Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт

      Когда Ширли пошёл шестой год, Рути начала обучать её игре на фортепиано. Девочка даже начала делать некоторые успехи, пока не увлеклась рисованием настолько, что ей было не до музыки. Рути поняла, что рисование затмило девочке всё на свете, и оставила её в покое. Впрочем, и рисуя, девочка то распевала во всё горло, то включала любимые записи: под звуки музыки ей лучше всего рисовалось.
      Мальчишки с самого начала отказались учиться музыке, презрительно называя это "девчоночьими глупостями". Рути не настаивала. Правда, Гай любил порой посидеть подле сестры, даже когда она играла гаммы и этюды, а не только песенки. Только когда в гости приходил их старший друг Тимми Пительман, мальчик тут же вскакивал, краснея, делал вид, что оказался возле сестры случайно, и убегал.
 

***

 
      С грустью Рути вспоминала, как они с Моти ходили на концерты на "Цлилей Рина" вскоре после её открытия в одном из живописных уголков Парка с видом на море. О, это был настоящий праздник для обоих! Они и детей брали с собой на концерт, как, впрочем, это было принято у постоянных посетителей "Цлилей Рина". Младшие, в то время неженатые, братья Рути, Арье и Амихай, с удовольствием играли с живыми и забавными близнецами, очаровавшими их своими солнечными кудряшками лимонного цвета и огромными любопытными серыми глазёнками, сажали их на плечи и танцевали с ними в кругу. Она знала, каким утешением внуки-близнецы были для её родителей, как они их любили. Смуглая, черноглазая, застенчивая Ширли очаровала соседей дедушки Гедальи и бабушки Ханы, которые по очереди держали крошку на руках, ласкали и всё норовили закормить сластями. А как любила, как нежно ласкала малышку младшая сестра Рути, Мория… Как давно это было!..
 

***

 
      Меньше года прошло с того дня, как Моти всерьёз поссорился со своим тестем Гедальей Магидовичем, после чего Блохи прекратили всякое общение с родными Рути.
      Рути не могла забыть эту ссору, произошедшую во время празднования бар-мицвы близнецов в маленьком и уютном кашерном ресторанчике в эранийском предместье Меирии, недалеко от дома родителей.
      Суровый, хмурый Гедалья горячо спорил с Моти. Горячась и повышая голос, он пытался убедить его в том, что мальчикам давно пора было приступить к серьёзному изучению Торы. Так хотя бы сейчас начать, по случаю бар-мицвы!
      Поначалу Рути почти не слушала, о чём отец и муж говорили между собой, какие доводы приводили в споре. Ей только запомнилось всё более темнеющее от гнева лицо её сурового отца, испуганные глаза мамы, недоумение на лицах сестры и братьев, которые в самый разгар ссоры встали и тихонько, стараясь ступать как можно незаметнее, покинули ресторан со своими супругами и детьми. Мальчишки сидели тут же, Ширли испуганно переводила глаза с отца на деда.
      У Рути до сих пор стоит перед глазами покрасневшее от гнева лицо её Мотеле, всегда такого спокойного, смешливого и незлобивого. А в ушах звучит его ставший неожиданно тонким и ломким голос, который в конце какой-то, особенно резкой фразы, сорвался, и Моти закашлялся.
      Но особую боль причиняло Рути воспоминание, как отец, резко поднявшись, стукнул кулаком по столу и закричал на них обоих: "Вот-вот! Карьера! Элитарная, извините за выражение, культура! Вот чем вы живёте! А вечные человеческие, наши исконные ценности – для вас ничто!!! Вот до чего вы докатились!!! Детей калечите – ради престижа и преуспеяния! Элитарные выкрутасы для вас важнее нашего вечного, важнее Торы! Да как вы своих детей воспитываете!!! Чему вы их учите?!! Чем вы их кормите?!! Что сами у себя в доме едите?!! В какой школе они у вас учатся – и чему!!!.." Моти откликнулся раздражённо: "Да нету уже ничего вечного! Нету – и быть не может! Есть сегодня… и завтра, которое я строю, как я считаю нужным – для себя, для своей семьи, для наших детей! Как я это понимаю! Я, глава своей семьи и отец своих детей!" Когда Гедалья услышал такие слова, лицо его внезапно побелело, и он зло прошипел: "Яс-с-с-но! С этого дня я не желаю никого из Блохов видеть в своём доме. Я так понял, что мы для вас – ничтожные досы, фанатики из Меирии, с нашими вечными ценностями… А вы, оч-чень куль-ль-турные, прогресс-с-сивные и с-с-с-современные э-ли-та-ри-и из Эрании-Далет, вы считаете ниже своего достоинства до нас опускаться! Не-ет! К вашему некошерному дому, к вашей Эрании мы больше и близко не подойдём! К вам же только элитарии вхожи! – повернувшись к жене, он повысил голос: – Ханеле, мы уходим!" Хана умоляюще уставилась на него, и глаза её наполнились слезами. Она беспомощно шевелила губами, еле слышно бормоча: "А внуки? Галь и Гай, близнецы, утешение наше… А Ширли? А чем Рути, доченька наша, виновата? Неужели и их мы потеряем?" – "Я сказал! Всё!!!" – прорычал Гедалья громовым голосом. Дрожа всем телом, он встал, не глядя на старшую дочь, свирепо прошив зятя презрительным взглядом, тяжёлыми шагами подошёл к двери и приказал: "Хана! Я сказал – мы уходим!" – и вышел, тяжело ступая. Хане ничего не оставалось, как, поникнув, медленно двинуться за мужем.
      Рути, сдерживая слёзы, смотрела им вслед…
      С того злополучного вечера не только отец с матерью, но и братья, и сестра с семьями у них в доме не появлялись, не звонили, не делая ни малейшей попытки общаться с сестрой и племянниками. Рути нередко с обидой думала: ну, ладно, не хотят с ней иметь дела… Но братья очень любили близнецов, а Мория души не чаяла в Ширли – и вот, не появляются, не звонят, хотя бы любимым племянникам.
      У Блохов остался только один круг общения – эранийские элитарии. Так прекратилось это нервирующее их семью раздвоение культур и привычек. Но покоя в душу Рути это, конечно же, не внесло, совсем наоборот…
 

***

 
      Мальчишки забрались в машину и по-хозяйски развалились на сидениях, рядом с ними с трудом втиснулась и притулилась сбоку худенькая Ширли. Серебристая "Хонда" весело понеслась по улицам Эрании.
 

***

 
      Блохи всей семьёй подошли к входу в Парк, пробрались через густую толпу спешащих в "Цедефошрию" элитариев. Коллеги отца приветствовали Моти, бросая беглый взгляд на маленькую, худенькую черноглазую девочку, очень похожую на отца, которая робко прижалась к матери.
      Ширли заглядывала матери в лицо и радостно тараторила: "Ма-ам, как хорошо, что туда таких детей, как я, не пускают. Я так хотела потанцева-ать…" – "Ну, хорошо, хорошо, девочка… – рассеянно мямлила Рути, потом окликнула мужа: – Моти, мы пойдём уже к нашей Лужайке…" – "А потом вы, конечно, захотите пойти в своё "Шоко-Мамтоко"? Тебе, Рути, я бы не советовал в "Шоко-Мамтоко"… или… хотя бы не увлекайся там слишком… – он озорно подмигнул жене и усмехнулся: – А-а-а? – и, почему-то оглянувшись, прибавил, еле слышно присвистнув: – Ого! Тут все мои коллеги… Мне бы не хотелось, чтобы они услышали, куда вы, девочки, идёте…
      Впрочем, это хорошо, что нас видят всех вместе – ты же знаешь, какое значение имеет у нас семья…" – "Ну, вот…" – огрызнулась девочка звонким шёпотом. Моти укоризненно качнул головой и нежно сжал плечо дочки. "Давай, договоримся, где мы встретимся после концерта. Ведь не самим же вам до дому добираться…" – "Ну, конечно. Но у вас ведь закончится гораздо позже, чем у нас. Ну, ладно, подождём на лавочке возле "Шоко-Мамтоко"… Но и вы с мальчиками не задерживайтесь…" Моти, пожимая руку жене, погладил дочь по голове и тихо кивнул: "Договорились…
      Только постарайся, чтобы вас не увидели уходящими мои коллеги…"
 

***

 
      Выбравшись из возбуждённой толпы, что давилась у контроля, Галь и Гай побежали искать столик поближе к сцене: "Пап! Мы займём места возле сцены!" Моти посмотрел вслед мальчикам и рассеянно кивнул. Мальчишкам удалось занять столик почти вплотную к сцене.
      За пару столиков от них в гордом одиночестве сидел типчик с непропорционально широким, красным и неуловимо асимметричным лицом. Он подозрительно постреливал в публику глазками, прикрытыми круглыми (а может, квадратными) очочками, и казались безжизненно-белёсыми.
      Моти обратил внимание на крепко сидящую на короткой шее круглую голову, покрытую коротким ёжиком, того же, что и глаза за очками, белёсо-безжизненного оттенка.
      Эта удивительная голова показалась ему идеальным решением старинной задачи о квадратуре круга. Если бы не едва заметная, лёгкая асимметрия, как бы оживляющая лицо, Моти решил бы, что перед ним робот…
      Моти вспомнил, что иногда в коридорах "Лулиании" мелькало это непропорционально широкое, жутковатое лицо; кто-то в курилке назвал этого таинственного субъекта странным именем Кобелио (или как-то так?) Арпадофель. Увидев Моти с сыновьями, он скроил нечто, типа покровительственной улыбки, и величественно кивнул. Моти показалось, что левый глаз субъекта вспыхнул и испустил ослепительный луч невообразимого оттенка. Моти недоуменно кивнул в ответ: менее всего он предполагал, что этот тип его тоже заприметил в коридорах "Лулиании".
      Миней Мезимотес и его семья, конечно же, сидели в роскошной, уютной ложе, увитой пышной зеленью; такие ложи-беседки предназначались для почётных гостей "Цедефошрии".
      Из глубины ложи он увидел Моти, бросил ласковый взгляд на близнецов и приветливо помахал рукой младшему коллеге.
 

***

 
      Откуда ни возьмись, возник, как из воздуха сгустился, и внезапно оказался возле Моти с близнецами Тимми со своей широкой улыбкой. Первым делом он приобнял мальчишек за плечи. Вертя головой и нежно воркуя, он приговаривал: "Привет, лапочки! Как дела?" – "Лучше всех, Тимми! – радостно загомонили близнецы. – Видишь, мы успели занять самые лучшие места! Сегодня мы впервые увидим "Звёздных силоноидов" на сцене! Так сказать – вживую, а не в записях!!!" – "Молодцы, сладкие мои! – и повернулся к Моти: – А где твои девочки? Ведь не дома же ты их оставил! Мне показалось, я видел у входа в Парк Рути!.." – Тим завертелся, высматривая что-то. – "Они пошли… э-э-э… в туалет…" – отозвался Моти. – "А-а-а…
      Ладно! Вообще-то, я думаю, пигалицам рано… – рассеянно бубнил Тим и всё так же озирался по сторонам. – О! А вот и шеф тут как тут! – и он низко согнулся в сторону беседки Мезимотеса со сладчайшей улыбкой: – Приветствую вас, Миней!" Моти прошептал на ухо Тиму, незаметно указывая в сторону типа с круглой головой, стреляющего косым белым глазом по сторонам: "Тимми, ты, я вижу, всех знаешь…
      Не можешь сказать, кто это?" Тим снисходительно поглядел на Моти, затем по сторонам и как бы невзначай громко и отчётливо произнёс: "Ты что, не знаешь этого человека?" – "Нет!.. – Моти почему-то смутился и покраснел. – Знаю только, что он пару раз у нас в "Лулиании" мелькал, кто-то назвал его… э-э-э… Ко… бе… лио Арпа-до-фель… А кто он и что он – понятия не имею…" Тим наставительно, веско произнёс, продолжая многозначительно стрелять глазами по сторонам: "Таких людей стыдно не знать!.. Ну, ладно, тебе простительно, ты у нас высоко в облаках витаешь, ничего, что ниже, не видишь… Того и гляди, шмякнешься!.. Это друг самого Мезимотеса, понял? И имя его – Тим понизил голос: – совсем не Кобелио, это придумали враги! Зовут его Коба! А чем занимается, не скажу… Обо всём узнаешь в своё время. Рекомендую запомнить это имя – Коба Арпадофель! Большой человек! – качнулся и согнулся в его сторону: – Адон Коба, рад вас приветствовать!" – "Ого, ты его по имени!.." – Моти решил продемонстрировать удивлённое уважение. – "Тоже из тусовки daddy… – легко и небрежно обронил Тим и добавил громко, чтобы слышали близнецы: – Знаешь, сейчас у элитариев модно отца называть по-английски". – "Как-то ни к чему: мой папа далеко…" – холодно бросил Моти. Но Тим уже не слышал. К нему подкатила юркая, вертлявая особа лет 35-38 в мини цвета зыбучих топей, с бесовскими глазами того же таинственного оттенка. Моти подумал про себя: "Ба-а!.. Да это же его girl-friend Офелия, знаменитая звезда эранийской журналистики!.. Помню – она меня при первой встрече пыталась заклеить. Ну, и хорошо, что Миней их в своё время свёл. Долго же они, однако…" Офелия высокомерно глянула на Моти, который сейчас показался ей почти одного с нею роста, а значит, слишком маленьким и плюгавеньким, приобняла Тима чуть пониже талии и увела в сторону. Моти смотрел им вслед долгим взглядом, на него снова нахлынули воспоминания.
 

***

 
      За неделю до свадьбы Моти пригласил своих друзей на вечеринку. Рути облачилась в подаренные им узкие, в обтяжку, брючки, распустила по пухленьким плечикам свои шикарные светло-пепельные волосы. Девушка, воспитанная в строгой религиозной семье, она в таком виде впервые появилась в компании жениха. Она бы никогда не посмела так одеться дома, при отце и матери, перед младшими братьями и сестрёнкой…
      Пришли Бенци и Нехама Дороны. Нехама с удивлением и лёгким неодобрением оглядела новый облик подруги, но ничего ей не сказала. Вскоре они ушли. Бенци отговорился, что они не могут у них ничего есть, разве что чайку попить, заедая пирожными, которые сами принесли.
      Когда Бенци и Нехама прощались с Моти и Рути, в маленькую квартирку Моти ввалился громадный увалень, на которого и Нехама, и Рути взирали чуть ли не со страхом. Он едва окинул взглядом Бенци, поджав свои тонкие губы, равнодушно, как предмет мебели, прошил взглядом Нехаму в длинной юбке и затейливо повязанной косынке.
      Неожиданно он уставился на Рути, слишком внимательно оглядел её короткую фигурку в короткой блузочке и обтягивающих брючках, задержал взгляд на пышных светло-русых волосах, с нарочитой небрежностью прихваченных сверкающей ленточкой, заглянул в глаза. Этим он изрядно смутил Рути, и без того с трудом привыкаюшую к своему новому облику.
      Прощаясь с Бенци и Нехамой, Моти не обратил внимания на чрезмерно пристальное внимание старого армейского приятеля Туми к его невесте. Но Бенци успел заметить эту странность в поведении ввалившегося в дом запоздалого гостя. Поэтому Бенци задержался у входной двери, подождал, пока гость исчез в комнате, и сказал другу загадочную фразу, которой Моти тогда не придал особого значения: "Слушай, Моти, я знаю, что за Рути ты можешь быть совершенно спокоен: она девушка из очень порядочной семьи, сама исключительно порядочная, а главное – безумно любит тебя.
      Но вот этого типа ты напрасно впускаешь в свой дом!.. Будь с ним осторожен. Ты же не знаешь, куда он вхож и на что способен…" – "О чём ты, Бенци! Мы же с ним вместе служили… целых три месяца!" – и Моти похлопал друга по плечу. – "Вот именно – всего три месяца!" – с нажимом подчеркнул Бенци. Нехама нежно поцеловала подругу, и они ушли, а Моти вернулся к гостям… ….
      Моти ни разу потом не вспоминал об этом разговоре. Только сейчас, через много лет, почему-то вспомнил каждое слово, сказанное Бенци, и выражение его лица; это его не то, чтобы встревожило, но основательно вывело из равновесия. Вот ведь сейчас Тимми снова зачем-то подчеркнул, что видел Рути у входа в Парк…
 

***

 
      На свадьбу Туми явился с огромным букетом, который непонятно где раздобыл и как ухитрился донести до зала торжеств…
      Свадьба подходила к концу, большинство гостей уже начали разъезжаться. С Моти и Рути уже дружески прощались Бенци с Нехамой. Нехама, почти не глядя на крутившегося возле молодых пьяненького, похожего на медведя, увальня, нежно гладила пышные светлые волосы школьной подруги и что-то с улыбкой шептала ей на ухо. Бенци с силой хлопал Моти по плечу, что-то ему весело нашёптывая на ухо.
      Тут же Туми нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая, когда он сможет сказать свои напутствия молодой семье, сверля недобрым взором Бенци и его беременную жену.
      Как только Бенци и Нехама покинули зал, он вдруг привалился всей своей тяжестью к плечу Моти, так что тот чуть не упал, и заплакал: "Моти! Береги Рути, береги её! Это самая лучшая женщина в мире! Тебе досталась самая лучшая женщина в мире!
      Но за что-о… за какие заслуги!… Смотри же, береги её!.." Моти с недоумением уставился на увальня, рыдающего у него на плече.
      Рути долго вспоминала неловкое и неприятное чувство, сковавшее ей скулы, когда она в оторопи глядела на эту сцену. Она беспомощно оглядывалась на своих родителей, которые с плохо скрываемой неприязнью и с таким же чувством неловкости наблюдали за рыдающим на плече худощавого зятя громадным парнем.
      Внезапно он как бы услышал тогдашний разговор родителей Рути за его спиной.
      Гедалья мрачно гудел, покачивая седой головой, покрытой чёрной кипой: "Ну, и друзья у нашего зятька!" – "Ну, что ты, Гедалья! – старалась не выдать замешательства Хана. – Благодари Б-га, что не этот мешок у нас в зятьях…
      Считай, что нам всё-таки повезло! И потом… ты неправ: вот Бенци тоже друг Моти, прекрасный парень… Тоже вырос в Меирии". – "Да, Нехама всегда была умницей!.." – с неподдельной горечью вздохнул Гедалья.
      Тут к ним подошли сваты, они широко улыбались и протягивали руки для прощания.
      Улыбка у миниатюрной, изящной, смуглой, черноглазой госпожи Дины Блох была более открытой и приветливой, чем у её мужа, сурового, малоразговорчивого бизнесмена Михаэля Блоха – так, во всяком случае, показалось Хане. Пришлось и родителям Рути принять весёлый и радушный вид. Они попрощались с австралийскими сватами – как оказалось, на годы.
      Попрощавшись со старшим сыном, который только что стал семейным человеком, тепло расцеловавшись со смущённой Рути, Блохи покинули ресторан.
 

***

 
      Моти с горечью и недоумением подумал: зачем, ну, зачем, когда Туми снова возник на его горизонте, – уже под именем Тим! – он, Моти, снова свёл с ним слишком короткое знакомство? Зачем ввёл его в свой дом, в свою семью? Кто его тогда тянул за язык приглашать Пительмана к себе?..
 

***

 
      Однажды попав в дом к Блохам, Тим постарался не забывать туда дорожку. Рути стоило большого труда запомнить его новое имя, и она предпочла обходиться вовсе без имени этого человека. То есть делала всё, чтобы к нему не обращаться, а если уж необходимо, никак его не называть.
      Моти вспомнил, как, впервые увидев 5-летних толстеньких близнецов, Тим впал в экстатическое умиление и тут же принялся выражать неуёмные восторги.
      Моти с неловким чувством наблюдал, как Тим с умильной улыбкой кружит вокруг малышей, подхватывая на руки то одного, то другого, и восторженно верещит: "Моти, Рути! Ребята, вы даже не представляете, как вам повезло! Такие чудные мальчишечки-близнецы! Это чудо!" Он хватал одного, целовал в обе щёки, потом то же самое проделывал с другим, потом поднимал обоих, чуть не подбрасывал к потолку… Моти ревниво наблюдал за ним, с завистью подумав, что ему уже таких фокусов с мальчишками ни за что не проделать – слишком они тяжёлые стали!
      Подхватив на руки смуглую, черноглазую малышку Ширли, лицо которой красиво обрамляли крупные чёрные кудряшки, Моти пытался обратить внимание гостя на дочку:
      "Смотри, Тимми, у меня же ещё и дочка есть! Наша Бубале! Тоже чудо-ребёнок!" – "А какая красотка! Не хуже братиков!" – вторила и Рути, гордо и любовно глядя на дочурку. Но Тим только искоса глянул на девчушку, тут же переводил глаза на близнецов и ухмылялся: "Ну, что ты, Рут! Я люблю полненьких, упитанных деток. И мальчиков больше, чем девочек! Ты не понимаешь!.. А как они на тебя похожи, лапочки-близнецы! Иметь в доме три таких светлых личика – это такое богатство!" – и он нарочито виновато глянул на Рути. Рути изумлённо подняла брови и, покраснев, отвернулась.
      Моти вспомнил, как Тим появился у них в одну из суббот, возник этакой огромной горой на пороге и громко позвал: "Мальчики! Сюда, мои сладкие! Тимми к вам пришёл, да не с пустыми руками!" Вышли смущённые мальчишки и уставились на него блестящими серыми глазёнками, в которых светилось нетерпеливое ожидание. Тим из-за спины вытащил два огромных свёртка и кинул обоим по очереди.
      Моти вспомнил огромные чёрные глаза Ширли, которая смотрела на эту сцену и ждала, что сейчас и ей гость кинет какой-нибудь подарок. Но тот демонстративно повернул к малышке спиной и позвал мальчишек на веранду. Личико малышки сморщилось, и она начала громко плакать. Рути выскочила из кухни, подхватила малышку на руки и унесла из салона. В памяти Моти снова всплыло нежное щебетание Рути, успокаивающей плачущую Ширли. Потом она вышла к Тиму, который слишком заразительно смеялся, играя с близнецами.
      У Рути возникло неприятное ощущение, что и добродушие, и весёлость гостя – чересчур показные. Не глядя на громадного толстяка, Рути сквозь зубы проговорила:
      "Э-э-э… А тебе не кажется, что мог бы что-то и девочке принести, если уж ты решил наших сыновей побаловать? Кстати, мы их тоже не обделяем, у них есть всё, что нужно". Тим повернулся к ней, умильно и виновато ухмыляясь: "Ну, чем ты недовольна, Рути? Я люблю, искренне люблю твоих мальчиков! Они такие лапочки!
      Вот я им подарки принёс, смотри, какие они довольные!" – "А девочке? Она что, не наша дочь? Ей что, не хочется?" Тим продолжал откровенно поедать её глазами: "Да не знаю я, как с такими маленькими и худенькими обращаться… Девчонки, они все плаксы и ябеды! А вот мальчишечки – это дело! Не понимаю, чем ты недовольна!..
      Ну, Рути, не уходи, посиди с нами, посмотри, как мы играем!" – "Некогда мне с вами сидеть!.. – пойду дочку успокаивать… Пусть вас Моти развлекает!.." – сквозь зубы пробормотала Рути и, резко развернувшись, вышла вон. Моти стоял, опешив, не понимая, что происходит, ловил торжествующие взгляды своего старого армейского приятеля и… немел под этими взглядами. Потом приближался к ним и постепенно втягивался в их игры, на правах стороннего наблюдателя… Тим старался полностью завладеть вниманием мальчишек, отвлекая их от отцовских усилий принять участие в играх. Моти тогда никак не мог понять, зачем это тому было нужно. А главное – зачем он так демонстративно делал различие между его детьми. Понял, к сожалению, слишком поздно…
 

***

 
      Моти стоило огромного труда убедить мальчишек непременно воткнуть в уши презентованные всем сегодняшним посетителям "Цедефошрии" антишумовые фильтры.
      Близнецы наперебой верещали: "Ты что, па-ап! Запятнать себя страхом перед сногсшибательными композициями гениальных виртуозов? Да над нами смеяться будут!" – "Посмотрите! Все надевают эти фильтры!" – как можно спокойней, пытался уговорить их Моти. – "А мы уже слушали!.." – похвастался Галь. – "Как слушали?
      Когда?" – изумился Моти. Гай махнул рукой: "Ну, у ребят – диски… А композиции старого состава "Звёздных… э-э-э… виртуозов", что был до них у Ори Мусаки…
      Так называемых шумовиков, которые исполняли композиции на стиральных досках ихних бабушек… Знаешь?" Моти совсем смешался, опасаясь выглядеть перед сыновьями смешным и несовременным: "Нет, стиральные доски даже видеть не пришлось. Такой вот пробел в моём образовании! Тем более не знаю, как их используют в качестве музыкальных инструментов… – и с плохо скрытой иронией он спросил: – Кстати, каких именно? – струнных, клавишных, или… скорее всего, всё-таки ударных? Судя по названию и первоначальному предназначению…" Близнецы с сожалением посмотрели на своего отсталого отца, а Галь пояснил с выражением преувеличенной гордости на лице: "А вот этих – только диски у ребят. Поверь, это что-то сногсшибательное! Шутка ли – "Звёздные силоноиды"!" – сбивчиво бормоча невнятные, рубленные фразы, мальчишки нехотя натягивали на головы устройства.
      Моти нарочито недоуменно пожимал плечами: "Мне, старому вашему отцу, этих странных названий и течений уже не постичь". Сыновья перемигнулись и засмеялись, ничего не ответив.
      В этот момент погас свет, и только установленные на каждом столе изящные маленькие фонарики, искусно выполненные в виде грозди винограда, апельсина, гуайявы, грозди банан или ещё какого-нибудь плода, струили мягкий, неяркий свет.
      Концерт Века в "Цедефошрии" Под бешеное мигание огней по всей площади, обволакиваемой звуками, несущимися из Большой Ракушки, когда отчётливо аритмичными синкопами перемежались раздражающе-яркий свет и кромешная тьма, на сцену вышел маэстро Ори Мусаки-сан. Это был худенький невысокий человечек, причудливо закутанный в бледно-голубое кимоно, которое чем-то неуловимо напоминало также и индийское женское одеяние, сари. На лбу великого человека красовалась большая темно-красная клякса, что, очевидно, должно было символизировать принадлежность к высшей касте брахманов в Индии. Кроме этой кляксы, лик великого человека украшали дымчатые непроницаемые очки слегка раскосой формы.
      Зал взорвался экстатическим воплем молодых фанатов.
      Улыбаясь японской улыбкой и по-японски раскланиваясь с публикой, занявшей места вблизи сцены-ракушки, посылая воздушные поцелуи тем, кто занял места в отдалении, он заговорил, и усилители разнесли его голос по всей "Цедефошрии": "Шалом! Шалом!
      Hi!!! "Звёздные силоноиды" от всей души и сердечно приветствуют всех любителей и ценителей силонокулла Эрании и всей Арцены! Для начала вы можете настроить ваши устройства на более-менее тихую, спокойную музыку! Выступает любимец нашей элитарной молодёжи и всех молодых душою и сердцем, популярный артист… Виви Гуффи!" Глядя на руководителя популярного коллектива и рассеянно слушая его нежно трепещущий тенорок, Моти не уставал про себя удивляться: "Интересная помесь стилизаций – Япония и Индия. Наверно, не получилось остановиться на чём-то одном.
      Или это – то, чего он успел нахвататься из той и другой культуры".
      На сцену стремительно вылетел, будто получил хорошего пинка под зад, маленький с курчавой шапкой волос, чем-то похожий на потешную, смешную мартышку, парень. Его чрезмерно большой рот с тонкими ярко накрашенными губами был распахнут в традиционно широкой smile. Чёрные маслянистые глазки, как будто подглядывавшие из-под огромного блестящего чуба, чем-то напоминали вход в таинственные пещеры.
      Сидящим почти у самой сцены было отлично видно, что лицо парня было густо накрашено, что наводило на невольную мысль о некой своеобразной и модной ориентации в определённых кругах самых отвязанных элитариев. Моти внутренне ощутил, что его брезгливо передёрнуло. Успокаивая себя, он подумал, что, скорее всего, так принято у артистов – так сказать, сценический грим. Виви Гуффи был облачён в прозрачную тунику из бледно-голубого шифона, из-под неё виднелось обнажённое тело, густо покрытое вызывающей смущение татуировкой. Моти тут же подумал, что его мальчикам, пожалуй, рановато созерцать рисунки, украшающие в меру упитанные телеса кумира современной молодёжи.
      Когда он этого артиста пару раз видел по телевизору, тот выглядел малость приличнее, во всяком случае, ни татуировки, ни росписей видно не было. То, что увидел сейчас Моти на теле Виви Гуффи, было слишком… даже для него, взрослого мужчины. Он подумал, что, наверно, не стоило им садиться так близко к сцене…
      Ему оставалось только порадоваться, что жена и дочь не видят всего этого, в то же время он с немалым смущением и беспокойством подумал о сыновьях-подростках. А те уже смотрели на кумира во все глаза, значит, говорить им что-то было уже поздно, да и бесполезно – слишком внезапно и неожиданно этаким упругим мячиком выскочил расписной кумир на сцену…
      Виви дал знак голо-выбритому парню с глазками, похожими на пару стеклянных пуговиц, сидящему за полупрозрачной занавеской небесно-голубого оттенка, и тот старательно, по-детски заиграл нечто, напоминающее настоящую, хотя и простенькую, мелодию на детских же цимбалах, нежный тихий звук которых напоминал колокольчики.
      Виви приблизил ко рту микрофон таким жестом, что можно было подумать, что это не микрофон, а соска-пустышка, и затянул высоким тенором:
      На острове необитаемом
      Лёд вековой, нетаянный…
      Тишь, только сердца стук,
      Единственный слышимый звук.
      Тучи над островом низко
      Ползут… Хоть в бутылке записку
      Послать на землю людей:
 

"УСЛЫШЬТЕ! СПАСИТЕ СКОРЕЙ!"

 
      Но пальцы замёрзли, бедняги,
      И нету бутылки, бумаги,
      Карандаша огрызка…
      Какая уж тут записка!..
      Сердце, мой передатчик,
      "SOS" отстучи!.. Иначе
      Из белой блокады льда
      Не выйти мне никогда…
      Он пел, а Моти в недоумении думал: "Интересно же мастера силонокулла демонстрируют независимость певца от музыкального сопровождения, даже и такого примитивного: мелодия и ритм – сами по себе, а то, что он поёт (если только это можно назвать пением) – само по себе… Разве что текст нормальный… В остальном же… Наверно, нам, старым традиционалам, этого уже не понять…" Виви закончил свой первый номер и внезапно взвизгнул: "А У НАС ПОЛНО БУТЫЛОК!" Тут же на сцену выпрыгнуло похожее на щепку существо, согнутое, как будто его складывали пополам, но не успели сложить, отдалённо напоминавшее гибрид живого человека с роботом, собранным из старого детского конструктора. Сильно увеличивающие квадратные очки подчёркивали глаза цвета тонкого слоя льда. Если бы не густая курчавая шапка иссиня-чёрных волос, покрывающая голову, являющая собой откровенно диссонирующий контраст с остальной внешностью, он производил бы впечатление чего-то абсолютно бесцветного. Но вот он резко выпрямился, с той же ничего не выражающей миной на лице, без единого звука подняв вверх обе руки в приветственном жесте, и все увидели, какой он худой и длинный.
      На сцене возник, как сгустился из воздуха, маэстро, одновременно низко кланяясь во все стороны и подняв торжествующе обе руки. Он пронзительно взвизгнул (его голос был усилен мощной аппаратурой): "Великий, всемирно-известный синьор Куку Бакбукини исполнит свои лучшие композиции на бот-ло-фо-не-е-е!!!" Зал взвыл от восторга: элитариям был известен знаменитый виртуоз Куку Бакбукини.
      По "Цедефошрии" тут же покатился громкий шёпот: "О-о-о!!! Синьор Куку Бакбукини!
      Ботлофон!" Моти подумал: "А что такое ботлофон?" – но спросить у кого-нибудь постеснялся: до чего же не хочется обнаруживать перед эрудированной и продвинутой публикой свою серость…
      Близнецы горящими восторгом глазами уставились на сцену, а Гай поглядывал на отца загадочно и с гордостью, как бы желая сказать: "Смотри и слушай, папа, приобщайся к силонокуллу! Мы уже начали приобщаться… к прогрессу! Теперь ваша с мамой очередь!.." Куку Бакбукини, попеременно сгибаясь почти пополам, и тут же резко разгибаясь, вприпрыжку подбежал к заколебавшейся в одном из многочисленных углов сцены занавеске цвета его глаз, отбросил её, резко выпрямился и… "Цедефошрию" огласил грохот, напоминающий бой огромного количества стекла, отличающийся ломаным, нервно скачущим, подобно насмерть перепуганной кобылке, ритмом.