тебе не подготовить на очередные наши посиделки доклад на тему "Закон Окривевшего Кольца"?
      А?!" – ласково проворковал Тим, несколько раз шныряя взглядом с Минея на Коби и обратно – и неожиданно уставившись на Моти. Мезимотес глянул на Тима, ничего не сказал, потом обратился к Моти: "Оно, конечно, неплохо… Правда, не скрою, нам всем бы хотелось, чтобы уже были какие-то явные, однозначные результаты. А то их слишком много, и все неявные, противоречивые!.." Моти что-то пробормотал и махнул рукой, отвернувшись. Тим смотрел то на одного, то на другого и улыбался.
      Он держал руку в кармане и нежно сжимал и поглаживал фелиофон: вот что его вывезет наверх, что бы ни случилось! Это – и кое-что ещё…
      Вдруг Мезимотес как-то странно, заговорщицки сверкнув глазами в сторону Арпадофеля, заговорил, словно бы продолжая разговор: "В нашей "Цедефошрии", внутри всех этих колец-завитков (о которых Моти нам сегодня поведал) надо будет создавать и постоянно поддерживать живую, не без элементов смелой фантазии, иллюзию неба и пейзажа. Прекрасный мир, населённый фантастическими существами – на земле, на воде и на небе…" – "Насчёт неба у меня уже, как вы знаете, есть кое-какие идеи…" – заметил Моти. – "Знаю… Виртуальный мир – кем хотим, теми его и заселяем!" Моти чуть слышно пробормотал: "Виртуальный мир, виртуальная природа, виртуальная жизнь, виртуальная победа в этой игре – и всё под силонокулл виртуальных виртуозов…" – "Зато доходы от реализации наших грандиозных планов будут отнюдь не виртуальными. Даже твоему Бенци и его компании мы сможем выделить – детишкам на молочишко. Эх, заживём!" – радостно улыбнулся Мезимотес, мечтательно прижмурив глаза.
 

***

 
      Все встали и вышли из беседки. Арпадофель подмигнул боссу сразу обоими глазками и, вставая, с хрустом потянулся: "Дорогой Миней, как всегда, твои мысли – в струю!" Его лицо снова начало расползаться вширь, напомнив непропеченный блин, а его обыкновенно косящий и хищно сверкающий левый глаз на миг превратился в узенькую щёлочку. Это означало, что он достиг вершины довольства и умиротворённости, и в эту минуту можно не опасаться приступов беспричинной ярости. Неожиданно на пике довольства он, громко рыгнув, провозгласил: "Извините, я – в туалет!" Крякнув и снова смачно рыгнув (как видно, от избытка наслаждения), Коба Арпадофель направился на выход. Миней сделал знак, что кофейная пауза окончена, можно возвращаться к работе, и вышел вслед за Арпадофелем. Моти и Тим, не глядя друг на друга, направились следом. Моти пропустил Тима вперёд, мрачно наблюдая, как тот, склонившись к самому уху Минея, о чём-то его спросил, тот с улыбкой коротко ответил.
      Трусивший немного впереди Коба услышал тихие голоса Минея и Тима и оглянулся.
      Неожиданно он остановился с приподнятой в процессе ходьбы ногой и, мечтательно глядя куда-то вдаль, принялся фанфарически вещать. Увлёкшись, он даже позабыл поставить ногу на землю. В воздухе снова густо и гулко загремели, перекатываясь из стороны в сторону, фанфары: "Мне сейчас, по пути к унитазу, прекрасная мысль в голову пришла. А что если нашу новую "Цедефошрию" оборудовать Золотыми Гальюнами? Нет, хаверим, вы представляете? ФАНФАРИЧЕСКИЙ ЗОЛОТОЙ ГАЛЬЮН! Он великолепно впишется в нашу струю! Как я люблю со вкусом и комфортом посидеть на стульчаке из нежнейшей и мягчайшей кожи красивого цвета… э-э-э… типа… бронзы с янтарём. Я давно уже мечтаю о настоящем золотом унитазе! Какую великолепную победную песнь на фаготе мы с ним исполним дуэтом! Золотой унитаз!
      Да это же чистейший символ нашей новейшей эстетики!.. Ах, кто оценит красоту струи, звенящей золотыми колокольчиками в золотой же писсуар. Облицевать бы гальюн мраморными плитами, изобразив рисунок клавиатуры аккордеона. Типа, белые клавиши из мрамора тёплого золотистого цвета. Ну, а те, которые, типа, чёрные, они будут из какого-нибудь мрамора густо-коричневого тона…" Моти остолбенел. Он переводил глаза с Минея на Арпадофеля, пытаясь уловить реакцию босса. Миней пытался скрыть изумление, но у него это плохо получалось.
      Зато Тим, как и следовало ожидать, восторженно поглядывал на Арпадофеля, а затем торжествующе – на Моти. Коба продолжал заливаться соловьём: "Наш Фанфарический золотой гальюн – любимое место отдыха интеллектуалов-элитариев моего уровня, должен пробуждать только приятные чувства и ощущения! Не думайте, что это я от избытка собственных фантазий!.. Хотя мне их и не занимать… Вот ведь в Древнем Риме у патрициев было принято проводить время в банях и бассейнах, называемых термиты… или как-то так… А в России среди самой высокопоставленной элиты было принято тоже проводить время в банях, с вениками из какого-то там душистого дерева… Не помню, как называли – то ли Сандун, то ли Саун… Ну, а у нас для интеллектуалов-элитариев – о-о-о! – Фанфарический золотой гальюн. Подумайте, мальчики, над исполнением в нашем сценарии предложенного мною дизайна этой… э-э-э… скажем так: сугубо интимной обители интеллектуалитета эпохи струи. Подумай, Моти, наша светлая головка! И ты, Тимми, лапочка, подключайся! Его дело – ФАНФАРИЧЕСКИЙ! Твоё дело – ЗОЛОТОЙ, как ты сам, наше сокровище!.. А я пошёл в туалет. Посижу, помечтаю…" Моти на миг показалось, что при этих словах из превратившихся в узенькие щёлочки обоих глаз Арпадофеля брызнули две длиннющие струи интенсивного темновато-жёлтого цвета, то есть, именно той подобающей цветовой гаммы, о которой он только что так страстно фанфарисцировал. Моти еле сдержался, чтобы не посторониться от виртуальных струй, и опустил голову чуть в сторону, дабы никто не увидел, что он еле сдерживает нервный смех. При этом ему почему-то вспомнилось словечко, придуманное грубоватыми подростками из эранийских кварталов торговой элиты Бэт и Вав – струйня. Грубо, но до чего же в тему, до чего же созвучно манерам и поведению Куби-блинка! Арпадофель скрылся за дверьми здания, и Моти, изо всех сил подавляя смех и стараясь ни на кого не смотреть, вздохнул с облегчением.
      Мезимотес, не замечая настроения Моти, обратился к нему: "А ты знаешь, Моти, здравая мысль! А ты согласен, Тимми?" – "Ну, ещё бы!" – важно кивнул Пительман, уставившись на Моти, во взгляде его сквозила какая-то мысль, тень насмешки, смешанной с подозрением. "Согласись, Моти, что Коба почти гений в своей специфической области! Как я понимаю, он всегда был способен с лёгкостью фанфарисцировать очень яркие идеи! Надо бы каждый завиток нашей новой "Цедефошрии" оснастить такими вот фанфарическими золотыми гальюнами! Это добавит завиткам яркости и крутизны!" Моти кивнул, хитро ухмыльнувшись: "Да уж! Крутизны точно добавит! Впрочем, всё впереди!.. Я подумаю, куда этот… фанфарический золотой гальюн имени Кобы Арпадофеля воткнуть в программе. Тут намедни мои мальчики, как всегда, прослушивали новые композиции Ад-Малека. Я только что вспомнил пассажи, что они вчера слушали… как обычно, на весь дом… Мне пришла в голову идейка, что силонофон, настроенный на нижний регистр, близкий к звучанию фагота, подойдёт лучше всего. А может, настоящий фагот введём, или лучше электронный, классический…" – "Мы вместе подумаем! Я – как главный специалист по вопросам электроники и акустики, могу разработать соответствующее устройство! Прошу вас, Миней, доверьте это мне!" – тут же выскочил Тим. Моти, не обращая на него внимания, заключил свою мысль: "Так и так музыкальную тему надо подбирать, на чём бы она ни звучала. А что, он вам и раньше излагал эту искросыпительную идею?" – "Нет! – поднял брови и плечи Миней, у него этот двойной жест выглядел на редкость элегантно. – Сегодня впервые услышал. Надо будет потом обсудить с Кобой вопрос распределения между вами двумя обязанностей по разработке этого блока…" – "А-а-а…" – протянул Моти. Присутствие рядом с ним Пительмана будило неприятное ощущение, что Мезимотес не говорит ему всей правды.
      Мезимотес похлопал Моти по плечу, сказал, что можно возвращаться к работе, и с достоинством удалился. Тим со странной улыбкой воззрился на Моти и, ступая с грацией только что проснувшегося и выползающего из своей берлоги медведя, направился на место.
      Моти прицелился, метко стрельнул окурок в урну и вернулся к своему компьютеру.
      Кресло Кобы Арпадофеля Коба Арпадофель обладал особой памятью на людей и события, идущие вразрез с его видением предпочтительного хода вещей. Таким событием оказалось для него в некоторой степени начало Дня Кайфа, а человеком, спровоцировавшим, по мнению Кобы, настоящий бунт против мудрых предложений босса, был Бенци Дорон.
      Арпадофель ни на минуту не усомнился, что это по его наущению религиозные лулианичи воспротивились шикарной идее Минея на тему общего мангала. У них, видите ли, свои особые законы кашрута! Они, видите ли, не могут есть нормальную еду – ту, что другие едят и похваливают! Другим, видите ли, можно, а им – нельзя!..
      Правда, сейчас этот мерзкий дос с лицом ухмыляющегося льва выполняет, сам того не ведая, одну из важнейших работ для угишотрии. Говорят, он чуть ли не самый выдающийся специалист на фирме по финансовым программам. Вот пусть, наконец-то, поработает на благо страны! Только бы не узнал раньше времени, в чём это самое благо выражается, на кого он работает!..
      После Дня Кайфа Арпадофель полюбил беседовать с Пительманом. Вот это действительно нужный ему человек – и не просто нужен, пока нужен, а всерьёз и надолго! Придёт время, и его специфические таланты будут оценены по заслугам не только в "Лулиании", не только в Эрании, не только в Арцене! Тим Пительман – настоящий человек будущего, человек фанфарологической эры! Коба и Тим по-всякому взвешивали, прикидывали и продумывали одну интересную мыслишку, пришедшую одновременно им обоим в голову. Но в какой форме преподнести эту идею боссу Минею? Уж слишком сильна у босса вера в идеи демократии и свободы самовыражения – и почему-то для всех-всех-всех! Разумеется, оба прекрасно понимали, что свобода слова и самовыражения необходима народу, как воздух – а иначе как бы его люди смогли вытащить на свет новейшую струю. И не только вытащить, но и в короткое время завоевать шумную популярность, которая уже проникла в среду элитариев, надёжно засев в душах молодого поколения! Где были бы ныне творцы силонокулла, если бы не маленькая, сплочённая группа фанфарологов Арпадофеля?!
      Да их бы ни на одной улице, ни на одной площади, ни на одном дворе, ни на одном базаре и слушать бы не стали! Гнилыми помидорами да тухлыми яйцами бы закидали, а то и в каталажку бы препроводили – за мелкое хулиганство!
      Особое спасибо Офелии Тишкер! Вот кто нутром ощущает, своим длинненьким, вертлявым носиком мгновенно чует, куда ветры современной культуры дуют… или – должны подуть… Уж если такой утончённый интеллектуал и уважаемый человек, как Мезимотес, проникся идеями струи и силонокулла, то, значит, дело фанфарологии, до сих пор сокрытой от глаз и ушей многоликой массы, восторжествует! Тим Пительман тоже считал, что свобода самовыражения, за которую ратует демократ Мезимотес, – дело хорошее, но только при умелом управлении и направлении – туда, куда надо. С этим Миней, по самой глубинной сути, был всецело согласен. Не потому ли этот поборник демократии первый предложил взять на вооружение новейшие технологии, сочтя их подходящим средством фанфаризации ноосферы в Арцене (то есть внедрения фанфарологии в массы)? Не он ли породил идею "Цедефошрии" для всех-всех-всех? Минею удалось даже умника Моти Блоха, творца концепции сложной многовитковой ракушки, заразить новой "Цедефошрией"!!! Ему ничего не стоило сыграть на амбициях Моти, на его увлечённости своим детищем.
      Но теперь пришло время подготовить широкую публику к восприятию новой как-у-всехной "Цедефошрии", формирующей струю подобающей цветовой гаммы и формирующейся из той же струи… Интенсивная подготовка к этому призвана, помимо прочего, убедить лулианичей: Коба Арпадофель не просто так штаны в "Лулиании" протирает как администратор по общим и конкретным вопросам. Впрочем, Тим в одной из доверительных бесед тонко намекнул Арпадофелю, что дабуры рекомендовали Кобе по-прежнему сохранять низкий профиль: время для повышения профиля ещё не пришло. Коба согласился, что следует до поры до времени пребывать перед лулианичами в ореоле многозначительной таинственности, тогда как Тим будет при нём заместителем по вопросам связи с коллегами.
 

***

 
      Это была идея Кобы – Фанфаризационный Центр (он же автоматизированный фанфароторий силонокулл-просвета), дабы фанфарировать его лекции во время прайм-тайма на всю Эранию, на всю Арцену. Главное – исключить какую бы то ни было возможность отключения слушателей от источника фанфаризации. То есть, для этого невозможно использовать радио и телевидение с их аппаратами индивидуального, домашнего пользования – они могут быть включены в нужный момент, а могут и не быть включены. И что ещё ужаснее – любой скрытый антистример может самовольно и никем не контролируемо отключить передачу как раз перед трансляцией из фанфаротория. Так пришло творческое (лежащее на поверхности и давным-давно известное) решение проблемы централизованного охвата масс фанфаризацией – Центропульт и терминалы по всей территории фанфароохвата.
      Полигоном для воплощения идеи автоматизированного фанфаротория силонокулл-просвета стала "Лулиания". В дальнейшем предполагалось расширить эксперимент на всю Эранию.
      Подготовка к лекциям заключалась в многочасовых упражнениях по постановке голоса, отработке специфических фанфарисцирующих интонаций, тщательном подборе сопровождающего цветозвукового материала для достижения требуемого эффекта в каждой конкретной аудитории. Конечно же, не без учёта интеллектуального уровня, психологии и традиций потенциальной аудитории. Аудиторию в "Лулиании" примитивной никак нельзя было назвать (как бы иногда ни хотелось!). Религиозные лулианичи – это вам не толстокожие фалафельщики, не торгаши, скажем, из Эрании-Бет.
      "Лулиания" со дня своего основания традиционно притягивала людей высокого интеллектуального уровня.
      Наконец, сектор фанфармации Пительмана успешно завершил разработку технической поддержки 1-го цикла лекций, цель которого – постепенное затягивание по спиральной центростремительной траектории с переменным ускорением (согласно Закону Окривевшего Кольца) аудитории в струю подобающей цветовой гаммы. В процессе изучения вопроса становилось ясно, что прямое попадание в указанную струю обеспечивается, не только и не столько особым подбором фанфарисцирующих интонаций лектора, сколько излучением мощного силонокулл-поля. После многочисленных экспериментов выяснилось, что эффект излучения многократно возрастает при использовании огромного выпукло-вогнутого с переменной кривизной экрана при демонстрации на нём ярких фрагментов невинной детской компьютерной игры "Пляшущие струи". "Да, – с восхищением, смешанным с лёгким уколом досадливой зависти, подумал Тим, – Моти, приходится признать, разработал отличную игру! У этого гения ума не хватает понять, какую ценность его гениальный ум представляет для фанфаризации ноосферы – и превосходно! Не хватало ещё, чтобы этот выскочка возгордился и возомнил о себе нечто более высокое и значительное, нежели мы с Главным Фанфарологом!" Не зря они с Кобой Арпадофелем (которого умники-программисты ни во что не ставят и считают никчемным работником, ничего не смыслящим в их деле) поручили тем, кому нужно, изучить и представить им все разработки прежних лет. Тим сразу же заострил внимание на этой игре для детей младшего школьного возраста. Он лично выкопал из архивов незаконченных разработок идею выпукло-вогнутого с переменной кривизной экрана ("Интересно, а кто истинный автор этой идеи?") Вот что значит – поручить то, что нужно, тому, кому нужно! Разумеется, над цветовым и звуковым сопровождением каждой конкретной лекции трудится тщательно подобранный (а также основательно проверенный в верхах "Добермана") коллектив фанфаризаторов, обладающий сложной иерархической структурой – не самому же Главному Фанфарологу и его заместителю вникать в каждую мелочь! Дело Арпадофеля – глобальное руководство общими вопросами, отработка и постановка уникального фанфарисцирующего голоса, разработка лекционного материала.
      По жизни члены закрытой группы фанфаризаторов были самыми обычными психологами, врачами, художниками студии Дова Бар-Зеэвува, программистами, журналистами, учителями, бизнесменами. Фанфарология, фанфаризация – это для них типа хобби, любимое детище, которое они считали делом не столь далёкого будущего, вымечтанной и выстраданной ими эры Ракушки счастья, что ждёт всех-всех-всех в стране "Цедефошрия"!.. Тим поделился с Минеем прекрасными заманчивыми видениями проникновения в массы прогрессивных идей струи подобающей цветовой гаммы. В мечтах Пительмана эти идеи до такой степени овладевают массами, что самые первые звуки силонокулла встречаются и сопровождаются согласно звучащими радостными воплями массового экстаза. А там уж совсем недалеко до массового, коллективного желания стройными рядами войти под сверкающие своды всеобщей "Цедефошрии", в её манящие лабиринты и тупики.
 

***

 
      В "Лулиании" с самого её основания работало полтора-два десятка религиозных сотрудников, живущих в Меирии. Позже пришёл Бенци Дорон, а несколько лет назад к ним присоединилось ещё несколько молодых людей, в том числе и наши знакомцы Ирмиягу Неэман и Максим Лев. Со временем вокруг Бенци спонтанно возникла группа в 15-20 человек, люди разных возрастов, семейного положения, характеров, привычек. Они начали вместе собираться на обеденный перерыв в маленьком проходном холле на первом этаже, где им никто не мешал. Тут был и круглый низенький столик, и удобные лёгкие кресла, а со временем они оборудовали уголок с маленьким холодильником, электрочайником и даже микрогалем – разумеется, с письменного разрешения руководства фирмы.
      Недавно Бенци с другом Гидоном Левиным решили совместить их групповые обеды с импровизированными беседами-уроками по Торе. Идея прижилась, и совместные обеды приобрели для компании особую привлекательность: эти беседы проводили по очереди, а направлял их со свойственным ему огоньком сам Бенци! После обеда они тут же молились Минху (послеполуденную молитву) и расходились по рабочим местам. Иногда к ним присоединялся и Зяма Ликуктус. Его на фирме не очень любили, но не гнали.
      В компании Бенцы это было не принято: всё-таки он был таким же, как они, религиозным лулианичем. Но он ни с кем особенно не контактировал, сидел молча сбоку и слушал, почти не участвуя в их жарких обсуждениях.
      Однажды во время обеда, – мужчины особенно горячо обсуждали один из отрывков Гемары, – в маленький холл зашёл Тим Пительман. Сначала на маячащего в дверном проёме увальня не обратили внимания, и он с любопытством слушал, о чём так жарко спорили между собой эти непонятные и мало приятные ему лулианичи из Меирии.
      Наконец, один из сидящих за столом рассеянно повёл глазами в сторону и с изумлением воззрился на возвышающуюся уже на фоне окна глыбу, которой и оказался Пительман, шеф Зямы Ликуктуса. Зяма, как нарочно, в этот день обедал с группой Бенци. Он густо покраснел, вскочил, сел, снова вскочил, засуетился. Тим ему покровительственно улыбнулся и тихо, нежно проворковал: "Ничего, Зяма, ничего…
      До конца обеда у тебя ещё несколько минут". – "А если точнее – пятнадцать!" – обернулся Бенци на голос, перебивший его. – "Ну, вам виднее, на сколько минут вы соизволили нарушить общий распорядок на фирме…" – "Извините, адон Пительман?.." – вежливо возразил Гидон. – "Ладно, вам виднее. Я, собственно, не об этом…" – ещё нежнее проворковал Тим.
      "Ну, присаживайтесь к нашему столу. Угостить вас, правда, особо нечем… Вы пришли слишком поздно – всё съедено". – "И присесть не на чём… – изобразив шутливую досаду, буркнул Тим. – Всё такое хлипкое, ненадёжное! Придётся тут всю мебель заменить…" – "О, не стоит беспокойства. Нас вполне устраивает!" – улыбнулся Бенци, но глаза его непроизвольно сверкнули: он был недоволен, что его речь прервали на полуслове. Он понимал, что претензии следует предъявлять Зяме, который, увидев своего шефа, от страха шумно и испуганно засуетился, совершенно не по делу. Тим между тем взгромоздился на свободный уголок стола и, уставившись на Бенци странным взором своих бледных глаз, вопросил: "Сколько это времени у вашей святой команды продолжается обеденный перерыв?" Его глаза упёрлись в медную с серебристым налётом, густую бороду Бенци. Сидящие вокруг стола недоуменно и вопросительно переглянулись между собой.
      Религиозные лулианичи успели привыкнуть, что после Дня Кайфа Тим Пительман имел обыкновение демонстративно не замечать их, кроме, разве что, своего сотрудника Зямы Ликуктуса. Он вёл себя с ними так, словно все они относились к низшему обслуживающему персоналу "Лулиании". А тут вдруг… – почтил своим вниманием! С чего бы это? И что это за странный вопрос, ни к истинному положению вещей, ни к делу, которым каждый из них на фирме занимался, никакого отношения не имеющий.
      На губах Тим замерцала довольная, странная улыбка, из его бледных глазок словно бы выпорхнула желтовато-зеленоватая искра.
      "Как у всех – три четверти часа… – недоуменно пожал Бенци плечами, изумлённо глядя прямо в глаза Пительмана. – Ну, и Минха захватывает минут 20. Итого – чуть больше часа. Зато мы все вечером позже кончаем работу". – "М-да-а… – нежно пропел Тим. – По правде говоря, кончать работу лулианичам и без того полагается позже! Особенно с учётом важности выполняемых в данный ответственный период "Лулианией" задач. Но я, собственно, не о том. Я хотел бы вас поставить в известность, что именно здесь, – и он повёл рукой, как бы очерчивая определённое пространство, – руководство выделило место для нового исследовательского сектора фирмы.
      Оборудование будет готово со дня на день. Здесь же решено оборудовать кабинет шефа нашего сектора, адона Арпадофеля".
      На всех лицах было написано такое изумление, что Тим, постреливая глазками во все стороны, удовлетворённо хрюкнул. На сей раз не только глаза, но и вислые многослойные щёки выражали ехидную радость столь высокого накала, какой сидящим вокруг низенького столика в холле почти не приходилось видеть.
      "В дальнейшем, на базе серьёзных исследований, которыми займутся в новом секторе, мы откроем в "Лулиании" Центральный фанфароторий!" – довольно ухмыляясь, вдруг заявил Пительман. "Что конкретно вы хотите открыть? Какой фан-фа-ро-то-рий? – изумлённо переспросил Бенци, повторив незнакомое слово по складам. – Поясните, пожалуйста, адон Пительман… Термин уж больно непонятный!.." Остальные кивнули, Максим и Ирми переглянулись. Тим недовольно поморщился и веско произнёс: "С терминами разберёмся позже. Главное: вам надлежит освободить помещение и поискать себе другое место для ваших посиделок, которые у вас принимают характер не совсем дозволенный!.. – и он свирепо стрельнул взором в сторону Максима и Ирми. – Руководство фирмы отказывается принимать ваши групповые трапезы на работе! Это что за ежедневные торжества по поводу и без повода? Дни рождения своих многочисленных потомков в рабочее время отмечаете?" – "Нет, – пожал плечами Бенци, не переставая удивляться этому ничем, казалось бы, не оправданному яростному наскоку. – Обычный обеденный перерыв". Тим вкрадчиво проговорил: "Я бы не советовал тебе, Дорон, спорить с руководством…" – "А разве я спорил? Руководства-то я тут и не заметил. Твоего сотрудника Зяму Ликуктуса мы силой не держим, хотя и не гоним. Он может, если хочет, возвращаться на рабочее место. Что же до этого маленького проходного холла, то нам его выделил лично босс Мезимотес, есть его письменное разрешение. Он кстати сам нам его присоветовал. Вот к нему и обращайся. О-кей?" – "Нет, Дорон, не О-кей!
      Чтоб ты знал, я назначен заместителем главного куратора особо важных работ по связям с сотрудниками фирмы. То есть, совершенно конкретно – для вас представитель руководства…" – "Мы об этом ничего не знаем…" – сказал Гидон, хмуро глядя на Тима. – "Это внутренний приказ… Достаточно, что я вам об этом сказал!" – "Ладно, Пительман, я спрошу у своего шефа!.. А до того… сам понимаешь! И, пожалуйста, не мешай нам помолиться Минху…" – раздражённо бросил Бенци. Тим ядовито ухмыльнулся "Спорить со мной? Ну-ну… Не знаешь, чем это пахнет?" – "Не знаю – и знать не хочу!.. О твоей начальственной функции нам как видно, забыли сообщить. Стало быть… Я тебе ясно сказал: у нас сейчас обед, наше личное время, а ты помешал. И теперь мешаешь закончить обед так, как мы это всегда делаем. У нас, между прочим, у всех есть шефы, вот к ним и обращайся!" – и Бенци отвернулся от увальня, лицо которого пылало, словно ему влепили пощёчину.
      Тим сидел на столе, не двигаясь, набычившись, наблюдал за молитвой Бенци и его друзей. Зяма к молитве не присоединился, очевидно, постеснялся при шефе.
      Когда они закончили и собирались уже покинуть помещение, Тим снова заговорил: "Вы можете то, что я сейчас скажу, принять во внимание, а можете проигнорировать…
      Это помещение необходимо для работ над новым важным проектом государственного значения. Поэтому руководство требует в течение недели освободить его от вашего хлама. Поищите себе другое место, но не на территории фирмы! Пора кончать с вашей групповщиной и посиделками в рабочее время! Меня лично просили довести это до вашего сведения. Понятно?" – "А можно, мы об этом переговорим напрямую с боссом? – через плечо бросил ему Бенци. – Я не понимаю, что привело тебя сюда в наше личное обеденное время? Чтобы заявить, что ты хочешь выгнать нас из этого маленького холла без малейших на то оснований? Что, в фирме вдруг образовался дефицит помещений?" Остальные хмуро молчали, собираясь двинуться по рабочим местам. "Хм-м… Не я лично хочу, а руководство фирмы требует. Обстоятельства, понимаешь ли, изменились у нас на фирме!.. Ладно, я тебя предупредил!" – после тяжёлой паузы тихо проговорил Тим в спину Бенци, кидая на него злобные взгляды.
      Но Бенци этого уже не видел.
      Поднимаясь по лестнице, он хмурился и машинально поглаживал рукой бороду. Он тихо и медленно сказал шедшему рядом с ним Гидону: "Ну вот… Сорвал нам урок…
      Что будем делать?" – "Иди к боссу!.. Или хотя бы с шефом поговори. Они вроде как… э-э-э… дружат…" – "Насчёт дружбы не знаю… Поговорю с Моти, ты прав…"
 

***

 
      К этому времени Бенци уже пересадили в личный кабинет (о чём совсем недавно говорили Моти и Тим), и он заходил туда, проводя по чуть заметной выемке на специально изготовленной двери новенькой магнитной карточкой. Подходя к своему кабинету, он увидел Моти Блоха, шефа и давнего приятеля. Тот неспешно шёл по коридору, на лице, как всегда, блуждало отсутствующее выражение, губы шевелились.
      Бенци негромко окликнул его: "Адон шеф!" – "А? Что? А-а, это ты, Бенци! С каких пор так официально?.. – улыбнулся он старому приятелю. – Как дела?" – "Беседер.
      К концу недели принесу тебе… Знаешь ли, в отдельном кабинете, с одной стороны, спокойно работается, с другой стороны что-то давит…" – "Ничего, это всего-то до окончания темы!.. От меня тоже требуют, торопят… – и Моти вздохнул, потом оживился: – А как Нехама, дети?" – "Да как всегда!.. Нехама в относительном порядке. Ты знаешь: мы снова ждём малыша. Правда, тяжело у неё это проходит: возраст, сам понимаешь, да и слабенькая она у меня стала после рождения близнецов – до сих пор никак в норму не придёт… Старшие много занимаются, близнецы к тому же музицируют. Для нас это их увлечение оказалось просто спасением! До этого были такие шалуны, никакого спасу от их фокусов. Теперь, вот уже несколько лет, вся их неугомонность в музыку ушла! Стали гораздо серьёзней во всех отношениях. Ну, и по дому помогают!.." – "Мои близнецы – тоже… э-э-э… музицируют… Вот только на них музыка как-то совсем по-другому действует.
      Раньше учились хорошо, а сейчас вообще об учёбе думать не хотят! Говорят, им эти науки не нужны: они и так на вершине популярности у своих… э-э-э… силоноидов…" – с горестным недоумением пробормотал Моти, на что Бенци вполголоса обронил: "Очевидно, всё дело в том, какая музыка… Жаль, что в вашей семье всё повернулось немножко не туда…" Моти помолчал, затем, после короткой паузы, проговорил со смущённой улыбкой: "А моя Ширли с твоей дочерью, как я понял, очень подружилась…" – "Да, у тебя отличная дочка – нам всем она очень нравится… Ренана, что называется, взяла её под своё крылышко: она же у тебя такая маленькая, худенькая, робкая, а моя только и ищет, кого бы опекать. Командирша! Львица!" – "Ширли – моя любимица! Да и мальчишки у меня, право же, ничего, – не глядя на Бенци, пробормотал Моти. – На Рути похожи, а характером… явно не в меня – гораздо жёстче. Наверно, в тестя…" – "Не может быть! Тогда это круто и многое объясняет! Он суровый человек!.. – слабо улыбнулся Бенци, мотнул головой и заговорил, осторожно подбирая слова: – Но я, собственно, хотел о другом… Слушай, Моти, сегодня мы обедали, ну, и к нам подкатил этот… твой приятель… э-э-э… Тим Пительман…" – "Да-да?.. А чего ему от вас понадобилось? Минху, что ли, хотел с вами помолиться?" – "Ну, ты уж скажешь!.." – "Кстати, я совсем забыл тебе сказать. Ты уж извини… Твоим ребятам передай: боссы назначили Пительмана замом куратора по теме. Я не имею права много об этом распространяться. Просто запомни: Тим высоко взлетел, пролез… бочком-бочком… в руководство. Так что ты прав: моя шутка была не по делу, извини… Но и твоя… э-э-э… что он мой приятель…" – "Взаимно – извини… Он очень нагло выступал… Намекнул, что нас нужно из нашего маленького холла, где мы обедаем, выгнать. Никак в толк не возьму, чего вдруг на нашем холле свет клином сошёлся? Маленький, проходной, если для чего и удобен, так только для наших обедов… Не зря же босс его нам выделил. И мы привыкли уже, там очень уютно, никому не мешаем, нам тоже никто не мешает… Не понимаю!.." Моти помялся, потом серьёзно посмотрел на Бенци и медленно произнёс: "Я бы не советовал тебе вообще связываться с Пительманом". – "Он чего-то молол, что мы слишком долго обедаем…" – "Да? А сколько вы обедаете? – Моти растерянно глянул на часы: – Я что-то не заметил чего-то из ряда вон…" – "Потому что мы обедаем те же 45 минут, потом Минха – мы же все уходим позже, как и было оговорено с начальством! Мне кажется, это просто придирка. Ты же знаешь, как он меня "любит"!.." Моти слегка улыбнулся уголком рта и покачал головой, медленно проговорив: "Да-а…
      Трудно любить того, кто тебе сделал добро, а ты ему гадость…".
      Бенци удивлённо поднял брови, помолчал, потом продолжил: "Он заявил, что это связано с открытием работ по новой теме, вроде… какой-то фан… фа… ро?.. ра?.. ру?.. то… рий… Ты не знаешь, что это такое?" – "Не бери в голову… Но холл вам, если я что-то понимаю в планах не то, чтобы Тима, а его негласного босса Арпадофеля (об этом – тс-с-с!), придётся уступить… Ну, ходите обедать в ближайшее кафе за углом. Что вам стоит!.." – "Ещё он говорил, что нашу групповщину надо прекратить! Это уже и вовсе ни в какие ворота!.. Неужели нас хотят заставить ходить строем по струнке? С каких пор так повелось в "Лулиании"?!" – "Не бери в голову, Бенци. Просто с Тимом старайся не ссориться. Иди и работай спокойно…" Откуда-то снизу неожиданно раздался воющий, будто ввинчивающийся в голову звук, который не усиливался, но расширялся и разрастался, подобно некоему звуковому газу словно бы заполняя каждый уголок свободного пространства, проникая во все коридоры, закутки и тупички фирмы. Бенци поморщился: "Что это за игры?
      Силонокулл в рабочее время?" – "Послушай, Бенци, я не собираюсь никому навязывать свои вкусы…" – "А ведь когда-то нас именно вкусы сближали, любовь к хорошей музыке… неважно, каких жанров… Помнишь? Поэтому я не верю, что ты любишь или хотя бы понимаешь этот… э-э-э… силонокулл…" – с грустным удивлением протянул Бенци. Моти, потупившись, только сокрушённо пожал плечами: "Слишком много кругов по воде пустило время. И мы с тобой разбежались по разным кругам…
      Но когда-то ведь мы были с тобой близкими друзьями. Я к тебе и твоей семье отношусь очень тепло и не хочу вам неприятностей…" Винтоподобный звук продолжал растекаться по зданию. Моти почувствовал, как у него заныли зубы, но не хотел, чтобы Бенци это заметил. Он сделал вид, что ищет сигареты, потом спички, чтобы не глядеть Бенци в глаза. Прикусив губу, он тихо, сквозь зубы бурчал: "Мой тебе добрый совет: старайся не связываться ни с Пительманом, ни тем более с Арпадофелем. Я тебе серьёзно, как старому другу, как своему коллеге, говорю! Ты даже представить себе не можешь, насколько это серьёзно! Они задумали внедрить струю подобающей цветовой гаммы – и не только в "Лулиании", и не только в Эрании. Это не просто бредовый каприз, это гораздо серьёзней. И раз уж они решили, то их не остановишь. Арпадофель, тот вообще прёт, как танк!.. А идёт эта мода от компашки Офелии Тишкер, а точнее – от их заморского покровителя, главы концерна "Mushkhat-info"… как-его-там… э-э-э…
      Мушхатуля… Мушхателло… Нет! – Мушхатти… Ну, не знаю, как… Короче, от самих властителей дум и культурных вкусов, вроде так называемого музыковеда Клима Мазикина, так сказать, учёного-археолога Кулло Здоннерса и-и-и… бери выше!.. Сам Бизон Хэрпанс…" – "А какое это к "Лулиании", вообще к Арцене имеет отношение?" – "Ой, не спрашивай! Нас изо всех сил затягивают в глобальную, прогрессивную сеть… нет! – струю КАК-У-ВСЕХНОСТИ… С этим наши боссы сейчас носятся. Вот – как ты говоришь, фанфароторий хотят открыть… Лекции будут нам всем читать!.." – "А начать хотят с нашей группы?" – "Не знаю… Полтора часа в день этой… э-э-э… музыки! – Моти скривил губы, зажигая сигарету. – Big deal!.." – "Полтора часа?!! Музыки?" – поднял брови Бенци, глянув на старого приятеля, но тот продолжал, как ни в чём не бывало: "Ну, ладно, не привязывайся к словам!.. Я просто цитирую. Если даже это… не-знаю-как-назвать… и не понравится большинству, ну и что!.. Геверет Офелия всем доступно растолкует, что они никакое не большинство… что им должно нравиться, если хотят попасть в струю…" – "Моти, я вообще-то не о том. Я о нашем обеде…" – "А я тебе уже сказал.
      Вопрос не настолько принципиальный, чтобы за него копья ломать… Да и погоди, ещё ничего не решено. Старайся не связываться. Держи низкий профиль, помни, что я сказал". – "Хорошо…" – "А впрочем, попробуй пойти к боссу. Миней заинтересован, чтобы лулианичи работали в комфортных условиях, чтобы ничто не мешало их продуктивной работе. Он очень душевный и тёплый человек, я его давно знаю. Попробуй…"
 

***

 
      Мезимотес принял их весьма любезно, но улыбка мгновенно схлынула с его лица, как только он услышал, о чём идёт речь. Всегда выдержанный, приветливый, с ласковой улыбкой на лице, на сей раз он чрезвычайно вежливо, но твёрдо и холодно отчеканил: "Я вижу, вы ещё не поняли, что в "Лулиании" начинается новая жизнь.
      Да, в своё время я подписал разрешение на этот проходной холл для ваших коллективных обедов. Но времена меняются. Оказалось, этот холл – самое подходящее помещение для работ, которыми предстоит заниматься новому сектору фирмы. Там легче всего создать особую звуковую атмосферу… Она вам просто может не подойти, во всяком случае, первое время, пока вы не привыкнете… Но об этом у нас ещё будет с вами разговор". – "А кто конкретно с нами будет об этом говорить?" – "Адон Пительман. Он у нас уполномочен доводить решения руководства до коллектива, как зам. куратора по связям с коллективом… Руководство занято новыми проектами и планами и не может себе позволить тратить время на длительные беседы с каждым сотрудником. Для этого у нас имеется адон Пительман. Он и будет с вами на связи – прошу любить и жаловать!" – и на лице Мезимотеса загадочной белой лампочкой замерцала вежливая улыбка. – "Всё это хорошо, – спокойно заметил Бенци, – но, адони, нам непонятно, почему нам в такой странной форме было сообщено, что нас выставляют из этого холла. Беспочвенные обвинения в нарушении рабочего распорядка…" – "А это уже серьёзно! Нарушений мы не намерены терпеть!" – "Но мы ничего не нарушали!" – вмешался Гидон. Мезимотес даже не посмотрел на него, но его взгляд, которым он буравил Бенци, затвердел: "Наверно, у Тимми были для этого какие-то основания! Вот скажите мне, пожалуйста, сколько времени у вас продолжаются ваши групповые трапезы?" – "Как у всех – 45 минут!.. Ещё 15-20 минут на минху, потом мы это отрабатываем". – "А почему вы не можете ходить парами-тройками, как все в "Лулиании", в соседнее кафе? Чем оно вас не устраивает?" – "А зачем куда-то ходить, если мы попросили, а вы нам выделили удобное место?.. Мы привыкли обедать вместе и не успели узнать, что с некоторых пор дружить и обедать вместе не рекомендуется. До нашего сведения это, как и многое другое, не довели… э-э-э… своевременно… Извините…" – "А чем вы ещё там, кроме обеда, занимаетесь?" – "За обедом мы беседуем о Торе. А разве нельзя?" – "Если это мешает работе, то – нет!" – "Это не может мешать работе – во время обеденного перерыва!.." – "Ладно, я поговорю с Тимми и Кобой, мы что-нибудь придумаем… Но я не советую вам мешать планам руководства! Понятно, адон… э-э-э?.." – "Дорон… Бенцион Дорон! – чуть раздражённо подсказал Бенци и более спокойно ответил: – Я вас понял, адони… Спасибо за разъяснение. Шалом!" Он молча повернулся и вышел, его друзья – за ним следом.
      "Что-то тут нечисто, – проговорил Максим, добавив: – Что-то я в этом чувствую нехорошее, знакомое и… опасное". Ирми мрачно откликнулся, не глядя на Бенци: "А ведь Мезимотес отнюдь не дурак!" – "Стало быть, нас всех держит за дураков – вот что опасно!.." – мрачно заключил Максим. – "Ну, что вы, ребята! Вам всё какие-то кошмары мерещатся! Он же пообещал поговорить с ними! Может, ещё передумают.
      Значит, ещё ничего не решено. Может, ложная тревога…" – примиряющим тоном проговорил Бенци. – "Мне не понравилось, Бенци, каким тоном он с нами говорил…" – угрюмо выговорил через силу Гидон. – "Мне тоже не понравилось. Но он босс, имеет право. Ладно. Пока всё остаётся, как прежде. Пошли по домам…"
 

***

 
      Назавтра Бенци и его друзьям пришлось убедиться, что боссы слов на ветер не бросают. Не успели они расположиться на обед, как Тим снова появился в холле. За ним двигались два высоченных шкафообразных коротко постриженных типа в круглых чёрных очках и наглухо застёгнутых темно-серых блузах с множеством карманов и карманчиков на кнопках и заклёпках. Они волочили на тележке компьютер непомерно большого размера и ещё какое-то устройство, плотно закрытое тканью, пронзительно звякавшее при каждом резком движении тележки. Ирми узнал их: это были неизменные спутники Арпадофеля, в окружении которых он часто появлялся в коридорах фирмы.
      Но все знали, что это его шомроши (так в Эрании называют телохранителей). Если они не фланировали в непосредственной близости от своего босса, стараясь, насколько возможно, стушеваться и не бросаться в глаза, то неизменно околачивались где-нибудь ещё неподалёку. Впрочем, их мощная шкафоподобная комплекция не оставляла почти никаких надежд на незаметность. Ирми молча указал на них глазами Максиму, усмехнувшись, пробормотал: "Как это они своего подопечного оставили?.." Максим ухмыльнулся и кивнул, ответив на ухмылку Ирми гримаской.
      Пительман прошелестел какие-то неразборчивые слова, и шомроши поставили ширму, отделяющую стол, где обедала компания Бенци, от противоположного угла маленького холла. Из-за ширмы раздавались непонятные шумы, стуки, посвисты. Шомроши несколько раз появлялись в холле с гружеными тележками, а Тим с самым деловым видом перемещался взад-вперёд по холлу, давая шомрошам указания, для стороннего уха звучавшие неразборчиво. На обедающих, а потом молящихся Тим с шомрошами подчёркнуто не обращали никакого внимания.
      В тот же день шомроши начали и оборудование нового кабинета куратора Кобы Арпадофеля, где смонтировали современную цвето-звуковую аппаратуру, разработанную фанфаризаторами Тима Пительмана.
 

***

 
      Прошла ещё неделя.
      Лулианичи за это время успели усечь, что обычно в утренние часы кабинет Арпадофеля обычно закрыт, и никто не знал, – и не должен был знать! – где пребывает его владелец. Телефоны трезвонили, почти не переставая, их трели причудливым диссонансом вплетались в негромкие, вкрадчивые силонокулл-пассажи.
      Казалось, силонокулл автоматически включили в режиме шарманки. Иногда к ним присоединялись звуки ещё одного модного инструмента, который был известен под названием стиральная доска ихней бабушки, другого названия почему-то ему так и не придумали. Время от времени, будто давая отдохнуть ушам и нервам случившихся рядом лулианичей, из-под двери звучали необычные, навевающие щемящую ностальгию звуки. Казалось, музыканты исполняли весёлые детские песенки, но из-за необычной аранжировки эти мелодии скорей напоминали колыбельные, плавно переходящие в похоронные марши. Народу ещё не пришло время узнать, что эти композиции исполняет недавно созданный военный квартет одной гребёнки, получивший название "Петек Лаван".
 

***

 
      А потом произошло знаменательное событие, о котором потом долго говорили не только в "Лулиании", но и в Эрании.
      Ровно в час пополудни, незадолго до конца обеда компании Бенци, двери кабинета с победным треском распахнулись, и перед ними предстало необычайное зрелище.
      Первое впечатление было поистине искросыпительным. Половину кабинета занимал стол, на котором стоял дисплей компьютера. Напротив двери зловещими башнями цвета залитого бензином асфальта возвышались многополосные акустические системы.
      В верхних углах передней панели, похожие на подозрительно зыркающие по сторонам глаза, помещались рупора с устьями в форме искривлённого эллипса. Подле огромного стола босса, в самом центре кабинета возвышалось огромное кресло в форме… унитаза, обшитое сверкающей позолотой кожей. Утопая в сверкающем золотистой кожей чудесном кресле, гордо восседал сдобненький Куби-блинок, хаотично посверкивая во все стороны молочно-золотистым левым глазом, с самым довольным выражением на неестественно расплывшемся ярко-розовом румяном лице.
      Когда Бенци с друзьями увидели за распахнутыми дверьми унитазо-кресло и гордо восседающего в нём Арпадофеля, за столом разом воцарилась мёртвая тишина. Все они, остолбенев, воззрились на странное сооружение и Куби-блинка, долго не решаясь как-то прореагировать на сверкающую золотом туалетную форму, расположенную в непривычной близости от их обеденного стола. Наконец, Гидон, склонив голову сначала на один бок, а затем на другой, робко спросил: "Разрешите узнать, адони, – что это?" – "То есть как это – что!!! Это моё персональное кресло! Изготовлено по моей идее и по чертежам моих сподвижников!" – гордо заявил Арпадофель, а на широкое его лицо чуть уловимой рябью начали набегать угрожающие оттенки цвета третьеднёвочного свекольника. Из-за ширмы выдвинулись шомроши и молча наблюдали за беседой, а тем временем в холл с неуклюжей важностью вдвигался Пительман собственной персоной, зыркая бледными глазками по ошеломлённым лицам религиозных лулианичей, сидевших вокруг стола, и поигрывая светлыми бровками домиком.
      "Вот такой… м-м-м… оригинальной формы?" – продолжал с отчётливо ошеломлённым выражением лица Гидон. – "Да, вот такой – м-м-м-мым! – оригинальной формы! – отчеканил Арпадофель, угрожающе и важно выдвинув далеко вперёд нижнюю челюсть, в то время как лицо его уже дозрело до угрожающего темно-бордового цвета: – Сегодня непривычно, необычно, может, неприлично, а завтра – норма! Разве вам неизвестно, что я, Коба Арпадофель, обладаю высоким интеллектуальным потенциалом, и могу себе позволить постепенно вводить в "Лулиании" новейшую эстетику, быть, так сказать, законодателем моды в нашей славной Эрании?! Вот меня и осенила идея унитазификации эстетики! Ведь вы отлично знаете, где имеете честь работать: в "Лулиании", где собран цвет эранийских элитариев. Это значит, что всё самое новое и прогрессивное начинает свой путь от нас, далее – по всей Эрании, по всей Арцене, да чего уж там – до всей планеты! – дойдёт, завоюет весь мир!!!" – фанфарически зазвенел на весь холл голос Арпадофеля.
      Ирми с Максимом переглянулись и с преувеличенным восхищением воздели брови; им стоило огромного труда не прыснуть со смеху. Высокий, седоватый Гидон Левин с серьёзным, и в то же время, благоговейно-восторженным выражением лица возвестил:
      "Итак, нам выпала великая честь стоять у истоков эстетического прогресса, выраженного в унитазификации эстетики, коей предстоит завоевать весь мир! Не так ли?" Арпадофель пристально и жёстко вгляделся в Гидона правым, словно бы стеклянно-оловянным, глазом, одновременно переводя бледно-молочный прожектор левого глаза на Бенци, затем прошнырял им по всем лицам, которые его в этот момент окружали, особо остановился на кипах и бородах и… внезапно вскинулся: "Кончаем разговорчики!
      Быстренько пообедать – и чтоб без болтовни мне! Если не хотите неприятностей, всё это – убрать отсюда сегодня же!" – неожиданно гавкнул Арпадофель; его горловые фанфары уже трубили грозу. Бенци и его друзья, закончив обед и быстренько помолившись минху, молча покинули помещение.
 

***

 
      Поглазеть на кресло приходили лулианичи со всех этажей, и даже из соседнего здания. Одни застенчиво глазели от дверей, опасаясь стоящих чуть поодаль и как бы невзначай поигрывающих мышцами шомрошей, более смелые подходили вплотную и обходили вокруг, с благоговейным видом осторожно дотрагиваясь кончиками пальцев до нежно-золотистой кожи. Коба при этом обычно не пристутствовал. Тим не возражал, однако, потребовал, чтобы за пределами "Лулиании" об этом кресле никаких разговоров не велось. Естественно, это его требование было тут же нарушено, поэтому вскоре по всей Эрании пошли слухи о первом образчике унитазификации эстетики Арпадофеля.
      Со временем, однако, зрелище золотисто-мерцающего унитазо-кресла, как и разговоры о нём приелись и потеряли значительную долю блеска и новизны. А кресло – осталось и продолжало украшать кабинет и придавать солидности администратору по общим и конкретным вопросам и куратору головного проекта фирмы. При этом никто не обратил внимания на подвешенные к потолку под различными углами друг к другу и жёстко соединённые между собой странные пластины из прозрачного стекла всевозможных форм и тонов преимущественно жёлто-зелёной гаммы. Как видно, сочли их одним из символов новейшей эстетики, или, что впоследствии оказалось верным, одним из приборов для экспериментов нового исследовательского сектора.
      Первый экспериментальный фанфароторий Ясно, что об уроках Торы во время обеда речи больше быть не могло, как и о чтении Минхи после обеда. Надо было искать другое место. Самым отвратным в этой ситуации казалась лоснящаяся от торжества физиономия Пительмана, когда кто-то из компании Бенци встречал его в коридоре. Он как будто хотел сказать: "Ну, что, хабубчики? Накрылась ваша святая команда? Погодите, то ли ещё будет!" Минуя фланирующего по коридору Тима, Гидон тихо сказал, чуть качнув головой к уху Бенци: "Надо попробовать путь пассивного сопротивления. Больше с боссами не о чём говорить. А на этого, – он незаметно мотнул головой в сторону только что миновавшего их Пительмана, – мы просто внимания не обращаем. Арпадофеля… э-э-э… молча игнорируем. Пусть фанфарируют на пару себе на здоровье! Нас это не касается, вот и всё…" – "Пожалуй, ты прав, Гидон. А что его шомроши?" – "А вот этого я не знаю… В конце концов, мы ничего незаконного не делаем. Работаем, как полагается, вовремя ходим на обед, вовремя возвращаемся на работу – как и было договорено… Кто к нам может претензии предъявить?.. Даже ни к чему пассивный протест организовывать. Вот только… Совершенно непонятно, чего это вдруг босс отказался нам новое место для наших обедов предоставить?.. Какая ещё групповщина!.. Чушь какая-то…"
 

***

 
      Тим Пительман вошёл в маленькое кафе неподалёку от "Лулиании". Недавно он совершенно случайно узнал, что после превращения проходного холла на первом этаже в лабораторию Арпадофеля компания Бенци Дорона переместилась в это кафе.
      Бледные глазки Тима забегали по полупустому в этот час залу кафе. Ему не составило труда увидеть сдвинутые столики возле окна и увенчанные кипами головы вокруг. Самодовольно ухмыльнувшись, Пительман двинулся к столику, стараясь ступать мягко и неслышно. Но неожиданно громко скрипнула под ногой плитка.
      Сидящий сбоку человек поднял голову и изумлённо застыл. Он толкнул локтем соседа, над компанией пронёсся шелест тихих голосов, и все тут же повернулись к приближающемуся увальню. Более осторожничать не имело смысла, и Тим стремительно рванул к сидящему у самого окна Бенци и навис над ним, сверля его глазами и неприятно улыбаясь. Бенци поднял на увальня удивлённый взгляд, стараясь сохранять спокойствие. Его взгляд как бы вопрошал: "Что от нас понадобилось особе, приближённой к руководству? Да ещё во время обеда…" Тим решил сразу же приступить к делу: "Вас уже проинформировали, что я заместитель администратора по общим и конкретным вопросам и куратора главного проекта фирмы. То есть я, наряду с прочим, осуществляю связь адона Арпадофеля с сотрудниками". – "Тов. Но что привело вас сюда во время нашего обеда? Нельзя ли отложить вопросы связи с адоном куратором на послеобеденное, время?" – "Нет! – с безапелляционной мягкостью, как только он это и умел, заявил Тим. – Я хочу говорить с вами именно сейчас, и именно тут!" – "Ладно, говорите…" – бросил Бенци, демонстративно отвернувшись к окну. Остальные сидящие за столом тоже старались не смотреть на Пительмана, некоторые с лёгким испугом и в то же время с надеждой поглядывали на Бенци. До них уже дошли туманные слухи о намерении боссов, и вот сейчас эти слухи, похоже, получают подтверждение. От Тима не укрылось выражение плохо скрываемой неприязни на лицах и в жестах людей, к которым он пришёл незванным. Решив не обращать на это внимания, он важно надулся и заговорил: "Как представитель куратора проекта государственного значения, я именно вас… – вытянул он указующий перст в сторону Бенци, – назначаю ответственным за участие вашей группы в новом архиважном мероприятии. Вам надлежит выбрать время, полтора часа в день, для цикла лекций Арпадофеля на тему "Исследование математических законов формирования струи подобающей цветовой гаммы". Это важная и своевременная тема, в наше время остро необходимая каждому интеллигентному и культурному человеку. Руководство решило, что эти лекции должны проводиться каждый день за счёт вашего личного времени. Так принято даже в небольших компаниях Арцены – повышение квалификации сотрудников в их личное время!" – "Простите, адони, какое отношение имеют эти, так сказать, обязательные, лекции к тематике фирмы, занимающейся разработкой развивающих компьютерных игр?" – поинтересовался Гидон. Тим бросил на него быстрый высокомерный взгляд и проговорил: "Я попросил бы со всеми вопросами к руководству, которое я в настоящий момент представляю, обращаться только адона Дорона!" – он по-прежнему сверлил Бенци глазами, явно стараясь подражать Арпадофелю; правда, это у него ещё неважно получалось.
      Бенци вздохнул: Пительман начинал его раздражать, да и признать его начальством Бенци не мог себя заставить. А тот напыщенно вещал: "Эти лекции традиционно сопровождаются современной цветомузыкой: силонокулл в сопровождении игры разноцветных струй. Впрочем, если кто-то из вас в последнее время посещал Парк…
      Короче… Из этих струй вы со временем научитесь выделять нужную струю подобающей цветовой гаммы! Такова одна из целей цикла лекций".
      С разных сторон раздались недоуменные возгласы: "Никак в толк не возьму: какое это отношение имеет к тематике фирмы? – Если фирма меняет тематику, почему об этом нас извещает Пительман, которого нам по-настоящему никто не представил, а не сам босс? – Пусть с нашими шефами говорит, а они нам скажут! – Нарушение субординации! – Непорядок!" Кто-то с края стола протянул тоскливым жалобным тенором: "А это обязательно – э-э-э… силонокул и цветовые… гармонии?" Тим угрожающе стрельнул глазами в сторону, откуда послышался жалобный голос, и жёстко продолжал: "Руководство убеждено: это необходимо вам для общего развития".
      Бенци иронически глянул на Пительмана и кивнул: "О, да!.." "А почему выделяют нашу группу?" – осведомились несколько человек. "Неужели неясно? Вы же сами себя выделили. На Дне Кайфа отказались вместе со всеми составить общий мангал, и вот сейчас!.. Групповщинка, так сказать! Сектантство!
      Своей замкнутой сектой ходите на обед…" – "Но ведь тогда никто не хотел участвовать в общем мангале. Никто в "Лулиании" никогда не ходил, да и сейчас не ходит по струночке строем. Всегда были и есть дружеские компании, и это никогда не мешало хорошим, дружеским отношениям в коллективе. Мы объяснили, почему мы не можем поддержать идею общего мангала: наши законы питания…" – "А почему это у вас какие-то особые законы питания? Ни у кого нет особых законов питания, а вам подавай особые!" – мягко осведомился Тим, однако тон его фразы ощутимо взлетел.
      Бенци с друзьями обменялись удивлёнными взглядами: в Арцене никогда никому в голову не могло придти возмущаться, что религиозные евреи живут и питаются по своим законам. Максим не смог удержаться и за спинами остальных, с усмешкой покрутил пальцем у виска. На его счастье, Тим этого не заметил, продолжая сверлить глазами Бенци: "Что значит?! Вам необходимо как-то себя выделить? Всему миру показать свою избранность?! Лучше других себя считаете?!! Вам и нормальная наша пища не подходит, и наш силонокулл вы не хотите слушать! Вот мы вас и выделили в отдельную группу. Шефу пришлось специально для вашей специфической аудитории – подчеркнул он, брезгливо скривив губы, – разработать особый цикл лекций по тем вопросам, которые уже давным-давно изучаются во всех университетах мира!" – "Где, к примеру?" – склонив седоватую голову набок, полюбопытствовал Гидон. Бенци и его товарищи смотрели то на Гидона, то на Тима во все глаза, кто с нескрываемым ироническим весельем, кто с боязливой тревогой. "Примеры приводить слишком долго: их более, чем достаточно…" – отмахнулся Пительман.
      Бенци спокойно и твёрдо на это заметил: "У нас сейчас обеденный перерыв, наше личное время. Извините. Ваше интереснейшее предложение мы обсудим в своей компании, потом с нашими непосредственными шефами. Сами понимаете: не годится нарушать субординацию".
      Отойдя от стола, занятого Бенци с друзьями, Тим прошествовал к длинной стойке, на которую в ожидании клиентов лениво облокотился буфетчик. Тим тихо прошелестел:
      "Чашечку кофе и булочку, пожалуйста…" Ожидая, пока буфетчик приготовит ему кофе, он как бы невзначай спросил его: "Разве вы разрешаете у себя сидеть клиентам, приносящим еду с собой?" – "Конечно же, нет! Клиент должен тут что-то обязательно купить, иначе мы его попросим освободить столик". – "Но я вижу тут за столом целую компанию, они выпили свой кофе. Остальное – мне точно известно! – они принесли с собой. Я думаю, это непорядок. И вообще… такое непрезентабельное сборище… какое будет лицо у вашего заведения, если тут собираются такие… э-э-э…" – изобразив на лице сочувственное сомнение, ласково протянул Пительман. – "Да нет, мы их давно знаем. У нас же кошерное заведение, а они тихая публика". – "Но еду приносят с собой. Нехорошо!" – без выражения повторил Тим, стараясь, впрочем, не казаться особо назойливым.
      Буфетчик удивлённо пожал плечами: "Да какая там еда! Пара сандвичей…" – "Я бы посоветовал хозяину кафе, находящегося на одной из центральных улиц Эрании быть построже с некоторыми клиентами. А то… можно и более уважаемых растерять… – как бы невзначай бросил Тим. – Спасибо, дорогой, кофе у тебя отменный!.. А кстати, хозяин сейчас на месте?"
 

***

 
      Перед самым окончанием рабочего дня Бенци, прихватив Гидона, решил пойти к боссу и выяснить, что, собственно происходит. А заодно, если получится, от имени всех 15 человек попросить проводить эти лекции с цвето-звуковым сопровождением не ежедневно, а еженедельно.
      Мезимотес принял их гораздо менее любезно. Его лицо привычно освещала заготовленная любезная улыбка, которая мгновенно схлынула, как только он увидел, кто к нему пришёл. На миг мелькнуло досадливое выражение, которое он стёр усилием воли, застывшие остатки улыбки словно бы превратились в плавающие в глазах льдинки.
      Бенци попытался тактично, тщательно выбирая слова, объяснить боссу просьбу их группы. Но Миней не дал ему договорить фразу, ласково, но и резко оборвав его в тот момент, как только из уст Бенци вырвалось "Арпадофель": "Прошу меня простить, но я категорически не желаю слушать никакой клеветы на уважаемого и выдающегося сотрудника "Лулиании", имеющего не только перед фирмой, но и перед Эранией, колоссальное количество неоценимых заслуг", – ледяным голосом и с такой же ледяной улыбкой произнёс Мезимотес. Гидон удивлённо спросил: "Каких, например? А то работаем-работаем, и даже не знаем, что рядом с нами трудится выдающаяся личность!" Босс сверкнул глазами, льда и металла в голосе прибавилось: "Заслуги Кобы Арпадофеля столь велики, что я не считаю нужным перед вами об этом распространяться! Я не думаю, что вам будет полезно близко с ними знакомиться. И, между прочим, не советую! Удостоитесь в своё время – и не ранее того!" Ещё холодней и твёрже он процедил: "Я вижу, вы даже сейчас не поняли, что "Лулиания" – уже не та безалаберная и безыдейная фирма, к которой вы успели привыкнуть!
      Новая жизнь вступила в свои права, а вы до сих пор словно пребываете в прошлом веке. Ничего с вами не случится, если по полтора часа в день вы будете приобщаться к современной культуре интеллигентного человека в духе современных стандартов!" – "А полтора часа в неделю недостаточно для приобщения к современной культуре интеллигентного человека?" – поинтересовался Бенци. – "Нет, недостаточно!" – отрезал Мезимотес, на его лице отпечатались нетерпение и скука.
      – "А разве это не нарушение прав личности?" – "Каких таких прав личности?" – с тем же выражением нетерпения и скуки на лице нарочито монотонно, сквозь зубы цедил босс. – "Самому выбирать себе культурные предпочтения в рамках той культуры, в которой человек вырос, к которой имеет склонность, привычку, тяготение. Как получилось, что сейчас нас насильно тянут в иную культуру, да ещё привязывают это к работе?.." – "Никто никого насильно никуда не тянет! Запомните это, адон Дорон! В Эрании достаточно фирм и рабочих мест, если не по специальности, то в какой-нибудь другой, более или менее смежной области. А если не в Эрании, то в окрестностях, или ещё где-нибудь. У вас в Меирии, или, если хотите, в Шалеме… Никто никого не заставляет работать в престижной "Лулиании", с её прекрасными условиями и высокими заработками. Если вы не хотите приобщаться к нашим новым традициям силонокулла, если вас не устраивает струя подобающей цветовой гаммы – пожалуйста: вас никто не заставляет! И не держит!" – "Что, вопрос ставится уже таким образом?" – ошеломлённо произнёс Бенци, глаза его расширились, а Гидон побледнел. – "Ага! Именно таким! – с ласковой улыбкой, в которой проглядывало торжество, проворковал Мезимотес и легонько ударил ладонью по столу, как бы припечатывая сказанное. – Силонокулл естественно и органично вплёлся в живую ткань здорового организма "Лулиании". Наша престижная фирма – это живой, растущий и развивающийся организм. Невозможно без ущерба для нормального функционирования, позволять себе в процессе обновления оставлять в организме омертвевшие куски чуждой культурной ткани!.." – "То есть как?!
      Традиционная музыка уже более не вплетена в живую ткань здорового организма "Лулиании"?
      Ей на смену пришёл силонокулл?" – "Извините, адон… э-э-э… Дорон. Покорнейше извините нас, – преувеличенно вежливо проговорил Мезимотес, но в этих его словах, а главное – в тоне, каким они были произнесены, послышалась чуть ли не издевка, – но это так! Надеюсь, вы это запомните и не станете качать потерявшие всякий смысл права личности, застывшей в старом и отжившем!" – ласковым голосом и изобразив одними губами улыбку, заключил Мезимотес, при этом глаза его окончательно превратились в осколки колючих льдинок.
      Бенци смутился и неловко пробормотал: "Итак, силонокулл… нынче определяет здоровье или нездоровье живой ткани организма "Лулиании", адони?" – "Именно так, адони!" – "Интересно, очень интересно… Неужели отношение к силонокуллу стало определяющим до такой степени, что может угрожать специалисту, автору важных разработок, увольнением! Разве культурные предпочтения – не личное дело каждого человека?" – раздумчиво произнёс Бенци. Мезимотес как будто пропустил его слова мимо ушей и заключил: "Я полагаю, что дискуссии на темы современной культуры мы перенесём на другой раз, когда вы после нескольких лекций уважаемого адона Арпадофеля будете более к ним подготовлены. Надеюсь, вы оценили моё к вам хорошее отношение: я дал вам возможность отвлечь меня от действительно важных дел, выслушал ваши разглагольствования, не имеющие отношения к тематике "Лулиании", да ещё и… – Миней многозначительно поглядел на часы, висящие над столом, и добавил со значением: – в рабочее время. Идите, работайте. И, хочу надеяться, что вы не позволите себе пренебрегать лекциями, которые уважаемый адон Арпадофель любезно согласился вам прочесть. Запомните на будущее: неприятие струи подобающей цветовой гаммы – столь явное проявление дурного и отсталого вкуса, что не может быть терпимо в интеллектуальном оплоте нашего славного города, каковым с самого своего основания является "Лулиания". Сегодня интеллектуальный символ современности – силонокулл. Это вам на лекциях популярно растолкует адон Арпадофель. Каждый лулианич должен постоянно ощущать моральную обязанность всемерно крепить славный имидж нашей фирмы. Или это уже не лулианич!.." Бенци молча повернулся и вышел от босса, Гидон, поникнув, шёл за ним следом.
      "Я одного очень опасаюсь… – сказал Бенци друзьям в заключение своего рассказа о визите к боссу. – Мы все знаем, как силонокулл влияет на некоторых вполне здоровых, но особо восприимчивых к нему, людей. И звучат его пассажи в лучшем случае раздражающе… Как бы кому-то из нас во время лекций плохо не стало… А тут ещё каждый день…" – заключил красный от неловкости и разочарования Бенци.
      Назавтра, когда вся компания пришла на обед в кафе, их встретил у двери хозяин и, не глядя на них, пробурчал: "У нас в кафе такой порядок: свою еду не приносить – вообще!.. Хотите сидеть в кафе – закажите наш товар. С принесённой едой – пожалуйста, только до двери!.." Бенци с изумлением посмотрел на товарищей, густо покраснел и спросил: "А кофе, просто кофе попить мы можем? Кофе с пирожком, булочкой…" – "Если при вас нет никакой еды. А раз уж вы берёте так мало, то и долго рассиживать тут я вам не позволю. И шуметь, всякие сходки, сборища устраивать – тоже: у меня уважаемое в Эрании заведение, солидное!" Бенци оглянулся на ребят и взглядом спросил: что делать будем? Гидон взял его за локоть, пробормотал: "Пошли. В скверике перекусим, а завтра придётся термосы приносить. Сегодня придётся чай пить на рабочем месте, каждому по отдельности, или парами-тройками…" – "Если и это не запретят…" – буркнул Ирми.
 

***

 
      Лекции, предназначенные исключительно для друзей Бенци Дорона, сопровождались поначалу достаточно безобидными, но неприятными силонокулл-пасссажами. Но их вкрадчивая агрессивность от лекции к лекции возрастала. К тому же всё это сопровождалось бешеным мельканием разноцветных лент и полос всевозможных цветов и толщины, демонстрируемым на огромном выпукло-вогнутом экране, который установили в знакомом холле специально для этих лекций.
      Негромкие, вкрадчивые, и от этого ещё более жуткие звуки и бешеная пляска пёстрых полос и лент как бы пронизывали всё пространство маленького холла, и от этого казалось, что воздуха не хватает. Взрослые мужчины, отцы семейств, делали не очень успешные попытки скрыть друг от друга страх перед каждой очередной лекцией, как будто им предстояла операция без наркоза. Фанфарисцирующие речёвки Арпадофеля были напрочь лишены смысла, это был на удивление бессвязный набор слов, фраз, слоганов – если бы они произносились нормальным голосом и интонацией в академической строгой тишине.
      Фанфаразмы Кобы (как их тут же прозвали Ирми с Максимом, о чём почти сразу стало известно всей "Лулиании") звучали на фоне силонокулл-пассажей, непрерывно вгрызающихся в мозг сверлящими завываниями, на которые то и дело накладывался синкопами грохот ботлофона – всё это раздражающе резонировало в подвешенных к потолку стеклянных пластинах. Подневольные слушатели принудительных лекций заметили: чем тише звучат некоторые пассажи, тем кошмарней их воздействие – вкупе с извивающимися во всех направлениях в синкопическом ритме пёстрыми лентами, как бы грозящими опутать присутствующих. Бенци поймал себя на мысли, что он с нетерпением ждёт грохочущего соло ботлофона, воспринимая его, как своеобразный отдых от дьявольски скрежещущего, вкрадчивого взвывания силонофона.
      Утопая в позолоченном унитазо-кресле, Арпадофель постреливал туда-сюда косым левым глазом и посверкивал неподвижным, похожим на стеклянно-оловянную пуговицу правым, то громче, то тише погромыхивал фанфаразмами: "Струя подобающей цветовой гаммы… Струится вдоль и поперёк, вверх и вниз, во всех направлениях, по течению и против течения… Её математический закон – замкнутый изогнутый во всех направлениях эллипс, он же… – и повышая голос до крика: – окривевшее кольцо!.. путём сложных преобразований полученное из крутого завитка. Подобающая цветовая гамма изменяется по закону возведённого в степень тройного квадратичного акробатического сальто…" Неожиданно он завывал скрипящим, фальшивым баритоном на какой-то странно-подскакивающий мотивчик (так он изображал пение), повторяя на все лады такие слова: "ЦЕДЕФОШРИЯ"… изваяна из струи подобающей цветовой гаммы!" Последнее слово Куби-блинок пронзительно взвизгнул, так что все сидящие перед ним вздрогнули и невольно подняли глаза.
      До сих пор они старались не глядеть на широкое самодовольное лицо, а главное – на его то желтеющий, то зеленеющий, то вспыхивающий чем-то ослепительно-белым левый глаз. "Это каждый может, каждый должен увидеть вооружённым новым знанием глазом, когда "Цедефошрия"… – и снова тот же воющий пассаж, -…раскрывает во всю ширь и мощь своё манящее многокрасочное устье и всеми своими завитками под мелодию фанфар взывает: "Все ко мне, все в меня! Я "ЦЕДЕФОШРИЯ-ОШРИЯ-ОШРИЯ"!!!" Изваяна из струи подобающей цветовой гаммы (снова пронзительный визг)… В "Цедефошрии" бесконечное множество крутых завитков, которые обратным преобразованием порождают… в бесконечном множестве направлений струится струя подобающей цветовой гаммы…" Весь этот поток слов, произнесённых с экстатически фанфарисцирующими интонациями, пугающе сочетался с хроматической гаммой, сверлящей, как древняя бор-машина, взрёвывающей то по восходящей, то по нисходящей. Бенци подумал: "Хроматическая гамма, бесконечно гоняемая на силонофоне, наверно, и есть звуковой аналог дурацкой подобающей цветовой гаммы…" – а голова уже гудела от всей этой цвето-звуковой вакханалии.
      Полтора часа первой лекции в сопровождении силонокулл-пассажей, казалось, было невозможно вынести. Произошло то, чего Бенци более всего опасался: почти все, даже молодёжь, испытывали нарастающую, обволакивающую дурноту и сильную головную боль. Гидона попросту вырвало к концу первой лекции, а на второй у него настолько подскочило давление, что пришлось вызвать амбуланс и отвезти беднягу в больницу. Они не знали, что Пительман зорко следит за реакцией аудитории – для этого он специально задействовал особые технические средства, помимо банальных видеокамер и типа детектора лжи.
 

***

 
      Неожиданно для себя самого Ирми, сделал ценное открытие, которое оказало влияние на дальнейшее развитие событий. Когда фанфарисцирующий голос заводил очередной набор не несущих никакой информации фраз (порядок которых, как почти сразу заметила молодёжь, постоянно менялся), и в тот же момент вкрадчиво вступал режущий слух силонофон, Ирми начинал шептать слова какого-нибудь псалма, и ему становилось легче. Не так мучила дурнота, головная боль отступала, да и силонофон словно бы удалялся, затихая и как бы вывинчиваясь.
      Естественно, он об этом сказал сначала и без того пострадавшему от лекций Гидону, и сразу же за ним – Максиму. В конце рабочего дня Ирми и Максим поймали Бенци в коридоре: "Нужно поделиться одним интересным наблюдением. Я вас подброшу домой на машине…" – "Спасибо, Ирми…" Когда они садились в машину, Ирми внимательно её осмотрел, чтобы удостовериться, что нигде не установлено скрытых прослушек. Он даже отключил радио, зато включил магнитофон, вставив кассету со своими любимыми спиричуэлз, при этом шёпотом произнеся: "Я уже не знаю, что они будут по этому радио передавать, а вдруг и там начнут фанфарировать что-нибудь столь же осмысленное… В магнитофон они, я надеюсь, ещё не умеют забираться… Ну, и… Спиричуэлз – это не хазанут, не хасидский рок, никто не придерётся…" – криво усмехнулся Ирми. Максим, напротив, необычайно серьёзно посмотрел на Бенци и кивнул. "Ну, что ты, Ирми! Что вы, мальчики! Ну, у Максима русский опыт… Но ты, "американец"!" – "Мы все скоро обзаведёмся русским опытом…" – пробормотал Ирми, глянув на Максима. – "Я понимаю… Куби-блинок с Тумбелем вас, да и нас всех достали! Но не до такой же степени!" – пожав плечами, мрачно ухмыльнулся Бенци. – "До такой, Бенци, именно до такой. Помяните моё слово…" – и Ирми передёрнуло. Когда машина тронулась с места, Ирми, оглянувшись по сторонам, заговорил: "Вы знаете, Бенци, кажется, есть способ хоть как-то смягчить влияние фанфаротория. Даже не знаю, как мне это пришло в голову. В какой-то момент я начал со страхом ждать очередного приступа дурноты и головной боли и тут… начал шептать псалмы, а потом – "Шма". И мне стало гораздо легче. Наверно, надо всем попробовать то же самое!.." – "Или хотя бы тем, кто поверит в этот способ", – прибавил Максим. – "Хуже не будет". – "Ага…
      Только чтобы этот тип ничего не заметил", – снова шёпотом вставил Максим. – "Может, защита сработает, если каждый будет про себя говорить свой любимый псалом", – предложил Бенци. – "Да, наверняка", – заключил Ирми.
      Машина Ирми въехала на уютную тихую улицу, где жили Дороны. Перед выходом из машины Бенци, впервые улыбнувшись после сегодняшней лекции, сказал: "Молодцы, ребята. Нужно исследовать это явление, мне уже интересно! Я понимаю, что такую возможность эти мерзавцы нам предоставят. Давайте так… Вечером я переговорю с Гиди, остальным просто посоветуем читать псалмы, и ни слова о наших планах. Я ещё не знаю, с какого конца начать. Как что придумаете, скажите… Но – больше никому! Дело очень серьёзное… Меня-то и убеждать не надо". Бенци вышел из машины, сердечно пожав руку Ирми, не заметив, что у калитки стояла Ренана, во все глаза уставившись на Ирми.
      Прощаясь с ребятами, Бенци тихо сказал Максиму: "Кстати, а не хотите Ноама привлечь? У него светлая голова и золотые руки!" – "А он и так в деле!" – улыбнулся Максим, помахав рукой сияющим близнецам, которые тоже появились за спиной сестры. Машина Ирми тихо отъехала от дома Доронов, при этом он ласково улыбнулся Ренане, смущённо поглядывавшей на него от калитки, и незаметно помахал ей рукой.
      Бенци стоял и задумчиво смотрел ему вслед. В ушах звучал тихий низкий голос Ирми:
      "А тебе не показалось, что силонофоны – генераторы поля звуковой агрессии, которое нам внедряют в сознание?.." Бенци не мог с ним не согласиться: "Давно показалось, просто сейчас для такой уверенности ещё больше оснований".
 

 
      Отцы ели кислый виноград…
 

ПЕРВЫЙ ЛАБИРИНТ

 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

29.11.2008