Расхожий упрек по адресу Горбачева: он подкаблучник, ничего не решает без жены, на ней вина за все и т. д. Удивляться особенно не приходится - таков уровень политической культуры. Только не следует относить это на счет старой России. В ней, при господстве в целом патриархальщины, не было неуважительного отношения и к женщинам-правительницам (напротив, в народном понимании Екатерина II чуть ли не рядом с Петром, а к Елизавете отношение самое благожелательное), и к супругам самодержцев. Оставляя в стороне конкретные претензии, связанные с личными свойствами и поведением императрицы, как они отражались в молве, это, употребляя теперешнее понятие, та же "первая леди", за которой признаются важные государственные функции (в первую очередь организация благотворительности, забота о детях).
      Негативное отношение к женам правителей сформировалось у нас как часть сталинского мифа о вожде. Поскольку одно из требований революционной морали решительная борьба с семейственностью и кумовством, его семейные отношения должны служить образцом. В Риме говаривали: "Жена Цезаря должна быть выше подозрений", - у нас выше подозрений был сам "Цезарь". В глазах обывателя он "принадлежал" всему народу и не мог поэтому принадлежать одной женщине.
      Если при Ленине Крупская и супруги других руководителей партии и государства обладали общественным статусом, находились "на виду", то Сталин сам никогда не появлялся на публике в сопровождении Аллилуевой и не позволял этого своим соратникам. В то время как пропаганда призывала женщин активно участвовать в общественной жизни, "кремлевским женам" полагалось "не высовываться". Само их существование было окружено тайной, пикантные подробности семейной жизни вождей становились предметом слухов и сплетен. Не случайно столь популярна книга Ларисы Васильевой, взявшейся описать эту сторону нашей истории, весьма важную для понимания подоплеки тех или иных событий.
      При том что жены по-разному влияют на своих мужей, это в некотором роде закон природы, противиться ему бессмысленно. Здесь, как и повсюду, нужна мера, и Горбачев, насколько я могу судить, ее не переступал. Разумеется, он делился дома своими заботами и прислушивался к мнению жены - так поступают все государственные деятели, и, может быть, даже выиграл бы, если б чаще следовал ее советам. Раиса Максимовна достойно несла свою миссию, и первая наша президентская супружеская пара заложила традицию, которая, надеюсь, укоренится. А это немаловажно для расставания с "домостроем" и признания общественной роли женщин, в чем мы сильно преуспели на словах и серьезно отстали на деле.
      В отношении к людям Горбачев ровен и доброжелателен. Не слышал, чтобы на кого-нибудь кричал. Иной раз, впав в раздражение, повысит голос, но тут же спохватится, улыбнется или махнет рукой, как бы предлагая забыть неприятный эпизод. С теми, в ком разочаровался как в работниках или кто подвел его, расстается без сантиментов, но и не питая злобы. Не мстителен: никого из своих противников со свету не свел, не посадил, не выслал, не лишил работы. Наглядный пример - эта книга. Прочитав ее, Михаил Сергеевич был раздосадован некоторыми оценками, в особенности не соглашался с тем, что у него две "ахиллесовых пяты" - организация и кадры. Но когда я попросил его написать несколько слов для немецкого издания, оценил ее как лучшую книгу о перестройке.
      Как порой ни раздражал его Сахаров, в близком кругу отзывался о нем неизменно с уважением. Высоко ставит Солженицына, как писателя, хотя так я его и не уговорил послать Александру Исаевичу письмо с приглашением вернуться на родину. Сказалось "классовое чувство". Они земляки, только Солженицын сын крупного землевладельца, а Горбачев из крестьян.
      Не было отказа всякий раз, когда речь заходила о том, чтобы восстановить справедливость, реабилитировать незаконно осужденного, помочь беженцам. С "ходу" подписал указ о возвращении гражданства Жоресу Александровичу Медведеву, велел выдать визу Юрию Петровичу Любимову до оформления его паспорта. Мелочи? Конечно, решались не судьбы человечества, но ведь она складывается из судеб отдельных людей.
      По Шопенгауэру, значительность человека определяется его способностью восхищаться другими. Горбачев искренне и щедро восторгается понравившейся книгой, театральным спектаклем, музыкальным произведением. Иной раз зайдешь с утра к президенту, начнешь докладывать, он прервет ("потом!") и начинает читать вслух с комментариями поразившую его статью из журнала. Любит сказать слово похвалы талантливому человеку. Вот где он сдержан, порой несправедлив в оценках - так это по поводу выступлений политических соперников. Дает о себе знать авторская ревность.
      Едва ли не самая важная для политического деятеля черта - терпимость к критике, умение выслушивать хотя бы от друзей и соратников не одни похвалы, но горькую правду. Расскажу об эпизоде, дающем некоторое представление на этот счет.
      28 декабря 1990 года в Волынском работали над докладом Президента на Съезде народных депутатов СССР. Разговор пошел откровенный. Черняев дал "затравку": мы ваши самые близкие, смею сказать, надежные люди, неделями не знаем, что творится, каковы ваши планы; иногда узнаем о событиях из газет. А ведь могли бы и совет добрый дать. Вы встречаетесь с кем попало журналистами, депутатами, директорами, а на нас уже нет времени.
      Короче, обида была выложена в довольно резкой форме. Михаил Сергеевич начал отбиваться: без встреч политику не делают, я вот не бывал долго в Верховном Совете, так там черт знает что творилось, а поговоришь с людьми начинаешь понимать, что к чему; да вы и сами мне подсовываете разные рандеву... Но тут на него набросились с упреками Примаков и Шаталин, поддакнул Медведев, пробурчал что-то Яковлев, и он капитулировал, признал, что дело у нас идет бессистемно, мало видится с помощниками. "Да, я ведь, друзья, загнанный, как лошадь".
      Много было еще сказано вокруг этого, и я бы не стал описывать этот эпизод - в конце концов обычная технология управления, интересная только для специалистов, - если бы не какое-то странное ощущение присутствия при необычной, не имевшей места в прошлом сцене. Потом понял, в чем дело. Слишком прямо, резко, без околичностей выкладывались ему упреки. По существу, это была нелицеприятная критика его неорганизованности, и хотя "по углам" ворчало окружение давно, но высказать свою досаду напрямую не решалось. Теперь, когда его клюют со всех сторон противники, решились на это и друзья. Конечно, с благими намерениями - остеречь, помочь, но психологически это выглядело как "бунт на корабле", когда команда предъявляет капитану свой счет, а он уступает и обещает впредь "хорошо командовать кораблем". Вроде бы все по-прежнему, но что-то неузнаваемо изменилось в отношениях. Он отныне не просто повелитель, но и член команды. Не знаю, ощутил ли Михаил Сергеевич перемену, но держался он молодцом. Впервые за те годы, что я его близко знаю, скрутил свою гордыню и полупризнал неправоту, неумение организовать дело. Хорошо, что только полупризнал, подумалось мне, нет ведь ничего хуже, если политический лидер теряет уверенность в себе. Надеюсь, с ним это не произойдет. Но поубавить самоуверенность ему не вредно.
      После этой сцены произошло и вовсе "размягчение": как бы откликаясь на наши притязания, Михаил Сергеевич пропустил нас в самый укромный уголок высшей власти - пригласил сказать, у кого какие предложения по кандидатам в вице-президенты, премьеры и на другие посты. В прошлом такого никогда не бывало, и все наперебой стали называть имена: Назарбаев, Акаев, Явлинский... Он слушал, кивал, а на съезде назвал кандидатом Павлова.
      Бывали и другие случаи, когда Горбачев "приноровлялся" к ситуации, предпочитал не вступать в спор, а поступал по-своему. Не думаю, чтобы это шло ему на пользу. Да и лукавство, скрытность - хотя и частые спутники политических деятелей, не слишком их украшают. Не остались они незамеченными для наблюдателей у нас и за границей.
      С ходом времени Михаил Сергеевич все с меньшей охотой выслушивал критические замечания - атмосфера восторженного поклонения делала свое дело. Он по-прежнему прост в обращении, охотно беседует на любые темы... Кроме тех, что задевают его самолюбие. Тут на его лице появляется выражение скуки и ясно читается мысль: "Кого вы учите, друзья?"
      Впрочем, все это маленькие слабости большого человека. Явление Горбачева закономерный итог развития русской нации, ее самосознания после 70-летнего коммунистического господства. Он поразительным образом выражает среднее, центральное в нашей политике, философии, культуре. Среднее не в смысле серое, посредственное, а в смысле умеренное, здравое, рациональное, взвешенное. Это не озарение одинокого, возвышенного над толпой гениального ума, а внутренний голос самого народа, выражение его мудрости и осторожности, тревоги и надежды. Такой лидер должен был появиться именно так, как он появился - из толщи народной, пройдя все ступени иерархии правящей партии и социалистического государства. Нужно было очень долго думать и делать дело по-старому, чтобы на каком-то этапе "очнуться", прийти к пониманию необходимости думать и делать дело по-новому. Решить задачу должен был сам русский народ, и он сделал это, выдвинув Горбачева.
      Но вот вопрос: если так, почему тот же народ, по крайней мере значительная его часть, отвернулся от своего лидера? Сказать пресловутое: "Нет пророка в своем отечестве" - значит ничего не сказать.
      Вернемся в 80-е годы. Чем больше мы продвигаемся по истории перестройки, припоминая выпавшие из памяти детали и заново осмысливая причинную связь событий, тем причудливей выглядит характер человека, которому суждено было сыграть в этой драме заглавную роль. Романтизм и вера в высокие идеалы легко совмещаются в нем с практицизмом, идейной и политической изворотливостью. Истории было угодно, чтобы миссию реформатора в России сыграла не цельная, высеченная из одной глыбы личность, как Петр и Ленин, а гибкая и пластичная, способная воспринять иную систему ценностей. Горбачев - один из первых, если не первый российский лидер, мыслящий как западный. Поэтому он без труда нашел общий язык с Тэтчер и Рейганом, Колем и Андреотти. И по той же причине наше евразийское национальное сознание отказало ему в безоговорочной симпатии, когда он превратился из генсека в президента. По меркам этого сознания Горбачев завел страну на путь поражения: "Выведет ли этот путь к западному процветанию, еще неизвестно, а пока одни бедствия, да как бы не растерять в дороге все, что у нас было, чем гордились".
      Не "уважают" у нас многие бывшего лидера еще и потому, что испытывают ностальгию по "железной руке". Не оттого, что якобы рабы по природе, добровольно тянут шею в ярмо - глупости это! Как раз по обратной причине. Народ наш горд, упрям, своенравен, вольнолюбив, он и умом понимает, и нутром чувствует, что нельзя нам сразу вводить европейские порядки, стоит снять узду - и пойдет вселенский разгул. За несколько лет свободы мы догнали прочий мир по алкоголизму, наркомании, проституции, порнографии, бандитизму, терроризму, а там, глядишь, недалеко и до абсолютных рекордов. Отсюда желание иметь на "капитанском мостике" не милого интеллигента, пространно рассуждающего о "процессе, который пошел", а бравого басовитого "хозяина", которого, по его же словам, самому Господу с президентского поста не сместить.
      Смена лидера оказалась неизбежной и по самой прозаической причине потребности установить "ответчика за все", свалить на него грехи едва ли не каждого. И выглядит это вполне правдоподобно, поскольку у нас испокон веков все решалось волей самодержцев. Но в том-то и фокус, что Горбачев сломал традицию самовластия и с определенного момента перестал быть единственным демиургом событий. Вспомним.
      1985 год. Располагая всей суммой информации, тщательно укрываемой от общества, и отдавая себе отчет в том, что страна погружается в трясину кризиса, Политбюро ЦК КПСС по инициативе М.С. Горбачева решает приступить к тому, что вначале называют совершенствованием социализма, затем - перестройкой или революцией, а в конце концов - реформами. Начинают с бесплодной попытки ускорить технический прогресс, не меняя ничего в экономическом и политическом механизме.
      1986-1987 годы. Предпринимается серия попыток оживить экономику путем предоставления самостоятельности предприятиям, сокращения плановых показателей, создания сети кооперативов, осторожного поощрения частных хозяев на земле. Почти весь набор мер, которые позднее составят полномасштабную экономическую реформу. Но они пока в зародышевом виде, формулируются крайне робко, мало кто осмеливается произносить вслух слова: рынок, свободная торговля, частная собственность. Все это еще под идеологическим запретом.
      1988-1989 годы. Убедившись, что в наших условиях никакие серьезные сдвиги в экономике невозможны без политической свободы, Горбачев предлагает начать конституционную реформу. Проводятся первые демократические выборы и вместо марионеточного Верховного Совета страна получает работающий парламент. Вводится свобода слова, формируется оппозиция. Финальным актом обновления политической системы становится ликвидация монопольного положения коммунистической партии.
      1990 год. Республики одна за другой провозглашают независимость. Зарождаются и набирают силу сепаратистские движения. Обостряются конфликты на этнической почве. Развертывается острая борьба вокруг формулы экономических реформ. Рвутся хозяйственные связи. Резкое снижение жизненного уровня вызывает волну забастовок. Избранный в мае на пост президента, Горбачев уже осенью становится объектом яростных атак оппозиции, требующей его отставки.
      Из этих фактов следует два очевидных вывода.
      Первый. Горбачев выступал инициатором большинства принципиальных решений, но принимались они коллективно, в полном соответствии с нормами и традициями, которые существовали в прежней политической системе. При обсуждении тех или иных вопросов на заседаниях Политбюро высказывались различные точки зрения, однако все завершалось единогласным утверждением постановлений. И смею добавить: не только в силу традиционно непререкаемого авторитета генсека. Обновленный им состав партийного руководства верил в необходимость осуществляемых мер, серьезные несогласия и трения начались позднее. То же относится к Центральному Комитету - первые голоса "против" начали подаваться лишь в конце 1990 года. На XIX Всесоюзной партийной конференции за глубокие преобразования высказалось подавляющее большинство делегатов.
      Перестройка была коллективным деянием партии и народа, а значит, и последствия этого предприятия не могут быть связаны с именем и деятельностью одного лишь Горбачева. Независимо от того, как их оценивать - со знаком плюс или минус, они также представляют собой результат коллективного действия. Причем не одной партии, но и государственного аппарата, профсоюзов, Академии наук, творческих организаций, прессы, трудовых коллективов - всех, кто так или иначе поддержал курс радикальных перемен и участвовал в его реализации.
      Второй принципиальный вывод: с того момента, когда начались "послабления" на распространение информации, а тем более - с образованием новых высших органов власти, ход событий уже не контролировался целиком официальным руководством партии и государства. Перераспределение политического влияния в результате реформы привело к тому, что практически каждый шаг в общественном развитии определялся взаимодействием политических сил.
      К концу 1991 года в острейшей форме были поставлены перед нашим обществом кардинальные вопросы - о государственном и общественном устройстве страны. И как только дала о себе знать угроза распада союзного государства, Горбачев всеми силами стремился ее предотвратить. Вопреки упорному сопротивлению оппозиции в парламенте и в печати, он добился проведения референдума 17 марта, который завершился впечатляющим вердиктом в пользу сохранения Союза. Чуть позже по его инициативе начинается новоогаревский процесс, цель которого примирить противоречивые национальные интересы и найти оптимальный вариант преобразования унитарного государства в жизнеспособную федерацию.
      Что касается вопроса об общественном строе, то Горбачев не только постоянно декларировал, но и подтверждал на практике свою приверженность социализму - в обновленном виде, в соединении с демократией. Достаточно напомнить, с каким упорством он сопротивлялся введению частной собственности на землю, соглашаясь пойти на это только по итогам всенародного референдума. Опасениями утраты социальных гарантий объясняются его колебания в выборе программы реформы. Приняв первоначально вариант "500 дней", президент не остался глухим к доводам тех государственных деятелей и экономистов, которые считают, что методы "шоковой терапии" не годятся для нашей страны, что шквальный рост цен может пагубным образом отразиться на условиях жизни людей, особенно малообеспеченных, поставить в тяжелое положение науку, искусство, здравоохранение, народное образование, армию и другие институты, не способные существовать без государственной поддержки.
      Судьба распорядилась так, что, одержав победу в выборе магистрального направления политики, Горбачев проиграл борьбу за власть. Голосованием 12 июня избиратели, многие, видимо, сами того не подозревая, перечеркнули результаты своего голосования 17 марта. Им казалось, что они только выдвигают более решительного и смелого лидера, в действительности они отдали предпочтение другой программе: отобрали власть у центристского, социал-демократического по своей сути политического течения и отдали ее радикально-либеральному. После 12 июня оставалась гипотетическая возможность сохранить Союзное государство и избрать оптимальный вариант экономической реформы. Такой возможности не стало после 19 августа. Завершающий смертельный удар Союзу нанесли те, кто намеревался восстановить его былое могущество. Исходя из противоположных побуждений и действуя врозь, левые и правые дружно столкнули страну с пути реформ на путь революционных катаклизмов. Союз, как целое, перестал существовать. Сепаратистским силам оставалось довести до конца свою победу, устранив носителей союзного суверенитета - президента, Съезд народных депутатов, Верховный Совет. Это и было сделано после 8 декабря - четвертой роковой даты 1991 года.
      Ретроспектива показывает, что экс-президенту могут быть предъявлены только две претензии. Первая - что он ввел в стране демократию, и вторая - что он от нее не отказался ради целостности государства.
      Горбачев не виноват в том,
      Что народы Прибалтийских республик захотели обрести независимость.
      Что армяне Нагорного Карабаха решили присоединиться к Армении, а азербайджанцы этому воспротивились.
      Что абхазы не захотели оставаться в подчинении Тбилиси.
      Что таджикские фундаменталисты рвались к власти и развязали гражданскую войну.
      Что народы Восточной Европы свергли коммунистические режимы.
      Что немцы решили воссоединиться.
      Что 52 процента жителей России, воспользовавшись своим избирательным правом, проголосовали за Ельцина на президентских выборах.
      Что Верховный Совет России принял Декларацию независимости и тем самым поощрил сепаратизм во всех остальных союзных и автономных республиках.
      Что Президент России издал указ о верховенстве российских законов над союзными.
      Что он же признал Литву.
      Что группа высших сановников Союза попыталась ввести чрезвычайное положение и сорвала подписание Союзного договора.
      Что Политбюро ЦК КПСС не выступило против заговора.
      Что Ельцин, Кравчук и Шушкевич заключили Беловежское соглашение.
      Что Верховные Советы 9 республик признали это решение и ратифицировали договор о создании СНГ.
      Что правительство России с благословения парламентского большинства начало проводить экономическую реформу по методу "шоковой хирургии".
      ...Можно вписать сюда практически все другие события, происшедшие до декабря 1991 года и уж тем более - после.
      Это не значит, что экс-президент безгрешен. Он допустил много ошибок, в ряде случаев неоправданно колебался, запаздывая с принятием решений. Но за все свои промахи понес наказание - и тем, что лишился власти, и в особенности тем, что история скажет о нем как о реформаторе, начавшем грандиозное дело, но не сумевшем довести его до конца.
      Вот что написал мне один из доброжелателей президента: "Ведь как все рады были приходу Михаила Сергеевича, как любили его. Ему нужно было спокойно, без шума делать дело, поправлять, обновлять что надо. Зачем понадобилось произносить слово "перестройка"? Протрубили, и пришлось под него подстраиваться, оправдывать его все новыми и новыми крутыми мерами. И так далеко забрались, что уже выбраться оттуда стало невозможно".
      Выберемся, конечно. Но предстоит выяснить, можно ли было даже при самой безупречной стратегии провести реформацию за несколько лет, не относится ли она к тем предприятиям, которые, как строительство Кельнского собора, требуют участия нескольких поколений? Ответ на этот вопрос узнают те, кому жить в XXI веке.
      Остается выполнить свое обещание и сказать, в чем же известное сходство Горбачева и Наполеона.
      Оба из низов поднялись на вершину могущества, владели полмиром. Оба были фанатично почитаемы и проклинаемы. Оба потерпели фиаско при жизни. И оба, что самое важное, открыли новые эпохи.
      С высоты истории
      Хочу начать эту главу с двух цитат:
      "На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех". К. Маркс и Ф. Энгельс
      "Мне бы хотелось, чтобы на нескольких больших примерах было показано, что в социалистическом обществе жизнь сама себя отрицает, сама подрезает свои корни. Земля достаточно велика, и человек все еще недостаточно исчерпан, чтобы такого рода практическое поучение, demonstration ad absurdum представлялось мне нежелательным, даже в том случае, если бы оно могло бы быть достигнуто лишь ценой затраты огромного количества человеческих жизней". Ф. Ницше
      В 1995 году, когда исполнилось 10 лет с избрания М. Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС, перестройка стала предметом оживленных дискуссий в России и за рубежом. У нас отношение к ней диаметрально противоположное. Одни считают, что это было нужное, по крайней мере исторически неизбежное предприятие, хотя и принесло оно не те результаты, какие ожидались. Другие, напротив, усматривают в ней козни империализма, сумевшего таким способом погубить Советский Союз и покончить с коммунизмом.
      Была перестройка благом или бедой для России - ответ на этот вопрос прояснится не раньше чем через два-три десятилетия. В 1927 году, когда отмечалась 10-я годовщина Октябрьской революции, тоже непросто было дать объективную оценку этому событию. До сих пор спорят, чем был Октябрь для мира - очистительной грозой или разрушительным ураганом.
      Но вот что можно сказать с уверенностью: окончательный, однозначный приговор на этот счет не будет вынесен никогда, потому что "раздвоение" политического сознания, метания между идеями свободы и равенства заложены в самой природе человека.
      XIX век, как известно, стал веком систематизации знаний. Эту задачу, каждый в своей сфере, выполнили Ламарк и Дарвин, Гумбольд и Менделеев, Фрейд и Вернадский. Итогом исканий социалистической мысли стало учение Маркса и Энгельса. А параллельно шла систематизация либеральных воззрений. Обе эти идеологии взяли на вооружение лозунги Французской революции, но либералы сделали акцент на свободе и связанных с ней индивидуализме, частном предпринимательстве, конкуренции, а социалисты - на равенстве с такими его атрибутами, как коллективизм, план, общественная собственность.
      Из гениальных голов, со страниц философских трактатов и кафедральных дискуссий две соперничающие социальные идеи перекочевали в головы энтузиастов и фанатиков, обрядились в партийные программы, воплотились в грандиозные проекты и в конце концов схлестнулись в гражданских и мировых войнах. XX век стал испытательным полигоном идей ХIХ, принял на себя все его теоретические грехи и, уходя в прошлое, оставляет нам в наследство не только превосходные достижения техники, но нечто еще более важное - горький опыт и поучительные уроки.
      В самом общем виде их можно сформулировать следующим образом: любая благодатная идея, доведенная по крайности, приводит к противоположным результатам. "Соблюдай меру", - начертал Платон на вратах своей академии. Та же мысль составляет ядро учений Конфуция и Будды. Но если они рассматривали умеренность и сопутствующие ей добродетели (способность соизмерять желаемое с возможным, равное отрицание гордыни и самоуничижения, терпимость к инакомыслию) как условия самосовершенствования человека, то в наше время мера во всем становится условием сохранения самого рода человеческого.
      Лучшим тому доказательством служит великий социалистический эксперимент. Маркс проектировал диктатуру пролетариата, вдохновляясь целью покончить с неравенством и учредить рай на земле. А Ницше считал такой опыт полезным, чтобы "от обратного" доказать невозможность и неэффективность порядка, основанного на всеобщем равенстве, неизбежность и необходимость господства людей исключительных, обладающих "волей к власти". Оба были правы и оба ошибались.
      Общество, созданное в Советском Союзе и группе других стран по модели Маркса и Ленина, действительно отличалось самым высоким уровнем социального равенства, какое когда-либо достигалось на земле. Оно стало пионером комплексного экономического планирования и социальной инженерии. По его почину труд, отдых, обеспечение в старости, бесплатное образование и здравоохранение получили признание в качестве таких же естественных и неотчуждаемых прав человека, как свобода слова и другие политические свободы.
      Но сами эти свободы, хотя они и значились в советских конституциях, были принесены в жертву безопасности новой системы и торжеству ее идеологии. А более всего - удержанию власти теми, у кого была пресловутая воля к ней. Этот странный симбиоз ницшеанства с марксизмом, тоталитарного правления с народным строем оказался живучим только потому, что волею исторических судеб совпал с геополитическими устремлениями России и помог ей превратиться в одну из двух супердержав. Но он же нес в себе семена саморазрушения.
      Следствием фанатизма, с каким воплощалась у нас "коллективистская идея", стало окостенение общественного сознания. Произошла тотальная идеологизация всех сторон общественной жизни, при которой каждое слово и поступок измерялись по шкале не практической пользы, а "идейной чистоты". Идеология почти растворила в себе науку, искусство, мораль, опутала политику и экономику. Она проникла в такие уголки, где ей, пожалуй, не довелось побывать за всю мировую историю.
      Оговоримся: без идеологии не обходится никто. Нет признаков дряхления таких универсальных идеологий, как христианская и мусульманская, консервативная и либеральная, социалистическая и коммунистическая. То и дело предпринимаются попытки реставрировать фашизм. У каждого народа есть и собственная идеология - немецкая, французская, русская и т. д. Общеизвестно, какую роль в "экономическом чуде" Японии сыграла ее идеология, которую называют патерналистской.
      Скажем больше. Никакие изменения в социальном строе или международном порядке не способны истребить заложенную в природу человека потребность в идеологии как осознанной цели общественной деятельности. Ни наука, ни искусство не могут удовлетворить неизбывную тягу к Идее как Идеалу. А если бы она была вытеснена прозаическими нуждами жизни, за этим с неизбежностью последовало бы возвращение гомосапиенс в пещеру.
      Словом, идеология - необходимый и конструктивный элемент общественного развития. Все дело в том, чтобы она занимала место, отведенное ей природой вещей. Можно считать общим правилом: действуя в этих рамках, она способна играть плодотворную роль в жизни общества, выходя за них, становится его бичом.
      Точно так же обстоит дело с социализацией общественной жизни. Обобществление собственности в масштабе всей страны неизбежно ведет к ее огосударствлению и предельной централизации управления, а последние - к сосредоточению власти в руках бюрократического слоя, которая вырождается в личную диктатуру. Конечным результатом всех этих превращений становится вторичное экономическое закабаление и политическое подавление народа. Проделав круг, революция возвращается к исходному своему пункту, независимо от первоначальных намерений ее творцов.
      Но было бы очередной несусветной глупостью на этом основании предавать анафеме саму идею социализма, объявлять ее, по аналогии с некоторыми международными договорами, "несостоявшейся с самого начала". Наш опыт показал как опасность безмерной социализации, так и ее необходимость в определенных пропорциях с частной инициативой. Стремиться к динамическому равновесию между свободой и равенством, экономической эффективностью и социальной защищенностью - вот, пожалуй, самый важный урок и наставление ХХ века ХХI.
      Семь послеоктябрьских десятилетий прожиты нами не зря. Вообще несостоятельны попытки малевать их одной черной краской. Разве этот период не вместил ничего, кроме репрессий? Разве народ, воодушевленный высокой идеей, не совершил многих великих дел, включая победу над фашизмом и прорыв в космос? Огромен советский вклад в научно-техническую революцию уходящего столетия, а литература и искусство, рожденные Октябрем, сыграли роль "бродила" в обновлении всех сфер художественного творчества. Достаточно назвать имена Прокофьева, Шостаковича, Петрова-Водкина, Шагала, Мухиной, Блока, Есенина, Маяковского, Шолохова, Булгакова, Платонова, Эйзенштейна... Множества других талантов, взращенных как верой в коммунизм, так и сомнением в ней, "коммунистической ересью".
      Наша послеоктябрьская история была не "одноцветной", а резко контрастной. В то время как часть людей была обречена на заклание, другие получили ощутимый выигрыш от революционных преобразований. Целые поколения жили с ощущением исторической значимости своих дел. Это было мессианство народа, который счел себя призванным "сказку сделать былью", осчастливить человечество.
      Трагедия нашей страны не в том, что в ней впервые в истории в широких масштабах был поставлен социалистический эксперимент - в этом как раз ее достоинство, и этим она оказала огромную услугу человечеству, продемонстрировав возможности плановой системы и ее уязвимые места. Беда в том, что на протяжении почти трех четвертей века мы были отгорожены от магистрального потока цивилизации, жили в полуизоляции.